— Для чего?

— Там уже давно не было лошадей… И, понимаешь, он повесился именно там — длинная веревка, балка, мой сеновал. Ты знаешь, что такое сеновал?

— Боже! — воскликнула я.

— Правильно, — сказал Перкинс. — Не повесился, а его повесили. Кто-то заставил его прошагать до сеновала, и всунуть голову в петлю, и, можешь ли представить, — оттолкнуться от?.. — Перкинс перешел на «ты».

— Вы-то откуда все это знаете? — спросила я.

— Есть основания… Сигарету дать?

Я вскинула голову:

— Как, как вы сказали?

— Тебе необязательно знать, — сказал тихий человек. — Ладно. Была веревка, был Бенни, я срезал веревку. Чертова конюшня, холодная, — и парень готов. Голый, никакой одежды на нем, а что это значит? Его подняли, когда он спал?

Перкинс прикурил свою самокрутку, отпил из чашки.

— Подняли? — спросила я.

— Полагаю, я в здравом уме, — проворчал хозяин фермы. — Наблюдал за ним ох как долго! И увидел, да, я увидел, что с парнем творится чтото не то. Я понял, что это — не философская проблема. Конкретика. Жизнь. — Перкинс подался назад. — Рука Бенни была заломлена назад за спину. Так заламывают руку профессионалы. На левом запястье Аронса был синяк. И точно такой же — на правом плече. Понимаешь, что это значит?

— Нет, — сказала я.

— Выворачиваешь человеку руку, за спину и вверх, вот, — Перкинс повернулся, нагнулся и завел руку за спину так, словно собирался почесать спину между лопаток, — затем хватаешь человека за плечо и толкаешь вперед. Он и идет вперед. Полицейские приемчики.

— Так его и пригнали на верхотуру, на сеновал? — спросила я.

— Конечно. Но прежде он сопротивлялся, сопротивлялся яростно, и ребятам пришлось вывихнуть ему руку и оставить на теле эти синяки. — Перкинс отпил виски из чашки. — Я показал си — няки полицейским, и они согласились с моей версией. Однако, когда через несколько дней я им позвонил, они сказали, что дело закрыто. Самоубийство! Мол-де следователь решил: Бенни сам нанес себе повреждения, пытаясь высвободиться из петли. После того, как повис. Они утверждают, что масса людей, которые вешаются, имеют на все про все секундочку, — поломать себе что-нибудь или оставить на собственном теле синячки. Бред. Игра краплеными картами. Следователь лжет.

— Бенни не мог пойти на самоубийство, — сказала я.

— И ни с кем подобное произойти не могло, — сказал Перкинс. — Ну, как он ухитрился поставить себе синяк на правое плечо? Сначала он это сделал, или после того, как заломил себе руку за спину? Фальшь, безусловно. — Перкинс жадно затянулся, и над столом фейерверком рассыпались искры. — Весь вопрос в том, кто?..

Я кивнула.

Перкинс погасил сигарету о крышку консервной банки, которая служила ему пепельницей.

— Ты знаешь намного больше, куда больше, чем говоришь мне.

— Да. Но не имею права… Мы с вами едва знакомы! — пробормотала я.

Перкинс, казалось, читал мои мысли.

— Думаешь, я не тот, кем представляюсь?

— Все может быть.

— Ладно. Ну, вот, нет у меня прав на управление самолетом, к примеру. И, видимо, не могло их быть ни при каких обстоятельствах. — Перкинс встал со стула и пошел к плите, доливать в чашку кофе. Он снял с полки бутылку виски, покрутил её в руках и поставил на место. — Хочешь ещё выпить? — спросил он у меня.

— Нет.

Перкинс вернулся за стол и стал рассматривать содержимое своей чашки. Словно гадал на кофейной гуще.

— Мы с Бенни вместе учились в школе и были закадычными друзьями. Кроме того, мы с ним двоюродные братья. И — из одного клана. Мои родители как-то перебрались в Нью-Йорк, и мы с Бенни жили в одном доме. В большом доме клана. — Перкинс указал пальцем на полки, забитые сотнями книг. — Бенни приучил меня к чтению. Думаю, я был для него самым близким другом. Отчего вы не расспросите меня о его жизни? Просто о нем. Я же спрашивал вас кое о чем…

— Поверьте, вам лучше не знать лишнего о Бенни, — сказала я.

— Глупости, — вздохнул Перкинс. — Три недели я бродил с ружьем вокруг дома. Было бы куда полезнее, если бы я знал, что, где или кого и когда искать, верно?

— Надеюсь, они вас не тронут, — сказала я. Уверенности в том у меня, конечно же, не было. Перкинс поглядел мне в глаза.

— Ладно. А скажите мне о Бенни… интимное. О его… любовном опыте, то есть о сексуальном… Был и гомосексуальный опыт? — спросила я.

Перкинс нахмурился и замолчал. Он молчал очень долго.

— Если и был, — наконец промолвил он, — то Бенни никогда не говорил мне об этом. А я и не ждал от него подобных откровений. Что я знаю? Несколько лет назад была у него какая-то женщина, и он страшно переживал из-за того, что у него с ней, как бы сказать помягче, не вышло… Потом женщин у него не было. До вас. Он готов был часами рассказывать мне о вас. Ну, да я не хочу вас смущать.

— Сексуальными подробностями? Этим вы меня не смутите, — усмехнулась я.

— Вы шокировали его своим отношением к сексу, — сказал Перкинс. — Прежде Аронс считал, что любовь и секс — понятия одного порядка, что эти явления взаимосвязаны. Ломка его представлений о взаимоотношениях людей проходила мучительно. Болезненнее, чем у многих других. Ведь он не надеялся на продолжение связи с вами и не ждал от судьбы ничего хорошего в будущем. Он жил одним настоящим. И полагал, что в сексе для вас нет секретов. Нет ничего такого, чего бы вы не умели в постели.

— Он меня переоценивал. Есть и были вещи, которые мне не под силу, — призналась я. — Другое дело, Бенни в голову никогда бы не пришло, что это могло быть.

Перкинс нетерпеливо качнул головой:

— Как-то он рассказал мне историю, о которой теперь никто, кроме нас с вами, не знает. Да, м-м… Вы занимались этим в раздевалке спортзала. И были вынуждены срочно сбежать в… извините, вонючий туалет и там запереться.

— С чего бы? — улыбнулась я, вспомнив этот эпизод.

— А из спортзала в раздевалку неожиданно привалила вся группа. В самый что ни на есть неподходящий момент, — ответил Перкинс.

Я кивнула и подумала про себя, улыбаясь, — если честно, то в самый подходящий. Никогда бы не подумала, что Бенни способен так быстро отойти от потрясения. Ситуация сложилась очень пикантная — не мудрено было дать волю воображению, даже самому разнузданному.

— Верно, об этом не знает никто. О таких вещах не положено знать даже ФБР, — обронила я.

Перкинс инстинктивно подался вперед.

— ФБР! Вот! — вскрикнул он. — Не убрало ли Аронса ФБР, как…

— Нет, я так не считаю.

— А я считаю! — ударил кулаком пб столу Перкинс.

— Всерьез полагаете, что Аронса убили люди из ФБР?

— Люди, связанные с правительством. — Он принялся яростно тереть поросший щетиной подбородок тыльной стороной ладони. Подобный звук издает металл, когда его чистят наждачной бумагой. — Послушай, Бенни поведал мне о том, как он добирался до моей фермы. Словно заяц по полю, он в течение дня петлял по стране и лишь затем прибыл в Лас-Вегас. Он сбрил бороду, подстригал волосы, изменил цвет кожи, обзавелся новыми документами. Последующие трое суток он беспрерывно находился в движении, заметая следы. И только на четвертые сутки появился здесь. Будь слежка за Бенни организована частным лицом, она неизбежно прервалась бы на одной из пересадок. Слушай дальше. Отчего в полиции так быстро спустили это дело на тормозах? — спросил Перкинс. — Они ведь всего раз допросили меня, на следующий день после смерти Бенни, и потеряли ко мне интерес. А я, с какой стороны ни глянь, в самую первую очередь должен был бы попасть под подозрение. Кто же, кроме меня? Нет, кто-то велел им закрыть дело.

Мне едва удавалось расслышать слова Перкинса — так сильно стучал в висках пульс. Меня охватило чувство острой вины перед Бенни.

— Какого числа умер Бенни? — Прошептала я.

— Девятого января, — ответил Перкинсчто из этого следует?

Он ещё спрашивал! Боже, я не была виновата в смерти Аронса — Бенни умер прежде, чем я рассказала о нем и о группе Джеймса Джеффу. Не я была причиной гибели Аронса!

— Не выйти ли нам на воздух? — предложила я. — Мне тут трудно дышать.

Перкинс прихватил с собой ружье. День был холодный, ясный. Мы обошли дом и побрели по междурядью кукурузного поля мимо старых, высохших стеблей.

— Я позвала вас на воздух потому, что ваш дом, не исключено, нашпигован подслушивающими устройствами, — объяснила я.

— Если за дело взялось ФБР, то не только мой дом, но и сам я, не исключено, нашпигован подслушивающими устройствами. — Перкинс перебросил ружьё в правую руку и спрятал левую, замерзшую, в карман. — А что? Пока вы спите, они вполне способны сделать вам микрохирургическую операцию. Вживить электронный «жучок» в череп, и он будет Находиться где-то у вас в башке до конца ваших дней.

— Бросьте, — поморщилась я. — Насмотрелись телефильмов!

Перкинс пожал плечами.

— С чего бы вдруг Аронсом заинтересовалось ФБР? — спросил Перкинс.

Я задумалась: что можно говорить, а что — нельзя?

— Наверное Бенни был связан с ними, — произнесла я. — Работал на них. Если кто и убил Аронса, то не люди из Бюро.

И я вкратце рассказала Перкинсу о наших контактах с членами террористической группы.

— Прежде, чем Бенни подался в бега, думаю, он попытался как можно глубже внедриться в организацию, — добавила я. — Внедриться для того, чтобы затем предоставить всю известную ему информацию людям из ФБР.

— Что, по-твоему, должно было бы дать Бенни определенные гарантии его безопасности со стороны ФБР? — спросил меня Перкинс. Я промолчала, и Перкинс продолжил свою мысль: — Ты смотришь на меня и мысленно крутишь пальцем у виска, мол-де, этот человек — сумасшедший, он не верит в благие намерения государственных служб. Да, ты родилась и выросла не здесь, там у вас, в Мирах, нет аналогов нашему ФБР!

Я покачала головой:

— У меня друг работает в ФБР. Он исключительно порядочный человек.

— Уверен, там порядочных людей — пруд пруди, — вздохнул Перкинс. — Но прислушайся к моим словам: если они решат поступить с тобой так, а не иначе, будет именно так, а не иначе. Они ни перед кем не обязаны отчитываться за свои действия.

Я вспомнила, Джефф как-то обронил похожую фразу, правда, в другом контексте.

— Что это дало бы им? Убийство Бенни.

— Предположим, он выполнил свою задачу, думаешь, ФБР выгоднее до поры отпустить человека на все четыре стороны? Сохранив ему жизнь? А потом, когда-нибудь, в случае надобности, ФБР вновь может привлечь бывшего агента к работе? Так ты думаешь?

Я попыталась припомнить некоторые детали из своего вчерашнего разговора с Джеймсом.

— По правде сказать, не знаю, — пробормотала я. — Знаю, что если террористы в состоянии вычислить местопребывание человека, сбежавшего от них, то они в состоянии и убить его. Не сомневаюсь в этом. — Мы дошли до края кукурузного поля и побрели по направлению к конюшне. Я пыталась унять нарастающее чувство страха. — Мне, например, Бенни сообщил, куда он едет. А что, если он сообщил ещё кому-нибудь? — спросила я.

— Меня он заверил, что не сообщал больше никому. Но, не исключено, кто-то подслушал ваш разговор, — предположил Перкинс.

— Нет, мы были одни, — ответила я. — Одни на улице у входа на станцию подземки.

Мы вошли в конюшню. Я бросила взгляд наверх и, слава Богу, не обнаружила там, наверху, веревки, свисающей с балки.

— Вот здесь он и жил. — Перкинс приоткрыл дверь, обитую фанерной планкой.

Комнатка не больше той, которую Аронс занимал в Нью-Йорке, единственное окошко заколочено листом пластмассы. В комнатке стояли кровать, стул и два ящика, сдвинутых вместе и служивших Бенни столом. На этом «столе» в хаотическом беспорядке громоздились груды книг, стопки бумаги, покрытые слоем серой пыли. Рядом возвышалась печь. В углу я увидела чемодан. Над кроватью висел мой портрет, приколотый кнопками к стене.

— Я тут ни к чему не притрагивался, — сказал Перкинс. — Хочешь что-нибудь взять на память?

Бенни! Такой непростой и такой забавный человечек; сколько радости и сколько печали носил ты в себе! И вот чем все это кончилось… Я отрицательно покачала головой, но затем сняла со стены картину, скатала её в трубочку, спрятала в свою дорожную сумку, и мы быстро покинули комнату.

— А что его родственники? — спросила я.

— Я никому не сообщал о смерти. В принципе-то кто покончил жизнь самоубийством? Некий Шелдон Джири. Мало кто слышал о его существовании. А что до родителей Бенни, — Перкинс пожал плечами, — они отреклись от сына сразу после того, как Бенни ушел из клана. Вот и суди сама, кому сообщать…

Нас встревожила огромная птица, которая неожиданно и с шумом поднялась с ветки в воздух прямо перед нами.

Перкинс припал на колено. Прогремел ружейный выстрел. Я рухнула на землю, лицом в грязь — мне показалось, что патрон разорвался прямо у меня в ушах.

Дрожащими руками Перкинс открыл затвор и извлек из него дымящуюся гильзу. Он достал из кармана новый патрон и перезарядил ружье.

— Боже, нервы! — прошептал Перкинс, и из его горла вырвался резкий присвист. — Прости, — принес мне извинения Перкинс. Он помог мне подняться с земли. — У тебя есть во что переодеться?

— Есть. В камере хранения на вокзале в Атланте. В чемодане. Но вы не переживайте. Ничего страшного. Когда грязь высохнет, пройдусь по одежде щеткой, — заверила я своего епутника.

— Хорошо. Давайте вернемся в дом, — предложил он. К тому времени как мы подошли к двери дома, у меня уже зуб на зуб не попадал. — Нервы, — повторил Перкинс. — Смазал. Не попал, понимаете ли, в эту Богом проклятую птицу.

Мы переступили порог, Перкинс вручил мне одеяло и долго старательно изучал стену, пока я раздевалась и развешивала свою одежду над плитой. Полагаю, что ситуация была достаточно пикантна и в принципе могла иметь развитие; особенно если учесть, что обстановка располагала к интиму, а Перкинс — богатой информацией о некоторых моих привычках и склонностях, и мы, только что пережив очень неприятный момент, расслабились у камина. Но он просто-напросто усадил меня за стол и приготовил нам по новой чашке кофе.

— Знаешь, а ты, возможно, подвергаешься не меньшей, чем Бенни, опасности, — изрек Перкинс и снял откуда-то с верхней полки деревянный ящичек.

— Не думаю. Члены организации не посвящали меня в свои тайны, а Бенни они, скорее всего, доверяли, — сказала я.

— Вряд ли это имеет какое-либо значение, сказал Перкинс. — Вы с Бенни были любовниками. Вот факт. И кто теперь знает, какими секретами он делился с тобой в постели? — Перкинс поставил деревянный ящичек на стол напротив меня.

Я бережно открыла крышку ящика. В нем я обнаружила маленький посеребренный пистолет и коробку патронов.

— Возьми. Просто на всякий случай. — Фермер делал мне подарок.

— Я никогда не смогу им воспользоваться. — Я взяла пистолет в руку. Он был холодным и пах смазкой. Я и не предполагала, что такой маленький пистолет может быть таким тяжелым.

— Не зарекайся. Никогда не угадаешь, в какую ситуацию попадешь, — тихо сказал фермер.

— Я не про мораль… — Перкинс вскинул на меня глаза. — Я имею в виду, что не попаду, наверное, из пистолета и в землю. За свою жизнь ни разу не дотрагивалась до огнестрельного оружия, — призналась я.

— Ерунда. Хочешь, покажу, как им пользоваться? — спросил Перкинс. — Вот просохнет твоя одежда…

— Нет. — Я опустила пистолет в ящик и закрыла крышку ящика. — Очень ценю ваш благородный жест, но поймите, если дело дойдет до стрельбы в людей, у меня все равно не будет никаких шансов выиграть. Это же не романтические киноленты про древних греков и римлян и не вестерны, где каждый из героев, прежде чем его убьют, успевает отправить к праотцам целую группу негодяев! Ни к чему мне эта железка, — извинилась я. — Без неё спокойнее. — И про себя добавила: больше шансов на то, что сохраню целыми и невредимыми другие железки — свои шейные.

— Ладно, — согласился фермер. — Ваши планы?

— Надо подумать, — вздохнула я. — У меня проездной билет на все экспрессы подземки и наземные поезда США, действующий в течение ближайших сорока пяти дней. Возможно, покатаюсь, попутешествую…

— Хорошая мысль. — Перкинс налил в мою чашку кофе и подал её, горячую, прямо мне в руки.

— А вы что намерены делать? — спросила я фермера. — Уедете? Останетесь?

— У меня было время поразмыслить над этим. Ну, во-первых, далеко отсюда мне не уехать, просто-напросто денег не хватит, — сказал Перкинс. — Во-вторых, зачем уезжать? Тут, у себя, я для охотников — как на ладони. Однако никто не покушался на мою жизнь. О чем это говорит? Никто не замышляет ничего худого против меня. Хотели бы убрать — давно уже убрали бы. Да, видно, я не представляю для них никакого интереса. А сейчас — лучшее для меня время года. Практически никаких тебе работ по хозяйству, на ферме. Сиди себе в доме и читай книги. Три месяца отпуска — награда за то, что девять месяцев в году гну спину на ферме.

Мы поболтали ещё с часок, вспоминая Бенни. Когда моя одежда окончательно просохла, Перкинс почистил одежду щетками на крылечке и, вернувшись в дом, вручил её мне.

— Не станешь возражать, если на этот раз я не отвернусь? Слишком долго не видел женского тела, — пояснил он.

— Ради Бога, любуйтесь, — ответила я, сбросила с себя одеяло, не спеша оделась, и все то время, пока я одевалась, фермер сидел напротив на стуле и глядел на меня грустными и голодными глазами. Конечно же, я могла оказать ему чисто дружескую услугу, от меня бы не убыло; но в тот час я чувствовала себя уставшей и даже подавленной. Подозреваю, у Перкинса тоже было препоганейшее настроение.

Он проводил меня до велосипеда, который я оставила на проселке возле столба, и мы сдержанно попрощались. Я заверила Перкинса, что обязательно его навещу, если судьба снова занесет меня в эти края, но, без сомнения, мы оба знали, что никогда больше ноги моей здесь не будет.