Глава 31. ЛОНДОНСКИЙ МОСТ

Подъезжая к древней столице, я настраивала себя на романтический лад: о, высокая культура цивилизации, о, великая история… Но вот я ступила на платформу — и столкнулась с вещами, далекими от романтики. Вы знаете, что такое «Око Господне»? Секта. С глазу на глаз я встретилась с «агнцами» — весьма прозаический вариант, если под прозой понимать анатомию и вывихнутые мозги.

Представьте себе дюжину «агнцев», эдакую шеренгу попрошаек, встречающих вас на перроне. И на каждом — балахон шафранового цвета. Они встречали нас без духового оркестра, но медные тарелочки и палочки у них были; если предположить, что они творили музыку, то она была мягко-минорной. Меня поразили черепа музыкантов. Один к одному: лобовые кости удалены хирургом, вместо костей и кожи — вставляется пластик, по всей видимости, чистый пластик. Для того, вероятно, чтобы потрафить Оку Господнему.

И были они явно не дураки, судя по тому, что корытце попрошаек, стоящее на перроне, пестрело, шелестело, звенело купюрами и монетами самых разных достоинств и стран. С кредитной карточки не подашь, и «агнцы» это учли, расположившись на платформе, то есть между поездом И обменным пунктом в Национальном Английском банке.

Они подлавливали приезжающих в Лондон весьма своеобразно. Один из «агнцев» держал над головой транспарантик: «Министерство путей сообщения Великобритании осуждает вымогательство!»

Еще одно чудо — лондонским такси управляют живые водители, и Джеффу пришлось разговаривать с человеком.

— Куда едем?

— Отель такой-то.

Черная машина вынесла нас в ясное солнечное утро, под голубое небо; или, точнее, под ослепительно голубое небо, если помнишь о беспросветной облачности, обволакивающей Нью-Йорк.

Акцент водителя — непередаваем. Понять его речь почти невозможно. Чуть позже мне разъяснили — это диалект кокни. Но болтал наш шофер, не переставая. Он повез нас к Темзе, прокатил мимо Парламента, Вестминстерского аббатства, Букингемского дворца, Гайд-парка. Мемориал Альберта — это фантастика, в смысле уродливости. В конце концов мы добрались и до Кенсингтона. Здесь находился наш отель. У одного из наших парней была с собой карта Лондона, и он сказал, что все это напоминает больше ознакомительную прогулку по городу, нежели поездку из пункта «А» в пункт «Б» по кратчайшему маршруту. Язык кокни мне непонятен. Могу, однако, предположить, что водитель заверил нас: в это время суток данный путь — самый короткий.

Когда мы добрались до отеля и пришло время расплачиваться, я взяла инициативу на себя, так как подумала, что никто в нашей компании — земляне ведь! — не умеет обращаться со светочувствительными кредитными карточками. А для меня — это дело привычное. Счетчик настукал двадцать один фунт стерлингов. Я решила дать шоферу три фунта на чай. Почему три? Да так легче считать, мне казалось. Я вставила карточку в компостер такси, промаркировала её и пустила по кругу, дабы знали, кто сколько мне должен. В это время шофер выгружал чемоданы и сумки. Глупая женщина! Я сняла со своего счета двадцать четыре фунта стерлингов и предложила каждому «скинуться» — по три фунта; затем сложила карточки в стопку, нажала на клавишу «Без кода» и в результате списала со своего счета ещё двадцать четыре фунта. Итого: сорок восемь. В нашей группе нашелся один умный человек. Он вернул мне тридцать фунтов — за ошибку.

Ну, да ладно. Когда мы добрались до цели, две другие студенческие группы уже находились в отеле. И вот: номера заказаны, и все «в ажуре», а кто с кем будет спать в этих номерах — не определено. Мистер Эппингворт, директор тура, прикинул: тринадцать женщин, одиннадцать мужчин, все номера на двоих, — он, губки поджав, в весьма корректной форме задал нам вопрос, суть которого… может, есть среди нас леди и джентльмен, пара, что не прочь поселиться вдвоем? Я моментально подумала о себе и Джеффе, но, вспомнив о своих вчерашних ночных, скажем мягко, сновидениях, на секунду отвлеклась — двое вскинули руки, только тут нас с Джеффом и ждали. От этих двоих просто веяло страстью.. Джефф перехватил мой взгляд и ответил, что называется, «в лоб». И, как ни странно, пульс мой не участился, но заработал мозг и выстроилась логическая цепочка.

Джефф — это да, это мужчина, но сейчас мне нужен не столько любовник, сколько друг. А потом, чересчур уж он крепкий американец, чтобы я игнорировала постель, если до этого дойдет: далекое и близкое, тот самый случай. Это ранит. И мне бы — повременить. Одно дело: плакаться в подушку, другое — выворачивать душу перед парнем из ФБР. Тут уж без разницы — что он за парень. Служба есть служба.

Вот уж десять недель, как я без мужчины. Ну, хоть хто-нибудь в этом мире поймет меня? Лучше женщины женщину, наверное, никто не поймет. Мысль стара, но интересна, да? Я дважды пробовала на Девоне — так, без особого удовольствия. Но из всех тех, кого Господь высылал ко мне навстречу, истинно им были дарованы мне только женщины. Мужская поддержка? О'кей. И опереться на плечо. Все другое — второстепенное. А раз так… поддержку и плечо может обеспечить и женщина. Притом, что куда лучше поймет мое душевное состояние, чем какой-то самец.

О состоянии. Я вышла из своего дремотно-задумчивого состояния, жогда услышала, как мистер Эппингворт предупреждает группу: азартные игры — это опасно. Понятно — холл, паб, значит, и игральные автоматы, — обдерут как липку в считанные минуты. Благо, от кредитной карточки кусочек не оторвешь и в прорезь автомата не кинешь. . •

Я подумала, что неплохо бы изучить их денежную систему. Кое-что об этом я уже знала — система образования в Ново-Йорке все же на высоте — и помнила, что фунт стерлингов равен десяти долларам, но дальше этого дело не шло. Я и понятия не имела, с чем едят английский шиллинг, — с золотым испанским дублоном или с пеликаном?

Мы с Виолеттой договорились, что снимаем номер на равных правах.

Через полчаса нам предстояла экскурсия по городу. Это — обязательная программа, а потом мы были предоставлены сами себе.Виолетта поставила свои вещи в уголке и открыла шторы. Комнатка показалась мне невзрачной, старой — вероятно, здесь жили уже тогда, когда никому на свете и не мерещился НовоЙорк, — но все в номере было чистенько опрятно, обои по стеночкам. Виолетта опробовала одну из кроватей, сев на краешек, — металлические пружины, классный старый стиль, и сказала мне:

— Чудик, представь, что я и есть та самая светло-березовая дылда, тот самый чурбан, по которому твой топор плачет.

— Чурбан? Джефф? — — Я присела на другой краешек.

— Как ты его находишь? — спросила Виолетта.

— Парень как парень, уровень. Мы с ним три месяца проучились в одном университете… что еще… встречались. Ужин, спорт. На этом корте иллюзии не прыгают.

— Правда? Плохой отскок?

Я легла.

— Черт его знает, — сказала я. — Не хочется усложнять себе жизнь.

— Клановые дела?

— Нет. Просто есть один… А может, и не один. И еще, когда-то очень давно я решила: лучше помру девственницей, чем буду в клане, с матушкой на пару.

О сколько чувства было в реплике Виолетты.

— Вот и у меня та же история, — прошептала она. — Ах эти женщины по фамилии Брукс! Понимаешь? Стопор. Слишком поздно мне помирать… девственницей. Господи, благослови!

— Выпендреж, — буркнула я. — Хочешь, познакомлю с Джеффом?

— Такой большой. — Виолетта была на голову ниже меня. — Придется стул подставлять. Но заманчиво, — вздохнула она.

— Чудесная пара, — усмехнулась я. — Фэбээровец и дочка содержательницы прито…

— Фэбээровец? — вздрогнула Виолетта.

— Чудеса на тарелке? — спросила я.

— Ну. Ты объясняла ему когда-нибудь, что такое контрабанда?

Я стала изучать другой вопрос: как там мои ногти?

— Само собой. Хочешь, чтоб убили — плати. Другое дело — кого? Это не по мне, — сказала я.

Виолетта расхохоталась.

— Пойдем-ка вниз да треснем чего-нибудь, — сказала она, отсмеявшись. — Тайга ли, прерии ли, дюны, дорога дальняя, так?

Идея была хорошей.

Теперь, уже совсем по-компанейски, мы хлебнули с ней чайку, и обе, всякого в жизни нахлебавшиеся, выплеснули друг на друга немножко личного. На ушко друг другу пошептали.

Мать Виолетты фактически развелась со своим мужем, к тому времени являвшимся главой клана Брукс, но официально развод получить не смогла. Суд в штате Массачусетс, где проживали супруги, счел, что оснований для развода нет. Тогда мать забрала свою несовершеннолетнюю дочь из семьи и перебралась с девочкой в Неваду. Единственным капиталом матери была её красота. Женщина сделала ставку именно на свою внешность, пустив в ход роскошное тело, и вскоре преуспела в трудах неправедных, став дорогооплачиваемой куртизанкой. Если оценивать её успехи по ранг-листу «Гильдии Трудящихся Женщин Невады» — мать Виолетты достигла подлинных вершин карьеры. Она трудилась на этом поприще восемь или девять лет и сумела очень грамотно распорядиться заработанными деньгами, время от времени вкладывая их в различные процветающие предприятия. А затем, когда скопила достаточную сумму, приобрела в Лас-Вегасе бордель. Когда родилась младшая Брукс, её глаза были ярко-фиолетового цвета; поэтому девочку и назвали Виолеттой — фиалка. С возрастом её глаза заметно почернели. Девочка жила и училась в престижном пансионе в Новой Англии и очень редко наезжала к матери в Неваду. В основном это было связано с тем, что в Неваде киднеппинг стал чуть ли не узаконенным бизнесом, и у матери Виолетты, женщины очень состоятельной, имелись все основания для волнений по этому поводу. А впрочем, не только киднеппинг был разрешен в Неваде. Тут было дозволено все и всем.

Виолетта получила отличное образование и светское воспитание. Никакие радости жизни были ей не чужды, и все же я видела — где-то в глубине души она чувствовала себя очень неуверенно, что-то беспокоило её. Что? Так глубоко заглянуть в себя она не умела. Виолетта почти боготворила свою мать, но никогда не спешила повидать её. Отца же не знала и знать не желала. Здесь у нас с ней было много общего.

Она увлекалась живописью, писала стихи, разбиралась в поэзии — имя Бенни Аронса было ей знакомо — и не имела ни малейшего представления, чем станет заниматься после окончания университета. Она готовилась к защите диссертации по специальности английский язык и литература, но, мне кажется, не любила свою профессию, не собиралась уйти в научную работу, не собиралась где-либо преподавать.

Как-то она сказала, что завидует моему честолюбию.

Наше путешествие по Лондону на автобусе более напоминало обыкновенную поездку на такси, нежели экскурсию. Мы мотались от одной достопримечательности к другой с той скоростью, с какой позволяло передвигаться по городу дорожное движение. Полагаю, задумка организаторов заключалась в том, чтобы дать нам возможность пусть мельком, но оглядеть все мало-мальски, привлекательное в столице Англии. А ленч удался. Мы обедали в ресторане на проспекте Уитби, в пабе, который был построен ещё при Тюдорах. Пять веков назад.

Я и не предполагала, что так устану. Право, очень тяжело сидеть, смотреть да слушать экскурсовода восемь часов подряд. Но, по большому счету, день прошел отлично. Нам даже на короля Георга довелось посмотреть — издали, конечно. Он перерезал ленточку на открытии какого-то общественного здания. Однажды я уже видела короля Георга воочию. Это было десять лет назад, когда монарх делал остановку в Ново-Йорке по дороге на Луну.

По возвращении в отель мы с Виолеттой решили поужинать где-нибудь за пределами гостиницы и заодно разведать ближайшие окрестности. В поисках подходящего ресторанчика мы спустились к центру по Бромптон-роуд. И зря, не стоило так поступать. Мы бродили от ресторана к ресторану, пересмотрели с дюжину меню, вывешенных в окнах-витринах, и вдруг я поняла, что просто-напросто вожу Виолетту за нос, подсознательно выбирая заведеньице подешевле. Но я не желала девушке голодной смерти, поэтому честно покаялась, а в ответ услышала, что она и не собиралась шиковать. Она совсем не против экономии. Если в Лондоне она десяток раз не сходит в дорогие рестораны, то на сэкономленные деньги сможет купить в Париже великолепное платье.

В конце концов мы набрели на уличного торговца. Он продавал эль и сандвичи. Мы купили у него сандвичи и приговорили их по дороге в отель. Уличный торговец просветил нас насчет недорогих ресторанов с приличной кухней — от отеля нам следует держать курс на север, а не на юг.

Заморосил дождь, однако это нас не обеспокоило. Выходя из гостиницы, мы захватили плащи и шляпки.

Автомобильное движение в Лондоне сильно отличается от нью-йоркского. Машины в британской столице — мощнее, быстрее, и за рулем, похоже, зачастую сидит маньяк. Тут нет такси, управляемых роботами, а для людей вождение автомобилей, мне кажется, превратилось в увлекательный спорт, в соревнование — кто кого обгонит. При таком подходе к делу пешеходы на мостовых — только помеха, но и без них плохо. Когда на проезжей части нет препятствий, соревноваться не так интересно.

Зато на тротуарах и в магазинах здесь по сравнению с Нью-Йорком — тишь да благодать. По крайней мере, люди ведут себя с тобой куда более вежливо, чем в Америке. И совершенно незачем стремиться, как в Нью-Йорке, в центр города, в середину растревоженного людского улья. По мне, так наиболее удобный для жизни район Лондона — Кенсингтон.

В полиции служат не только мужчины, но и женщины. Полицейские не носят при себе огнестрельного оружия, и, похоже, они вообще не вооружены. Как нам объяснили, конечно же, и в Лондоне есть бандиты, но всерьез они не влияют на обстановку в городе, на его атмосферу. В самом Лондоне уровень преступности в четыре раза ниже, чем в Нью-Йорке. «Сам Лондон», правда, не включает в себя районы Ист-Энда, контролируемые мощной криминальной, группировкой, которая называет себя «Национальный фронт».

Мы прихватили с собой в номер бутылку мадеры в качестве профилактического средства от простуды; добравшись до комнаты, задрали вверх ноги и стали смотреть телевизор. Два основных английских телеканала — государственные. У меня сложилось впечатление, что, если сравнивать с американскими программами, английские — потоньше, поумнее. Коммерческое телевидение весьма остроумно и откровенно; славно и то, что после просмотра передач вас по ночам не мучают кошмары.

Прежде никто из нас не пробовал мадеру. Это сладкое и крепкое вино. Мы выпили вею бутылку. Сначала слегка захмелели, затем нас обеих стало клонить в сон; мы заснули в одной постели, невинные, как малышки. На рассвете я проснулась, чувствуя, как теплое голое тело Виолетты согревает меня. Приятнейшее ощущение! Не то чтобы меня осознанно потянуло на лесбийские дела, просто в подкорке, что-то такое заворочалось, но я постаралась справиться со своими проблемами, не беспокоя Виолетту. Я выпила, наверное, целый литр воды и лишь тогда вспомнила о таблетках, снимающих похмельный синдром. Отложив их и для Виолетты, я заползла в соседнюю неразобранную постель, в холодные простыни и стала ждать, когда прекратится головокружение.

Этот день Виолетта решила посвятить осмотру достопримечательностей, имеющих отношение к великим писателям и их творчеству, и я потащилась вслед за нею, хотя имела довольно смутное представление о том, что такое английская литература.

Абсолютно не жаль времени, потраченного на посещение дома Диккенса. Дом буквально дышит атмосферой девятнадцатого века, он полон антиквариата. Судьба некоторых достопамятных вещей, продемонстрированных нам, была напрямую связана с Америкой. Диккенс, как известно, не испытывал к юному государству никаких чувств, кроме презрения, но, очевидно, не гнушался американскими долларами, которые получал за публикации своих произведений в США. Из дома писателя мы направились в его любимый паб, где и выпили по паре пинт настоянного на литературе пива, заложив крепкий фундамент завтрашнего похмелья.

Особняк Самуэля Джонсона был построен на два столетия раньше диккенсовского. За века деревянные ступени стерлись под подошвами туристов, бесконечными вереницами снующих вниз и вверх по старой лестнице. Дом выглядел как музей. Конечно, не станешь с благоговением относиться к жилищу литератора, когда ты не читала ни строчки из его произведений. Наш путеводитель зазывал в любимый паб Джонсона с такой же настойчивостью, с какой зазывал в любимый паб Диккенса. Во времена Джонсона ресторан назывался забегаловкой. Эта «забегаловка» кормила и поила посетителей с 1667 года. Мы в неё не попали, так как пришли к ресторану в, обеденный час — толпа поклонников Бахуса запрудила весь проулок, перегородив проход к дверям.

Утро выдалось ясным. На улице было не позимнему тепло. Но начиная с полудня подул холодный порывистый ветер и с неба посыпал дождь вперемешку со снежной крупой. Мы решили, что по такой погоде самое благоразумное — спрятаться где-нибудь под крышу. По дороге в Кенсингтон мы забрели в музей Виктории и Альберта. В музее мы разошлись — Виолетта отправилась изучать залы живописи, а меня потянуло к коллекции старинных музыкальных инструментов. Коллекция оказалась превосходной. Причем все инструменты были действующими. Через наушники вы могли слышать, как они звучат — современную запись произведений, дошедших до нас из глубины веков.

Мое внимание привлек охотничий рог. Он выглядел как кларнет, сработанный фанатиком-кубистом, и звучал так, словно где-то здорово простудился. Я стояла и рассматривала этот рог, когда кто-то вдруг легонько хлопнул меня по плечу. По-моему, от неожиданности я даже подпрыгнула. Я обернулась и увидела Джеффа Хокинса. '

— Боже, Джефф, как ты меня напугал! — выдохнула я.

— Извини, — скороговоркой пробормотал он. — Знаешь, за весь день ты — первый знакомый человек, которого я встретил.

— А как ты провел день? — спросила я.

— Ходил-бродил по городу, катался на метро, — сообщил Джефф. — Посетил СкотлендЯрд. Хотел пробиться в Тауэр, даже в очереди стоял, но не выстоял. Слишком холодно. — Хокинс вскинул голову. — Столько впечатлений… А ты как?

Я поделилась с ним своими впечатлениями.

— День, посвященный литературе? Звучит интересно, — сказал Джефф, улыбаясь. — Уже спланировала, где и с кем будешь ужинать?

Мы с Виолеттой собирались ужинать в индийском ресторане. Его порекомендовал нам торговец, продававший на улице сандвичи. Джефф спросил меня: не могли бы он и его приятель присоединиться к нам вечером? Я ответила: да, конечно, а про себя подумала, что этот приятель окажется, скорее всего, приятельницей, и тотчас почувствовала, как в душе у меня зарождается и растет волна раздражения. Наверное, это был приступ ревности.

Я ошиблась. С Джеффом в ресторан пришел парень. Вероятно, Джефф пригласил его, дабы он составил пару Виолетте. Я была удовлетворена. Вечером Джефф принадлежал мне, это тешило мое самолюбие.

Однако время оглянуться. Что бы случилось, если бы там, в музее, у меня было иное настроение? Если бы меня покоробила прямота, с которой Джефф навязал себя в мои спутники? Что бы случилось, если бы он не оказался тогда в музее? Или, представим, не поехал в круиз? Или не поступил в университет? И вообще не родился? Моя жизнь была бы проще… Хотя без Джеффа я, наверное, просто умерла бы.

Глава 32. ИЗ ДНЕВНИКА ПУТЕШЕСТВЕННИЦЫ

23 декабря. …Соус «карри» (мясо, рыба, овощи, куркумовый корень и пряности) по вкусу и качеству напомнил мне тот, который я привыкла есть дома. Разве что овощи поначалу показались мне пресноватыми, словно повар забыл приправить их специями, и вообще поперчить. Но он не забыл, как выяснилось. Через несколько минут у меня во рту все запылало. Чтоб погасить пламя, пришлось выпить чуть ли не бочонок пива и съесть массу хлеба. Все это сказывается на моем весе — он подбирается к пятидесяти двум килограммам.

Несколько граммов сбросила, танцуя. Мы занимались этим славным делом в Восточном Кенсингтоне, в дансинге с миленьким названьицем «Алко-холл-денатурат». Плясали на дощатом полу в большом, круглом, залитом светом зале, где вдоль стен стояли столы и стулья. В Англии все ещё популярен мэш, поднадоевший танец. Мода в Лондоне меняется не так быстро, как в Нью-Йорке. Здесь отводят душу, становясь в круг. Физического контакта между танцующими нет, если не считать касания ладонями. Шаг довольно сложный и напоминает па, выделываемые ребятами из «Биг эппл» — нас с их творчеством знакомили на семинаре по развлечениям. Мэш идет под музыку середины прошлого века, под «Битлз».

Мы без устали хватали друг друга за руки, а мне хотелось, чтобы Джефф обнял меня, прижал к себе. Право, к концу вечера я завелась так, что места себе не находила. Словно белка в период течки. Должно быть, во всем виноват острый соус «карри».

Джефф, похоже, положил глаз на Виолетту. Помоему, репутация Виолетты как женщины из Невады не играла тут решающую роль. Если бы дело происходило на орбите, я бы попросила Джеффа ненадолго выйти из дансинга, затянула бы его в номер, а потом посоветовала бы Виолетте громко постучать в дверь этого номера и минуточку подождать. Но здесь так не поступают.

Все к лучшему. Только мужчины мне сейчас и не хватает! Мужчины, из-за которого вся моя жизнь пошла бы кувырком! Отчего, однако, земляные кроты не в состоянии и шагу ступить, чтоб не усложнить себе и другим жизнь? Впрочем, кое-кто из них в состоянии, я уверена. Но не Джефф. Ко всему на свете у Джеффа чрезвычайно серьезный подход… Такой Джефф весь из себя сильный, рассудительный! И что-то там вечно тлеет у него в душе, дунешь — и вспыхнет. Буду удивлена, если у них с Виолеттой чтото выгорит.

Утром мы с Виолеттой пришли к выводу, что нагишом спать холодновато и стоит облачиться в пижамы. Так будем поступать и впредь. Этой ночью она, одетая, повернулась ко мне спиной, укрылась одеялом и моментально заснула. Вечером, очевидно, слегка перенервничала. Да и обе мы были изрядно пьяны. Не исключено, потом она решит, что нечто интересное и обломилось ей перед сном, но не сон ли это был? Кто знает. Если решит, что обломилось, мне следует ненавязчиво убедить её в обратном.

Господи, я больше не в состоянии спать одна. Вот сижу посреди ночи в ванной, пишу дневник и размазываю слезы по щекам. А плакать-то вроде и не из-за чего. Пора принять ещё одну таблетку клонексина.

24 декабря. Что это за чудо — Лондон на Рождество! Весь день с небес валил роскошный снег. Если чуть-чуть отключиться от реалий нынешнего века, ты попадаешь в век минувший. А может, даже и в какой-нибудь двенадцатый. Большинство наших, в том числе и я, отправились в Альберт-холл. Там артист, загримированный под Диккенса, читал рождественскую сказку. Зрелище потрясающее, но такая грусть за душу берет… Я бы уверовала в тебя, Господи, если бы ты вдруг вырубил, к матери, всю эту нынешнюю дребедень и начал все с начала.

Джефф застал меня врасплох, он сделал мне подарок. Это был, конечно же, не сногсшибательный вариант — простой электронный конвертер, сопоставляющий курсы валют, — как-то, при Джеффе, я увидела, как конвертер работает, и пришла в восторг, — но оттого, что подарок преподнес именно Хокинс… меня бросило в дрожь. Джефф вывел меня из транса, забормотав, — он-де знает, что в моем клане не празднуют Рождество Христово, а посему он не ждет ничего в ответ, ну, разве что дежурный поцелуй?

Так мы и поцеловались, словно кузен с кузиной. Полагаю, это было шито белыми нитками. Оба почувствовали.

А Виолетте он ничего не подарил.

25 декабря. Допоздна не могла уснуть, смотрела телевизор, убрав громкость до шепота. В полночь, в «Новостях», сообщили, что состоялся референдум по судьбе Ново-Йорка. Референдум вроде бы полностью оправдал надежды, возлагавшиеся на него инициаторами. О реакции лоббистов не было сказано ни слова. Нас только известили, что Конгресс сегодня собираться не намерен.

А Стоунхендж действительно производит впечатление. Во время экскурсии я не слишком внимательно следила за астрономическими выкладками, что приводил гид, и не очень-то разобралась, какой принцип был положен в основу календаря. Однако здорово уже то, что этот календарь был создан — и не просто разумными существами, но нашими прямыми предками в доисторическую эпоху. Поразительно — некоторые каменные глыбы были каким-то образом доставлены в Стоунхендж из такой дали, как Уэльс.

Нам также показали сохранившиеся участки построенной римлянами дороги — но это не то. Ей не более двух тысяч лет. Считай, проложена вчера.