Глава XXV

Плавание

В пятый день после майских ид того же года подготовка к вторжению на территорию германских племен была полностью завершена и огромная римская флотилия степенно и величаво двинулась вниз по Рену, чтобы пройти по намеченному главнокомандующим маршруту и нанести затем варварам разящий удар в самое сердце.

Лениво катила свои серые воды великая река, разделявшая два мира — эллинистическую цивилизацию и дикие кровожадные племена Восточной Европы, покачивая на волнах всевозможные суда и суденушки, которые Германику удалось собрать для перетранспортировки своей пятидесятитысячной армии к устью Эмиса.

Были тут старые списанные военные триремы, доставленные с побережья Галлии, где они несли необременительную службу, отпугивая своим некогда грозным видом местную пиратскую мелочь и дерзких британских корсаров, которые давно зарились на богатые земли римских провинций.

Были и неповоротливые грузовые плоскодонные баржи, способные принять на борт значительное количество людей. Но вот об элементарных удобствах там приходилось забыть начисто.

А рядом с этими громадами и между ними суетился целый сонм маленьких суденышек — унирем, рыбацких лодок и даже плотов, которые были частично собраны по речным портам, частично конфискованы у купцов и рыбаков, а частично специально построены для этого плавания.

В основном флотилия шла на веслах, лишь иногда поднимались паруса, если дул попутный ветер. Германик — в соответствии с древней латинской поговоркой: festina lente — спеши медленно — не собирался подгонять события. Он заявил своим офицерам, что сейчас главное: благополучно, без потерь достичь устья Эмиса — намеченной цели. А случится сие неделей раньше или позже — не имеет существенного значения. Лето еще впереди, и у армии будет достаточно времени.

Каждое судно было максимально загружено солдатами — римскими легионерами из восьми ренских легионов и союзниками — галльской пехотой и батавскими копейщиками и пращниками.

А кавалерия — в основном, разъезды лучников из Белгики и земли треверов — шли берегом, неся при этом еще и дозорную службу. Мало ли что? Ведь в любой момент из леса могли появиться варвары и забросать флотилию камнями и стрелами.

Посреди колонны кораблей находилась флагманская трирема Германика, на которой плыл главнокомандующий со своим штабом. Между нею и остальными судами постоянно курсировали маленькие легкие увертливые лодки, развозя приказы и распоряжения.

Педантичный и помнящий обо всем военачальник стремился постоянно держать ситуацию под контролем и каждую минуту точно знать, что происходит в его армии.

Пока все было в порядке — флотилия медленно, но неуклонно приближалась к устью Рена, где высланные вперед отряды землекопов под охраной солдат расширяли, чистили и углубляли два канала, прорытые много лет назад по приказу великого Друза — отца Германика.

Именно с помощью этих каналов предполагалось выйти в Северное море и вдоль фризского побережья добраться до Эмиса. Ну, а там уж можно будет наконец покинуть качающиеся под ногами палубы судов и ступить на твердую землю, чтобы повести боевые действия в римских традициях — на суше. И да помогут тогда варварам их лесные Боги.

Поскольку легионеры, да и галлы с батавами тоже, были неважными мореплавателями, то от них и требовалось только одно — сидеть спокойно и не мешать опытным морякам вести корабли.

На каждом судне находился свой шкипер и несколько его помощников, которые следили за рулем и парусами. Солдатам лишь приходилось иногда поработать веслами, что они, как правило, считали не очень-то почетным занятием для себя, хотя и не роптали, понимая ситуацию.

Ведь Германик, чтобы не перегружать и без того глубоко сидевшие в воде суда, приказал не брать рабов-гребцов и в напутственной речи перед погрузкой и выходом из порта попросил своих соратников-бойцов стерпеть это неудобство во имя общей великой цели.

А не было сейчас такой просьбы, которую бы солдаты не выполнили ради своего обожаемого командира.

— Сделаем! — со смехом ответили ветераны. — Чего уж там! Можно и погрести немного, лишь бы потом как следует накостылять дикарям.

— Слава Германику! — рявкнула вся армия, размахивая мечами и копьями. — Веди нас, а мы уж сделаем свое дело!

— Спасибо, соотечественники, — ответил тронутый до глубины души полководец. — Спасибо. Будьте уверены, я выполню свой долг. Мы ведь сейчас должны быть как одно целое, чтобы отсечь головы германской гидре. И я горжусь тем, что командую людьми, которые это понимают и готовы на все ради победы. Вперед и да помогут нам Бога!

Погрузка прошла очень быстро и организованно, и вот первые суда пустились в путь, вниз по широкому могучему Рену, а по дороге к ним приставали все новые и новые корабли из портов Конфлуэнта, Бингия, Бонны, Колонии, Ветеры...

Остававшиеся на месте солдаты — гарнизоны сторожевых фортов — выходили на берег и провожали своих товарищей приветственными криками и взмахами рук.

— Удачи, ребята! — прощались они.

— Ждем вас с победой!

— Да поможет вам Марс и Юпитер Статор!

— Счастливого плавания!

Настроение Германика, который мечтал отомстить за разгром легионов Квинтилия Вара и вернуть захваченные тогда врагом знамена, передалось всей армии. Каждый солдат и офицер, каждый конник и пехотинец знали, что от них требуется и готовы были выполнить свой долг до конца. Пожалуй, со времен победоносных походов великого Гая Юлия Цезаря не было в римских войсках такого боевого духа и энтузиазма.

Караван судов продвигался вниз по реке, все ближе подходя к устью Рена. Справа тянулась нескончаемая стена черного мрачного густого леса — места обитания варваров, а слева — все более редкие римские пограничные укрепления.

Старший трибун Пятого легиона Цетег Лабион — тридцатишестилетний мужчина со строгим худым лицом аскета — стоял у борта медлительной грузовой баржи, на которой он проделывал путь вместе с двумя когортами своих солдат, и задумчиво смотрел в воду.

Это был не первый боевой поход трибуна — он сражался в здешних местах еще под командованием Тиберия, нынешнего цезаря, но никогда еще у него не было такого настроения, как сейчас.

Германик действительно сумел сплотить армию, превратить ее в единый боеспособный организм, проникнутый осознанием общей задачи, готовый выполнить любой приказ командующего и сражаться с любым врагом до последней капли крови.

"Вот это войско, — невольно подумал Лабион. — Да скажи сейчас Германик хоть одно слово, солдаты тут же повернули бы на Рим, разогнали бы преторианцев и сделали его цезарем. Как же повезло Тиберию, что его пасынок родился таким благородным и преданным присяге и долгу. Уж сам он на месте нашего командира, наверное, недолго бы колебался.

Впрочем, это было бы невозможно — Тиберий никогда не пользовался в армии такой любовью и популярностью. Хотя полководец из него неплохой, надо признать... "

Но тут Лабион — дисциплинированный солдат — сообразил, что не его ума дело рассуждать о власти и претендентах на нее, а потому попытался отбросить несоответственные мысли и переключить свое внимание на что-нибудь другое.

Его привлек молодой парень-рулевой, который стоял на корме, уверенно манипулируя румпелем. Было ему лет двадцать, не больше, но весь его вид выдавал уже вполне опытного моряка. На юном безусом лице было написано полное спокойствие и уверенность, сильные руки крепко и вместе с тем бережно держали рычаг.

Судно шло строго по своему фарватеру, не мешая другим кораблям, не обгоняя их и не притирая бортами, что частенько случалось в такой большой колонне. Ведь действительно хороших мореходов Германику удалось собрать не очень много — капитаны торговых суденышек из приренских портов отнюдь не рвались в военную экспедицию, а многие кадровые офицеры и матросы из мизенской эскадры долго находились под следствием по делу о мятеже беглого раба Клемента и — хотя в конце концов была объявлена амнистия — не успели вовремя прибыть в Могонтиак.

Положение спасли — в какой-то степени — фризы.

Это племя обитало главным образом на побережье Северного моря, занимаясь рыболовством и меновой торговлей. Ведь его территория служила как бы буферной зоной между землями батавов — римских союзников и хауков — непримиримых врагов Вечного города.

В свое время Друз вторгся во владения фризов и заставил их покориться силе римского оружия. Он заключил договор, по которому те обязаны были платить дань, состоявшую из дубленых бычьих шкур, а также снабжать продовольствием гарнизоны близлежащих фортов на Рене. Но зато фризы были освобождены от повинности давать солдат для союзных когорт, как, например, их соседи батавы.

Условия договора устраивали обе стороны, и с тех пор фризы и римляне мирно уживались друг с другом. Правда, части племени пришлось оставить побережье и уйти в глубь суши — к лесам, озерам и равнинам — и тут заняться скотоводством, но от этого благосостояние варваров только повысилось.

И вот, когда Германик начал готовить свой грандиозный поход, он обратился к фризам за помощью и те не отказали. Им самим уже надоели воинственные и беспокойные хауки, которые частенько грабили и разоряли деревни своих миролюбивых соседей, а потому главный вождь фризов согласился предоставить римлянам своих лоцманов, которые должны были провести флотилию по лабиринту узких проливов, пронизывавших побережье.

Кроме того, вождь сообщил, что не будет препятствовать своим людям, если те захотят подняться вверх по Рену и помочь довести караван судов до устья реки.

И вот таким образом две сотни фризов — опытных моряков — появились в Могонтиаке, где казначей выплатил им авансом определенную сумму за услугу. Затем они — в качестве рулевых и шкиперов — разместились на самых крупных кораблях и принялись за работу.

И претензий к ним ни у кого не было — фризы знали свое дело и уверенно, грамотно вели римскую флотилию вниз по реке.

Одним из таких проводников и был молодой парень у румпеля, на которого обратил внимание старший трибун Пятого легиона Алода Цетег Лабион, восхищенный искусством, с которым тот обращался с рулем, и спокойствием, написанным на лице юного морехода.

Лабион, держась за борт, подошел ближе и приветливо кивнул парню, чуть улыбнувшись.

— Здорово ты работаешь. Где научился?

Юноша пожал плечами, не улыбнувшись в ответ.

— Мой отец — староста рыбаков в нашем селении. Я с детства ходил с ним в море.

Он помолчал немного и добавил с неожиданной горечью.

— И это он послал меня сюда, помогать вам.

Трибуна удивил тон ответа.

— А ты что, не любишь римлян? — спросил он.

Моряк снова пожал плечами, не глядя на Лабиона и ни на секунду не забывая о румпеле.

— Разве они мои жены или родители, чтобы я их любил? У вас своя жизнь, у нас — своя. Зачем мешать друг другу?

— Да кто же вам мешает? — искренне удивился трибун. — Римляне принесли вам закон и порядок, научили многим ремеслам, ввели в обращение деньги, защищают вас от врагов. И за все это вы должны отдать нам несколько бычьих шкур в год. Неужели так много?

Фриз упрямо смотрел себе под ноги.

— Много, — ответил он. — Дело не в шкурах. Вместе с ними вы забираете у нас свободу.

— Какую свободу? — взорвался трибун, уже изрядно выведенный из себя. — Свободу пробивать друг другу головы дубинками или свободу жить, как дикие звери в чаще? Неужели ты еще не понял, что такое цивилизация?

— Нам не нужна такая цивилизация, — бросил моряк и повернул руль, крепко упершись ногой в палубу.

— Вы посмотрите на него! — воскликнул Лабион, теперь, скорее, развеселенный юношеским максимализмом молодого фриза. — Всему миру она нужна, а вам нет? Оригинально...

Парень промолчал. Несколько солдат, привлеченных разговором, поднялись со своих мест и подошли ближе.

— Слава Богам, — продолжал Лабион, — что и у вас в племени далеко не все так думают. Ведь ваш вождь согласился помогать нам.

— Ну и что? — снова пожал плечами юноша. — Он был вынужден, к тому же — он боится римлян. Я бы на его месте предпочел договориться с нашими соотечественниками — германцами.

— Ого! — воскликнул трибун. — Смотри, какой смелый. Вот передам я эти слова вождю, тогда надерут тебе задницу старейшины.

— Пускай, — упрямо сказал моряк. — А я все равно буду думать по-своему. Всегда.

Легионеры, стоявшие вокруг, громко засмеялись. Но в их смехе сквозило и уважение к этому юноше, который с таким упорством отстаивает свои взгляды.

— Ну, ладно, — сказал наконец Лабион. — А как же тебя зовут, борец за свободу?

— Ганас, сын Батовира, — смело ответил юноша. — Мне нечего стыдиться своего имени.

— Пока — да, — произнес трибун, став вдруг очень серьезным. — Но смотри, чтобы этого не случилось в будущем. Ты молод сейчас, самоуверен и дерзок. Надеюсь, с годами это пройдет.

— А если не пройдет? — спросил фриз, поднимая голову и первый раз глядя в глаза Лабиону.

Римлянин невесело усмехнулся.

— Тогда, боюсь, нам еще предстоит с тобой встретиться в другой обстановке. С мечами в руках.

Моряк хотел что-то ответить, но передумал и снова опустил голову. Его руки судорожно сжали рычаг румпеля.

— Я понял тебя, трибун, — ответил он тихо.

— Вот и хорошо, — улыбнулся Лабион и повернулся к своим легионерам. — Что у нас там с обедом, ребята? -

Солдаты радостно загомонили и двинулись на свои места, по которым дежурные уже разносили миски с дымящимся рыбным супом и ковриги твердого белого хлеба.

Суда римской флотилии все так же плавно и неторопливо скользили по мутной воде Рена, чуть покачиваясь на легких волнах.

Глава XXVI

Враги

А в густых лесах за извилистым мелководным Визургисом, на землях племени херусков — самых опасных и сильных врагов Рима — царило необычное оживление.

Непролазная чащоба, казалось, была наполнена гулом гортанных голосов, лязгом оружия, скрипом легких повозок. По неприметным узким лесным тропинкам стекались только в им одним известное место тысячи и тысячи германских воинов — херусков, хаттов, хауков и их многочисленных союзников, решивших дать бой своим поработителям с далекого юга.

Отряды концентрировались в деревнях, на хуторах или просто на опушке леса и высылали своих делегатов на Большой совет, который великий вождь Херман собирал в своей резиденции — укрепленном поселке неподалеку от правого берега Визургиса, рядом со столь милой его сердцу Тевтобургской пущей, в которой еще белели кости солдат из армии Квинтилия Вара, шесть лет назад сложивших тут головы из-за некомпетентности своего полководца и предательства германцев.

Все многочисленные варварские племена были немало удивлены, когда вдруг появились посланцы Хермана и срочно созвали вождей на Большой совет, чтобы решить, как дать отпор римлянам.

Ведь никаких военных действий в этом году не предполагалось — Германик уже нанес удар по хаттам и увел армию за Рен, а дикари отползли в свою глухую чащобу, зализывая раны и в бессильной ярости грозя кулаками вслед победоносным легионам.

И тут вдруг Херман объявляет общий сбор.

Вот и потянулись отряды варваров к Тевтобургскому лесу, гадая, что же задумал великий вождь херусков и с кем им придется сразиться. Боевой дух был в ополчении не на высоте — слишком хорошо еще помнили германцы недавно преподанный им урок.

Но никто не посмел ослушаться и, верные союзническому долгу, племенные дружины со всей возможной скоростью двинулись туда, куда приказал им идти глава антиримской коалиции — бесстрашный, мудрый, жестокий и коварный Херман.

Лишь немногие из приближенных вождя знали, чем был вызван этот неожиданный приказ: за день до него, когда сумерки уже спустились на землю и лишь багровые языки сторожевых костров сражались с темнотой, храбрый Сигифрид — правая рука Хермана — провел в дом вождя какого-то человека, плотно закутанного в плащ.

Позже караульные за кувшином вина рассказали своим сородичам, что человек этот появился перед их постами со стороны Эмиса и решительно потребовал позвать Сигифрида. Говорил он на языке херусков, но с сильным акцентом.

После некоторого колебания воины доложили своему командиру. Тот приказал доставить мужчину к нему в шатер, поговорил с ним с глазу на глаз не дольше, чем требуется нормальному варвару, чтобы обглодать свиную лопатку, и тут же повел незнакомца к великому вождю.

Херман беседовал с ним гораздо дольше, а под утро и отдал приказ воинам готовиться к бою, а вождям и командирам — собраться как можно быстрее на Большой совет.

В просторной, но задымленной и закопченной хижине, сложенной из бревен, в которой Херман — на римский манер — устроил свой штаб, было теперь тесно и душно.

Людей собралось очень много; маленькие, затянутые бычьим пузырем окошки плохо пропускали воздух, а дверь вождь запретил открывать по соображениям секретности, да еще и выставил вокруг дома два кольца охранников из самых свирепых херусков.

Те были недовольны, так как им приказали не пить на посту пива, но ослушаться своего грозного начальника не посмели и теперь «бдительно» несли караул, опершись на тяжелые фрамеи и позевывая время от времени.

В армии Германика за такую службу их бы уже отделали розгами, но тут — другое дело. Дикари всегда неохотно подчинялись чьим-либо указаниям, только себя считая самыми смелыми и умными, и Херман даже не пытался заставлять их неукоснительно соблюдать дисциплину — он знал, что даже авторитет великого вождя не спас бы его от расправы соплеменников, и ограничился в своем войске минимумом необходимой строгости,