Наконец впереди сверкнули лучи прожекторов. Затем появились вспышки рвущихся в воздухе зенитных снарядов. Значит, Штеттин. У меня отлегло на душе: самолет идет точно заданным маршрутом. Через 25 минут - Берлин. Но эти 25 минут оказались для нас совсем иными, чем в прошлом полете. Штеттинский ночной военный аэродром встретил нас плотным зенитным огнем. Впереди по курсу встал буквально частокол прожекторных лучей. Небо в серых клубках разрывов. И все это колышется, движется то вправо, то влево. И кажется - ни за что не пройти такой мощный огневой заслон. Берет досада, что высота 5000 метров, а не 6000 или хотя бы 5500 - во всяком случае, чуть бы повыше.
      Но все сомнения отлетают прочь, когда на горизонте вырисовываются контуры Берлина. На этот раз город затемнен, а все равно видны его очертания.
      Теперь только цель и только удар!
      Мы без особого труда обнаруживаем свои объекты бомбометания и сбрасываем на них бомбы. Не забываем также про листовки и газеты. Они тоже летят вниз, рассеиваясь во все стороны.
      Минута-другая, и внизу полыхают пожары. Они разрастаются, охватывая все большие квадраты. А самолеты, прорываясь сквозь заслоны зенитного огня, ускользая от атак истребителей, держат курс к морю.
      Наконец испытания позади. Под нами Балтийское море, скрытое плотными облаками. Уменьшаем высоту до 4000 метров. Дышать легче. Слышу голос Преображенского:
      - Разобрался, Петр Ильич, где мы?
      - Должны пролетать траверз Либавы.
      И тут же нахожу подтверждение своих слов. Вокруг нас рвутся зенитные снаряды.
      - Чувствуете, товарищ полковник, нас обстреливает Либава.
      - Согласен. Точность расчета абсолютная.
      Потом, на разборах полетов, говоря о точности в работе штурманов, Преображенский не раз ссылался на этот пример.
      - Подумать только, - говорил он, - длительный противозенитный и противоистребительный маневр над территорией противника, затем продолжительный полет над морем, за облаками, - и такая поразительная точность самоопределения.
      Вот пройдена и Либава. Преображенский просит меня взять пилотирование, чтобы самому малость передохнуть. Я тридцать минут веду самолет. Остается примерно час до посадки. И тут на борт самолета поступает радиограмма. Генерал Жаворонков сообщает: "К моменту вашего прилета аэродромы на острове могут оказаться закрытыми, сейчас видимость - до километра".
      Евгений Николаевич решает:
      - Если на острове туман, пойдем к Таллину. Думаю, хватит бензина. А пока будем следовать своим курсом - на Кагул.
      Подходим к острову. Впечатление такое, что он весь закрыт туманом. Но, подлетая к аэродрому, различаем летное поле. Вертикальная видимость сносная. Преображенский решает садиться. Об этом передает на землю и на идущие следом самолеты.
      Евгений Николаевич был большим мастером посадки в сложных условиях. И на этот раз мы приземлились удачно. А некоторые самолеты вынуждены были делать по нескольку заходов. Старший лейтенант А. И. Фокин приземлил свою машину в конце посадочной полосы, выкатился за границы рабочей части аэродрома, развернулся вправо и наскочил на препятствие, повредив самолет.
      Но все это ничего не значило в сравнении с тем, что из полета не вернулся один самолет. Мы недосчитались на этот раз четырех замечательных боевых друзей: командира звена старшего лейтенанта И. П. Финягина, штурмана лейтенанта А. Н. Дикого, стрелка-радиста В. И. Морокина, воздушного стрелка краснофлотца Н. Я. Шуева. Это был отлично подготовленный экипаж. Что с ним произошло? Только один из участников полета - старшина М. М. Кудряшов мог сообщить деталь, возможно связанную с судьбой этого экипажа. Кудряшов видел взрыв в воздухе, похожий на взрыв самолета. В полку никто не хотел верить в гибель экипажа И. П. Финягина. Ведь не раз случалось, что летчики подбитых самолетов через какое-то время возвращались в часть с оккупированной врагом территории. На этот раз наши надежды не сбылись.
      Второй полет на Берлин, хотя и трудный во многих отношениях, также был признан успешным. Ставка Верховного Главнокомандующего ставила задачу, чтобы бомбовые удары по Берлину были более мощными.
      Выслушав доклад наркома ВМФ о втором полете, Сталин спросил: - Скажите, товарищ Кузнецов, какого калибра бомбы сбрасывают немецкие летчики на Москву?
      Кузнецов догадался, к чему клонит Сталин.
      - Немцы, как правило, применяют при бомбежке Москвы бомбы крупного калибра.
      - А какие бомбы берут в полет на Берлин ваши морские летчики?
      - Морские летчики сбрасывают на Берлин бомбы ЗАБ-100, ФАБ-100, ФАБ-250, - ответил Кузнецов.
      - С ЗАБ-100 можно согласиться, а с ФАБ-100 и даже с ФАБ-250 согласиться нельзя. Надо сбрасывать на Берлин бомбы самого крупного калибра: ФАБ-500 и ФАБ-1000. Самолеты ИЛ-4 позволяют нести такие бомбы.
      Как впоследствии вспоминал Н.Г. Кузнецов, никакие его доводы - об изношенности самолетных моторов и уменьшении их мощности, о недостаточной длине грунтовых полос для взлета - не убедили Сталина. Верховный решительно сказал:
      - Дайте указания Жаворонкову, чтобы нашли возможность при бомбежке Берлина применять бомбы ФАБ-500 и ФАБ-1000.
      В тот же день нарком ВМФ направил Жаворонкову указание следующего содержания: "Верховный Главнокомандующий рекомендует при бомбежке Берлина применять бомбы ФАБ-500 и ФАБ-1000. Лучшими экипажами проверьте эти возможности и донесите".
      Читая эту телеграмму, Жаворонков недовольно поморщился. Он прекрасно понимал, что по своей конструкции ИЛ-4 может нести на внешней подвеске бомбу ФАБ-1000 или две ФАБ-500, если бы на нем стояли новые моторы и взлет производился с бетонной взлетно-посадочной полосы. Но в данное время ни того ни другого не было. На наших ИЛах стояли моторы с давно выработанным моторесурсом, мощность их значительно понижена. Тем не менее Жаворонков вызвал на КП полковника Преображенского.
      - Читайте, Евгений Николаевич, - протянул телеграмму наркома, - и скажите свое мнение.
      - Да мы, товарищ генерал, с одной ФАБ-250 и пятью ЗАБ-100 с большим трудом взлетаем и на пределе горючего возвращаемся на свой аэродром, сказал Преображенский. - Нет, рекомендация нереальна.
      - Ладно, вы убедили меня. Но все же проведем совещание с летным и инженерно-техническим составом оперативной группы.
      Весь названный состав аэродромов Кагул и Астэ был собран. Генерал Жаворонков начал с сообщения о том, что Верховное Главнокомандование положительно оценивает полеты на Берлин. Но высказано пожелание подвешивать под самолеты крупнокалиберные бомбы ФАБ-500, ФАБ-1000. Хотелось бы услышать мнения по данному вопросу самих летчиков.
      Мы, летчики, хорошо понимали необходимость применения бомб крупного калибра, как более эффективных, производивших большие разрушения в сравнении с малокалиберными. И в то же время сознавали, что это было бы сверх наших возможностей. Самолеты подымались с ограниченных по размерам грунтовых аэродромов, изношенные их моторы не давали нужной мощности. Наши полеты совершались на полный радиус действия, а внешняя подвеска крупнокалиберных бомб вызывает дополнительное сопротивление в воздухе и повышенный расход горючего. Поэтому успех полетов в этих условиях казался всем весьма сомнительным. Такие мнения и были высказаны на совещании.
      И все же генерал Жаворонков для большей убедительности решил произвести эксперимент. Он дал распоряжение - на каждом аэродроме подготовить к очередному полету по одному самолету с подвешенными бомбами крупного калибра. Инженеру Г. Г. Баранову было поручено выбрать самолеты, которые еще не выработали установленный для них моторесурс. Баранов тщательно осмотрел их моторы, проверил формуляры и остановил свой выбор на двух. Он докладывал генералу Жаворонкову, что из всех имеющихся в наличии самолетов только два с условной гарантией могут взять на внешнюю подвеску либо по одной ФАБ-1000, либо по две ФАБ-500. Это самолеты капитана Гречишникова (аэродром Кагул) и старшего лейтенанта Павлова (аэродром Астэ).
      С.Ф. Жаворонков отдал распоряжение: под самолет Гречишникова подвесить бомбу ФАБ-1000, а под самолет Павлова - две бомбы ФАБ-500.
      ...Очередной - третий по счету - вылет на Берлин. Старт на обоих аэродромах - одновременный.
      На Кагуле первым выруливает на старт самолет капитана Гречишникова. Опытнейший пилот В. А. Гречишников подрулил к самой крайней черте стартовой полосы, чтобы иметь максимальное расстояние для разбега. Опробовал моторы и начал взлет. Всем нам было видно, как самолет пробежал большую половину взлетной полосы, а от земли не отрывается. Бежит и бежит. Прекращать взлет поздно. Ситуация, грозящая опасностью. Лишь у самой границы аэродрома удается оторвать самолет от земли, но у него нет достаточной скорости. Готовый каждую секунду упасть, самолет перевалил через изгородь и кустарник, снова коснулся земли, снес шасси, развернулся вправо и загорелся.
      Все наблюдавшие за этим взлетом с дрожью ожидали: вот-вот взорвется бомба. Но вдруг увидели - из самолета выскочили три человека и бросились изо всех сил бежать в сторону, метрах в пятидесяти от самолета они упали на землю.
      А где же четвертый член экипажа? Из горящего самолета раздался крик: "Спасите!" Те трое, что залегли на земле, мигом поднялись и вновь побежали к горящему самолету, вновь поднялись на борт и тут же выпрыгнули на землю вместе с четвертым, со всех ног убегая от места грозящей опасности.
      Крик о спасении исходил от воздушного стрелка краснофлотца Н. А. Буркова. Что с ним произошло? Когда самолет ударился о землю, в его хвостовой части сорвалась радиостанция и придавила к полу воздушного стрелка. Без посторонней помощи он не мог выбраться из этой западни. Гречишников и его товарищи, презрев смертельную опасность, бросились на выручку и спасли четвертого члена экипажа.
      Самолет сгорел. А бомба? К счастью, она не взорвалась.
      Последовал приказ: полет на аэродроме Кагул отменяется.
      А на аэродроме Астэ все шло своим чередом. Самолеты взлетали в воздух и уходили на цель. И вот вырулил на старт и начал взлет самолет старшего лейтенанта Павлова с двумя бомбами ФАБ-500. Пробежав всю длину взлетной полосы, он так и не оторвался от земли. Уже за чертой аэродрома ударился в препятствие и мгновенно взорвался. Весь экипаж погиб. Штурманом в нем был старший лейтенант А. К. Шевченко из нашего полка, прикомандированный к группе дальней авиации.
      Так трагично закончился рискованный эксперимент с крупнокалиберными бомбами, против которого были все - от аэродромных специалистов и до наркома. С. Ф. Жаворонков донес наркому ВМФ о случившемся на аэродромах Кагул и Астэ и просил дальнейших указаний.
      На рассвете 12 августа над аэродромом Кагул появилось несколько "Юнкерсов-88". С высоты 2000 метров они сбросили бомбы, которые, к счастью, не причинили нам ущерба. Наши истребители поднялись с опозданием и, не догнав вражеские бомбардировщики, вернулись ни с чем.
      С того дня каждое утро и каждый вечер нас навещали большие группы самолетов противника. Теперь опасность подстерегала летчиков-балтийцев не только в берлинском небе, но и на пути к аэродрому, и на своей земле. В воздухе нас перехватывали истребители, а на стоянках осыпали бомбами и пушечно-пулеметным огнем "юнкерсы".
      12 августа состоялся очередной полет нашей авиагруппы на Берлин. Самолеты взлетели за 40 минут до заката солнца. Для обеспечения взлета и сбора ударной группы в воздух были подняты истребители.
      Как всегда, впереди шел флагманский корабль, пилотируемый Е. Н. Преображенским. В правом пеленге за нами следовал самолет В. А. Гречишникова. И я вновь думал о нем, о человеке, чудом уцелевшем двое суток назад при неудачном эксперименте. Гречишников пилотировал сейчас другой самолет, с другим экипажем. Прежний свой экипаж он оставил на земле, а сам, едва опомнившись от потрясения, вместе со всеми боевыми товарищами шел навстречу новым неведомым испытаниям.
      Теперь мы летели по новому, несколько измененному маршруту. Он подлиннее прежнего, но зато давал возможность подойти к Берлину с юго-востока, где противовоздушная оборона противника была, по нашим сведениям, слабее. Прогноз предвещал хорошую погоду. Наверно, и то и другое отразилось на настроении Преображенского. Он был в хорошем расположении духа. Вздумал даже подшутить надо мной. Бросил не без ехидцы в микрофон: "Ну как твой ключ, Петр Ильич? На месте?"
      А история с ключом такова. Как-то, вынимая карты из полетной сумки, я обнаружил на дне ее двусторонний гаечный ключ. И хотя ему там было не место, оставил. С ним дважды слетал на Берлин и подумал: "А ведь он счастливый!" А сегодня, перед самым вылетом, не обнаружил в сумке ключа. Меня аж в жар бросило - счастье улетучилось. Высунулся из кабины, кричу механику самолета старшине А. Н. Колесниченко: "Куда девался ключ из моей кабины? Срочно подайте его сюда". Преображенский смеется: "На что тебе этот ключ? Выруливать надо быстрее, а ты розыски затеял". А я свое: "Пока не найдут ключ, выруливать не будем". Механик открыл нижний люк моей кабины и протянул мне ключ. Убедившись, что это тот самый, я положил ключ-талисман на прежнее место, в бортовую сумку, и мы стали выруливать на старт.
      Теперь вспоминать об этом смешно, но тогда мы верили в счастье. И пока летали на флагмане, ключ всегда лежал в бортовой сумке в штурманской кабине. Я его берег, протирал, слегка смазывал тавотом.
      Как только вышли с моря на береговую черту, погода резко улучшилась. Над головой чистое небо, усеянное звездами. По-прежнему ярко светит луна. А дальше все как и в предыдущем полете: слепящие лучи прожекторов, огонь зенитной артиллерии, атаки ночных истребителей.
      Над Берлином все экипажи успешно отбомбили свои цели.
      Сложнее было возвращение. Незадолго до подхода к морю завязался воздушный бой экипажа капитана Беляева с истребителем противника. Истребителю-перехватчику удалось поймать в лучи своих прожекторов наш бомбардировщик и открыть по нему огонь. Экипаж Беляева начал интенсивный противоистребительный маневр и одновременно открыл огонь по вражескому самолету. Трассирующие пули и снаряды огненными нитями тянулись с двух сторон - от одного самолета к другому. Но вскоре бортовые прожекторы истребителя погасли, и на том все кончилось. Наш экипаж благополучно вышел из боя.
      К морю самолеты вышли на высоте 4000 метров и шли над водой спокойно. Оставалось полтора часа до подхода к аэродрому, когда поступила телеграмма от Жаворонкова: "Большая группа авиации противника бомбит оба наши аэродрома. Возможность вашей посадки сообщу дополнительно".
      А на аэродромах Кагул и Астэ происходило следующее. Примерно в три часа ночи посты стали доносить о нарастающем гуле самолетов со стороны Рижского залива. Сначала появились самолеты-осветители, и на аэродромах стало светло как днем. И вот уже появились бомбардировщики. На летные поля падают фугасные и осколочные бомбы. Это продолжается 20 минут. Но едва
      стихли бомбовые удары, как с постов наблюдения стали доносить о появлении новых групп авиации. Теперь начали обработку аэродромов штурмовики.
      Шум и грохот стоял невообразимый. В налете участвовали большие группы вражеской авиации. А результаты оказались ничтожными. Фашисты, как видно, рассчитывали накрыть наши самолеты на посадке, поэтому сбрасывали в основном осколочные бомбы - они наиболее эффективны при уничтожении техники и живой силы. Но противник явно просчитался. Наши самолеты находились еще в пути. И немцы бомбили, по существу, пустые летные поля. Осколочные бомбы оставили на них лишь небольшие воронки, которые можно быстро заровнять землей. Правда, не обошлось без потерь в личном составе ПВО и аэродромной команды. А несколько бомб попало в постройки хуторян.
      Комиссар полка Г.3. Оганезов горячо, с присущей ему энергией, взялся за дело. Сразу же мобилизовал всех находящихся на аэродроме, распределил по участкам. Последствия налета были быстро устранены. Когда мы подлетали к острову, нам сообщили по радио, что аэродром приводится в рабочее состояние. А при подходе к нему получили разрешение на посадку.
      На этот раз с боевого задания не вернулся самолет лейтенанта Н. П. Леонова. В его состав кроме командира входили штурман майор М. И. Котельников, стрелок-радист сержант И. А. Рыбалко. Болезненной для всех нас была эта потеря. Я вспоминал своего коллегу Котельникова. С какой настойчивостью добивался Михаил Ильич - этот уже немолодой офицер, чтобы его непременно включили в оперативную авиагруппу! И то, какое радостное волнение испытывал он после первого и второго полетов. А вот с третьего не вернулся.
      Надежды на возвращение этого экипажа у нас не осталось, когда из штаба ВВС флота сообщили, что он погиб при посадке без прожекторов на аэродроме Котлы. Стало очевидным, что по каким-то причинам этот самолет не дошел до Берлина. Экипаж сбросил бомбы на запасную цель и возвращался на свой аэродром. Но как раз в это время над ним действовала вражеская авиация, и экипажу Леонова ничего не оставалось, как лететь на восток. А горючее на исходе. Пришлось садиться на неосвещенный аэродром. Это кончилось катастрофой.
      В этом полете были у нас и другие неприятности. Экипаж старшего лейтенанта А. И. Фокина (штурман Е. П. Шевченко, стрелок-радист краснофлотец Белоусов, воздушный стрелок краснофлотец Силин) шел ведущим в замыкающем звене авиагруппы. Когда он подошел к Берлину, там уже полыхали пожарища. Хорошо сработали наши однополчане!
      - Видишь, Петрович? - сказал штурману командир экипажа.
      - А сейчас и мы оставим фашистам свою визитную карточку, - отозвался Шевченко.
      Через минуту он нажал кнопку электросбрасывателя. Бомбы пошли вниз.
      - Вот и наш "подарок" фашистам!
      И тут в глаза ударил ослепительный свет. Фокин, опытный пилот, резко бросает самолет то вверх, то вниз, но не может вырваться из прожекторных лап. А вражеский истребитель уже в который раз заходит в атаку. Так продолжалось минуты две, но Фокину они показались вечностью. Наконец ему удалось нырнуть в облака. Опасность миновала. На подходе к береговой черте командир спросил штурмана:
      - Как себя чувствуете, Евгений?
      - Холодно, замерзаю.
      А спустя десять минут Шевченко слабым голосом сказал в микрофон командиру:
      - Мне очень жарко, Афанасий Иванович.
      - Да что с тобой? То холодно, то в жар бросает. Не заболел ли?
      Ответа не последовало. Позднее Шевченко не отвечал на запросы командира о местонахождении самолета.
      Усталость с Фокина как рукой сняло. Со штурманом что-то неладно. И теперь судьба экипажа была только в руках пилота. Сумеет ли он точно вывести самолет на свой аэродром?
      Фокин вел самолет курсом, ранее выданным штурманом. И ему казалось, что полет тянется дольше, чем положено. В окна рваных облаков уже начало просматриваться море. Наступал рассвет. По времени пора быть в районе аэродрома. А внизу по-прежнему одна синева моря.
      Экипаж запрашивает аэродром. Оттуда отвечают: "Самолеты возвращаются, совершают посадки". Спрашивают: "А где вы?"
      Где? Этот вопрос становится мучительным для Фокина. Он размышляет: либо проскочил остров Сааремаа мористее, либо уклонился от него вправо. Но где же он летит? Во всех случаях, думает Фокин, надо лететь курсом на северо-восток с выходом к южному берегу Финского залива. Он берет курс 50 градусов. Экономя горючее, на малой скорости продолжает полет. Стрелку-радисту приказывает передать на аэродром: "Заболел штурман. Экипаж потерял ориентировку. Под нами вода".
      Флагманский экипаж уже находился после полета на своем аэродроме. Преображенский, пробежав текст срочной радиограммы, задумался. Мы с ним прикинули время полета Фокина, скорость и направление ветра. И определили, что экипаж Фокина летит где-то над Рижским заливом.
      Преображенский немедленно радирует об этом в штаб флота. Просит о розыске самолета.
      А Фокин тем временем с тревогой смотрит на стрелку бензомера. Горючего в баках не больше как на двадцать минут. А внизу лесистая, неопознанная им местность. И вот, наконец, мыс земли, вдающийся в море. Увидев на мысу взлетно-посадочную полосу, Фокин опознал аэродром ВВС флота. Он с ходу произвел посадку, но срулить с нее уже не мог - кончилось горючее.
      Е. Н. Преображенский, выслушав объяснения Фокина, когда тот приземлил свой самолет на аэродроме Кагул, резонно заметил: пилоту, командиру экипажа, не следует забывать и о навигационной подготовке.
      Только по счастливой случайности закончился благополучно и полет экипажа старшего лейтенанта П. Н. Трычкова. Штурманом в этом своем первом полете на Берлин был старший лейтенант Волков. Тем не менее он хорошо вывел самолет на цель в Берлине, удачно произвел бомбометание. Условия обратного полета были не из легких. Летел экипаж от Берлина в облаках. С северо-запада дул сильный встречно-боковой ветер. Он, конечно, все время отклонял самолет от заданного курса. Но заметить это трудно. Определять направление и скорость ветра невозможно, так как все вокруг скрыто облаками. Устанавливать местонахождение самолета приходилось только инструментальной прокладкой пути. И в его счислении накапливалась значительная ошибка.
      Штурман докладывает командиру: по расчету времени должны подходить к аэродрому Кагул. Вот-вот появится остров Сааремаа. Трычков и в самом деле различает в разрывах облаков землю. "Значит, полуостров Сырве пройден", думает он. Под крыльями замелькали хуторские домики. Вот и продолговатая взлетно-посадочная полоса. Но что это? У дальней кромки леса виднеется нечто вроде ангаров. "Откуда они взялись? - раз мышляет Трычков. - Ведь на нашем аэродроме нет ангаров".
      - Куда сажаешь самолет, Волков? - спрашивает Трычков штурмана.
      - На аэродром.
      - На чей аэродром?
      - На свой, - отвечает штурман с обидой в голосе. - А у вас сомнение?
      - Привык верить штурманам. - Трычков точно заходит на посадку, но видит нечто необычное. По сторонам посадочной полосы бегают, суетятся люди, энергично размахивают руками. "Что они, с ума посходили?" - усмехнулся Трычков. И тут его словно обожгло.
      - Это же чужой аэродром, штурман! - закричал командир в микрофон.
      Самолет уже в нескольких метрах от земли, вот-вот коснется ее колесами. И тут Трычков дает полный газ моторам. Они взревели, и ИЛ-4 начал набирать высоту. Развернулся на прежний курс.
      Трычков тяжело вздохнул. Еще бы минута промедления, растерянности, и бомбардировщик вместе со своим экипажем оказался бы в руках фашистов.
      Волков не оправдывался перед командиром. Он понимал свою оплошность. И думал, как такое могло случиться?
      Сейчас от штурмана требовалось как можно быстрее определиться - ведь в баках бензин на исходе. Но вот обозначился Южный берег Рижского залива и мористее показался остров Рухну.
      - Курс на Кагул 270 градусов, - передал он пилоту.
      - А это точно? - переспросил Трычков.
      - Да, точно. Ручаюсь, товарищ командир. Трычков отлично, с первого захода посадил самолет на аэродроме Кагул и зарулил на свою стоянку. Сюда ка машине сразу же подъехал батальонный комиссар Г. 3. Оганезов.
      - Ну наконец-то, - дружески обнял он Трычкова. - Мы тут беспокоиться начали.
      - Задержались малость в пути, - ответил Трычков, метнув взгляд на стоявшего напротив смущенного штурмана. - Да ведь сами знаете, товарищ батальонный комиссар, какая погода. Встречный ветер, да такой силы. - И Трычков поспешил перевести разговор на другие экипажи:
      - А остальные? Все прилетели?
      - Пока нет экипажа Фокина. Будем ждать его. Фокина дождались только на следующий день.
      Природа или, точнее сказать, сущность войны такова, что в ней постоянно смешиваются, переплетаются боевые успехи и неизбежные потери, радости побед и горечь утрат. Всегда что-то волнует воинов и что-то тревожит, печалит, что-то омрачает настроение или окрыляет, подымает боевой дух.
      Волнующим и радостным стал для нас день 13 августа. В полк поступило сообщение об Указе Президиума Верховного Совета СССР о награждении авиаторов нашей ударной оперативной группы высокими боевыми наградами. За отвагу и героизм, проявленные в боях с немецко-фашистскими захватчиками, пятерым из них было присвоено звание Героя Советского Союза. Этой высокой чести были удостоены: полковник Преображенский Евгений Николаевич, капитан Гречишников Василий Алексеевич, капитан Плоткин Михаил Николаевич, капитан Ефремов Андрей Яковлевич, капитан Хохлов Петр Ильич. Орденами Ленина были награждены Н. Ф. Дашковский, А. Ф. Кравченко, К. А. Мильгунов, П. Н. Трычков, А. И. Фокин, И. Е. Николаев, И. Г. Серебряков, В. П. Рысенко, Н. Г. Сергеев, П. Я. Чубатен-ко, В. Ф. Шилов, П. Г. Баранов, М. М. Кудряшов. Орденами Красного Знамени и Красной Звезды - 55 человек.
      Среди награжденных орденом Красного Знамени - стрелки-радисты флагманского экипажа Владимир Кро-тенко и Иван Рудаков, батальонный комиссар Григорий Захарович Оганезов и генерал-лейтенант авиации Семен Федорович Жаворонков.
      Месяцем позже, 17 сентября, звание Героя Советского Союза за успешные боевые удары по Берлину было присвоено летчикам группы дальней авиации капитану В. Г. Тихонову, майору В. И. Малыгину, майору В. И. Щелкунову, капитану Н. В. Крюкову, лейтенанту В. И. Лахонину.
      День 13 августа стал для нас торжественным. После собрания всем на радость Григорий Захарович Оганезов объявил о том, что состоится концерт художественной самодеятельности.
      После обеда все, включая и генерала Жаворонкова, собрались в самой вместительной аудитории сельской школы. Пришли даже гости - местные жители эстонцы с ближайших хуторов, где стояли наши замаскированные самолеты.
      Весьма кстати оказалось в зале старенькое пианино. За него сел командир звена старший лейтенант А. Т. Дроздов, программу вел старший политрук Н. Ф. Поляков.
      - Сейчас вам, товарищи, представится возможность посмотреть кавказский танец "лезгинку", - объявил Поляков.
      Полилась задорная мелодия танца, его темпераментным исполнителем оказался батальонный комиссар Г. 3. Оганезов. Выскочив из-за кулис, он лихо пошел по кругу. К. нему присоединился достойный напарник старший лейтенант Н. П. Комаров.
      Затем на сцену вышли старшие лейтенанты А. Я. Ефремов и П. Н. Трычков, проходя мимо, потащили за собой и меня. И мы затянули известную тогда песенку "Иду по знакомой дорожке". Ее подхватил весь зал. Преображенский стоял в первом ряду и дирижировал. С неменьшим успехом была исполнена песня "Раскинулось море широко". Ее тоже пел весь зал. А дальше под аккомпанемент баяна, на котором прекрасно играл Преображенский, зазвучали вологодские частушки. "Шире круг!" - объявил конферансье. И закружились пары.
      Два часа веселились авиаторы. Эти часы всем доставили много радости. В заключение Жаворонков сказал: "Молодцы, летчики! Умеете и врага бить, и веселиться".
      Это было днем. А вечером всем нам неожиданно устроили "большой концерт" немцы. С наступлением темноты фашисты двумя группами МЕ-110 по 20 самолетов в каждой одновременно произвели налет на оба наших аэродрома. Они подлетели к острову на малой высоте и с разных направлений. Посты не успели оповестить своевременно, в воздух успело подняться только одно звено наших истребителей. Да и оно не сумело оказать существенного противодействия противнику. Правда, хорошо действовала зенитная артиллерия аэродрома, открывшая интенсивный огонь по "мессершмиттам". Но противник с малой высоты огнем пушек и пулеметов стремился подавить зенитные огневые точки. Расчеты зенитных орудий несли потери. Оценив обстановку, полковник Преображенский приказал:
      - Стрелкам-радистам и воздушным стрелкам занять кабины своих самолетов. Из турельных пулеметов открыть огонь по истребителям противника!
      Так был сбит один МЕ-110.
      Штурмовка аэродрома продолжалась минут двадцать, но нам показалось, что она длится уже не один час. Результат был печальным. Десять человек убито,
      несколько ранено. Сгорело два ИЛ-4, и один из них - наш флагманский самолет.
      Я подбежал к стоянке, когда он весь был охвачен огнем. Увидел механика самолета старшину А. Н. Колесниченко. Он не выдержал - заплакал. У меня подступил комок к горлу.
      В нашем самолете сгорело все теплое обмундирование экипажа. А запасного на острове не было. Сгорели все мои таблицы и справочные документы. Когда технический состав вытаскивал обгоревшие части флагманского самолета, кому-то подвернулся под руку гаечный ключ. Его передали мне. Мой ключ-талисман. Он потемнел, покрылся коррозией. И все же я положил его в карман. Будет опять со мной на другом самолете.
      Преображенский распорядился, чтобы с базового полкового аэродрома перегнали к нам самолет с четырьмя комплектами летного обмундирования, и на следующий день он прибыл. Теперь на руле поворота нашего самолета стояла не голубая единица, а красная двойка.
      Шли дни, один тяжелее другого. С активизацией действий авиации противника на нас пошла в открытую фашистская агентура, затаившаяся на острове, и в особенности вблизи наших аэродромов.
      В ночь с 14 на 15 августа мы не вылетели на Берлин. Все находились на своих местах. С наступлением темноты посты стали доносить о подходе к острову со стороны Рижского залива самолетов противника. Ночь темная, но небо безоблачное. Вражеские самолеты подлетели к аэродрому с двух направлений. И тут с места укрытия двух наших бомбардировщиков - у церкви в воздух взлетела красная ракета, за ней - другая. Затем ракеты стали взлетать и у других стоянок самолетов. Было ясно, гитлеровские лазутчики обозначают места стоянок бомбардировщиков - указывают цели фашистским экипажам.
      - Красные ракеты - в воздух! Быстро! - приказал генерал Жаворонков. И наши посты стали интенсивно стрелять ракетами. Над обширным районом аэродрома взрывались десятки красных ракет. Вражеские летчики были дезориентированы. Результаты их бомбежки оказались ничтожными. Так сорвалась попытка врага с помощью своей агентуры уничтожить наши самолеты на земле. В этом была заслуга Семена Федоровича Жаворонкова, проявившего находчивость в критическую минуту. Он еще раз предупредил личный состав, что вражеская агентура, укрывшаяся на острове, еще попытается доставить нам немало неприятностей. И буквально в тот же вечер мы вновь могли убедиться в этом.