ГЛАВА 1

В каком-то индейском племени или племенах не существовало никакого ритуала прощания: уходящий человек просто поворачивался спиной к остающимся и удалялся. Разумные были люди. Мы потратили целый день, нанося визиты, прощаясь со всеми и каждым, так как никого нельзя было пропустить.

Помимо этого, я пообщался с половиной обитателей колонии как мэр, так как, похоже, каждый отвечал за это или за то и считал своим долгом представить мне доклад о своей работе и план деятельности на время моего отсутствия. Кэт, которая должна была исполнять обязанности мэра, пока мы будем в космосе, во время всех этих обсуждений сидела рядом со мной.

На следующий день ее обязанностью также было удостовериться, что все благополучно укрылись в подвале от потока радиации, который должен был обрушиться на землю после того, как Мэригей нажмет кнопку. Точно в поддень она сообщила по радио, что все, кроме нее, находятся в укрытии. После нажатия кнопки в ее распоряжении оставалась еще минута, а последние двадцать секунд электронный мозг шлюпки отсчитывал вслух

В первый момент на нас навалилась сокрушительная тяжесть четырехкратного ускорения; вскоре оно уменьшилось до двух g. Затем мы описали по орбите вокруг планеты полуокружность в состоянии невесомости, после чего судно с устойчивым ускорением в одно g устремилось к коллапсару Мицара.

Полтора дня постоянного ускорения. Мы кое-как питались и вели какие-то светские беседы, а Мицар тем временем все приближался, пока наконец мы не оказались гораздо ближе к молодой голубой звезде, чем нам хотелось бы находиться.

На фоне приглушенного светофильтрами изображения огромной звезды коллапсар сначала казался черным следом от булавки, затем превратился в точку, затем в быстро растущий шар, а затем возникло странное чувство головокружения, и мы внезапно оказались в темном глубоком космосе.

Теперь нам предстояло пять месяцев лететь до Земли. Мы залезли в свои «гробы» (у Сары из-за спешки — она очень стеснялась своей наготы — это получилось довольно неловко), присоединили все необходимые трубки и датчики и стали ждать, когда придет сон. Я успел еще услышать, как судно негромко сообщает кому-то о неверном подсоединении, говорит, что нужно переделать, а затем вселенная сжалась в точку и исчезла, и я вновь оказался в тихой дреме анабиоза.

Я говорил с Дианой по поводу эмоционального или экзистенциального дискомфорта, который испытывал во время последнего пребывания в системе временного прекращения жизненных функций, и она сказала, что, насколько ей известно, никаких медицинских средств борьбы с этим явлением не существует. Да и что можно сделать, когда обмен веществ у тебя идет во много раз медленнее, чем у секвойи, которая живет пять тысяч лет? Только попытаться думать о чем-нибудь приятном, укладываясь в ящик.

Я последовал совету, и похоже, что это сработало. Большинство из нас видело из своих «гробов» обзорный экран, а я заблаговременно составил программу показа на нем различных умиротворяющих изображений. Так что, дожидаясь остывания, мы смотрели картины импрессионистов и спокойные фотографии безмятежной природы. Я же задался очередным вопросом: а осталась ли на Земле хоть какая-нибудь природа? Ни Человек, ни тельциане не испытывали сентиментальных чувств к таким вещам; они находили красоту в абстракциях.

Так я провел в этих размышлениях и мечтах пять месяцев, которые иногда воспринимались как пять минут. Я побывал во множестве тихих пасторальных уголков; в основном это были мои представления о тех местах, о которых мне приходилось только читать или видеть на картинах: даже коммуна хиппи, в которой я вырос, располагалась в городском предместье. Я играл в аккуратно наманикюренных парках, представляя себе джунгли. И теперь возвратился к этим детским мечтам.

Это было интересно. Сновидения не возвращали меня на Средний Палец, где мать-природа и я всегда находились в тесном соприкосновении противоборства. Полагаю, в этом не было никакого покоя.

Выход из анабиоза оказался труднее и неприятнее, чем это было в последних случаях, когда мне помогала Диана. Я был растерян и не владел своим телом. Пальцы не хотели работать, голова не могла понять, по или против часовой стрелки следует извлекать введенные в тело трубки. Когда я наконец освободился, меня пронесло поносом с кровью, хотя никаких внутренних повреждений у меня, похоже, не было.

Я направился на помощь Мэригей; она находилась в соседней с моей камере и уже возилась, пытаясь освободиться и отстегнуть ремни. Ей удалось обойтись без крови. Мы оделись, и она подошла проверить, как себя чувствует Сара, а я тем временем осматривал остальных.

Первая, к кому я подошел, была Райи Хайклауд — наш доморощенный медик. Вообще-то прежде, в нормальной жизни, она была библиотекарем, но Диана целую неделю энергично обучала ее пользоваться стандартной судовой аптечкой.

Антрес-906 уже пришел в сознание и кивнул мне, когда я заглянул в его ящик. Это было хорошо. Если бы с существом иной расы что-нибудь случилось, то ему и нам пришлось бы положиться на скрупулезность составителей руководства по оказанию первой помощи, в которой имелось приложение о хворях тельциан.

Джекоб Пайерсон оказался накрепко замороженным и не подавал никаких признаков жизни. Он, вероятно, был мертв уже в течение пяти месяцев. Это заставило меня почувствовать смутную вину перед ним за то, что я не любил его и не хотел с ним работать.

Все остальные начинали понемногу шевелиться. Мы не могли узнать, в каком они находятся состоянии, до тех пор, пока они не очнутся и не заговорят. Функциональные расстройства после отключения от жизни могли проявляться в весьма причудливых формах: например, Чарли, как обнаружилось на СП, после анабиоза потерял способность ощущать запах цветов, хотя мог обонять другие вещи. (Мы с Мэригей шутили между собой по поводу таких расстройств, когда нужно было оправдать свою забывчивость: должно быть, я забыл или забыла это во время анабиоза).

Состояние Сары было удовлетворительным; правда, ей нужно было привести себя в порядок, но принять помощь от матери она отказалась наотрез: кто угодно, только не она.

Мы сразу же включили экран. Земля на первый взгляд казалась в порядке; по крайней мере выглядела так, как мы того ожидали. Примерно треть того, что мы видели между облаками, была, судя по всему, городами — невыразительными серыми пятнами, почти полностью занимавшими просторы Северной Африки и Южной Европы.

Я выпил немного воды, и она осталась во мне, хотя я почти зримо представлял себе, как она холодной сферической глыбой плавает в моем животе. Я сосредоточился на этом ощущении и не сразу заметил, что Мэригей тихо плачет, размазывая слезы по лицу.

Я подумал, что она жалеет Пайерсона, начал было говорить ей какие-то успокоительные слова.

— То же самое, — с трудом выдавила она в ответ на мои утешения. — Ничего. Точно так же, как на Среднем Пальце.

— Может быть, они… — из моей головы вдруг исчезли все мысли. Они мертвы или исчезли. Все десять миллиардов.

Ашрес-906 выбрался из ящика и подплыл ко мне сзади.

— Ничего другого нельзя было ожидать, — сказал он, — с тех пор, как мы выяснили, что они за все это время ни разу не посетили Центрус. — Он издал странный звук, похожий на воркование осипшего голубя. — Я должен обратиться к Целому Дереву.

Мэригей несколько секунд тупо смотрела на него.

— И где же ваше Дерево?

Существо совсем человеческим движением вскинуло голову.

— Везде, конечно. Там, где есть телефон.

— Да, прошу вас. — Она отстегнула ремни и всплыла над креслом. — Давай пока что поможем людям подняться и сделаем один виток. Посмотрим, что там есть.

Мы «похоронили» Джекоба Пайерсона в космосе. Он исповедовал какую-то разновидность мусульманства, так что Мухаммед Тен сказал несколько слов прежде чем Мэригей нажала кнопку, открывавшую люк вакуум-отсека, и остатки воздуха мягко вытолкнули тело пустоту. Это было, можно сказать, замедленной кремацией, так как мы находились на достаточно низкой орбите, и труп через некоторое время должен был неминуемо сгореть от трения об атмосферу.

Мы приземлились на старинном космодроме мыса Кеннеди, в самой дальней его части, где находилась площадка, предназначенная специально для таких, как, совершающих посадку, сопровождающуюся губительным ливнем гамма-лучей. Вскоре к нашему кораблю подкатился специальный бронированный транспортер замер в отдалении, ожидая, пока мы выйдем. Спустя тридцать минут радиометр сообщил, что мы можем покинуть корабль. Воздух был душным, теплым казался тяжелым от запаха соли. Пока мы неуверенно ходили по рампе, с мангровых болот налетел ветер и принялся теребить нашу одежду. Внизу пахло обгоревши металлом; вспучившаяся было от неимоверного жара посадочная площадка терпеливо выравнивалась, остывая.

— Как тихо… — сказала Алиса.

— В этом углу всегда было тихо, — отозвался По, — считая запусков и приземлений. Я боюсь, что и весь космодром окажется таким же. Как и наш.

Металлическое покрытие все еще дышало жаром, возможно, продолжало понемногу испускать альфа-частицы. И все равно, воздух был изумительным; я так жадно дышал, что впал в легкую эйфорию.

— Кто вы? — раздался металлический голос транспортера. Он говорил на стандартном языке. — Откуда вы прибыли?

— Говори по-английски, — по-английски же ответила Мэригей. — Мы группа жителей Среднего Пальца, планеты системы Мицара.

— Прибыли для торговли?

— Возможно. Доставь нас к людям.

В борту машины распахнулась двустворчатая дверь.

— Я могу доставить вас в космопорт. Мне не разрешается передвигаться по дорогам без колес.

Мы вошли внутрь, и четыре больших окна сразу же стали прозрачными. Как только мы уселись, двери закрылись, машина попятилась, развернулась и, покачиваясь, перебирая двенадцатью членистыми ногами, быстро направилась в дальний конец посадочной полосы.

— Почему у тебя нет колес? — спросил я, заикаясь от судорожного покачивания машины.

— У меня есть колеса. Я не надевал их в течение весьма длительного времени.

— Есть ли люди в космопорте? — обратился к машине Мухаммед.

— Я не знаю. Я никогда не был внутри.

— А есть ли вообще люди в мире? — вновь задал я вопрос.

— Это не тот вопрос, на который я способен ответить. — Машина остановилась настолько резко что Матт и я, сидевшие непристегнутыми, чуть не вылетели из кресел. Двери резко открылись. — При выходе из салона не забывайте свои вещи. Соблюдайте осторожность на территории космодрома. Желаю хорошо провести время.

Главное здание космопорта представляло собой огромную конструкцию без единой прямой линии: сплошные параболы и цепочки, похожие на структурные формулы сложных молекул, да яркие металлические фасетчатые поверхности, казавшиеся откованными вручную Приближавшееся к зениту солнце сотнями оранжевых огней ослепительно сверкало на металлических частях.

Мы нерешительно подошли к двери с надписью «di-ijha/вход», которая при нашем приближении почему-то беззвучно скользнула вверх. Проходя через это подобие гильотины, я ощутил заметную тревогу. Другие также не стали задерживаться в проеме.

В здании не было тишины. Слышался какой-то, казавшийся успокоительным, звук, напоминавший модулируемый белый шум; он пульсировал в ритме, более медленном, чем сердцебиение. И чуть слышался скорее угадывавшийся, чем улавливаемый ухом перезвон.

Пол был усыпан пустыми одеждами.

— Ну что ж, — первым нарушил молчание По, — я полагаю, что мы смело можем развернуться и отправиться домой.

Антрес-906 издал шипящий звук, которого я никогдa от него не слышал, и медленно описал левой рукой круг в воздухе.

— Я ценю вашу потребность в юморе. Но здесь имеет очень много, что делать, и может иметься опасность. — Похоже, что он от волнения разучился правильно говорить на английском языке, которым вообще-то владел безукоризненно. Он повернулся к Мэригей. — Капитан, я предлагаю, чтобы по крайней мере один из вас вернулся на судно за боевым костюмом.

— Хорошая мысль, — согласилась она. — Уильям, выгляни наружу, посмотри, не удастся ли поймать эту прыгающую штуку.

Я вернулся к входной двери, которая, конечно же, не открылась передо мной. В сотне метров от нее обнаружилась другая дверь с надписью «mosch/посадка». Когда я вышел из здания, ко мне, звеня и подпрыгивая, подбежал тот же самый транспортер.

— Я забыл кое-что, — сказал я. — Отвези меня обратно на судно.

Облачение в боевой костюм вообще-то достаточно зрелищное и, можно сказать, артельное действо. Помещение для переодевания обычно рассчитано человек на сорок. Вы раздеваетесь догола, вскакиваете в костюм, прикрепляете спереди и сзади трубки для приема испражнений, после чего позволяете доспеху, словно раковине моллюска, закрыться, и выходите наружу. Теоретически за пару минут можно ввести в бой целую группу одетых в боекостюмы солдат.

В том же случае, когда у вас нет достаточной практики и оборудования для облачения, а костюм не подогнан под ваши размеры, этот процесс не является ни быстрым, ни драматическим. Вы так и этак изворачиваетесь и корчитесь, наконец прилаживаете все на место, а затем пробуете вручную закрыть раковину. Когда она не закрывается (а так обычно и бывает в подобных случаях), вы возвращаетесь на несколько шагов назад и начинаете все сначала.

Мне потребовалось почти пятнадцать минут, после чего я неуклюже затопал вниз по рампе, с каждым шагом чувствуя себя все увереннее. Двери транспортера открылись.

— Благодарю тебя, — сказал я. — Пожалуй, я пройдусь пешком.

— Это не разрешается, — сказала машина. — Это опасно.

— Самый опасный здесь я, — сказал я, подавив в себе импульс оторвать у машины пару ног, чтобы посмотреть, как она поведет себя. Вместо этого я включил умножитель усилия костюма и побежал, делая огромные пологие прыжки.

Это получалось у меня не столь гладко и автоматически, как когда-то, но все равно я двигался быстро и оказался у двери космопорта меньше чем через минуту.

Дверь не пожелала открыться передо мною, посчитав меня механизмом. Я прошел сквозь нее. Небьющееся стекло потеряло прозрачность, прогнулось и разорвалось, словно ткань.

Мэригей рассмеялась.

— Ты мог бы и постучать.

— Вот я и постучал, — сказал я, усилив голос так, что по огромному залу разнеслось эхо, а потом убавил громкость до обычного разговора. — Наши необычные товарищи отправились искать свои деревья? — Шерифа и тельцианина не было видно. Она кивнула.

— Попросили нас подождать здесь. Как костюмчик сидит?

— Пока еще не знаю. Усилители ног работают. С дверями все получилось отлично.

— Почему бы тебе не выйти и не испытать артиллерию? Костюм довольно старый.

— Прекрасная мысль. — Я вышел сквозь проделанное мною отверстие и остановился, высматривая цель. Что нам наверняка не может понадобиться? Я остановил выбор на вывеске закусочной, пустил в нее луч из пальцевого лазера, и она превратилась во вполне удовлетворительную вспышку пламени. Я выстрелил туда же гранату, и взрыв разнес вспышку на языки пламени.

Появился многоногий транспортер в сопровождении маленького робота с ярким мигающим синим огнем. Спереди и сзади его корпус украшала надпись «ТРАНСПОРТНАЯ ПОЛИЦИЯ».

— Ты арестован, — громоподобным голосом объявил робот. — Передай мне управление. — Эти слова сопровождались какой-то почти ультразвуковой трелью. — Передай мне управление.

— Конечно. — Я ввел в метательное устройство ракету, маркированную буквами «ВСМ». Такая аббревиатура мне была незнакома, но, по логике, она должна; была расшифровываться как «взрыв средней мощности», так что я решился нажать на спуск. Взрыв полностью уничтожил полицейского робота, оставил в покрытии кратер диаметром в два метра; многоногий транспортер взрывной волной бросило «на спину».

Он с трудом перевернулся и неуверенно поднялся на свои паучьи ноги.

— У вас не было необходимости делать это, — сказал транспортер. — Вы могли объяснить свое положение. У вас должна была иметься причина для самовольного разрушения собственности.

— Учебная стрельба, — ответил я. — Этот боекостюм очень стар, и мне необходимо было узнать, хорошо ли он работает.

— Очень хорошо. Вы закончили?

— Не совсем. — Я еще не проверял действие атомной бомбы. — Но я воздержусь от опробования других систем, пока не найду более подходящего по размеру объекта.

— За пределами космопорта?

— Именно так. Здесь нет ничего достаточно маленького, что можно было бы уничтожить.

Машина некоторое время молчала, и это выглядело так, будто она включает это утверждение в свою картину мира.

— Очень хорошо. Я не буду снова вызывать полицию. Если вы не станете больше ничего уничтожать здесь.

— Честное скаутское.

— Слово мне незнакомо. Пожалуйста, поясните его.

— Я не стану ничего повреждать здесь, не поставив тебя предварительно в известность.

Машина принялась торопливо переминаться с ноги на ногу; очевидно, это было нечто вроде механической истерики. Я предположил, что она пыталась совместить противоречивые инструкции, и оставил ее там разрешать свои дилеммы.

Шериф возвратился к группе одновременно со мной.

— Целое Дерево не оставило никакого предупреждения, — сообщил он. — Нет никаких свидетельств того, что что-нибудь где-нибудь шло не так, как надо.

— Точно так же, как у нас дома? — полуутвердительно заметила Мэригей. Он кивнул.

— Однако происходят и другие непонятные вещи, и Дерево все еще пытается осознать то, что случилось.

— Но у него ничего не выходит, — констатировал По.

— Ну, по крайней мере, у него появилась новая информация. О том, что случилось с нами в пространстве и на Среднем Пальце. И на Цоготе. Не исключено, что оно сможет собрать все эти части воедино.

— Оно думает самостоятельно? — удивился я. — Без людей, которые были бы подключены к нему?

— На самом деле это не совсем то же самое, что размышление. Оно всего лишь просеивает факты, делает вещи более простыми для себя. В результате иногда возникает нечто, напоминающее мысль. Вернулся Антрес-906.

— Мне нечего добавить, — кратко сказал он.

Возможно, нам следовало развернуться и улететь домой. Начать восстановление мира с того, что мы имели. Думаю, что и шериф, и тельцианин высказались бы в пользу этого решения, но мы не стали спрашивать их.

— Полагаю, что нам следует осмотреть город, — предложила Мэригей.

— Мы совсем рядом с городом, считавшимся самым большим в стране, — сказала Кэт, — по крайней мере по площади.

Мэригей вскинула голову.

— Космодром?

— Нет, я говорю о большом городе. О Диснее!

ГЛАВА 2

Мы с Мэригей были в Диснейволде — это название сохранилось с тех самых пор — в начале двадцать первого века этот город уже был достаточно большим. Город, в который мы сейчас направлялись, представлял собой теперь всего лишь один клочок в запутанной мозаике «стран» — Уолтлэнд. Сюда приходили групповые экскурсии; их встречало изображение основателя парка, оно водило посетителей повсюду, рассказывало и показывало чудеса.

Транспортер любезно согласился оснастить себя колесным шасси и доставил нас к предместьям Диснея не более чем за двадцать минут.

По периметру город Дисней окружало огромное кольцо, где просторные площадки, предназначенные для стоянки автомобилей посетителей, чередовались с тесно населенными жилыми кварталами для людей, которые там работали.

Вероятно, посетители должны были оставлять здесь свои машины и дожидаться диснеевского автобуса, который должен был доставлять их в город. Когда мы попробовали пройти через вход, большой веселый мультипликационный робот преградил нам дорогу и принялся громким детским голосом объяснять, что мы должны быть хорошими и оставить машину на стоянке, как и все остальные. Робот говорил на смеси стандартного и английского языков. Я велел ему уе…ать, и после этого все машины стали разговаривать с нами по-английски.

Третьим роботом, на которого мы напоролись, оказался Гуфи. Я вышел к нему в своем боевом костюме.

— Ах! Уфф… Что это? — пропищал робот. Я в ответ одним ударом повалил его наземь, оторвал руки и ноги и расшвырял их в разные стороны. Машина начала повторять: — Уфф… Это нехо… Уфф… Это нехо… — и тогда я оторвал ее огромную, не меньше метра в обхвате, голову и закинул как можно дальше.

Кварталы, где обитал обслуживающий персонал, были загорожены голографическими барьерами, действовавшими сейчас только частично. С одной стороны мы видели джунгли, в которых играли симпатичные обезьянки, а с другой толпа щенков-далматинов проносилась через жилище великана. Но сквозь эти изображения можно было смутно разглядеть одинаковые дома-муравейники, а время от времени они и вовсе исчезали на какие-то доли секунды.

Мы вышли в Вестернлэнд, большой пыльный старый город Запада Америки домеханической эпохи, какие некогда существовали в кино и романах. Он не походил на космопорт, где все было завалено одеждой. Здесь было очень опрятно и имело своеобразный облик сказочной заурядности; тут и там прохаживались люди в костюмах той эпохи. Это были, конечно, роботы; их костюмы были очень сильно потерты и изношены: в дырах виднелись пластмассовые локти и колени.

— Может быть, это произошло, когда парк был закрыт? — предположил я, хотя это мало соответствовало тысячам различных автомашин, стадами и табунами сгрудившихся возле въездов в сказочную страну.

— По местному времени все произошло в 13 часов 10 минут 1 апреля, — сказал шериф. — В среду. Это имеет какое-то значение?

— Первое апреля, День дураков, — отозвался я. — Хорош розыгрыш.

— Может быть, все пришли сюда голыми? — безнадежным голосом сказала Мэригей.

— Я знаю, что произошло с одеждой! — воскликнула Кэт. — Смотрите! — Она открыла дверь и выкинула на мостовую скомканный клочок бумаги.

Тут же рядом с входом в салун открылась дверца, и оттуда выскочил Микки-Маус по колено ростом. Он подцепил бумажку острой палкой и, повернувшись к нам, принялся писклявым голосом браниться, грозя пальцем:

— Не дури, не сори! За собой убери!

— Несчастные железки привыкли к тому, что мы повсюду разбрасываем мусор, и убрали оставшуюся от пропавших одежду, — пояснила Кэт.

Транспортер снова выпустил ноги: так было легче пробираться по узким кривым улочкам. Он топал мимо салунов, танцевальных залов, магазинчиков со всякой всячиной, странных домов викторианской архитектуры, мимо толпившихся на всех углах потрепанных деловитых роботов. Кое-где были настланы деревянные дощатые тротуары, в которых роботы протоптали светлые дорожки в пару сантиметров глубиной.

Кое-где попадались испорченные роботы, замершие, не доведя до конца начатого жеста, а дважды мы видели груды из нескольких упавших роботов, беспомощно мотавших ногами и руками в воздухе; очевидно, один из них падал, а другие спотыкались о него и валились сверху. Значит, это были не настоящие роботы, а всего лишь механические модели. Мэригей вспомнила, что еще в наше время существовал термин «аудиоаниматроника», что означало всего-навсего создание кукол на электронных схемах, способных двигаться и говорить по заданной программе, а Кэт подтвердила, что через пару сотен лет после того, как мы побывали здесь, было решено из ностальгических и отчасти юмористических соображений восстановить старомодную технологию.

Еще один анахронизм представляли собой крыши зданий, полностью покрытые панелями солнечных батарей. (Ну а более прозаическим анахронизмом было то, что в каждом здании, даже в церкви, имелись торговые заведения.)

По крайней мере это избавляло нас от беспокойства по поводу поисков продуктов и крыши над головой. В лавках было столько замороженного и иным образом обработанного для длительного хранения продовольствия, что нам хватило бы его на несколько жизней; большая часть продуктов казалась куда привлекательнее, чем наши корабельные рационы, хотя, конечно, все это было гораздо менее питательным.

Переночевать мы решили в «Придорожной Гостинице Молли Мэлон». Мы с Мэригей с изумлением увидели возле стойки портье прейскурант на сексуальные услуги, но Кэт сказала, что партнеры, которых можно было здесь получить, являются роботами. Самыми натуральными роботами.

Ну а вслед за этим наш собственный робот — многоногий транспортер — преподнес нам куда больший сюрприз. Мы вышли из «Молли Мэлон», чтобы забрать свои вещи, и увидели, что они аккуратно выставлены на дощатый тротуар.

А рядом с ними, вместо машины, стоял грубовато-красивый ковбой. Он не напоминал потрепанных роботов, но и не казался очень уж похожим на человека. Он был слишком высок, более семи футов ростом. Его ноги оставляли глубокие следы в пыли, а когда он вступил на дощатый тротуар, настил тревожно заскрипел.

— Я действительно не транспортер, — сказал ковбой. — И вообще, не машина. Просто на космодроме я счел более удобным выглядеть и действовать, как одна из них.

Он говорил медленно, растягивая слова, и эта манера речи показалась мне смутно знакомой. Казалось, что я помнил ее с детства. А потом в мозгу что-то щелкнуло: так говорил актер Джон Уэйн. Мой отец любил фильмы, в которых он снимался, а мать его просто презирала.

Разговаривая, он скручивал из табака толстую самокрутку.

— Я могу снова превратиться в транспортер или любой другой предмет или организм сходных масштабов.

— Пожалуйста, продемонстрируйте, — произнес тельцианин.

Тот пожал плечами, извлек из ниоткуда большую деревянную спичку и чиркнул ею о подошву ботинка. Настоящая серная спичка, которых не существовало даже в моем детстве; когда же он раскурил свою самокрутку, послышался резкий сильный запах табака. Я не обонял его уже тридцать или тринадцать сотен лет. Когда-то это называлось сигаретами.

Затем ковбой отступил на три гигантских шага и в считанные мгновения перетек в форму транспортера. Но теперь машина была окрашена в цвета голубых джинсов и смуглой человеческой кожи, а из ее крыши торчала человеческая рука с тлеющей сигаретой.

Затем он снова изменился, став чрезмерно огромным тельцианином и все так же не выпуская сигареты. Быстро сказал Антресу-906 что-то на его языке, после чего опять стал Джоном Уэйном. Сделал еще одну затяжку, выпустил изо рта большое облако дыма и отщелкнул окурок прочь большим и указательным пальцами.

Никто из нас явно не мог придумать ничего умного, и поэтому я решил высказать самое очевидное предположение:

— Вы, наверно, пришелец из другого мира?

— Нет, нет, ничего подобного. Я родился на Земле, приблизительно девять тысяч лет назад. Это вы, парни, пришельцы с другой планеты.

— Он может менять облик, — прошептала мне на ухо Мэригей.

— Точно так же, как вы меняете одежду. С моей точки зрения, я всегда нахожусь в своем собственном облике. — Он вывернул ногу так, что у человека при этом неминуемо сломалась бы голень, и внимательно осмотрел подошву ботинка. — У вас нет имени для нас, но вы могли бы называть нас Омни. То есть Всё.

— А сколько вас? — осведомился По.

— А сколько вам нужно? Сотню, тысячу? Я могу превратиться в отряд девочек-скаутов, общим весом в две тонны. Или в стаю саранчи. Но это чертовски трудное дело, ведь нужно будет как-то удерживать их всех в одной куче.

— Значит, вы те люди, которые жили на Земле в течение девяти тысяч лет… — начал Макс.

— Скажите лучше, сто пятьдесят тысяч; и мы не люди. Как правило, мы даже не похожи на людей. Несколько столетий я был скульптурой Родена в музее. Потом никто не мог понять, как ворам удалось протащить меня в дверь. — Джон Уэйн раскололся пополам и превратился в двух одетых в форменные куртки смотрителей музея миниатюрную молодую женщину и толстого старика. — Когда я делаю нечто подобное, — в унисон заговорили они, — я фактически являюсь «групповым сознанием», наподобие того, каким стремятся стать тельциане и Человек. Это может быть полезно, но может и сбить с толку. — Две фигуры вдруг рассыпались в кучу тараканов, которые тут же кинулись в разные стороны. К ним устремились два робота Микки-Мауса, и тараканы поспешно слились в Джона Уэйна, а тот пинком закинул одного из маленьких уборщиков на крышу «Молли Мэлон».

— Как вы это делаете? — спросил я.

— Просто вопрос практики. Координация глаза и движений ноги.

— Нет, я говорю о ваших превращениях в то и другое. Вы же не можете взять молекулы металла и превратить их в органическое вещество.

— Полагаю, что и вы это можете, — ответил он. — Лично я делаю это постоянно.

— Я хочу сказать, что это противоречит физическим законам.

— Ни в коей мере. Эта ваша версия физики противоречит действительности.

Я начал отчетливо понимать, что чувствовала и думала Алиса, попавшая в страну чудес. Возможно, Льюис Кэрролл был одним из них?

— Позвольте мне подойти к вопросу с другой стороны, — продолжал наш собеседник. — Как вы превращаете продовольствие в свою плоть? Поедая его, не так ли?

Я на секунду задумался.

— В организме поступающее продовольствие разлагается на более простые компоненты. Аминокислоты, жиры, углеводы. Те компоненты, которые не сгорают, образуя энергию, могут превращаться в плоть.

— Это вы так считаете, — сказал он. — Несколько тысяч лет назад у меня неподалеку отсюда жил друг, который утверждал, что вы с едой принимаете в себя часть души съеденного животного или растения, которая становится частью вашей собственной души. И этим объяснял все болезни.