Вход действительно находился в торце внутреннего креста, и здешний коридор, такой же узкий, преграждала гигантская, повыше Дэниела, железная фигура. То-ли какого-то великана-бойца заковали в латы, то-ли латы удерживал какой-то колдовской костяк. Но самым страшным было его оружие: огромная двулезвийная секира с короткой, всего в пару локтей, рукоятью.
      Дэниел сразу оценил невыгодность положения. С длинным мечом он мог бы держать противника на расстоянии укола, подобно тому, как делал это Рейвен и, уже не опасаясь попасть под страшный удар, искать его уязвимые места. А здесь должен был развернуться ближний бой, по самому страшному сценарию, причем, и уклониться было особо некуда. И думать некогда, противник на приветствие время тратить не стал, а сразу нанес первый удар. И спасла Дэниела собственная его постыдная трусость. Шарахнувшись от тяжелого лезвия в сторону и назад, он споткнулся, и десятифунтовая обоюдоострая смерть пронеслась мимо. Дэниел тут же рубанул противника по рукам, но из-за неудобного положения хорошего удара не вышло, только меч по наручам лязгнул.
      И тут началось. Сколько длился этот жуткий бой, Дэниел не знал. Противник, казалось, не ведал усталости. Впрочем, и техника его разнообразием не отличалась. Просто рубил смаху, сплеча, и секира, пролетая мимо, нередко зубрилась, откалывая каменные крошки из стен. Однако, и все опасные удары этот неведомый боец парировал, слабые же спокойно пропускал, будучи уверенным в прочности доспеха. У Дэниела такого преимущества не было, он понимал, что тяжелое лезвие может изуродовать даже ударом плашмя, потому ему приходилось употреблять все возможное искусство, чтобы каждый раз уводить секиру в сторону, заставлять падать под собственной тяжестью, его вовсе не задевая.
      Но долго такая игра продолжаться не могла, и отточеный угол лезвия пропорол перчатку, окрасив правую руку кровью. Рука сразу же начала неметь, как будто опущенная в прорубь с ледяной водой. увидел свой последний шанс. Когда тяжелое, уже окровавленное, лезвие секиры пошло вниз, он перехватил меч левой рукой и ударил колющим, повернув клинок плашмя и при этом сблизившись с противником так, будто готовился его обнять. Острие вышло из-под шлема с другой стороны, разрывая ремни, скрепляющие его с доспехом, и шлем просто упал назад. Не было в нем никакой головы, да и вообще ничего в латах не было, иначе как бы тогда они с грохотом осыпались. Да, именно осыпались, а не осели.
      Дэниел перешагнул через них и пошел дальше по коридору. Он уже не надеялся ни на какую победу, надеялся только на один удар, и то удар, нанесенный не человеку, а камню. И совершенно не мог понять, почему из глубин часовни дует ледяной ветер, увеличивая давление, и чьи голоса звучат внутри.
      Ему открылась восьмиугольная комната с алтарем в центре. Может, конечно, не алтарем, но как еще назвать глыбу серого гранита с наполненным водой углублением в центре, в котором покоится черный каменный шар размером с детскую голову, освещенный тринадцатью свечами.
      Но не шар и не свечи ошеломили Дэниела, когда он увидел, что происходит в часовне, то лишился дара речи. По одну сторону алтаря, или как он там назывался, стояли трое рыцарей без шлемов, и в их голубых глазах играло пламя свечей, по плечам рассыпались скомканные седые волосы. Седые... А может, и просто кажущиеся седыми в этом неверном свете - кто его поймет. Двое из них опирались на мечи, а третий держал в руке какое-то подобие жезла из окрашенного в черный цвет дерева с золоченым копейным наконечником. При этом средний говорил по-нордмарски, на самом древнем из диалектов, и обычные слова становились в его устах заклинательными ритмами.
      А их противник, один против трех, стоял по другую сторону камня, скрестив руки на груди, и неведомо откуда берущийся ветер развевал темно-синий, почти фиолетовый плащ. У него не было никаких атрибутов, но это, пожалуй, не мешало. Только поза и осанка Рейвена стоили всех этих магических побрякушек, вместе взятых. И гордость, с которой он отвечал носителю жезла, легко рифмуя древние слова.
      Но самым страшным во всем этом была тень ворона. Нет, не Рейвена, а самого настоящего ворона, которая, ничем не отбрасываемая, в дрожании свечей металась вверх-вниз по стене, и периодически издавала громкое карканье, то злобное, то одобрительное.
      По залу взад-вперед гулял холодный ветер, в воздухе метались зыбкие тени, а четыре черных коридора, казалось, вели просто в ледяную пустоту. И незыблемым центром всего этого гигантского беспорядка являлся камень, тот пресловутый черный шар. Да шар ли? Нет, он был неровный и напоминал сейчас Дэниелу скорее обросшую каменной корой мертвую голову, этакий вечный череп. И нарастало желание расколоть эту нетленную пакость раз и навсегда.
      Он стоял, и будто боролся с собой. Боролся с тяжестью, которой наливалась рука, с каким-то мелким, подлым страхом. Так и виделось, как он рванется к алтарю, и эти трое ударят его невидимой силой, которая даже зеленую траву может заставить запахнуть могильным склепом.
      И словно толчком прозвучали слова Рейвена:
      - Бессмертие суть небытие. Вечность суть безличие.
      Гибнут стада, родня умирает,
      Все смертно и смертен ты сам.
      Одна только слава смерти не знает,
      Нет смерти достойным делам!
      Дэниел, в три неимоверно длинных и медленных шага преодолел расстояние от арки коридора до алтаря и обрушил левой рукой свой меч на черный камень.
      И ничего не произошло. То-есть, почти ничего. Камень, как всякий хрусталь, от такого невежливого обращения покрылся трещинами, а от меча полетели искры. Но, когда клинок отзвенел свое, как тонкая струна, ответом ему послужил далекий, но очень явственный гром, и тень ворона, будто слегка став объемной, одобрительно каркнула.
      А потом три фигуры начали растворяться в воздухе, становясь из живых или почти живых людей просто плоскими черными тенями.
      Рейвен схватил Дэниела за локоть и буквально поволок его в коридор, крича прямо в ухо:
      - Сматываем! Здесь сейчас такое начнется!..
      И, словно в подтверждение, из зала донесся и вовсе немыслимый там цокот многих копыт, звуки рогов и жуткий волчий вой.
      Когда они выбежали во двор, над замком бушевала страшная, необъяснимая сухая гроза, в это время годаа едва ли возможная. Ярко-желтые молнии с грохотом разрывали небо на части, разбрасывая ошметки туч. От ветра гудел даже старый дуб у стены. И немудрено, что замковые воины и слуги бестолково метались по двору.
      Рейвен подлил масла в огонь, заорав истошным, не своим голосом:
      - Боги снизошли, боги!!! Сам господин Тор на огненной колеснице! - и завершил эту мифологическую тираду весьма прозаичным призывом:
      - Спасайся, кто может!
      Как будто в подтверждение его слов, над замком расцвела особенно яркая Т-образная молния. Этого аргумента хватило, чтобы дисциплинированные орденские воины, приподняв воротную решетку замка на высоту чуть меньше человеческого роста, первыми же и бросились бежать из крепости, вовсе не разбирая дороги. Рейвена с Дэниелом просто вынесла толпа визжащих от ужаса слуг.
      В самом городе творился не меньший бедлам. Где-то ярко полыхали дома, отовсюду слышались вопли ужаса и проклятия. Но Дэниел не обратил на происходящее внимания вовсе. Он смотрел только на друга.
      - Слушай, Рей, а что там происходило? И как ты, паршивец, вообще смог меня опередить?
      На что Рейвен ответствовал:
      - Болваном ты был, болваном и остался. Нашел место и время для излияний. Лично я собираюсь убраться отсюда раньше, чем это безобразие примет уж совсем бедственные масштабы.
      И после этой гневной отповеди спросил совершенно серьезно:
      - Слушай, а ты не знаешь, где здесь можно украсть лошадь?
      /вместо эпилога/
      Когда Дэн вошел в нижние покои Альстока, Герберт был единственным, кто узнал его сразу. Кроме меня, разумеется. Барон просто замолчал, забыв про беседу, и двинулся Дэну навстречу. И обнял его со всей медвежьей силушки. Дэн даже охнул, а потом смущенно сказал:
      - Вы бы поосторожнее, рука...
      Я только тут заметил, какой он бледный. А его милость первый королевский советник взглянул Дэниелу через плечо и подавился, а потом долго мотал головой. Мне стоило большого труда удержать смех: еще бы, не каждый день увидишь, как аристократическое, хотя и несколько испачканное лицо Рейвена превращается в простецкую физиономию любопытного лучника.
      Всю офицальную встречу с городской верхушкой это, естественно, испортило. Барон извинился перед всеми присутствующими и увлек меня и Дэниела наверх, в мои, разумеется, покои. Вот уж, воистину, не спальня, а зал советов.
      Впрочем, от смеха я тогда чуть не умер. Стоит представить, какое выражение было на лице у барона, когда протиснулся за нами в комнату давешний лучник и нагло плюхнулся в кресло, единственное, между прочим. Герберт аж покраснел от такого нарушения субординации, только все слова у него застряли на языке, когда он натолкнулся на взгляд Рейвена. Барон не сел, а просто стек на стул и сказал:
      - Знаешь, племянник, ты своими шуточками меня когда-нибудь в гроб вгонишь.
      Рейвен потянулся, как сытый кот, и сочувственно кивнул:
      - Да, это, наверное, нечто большее, чем улитки.
      Я так и не понял, почему они с Дэном чуть глотки не сорвали от смеха. Но Герберт, похоже, вытерпел бы и более грубые их шуточки, он уже взял быка за рога и тянуть был не намерен.
      - С тобой, племянничек, у нас отдельный разговор будет, - пообещал он.
      Рейвен даже закатил глаза и сказал:
      - Какой ужас!
      Но Герберт уже извлек две бумаги.
      - А ты, Дэн, самоубийца неудавшийся! Если бы не умница Мартин, я бы сам тебя поехал хоронить. А всего-то надо было еще немного подождать. Вот, держи. - И сунул одну из бумаг Дэниелу.
      Я этот документ уже видел и знал чуть ли не наизусть. просьба не держать обид - это от короля-то - и заверение, что Его Величество помнит своих верных слуг и не спешит лишать их заслуженных должностей.
      Дэниел, читая это, даже не улыбнулся. А барон уже протягивал ему вторую бумагу.
      - А это, Дэн, так сказать, открытый лист. Подлинный королевский приказ, со всеми печатями, о назначении на пожизненную должность лорда-ранителя Каринтии. Это про тебя. Правда, имя тут не вписано, мы же не были уверены до конца, что ты жив, сам понимаешь. И, если что...
      Дэниел с расстановкой сказал:
      - Ну, имя-то вписать недолго.
      Барон заулыбался.
      - Конечно, недолго, прямо сейчас и сделаем.
      И уже потянулся к бумаге. Дэниел улыбнулся.
      - У нас с вами руки корявые, сэр, к мечу привыкли, примут еще бумагу за фальшивку. Пускай уж Рейвен постарается, у него почерк получше, чем у королевского писца.
      Барон был настроен благодушно - ну еще бы, все так хорошо разрешилось! А я заметил, что, когда Дэниел передавал Рейвену бумагу, они переглянулись. И то, как они переглянулись, мне очень не понравилось. А барон благодушно спросил:
      - Что вы там с Сарголом натворили, герои? Зарево было такое, что с донжона видно.
      Рейвен, не отрываясь от пергамента, буркнул:
      - Гроза была. - И оба почему-то засмеялись. Рейвен закончил с бумагой, присыпал ее песочком, чтобы чернила быстрей просохли, и вручил барону. Тот прочитал и просто начал менять цвета, как маленький спрут. Я такого один раз в детстве видел, у рыбаков. Да нет, конечно, не такого пунцового. А потом первый королевский советник и прочая, и прочая, заорал благим матом:
      - Что ж вы наделали, засранцы!
      Дальнейшее воспроизводить не возьмусь. Скажу только, что у господина барона, первого рыцаря и героя турниров, поучились бы ругаться даже таальские возчики. Мне стало любопытно, в чем тут дело, и я рискнул заглянуть барону через плечо.
      И увидел, что данная королевская грамота выписана на имя Лайонела, виконта Освика, третьего ненаследного сына графа Альреда Приморского из дома Валинов. Тут у меня отказали ноги. Но подлый Рейвен вовремя подставил стул и сказал елейным голосом:
      - Да вы не волнуйтесь, дядюшка, я тут немножко поживу, молодого человека подучу, будет у вас такой хороший лорд, что прямо удивитесь.
      Но Герберт уже ревел медведем:
      - Вы мне объясните, мерзавцы, зачем вы это сделали?! Мне что теперь, королевский приказ на свечке жечь?!
      Дэниел равнодушно спросил:
      - А зачем? Понимаете, тот я, который был маршалом, уже умер. Есть другой я, а этот другой я через недельку уезжает в Тааль вместе с рыцарем Железной звезды. И до нашего благословленного Митрой королевства ему дела нет.
      - В каком качестве? - пораженно спросил Герберт.
      - В смысле, в каком качестве уезжаю? Как обычно, бродячим наемником.
      Герберт, похоже, потерял дар речи. Но Рейвену и этого показалось мало.
      - А меня здесь вовсе нет. Я сейчас гуляю среди спелой ржи в родном Корвилле, слушаю птичек и любуюсь тюльпанами. Вы же знаете, что у меня там великолепный садик. Кстати, вы любите тюльпаны, барон? Лайонел?
      /Вместо продолжения эпилога/
      Высокий всадник опустил на лицо маску шлема, напоминающую очки с клювом. Почему-то жест вызвал у его собеседника, стоящего у стремени, усмешку.
      - Ты думаешь, что без моей помощи действительно неузнаваем?
      - А многие ли помнят меня в лицо? - ответил всадник вопросом на вопрос.
      - Немногие, Дэн. Земная слава невечна. Но ответь мне: зачем ты уходишь, если для тебя все разрешилось, как в счастливой сказке?
      - Наверное, потому что я нашел более достойное место. То место, где я должен быть.
      Рейвен улыбнулся:
      - А ты по-прежнему романтик, мой друг. Ты нашел место, более пригодное для осуществления твоих невероятных идей. Теперь ты думаешь, что можно быть безымянным героем, что люди идут не за именем, а за делом. И опять гордо ошибаешься. Предсказываю тебе, что ты еще вспомнишь свое старое имя. И заставишь вспомнить других.
      Всадник пожал плечами. Отвечать было нечего. Потому он хлестнул коня, и, оборачиваясь, крикнул:
      - Удачи тебе! И Лайонелу...
      Рейвен протер глаза от пыли и сказал с легкой досадой, глядя Дэниелу вслед:
      - Все такой же мальчишка... Рыцарь!
      Последнее слово прозвучало, как что-то обидное.