Но хотя Пражская операция действительно началась с предательства немецких союзников и закончилась гибелью 1-й дивизии РОА, мы не можем ограничиться при ее оценке лишь негативными факторами. На фоне последних дней войны решение об участии в Пражском восстании выглядит отчаянной попыткой спасти дивизию от гибели. Интересно отметить, что два очевидца событий с немецкой стороны проявили глубокое понимание причин и мотивов этого решения. Правда, представитель Главного управления СС при Власове доктор Крёгер не согласен с выдвигаемым многими русскими доводом, что отношение немцев к Освободительному движению в предыдущие годы не обязывало Буняченко соблюдать верность заключенному с ними союзу{548}. Такая аргументация, по мнению Крёгера, лишь подрывает репутацию русских, которые погибли "как офицеры и люди чести", это как бы признание их ненадежности и неумения сохранять верность каким-либо союзам: ведь именно так характеризует их генерал армии Штеменко, говоря о том, что никто не мог знать, когда и против кого обратят они оружие. Но Крёгер совершенно справедливо подчеркивает, что Буняченко и его солдаты были поистине "в отчаянном положении... худшем, чем положение немцев", и осуждать их отчаянные попытки спастись было бы "ханжеством".
      Об этом же говорит и Швеннингер, во время Пражской операции интернированный в штабе 1-й дивизии. Хотя дивизия в те дни воевала против немцев, к Швеннингеру относились с прежним дружелюбием и почтением. Разумеется, будучи немецким офицером, Швеннингер решительно высказался против участия в Пражском восстании, но по-человечески он понимал, что Буняченко решился на этот "отчаянный шаг.. не из-за слепой ненависти к Германии и немцам; им руководила страстная озабоченность судьбами вверенных ему солдат". После разъяснении подполковника Николаева Швеннингер даже какое-то время верил в успех задуманного Буняченко предприятия{549}. После войны Швеннингер заявил, что осуждать Буняченко, его людей и власовское движение как таковое на основе пражских событий было бы несправедливо.
      Вопрос об историческом значении Пражской операции следует рассматривать, исходя лишь из действительного вклада власовцев в Пражское восстание, независимо от верности русских союзу с немцами и успеха собственно плана Буняченко. Вступив в борьбу в критический момент, 1-я дивизия РОА сумела занять, за исключением нескольких островков немецкого сопротивления, всю западную часть Праги и обширный район на восточном берегу Влтавы до Страшнице. Сил РОА было недостаточно для того, чтобы занять весь город, но, разрезав город на две части, они помешали соединению немецких резервов с севера и юга. С. Ауски справедливо замечает, что, если бы не 1-я дивизия РОА, немцам удалось бы 6 мая занять западные районы Праги, а 7-го - полностью подавить восстание{550}. Даже неожиданное прекращение боевых действий в ночь на 8 мая и отход частей РОА из города имели положительные последствия, косвенно способствуя соглашению ЧНС с генералом Туссеном о беспрепятственном выводе немецких войск. И наконец какие бы возражения и споры ни вызывало решение генерал-майора Буняченко, оно стало частью истории, поскольку из хронологии событий тех дней непреложно следует, что именно 1-й дивизии РОА принадлежит основная - если не вся - заслуга в освобождении Праги от немцев. Такова историческая правда. Версия же советской историографии, по которой Прагу освободили войска 1-го Украинского фронта маршала Конева, не выдерживает научной критики и является всего лишь легендой{551}.
      Глава 10.
      Конец Южной группы РОА
      В феврале 1945 года генерал-майор Трухин добился от Главного управления СС разрешения на перевод армейского штаба РОА из Берлина в Хейберг, и теперь почти все силы РОА можно было стянуть в Вюртемберге. На учебном полигоне в Мюнзингене завершала комплектование 1-я дивизия, на учебном полигоне в Хейберге формировалась 2-я и начиналось формирование 3-й. Офицерский резерв, офицерская школа, запасная бригада и другие части тоже находились в районе Мюнзинген - Хейберг; в Берлине остались лишь подразделения армейского штаба, не принимающие участия в выполнении поставленной задачи. Правда, приказ КОНР от 28 марта о сосредоточении всех частей РОА "в богемских лесах" в районе Линц - Будвайс был нарушен переводом 1-й дивизии в район группы армий "Висла", но лишь временно, так как генерал-майор Буняченко отказался подчиняться немцам и прошел со своей дивизией в Богемию. 10 апреля южная группа РОА, находившаяся в Швабском Альбе, получила приказ о перемещении в район Линца. 19 (по некоторым источникам - 17) апреля колонны двинулись из Хейберга на юго-восток в направлении Меммингена{552}. Начальник штабов формирования полковник Герре сумел на первых порах обеспечить войскам довольствие из армейских управлений продовольственного снабжения округа Ульм, где еще имелись изрядные запасы, так что марш проходил вполне удовлетворительно. Даже запасная бригада, оснащенная довольно плохо, сумела показать неплохие результаты и снискать одобрение Трухина. В целом, однако, перемещение южной группы в Богемию проходило не так гладко, как переход 1-й дивизии РОА на Одерский фронт месяц тому назад: это объясняется опасностью воздушных налетов и возрастающими с каждым днем трудностями со снабжением. Коща полковник Герре обратился к командующему округом в Мюнхене генералу Крибелю с просьбой о довольствии для войск РОА, тот прямо заявил, что не может дать русским "ни грамма хлеба, ни капли бензина"{553}. Чтобы не допустить перехода армии численностью около 25 тысяч человек на самообеспечение со всеми вытекающими отсюда последствиями, пришлось прервать пеший поход и ехать по железной дороге.
      Погрузка на поезда очень пугала русских офицеров, опасавшихся хаоса и дезорганизации вследствие рассредоточения формирований. Так же как в свое время Буняченко, генерал-майор Зверев попытался помешать погрузке, утверждая, что американские танки, по дошедшим до него слухам, уже достигли района вокзала^. И только когда командир немецкой группы связи майор Кайлинг доказал ему, что хозяином положения в этом районе пока еще является вермахт, формирования удалось в ночь на 25 апреля посадить в поезда на линии Мемминген - Бухлое. Погрузка проводилась под прикрытием противотанкового артиллерийского дивизиона 2-й дивизии и других хорошо вооруженных подразделений. Но некоторые части самовольно пустились в путь пешим порядком. У Ландсберга к ним присоединились идущие на восток узники концентрационных лагерей, их переодели в форму РОА. Офицерским патрулям и полевой жандармерии пришлось прочесать колонны и дать командирам строгие приказы погрузить людей в эшелоны. Наконец, после трудного пути поезда 29 апреля прибыли в место назначения - Линц. По расчетам немецких командных инстанций, войска южной группы РОА по прибытии в этот район должны были оказаться в подчинении группе армий "Юг". Это противоречило желаниям армейского штаба РОА, но никакого практического значения это требование все равно не имело. Командующий группой армий "Юг" генерал-полковник Рендулич "очень любезно" принял Трухина в своей штаб-квартире под Линцем и дал согласие на ускоренную доставку недостающего оснащения и вооружения. Так как никаких возможностей для применения 2-й дивизии Рендулич не видел, было решено, что войска двинутся на Тржебон, к востоку от Будвайса, где займут оборонительные позиции, завершат формирование и будут ждать развития событий. Настроение в армии было еще вполне боевое, и в Дойч-Бенешау полки во всем блеске прошли парадом перед своим дивизионным командиром.
      Стягивание всех частей РОА в одном районе и их объединение с Казачьим корпусом в этот период связаны также с усилиями командиров РОА установить контакт с западными державами. После провала всех предыдущих попыток оставалось последнее средство - наглядно продемонстрировать союзникам значение Освободительной армии. Активную деятельность в этом направлении развернул Жеребков{554} - сначала за спиной у недоверчивых немцев, а с апреля 1945 года - с одобрения Главного управления СС{555}. Юрий Сергеевич Жеребков, сын генерала русской царской армии, видный деятель русской эмиграции во Франции, уехал из Парижа и примкнул к Освободительному движению. В рамках главного организационного управления КОНР, подчинявшегося генерал-майору Малышкину, он сначала руководил "отделом связи с правительственными учреждениями", а с марта 1945 года, когда немцы полностью признали Власова, стал начальником подчиненного непосредственно Власову отдела внешних сношений, то есть фактически занимал пост министра иностранных дел КОНР, и в его задачи входило также представительство при германском министерстве иностранных дел. Жеребков с самого начала мечтал назначить в нейтральные страны представителей КОНР, во-первых, для того, чтобы разъяснять общественности и правительственным учреждениям сущность и цели Освободительного движения, а во-вторых (что было не менее важно), чтобы незаметно установить контакты с западными державами, в которых руководство РОА все еще ошибочно видело возможных союзников.
      Еще в конце 1944 года правительство рейха передало союзникам требование предоставить добровольцам, служащим в вермахте, статус немецких военнопленных{556}, и госдепартамент признал это требование отвечающим международному праву. В январе 1945 года Жеребков обратился в министерство иностранных дел и Главное управление СС с просьбой разрешить ему установить контакт с Международным Красным Крестом (МКК) в Женеве. Он обосновал свою просьбу желанием выяснить судьбу попавших в плен к союзникам членов добровольческих формирований, за которых КОНР считал себя ответственным, хотя, строго говоря, они не являлись солдатами власовской армии. 26 февраля 1945 года, когда уже началась выдача добровольцев русского происхождения, служивших в вермахте, Жеребков передал берлинскому представителю МКК доктору Лениху меморандум КОНР с просьбой обратить внимание союзных держав на еще одно обстоятельство{557} - на политический характер Освободительного движения: это могло явиться основанием для предоставления солдатам РОА традиционного в западных странах политического убежища. В меморандуме указывалось, что в случае выдачи советским властям солдат РОА ожидает мучительная смерть.
      К этому времени делегация МКК в Лондоне уже по собственной инициативе обратилась к английскому правительству, однако ответа не дождалась. 13 апреля 1945 года, подтвердив через доктора Лениха получение меморандума, доктор Буркхардт указал на особые трудности, возникающие при обсуждении проблем добровольцев с западными державами, и заметил, что было бы очень полезно, если бы КОНР в качестве ответной услуги обратился к рейхсфюреру СС с ходатайством об улучшении условий для заключенных концентрационных лагерей. Из этого можно заключить, что в Женеве Власова считали достаточно влиятельной фигурой, способной оказать услугу в столь важном деле. И действительно, Власов без колебаний пустил в ход весь свой авторитет. 17 апреля он в присутствии генерал-лейтенанта Ашенбреннера попросил оберфюрера СС Крёгера передать ходатайство МКК Гиммлеру, добавив, что КОНР целиком и полностью присоединяется к нему.
      Обращение к МКК по вопросу о военнопленных преследовало цель установить связь с англо-американцами. Этой же цели должна была послужить и поездка Жеребкова в Швейцарию, задуманная самим Власовым, с тем чтобы через посредников вступить в переговоры с дипломатическими представительствами Великобритании и США в Берне. Выездная виза была выдана Жеребкову 12 апреля государственным секретарем министерства иностранных дел бароном фон Штенграхтом, а швейцарский поверенный в Берлине советник посольства доктор Цендер, много лет проживший в России и с явной симпатией относившийся к Русскому освободительному движению, ходатайствовал за Жеребкова в Берне. Но, несмотря на его вмешательство, швейцарское правительство, опасаясь вызвать недовольство Советского Союза, отказало представителю КОНР во въездной визе. Жеребков получил лишь рекомендательное письмо доктора Цендера и совет самому попытать счастья на границе - то же самое порекомендовал ему представитель МКК доктор Мартин. Власов, в эти дни находившийся в Фернпассе, 27 апреля составил доверенность, в которой назначал Жеребкова начальником дипломатической и иностранной службы КОНР и поручал ему ведение всех переговоров с швейцарскими, испанскими, французскими, английскими и американскими властями, дипломатическими и военными кругами и Международным Красным Крестом{558}. Но, разумеется, в последние дни войны такая миссия вряд ли могла увенчаться успехом: Жеребкову не удалось даже уговорить пограничников пропустить его через границу.
      Правда, используя в интересах Освободительного движения свои обширные международные связи, Жеребков заблаговременно предпринял кое-какие шаги. В частности, он обратился к Густаву Нобелю, с которым когда-то познакомился в Париже. В марте 1945 года Жеребков написал Нобелю письмо, которое военный атташе Швеции в Берлине полковник фон Данефельд вызвался отправить курьерской почтой в Швецию. Еще более обещающими выглядели перспективы в Испании: генерал Франко, дипломаты которого в Берлине проявили интерес к Освободительному движению, не скрывал симпатий к Власову. Несколько офицеров из окружения Власова участвовали в испанской войне на стороне инсургентов: например, полковник Сахаров, бывший некоторое время адъютантом Власова, и капитан барон Людингхаузен-Вольф, офицер для особых поручений в армейском штабе. К тому же Жеребков в бытность свою в Париже был хорошо знаком с генералом графом Ниродом, дядей графини Кудашевой, жены недавно назначенного американского посла в Мадриде Нормана Армура. В марте 1945 года Жеребков передал испанскому дипломату письмо для графа Нирода с настоятельной просьбой использовать все его личные связи в США и Англии, чтобы спасти от гибели Освободительное движение. 27 апреля Власов вручил Жеребкову доверенность и письмо к Франко и через сопровождающего его немецкого офицера обеспечил Жеребкову самолет на ближайшем аэродроме в Инсбруке.
      Но поездка Жеребкова в Испанию так и не состоялась, безрезультатными оказались и все прочие попытки связаться с союзниками. Нам известно о нескольких таких попытках. В январе 1945 года швейцарский журналист Брюшвайлер предложил Жеребкову по своим каналам передать западным союзникам в Швейцарии меморандум с разъяснением целей и сути Русского освободительного движения и напечатать серию статей о РОА в "Нойе Цюрхер Цайтунг". Статьи так и не появились: очевидно, их не пропустила цензура. В марте 1945-го всемирно известный ученый Вышеславцев после встречи с Власовым в Карлсбаде отправился в Швейцарию с той же миссией. И наконец, профессор права Рашхофер и профессор философии Эйбл уговаривали Власова обратиться по пражскому радио с призывом к собравшейся в Сан-Франциско сессии Лиги наций и разъяснить мировой общественности суть политического движения, цели которого базируются на демократических принципах. Государственный министр Франк не возражал против содержания заявления, составленного Рашхофером и Эйблом вместе с Жеребковым, но не счел возможным дать разрешение на такой "в высшей степени политический акт", тем более что в тексте обращения говорилось, среди прочего, о равноправии евреев в будущем русском государстве.
      Помочь спасти РОА пытался и архиепископ митрополит Анастасий, глава Православной русской церкви за рубежом. 19 ноября 1944 года он вместе с митрополитом Германии Серафимом отслужил в православной церкви в Берлине торжественный молебен в честь провозглашения Пражского манифеста{559}. В феврале 1945 года Анастасий, находясь в Карлсбаде, готовился к поездке в Швейцарию по делам церкви, и генерал-майор Мальцев, воспользовавшись разговором о роли военных священников в ВВС РОА, посвятил его в планы Власова установить контакт с союзниками и просил его о помощи{560}. Митрополит, горячо сочувствовавший Освободительному движению, заверил Мальцева, что, если поездка в Швейцарию состоится, он сделает все возможное, чтобы лично или через посредников связаться с союзниками и помочь своим страждущим соотечественникам.
      В течение весны 1945 года было предпринято также несколько попыток установить непосредственный контакт с наступающими войсками союзников, на сей раз с целью достичь соглашения о капитуляции с единственным условием не выдавать членов РОА Советам. В последние дни апреля в Фюссене, куда перебрался КОНР, Власов, генералы Малышкин, Жиленков, Боярский, уполномоченный немецкий генерал Ашенбреннер и капитан Штрик-Штрикфельдт обсудили дальнейшие действиян. Все склонялись к предложению Ашенбреннера немедленно послать парламентеров к американцам и договориться о капитуляции. 29 апреля генерал-майор Малышкин и капитан Штрик-Штрикфельдт (под именем полковника Веревкина) в качестве переводчика перешли линию фронта. Американские офицеры встретили их вполне корректно, но тут же обнаружилось их полное непонимание проблемы (они ничего не знали о РОА). Малышкину представилась возможность подробно обсудить проблемы Русского освободительного движения с командующим 7-й армией генералом Пэтчем. В разговоре выяснилось отрицательное отношение американцев к тому, что русские добровольческие соединения воевали во Франции и Италии против союзных войск, и Малышкину пришлось положить немало труда на то, чтобы убедить их, что эти добровольцы в немецких формах с эмблемой "РОА" на левом (а не на правом) рукаве подчинялись исключительно немцам и не имели никакого отношения к власовской армии. После беседы генерал Пэтч заверил Малышкина в своих личных симпатиях, однако взять на себя ответственность в решении этих вопросов не решился. Он мог лишь пообещать обращаться с солдатами РОА после капитуляции как с военнопленными, но решение их дальнейшей судьбы оставалось за Вашингтоном.
      Одновременно штурмбаннфюрер СС фон Сивере и капитан РОА барон Людингхаузен-Вольф предприняли попытку передать меморандум Власова главнокомандующему союзными силами в Средиземноморье фельдмаршалу Александеру. Сивере когда-то воевал под началом подполковника Александера в прибалтийском ландсвере против большевиков и теперь надеялся договориться с фельдмаршалом благодаря этим старинным связям. Но оба посланца были доставлены к офицеру разведки и после короткого допроса интернированы{561}.
      В свою очередь, генерал-майор Трухин перед отходом южной группы РОА из Хейберга тоже попытался установить связь с союзниками. Он поручил начальнику 2-й секции отдела разведки штаба армии капитану Лапину сообщить американским войскам дислокацию частей РОА в Южной Германии и одновременно попросить их о предоставлении политического убежища, так как в противном случае солдатам обеспечена верная гибель{562}. Лапин нес американцам послание КОНР с заготовленным текстом листовки, которую следовало сбросить над частями в случае согласия американцев на единственное условие капитуляции - не выдавать власовцев Советам. Но Лапин бесследно исчез, и 28 апреля Трухин послал еще одного офицера разведки, капитана Денисова, который оказался удачливее и сумел добраться до американцев. В первые дни мая его вполне доброжелательно допросил начальник контрразведки американской 7-й армии, но никаких результатов эта беседа не возымела.
      Между тем в армейском штабе, который после кратковременного пребывания в Будвайсе в начале мая 1945 года был переведен на австрийскую территорию, в Райнбах между Будвайсом и Линцем, продолжались оживленные дебаты{563}. Было решено, что следует немедленно восстановить прерванную связь с Власовым и 1-й дивизией РОА. С этой целью генерал-майор Шаповалов 3 мая отправился в Немецкий Брод на аэродром ВВС РОА и вылетел оттуда в штаб-квартиру 1-й дивизии в Сухомасти, ще приземлился 4 мая{564}. В тот же день в армейском штабе было принято решение немедленно официально объявить о капитуляции перед приближающимися американскими войсками, разъяснив при этом американцам, что РОА - не войска вермахта, а самостоятельные национальные вооруженные силы. Речь шла, следовательно, о том, чтобы при капитуляции узаконить существование РОА как политической организации. 4 мая генерал-майору Ассбергу и полковнику Позднякову была выдана генеральная доверенность на французском языке, подписанная заместителем командующего РОА и членом президиума КОНР генерал-майором Трухиным и членами КОНР генерал-майорами Боярским и Меандровым, майором Ю. А. Музыченко и профессором истории капитаном В. М. Гречко{565}. Перед парламентерами была поставлена задача ознакомить союзные армии с целями Русского освободительного движения, олицетворением которых являлся КОНР под председательством командующего Вооруженными силами генерал-лейтенанта Андрея Власова, и заверить их, что РОА ни при каких обстоятельствах не вступит в вооруженный конфликт с англоамериканскими войсками.
      Вечером 4 мая парламентеры вышли из Райнбаха и не без труда пересекли линию фронта{566}. Их провели к командиру 11-й танковой дивизии бригадному генералу Дейгеру, и тот беседовал с ними в присутствии начальника отдела разведки подполковника Слейдена. Дейгер принял предложение о капитуляции и внимательно выслушал разъяснения генерала Ассберга, но, переговорив с вышестоящими инстанциями (командованием 3-й армии), выдвинул требование безоговорочной капитуляции, то есть такой, которая была бы сугубо военным актом, без политических нюансов. Он заявил, что не в состоянии гарантировать невыдачу власовцев советским властям или хотя бы даже скорое их перемещение в тыл американской армии. Позднякову ничего не оставалось, как прибегнуть к последнему аргументу: он показал генералу Дейгеру подготовленную полковником Неряниным сводку о боевом составе РОА и разъяснил ему, что самое страшное для РОА - это попасть в руки Советов; чтобы избежать этого, армия будет вынуждена сражаться до конца и погибнуть в бою. Американскому генералу явно не улыбалась перспектива военных действий РОА на участке фронта 11-й танковой дивизии, и он снова связался со штаб-квартирой 3-й армии и разъяснил положение, говоря о РОА как о "власовском белогвардейском корпусе, белогвардейских силах освобождения, численностью около 100 тысяч человек". И хотя по сути изменить ничего не удалось, он все же добился согласия на некоторые послабления{567}.
      Вооруженные силы КОНР получили разрешение пересечь линию фронта к югу от Будвайса и двигаться в район севернее Линца, то есть в глубокий тыл американской армии. Войскам разрешалось оставить при себе все оружие и амуницию. Даже в районе интернирования офицерам и 10 представителям от каждой роты разрешалось иметь оружие. Американцы поставили условие, чтобы никакое вооружение не досталось немцам, и потребовали освобождения союзных военнопленных - последнее требование носило чисто теоретический характер. 3-я армия, со своей стороны, гарантировала всем русским солдатам, что до конца войны они не будут выданы СССР; дальнейшая же их судьба зависит от решений, принятых на более высоком уровне. Передав парламентерам два экземпляра этих условий капитуляции и карту, Дейгер заявил, что в случае согласия Власов или Трухин должны вернуть ему подписанный экземпляр в течение 36 часов, приняв за точку отсчета 18.00 6 мая{568}. Они также договорились заранее выслать в район интернирования группу русских офицеров, человек семь-восемь, которые возьмут на себя функции квартирмейстеров. Затем парламентеры получили свое оружие и их проводили к линии фронта.
      Как можно оценить результат этих переговоров? С одной стороны, это было признание Вооруженных сил КОНР в качестве партнера по переговорам и капитуляция на внешне вполне сносных условиях. С другой стороны, американцы отказались выполнить главное условие - признать РОА политически самостоятельной организацией, и это должно было навести парламентеров на размышления. Так, адъютант генерал-майора Ассберга лейтенант П. Будков из разговора с американским переводчиком, офицером русского происхождения, вынес впечатление, что американцам важно лишь скорейшее прекращение боевых действий со стороны РОА, все остальное их не интересует{569}. Вернувшись с переговоров, он посоветовал своим друзьям немедленно переодеться в штатское и по одному пробираться на юг. Интересно и то, что при американской дивизии находился советский офицер связи, который попытался завязать знакомство с переводчицей Н. С. Смирновой и шофером С. Трутневым. Трухин счел неразумным проводить капитуляцию при таких обстоятельствах. К тому же 5 мая из района 1-й дивизии, где находился Власов, прибыл генерал-майор Шаповалов с неожиданным известием: Буняченко собирается принять участие в Пражском восстании, и южная группа РОА должна присоединиться к нему в Праге{570}. Трухин, рассчитывавший, что северная группа (1-я дивизия) соединится с южной в районе Будвайса, послал к Власову своего заместителя Боярского выяснить недоразумение и получить более подробные инструкции относительно капитуляции.
      Настало 7 мая, от Боярского все еще не было никаких вестей, и Трухин, вопреки всеобщим возражениям, решил лично поехать в Прагу и обсудить положение с Власовым. Но сначала он по настоянию Нерянина подписал экземпляр договора о капитуляции и приказал Позднякову вручить его американцам, если он, Трухин, не вернется до вечера. Потекли часы ожидания. Напряжение росло: срок ультиматума истекал, а Трухин как в воду канул. Вечером 7 мая, узнав о капитуляции вермахта, генерал-майор Меандров решил немедленно послать к американцам парламентеров{571}. Делегацию, во главе с Поздняковым, составили майоры Музыченко, Тархов и Чикалов, капитаны Агафонов, Иванов и Зинченко, переводчица Смирнова. В 18.00 7 мая они выехали на двух грузовиках и добрались до штаба 11-й танковой дивизии только 8 мая, в 5.30, когда капитуляция Германии уже стала фактом и всякая частная капитуляция потеряла смысл{572}. Однако по настоятельной просьбе Позднякова подполковник Слейден, переговорив с Дейгером, согласился еще раз подтвердить оговоренные ранее условия капитуляции, так что считалось, что она совершилась еще до конца войны{573}. Это было важно потому, что в этом случае русские солдаты, с американской точки зрения, подпадали под статус военнопленных, а не под расплывчатое определение "кадров сдавшейся армии". Слейден сначала хотел послать в русские части американских офицеров, но потом, дав делегации надежный эскорт, отправил их одних. 8 мая в 14.00 Поздняков вернулся в штаб.
      К вечеру никаких известий от Трухина и Боярского не поступило, и на совещании офицеров генерал-майор Севастьянов попросил генерал-майора Меандрова, пользовавшегося всеобщим доверием, принять командование южной группой РОА. Одновременно было решено перейти на следующий день в американскую зону. На рассвете 9 мая колонны армейского штаба, офицерского резерва, офицерской школы и других частей достигли Каплице и в районе американской 2б-й пехотной дивизии беспрепятственно пересекли со всем вооружением американский фронт и собрались в парке замка на западной окраине Крумау. Положение их было крайне неопределенно. Если бы советским войскам удалось, как опасались, прорвать американское заграждение у Крумау, состоявшее лишь из одной роты, русские оказались бы в расположенном на холме парке в настоящей ловушке. Поэтому генерал-майору Меанд-рову пришлось просить разрешения немедленно продолжать продвижение на запад в духе соглашения с генералом Дейгером. С этой целью он еще раз послал генерал-майора Ассберга и полковника Позднякова в ближайший американский штаб. К делегации присоединился также полковник Герре, которого Меандров освободил от его обязанностей в РОА и который направлялся к генералу Кестрингу{574}. Командиры РОА решили, что свидетельство Кестринга, пользовавшегося большим уважением, окажется очень полезным, когда придется доказывать американцам, что РОА - самостоятельная армия, зависящая от немцев лишь в плане снабжения. Но эмиссаров вскоре остановил командир 101-го (или 104-го) пехотного полка полковник Хендфорд. Он хотел направить их в штаб генерала танковых войск Неринга, который ведал всеми пленными немецкими частями в этом районе. В штаб-квартире этого командира полка произошел неприятный инцидент{575}. Советский офицер связи спросил Позднякова: "Что вы тут делаете, адъютант генерала Власова?", на что Поздняков коротко ответил: "Спасаю наши части". Тогда советский офицер повернулся к генерал-майору Ассбергу и со словами: "А мы вас знаем, генерал!"* плюнул ему на форму. Американский командир, как пишет Герре, "был крайне возмущен этой неслыханной наглостью и тут же выставил советского офицера из комнаты". Не согласился он и на требование советского офицера на 2-3 дня задержать делегатов РОА. Ассберг и Поздняков добрались до штаба генерала Неринга и утром 11 мая вернулись назад в штаб русской армии, который теперь находился в Кладенске Ровне, в пяти километрах к юго-западу от Крумау. Американцы пошли лишь на единственную уступку, разрешив стянуть части южной группы РОА в лагере, расположенном западнее. Через несколько дней русским сообщили о том, что они считаются военнопленными, и им было приказано сдать оружие.
      Таким образом армейскому штабу, офицерскому резерву, офицерскому училищу и некоторым другим частям РОА удалось без осложнений перейти в район, занятый американцами. Но как обстояло дело с запасной бригадой и 2-й дивизией РОА, стоявшими к северо-востоку от Крумау? Поведение штаба 2-й дивизии, который еще утром 9 мая не предпринимал никаких действий, представляется довольно странным. 6 мая генерал-майор Трухин лично передал командиру дивизии приказ подтянуть дивизию ближе к остальным частям РОА. 8 мая генерал-майор Зверев участвовал в совещании в штабе, так что он был в курсе принятого там решения{576}. 9 мая в 4.00 до отхода штаба и других частей в район, занятый американцами, во 2-ю дивизию был послан майор Шейко с приказом немедленно двинуться в путь. 9 мая начальник немецкой группы связи майор Кай-линг, тоже получивший приказ уходить, хотел доложить об отбытии Звереву{577}. В штабе царил хаос, вокруг сновали ординарцы. Зверев пригласил Кайлинга позавтракать вместе и попросил его раздобыть оружие, "сколько сумеете... мы будем драться..."*. Зачем ему было нужно оружие, хотел ли он просто обезопасить путь своих частей или же намеревался вступить в последний отчаянный бой - так и осталось неясным. Во всяком случае, несмотря на наличие машин и запас бензина, штаб не успел вовремя уйти на запад. В ночь на 10 мая штаб был атакован частью советской 297-й стрелковой дивизии (46-я армия 3-го Украинского фронта). По сообщению начальника отдела разведки капитана Твардевича, раненный в перестрелке Зверев попал в руки противника. К тому времени начальник штаба полковник А. С. Богданов решил на свой страх и риск повести дивизию в тыл{578}, и, в отличие от полка снабжения, 2-го полка и других формирований, нескольким соединениям, таким, как артиллерийский полк, и большому числу солдат удалось пересечь границу американской зоны{579}.