Пролог

Париж

14 января 1815 года

Обычно в салоне мадам дю Морье было шумно от мужских разговоров и смеха, но сегодня вечером всеобщее внимание привлек карточный стол в углу комнаты. Сидящий за ним Николас Монтроуз, граф Бриджтон, с плохо скрытым отвращением смотрел на своего противника. Барон Паркингтон, неряшливо одетый сноб, всю жизнь свысока относился к тем людям, которых считал ниже себя. Ник, как правило, игнорировал подобных представителей рода человеческого, но почему-то сейчас у него возникло сильное желание раздавить эту поганку. И будь он проклят, если это не доставит ему колоссального удовольствия.

Мясистые пальцы Паркингтона внезапно выбили дробь по столу.

– Ну, Бриджтон? Ставьте пять сотен или выходите из игры.

Пронзительный голос барона действовал Нику на нервы. Он в упор посмотрел на Паркингтона и сверлил его глазами до тех пор, пока тот не покраснел. Нелепо продолжать игру; барон проиграл почти все партии. Нику следовало радоваться.

Но этого ему было мало. Он жаждал сокрушить барона так же, как тот хотел унизить его. Втоптать его имя в грязь и оставить там, превратить в жалкие обломки в потоке жизни.

– Я принимаю вашу ставку в пять сотен, Паркингтон. – Ник сунул руку во внутренний карман, достал оттуда пачку бумаг и бросил на стол. – И повышаю ее на сорок тысяч фунтов.

Барон побледнел, а зрители все как один ахнули. Словно голодные волки, они почуяли кровь и пожелали принять участие в охоте.

Пот градом покатился по щекам Паркингтона на его примявшийся воротник.

– Сорок тысяч? Вы, наверное, шутите.

– Я никогда не шучу за картами. – Сегодня ему дьявольски везло, и Ник не мог проиграть. Кроме того, победить такого человека, как Паркингтон, было особым удовольствием. Как ни презирал Ник барона, он ему завидовал. После окончания игры тот уложит пожитки и вернется домой, в Англию.

Прошло уже три года, с тех пор как нога Ника не ступала на берег его страны, – три долгих одиноких года. Эта мысль терзала его, заставляла сжиматься горло, давила грудь.

Господи, он становится сентиментальным. Ник жестом приказал слуге наполнить бокал отличным бренди мадам дю Морье. Ему не терпелось возвратиться на родину, но не потому, что он скучал по дождливой английской деревне. Нет, он хотел вернуться, потому что им пренебрегли. Ник вынужден был покинуть Англию под давлением неприятных обстоятельств, и воспоминание об этом все ещё жгло его.

Элегантный седовласый джентльмен, стоящий рядом с Ником, тихо прошептал:

– Испытываете судьбу, не так ли, mon ami?

Ник бросил взгляд на графа дю Лака. Тот был одет в красновато-коричневый фрак с роскошной серебряной отделкой, и его породистое лицо не выражало ничего, кроме искренней учтивости. Он казался аристократом до мозга костей, но Ник знал, что у Анри нет ни титула, ни воспитания. Это был самозванец, который проник в высшее общество, утешая богатых вдов и покинутых жен.

Человек высокой нравственности разоблачил бы подобное вероломство, но Ник считал Анри забавным и не желал отказываться от его общества. Кроме того, он понимал, что значит быть самозванцем. Общество не подозревало, что состояние графа Бриджтона досталось ему не изстаринных семейных сундуков, а завоевано тяжким трудом, вырвано из рук самой удачи.

Виконт Гайяр, смуглый человек маленького роста, взявший на себя обязанности сдающего, поднял бровь и посмотрел на барона:

– Ну, Паркингтон? Граф ставит сорок тысяч фунтов. Вы поддерживаете ставку?

Взгляд барона был прикован к чеку, лежащему на кучке денег. Он хотел его получить. Ник видел это по тому, как его пухлые, влажные руки сжимали карты, как розовый язык облизывал сухие, слишком толстые губы.

– Клянусь Богом, да! – Паркингтон махнул рукой, чтобы ему принесли бумагу и перо. Их быстро доставил и, и он написал на листке две строчки, потом поставил размашистую подпись. – Вот.

Гайяр нахмурился, глядя на бумагу.

– Что это?

– Гиббертон-Холл, – презрительно скривился безумец. – Мое родовое имение в Бате.

Землевладение в Англии! Что-то дрогнуло в глубине души Ника, и на мгновение он воззрился на клочок бумаги, брошенный в центр стола. Тупая боль стиснула его горло, нахлынули образы сырого укутанного туманом утра и убегающих вдаль зеленых холмов.

Проклятие! Он с тринадцати лет был одинок в этой жизни, и опыт научил его, что эмоции бесполезны. Если он вернется в Англию, его решение будет основано на реальности, необходимости, а не на ускользающих чувствах. Он должен найти себе дом в каком-нибудь уединенном месте. Там, где сможет провести последние немногие светлые мгновения жизни.

И они наступят гораздо раньше, чем можно предположить. Ник посмотрел на нацарапанные бароном строчки, ощущая тупую боль, пульсирующую у основания черепа.

– Принимаю, – тихо произнес он. Краем глаза он заметил, как граф покачал головой. Один из них встанет из-за стола проигравшим, разоренным человеком, у которого не останется ничего, кроме имени, и этим несчастным вполне может оказаться он сам.

Слуга снова наполнил его бокал, и Ник сделал большой глоток. Боль в глазницах усиливалась. То был признак надвигающейся тьмы. Он страдал мучительными головными болями. То были часы и дни бесконечного страдания, кружащейся черноты и парализующего страха. Он посмотрел в глаза своему противнику в ответ на его жадный взгляд, проклиная судьбу, так не вовремя пронзившую его мозг этой пыткой.

– Играем.

Гайяр положил перед Паркингтоном карту лицом вверх. Восьмерка треф легла на зеленое сукно, и по толпе пронесся недовольный ропот.

Потное лицо Паркингтона просияло.

– Только королева и карты старше ее могут теперь принести вам удачу. – Презрительная усмешка скривила его чересчур красные губы. – С удовольствием буду тратить ваши деньги, но еще большее удовлетворение доставит мне возможность рассказывать всем в Лондоне, как я выиграл такую сумму у печально известного графа Бриджтона.

Ник посмотрел на сдающего карты.

– Карту, Гайяр.

– Да, милорд. – Француз вытер ладони о фрак, чувствуя на себе прикованные к нему взгляды. Он набрал в легкие воздуха, чтобы успокоиться, затем шлепнул карту на стол. Королева червей ласково улыбнулась Нику.

Вся комната взорвалась ревом возбужденных голосов. Паркингтон уставился на карту с открытым ртом.

– Не может быть...

Ник встал и кивнул графу дю Лаку, который послушно подошел, чтобы собрать выигрыш. Анри взглянул на Паркингтона и мягко улыбнулся:

– Бывает, месье. Удача – существо непостоянное. Она любит многих, но никому не верна.

Барон тряхнул головой, словно хотел избавиться от кошмара.

– Я выигрывал, пока... – Он с присвистом выдохнул. – Бриджтон, вы ублюдок.

Граф перестал собирать разбросанные банкноты. Черные глаза Гайяра расширились, а все, кто услышал, застыли на месте.

Ник продолжал натягивать перчатки.

– Мои дорогие родители были законными супругами, так что я не ублюдок в строгом смысле этого слова. Тем не менее, если вы подвергаете сомнению мое происхождение... боюсь, что даже у моей матери не было твердой уверенности в этом вопросе.

Паркингтон неуклюже поднялся на ноги, его лицо стало в той же степени бледным, в какой раньше было красным.

– Правила игры были нарушены. Я требую пересчета.

Тишина стала пронзительной и нарушалась только слабым взволнованным гулом. Ник стряхнул невидимую соринку с рукава. Черт бы их всех побрал! Им хочется крови, и он им доставит это удовольствие. Однако времени у него очень мало; боль в голове усиливалась, и непереносимая тяжесть разливалась порукам и ногам.

Анри бросил на Паркингтона осуждающий взгляд.

– Возможно, барон ошибся. Он же англичанин. Безусловно, он не хотел обвинить графа в нечестной игре.

Паркингтон презрительно фыркнул.

– Я уже сказал и могу повторить: граф Бриджтон – мошенник. – Его губы скривились в презрительной усмешке. – Но чего и ожидать от сына французской потаскухи?

Нарастающая ломота в голове Ника превратилась в муку, черепная коробка готова была взорваться, в уголках глаз замелькали чернильные точки. Он положил руку на край стола, чтобы удержать равновесие.

– Анри, будете моим секундантом?

Анри застонал:

– Опять?

Маленькие глазки Паркингтона тревожно перебегали с одного на другого.

– Опять!

Анри мрачно кивнул:

– Для него это хобби. Мы едем, он дерется, убивает, и мы уезжаем. А потом завтракаем.

– На этот раз завтрака не будет, – тихо произнес Ник. Он поднял банкноту и сунул ее в карман фрака. – Мы будем драться сегодня вечером. Назовите своего секунданта, Паркингтон.

Барон нервно оглядел комнату и наткнулся на стену разъяренных французских дворян. Его отчаянный взгляд наконец остановился на знакомом лице.

– Биллингсуорт.

Ник видел, что мистер Биллингсуорт, уважаемый человек в Париже, не испытывает желания быть замешанным в эту драму. Но барон не дал ему возможности отказаться. Он сразу же начал снимать фрак.

– Выйдем наружу?

Ник поднял брови.

– Зачем? Комната достаточно большая.

– Это невозможно! – воскликнул Гайяр. – Вы не станете драться здесь на дуэли.

– Отчего же? – Ник снял перчатки, бросив презрительный взгляд на барона. – На чем деремся? На шпагах или пистолетах? У меня в карете есть и то и другое.

Паркингтон одним рывком развязал галстук, потом стащил с себя жилет.

– На пистолетах.

Ник повернулся к слуге:

– Возьмите у моего лакея дуэльные пистолеты.

Слуга поспешно удалился, а Анри покачал седой головой.

– Что вы делаете, мой друг? Полагаю, мне не удастся отговорить вас от этой глупости. – Он вздохнул. – Если уж вы будете драться в этом салоне, то нам нужно освободить место. Гайяр, помогите мне сдвинуть столы.

За несколько минут комнату освободили от мебели, принесли пистолеты. Секунданты осмотрели их, и все было готово для дуэли.

Ник быстро улыбнулся Анри.

– По-видимому, мой удел в жизни – освободить мир от глупцов.

– При таких темпах в Париже скоро не останется ни одного.

– Тогда нам пора отправиться в Англию.

Граф поджал губы.

– Говорят, что женщины в Лондоне несравненны. Ник кивнул. Хотя у парижанок свой шарм, он уже соскучился по свежести истинно английской красоты.

Гайяр на удивление быстро отсчитал шаги в безмолвии комнаты. Оставив Анри, Ник занял свое место напротив барона. Любой, глядя на графа, подумал бы, что он не готов к дуэли. Он держал пистолет в опущенной руке, поза его была небрежной.

Но Анри явно придерживался другого мнения, так как крикнул:

– Не убивайте его, Бриджтон. Только не здесь.

Гайяр поднял руку, призывая к тишине.

– Стрелять на счет три, господа. Вы готовы?

Дождавшись от каждого кивка, он начал отсчет:

– Раз.

Ник встретил яростный взгляд барона и мягко улыбнулся сквозь растущую боль в глазницах. Рот барона сжался в узкую полоску, на верхней губе заблестел пот.

– Два, – произнес Гайяр.

Секунда мертвой тишины, затем Гайяр открыл было рот, чтобы произнести «три». Но не успел он заговорить, как Паркингтон вздернул руку с пистолетом, и из его дула вырвался огонь.

Ваза за плечом Ника разлетелась на тысячи осколков, со звоном обрушившихся на мраморную плиту у камина.

Анри рванулся вперед.

– Нечестно! Гайяр не сосчитал до трех!

– Да! – подтвердил Гайяр, его лицо окаменело от отвращения. – Барон выстрелил раньше времени.

Мелькание в глазах Ника превратилось в жаркое пламя гнева.

– Заканчивайте счет. Гайяр поколебался, потом согласился с суровым лицом.

Паркингтон уронил пистолет, глаза его вылезли из орбит.

– Это была случайность! Я не хотел...

– Три, – произнес Гайяр.

Ник поднял пистолет и прицелился.

Барон попятился назад, выставив перед собой ладони.

– Прошу вас! Я только...

Резкий щелчок выстрела разнесся эхом по комнате. Барон испуганно вскрикнул, когда пуля оторвала мочку его левого уха, и отлетел назад. Он ударился о стену и сполз на пол. Там он сидел, широко раскрыв глаза от испуга, из уголка рта стекала слюна, медленная струйка крови пропитывала воротник. Толпа зрителей зашумела.

Анри вытер лоб.

– Бог мой, я думал, вы его убьете.

Ник бросил пистолет слуге, стоявшему с раскрытым ртом.

– И испорчу персидский ковер мадам дю Морье? Даже я не способен на такое преступление. – Он стиснул спинку кресла, пытаясь справиться с вихрем черных точек, пляшущих перед глазами, его желудок сжался, протестуя против этого резкого движения.

Граф посмотрел на него, мрачно нахмурив брови.

– Вы выглядите бледным. Голова болит, мой друг? Ник кивнул, надеясь, что еще не опоздал уйти.

– Передайте мои извинения мадам. Разумеется, я возмещу ущерб, который она определит. – Он покачнулся, поворачиваясь, и Анри подхватил его под руку.

– Может, мне проводить вас домой? Вы выглядите...

– Нет. – Ник стряхнул руку Анри. – Мне не нужна нянька.

Анри поколебался, потом отступил.

– Пошлите за мной, если я понадоблюсь.

Ник не ответил, сосредоточившись на том, чтобы держаться прямо. Он вышел из комнаты, смутно слыша поздравления, сыпавшиеся со всех сторон. Его не волновало, что они подумают о его реакции; если сочтут высокомерным и грубым, та только еще больше станут уважать.

Он с облегчением увидел, что кучер уже подал карету к подъезду. Он забрался в нее и рухнул на подушки, а лакей молча захлопнул дверцу и махнул рукой кучеру ехать. Стиснув зубы, Ник пытался бороться с приступом тошноты. Ему необходимо л ишь добраться до дома, сказал он себе, крепко сжимая кулаки. Он приказал себе оставаться в сознании, пока карета неслась по неровной дороге.

Сквозь не утихающую боль к нему пришла мысль, ясная и холодная, как струя фонтана под безжалостным летним солнцем: «Я – владелец дома в Англии, собственного имения». Как только он будет в состоянии, он составит план своего триумфального возвращения и покажет тем, кто посмел глумиться над ним, что его нельзя сбрасывать со счетов.

Нет. Он – граф Бриджтон, и пусть весь мир катится к чертям.

Глава 1

Лондон

28 января 1815 года

Единственное, что стояло между Сарафиной Лоренс и адом, – это респектабельное замужество. Если бы ей предоставили право выбора, она бы перепрыгнула через кровать и бросилась прямо в пламя, одетая лишь в знаменитые сапфиры Лоренсов, широко раскрыв объятия адскому жару. Жаль, что дорогу ей преграждали братья.

– Черт бы побрал всех мужчин, вмешивающихся не в свое дело, – пробормотала она, мрачно глядя из окна неспешно ползущей кареты.

Глаза тетушки Делфи изумленно раскрылись в неверном свете, выхватывающем из темноты серебристые пряди на ее висках.

– Прошу прощения?

Так ее тетушка отвечала на все: притворялась, что не слышит, с возмутительно невинным видом. Пока что это помогло ей завоевать герцога, у которого хватило порядочности умереть через год после свадьбы, и получить вдовью часть наследства, обеспечившую ей колоссальную независимость. Только Делфи никогда ею не пользовалась.

– Я сказала: «Черт бы побрал всех мужчин, вмешивающихся не в свое дело», – громче повторила Сара. – Меня грубо использовали, и вы это знаете. Меня вытащили из дома...

– Чтобы принять участие в светском рауте этого сезона.

– ...и вынудили ехать в этой развалюхе...

– Маркус мог заказать только самую лучшую карету!

– ...только потому, что братья твердо решили сделать из меня нечто такое, чем я никогда не была и не буду.

Сара хмуро посмотрела вниз на сверкающие драгоценными камнями туфельки, выглядывающие из-под юбок. Они ужасно жали, и если бы не ее решимость бросить вызов утомительной благопристойности братьев, она не надела бы эту безвкусную обувь. Сара сбросила туфли и принялась шевелить пальцами в прохладном вечернем воздухе, игнорируя неодобрительный взгляд Делфи.

Она терпеть не могла высокомерного Маркуса, но, возможно, даже лучше, что он ее вызвал. Пора им решить этот вопрос раз и навсегда. Она не желала слушать здравых советов; она была в восторге от каждой минуты балансирования на грани разорения, и ей нравилось бросать вызов бесстрастному обществу. Впервые после смерти Джулиуса она чувствовала себя живой. Бодрой и свободной.

Тетушка Делфи покачала головой:

– Ты сошла с ума. После смерти Джулиуса ты...

Все наблюдали за ней и ждали признаков раскаяния, намека на печаль, но она ничего не чувствовала. Только не после того, как ее красавец супруг умер почти так же, как и жил, – со спущенными до щиколоток штанами, а его член находился там, где ему быть не полагалось. Неудивительно, что леди Джордж удалилась в деревню после его смерти; наверное, она испытала шок, когда полуголый любовник выпал из кареты, потому что, услышав ее вопли экстаза, пугливые кони понесли.

Еще хуже было то, что весь высший свет знал эту позорную правду. Подробности происшествия шутливым шепотом пересказывали друг другу. Сама мысль об этом причиняла гордой Саре нестерпимые страдания. Но как ни странно, боль от публичного предательства Джулиуса освободила ее больше, чем его смерть. Она уже никогда не станет тратить жизнь на то, чтобы казаться тем, чем не является, что бы ни говорил Маркус.

– Моему брату следовало бы сосредоточить внимание на собственных делах и перестать меня мучить.

– Он любит тебя, Сара. Все твои братья очень к тебе привязаны.

– И я их люблю. Но я не указываю им, что делать. Маркус будет управлять моими деньгами до тех пор, пока мне не исполнится двадцать пять лет, а потом я свободна. Если он хочет следующие четыре года прожить спокойно, пусть лучше оставит меня в покое.

Качая головой, Делфи с сочувствием смотрела на племянницу. Пускай поведение Сары приводило в замешательство братьев, но тетушка хорошо ее понимала. До замужества Сара всегда отличалась необузданностью. Она скакала верхом быстрее, смеялась громче и совершала больше неожиданных поступков, чем следовало женщине благородного воспитания. Но ее всегда окружали братья, все пятеро были поразительно красивы и жизнелюбивы, такие же страстные по натуре, как их сестра. Для них Сара была просто Сарой – бурной, влюбленной в жизнь.

Потом Сара встретила Джулиуса, и вся ее страсть сосредоточилась на одном мужчине; она безумно его любила. Джулиус тоже был влюблен. Его женитьба шокировала его друзей даже больше, чем друзей Сары. Она не была нежной, застенчивой мисс, на которой он, по всеобщему мнению, должен был жениться.

Но эта любовь была с самого начала обречена. Джулиус, несмотря на все его дикие выходки, получил весьма традиционное воспитание. В его жизни одно место отводилось жене, а другое – любовницам. Напротив, Сара выросла в большой семье, и ее представление о совместной жизни было совсем другим. Она верила, что любовь предполагает полную верность, и ей никогда не приходило в голову, что муж может думать иначе. Если бы Сара была постарше, возможно, она потребовала бы, чтобы Джулиуc бросил свои интрижки. Но ей было всего семнадцать лет, и у нее не было матери, которой можно довериться, а просить совета у братьев ей не позволяла гордость.

Делфи расправила шелковые юбки, ощущая комок в горле. Если бы она не была так занята глупыми светскими обязанностями, она бы могла помочь племяннице в то наверняка трудное для нее время. Но Делфи, как и все остальные, не заметила отчаяния в поступках Сары. Руководствуясь наставлениями критично настроенной матери Джулиуса и его снисходительных сестер, она променяла свою искру на внушающую безнадежность холодную элегантность. Делфи казалось, что природная веселость Сары умерла медленной и мучительной смертью, и всякий намек на счастье в ее глазах погас.

И чем больше Сара менялась, тем несчастнее становился Джулиус, так как все то, что привлекало его в молодой жене, исчезло. К тому моменту, когда Джулиус погиб, они с Сарой стали совсем чужими, а сама его трагическая гибель наконец-то открыла его семейству глаза на истинное положение дел.

Делфи искоса взглянула на племянницу и заметила грусть в голубых глазах Сары. Слишком поздно что-то предпринимать по поводу поведения Джулиуса, но еще есть возможность помочь племяннице. Именно так и собиралась поступить Делфи.

– Сара, обещай мне, что выслушаешь брата. Он хочет только того, что лучше для тебя.

– Вернее, что легче для него, – возразила Сара. – Между этими двумя желаниями – целая пропасть.

Карета свернула за угол и остановилась. С тяжелым сердцем Делфи подняла занавеску и выглянула на улицу. Треймаунт-хаус был самым большим особняком в Мейфэре, в нем были обширный бальный зал и два огромных салона. Карета встала в длинную очередь перед ярко освещенным домом. Лошади ржали, пажи метались между экипажами, ливрейные лакеи локтями прокладывали себе дорогу к дверцам.

Хотя до начала сезона оставалось еще несколько месяцев, все съехались в Лондон на ежегодный бал в Треймаунте. Покойный маркиз положил начало традиции вульгарной, по мнению Делфи, демонстрации богатства. Но она действовала. Какими бы плохими ни были дороги, какой бы ледяной ветер ни дул и как бы неудобно ни было возвращаться в Лондон в середине зимы, бал вТреймаунте имел оглушительный успех каждый год.

Сара выглянула на многолюдную улицу:

– Похоже, кто-то разворошил муравейник.

Так и было. Люди жаждали получить приглашение в Трсймаунт, и, откровенно говоря, Делфи их не осуждала. Это был не просто особняк, каким бы он ни был величественным и какие бы пышные приемы в нем ни устраивались. Но то, как семейство Сснт-Джонов излучало власть и высокомерие, подсознательно напоминало всем, что они олицетворяют истинное дворянство.

Наконец карета подъехала к парадному входу, и вскоре они с Сарой уже шли по вестибюлю, вдыхая пряный аромат цветов, уложенных по обеим сторонам красного ковра, чтобы заглушить неприятные запахи по-зимнему мрачного города. Приглушенный смех и музыка встретили их, когда они вошли в бальный зал.

Маркус не стоял во главе ряда встречающих, а ждал появления Сары в библиотеке. И это хорошо, решила Делфи, отдавая накидку слуге и слегка вздрагивая от холода. Давно пора Маркусу принять непосредственное участие в делах сестры. Она повернулась как раз в тот момент, когда Сара расстегнула застежку голубой бархатной накидки и сбросила ее с плеч.

«Господи, нет!» Голубое, цвета сапфира, платье Сары с глубоким вырезом было настолько прозрачным, что даже самые смелые из великосветских дам подняли бы брови. А на пышных формах Сары оно выглядело совершенно скандально. Просто позор.

Из-под края шелка виднелись сверкающие туфельки, а шею, голову и руки водопадом усыпали сапфиры. Сара надела все фамильные украшения из сапфиров Лоренсов – от широкого золотого ожерелья до сверкающей тиары, скрепляющей блестящие черные локоны. Делфи показалось, что темно-синие камни отражают отчаянный блеск глаз племянницы.

Сара расправила юбки, машинально поправила грудь в опасной близости от края выреза. С трудом сглотнув, Делфи стала нервно теребить свой браслет. Люди уже начали узнавать Сару, и хотя можно было рассчитывать, что некоторые друзья Делфи будут пресекать любые разговоры о таком возмутительном наряде, другие будут обсуждать Сару с намерением узнать интересные пикантные новости, которые можно раздуть до скандала. Браслет с треском сломался.

– Черт!

Сара посмотрела на сломанный браслет, и ее взгляд немного смягчился.

– Не волнуйтесь за меня, тетушка Делфи. Со мной все будет в порядке.

– Нет, если ты не послушаешь брата.

Мягкое выражение лица исчезло, и новая, холодно-элегантная Сара приподняла почти обнаженное плечо.

– Маркус может отправляться к черту.

– По крайней мере поговори с ним, Сара. Прошу тебя. Он ждет в библиотеке.

Сара тягостное мгновение смотрела в глаза Делфи, потом вздохнула:

– Ну, хорошо. Надо побыстрее с этим покончить. Чем скорее он поймет, что не может приказывать мне, как служанке, тем лучше.

Держа спину очень прямо, Сара повернулась и вышла из зала, подметая за собой пол шелковыми юбками, колышущимися вокруг ее грациозных длинных ног.

Какой-то момент Делфи колебалась, не следует ли ей сопровождать племянницу. Но давно уже миновал и те дни, когда она могла поцелуями утешить ее. Делфи закрыла глаза. «Прошу тебя, Господи, дай Маркусу терпение святого. Оно ему понадобится».

Сара решительно подошла к библиотеке, распахнула дверь и остановилась. Она ожидала увидеть Маркуса за письменным столом с явным неодобрением на окаменевшем лице. Вместо этого она оказалась перед тремя из пяти старших братьев, на лицах которых читались разные чувства – от открытого осуждения до искренней озабоченности.

– Черт, – пробормотала Сара. – Если бы здесь оказались Бренд и Девон, то вся проклятая семья была бы в сборе.

– Какой милый способ здороваться с родственниками! – Чейз стоял у камина, прислонившись широкими плечами к каминной полке Волосы цвета воронова крыла и глаза чистейшего синего цвета. Он был младшим из пяти братьев и самым нетерпеливым. Сейчас его черты искажал гнев, руки в знак порицания сложены на груди. – Полагаю, мне не следует удивляться ничему, что ты можешь сказать или сделать, после того как я видел тебя в «Пороге ада».

Маркус, сидящий за письменным столом, поднял голову, и его темные глаза блеснули.

– «Порог ада»? Это не притон для азартных игр, последний из открытых Фарли?

– Именно он, – ответил Чейз. – Наша дражайшая сестричка была там меньше двух недель назад.

– А я там видела тебя, – хладнокровно заметила Сара. – Если это неподходящее место для меня, то и для тебя тоже.

Чейз вспыхнул.

– Я не женщина. И я не такой зеленый, чтобы не узнать с одного взгляда рулетку.

– Нет, ты просто проигрываешь сорочку в фараон, а потом уходишь, надравшись.

Чейз оттолкнулся от камина, стиснув зубы.

– Послушай...

– Полегче, детки, – лениво пробормотал Энтони, сидящий на диване у камина.

Сара уловила понимающий взгляд его карих глаз. Ее сводный брат был единственным, кто когда-то ее понял. Он был точной копией их матери – с темно-золотистыми волосами и карими глазами. Отец Энтони умер от лихорадки через год после свадьбы, оставив Энтони, которому едва исполнилось три месяца, и красивую вдову, быстро влюбившуюся в неистового маркиза Треймаунта, отца Сары.

Маркиз был человеком пылким и твердо верил в семейные ценности. Горячо любя жену, он считал Энтони своим старшим сыном в быстро растущей семье и старался не делать никаких различий между детьми. Они принимали друг друга без сомнений, и только фамилия Энтони свидетельствовала о том, что он не Сент-Джон.

Теперь она кивнула ему:

– Здравствуй, Энтони.

– Здравствуй, Сара. Хорошо выглядишь.

– Она выглядит записной кокеткой, – яростно выпалил Чейз. – Посмотрите на ее платье.

– В самом деле, – отозвался Маркус, и в его низком голосе зарокотали угрожающие нотки. – Пора прекратить твои выходки, Сара.

Она вздернула подбородок, борясь с гневом, охватившим ее при звуках этого высокомерного голоса. Ей пришлось напомнить себе, что он не привык, чтобы ему бросали вызов.

Маркуса часто называли золотым Треймаунтом за почти мистическую способность превращать капиталовложения в золото, в звонкую монету. Мужчины пристально следили за тем, куда он вкладывает деньги, и десятками следовали его примеру.

Сара искоса взглянула на всемогущего маркиза Треймаунта, старшего в семье после смерти их родителей. Это был человек, наслаждающийся возможностью командовать. Его ледяной взгляд был устремлен на нее, мрачный и пристальный, его твердый подбородок казался высеченным из гранита.

От раздражения руки ее сами сжались в кулаки. Она не боялась Маркуса. В каком-то смысле он был точно таким, как она. Он родился с желанием заставить судьбу идти по указанному им пути, а не наоборот. Возможно, именно поэтому они неспособны были разговаривать, не ссорясь. Она подошла к маленькому стулу рядом с Энтони и встала возле него, не желая садиться.

– Где Бренд и Девон?

Энтони ответил:

– Брендон исчез, как обычно в последнее время.

– Должно быть, женщина, – криво ухмыльнулся Чейз. – У него всегда есть какая-то женщина.

– А Девон? – спросила Сара.

Маркус встал, обошел стол и встал перед ним, по дороге захватив кожаную шкатулку.

– Я послал его в Бристоль заняться делами нашей компании грузовых перевозок, иначе он бы тоже был здесь.

Все они марионетки, действующие по приказам Маркуса, с горечью подумала Сара.

– Чего ты хочешь, Маркус? У меня много дел сегодня вечером, и в их число не входит это маленькое собрание, каким бы оно ни было приятным.

Маркус быстро окинул взглядом ее фигурку.

– Мне следовало бы отослать тебя домой, чтобы ты переоделась во что-нибудь более подходящее твоему положению.

– Но ты этого не сделаешь, – ответила она на удивление спокойно, принимая во внимание гневное биение сердца. – Я бы не вернулась.

– О, ты бы возвратилась, – мягко ответил он. – Даже если бы мне пришлось самому притащить тебя сюда.

Она умудрилась пожать плечами, и это далось ей с большим трудом, чем ей хотелось бы признаться.

– Почему здесь остальные? Ты боялся встретиться со мной наедине?

– Я попросил их приехать, потому что каждый из нас за последний месяц высказал пожелание, чтобы я прекратил твои безумства.

Сара быстро метнула, взгляд на Энтони. Он встретил его спокойно, лицо выразило сожаление. Сердце ее на секунду сжалось от боли. Предатель. Она снова посмотрела на Маркуса.

– Тебя не касается, чем я занимаюсь.