- Я думаю, что вы будете благоразумны. - подвел черту Лученко. - Вы увидите - я буду относиться к вам так, как вы относитесь ко мне. Об остальном вам расскажет Нолан. У вас есть какие-нибудь вопросы?
      Пока Мак-Кейн слушал, он решил, что что-то в Лученко не сходится. Русский пытался быть грубым и жестким, но это у него не получалось. Как у торговца, выполняющего на практике все, что он прочитал в книгах об убеждении клиента - только выразительности не хватает. И, похоже, упоминание о благоразумии скорее для спокойствия Лученко, чем для меня. подумал Мак-Кейн. А этот молчун Майскевик, зачем он здесь? Уж не намек ли на то, как работает структура власти, если кто-то ей не подчиняется? Да, это, пожалуй, именно так. Лученко необходима сильная рука за спиной.
      - Один вопрос. - ответил Мак-Кейн. - Я был арестован, вместе с моей коллегой из службы новостей. Ее зовут Пола Шелмер. Мне ничего не сказали ни о ее здоровье, ни где она находится. Я хотел бы поговорить с комендантом блока, узнать хоть что-нибудь.
      Лученко на секунду поджал губу, затем сделал на листочке в папке какую-то пометку.
      - Я ничего не могу обещать. - ответил он. - Запрос будет передан.
      - Я был бы очень благодарен.
      - Что-нибудь еще?
      - Это все.
      - Отлично. Как я уже сказал, выполняйте правила, и скоро вам станет легче. Как вы со мной, так и я с вами. Вот что я могу вам сказать.
      Мак-Кейн вернулся в переднюю часть камеры, и сел у края стола, слушая оживленную математическую дискуссию Рашаззи и Хабера. Нолан, неслышно следовавший за ним, притянул стул и сел рядом.
      - Хорошо, что здесь еще один американец.
      - Здесь много американцев?
      - Двое, в других камерах. Но мне с ними не о чем говорить. Слишком наглые и горластые. - Нолан все время улыбался, словно избегая казаться раздражающим. Для Мак-Кейна это было чересчур напоказ и дьявольски раздражительно. Но это только его первый день; это он должен сюда вписаться.
      - Так вы из Иллинойса, да? - спросил он. - Я когда-то знал одну девочку из Чикаго...
      - Женщины ничего не соображают в политике.
      - Она занималась не политикой.
      - Все, что им интересно - одежда, еще накраситься и - чужие деньги. Они ничего не соображают.
      - Ну, моя-то была доктором генной инженерии. У нее была компания по изменению ДНК растений.
      - Уродуют природу ради прибыли.
      - Вам, кажется, это не нравится? Вы что-то имеете против того, чтобы накормить людей?
      - Нет, против алчности и преступного корпоративного вандализма.
      Мак-Кейн кивнул. Неожиданно у него пропал интерес поладить с Ноланом.
      - Я, кажется, начинаю понимать, что за правительственным юристом вы были. Или вы и там провалились?
      - Нет, я же сказал, что я вышел из игры, из всей прогнившей системы. Я эмигрировал - в Советский Союз.
      Мак-Кейн с презрением взглянул на него.
      - Ты хочешь сказать, сбежал.
      Нолан вздохнул, как будто выражая понимающее терпение человека, слышавшего это тысячу раз, но все же знающего скрытую истину.
      - Я не предавал мои принципы. - спокойно ответил он. - Американцы всю жизнь молились на свободу и право выбора. Вот я и реализовал свое право выбора. Мой выбор неправилен только потому, что вы с ним не согласны? - он наклонился ближе. - Никто из вас не понимает. Вам всем - нам всем промывали мозги. СССР - богатая и сильная страна. Люди довольны своим правительством, все сообща они строят мир будущего, мир основанный на равенстве и справедливости для всех. Эксплуатации и подавлению придет конец. Это и будет то, а что человечество боролось тысячи лет.
      - И это меня ты называешь промытыми мозгами?
      - Я просто знаю правду.
      Мак-Кейн провел вокруг рукой, указывая на камеру, и подразумевая все остальное снаружи:
      - Что ж, твоя вера вознаграждена. Почему ты попал сюда? Может быть, ты этого хотел? Отлично, веселись.
      Он сделал движение, чтобы встать, но Нолан поймал его за рукав.
      - Это другая история. Я думал, что понял философию социализма, но я ошибался. Мне доказали, что и у меня есть недостатки, о которых я не подозревал. Но они излечимы. Находиться здесь - это часть лечения. Лученко же говорил, что это не тюрьма. И я не думаю об этом, как о тюрьме.
      - Да, это санаторий.
      - Это процесс управляемого просветления - как в монастыре. Очищение.
      - А зачем тогда гулаг и КГБ? Зачем этот рай обнесли колючей проволокой?
      - Это временное явление. Когда мировая революция победит, это изменится.
      - Чушь.
      Нолан кивнул, словно ожидая такого ответа.
      - Может быть, ты изменишь свои взгляды, пока ты здесь. - сказал он, поднимаясь. - Я просто хочу сказать, что если тебе захочется поговорить со мной, то я буду очень рад.
      Мак-Кейн проводил его взглядом, когда Нолан возвратился в дальний конец камеры. Затем поднялся и пошел к своей койке. Мунгабо глядел на него сверху.
      - Я так и думал, что не все американцы похожи на него. Мы с тобой, наверно, сможем подружиться. - он протянул Мак-Кейну руку с розовой ладонью. - Меня зовут Абел
      - Лью.
      - Я слышал, что ты из Айовы?
      - Правильно.
      - Когда нибудь видал, как играют "Нью Йорк Бирз"?
      - "Чикаго Бирз". А Нью Йорк - Янкиз. Ты спутал, наверное.
      - Просто проверял. Ты прошел.
      - Это ничего не доказывает. Подсадной КГБист должен знать такие мелочи.
      - Правильно, но проверка была не в этом. - Мунгабо улыбнулся. - Ты не поверишь, в какое дерьмо они верят. Настоящий русский, притворяясь американцем, не пожал бы мне руку.
      Мак-Кейн усмехнулся в ответ. Действительно, настоящий КГБист должен бы знать, что дерьмо - это дерьмо, и распространенная точка зрения, что все американцы - расисты, используется ТАСС только для "домашнего" распространения. Это говорило и о том, что Мунгабо, вероятнее всего, тоже не подсадной.
      12
      Циркулярная пила врезалась в закаленный алюминиевый сплав с неприятным визгом металла о металл. Звук был тише, пока двигатель работал под нагрузкой, а когда конец уголка упал на кучу обрезков, фреза завыла опять. Мак-Кейн освободил заготовку из тисков и положил ее на стопку, которую должен был просверлить и очистить от заусенец Скэнлон. Затем он поднял очередную необрезанную заготовку и положил ее на станок, чтобы разметить и отцентрировать под пилу. Если он когда-нибудь выберется из Замка, решил Мак-Кейн, он купит себе водяную кровать, потому что уже видеть не может металлических кроватей. Он не мог представить, что можно делать на "Терешковой" с такой уймой металлических кроватей. Не собираются же они превратить всю станцию в тюрьму?
      Кевин Скэнлон был ирландцем, он занимал нижнюю койку напротив Мунгабо и Мак-Кейна в В-3, от души наслаждаясь дополнительным свободным пространством, которое оказалось одним из маленьких, но стоящих удовольствий жизни. Он был замешан в шпионаже для ГРУ - советской военной разведки, которая во многом работает параллельно КГБ - пока был членом ИРА, а потом связался с палестинцами и кубинцами, и в один прекрасный день стал жертвой очередной московской "товарищеской вендетты". У него были редкие волосы, он был стройным, с вытянутым, худым лицом, на фоне которого его глаза становились еще более яркими, особенно когда Скэнлон был в настроении, после страстного обсуждения ирландской истории или обличительных споров о "бриттах". Мак-Кейну пришлось работать с англичанами, когда он служил в НАТО, в Европе, и он нашел их достаточно симпатичными людьми, невзирая на приступы пуританства. Но он придержал это при себе, и в целом он и Скэнлон подружились, особенно с тех пор, когда Лученко назначил их на одну работу.
      - Что бы я щас отдал за пинту портера в баре. - сказал Скэнлон, подняв руку в перчатке и вытирая рукавом лоб.
      - Я думаю, когда ты вернешься, у тебя будут и другие дела.
      - Или Гиннеса. Чистая вода из Лиффей, в Дублине только из нее делают Гиннес. Такого вкуса пиво не имеет нигде в мире.
      - Если вернешься.
      - Сливки. Пена на нем - чистые сливки.
      Где-то у них над головой раздалось два гудка: перерыв на обед. Мак-Кейн нажал красную кнопку и станок остановился. Шум в мастерской постепенно утихал, остальные станки тоже останавливались и работавшие за ними стягивали с себя замасленные комбинезоны, направляясь к двери. Скэнлон обошел вокруг станка, вытирая руки ветошью.
      - Подумай только обо всех этих Иванах и Владимирах, которые будут спокойно спать в кроватях, которые мы им делаем из благотворительных побуждений. Да, отец О'Хэллоран из Баллингэрри может гордиться мной.
      Мак-Кейн повесил свой комбинезон на стеллаж.
      - Так ты оттуда?
      - Да, был когда-то. Как раз тогда я встретил своих первых американцев. Они построили в трех милях от деревни какой-то завод - легкая промышленность, электроника и все такое. Сначала приехали американцы и построили там завод по производству компьютеров, потом немцы и, по-моему, японцы. Мы были не в восторге из-за этого вторжения иностранцев, но они платили хорошие деньги.
      Они вышли из мастерской и пошли вдоль широкого коридора с мрачными, исцарапанными, зелеными стенами. Обед приносили в каждый блок, и ели все вместе.
      - Ну и как вели себя американцы? - поинтересовался Мак-Кейн.
      - Они постоянно ухлестывали за местными девушками и нашим ребятам это не всегда нравилось. Иногда из-за этого бывали и драки. Немцы предпочитали свое пиво, но они слишком любят командовать. Мне больше всего нравились японцы. Вот вежливый народ - всегда улыбнутся и поклонятся, прежде чем выбить тебе все зубы.
      - Я-то думал, что всем этим славились ирландцы.
      - Серьезно?
      - Бабники, любители выпить и не дураки подраться, разве не так говорят?
      - Ты не похож на человека, прислушивающегося к тому, что "говорят". А как насчет тебя? Ты не благословлен ни одним ирландцем в родне?
      - Кто его знает. - уклончиво ответил Мак-Кейн.
      - Интересно. Я-то думал, что все американцы помешались на генеалогии.
      - Я хочу сказать, что больше всего Эрншоу похоже на английское имя.
      - Ммм... да. Я, честно, тоже так думал. Но для англичанина ты чересчур хорош.
      Они вышли из Центра и повернули на улицу Горького, на "юг".
      Стороны света на "Терешковой" определялись так же, как и на Земле. Ось вращения станции определяла направление север - юг, стыковочные узлы станции считались севером. Следуя правилам для нормальной сферической планеты, экваториальная плоскость была перпендикулярна оси вращения, в центре между полюсами, и разделяла вращающуюся часть "Терешковой" на северную и южную зоны, как покрышку, разрезанную вдоль. Линией "экватора" было пересечение этой плоскости с уровнем "моря" в кольце, то есть середина центральной долины. Любой человек, движущийся вдоль "экватора", на "уровне моря" или на более высоких этажах кольца, шел либо на запад, либо на восток. И здесь, как и на Земле, считалось, что когда стоишь к северу лицом, то восток справа, а запад слева. Направление вращения колонии не имело к определению сторон света никакого отношения.
      Замок находился у южной стены колонии, в восточной части Новой Казани. В головной части находились административные помещения и жилье для охраны, и мимо нее проходила дорога и монорельс, дорога находилась на один уровень выше монорельса и въезд в Замок был на уровень выше. С тыла административная секция выходила прямо на главную улицу, называвшуюся улицей Горького. Улица Горького была замкнута в квадрат, отделяя внутренний комплекс, Центр, от окружающих его блоков, которые образовывали остальную часть тюрьмы. Центр также располагался на двух уровнях, в нем были кухня, прачечная, склады, библиотека и мастерские: механическая, сапожная и швейная. Центр окружали шесть блоков заключенных, по два на каждой из оставшихся трех сторон. На восточной стороне за блоками А и В, под "открытым небом" находилась открытая площадка для прогулок. Блоки С и D были отделены, там размещались женщины, для прогулок им была выделена отгороженная сеткой часть площадки; женщины носили голубые балахоны вместо серых. Разделение было не таким уж строгим, заключенные мужчины и женщины часто работали вместе, и в Центре, и на работах за пределами Замка. С ними можно было пообщаться, а при достаточной изобретательности открывались и широкие возможности для любовных диверсий. Но ни одна из женщин, с которыми у Мак-Кейна была возможность перекинуться хоть парой слов, ничего не знала об американке с внешностью Полы.
      Как и предупреждал Лученко, особое внимание уделялось добровольной инициативе. Заключенные могли зарабатывать "очки" за сверхплановую работу, и в тюрьме работал магазин, где эти "очки" можно было реализовать в виде маленькой роскоши - сигарет, сладостей, игр, предметов хобби. Заработанные очки можно было обменять на время работы: когда заключенный тратил немного на развлечения в свое свободное время, оказывалось, что этого времени ему уже мало. Заключенные могли даже одалживать и занимать "очки" друг у друга, используя личные счета в административной компьютерной системе, общеизвестной, как "Биржа". Через Биржу можно было купить скверную водку, подпольный бизнес по ее производству процветал, получить предметы на обмен на "черном рынке" при работе за пределами Замка или оплатить карточный долг. Все это не укладывалось в картину, которая сложилась у Мак-Кейна о русских тюрьмах. Да и зачем, собственно, русским нужно было везти заключенных так далеко? Трудно было поверить в то, что это дешевая рабочая сила для подсобных работ. В этом должно было быть что-то еще.
      Входя в блок В с улицы Горького, Мак-Кейн и Скэнлон наткнулись на двух сокамерников из В-3, Оскара Смовака и Лео Воргаса.
      - Два очка, я ставлю два очка! - объявил Оскар Смовак Воргасу, когда они присоединились к очереди со своими металлическими мисками. Впереди дежурный по кухне, в халате едва ли не грязнее комбинезонов их механической мастерской, выгружал обед из тележки на резиновом ходу, с множеством лючков и крышек, чем-то напоминающей небольшой броневик.
      - Ни один рысак не проходил милю быстрее, чем минута пятьдесят. Три очка! - Смовак был чехом, коренастый, крепкий, не человек, а снаряд, черноволосый, с румяным лицом и темными глазами, сверкающими поверх бороды Фиделя Кастро. Его громкий голос резал слух, но чаще от жизнелюбия, чем от нахрапистости. Он утверждал, что арестован за то, что его родственник фотографировал погрузку ракет на русскую подводную лодку в Мурманске.
      Лео Воргас был литовцем, около сорока, с открытым лицом, высоким лбом и худой. Волосы песочного цвета и светлые круглые глаза на розовом лице. В нагрудном кармане его куртки всегда торчал футляр от очков, линейка и ручки, больше, чем могло кому-нибудь понадобиться. Он приобрел дурную славу в качестве правительственного статистика, подрабатывая тем, что продавал секреты советских экономических катастроф западным журналистам, которые платили за них больше, чем ему предлагали западные разведки.
      - Минута сорок восемь с чем-то. - настаивал Воргас. - Я помню, я читал. Вот - украинец из Ф-десять - он показывал мне книгу. Спроси у него, он скажет.
      - Ах! - вскричал Смовак - Это был иноходец, а не рысак. Ни один иноходец не вышел за минуту пятьдесят. Проверь, Лео. Ты проиграл.
      - Ба. Так это ж одно и то же.
      - Это не одно и то же. Рысаки одновременно ставят на землю противоположные по диагонали ноги, а иноходцы - ноги с одной стороны.
      - Но тележки-то одинаковые? Конечно, одно и то же. Ничья.
      - А, ерунда.
      Они взяли каждый по два черпака терпимой смеси картофеля, капусты и нескольких кусочков баранины, тарелку с двумя кусками черного хлеба с маргарином, кусок сосиски, яблоко и кружку черного чая и понесли все это к одному из столов.
      - А что ты скажешь, американец? - спросил Смовак, бросив на Мак-Кейна неожиданно пристальный взгляд. - Ты что-нибудь понимаешь в скачках?
      - Нет... Это не моя область.
      - Странно. Я думал, что в Америке скачки популярны. У русских с американцами был общий интерес к скачкам еще до революции.
      - Я не знал этого.
      - Конечно. Две огромных страны, с плохими дорогами, по которым не пройдет тяжелый дилижанс - пока не появились железные дороги, растили лошадей, чтобы возить легкие повозки на большие расстояния. Ты хочешь сказать, что не знал этого? - Мак-Кейн кивнул и продолжал есть. - А имя Сэма Кэтона для тебя что-нибудь значит?
      - Первый раз слышу.
      - Почему бы тебе не сказать прямо, Оскар - раздраженно сказал Воргас. - Скажи ему, что ты сомневаешься, американец ли он вообще.
      - Ну, я ведь тоже раньше его не встречал. - вмешался Скэнлон. Оскар, может, ты отстанешь от Лью? Он же только что попал сюда, Господи. Это что еще за чехословацкое гостеприимство?
      - Кевин прав. - добавил Воргас. - Это место будит недоверие. Благоразумие - это великолепно, но оно может зайти слишком далеко.
      - И как же ты станешь приви, если ты не веришь людям? - спросил Скэнлон. Воргас рассмеялся.
      Мак-Кейн слышал это выражение уже не в первый раз. Это было выражение Лученко, и, похоже, какая-то шутка среди заключенных.
      - Что такое приви? - спросил он, глядя на остальных.
      - Тебе что, никто не сказал? - спросил Воргас. Мак-Кейн покачал головой.
      - Привилегированный заключенный. Ты относишься к обычной категории. ответил Смовак.
      - Они живут на поверхности. - добавил Воргас.
      Было ясно, что для Мак-Кейна это много не значит, тогда Скэнлон объяснил:
      - Над нами в Замке существует верхний уровень. Там живут в домах с травой вокруг, с деревьями, а не упакованные в камеры, как мы. Им нужно меньше работать, у них больше свободы. И - добавил он с ухмылкой - женщины и мужчины живут вместе. Если тебя чем-то можно привлечь, то наверное, этим. Мунгабо, бедный парень, прямо сходит с ума, как подумает об этом.
      - И у них там есть даже пляж. - сказал Воргас.
      - Пляж! - повторил Смовак, словно Мак-Кейн усомнился в этом. Мак-Кейн остолбенело смотрел на них.
      - Видишь ли, рядом с нами, между Замком и городом, стоит резервуар с водой. Она течет через зону отдыха между Новой Казанью и агрозоной. Ну, и у приви, там наверху, пляж.
      - А что за люди эти приви?
      - Класс профессионалов в бесклассовом обществе. - ответил Смовак.
      Воргас кивнул.
      - Ученые, учителя, эти - диссиденты, которых партия держит здесь, чтобы они не путались под ногами, но и не поднимали много шуму. Они боятся, что потом это будет для них плохой рекламой.
      - В страхе от ветра перемен, дующего в грозных залах Кремля лирически процитировал Скэнлон.
      Мак-Кейн усмехнулся, пережевывая хлеб. Он был тяжелым, из грубой муки.
      - А отсюда можно получить повышение?
      - Бывает, - сказал Скэнлон, - но редко. Многие, вроде Лученко, живут надеждой, но выбирают немногих.
      Мак-Кейн отстраненно кивнул. Значит, и у старосты камеры, и у старосты блока тоже были свои поощрения. Это укладывалось в общую схему, но все-таки не проливало света на вопрос - почему?
      - А зачем вообще это нужно? - спросил он. - Зачем это место здесь, и почему здесь такие порядки? - соседи обменялись быстрыми взглядами и наступила секундная пауза. Мак-Кейн был, очевидно, не первым, который задавал такие вопросы.
      - Прогрессивная психология. - объявил Воргас. - Я думаю, это эксперимент, о котором мечтали психологи КГБ. Новый подход к изменению поведения. - Он наклонился вперед и заговорил чуть тише. - Оглянитесь вокруг. Здесь нет ни одного обычного преступника или хулигана. Все они потенциально полезные люди. Подумайте о преимуществах, которые можно получить, если перевоспитать всех этих людей и обратить их знания на пользу государству. - Он неопределенно махнул в потолок ложкой. Изоляция. Все направлено на осознание новой перспективы - оазис человечества в открытом космосе, необъятность Вселенной и ничтожность человека и тому подобное. Нам необходимо понять, что мы все одинаковы внутри и начать работать сообща... Во всяком случае я так думаю. - он снова уткнулся в тарелку.
      Мак-Кейн слушал, но речь его не убедила. Это могло объяснить существование приви с их домиками и пляжем, но все остальное? С нижней койки в В-3 был виден огромный кусок необъятности Вселенной.
      - Но зачем так усложнять все это? - спросил Смовак. - Русские на столетие отстали от времени. Они открывают методы, которыми весь остальной мир пользуется уже многие годы, и не хотят признать это. И поэтому они устроили, тихо и спокойно, этот эксперимент, там, где он не привлечет внимания, так что его можно будет спокойно прикрыть, если что-то пойдет не так. В этом - все русские.
      - Ах, даже так? - возразил Скэнлон. - Я вот тут вдохновенно, совсем как Лео говорил, сижу и думаю - почему им не поступать, как всему остальному миру, отправляя бунтарей как можно дальше, чтобы они не могли причинить зла? Разве Бриты не отправили половину самих себя за моря и по всему миру, потому что среди них не было ни одного порядочного? Я не согласен ни с одним из вас. Реактивные самолеты и телефон немного приблизили Сибирь, но только немного.
      Мак-Кейн в молчании дожевывал свою баранину. Он прислушивался к ответам, и не верил ни одному из них. Интересно, что люди, дававшие эти ответы, судя по всему, тоже в них не верили. Но это были безопасные ответы. Итог был прост - в этом месте никто никому не верит.
      Может быть, в этом и было все дело.
      13
      Мак-Кейн раздумывал над какой-то диаграммой, сидя за столом в центре передней секции. Над ним, на верней койке, Мунгабо любовался пополнением в своей сексуальной коллекции. Страсть Мунгабо ко всему американскому - что не пошло ему на пользу в трибунале, - как выяснилось, брала свое начало в американских порнофильмах, героев которых он считал типичными представителями общества, ну, скажем, Новой Англии.
      - Эй, Лью, что ты скажешь об этой попочке? - задумчиво позвал он Мак-Кейна. - Я не видел более возбуждающего зрелища. Ты когда нибудь трахался с такой в Штатах?
      - Каждый день - отозвался Мак-Кейн через плечо. - В гостиницах их выдают бесплатно, по одной на комнату. Черт, а в колледже у меня была даже лучше, чем эта.
      Мунгабо вздохнул и опять уставился на фотографию. Раньше он не понимал, почему русским так хочется завоевать Запад. Теперь все становилось на свои места.
      Мак-Кейн рисовал систему зеркал, с помощью которой солнечный свет освещал внутренность колонии. Все началось с идеи, которая пришла в голову Скэнлону в мастерской. Скэнлон попытался начертить схему, но ему не хватало знания деталей, а Мак-Кейн мог воспользоваться тем, что запомнил во время подготовки к миссии.
      Первым компонентом системы зеркал было большое круглое зеркало, которое висело в космосе на расстоянии мили от станции, на ее оси, как огромный офтальмоскоп, который раньше носили на голове окулисты. Оно отражало солнечный свет кольцевым пучком, и системы коррекции регулировали его положение в пространстве так, чтобы это кольцо отраженного света падало вдоль оси станции. Здесь свет отражался от кольца из плоских вторичных зеркал и радиально шел к кольцу станции, где система похожих на жалюзи отражателей направляла его непосредственно внутрь кольца. Внутрь попадали только свет и тепло, космические лучи блокировались. Система отражателей в кольце могла работать независимо, освещая или затемняя разные части станции.
      Луч света проходил путь от Солнца к основному зеркалу, потом от основного зеркала к вторичным зеркалам на оси, и после еще нескольких отражений наконец-то падал на "землю" внутри станции. Скэнлону пришло в голову, что если направить изнутри на отражатели луч лазера, то он проделает тот же путь, но в другом направлении. Это могло быть средством связи с внешним миром, если, конечно, тот, кому предназначается послание, будет ожидать его, что значило - перед этим его надо предупредить, и круг замыкался. Кроме того, ни Скэнлон, ни Мак-Кейн не знали, работоспособна ли вообще эта идея. Это было больше по части Полы.
      Он откинулся на спинку стула, грызя карандаш. На койке Хабер с Рашаззи возились с импровизированной конструкцией из линз и зеркал. Похоже, у них был неистощимый запас материалов для создания разнообразнейших машин Руба Голдберга (Руб Голдберг - американский художник-карикатурист, придумывавший невероятные машины, достигавшие простой цели очень смешным и сложным путем - прим. перев), которые они делали, чтобы проиллюстрировать непонятные вещи о которых они все время разговаривали. Они могут сказать, сработает наша идея или нет, подумал Мак-Кейн. Но как подойти к ним с этим? Инстинкт говорил ему, что кто-кто, а они - чистые. Но как ему убедить их в том, что и он - не подставной?
      Теперь он был уверен, что Рашаззи - не биолог, хотя израильтянин и держал в умывальной клетку с белыми мышами; Лученко он объяснил, что это для кормлению. Но в одном или двух разговорах он употреблял жаргонное словечко, которое Мак-Кейн часто слышал в Пентагоне - этим словом обозначали рентгеновский лазер для уничтожения покрытых прочным защитным слоем боеголовок ракет, и Мак-Кейн был уверен, что он как-то был связан с обороной.
      Кем был Хабер, Мак-Кейну было неясно. Хабер говорил, что он был задержан в Москве и обвинен в передаче советских военных секретов во время научной поездки. Судя по его разговорам, он был одним из всезнаек, принадлежащих к старой классической школе ученых.
      Основной проблемой было всеобщее недоверие. Поощряя взаимное недоверие между своими врагами и гражданами, русские делали невозможным появление организованной оппозиции. Кроме того, подчинение было частью русского национального характера, благодаря чему тоталитаризм продержался там чуть ли не сто лет. Но Мак-Кейн не был русским и вести себя так, как ему приказывали - это было не в его привычках. Ему нужен был какой-то путь - любая зацепка - чтобы обмануть систему. Но как? Побег, обычное средство в такой ситуации, был явно невозможен; слепая ярость разрушения - не в его духе. Что оставалось еще? С чего бы он ни начал, прежде всего ему придется выяснить, кто здесь - его друзья.
      - Слушай, Лью, если американцы будут делать космическую колонию, там ведь не будет такой... стерильности? - окликнул его Мунгабо с верхней койки.
      Вопрос застал Мак-Кейна врасплох.
      - Что? Не знаю... Что ты имеешь в виду - стерильности?
      - Ну глянь вокруг. Все живут в красивых чистых пристойных домиках, делают чистую и пристойную работу, потом играют в парках в полезные игры, дети сидят в чистеньких школах аккуратными рядами... Это какой-то профессор или соци... о-лог придумал, чтобы так люди жили. А у людей-то не спросили. Живешь, как в музее... Что толку быть пристойным статистическим гражданином?
      Мак-Кейн повернулся к нему и оперся локтем об спинку стула.
      - А что бы ты сделал, если бы от тебя это зависело?
      - Черт, да я бы добавил немножко ночной житухи в эти чистюльные города - несколько баров, может быть, стрип-клуб, ну, те штуки, которые делают настоящий город городом. Чтоб люди могли быть честными людьми из мяса и крови, понятно? Как у американцев, так ведь?
      Может быть. - ответил Мак-Кейн. - Хотя в обоих случаях это, наверное, крайности.
      - Я помню, когда я был малым, в Зиганде, к нам из самого Бостона приезжал проповедник, чтобы спасти нас от ада. И он сказал нам, что Америка - вторая избранная Богом страна. А знаешь, как он до этого додумался?
      - Как?
      - Он сказал, что было откровение, и что США - в самом центре Иерусалима. (Труднопереводимая игра слов: USA - JerUSAlem - прим. перев.) Как тебе, а?
      Мак-Кейн моргнул, отвернулся на мгновение, а потом возразил:
      - Это тот самый бог, который вставил задницу в Массачусетс? (Еще один пример игры слов: ass(задница)-Massachusetts - прим. перев.)
      Мунгабо захохотал.
      - Я этого еще не слышал. Но ты знаешь, Лью, все эти дела, о которых говорят ребята вроде этого проповедника - это самая хитро придуманная афера в мире. Смотри, они торгуют вечностью, и вознаграждением там, когда-нибудь потом, так? И от жалоб покупателей они застрахованы, и в суд на них не подашь. Кто последний вернулся оттуда, чтобы сказать остальным вас обманули, там все не так, как рассказывают?
      - Я над этим никогда не задумывался. - ответил Мак-Кейн. - Это не та область, которой я интересовался.
      Разз, Хабер, Мунгабо и Скэнлон, вероятно, в порядке, решил Мак-Кейн. А что с Ко?... Он до сих пор не был уверен. Настолько невозмутимый, насколько может быть китаец, Ко был философом, наблюдающим за жизнью - и следовательно, за всеми и за всем. У него была неисчислимая родня, похоже, в любом уголке Земли. Никто не знал, за что он попал в Замок. Многие говорили, что он подсадной, и это очевидно, другие возражали, что ни один подсадной не будет столь очевиден.
      А что с остальными? Мак-Кейн повернулся на стуле и посмотрел в камеру. Нолан - слишком прозрачен. Это декорация, а кто же здесь настоящий? Лученко, конечно, исключался из списка потенциальных союзников. Вместе с Лученко Мак-Кейн вычеркнул и группу людей, которые постоянно кружились вокруг него, кроме Нолана и болгарина Майскевика, туда входили поляк Боровский и сумрачный француз Тоген.
      Несмотря на то, что все видеть и все слышать входило в прямые обязанности старосты, Мак-Кейн обнаружил, что староста, обычно за некую мзду, может закрыть глаза на кое-какие вещи. Подпольное производство самогона и черный рынок с городом не могли существовать без их ведома; однажды он слышал, что староста другой камеры покрывал заключенного, когда тот не вышел на работу. Зачем старосте рисковать своими привилегиями, не получая ничего взамен? Это не укладывалось в рамки. Скорее всего, это была тайная часть их работы, но если так - тогда все меры безопасности и палочная дисциплина в большой степени были показными, для внешнего эффекта. Что это все могло означать?
      - Ну вот. Не помяни имени Господня всуе. - проворчал Мунгабо. К ним приближался Нолан, он шел через соседнюю секцию, где Смовак и Воргас играли в шахматы. Подойдя, он уселся за стол, за несколько стульев от Мак-Кейна. Мак-Кейн свернул листок с рисунком и сунул его в карман.
      - Ну, как вам здесь? - обыденным тоном поинтересовался Нолан.
      - Я знал места и получше.
      - Здесь вовсе не так плохо.