Глава 4

ВОЗНИКНОВЕНИЕ И ОТКРОВЕНИЕ

28 сентября 2097 года (13 Бобровникова 290)

Я знаю, почему при упоминании о заседании Кабинета мне представляется круглый стол. Мы устраивали подобное в Ново-Йорке, в Комитете по делам демографии — без раздела на «вождей» и простых «индейцев». Правда, для тридцати с «хвостиком» членов Кабинета круг оказался слишком большим.

Вообще-то я не люблю официальные иерархические структуры, тем более когда начальство сидит на пьедестале, а я вроде как в яме. Обычная классная комната уже не подходила, мы заняли маленький театрик. Гарри Парселл и Элиот Смит уселись на сцене, головой и плечами (равно как торсом, задницей и ногами, по крайней мере Парселл) возвышаясь над нами, простыми смертными. Координаторы стали глаголить истину.

К театральным сиденьям прикреплены пластиковые таблички с именами. Я проводила Джона к его месту в первом ряду, а сама отправилась на свое, в самом последнем. Прослеживалось четкое разделение на ранги: инженеры и другие «большие» люди расселись впереди, я с Томом Смитом (Образование), Карлосом Крузом (Гуманитарные науки), Джанет Шарки (Изящные искусства) и нашим историком Сэмом Вассерманом — позади.

Сэма я не видела с момента запуска. При виде меня он смущенно улыбнулся и покраснел как девушка. Несколько лет назад мы были любовниками — недолгий, но бурный роман, — хотя он годился мне в сыновья (если бы, по примеру моей мамочки, я забеременела в «жутко преклонном» возрасте двенадцати лет).

«Любовники» — сказано то ли слишком сильно, то ли слишком мягко. Когда в семье появилась Эви, я вдруг почувствовала себя очень невзрачной, старой и скучной, и в этот момент мне подвернулся он. Хотя все было гораздо сложнее, чем я описала. Я знала, что он должен быть на заседании, но, увидев его, ощутила удивительный подъем, прилив чувственности. Может, как-нибудь снова попробовать? (Прайм говорит, что может спрятать этот дневник от любопытных глаз, если заложит его подальше в свою электронную память. Надеюсь, так оно и будет, потому что она знает свои способности. Волнует ли меня вопрос, узнают Дэн и Джон, что при мысли о Сэме мои джинсы становятся мокрыми? Не уверена. Помню, какой он на вкус — отличается от других. Наверное, кошерный.)

После того как все расселись, пришлось на минуту замереть, пока камера зарегистрировала присутствующих. Это чтобы в архивах остались записи наших возгласов восхищения вдохновенной речью Парселла. Его искрометное остроумие не давало нам заснуть на протяжении всей лекции.

Он и впрямь начал очень недурно. Игриво извинившись за необходимость соблюдения официальности на этом первом совместном заседании, он попросил всех представиться, после чего лектор передал слово Элиоту.

Его доклад вызвал большой интерес, так как у нас давно не было совместных заседаний с представителями технической стороны. Мне вообще понравился Элиот: он за меня заступился, когда, еще до запуска, старик Кайз попробовал ограничить мои полномочия по части демографии. К тому же он просто веселый малый.

Большинство инвалидов, с которыми мне доводилось встречаться, выбирали протезы, похожие на настоящие конечности — о таких и не скажешь, что они калеки. Но Элиот был человеком совсем другого плана. Его левая рука с кистью представляет собой сложную конструкцию со всевозможными узелками и проводками, куда он иногда вставляет дополнительные детали. Аналогичные конструкции ног клацают при ходьбе, но Элиот не удосуживается надеть туфли на металлические ступни.

Как-то вечером в баре «Хмельная голова» он поведал нам с Дэниелом жуткую, но правдивую историю: рука и ноги были сработаны лучше, чем он сам. После его смерти их снимут и приберегут для следующего бедняги. Элиот поинтересовался, есть ли в какой-нибудь больнице банк протезов. Позже Эви сказала мне, что такое хранилище есть и что с Ново-Йорком было генеральное сражение насчет того, сколько протезов нам будет позволено взять с собой.

На заседание он надел кисть, похожую на настоящую, а саму руку оставил металлической, так что в рубашке с коротким рукавом она смотрелась страшно нелепо. Сначала он выслушал доклад Дэна и Ленвуда Зелиуса об их обязанностях связистов в Ново-Йорке. Ничего интересного в техническом отношении.

Дэн как-то говорил мне, что на эту тему можно распространяться час с таким же успехом, как и полсекунды. Зелиус сообщил лишь, что одна световая минута разницы во времени между нами и Ново-Йорком никак не повлияла на бюрократическую волокиту между двумя структурами.

Ито Нагасаки (Уголовное право) доложила, что ее подчиненные, мужчины и женщины, все без исключения работают по двадцать часов в сутки и все равно не успевают; ей отчаянно требуется полиция и добровольные помощники. Многие люди реагируют на стресс разлуки драками, выдирают волосы как у тех, кто ненароком подвернется им под руку, так и у самых близких своих товарищей.

Я знала, что Эви тоже работает сверхурочно; Индисио Моралес, глава Службы охраны здоровья, проинформировал, что из десяти тысяч пассажиров полторы тысячи чем-либо болели — чаще всего это были ностальгия, страхи, возбудимость, вышеупомянутые подбитые глаза и ушибы. Они предвидели, что нечто подобное будет происходить, но были поражены количеством жалоб.

Моралес прописывал пилюли, а Нагасаки раздавала штрафы и ценные указания; оба уверяли, что временные трудности закончатся в течение недели. (Если же нет, нам придется развернуться и лететь обратно.) Далее последовали краткие доклады о насущных проблемах сельского хозяйства, экосистем, Службы жизнеобеспечения, ремонтников и так далее. Мой собственный доклад и докладом-то нельзя было назвать, так как люди до сих пор были слишком заняты мыслями о том, что же они будут делать в ближайшие девяносто лет. А посему заказывали не слишком много волейбольных мячей, язычков для кларнетов, саун с нулевой гравитацией, этим редкоупотребляемым эвфемизмом, которым занимались круглые сутки, что, как я полагаю, служило для них своего рода развлечением. Лишь немногие соизволили заказать супероснащение для занятий спортом.

Затем слово взял Парселл.

— Конечно, я выбрал не самый подходящий момент, — начал он, — но, по-видимому, за такие вещи не извиняются. — Он задумчиво посмотрел на Элиота и покачал головой. — В общем, мой терапевт известил меня, что я стал жертвой редкого заболевания под названием «синдром Мерчисона».

Я сидела достаточно близко к Моралесу и услышала, как он тяжело вздохнул. «Синдром Мерчисона» ведет к быстрому и необратимому распаду иммунной системы. Действенного лечения не существует.

Элиот говорил очень тихо.

— Сколько?

— Может, месяцы. А может, недели или даже дни. В конечном итоге одного риновируса… может быть достаточно.

— Вас можно изолировать. Оградить от любых пагубных воздействий.

Парселл покачал головой:

— Я думал об этом. Такая перспектива меня не прельщает, это все равно что провести остаток жизни в космическом скафандре. Равно как и у других, в моем организме находится достаточное количество опасных вирусов, которые в большей или меньшей степени подлежат контролю. Как справедливо заметил доктор, нельзя изолировать человека от его собственного тела. Когда иммунная система ослабеет, один из этих вирусов убьет меня. Большинство из вас знают меня довольно неплохо, чтобы суметь понять, что я буду благодарен за минимум симпатии и сочувствия. Естественно, мне досадно и обидно, что так все случилось. Всегда печально сознавать, что тебя предало твое же тело. Я рассчитывал еще, по крайней мере, на полвека наблюдений за этим великолепным экспериментом с экономической изоляцией. Но, конечно, рано или поздно всем нам приходится сталкиваться с непредвиденными обстоятельствами. Жаль, что у меня нет второй жизни и в жертву приходится приносить ту единственную, которую имею. К счастью, я работал в тесном контакте с моим координатором Таней Севен и в течение последующих дней передам ей все необходимые обязанности в установленном порядке.

Севен сидела в переднем ряду и никак не отреагировала — Парселл, должно быть, уже обсудил этот вопрос с ней.

— Я также хотел бы, — продолжил он, — чтобы она посодействовала мне в подборе новых кандидатур в координаторы-электоры — Она согласно кивнула. Парселл помедлил. — Полагаю, на этом и завершится официальная часть сегодняшнего заседания. До свидания.

Он спустился со сцены и вышел.

Заседание окончилось быстро и спокойно. Мы с Томом Смитом начали обговаривать вопросы упрощения системы снабжения, что могло бы облегчить жизнь нам обоим. (Отдел образования делит с отделом развлечений большую часть оборудования, но у нас раздельные склады и подсобные помещения, находящиеся почти в километре одни от других.) Я решила, что дам на рассмотрение кому-нибудь из офиса Джона предложения по конструктивным изменениям на ближайшие пару лет, и посмотрим, удастся ли нам с Томом перенести офисы поближе к какому-нибудь вместительному складу, чтобы хранить все оборудование в одном месте. Мне будет не хватать роскоши Учудена, но зато я смогу сэкономить массу времени.

Эви ждала нас в коридоре. Она никогда раньше не слышала о «синдроме Мерчисона», но у нее был с собой личный компакт-компьютер, который мог выдать любую интересующую ее информацию. Открыв крышку компьютера, Эви набрала нужный код.

Сведений об этой болезни на Земле не было. За последнее столетие были зафиксированы два случая в Ново-Йорке и один на Девоне; каждый пострадавший был, по крайней мере, в третьем поколении Миров.

— Немного жутковато, а? — заметила я. — Космическое излучение?..

Джон рассмеялся:

— Я бы об этом не беспокоился. Наверняка люди болели этим и на Земле, просто им ставили другой диагноз. Как сказал Гарри, любой микроб, активизировавшийся в организме, способен его убить.

— Давайте поговорим о чем-нибудь другом. Есть масса тем, помимо болезней. — Дэн посмотрел на меня: — Ты не собираешься закинуть шляпу в кольцо?

— Какую шляпу? — переспросила Эви.

— Это американское выражение, обозначает — занять должность.

— Нет. — На обдумывание у меня ушла доля секунды. — Нет уж, увольте.

— Зря. У тебя бы получилось.

— Может быть, когда-нибудь. Но пока что большинство думает, что я слишком молода.

— Таня Севен тоже примерно твоих лет.

— Ничего подобного.

Эви поправила свои короткие курчавые волосы.

— Вы, белые, быстро стареете и рано помираете.

— Да я еще тебя переживу! — Я повернулась к Дэну: — Кроме того, не хочу отказываться от своего положения в Кабинете.

Выход из Кабинета был непременным условием при назначении на новую должность, хотя я не видела в этом логики. Если я вдруг становлюсь координатором-электором, то мне потребуется как минимум еще два года, чтобы занять кресло Главного координатора. За такой срок любого болвана можно обучить раздавать волейбольные мячи.

(Технари в этом правиле усмотрели еще меньше смысла. Ведь, по сути дела, каждый член Кабинета является лоббистом исследовательских нужд своей академической специальности. Когда координатор-электор приступает к своим обязанностям, он автоматически становится обладателем толстенького куска пирога — ресурсов на нужды подчиненного ему исследовательского персонала. Пару лет назад я выдвинула на рассмотрение предложение о полном перевороте в этом процессе; оно состояло в том, чтобы координатор-электор не лишался своего места в Кабинете и чтобы все полномочия и привилегии распределялись между остальными сотрудниками поровну. Технари не пришли в восторг от моего предложения. Думаю, из-за того, что им это не выгодно, так как каждые два года у них появляется шанс удвоить свое влияние и жалованье.)

Мы еще немного поспорили насчет этой должности; Эви, как всегда, была на моей стороне; Дэн считал, что я не подхожу по возрасту, а Джон утверждал, что это не имеет никакого значения. Я ответила Дэну, что знаю, почему он так стремится к выдвижению меня на этот пост: ему самому пришлось проработать один срок координатором в Ново-Йорке, и теперь он хочет, чтобы я побыла в его шкуре.

Вернувшись в свой офис, я обнаружила на автоответчике послание от Парселла: он хотел встретиться со мной, Джоном и Дэном после обеда. У меня была намечена на вечер уйма дел, но, как оказалось впоследствии, эта встреча была полезной и в какой-то мере даже приятной. Нам даже удалось зарыть томагавк войны. Ради дела, но не ради себя. Он никогда не был обаятельной личностью, но при этом умел держать себя в руках.

Мы встретились с Парселлом в маленькой лаборатории на пятом уровне. На столах — ряды стеклянных сосудов, приготовленных для какого-то эксперимента. В воздухе стоял резкий запах двуокиси серы, и у меня, естественно, тут же разболелась голова. Джон и Дэн, как мне кажется, напротив, от этого «аромата» просто расцвели.

Для ученых эта вонь была так же приятна, как для нормального человека — запах свежеиспеченного хлеба.

Парселл склонился над раковиной, разглядывая какую-то маленькую штуковину, сплетенную из проволоки. Мне он просто кивнул, а разговаривать стал только с Джоном и Дэном, в основном распространяясь насчет достоинств Тани Севен и наставляя, как нужно себя вести, работая с нею, чтобы, не дай Бог, не опростоволоситься, если вдруг взбредет в голову подтрунивать над ее предрассудками или воспитанием. Какое чудовищное совпадение — они занимают обе технические должности в Кабинете, в обязанности которых входит ежедневный контакт с офисом координатора политики. Я подчинена политическому отделу, но, наверное, еще долгие месяцы могу спокойно жить, не беспокоя Главного координатора.

Интересно было их слушать, а еще интереснее было то, что мне это позволили. Парселл слыл хладнокровным интриганом — ему хотелось управлять даже из могилы! Но он также был жестким и циничным знатоком человеческой натуры. Я уже не раз задумывалась над тем, какими мотивами он руководствовался, пригласив вместе с Джоном и Дэном и меня. Неожиданно Парселл вежливо прервал разговор и выпроводил их за дверь, объяснив это тем, что ему нужно поговорить со мной наедине.

Да, чего-чего, а любезности ему не занимать!

— Вы мне не нравитесь, Марианна. Но мне многие не нравятся, я и сам себе не слишком нравлюсь.

— Доктор Парселл…

— Можете называть меня просто Гарри. Вам не придется долгое время себя этим утруждать. Дэниел считает, что вы прекрасно подойдете на должность координатора-электора по политике. Не перебивайте.

— Я уже говорила ему, что не подхожу. Я для этого слишком молода.

— Вы достаточно зрелы. Кроме того, компетентны. Но в этом «корыте» есть много людей вроде меня, которые враждебно к вам относятся.

— Не могу же я всем угодить.

— Я тоже редко кому угождаю, нужно просто оставаться самим собой. Дело не в том, что вы недобросовестно справляетесь со своими обязанностями или ведете себя неблагоразумно. — Парселл слегка улыбнулся. — Хотя ваша сексуальная жизнь, насколько мне известно, выглядит несколько… шокирующей, в моем понимании.

— У меня на этот счет собственное мнение.

— Как я уже сказал, проблема заключается не в этом. Она гораздо тоньше и сложнее, и вам придется немного поработать над собой, прежде чем вы займете эту должность. У вас есть все шансы для того, чтобы занять ее, но будет ли это хорошо?

— Я слушаю, по крайней мере делаю вид.

— Во-первых, вы — идеалистка. Такое качество привлекает молодежь, но…

— Намекаете на то, что руководитель не может быть идеалистом?

— Это мешает. — Он по-профессорски откинулся назад. — Продолжите вашу мысль. Приведите пример.

— Джефферсон. — Я подумала о нем, потому что видела его портрет в фойе зала заседаний.

— Томас Джефферсон. Я не очень хорошо знаком с американской историей. — Блаженная улыбка разлилась по его лицу. — Но я хорошо знаю американскую экономику. У Джефферсона были рабы, не так ли? Значит, он был не слишком прогрессивным человеком даже для своего времени.

— Он их освободил.

— Но сперва купил. Похоже на политический трюк.

— Махатма Ганди.

— Религиозные лидеры не в счет. У них просто не могло бы быть последователей, если бы в обществе не было хотя бы задатков идеализма. — Взмахом руки он категорично отмел мои попытки привести в пример Адольфа Гитлера или еще кого-нибудь. — Не быть идеалисткой вовсе не значит, что у вас не может быть своих идеалов. Даже у меня остались один-два. Но я не руководствуюсь ими, когда дело касается политики. Я бы победил даже с кучкой преданных мне сторонников, если бы подавляющее большинство не сходилось со мной во мнении по главным, ключевым вопросам.

— Кажется, я понимаю, что вы имеете в виду. Мне придется быть изворотливой.

— Это не свойственно вашей натуре. С таким же успехом можно сказать: «Мне придется быть жирафом». Разве что вам вдруг удастся кардинально измениться.

— Не значит ли это, что мне придется стать радикалкой-бомбометательницей? У большей части жителей «Дома» примерно такие же представления о добре и зле, как у меня.

— Добро и зло, говорите? Я не об этом веду речь. Я хочу сказать, что вы не гибки, слишком прямолинейны и не поступитесь своими принципами даже в случае острой необходимости.

— Похоже, вы много знаете обо мне.

— Знаю. — Он расстегнул «молнию» на нагрудном кармане, достал какую-то голограмму и протянул мне. — Это послание от Сандры Берриган лично вам.

— Какого рода отношения у вас были с Сандрой?

— У нас было необычное постельное знакомство. — В какое-то мгновение я подумала, что он имеет в виду секс, и попыталась себе это представить. — Я должен был подождать, пока мы не удалимся на большое расстояние, прежде чем передать это послание вам. Вы должны просмотреть голограмму один раз, в полном одиночестве, а затем уничтожить и ни с кем, кроме меня, не обсуждать.

— Даже с Сандрой?

— Особенно с ней. У нее появились проблемы.

Я положила пленку в карман, рядом с «жучком» — пуговицей, записывавшей нашу беседу. Странно. Сандра была моим учителем в политике и прекрасно знала, как я отношусь к Парселлу.

— Сандра доверила это поручение именно мне по причинам, которые вскоре станут вам понятными. Я не мог не оправдать ее доверия и хотел бы, чтобы вы прочли это послание, пока я еще… в состоянии обсудить его с вами.

— Я посмотрю его вечером.

— Это насчет принципов, идеалов, о сложности…

— О'кей. — Сандра и Парселл? На время я выбросила эту мысль из головы. — Но вы же говорите, что, во-первых, я — идеалистка. Допустим, принимаю. А что во-вторых?

Парселл покачал головой, но ответил не сразу. Выдержав паузу, он произнес:

— Вы никогда не интересовались, почему вас назначили на самый непрестижный пост в Кабинете?

— Интересовалась. И если уж быть до конца откровенной, а не только скромной, я всегда думала, что эту должность создали специально для меня. Сандра протолкнула ее, чтобы у меня была возможность получить опыт на уровне Кабинета и чтобы это было не слишком заметно. Довольно странно, что отдел развлечений есть в Кабинете, а в Комитете его нет.

— Вы правы на девять десятых. Но это была моя идея, а не Сандры.

Такое заявление меня просто шокировало.

— Интересно…

— Или невероятно? — Он взъерошил свои волосы и поморщился. — Я планировал провести этот разговор, когда вы поднаберетесь побольше опыта.

— Побольше опыта, — повторила я. — У меня четыре ученых степени, два мужа и жена — не считая сотни или около того любовников до замужества. Я трижды побывала на Земле. Я как раз была там перед концом света. Я могу жонглировать тремя предметами разных размеров и играть на кларнете. Хотя все это я, конечно, проделываю не одновременно. У меня даже есть небольшой политический опыт. Но вам же этого недостаточно, понимаю.

— Вы закончили?

— Нет. Вы снисходительно относились ко мне, насмешливо поглядывая с высоты вашего положения, добрых шестнадцать лет. А теперь вдруг настолько зауважали мои способности, что даже решили позволить мне выполнять вашу работу? Вы правы, это невероятно. Больше того — неправдоподобно, и я никогда этому не поверю. Я бы могла вам кое-что растолковать.

— А это уже в-третьих.

— Для вас имеет значение приказ?

— Наверное, нет. — Парселл присел на край стола, как птица на жердочку — медленное балетное «па» при низкой гравитации. — Я поведаю вам половину мотивов, побудивших меня обратиться к вам. Иррациональную половину.

— Договорились.

— У меня была дочь, которая родилась за два года до вашего появления на свет. Она очень походила на вас. Мы с ней спорили и конфликтовали многие годы. Но спор для меня был вроде спортивного состязания. Я учил ее дискуссии, как другой отец играл бы со своей дочерью в мяч или в шахматы или ходил в кино.

— Понимаю.

— А она никогда не могла понять. В восемнадцать лет моя дочь перестала со мной разговаривать. А в девятнадцать — эмигрировала на Циолковский. Да, именно туда. Якобы потому, что я так сильно презирал политику и экономику этой планеты. Дух противоречия. Она написала об этом в записке.

— Неужели она погибла там во время войны?

— Она туда просто не добралась. Помните взрыв шаттла в восемьдесят первом?

В том году я занималась в его классе. Он никогда не упоминал о случившемся.

— Боже мой, это ужасно!

— Я не уверен, что любил ее. Наверное, я никогда никого не любил. Конечно, я чувствую себя в какой-то мере виноватым в ее смерти.

Пришлось произнести банальные слова утешения:

— Вы не могли предвидеть гибель корабля. Ее убила «усталость» металла. Самый обыкновенный несчастный случай.

Парселл кивнул в знак согласия.

— Я сказал, виноватым в какой-то мере.

Я присела на стол рядом с ним. Парселл был крупным мужчиной, мое плечо упиралось в его твердый бицепс. Я почувствовала, что мною овладевает искушение обнять и пожалеть этого человека. Мы оба уставились в стену напротив.

— Доктор, мой старый друг, выписал мне таблетки от депрессии и посоветовал продолжать работать как обычно. Это было, когда вы посещали мои семинары по теории экологии. Каждый раз, когда вы открывали рот, я вспоминал о ней. Мне стало невыносимо тяжело приходить на занятия.

— Очень жаль. Вы могли…

— Может, вы ее знали? Она называла себя Маргарет Хаскел.

— Да, припоминаю. Мы вместе посещали бассейн за год до того, как она… Я не знала, что она — ваша дочь, мы почти не разговаривали.

А похожи мы были только веснушками да рыжими волосами, но в бассейне, где все голые, нас бы никто не перепутал. У нее была идеальная, роскошная фигура. А я могла засунуть в плавки сосиску и запросто сойти за парня. По правде говоря, у нас было мало общего.

Я вспомнила, что испытала странное чувство, когда увидела ее имя в списке погибших. Помнится, тогда мне стало очень грустно; я, конечно, плоховато знала ее, но никто из моих знакомых еще не умирал. Поэтому для меня ее смерть оказалась большим потрясением.

— Так вот, я следил за вашим продвижением по службе с тех самых пор. В течение двенадцати лет ваши успехи были для меня источником постоянного раздражения. Я всегда начинал думать о Маргарет и представлять себе, что бы она могла сделать, каких успехов добиться, если бы не погибла. Глупо. — Парселл положил мне на руку свою ладонь, она оказалась удивительно холодной. — Хотя таким путем растят жемчуг, — усмехнулся он. — Кладут раздражающую песчинку в безобразную старую раковину.

Парселл стал мерить шагами комнату.

— И еще. Для девушки ваших лет вы привлекали к себе слишком много внимания, пользовались большой популярностью. Я имею в виду не только работу по демографическому отбору, проведенную вами до старта, хотя это, конечно, сделало вас известной личностью повсюду. Та книга, что вы написали, принесла вам своего рода славу в Ново-Йорке, а у людей славы есть свои отрицательные стороны.

— Слава не была для меня самоцелью. Я даже хотела, чтобы книгу напечатали под псевдонимом.

— Знаю. Благородный жест, но бесполезный. Не раскусить вас мог только какой-нибудь чудак, который проспал летаргическим сном все последние годы.

Книга «Три Земли» повествовала о довольно насыщенном событиями школьном годе, который я провела на Земле, годе, когда грянула война, и о двух печально нашумевших миссиях, в коих я принимала непосредственное участие. Это был просто мой дневник, с разными глупостями и мелочами, которых, возможно, и не стоило упоминать.

— Я даже не пошла на Хаммонд-шоу, где проводилась презентация книги.

— Это мне тоже известно. Такие церемонии жутко утомляют, не так ли?

— Не скажите.

— Только Сандра, ваши мужья и жена знают вас столь же хорошо, как и я. — Он выпустил из виду мою кибернетическую сестрицу Прайм. Ей были известны многие факты моей биографии, в которые я бы никогда не посвятила человека из плоти и крови.

— Тот, кто не знаком с вашей жизнью, мог бы подумать, что вы не подходите на роль лидера из-за вашей явно амбициозной натуры.

— Я бы не назвала это амбициозностью. Мне не хочется быть боссом.

Как и в Ново-Йорке, в «Доме» дисквалифицировались люди с явными или потенциальными отклонениями психологического характера, такими, например, как страстное желание властвовать над другими людьми или склонность к мазохизму. Так что никаких Гитлеров, впрочем, как и Ганди, на руководящих постах оказаться не могло.

— Тогда к чему же вы стремитесь на самом деле?