Глава V

Знакомые лица

Ливия приказала задернуть шелковые занавески цезарской ложи, чтобы любопытный народ не пялился на своих повелителей, и рабы быстро накрыли на стол, подали легкое разбавленное вино, закуски, сладости. Мать и сын приступили к трапезе.

Друзу никак не хотелось сидеть тут с ними в этой скучной, гнетущей обстановке, и он — извинившись с притворным почтением — выбрался из ложи и принялся шляться по рядам, приветствуя многочисленных друзей и знакомых и принимая разнообразные знаки внимания от восхищенной его щедростью публики.

Справа от пульвинара, на широких мраморных, выстеленных мягкими подушками скамьях расположились представители золотой римской молодежи — сыновья консулов и патрициев. Туда и направился Друз в первую очередь.

— Привет, друзья! — воскликнул он. — Ну, как вам понравилось представление? Признайтесь, что давненько вы не видывали ничего подобного. Только празднества по случаю триумфа моего дяди могли бы сравниться с сегодняшним зрелищем.

— Пожалуй, ты прав, — согласился Помпоний Флакк. — Но хочу заметить, что количество крови не всегда компенсирует настоящее мастерство. Зачем, спрашивается, ты приказал перебить бедных страусов и антилоп?

— А, ерунда, — махнул рукой Друз. — К тому же, я люблю вид крови. Папочка постоянно попрекает меня этим, но я ничего не могу с собой поделать.

— Садись, выпей с нами, — предложил Авл Вителлий. — Сейчас принесут прекрасное цекубское. Я сам его выбирал.

— Ну, на твой вкус можно положиться, — расхохотался Друз. — По крайней мере, если дело касается выпивки и еды. Но вот выбрать мне любовницу я бы тебе не доверил.

Молодые патриции покатились со смеху. Намек был им ясен. Ведь всем известно, что толстый Вителлий питает пламенную страсть к хорошеньким сирийским мальчикам, а Друз с отвращением относится к педерастии. Ну, да ладно, о вкусах не спорят.

В этот момент рабы подали вино и закуски на серебряных подносах в форме морских раковин. Проголодавшиеся патриции набросились на угощение.

— А где Силан? — спросил Друз, пережевывая крылышко жареного фазана. — Неужели он не пришел в амфитеатр? Что-то на него не похоже.

— Он заболел, бедняга, — грустно качая головой, сказал Луций Пизон. — Уже три дня лежит пластом и клянет всех лекарей подряд.

— Да что с ним такое?

— Паштет из языков фламинго, — еще более грустно ответил Пизон. — Я ведь предупреждал его, что с этим блюдом надо быть осторожным. Но ты же знаешь Силана — он никого не станет слушать.

— Жаль, — искренне огорчился Друз. — Нам будет его не хватать. Надо, пожалуй, послать ему моего врача. Тот большой специалист по желудочным проблемам.

— Ну, как вам нравится вино? — спросил Вителлий, блаженно жмурясь. — Скажите мне правду?

— Отличное, — коротко ответил Флакк. — Где ты его нашел?

— Не скажу, — насупился Вителлий. — Ведь ты сейчас же побежишь туда и закупишь все, что есть.

Он повернулся к Друзу.

— Вот уж человек, который хлещет вино как воду. Клянусь Юпитером, он может выпить целую бочку и даже не поморщится.

— Совсем как мой папа в молодости, — съязвил Друз. — Тот тоже любил хорошенько нагрузиться.

— Ну, думаю, что даже достойный цезарь тут не сравнился бы с Флакком, — вмешался Пизон. — Готов даже поспорить на тысячу золотых, что наш друг Помпоний перепил бы твоего отца, Друз.

— А что, это интересно, — задумчиво сказал сын Тиберия. — Вот бы мы организовали такое соревнование. Ладно, я попробую подсунуть цезарю эту мысль. Но, правда, папа большой лицемер и с ним трудно иметь дело. Вот, помните недавно он при всех обругал толстяка Цестия Галла за обжорство и мотовство, а потом сам напросился к нему на обед и пировал до рассвета. Да еще и потребовал, как мне говорили, чтобы за столом им прислуживали голые рабыни. Старый развратник!

Он засмеялся, но патриции предпочли не выражать громко свои мнения. Все-таки речь шла о цезаре, повелителе Империи. Кому нужны неприятности? Друз — другое дело, тут вопрос семейный, но посторонним лучше не затрагивать столь щекотливую тему.

Веселая беседа продолжалась еще несколько минут, потом Друз встал, напоследок осушив большой кубок разрекламированного цекубского из тайных запасов гурмана Авла Вителлия.

— Ладно, друзья, — сказал он. — Спасибо за угощение. Пойду, пожалуй, нанесу еще визит нашим дамам, а потом можно и продолжать представление. Народ уже начинает волноваться.

С этими словами он спустился на несколько рядов и принялся обходить амфитеатр, поскольку знатные женщины сидели с другой стороны цезарской ложи. Балдахина Над их местами не было, но зато стояли рабы с широкими зонтиками из пальмовых листьев и опахалами из страусовых перьев, готовые защитить нежную кожу своих хозяек от лучей апрельского солнца.

Проходя по ступенькам, он бросил взгляд на скамьи/ которые занимали почтенные сенаторы. Там царило полное спокойствие. Достойные отцы римского народа всегда на людях держались подчеркнуто невозмутимо, сохраняя дистанцию. Зато в курии Помпея — среди своих — они уже не стеснялись и заседания не раз заканчивались гневными перебранками, а то и самым обыкновенным мордобоем.

Друз увидел среди белых с пурпурными широкими полосками тог строгий профиль Квинта Гатерия, приятеля Гнея Сентия Сатурнина, которого недавно обвинили в государственной измене и арестовали прямо в курии. Согласно официальному сообщению, в тюрьме он скоропостижно скончался. Но никто не стал доискиваться, какая же болезнь сгубила Сатурнина. Сенаторы были напуганы этой расправой и предпочитали не ссориться с властью, которую все увереннее забирал в свои руки цезарь Тиберий, руководствуясь мудрыми советами императрицы Ливии и пользуясь поддержкой своего верного сторожевого пса — префекта преторианской гвардии Элия Сеяна. Этот негласный триумвират и вершил сейчас в стране суд и расправу.

Друз не стал подходить к сенаторам — нужны ему эти занудные старики. Хотя, конечно, он был консулом и элементарные правила приличия требовали от него поприветствовать коллег, но все уже давно и прочно привыкли к экстравагантному поведению цезарского сына, а потому сделали вид, что ничего страшного не произошло.

Лишь Курций Аттик и Плавтий Сильван — два главных прихлебателя Ливии и Тиберия — сорвались с мест, радостно улыбаясь при виде столь достойного и почтенного гражданина, как Друз. Тот вяло качнул головой им в ответ и прошествовал дальше.

Чтобы попасть в сектор, где сидели дамы, ему надо было преодолеть еще ряды, предназначенные для всадников. Друз настойчиво пробирался сквозь толпу, раскланиваясь со знакомыми и выслушивая очередные комплименты. Тут его поспешно догнали двенадцать ликторов — почетный эскорт, положенный консулу. Это Тиберий вспомнил о них и приказал им не отходить от сына. Надо же соблюдать традицию. Что он себе думает, этот мальчишка? Бродит в толпе, словно обыкновенный плебей из Субурры. Подрывает авторитет и величие цезарской семьи, семьи Божественного Августа!

Друз, оглянувшись на запыхавшихся телохранителей, только скривился, но ничего не сказал и продолжал свой путь.

Внезапно он резко остановился и посмотрел на человека, который сидел на скамье, задумчиво опустив голову и глядя себе под ноги. Это был высокий, правильного сложения мужчина лет тридцати, немного сутулый, с длинными сильными руками воина.

— Кого я вижу! — громко воскликнул Друз, хлопнув себя ладонями по бокам и широко улыбаясь. — Лопни мои глаза, если это не трибун Гай Валерий Сабин!

Мужчина медленно поднял голову. Действительно, это был Гай Валерий Сабин. Правда, за последние месяцы лицо его несколько осунулось, возле рта пролегли морщины, а на висках появилась легкая седина, но взгляд карих глаз остался прежним — скептическим и упрямым.

— Как поживаешь, приятель? — радостно спросил Друз и положил руку ему на плечо. — Давненько я тебя не видел. Ты, значит, не на службе?

Трибун покачал головой. Выражение его лица совершенно не изменилось, лишь чуть дрогнули уголки губ.

— Приветствую тебя, достойный Друз, — ответил он немного хриплым голосом. — Ты прав, я действительно больше никому не служу. Наконец-то у меня появилось время заняться изучением трудов греческих философов, к чему в свое время всячески склонял меня мой покойный отец.

Друз хмыкнул.

— Советую начать с Эпикура, — сказал он весело. — Это единственный толковый человек среди всей своры старых зануд. Послушай-ка...

Он озабоченно огляделся по сторонам и вновь посмотрел на трибуна.

— Знаешь, я так рад тебя видеть, что не собираюсь расставаться с тобой в ближайшее время. Сейчас я приглашу еще несколько друзей и мы пойдем ко мне, в ложу. Места там хватит.

Сабин горько улыбнулся и покачал головой.

— Благодарю тебя, но не думаю, что цезарь и достойная Ливия горят желанием меня увидеть.

— А-а, — протянул Друз, что-то припоминая. — Да, мне говорили. Ты же оказался замешанным в дело этого раба, Клемента. Как тебя так угораздило?

Сабин промолчал, не желая развивать эту тему.

— Ну, ладно, — решил Друз. — Все равно идем. Плевать мне, что им понравится, а что нет. Сегодня я тут главный. Да и к тому же, помнится, цезарь после всей этой заварухи объявил амнистию. Надеюсь, тебя она тоже коснулась?

— Да, — ответил Сабин. — Я получил официальное извещение.

— Ну, вот видишь. Идем скорее, а то скоро уже пора открывать второе отделение. Эти бедняги-гладиаторы, наверное, совсем запарились в своих доспехах.

Трибун еще пару секунд колебался, но потом поднялся на ноги.

— Я готов, — сказал он твердо.

Амнистия, объявленная Тиберием после подавления мятежа, действительно вернула Сабину гражданские права и сняла ответственность за участие в антигосударственном выступлении. Он мог жить теперь совершенно спокойно, но это-то и угнетало его. О нем словно все позабыли, одиночество стало его уделом.

Не было уже рядом Гнея Сентия Сатурнина, не было Скрибония Либона и Агриппы Постума, даже верный лентяй-Корникс покинул своего бывшего хозяина. Правда, сражался еще где-то в Германии Кассий Херея и однажды Сабин даже решил бросить все и ехать к нему, на фронт. Однако на его запрос из военной канцелярии ответили вежливым отказом.

Вот и сидел он теперь дома на Авентине или в полученном по наследству поместье в Этрурии, читал книжки, пил вино, играл сам с собой в кости и думал. Много думал.

Его открытая честная натура не могла дольше выносить мук неизвестности. Что ж, с прошлым покончено: Постум мертв, завещание Августа сгорело. И цезарь Тиберий сейчас олицетворяет собой законную власть. А он, Гай Валерий Сабин, римлянин, он воспитан как римлянин и хочет служить своей стране там, где он больше всего нужен.

Да, его не бросили в тюрьму, не казнили, не сослали. Его, похоже, просто вычеркнули из жизни. И это было самое страшное. Он даже не знал, чего ему ждать, на что надеяться. Неизвестность сводила его с ума.

И вот, кажется, подвернулся хороший случай. Он, Гай Валерий Сабин, свободный римлянин, сейчас войдет в цезарскую ложу, воспользовавшись приглашением устроителя игр Друза. И посмотрит в лицо Тиберию. Пусть цезарь даст прямой ответ. Нуждается ли он и государство в услугах бывшего трибуна. А если нет, найдется другой выход. Все что угодно, лишь бы только не это подвешенное состояние.

И он решительно шагнул вслед за Друзом, который продолжал свой путь, пробираясь к местам для женщин.

— Сейчас еще навестим наших дам, — бросил он через плечо. — Жена не простит мне, если я не поприветствую ее в амфитеатре на глазах у всех. И дома устроит мне сцену. А я последнее время плохо их переношу.

Сабин вздрогнул. Сейчас они подойдут к скамьям патрицианок... А ведь там сидит и та зеленоглазая золотоволосая красавица, которая своим взглядом когда-то пронзила его сердце. В последнее время, правда, Сабин не так часто вспоминал очаровательную Эмилию, другие заботы вытеснили из его памяти внучку Божественного Августа. Но чувство это лишь задремало, а вовсе не умерло, и резким рывком сердца ожило сегодня, когда, придя на трибуны и оглядываясь по сторонам, он вдруг заметил знакомое и дорогое лицо.

Девушка вместе с другими дамами заняла отведенные для них места и уселась, весело улыбаясь кому-то. Но ее прекрасные глаза, хотя и бегали бойко по сторонам, все же не выделили из толпы ничем не примечательную среди других эквитов фигуру Гая Валерия Сабина.

Да где там! Она, наверное, его уже и не помнит. Сколько всяких щеголей каждый день бывает во дворце. Нужен ей скромный бывший трибун Первого Италийского легиона,

С такими грустными мыслями и сидел Сабин на своей скамье, когда его заметил молодой Друз. И вот теперь он с дрожью в коленях приближался к той, которая пленила его душу.

Патрицианки встретили Друза радостными восклицаниями и кокетливыми улыбками.

— Ну, наконец-то достойный консул вспомнил о нас!

— А мы уж думали, что со своими гладиаторами и бестиариями он совсем голову потерял.

— Ничего подобного, прекрасные мои дамы, — бойко ответил Друз. — Я с самого начала собирался подойти к вам, но вы же понимаете — столько всяких обязанностей на меня свалилось.

Пока сын цезаря вел эту шутливую беседу, Сабин осторожно скользил взглядом по рядам. Его лицо слегка побледнело, ладони вспотели. Воистину, встречать атакующую лаву германцев на берегу Рена было в сто раз легче. О, Амур, что ты делаешь с людьми?

И наконец он увидел ту, которую искал. Эмилия сидела рядом со своей подружкой Домицией. Они о чем-то оживленно беседовали и даже не обратили внимания на Друза и его спутника. Золотая головка девушки вздрагивала, когда она начинала смеяться, волосы сверкали в лучах солнца.

Сабин с трудом проглотил комок, застрявший в горле, не в силах отвести глаз от прекрасной нимфы.

Тут он вдруг почувствовал толчок в бок и очнулся от гипноза; нахмурившись, повернулся к Друзу, недовольный тем, что ему помешали наслаждаться божественной красотой.

— Эй, приятель, — улыбнулся Друз. — На кого это ты там засмотрелся? А, вспоминаю, тебе, кажется, приглянулась какая-то из подруг моей жены, не так ли, трибун?

Сабин почувствовал, что краснеет. Матроны и молодые девушки, сидевшие рядом, принялись с любопытством его разглядывать.

И вдруг... И вдруг Эмилия тоже повернула голову. Ее глаза встретились с глазами Сабина.

Трибун не сомневался, что девушка не слышала слов Друза — было слишком шумно, но у него не осталось никаких сомнений — она узнала его и без подсказки.

И приветливо, мягко улыбнулась, слегка качнув головой и выстрелив зелеными глазками, такими же убийственными, как парфянские стрелы.

Она не только узнала его, она была рада его видеть!

Сабин почувствовал, что ему не хватает дыхания. Собрав всю волю, он по-военному отсалютовал Эмилии. Выглядело это довольно глупо. И прекрасная блондинка, и тоже заметившая Сабина Домиция расхохотались так звонко, что их серебристый смех долетел до ушей смущенного до крайности солдата. Но в смехе этом не было издевки или презрения, только чистое, какое-то детское непосредственное веселье. Почувствовав это, Сабин тоже улыбнулся, сначала слегка натянуто, но потом уже во весь рот.

Эмилия что-то крикнула ему и сделала знак рукой, приглашая подойти ближе. Сабин рванулся было на зов, но сообразил, что он здесь находится исключительно в роли спутника Друза и должен сообразовывать свои желания с его намерениями.

Он повернулся к сыну цезаря, чтобы обратить его внимание на приглашение Эмилии, но заметил, что тот почему-то сделался хмурым и мрачным. Проследив за его взглядом, трибун понял причину.

В нескольких рядах от них сидела холодная, утонченно-красивая Ливилла — жена Друза. Ее обычная сдержанность куда-то подевалась; она оживленно беседовала с молодым мужчиной, который склонился к ее уху и что-то говорил. Ливилла смеялась.

Мужчина стоял спиной, и Сабин не видел его лица. Но вот одна из почтенных матрон сказала несколько слов жене Друза. Та подчеркнуто медленно обернулась, окинула мужа мимолетным взглядом и снова вернулась к разговору. Но мужчина тоже на миг повернул голову и Сабин вздрогнул. Это был Элий Сеян, префект претория.

— Пойдем отсюда, — хмуро сказал Друз. — Пора начинать представление, а то народ сейчас поднимет шум.

Они двинулись обратно. Сабину было жаль Друза, он очень хотел как-то успокоить, приободрить его. Сцена действительно получилась очень некрасивая и наверняка больно ранила его самолюбие. Но вопрос был слишком деликатным, чтобы трибун осмелился тут вмешаться.

Словно угадав его мысли, молодой консул повернул голову и наигранно улыбнулся.

— Да пусть она хоть с Цербером спит, — сказал он со злостью. — Мне какое дело?

И добавил после паузы, уже с обидой:

— Но ведь не с этим же подонком Сеяном...

Глава VI

Представление продолжается

По пути обратно в цезарскую ложу Друз пригласил еще нескольких человек занять в ней места. Он выбрал своих закадычных друзей Флакка, Пизона и Вителлия, а также второго консула, Норбана, но последний был включен в эту группу просто из вежливости.

Ливия и Тиберий уже покончили с едой и ожидали возобновления игр. Императрица, сидя в своем высоком кресле, о чем-то сосредоточенно думала; цезарь потягивал розовое вино из золотой чаши.

— А вот и мы, — весело сказал Друз, входя в ложу. — Эй, поставьте еще кресла, — бросил он рабам. — У нас гости.

Тиберий с недовольным видом оторвался от чаши и неприветливым взглядом скользнул по людям, которых привел его сын. Что ж, этого можно было ожидать — Друз не был бы Друзом, если бы не устроил сейчас какую-нибудь пьянку или оргию. Ладно, сегодня его день. Пусть веселится. Но скоро этому раздолью придет конец...

Ливия равнодушно повернула голову, и вдруг ее глаза сузились, а губы сжались. Она увидела Сабина. Трибун смело выдержал ее взгляд, хотя ему и стало немного не по себе, вежливо поклонился, приветствуя цезаря и императрицу, и опустился в кресло, пододвинутое ему рабом.

Остальные тоже выразили свою признательность за приглашение и уселись. Тут же слуги подали вино и фрукты. Друз уже чувствовал себя гораздо лучше. Он забыл о недостойном поведении Ливиллы и наглой физиономии Сеяна и теперь весело болтал с друзьями, регулярно прикладываясь к чаше. Зато второй консул явно был не в своей тарелке — Тиберий его просто игнорировал, а Друз, казалось, совершенно забыл о нем.

Сабину тоже было довольно неуютно. Он чуть скосил глаза и увидел, как Ливия наклонилась к уху Тиберия и что-то зашептала. Слов он разобрать не мог, но почувствовал, что речь идет о нем. И напрягся, готовый отразить удар. Будь что будет, но ползать на коленях перед этой достойной парочкой он не станет.

Императрица, тем временем, говорила, еле сдерживая рвущееся наружу раздражение:

— Да что же это такое? Что твой сыночек себе позволяет? Он же просто издевается над нами.

— В чем дело? — буркнул Тиберий. — Чем он тебе опять не угодил? Пусть пообщается с молодежью. Мы ведь ему не компания.

После всех тек испытаний, которые Тиберию пришлось пережить по воле матери, толкавшей его к власти, он стал еще более прохладно относиться к ней. Да, цель достигнута, он стал цезарем, но чувство унижения от этого не стало меньше. Ведь Тиберий прекрасно понимал, кому обязан своим возвышением, понимал, что если бы не Ливия, плевать на него хотели бы все те, кто сейчас униженно и раболепно кланяется.

Но вместо благодарности в сердце его были только злоба и горькое чувство обиды. Теперь, когда он стал цезарем, такое положение было просто невыносимым, он тяготился своей зависимостью от матери и больше всего на свете хотел вырваться из-под ее контроля.

«Ладно, — думал он, — ты силой заставила меня принять власть и ответственность лежит на тебе. Ты хотела, чтобы я был настоящим цезарем, повелителем? Хорошо, сделаю тебе одолжение. Сенаторам я уже заткнул глотки, солдатам и народу тоже. А теперь твоя очередь. Уж не думаешь ли ты, что я могу быть цезарем для одних и слугой для других? Нет, кости брошены. Все или ничего».

И с тех пор послушный сын, не имея пока возможности открыто выступить против матери и отстранить ее от государственных дел (ведь еще неизвестно, кого в случае их конфликта поддержали бы Сеян и преторианцы), принял другую тактику. В серьезных вопросах он по-прежнему уступал Ливии, но вот по мелочам неизменно старался возразить, и неважно, о чем в данном случае шла речь. Делая это публично, он как бы всячески подчеркивал свою независимость и самостоятельность. Это очень раздражало императрицу, но ей приходилось терпеть, чтобы не доводить до открытого столкновения, которого она опасалась не меньше, чем сын, хотя и по другим причинам.

— Что тебя беспокоит? — недовольно переспросил он. — Сейчас уже возобновится представление.

— Посмотри, кого этот олух привел сюда, — не разжимая губ, прошипела Ливия.

Тиберий вздохнул и оглянулся. Он невольно вздрогнул, увидев Сабина, но тут же взял себя в руки и даже бдительная императрица не заметила этого. Цезарь спокойно повернул голову и взглянул в глаза матери:

— Ну и что? — спросил он равнодушно.

— Как это что? Ты видишь, кто там сидит, справа, у колонны?

— Да, — все так же спокойно ответил цезарь. — Это трибун Гай Валерий Сабин.

Ливия чуть не задохнулась.

— Да ты что? Ведь это человек, который смертельно оскорбил не только меня, но и тебя. Человек, который принимал деятельное участие в мятеже и верно служил изменникам.

— Изменникам? — с иронией переспросил Тиберий. — Ты так считаешь? Что ж, в любом случае он был прощен. Ведь это ты подала идею объявить амнистию, чтобы стабилизировать обстановку, и теперь трибун Сабин является таким же полноправным гражданином, как и любой другой римлянин.

— Я не собираюсь сидеть рядом с ним, — резко заявила Ливия, кипя от бешенства.

— А что же ты сделаешь? — невинно спросил Тиберий. — Встанешь и уйдешь? И как это будет выглядеть?

— Не я, — отрубила императрица. — Ты сейчас прикажешь этому наглецу покинуть нашу ложу и больше никогда не попадаться нам на глаза. Я требую этого.

— Опомнись, матушка, — мягко сказал сын. — Разве может цезарь унизится до такой мелочной мести? Вспомни, что ты мне говорила о достоинстве правителя...

— Я требую, — повторила Ливия.

Тиберий вздохнул, несколько секунд пристально смотрел ей в глаза, а потом медленно повернул голову.

— Как поживаешь, трибун? — громко спросил он.

Сабин вздрогнул, его сердце учащенно забилось. Голос Тиберия звучал вполне доброжелательно.

— Благодарю, цезарь, — ответил он. — Неплохо.

— Надеюсь, игры тебе понравятся, — продолжал Тиберий. — Отсюда тебе будет лучше видно.

И он снова уткнулся в свою чашу. Ливия скрипнула зубами, резко дернула головой и демонстративно отодвинулась дальше от сына. Ее желтые пальцы впились в резные перила ложи так, что ногти побелели.

В этот момент вдруг взвыли трубы, возвещая о начале второго отделения. Трибуны ответили на это оглушительным ревом и свистом. Друз прервал свой спор с Флакком и махнул рукой распорядителю.

Тот важно вышел на середину арены и поднял руки. Шум стих. Люди ждали, что он скажет.

— Слушай, римский народ! — громко возвестил распорядитель. — Десять лучших гладиаторов Кампании бросили вызов десяти бойцам из Рима. Сейчас вы узнаете, кто из них сильнее.