– Ты – Великий магистр, – сказал белокурый с нескрываемой досадой, – и я буду с тобой до самой смерти. Потому, что это мой долг. Но не потому, что я считаю правильным то, что ты делаешь. – Сказав это, он отвернулся от Роберта и зашагал прочь.

Магистр тамплиеров тяжело вздохнул и с печальным лицом посмотрел ему вслед.

«Потому, что ты мой друг». – вот какое должно было быть обоснование, вот на что он надеялся и в чем нуждался. «Потому, что я тебя понимаю».

Но, видимо, Роберт требовал слишком многого. Он и сам едва ли понимал себя. Он даже не знал, почему направился именно сюда, в эту крепость, где приказал оставить подругу Давида и позаботиться о ней. Может быть, он хотел получше узнать Давида, расспросив девушку?

В этот день больше ничего из задуманного сделать не удалось. Цедрик и он сговорились, что после мытарств и лишений прошедшей недели они вновь отправятся к «Девине» только в утренние сумерки следующей среды, тем более что оба были убеждены в том, что в ближайшее время Давид, скорее всего, не рискнет покинуть добровольно дом Лукреции.

Папаль Менаш дежурил возле девушки. Он завязал полотенце на ее спине так, что оно сложилось треугольником и в качестве перевязи могло поддерживать раненое плечо. Когда фон Метц вошел в маленькую комнату в башне, Менаш поднялся с подлокотника кресла, в котором расположилась Стелла, и в безмолвии покинул помещение.

Вероятно, он злился на Роберта, как и остальные тамплиеры, включая его самого. Но что он мог и что он должен был сделать?

Тамплиер энергично отогнал эту мысль. Он знал единственный ответ на все свои вопросы. Но – увы! – не мог его принять. Конечно, обязанности магистра тамплиеров выше его индивидуальных интересов, но у него была еще проклятая совесть, с которой он не мог не считаться даже несмотря на существование определенных правил, на которых он приносил клятву!

– Как ты себя чувствуешь? – Роберт дружески кивнул и попытался не дать незнакомке заметить свои мучительные переживания.

Она не улыбнулась ему в ответ. Ответить она тоже не ответила, лишь посмотрела на него, и в ее взгляде смешались неуверенность и вызов, что делало ее лицо еще красивее и интереснее, чем прежде. Наконец она спросила:

– Кто вы? И что все это означает?

– Я Роберт фон Метц, – спокойно ответил магистр тамплиеров. – Не скажешь ли ты мне свое имя?

– Я… Стелла… Проклятье, почему я нахожусь здесь? И кто в меня стрелял? И прежде всего почему?!

У нее приятный голос, даже тогда, когда она волнуется, признал Роберт. Интеллигентная девочка, простая и естественная.

– Стелла, – дружески повторил фон Метц. – Красивое имя. Как ты себя чувствуешь, Стелла?

Стелла рывком поднялась из кожаного кресла. Она бросила на Роберта раздосадованный взгляд, затем одумалась и решила, что лучше сохранять спокойствие, особенно когда увидела роскошный меч, который Роберт носил на поясе. Стелла даже постаралась вежливо улыбнуться:

– Знаете, я вам действительно благодарна, что вы мне помогли… и все прочее, но что… но что здесь, собственно говоря, происходит? Вы должны мне объяснить, что случилось с Давидом! Пожалуйста, – добавила она сдержанно, и с каждым сказанным словом она все больше нравилась Роберту.

– Я не могу, – тем не менее ответил он. Даже если бы он мог посвятить ее во все тайны тамплиеров, что было абсолютно невозможно, он не хотел бы удерживать девушку в плену в этой крепости на весь остаток ее жизни, а он был бы принужден это сделать, если не найдет правильных слов.

Дружелюбие исчезло из ее черт. Остался только страх.

– Тогда я хочу домой, – решила она, в то время как ее взгляд неуверенно сверху донизу скользил по мечу.

– Очень сожалею, – фон Метц мягко покачал головой и посмотрел на нее с сочувствием, – но я не могу тебя отпустить.

– Это означает, что я заложница или что? – Глаза Стеллы широко раскрылись от ужаса.

Роберт, казалось, мог услышать, как мысли в голове девушки лихорадочно мечутся в разных направлениях.

– Это только для твоей пользы, – вздохнул он. Затем посмотрел на нее пытливым взглядом. – Ты как будто очень любишь Давида, – сказал он наконец решительным тоном. – Меня радует, что мой сын нашел такую девушку, как ты.

Давид провел весь следующий день, полночи и первую половину нового дня, упражняясь в боевом искусстве, которое преподавал ему дядя, отдаваясь этому до полного изнеможения. Тренировка продолжалась до тех пор, пока любое, далее незначительное движение клинка в его руке не становилось гибким и упругим. Здесь все имело значение, ведь речь шла о жизни и смерти. Здесь все будет иметь значение, когда он сойдется с Робертом фон Метцем лицом к лицу и его меч схлестнется с мечом Великого магистра, чтобы кровью отомстить за жестокие преступления, которые тот совершил.

Лукреция проводила большую часть времени в тренировочном зале. Она сидела наверху, на стороне Давида, и с явной гордостью и удовлетворением наблюдала удивительные успехи своего сына. Во время трапез в эти тяжелые дни, когда Лукреция подавала сыну еду сама, она рассказывала, сначала несколько нерешительно, о своем прошлом и о горе, причиненном ей тамплиерами. Затем, когда Давид начал задавать вопросы все более жадно, желая узнать новые ужасные подробности о человеке, которого давно был готов убить, она всегда охотнее переводила разговор на себя, а также много говорила о мужественных приорах, стремившихся исключительно к тому, чтобы реликвии, способные указать дорогу к Святому Гробу, вырвать из рук бездушных варваров, которые утверждали, что действуют во имя Господне, так же как, например, во имя Господне несколько столетий назад пытали и сжигали на костре невинных женщин. Роберт фон Метц, так понял Давид, был христианским Осамой Бен Ладеном: жил скрываясь и убивал невинных и беззащитных жертв без предупреждения, трусливо и из засады. Религиозный экстремист, который ради своей извращенной веры готов шагать по трупам. Человек с огромным влиянием, он был опасен. И имел доступ к Святому Граалю.

Когда Роберт фон Метц отнял у него Стеллу, тогда у Давида впервые возникла мысль о мести, и он поклялся, что вытащит из черепа и раскромсает больной мозг тамплиера. Иногда он считал, что и этого мало, и полагал, что окажет миру услугу, может быть даже спасет его, если сделает свое дело. Давид был наивным юношей, когда пришел в «Левину». Он стал жаждущей мести, непредсказуемой боевой машиной, когда потерял свою подругу. Теперь через несколько дней он тоже станет рыцарем ордена приоров. Он был этим очень горд.

– В чем дело, Арес? – Он бросил своему дяде, который в этот момент вошел в фехтовальный зал, где Давид интенсивно упражнялся во время обеденного перерыва, вызывающий взгляд и один из двух мечей, которые использовал для тренировки. – Начнем, наконец?

Давид провокационно размахивал стальным клинком во все стороны и радостно признавал, что научился делать это вполне профессионально.

«Мастер меча» ловко подхватил оружие и снисходительно улыбнулся, что еще больше подстрекнуло самолюбие и боевой дух Давида. Юноша знал, что Аресу скоро будет не до смеха. Он хорошо изучил своего родственника, наблюдая за ним и запомнил также некоторые вещи, о которых Арес думал, что никто их не замечает. Даже лучший боец имеет слабое место. «Парад слева!»[15] – напоминал себе Давид. Это и было слабое место дядюшки.

– Тебя послушать, – Арес поднял одну из безупречных бровей и посмотрел через плечо на сестру, которая вошла в зал вслед за ним, – так тебе все еще мало того, что ты получил от меня, малыш.

«Думай об этом всегда: очень многое зависит от роста», – процитировал в мыслях Давид то, что высказал Арес с язвительной ухмылкой, когда выпустил племянника из «Порша» на Парковой площади незадолго перед тем, как он должен был встретиться со Стеллой. Естественно, он имел в виду другое, но это можно было истолковать и так, что у Давида недостаточно роста и силы, чтобы справиться с дядюшкой и двумя проклятыми тамплиерами. Теперь он чувствовал себя готовым сразиться со всеми тамплиерами и всеми наемниками приоров одновременно. Тем более с одним Аресом! «Мастер меча» воображает себя Голиафом, но он, Давид, имеет более многообещающего тезку-патрона[16]. Он докажет Аресу, что может оправдать имя, данное ему матерью, при крещении. Итак, «парад слева сверху»…

Лукреция села на табурет рядом с дверью и ободряюще ему улыбалась. Но на этот раз он не нуждался в подбадривающем взгляде матери, чтобы с боевым криком и поднятым оружием наброситься на противника, как разъяренный бык набрасывается на красный платок. Когда Арес принуждал его первые два раза к борьбе, он, Давид, был ничего не подозревающим кроликом перед подстерегающей его змеей. Теперь роли поменялись. Только Арес пока об этом не знает.

«Мастер меча» парировал первый и второй удары с игрушечной легкостью и непоколебимой улыбкой. Также и при следующих ударах Давид оставил дядю в убеждении, что тот играет с наивным новичком, который страдает периодическими приступами мании величия. Но Давид между тем отслеживал каждый порыв своего визави с величайшей внимательностью. Он не упускал из виду глаза «мастера меча» даже на крошечную долю секунды. Выражение лица Ареса и его ложные выпады вполне могут надуть племянника, но глаза – нет.

Давид сделал вид, что изумлен, когда Арес, якобы устав от своих вечных парадов, загонял его по площадке целым залпом жестоких ударов, от которых начала болеть рука, державшая меч. Но Давид не обращал внимания на боль. Он знал теперь, что боль проходит, в отличие от решительности и честолюбия, которые охватили его в прошедшие дни наравне с ненавистью к Роберту фон Метцу. Он методично провоцировал противника на парад сверху и слева. Когда желанный маневр наконец совершился, Давид дал понять, что в ответ последует удар справа. «Мастер меча» молниеносно отреагировал и перекинул меч в другую руку в твердом убеждении, что Давид будет атаковать его справа – якобы с незащищенной стороны. Давид же совершенно неожиданно нацелил клинок в открытое мускулистое левое предплечье Гунна.

В этот момент дверь в фехтовальный зал отворилась, и в нее торопливым шагом вошел Шариф. Давид в последнюю секунду попридержал удар. Арес тоже прервал. движение и одарил Давида взглядом, который колебался между изумлением и глубоко раненной гордостью, подтверждая уверенность Давида, что он выиграл бы эту битву, если бы трижды проклятый «мясник» не ворвался в зал в самый неподходящий момент, причем таким образом, что все сразу почувствовали, что что-то случилось, еще прежде, чем бросили взгляд на лицо Шарифа.

По выражению лица Ареса можно было легко догадаться, как он расстроен полупобедой Давида. Его глаза требовали реванша, что доставляло юноше дополнительное удовлетворение. Но это было неподходящее время для внутрисемейного сведения счетов, так как Шариф передал им новость, которая была столь значительной, что даже в обычно бесстрастных чертах араба выразилось нечто вроде редкой для него эмоции.

– Мы проследили в обратном направлении след от почтового ящика до адвокатской конторы. Наши люди уже были там, – взволнованно сообщил араб, едва ступив на тренировочную площадку. – Мы нашли крепость тамплиеров.

После сообщения Шарифа перед Давидом предстала живая картина, которую можно было бы назвать организованным хаосом. В «Девине» разразился кромешный ад. Рыцари и наемники приоров спешили поодиночке или небольшими группами через коридоры и различные помещения, с грохотом открывались и закрывались двери, а на переднем дворе начинали выть моторы и шуршать шины. Наконец Давид услышал шум вертолетов: сначала одного и сразу же вслед за ним другого. В это время сам он мчался с черным боевым костюмом в руках, который мать велела ему взять у одного из наемников. Теперь он понял смысл приказа: после переодевания немедленно подняться на крышу бюро Лукреции. Естественно, «Левина» имела собственные посадочные площадки для вертолетов или их быстро оборудовали на подходящих для этого плоскостях.

Давид наконец сообразил, как правильно надеть комбинезон, задернул последнюю молнию, но в спешке запутался в лямках боевого снаряжения. Не переставая браниться, он трудился до тех пор, пока каждая пряжка и каждый карабин[17] не оказались на своем месте – по крайней мере, он на это надеялся. В течение кратчайшего времени его напряжение выросло до такого предела, что стало вызывать почти болезненные ощущения. Зашнуровав высокие ботинки, он засунул в них метательный нож и автоматический пистолет, что тоже входило в комплект его вооружения, затем схватил меч, лежавший на кровати, и в буквальном смысле слова выскочил из комнаты. Он хотел как можно быстрее очутиться рядом с человеком, который лишил его всего, что он любил и чем дорожил.

Несмотря на спешку, он оказался последним. Другие бойцы просто гораздо дольше упражнялись в своей экипировке и не путались в длинных шнурах высоких, со стальными носами ботинок. Когда Давид взбирался по перекладинам к люку, он услышал, как наверху над ним насмехается дядюшка:

– Мы готовы, сестра. Где же твое солнышко?

Давид не сомневался в том, кого Арес имеет в виду.

«Солнышко! – презрительно думал Арес, протискиваясь в полном боевом снаряжении через широко открытый люк в крыше. – Если уж сравнивать мальчишку с каким-нибудь явлением природы, скорее подошло бы лунное затмение или метеоритный дождь».

Заносчивое поведение дядюшки – юноша понимал это – было только способом скрыть позорное поражение, которое ему готовился нанести Давид.

На двух плоских крышах «Левины» действительно стояли два вертолета с включенными двигателями – современные боевые машины, какие Давид видел до этого только в теленовостях или кино.

Почти два десятка одетых в черное и до зубов вооруженных мужчин разделились на две группы и с нетерпением готовились к взлету. Первая группа состояла исключительно из наемников, которые были заняты тем, что проверяли автоматы с лазерным управлением, набивали ранцы оружием более мелкого калибра и заполняли карманы и пояса боеприпасами. Другая группа, окружившая Ареса, состояла из рыцарей: Тироса, Пагана, Камаля и не слишком приметного, но тем не менее необыкновенно ловкого Симона. За исключением левши Пагана, который носил меч справа, мечи остальных, готовые к бою, висели спрятанные за спинами, как и меч Давида, который внутренне похвалил себя за то, что среди путаницы поясов и ремней ему все же попалась на глаза соответствующая подвеска для меча.

Пораженный видом этой маленькой, но все же производящей впечатление армии, собравшейся в течение такого короткого времени на посадочных площадках, Давид обнаружил свою мать лишь со второго взгляда. Она беседовала в стороне от лихорадочной сутолоки и оглушающего шума включенных двигателей с арабом. Лукреция гордо улыбнулась, когда к ней подошел Давид. Ее взгляд сказал: «Ты настоящий мужчина. Ты воин. Ты сын, которого я всегда желала».

Давид и сам гордился собой. Он чувствовал себя таким эффектным в своей великолепной форме, что на мгновение почти забыл о своей горькой потере и ненависти к тамплиерам. Но когда он подошел к матери и встал перед нею, он убежденно обещал ей твердым как сталь голосом:

– Я принесу тебе его голову, мать!

Он в первый раз так говорил с Лукрецией. В ответ он ожидал увидеть дрожащие от умиления губы и наполненные слезами глаза, но в этот раз Лукреция разочаровала его – она лишь кивнула.

– Принеси мне его меч, Давид, – попросила она с таким пронзительным взглядом, что, казалось, ее глаза прожигают его душу насквозь. – Я не хочу, чтобы люди умирали понапрасну. Если мы найдем Гроб Господень, окажется, что их смерть, по крайней мере, имела значение.

Давид сильно сжал губы, так, чтобы больно прикусить себе язык. Лукреция права, она думает обо всех людях, ее устами словно говорят ангелы. Он хотел сказать нечто чрезвычайно героическое, но здесь речь идет не о чести, не о жажде мести или расплате, но о гораздо большем. Речь идет о Святом Граале, который способен определять судьбу человечества.

Он кивнул, глубоко взволнованный, и обнял Лукрецию. Он ее не разочарует. В мечтах Давида меч фон Метца уже лежал в его руке, а голова Великого магистра – мелкий, исключительно личный трофей – болталась на его поясе.

– Я рад, что ты меня нашла, – сказал он искренне.

Лукреция одарила его полной надежд и одновременно гордой улыбкой. Затем она отвернулась от Давида и поднялась в вертолет к нетерпеливо ожидавшему ее Аресу и другим рыцарям.

Они достигли цели с наступлением сумерек. Единственной причиной, по которой Давид почти сразу потерял ориентацию, было то, что он с самого начала не имел ни малейшего представления, где находится. До этого он не прилагал никаких усилий, чтобы узнать, к какому городу принадлежит находящийся на отшибе участок земли, на котором стоит «Левина», ставшая – кто бы мог подумать! – его домом. Он не интересовался, где они находятся, потому что его голова чуть не лопалась от более существенных вопросов. Например, как это – убить человека?

Никогда раньше никто бы не поверил, что он, Давид, сдержанный, приличный школьник, воспитанный под крылышком монаха в духе прилежания и абсолютной скромности, в жизни которого менее двух недель тому назад все вращалось исключительно вокруг склонений, парабол и строения клеточного ядра, поставит перед собой такой вопрос. Не говоря уже о его уверенности вскоре узнать на него ответ. Нет, он не думает, что это будет так трудно. Напротив, он чувствует, хотя и стыдится своего чувства, некое предвкушение радости после исполнения своей миссии. А что касается прежнего Давида, который время от времени осторожно кивал ему из прошлой жизни за монастырскими стенами, то тот был крайне напуган – настолько, что сразу же отдергивал приветствующую его руку, как будто обжег себе пальцы, – напуган тем, что его совесть обещала ему, что он будет спать по ночам спокойно, даже если в этот день убьет человека.

Давид не сожалел, что его прежнее «я» резко от него отвернулось и, казалось, готовится окончательно с ним распроститься. Кто он был? Наивный простофиля, далекий от реального мира чистюля и неженка, чей горизонт на вершине его «я» простирался между грамматическими правилами и классным журналом. Его мир был мал, прост и обозрим. Теперь с этим окончательно покончено. Теперь он мужчина, и мир нуждается в его помощи.

Помимо всего прочего, три души по крайней мере жаждали кровавого отмщения, а Роберт фон Метц, в свою очередь, посягал на его, Давида, жизнь. Этот тамплиер, видимо, не успокоится, пока не вырвет сердце из груди юноши, но и самому Давиду уже давно не все равно, живет или нет фон Метц на свете. Давид впервые изведал боль невозвратимой утраты любимого человека. Ему будет трудно жить без Стеллы, но он с этим справится – ради Лукреции. Он выполнит свою задачу и вернется к матери. После стольких лет горя, боязни и отчаянной надежды она это заслужила. Она заслужила его, и она заслужила жизнь без вечного страха перед этим бешеным псом – магистром тамплиеров.

Глядя мимо Шарифа в наступающую ночь, Давид невольно коснулся деревянного креста, висевшего на четках под комбинезоном. Арес отодвинул дверь, из чего Давид заключил, что они скоро будут на месте. Его волосы растрепались, глаза слезились от ветра, но даже при лучшей видимости, даже с места, защищенного от ветра, вокруг не было видно абсолютно ничего, за что мог бы зацепиться взгляд и на чем он мог бы сконцентрироваться. Не ниже чем в ста метрах под ними тянулся лес, и далее – все тот же нескончаемый лес.

Арес сидел, широко раскинувшись слева от Давида, на прикрепленной к полу жесткой скамейке и впитывал в себя глубоко, до самых легких, свежий воздух, несущийся навстречу; напротив на такой же скамье теснились Симон, Камаль и Паган.

– А-а-х-х-х… – страстно вздохнул «мастер меча», словно смакуя аромат каких-то особенно благородных духов. – Великолепная ночь для смерти. – Он сделал минутную паузу, удостоверившись, что все, кроме Шарифа, отреагировали на его высказывание недоуменными взглядами, и добавил с широкой ухмылкой: – Для тамплиеров!

Камаля и Пагана это слегка позабавило, и они улыбнулись, в то. время как Симон из вежливости лишь слегка скривил рот.

Лицо Давида осталось каменным, как и лицо араба. Возвышенное чувство, которое он испытывал, когда взбирался в вертолет, давно и бесследно улетучилось. Остались целенаправленность, ненависть и твердость. Эта ночь не для глупых шуток.

Его взгляд вновь скользнул мимо Шарифа в сгущающиеся сумерки. Теперь там появилось нечто, что притягивало его слезящиеся от прохладного ветра глаза: из середины озера, мрачная, как грозовое облако, торчала мощная скала, которую расцвечивали последние лучи заходящего солнца, и на этой скале гордо высилась исполненная величия, невольно внушающая почтение к себе, несмотря на примитивность и грубость, крепость тамплиеров.

Давид мог бы поклясться, что мочки его ушей не обладают мускулатурой. Тем не менее при виде старинного строения он ощутил в них незнакомое доселе напряжение.

– Мы на месте, – объявил в Арес и нагнулся, чтобы достать что-то, что он в самом начале положил под скамью. – Все готовы?

Камаль, Паган и Симон кивнули. Шариф, вероятно, не реагировал потому, что его готовность всегда разумелась сама собой. Давид от непонятного напряжения в мочках ушей временно не мог повернуть шею, но через несколько секунд он это преодолел и с небольшим опозданием, зато с повышенным чувством самодисциплины тоже заставил себя кивнуть.

«Проклятье! – неслышно бранил он себя. – К чему это приведет?» Они еще не были в крепости, но, казалось, давление, которому он сам себя подверг, уже стало непереносимым.

«Ты почти победил «мастера меча», – неслышно для остальных успокаивал он себя. – Тебе нечего бояться. Ты – лучший…» Это действовало. Его мускулы расслабились, и сердце стало биться гораздо спокойнее.

Арес нащупал тяжелое оружие под скамьей, но не вытащил его. Он встал, чтобы открыть защелку на шикарном перстне с печаткой, который носил на среднем пальце, поднес руку к лицу и втянул в узкие ноздри некий порошок, находившийся внутри. Давид решил не интересоваться, что это за вещество, а «мастеру меча» при случае сказать, что самым важным жизненным органом является мозг. Когда-нибудь потом, когда все кончится. Когда он положит к ногам матери на бархатной подушечке меч и голову тамплиера…

Давид покрепче затянул свой пояс и заметил с некоторой долей радости, как Арес взглянул на него краешком глаза и в этом взгляде была смесь гордости и злорадства, в то время как он вытаскивал из-под скамейки мощный гранатомет и укреплял его на карабине. Наконец он вытянул оттуда лее и второй гранатомет, бросил его между ногами Давида, а сам полез в узкую внутреннюю часть вертолета, перелезая через ноги других рыцарей: нужно было отрегулировать раздвижную дверь так, чтобы через нее удобно было целиться и стрелять прямо по крепостной стене. При этом Арес улегся торсом на колени Шарифа, на что тот реагировал недовольным фырканьем. Давид с удивлением заметил, что арабу при этом не требовалось даже пошевелить ноздрей. После этого эпизода Давид снова обратил внимание на «мастера меча». Злорадная ухмылка скоро исчезнет с его лица, Давид был в этом уверен. Сегодня Давид докажет, что он полноправный рыцарь ордена «Приоров, или Настоятелей Сиона». А с завтрашнего дня больше не будет тамплиеров, которые терроризируют мир.

Симон в последний раз проверил канаты и предохранительное снаряжение для подъема в вертолет. Затем все завертелось с бешеной скоростью. «Мастер меча» сделал единственный выстрел, который оружейник предусмотрел для данного оружия; выстрел сразил патрулирующего на стене охранника и сбросил его – или то, что от него осталось, – со стены, во двор крепости. Давид не услышал даже крика. Зато в тот же момент сквозь наступившую ночь взвыли сирены.

Вертолет быстро перелетел над метровой крепостной стеной, и воздушная прослойка между ним и крепким камнем была едва ли шире, чем половина ладони. Как только машина зависла в воздухе, Шариф, Паган и Камаль спустились по канатам с такой завидной ловкостью, что Давид, который никогда прежде не наряжался в экипировку, почувствовал себя неуверенно. Арес оказался почему-то не впереди него, а позади и, прежде чем Давид немного помедлил, приготовляясь к' спуску, выпихнул его через открытую дверь вниз.

В окрасившемся в кроваво-красный цвет небе гремели выстрелы. Пока Давид, держась руками в перчатках за нейлоновый канат, с помощью которого Симон его подстраховывал, скользил в бездну, он испуганно обнаружил, что раздавались не только выстрелы приоров и их «Калашниковых», которыми те палили из вертолета по тамплиерам прямо за спиной тех, кто уже спустился. Хотя атака «Настоятелей Сиона» была внезапной, рыцари из вражеского лагеря реагировали почти мгновенно. Им было необходимо торопиться.

Арес догнал Давида в то время, как Шариф и двое других уже освободились от канатов и упали во двор. Сейчас же прозвучали два выстрела стражей тамплиеров, которые, казалось, появились одновременно повсюду, как докучливые мухи. Они прострелили тело Гунна, но тот даже не перестал ухмыляться. Он только коротко вздрагивал и ловкими пальцами освобождал второй гранатомет от ремней и веревок, чтобы направить его в точности на проход по стене, где вражеский боец как раз вытащил меч и устремился по узкой лесенке вниз, во двор. Граната не разорвала тамплиера на куски, но взорвалась с оглушающим шумом, как адский фейерверк, возле острого выступа рядом с ним. Воин упал во внутренний двор с пронзительным криком и мгновенно превратился в пылающий факел.

В ту же секунду Давид почувствовал твердую землю под ногами и высвободился из предохранительной экипировки, в то время как Арес и Симон рядом с ним вскочили на крепостную стену.

– Эй, беби, посвети мне! – ухмыльнулся «мастер меча» с довольным взглядом, направленным во внутренний двор, и сделал знак следовать за ним.

Приоры продолжали непрерывную стрельбу из автоматов по стражникам, которые вели огонь против захватчиков со стены и из башенных бойниц – скорее отчаянно, чем целенаправленно, – всеми возможными видами ядер, пуль и дротиков. Но из тамплиеров на крепостной стене не осталось в живых никого прежде, чем Давид поставил ногу на двор крепости.

На каменном балконе над ними была узкая дверь, так широко распахнутая, что старое дерево на внешней стене главного здания не выдержало удара и с треском расщепилось. Давид запрокинул голову и увидел широкоплечего, выглядевшего скорее разгневанным, чем изумленным, человека средних лет, который с обнаженным мечом перелезал через каменные перила. Он погиб еще до того, как его ноги ударились о брусчатку: Шариф одним движением, слишком быстрым, чтобы человеческий глаз мог его проследить, бросил метательное копье, которое перерезало мужчине шею более чем наполовину. Араб подошел к мертвецу и, выразительно пожав плечами, вытащил копье из его плоти.

Давид наблюдал все это без эмоционального участия, скорее с определенным интересом. Если, не желая признаться в этом себе самому, он испытывал вначале нечто вроде страха перед предстоящей битвой, то теперь страх исчез, осознав всю свою бессмысленность, и это случилось самое позднее в ту секунду, когда упал первый вражеский воин., и Давид освободился от всякой связи с вертолетом в форме карабина, тем самым лишив себя шанса на возвращение. Он был здесь, и ему предстояло бороться.

И он сам этого хотел.

Приоры с обнаженными мечами разбрелись между башнями и крепостными постройками. Внутри Давида вдруг вспыхнуло пламя, которое его чуть не доконало: он подумал, что сам он еще ничего не сделал в качестве бойца и пока что ограничивался тем, что, как глупый ученик, таскался за «мастером меча». Но все изменится. Фон Метц должен быть где-то здесь.

Роберт скорее спотыкался, чем бежал в Большой зал; в правой руке он держал обнаженный меч, а левой застегивал последнюю пряжку на кожаной куртке. Он не знал, что происходит, но впервые с тех пор, как Монтгомери пять лет назад добился модернизании крепости, выли сирены, подавая сигнал тревоги. Даже через стены метровой толщины до него доносился шум вертолетов, слышались крики, выстрелы и знакомое, даже слишком знакомое, металлическое дребезжание скрещивающихся клинков.

Почти все тамплиеры собрались в Большом зале, где в спешке помогали друг другу облачиться в доспехи. Стелла тоже бросилась в зал, преследуемая по пятам Жакобом, и испуганно озиралась, очутившись среди стольких мужчин. Ее взгляд беспомощно искал взгляд Роберта, но магистр тамплиеров передал невысказанный вопрос Цедрику, который стоял уже в полной боевой готовности и отдавал указания и команды.

– Приоры. Давид с ними, – коротко сообщил белокурый.

Его взгляд был не единственным в этом помещении, направленным на фон Метца с упреком. Роберт кивнул. Он не знал, на что он надеется, когда взвыли сирены. Возможно, это ошибочная тревога, непорядок в войсках: солдаты из-за непростительной ошибки в коммуникации провели сирены к маленькой крепости, а не к вражеской территории. Но его рассудок не ждал ничего хорошего. Правда, он, как и все остальные, не рассчитывал, что это произойдет так скоро. И надеялся, что потеряет сына не таким образом, не в ожесточенной схватке между рыцарями ордена тамплиеров и рыцарями ордена приоров.

Он постарался, чтобы его шок никто не заметил, и направился к главному выходу, но девушка двумя-тремя решительными шагами подошла к нему и перегородила дорогу, с выражением лица, требующим ответов, относительно которых фон Метц искренне надеялся, что это не будет стоить ей в общем-то умной головки.

– Давид?! – вырвалось у нее. – С кем сейчас Давид?!

– Отведи ее в безопасное место, Жакоб! – Роберт с требовательным жестом обратился к де Луайолле.

Стелла права, считая, что он должен ответить на все ее вопросы, и он загладит свою вину перед ней, когда этот переполох закончится. Но сейчас неподходящее время для объяснений, к тому же требующих значительного времени.

Де Луайолла кивнул и послушно направился к Стелле, но еще прежде, чем он к ней подошел, она снова и гораздо настойчивее напустилась на магистра тамплиеров со своими вопросами.