- Мы приедем на совещание при условии, что там совсем не будут употреблены термины оппортунизм и ревизионизм, иначе мы будем подвергаться прямым атакам.
      - Мы приедем на совещание при условии, что там не будет изобличаться политика империалистических держав, так как это не послужило бы политике ослабления напряженности, и т.д. и т.п.
      Короче говоря, Тито хотелось, чтобы коммунисты всего мира съехались в Москву чаю попивать и сказки сказывать.
      Однако Хрущеву нужно было именно заявление, причем заявление, в котором подтверждалось бы "единство" и под которым было бы возможно больше подписей. Дискуссии завершились. Тито решил не ехать в Москву. Возмущение Хрущева взорвалось, термины стали "хлеще", улыбки и приветливость с "товарищем" и "марксистом Тито" на один момент были подменены эпитетом "оппортунист", заявлениями о том, что "он совершенно ничего общего не имеет с ленинизмом" и т.д. и т.п.
      Однако и к этим "хлестким терминам" в адрес лидера Белграда Хрущев прибегал в кулуарах и на случайных встречах, ибо на совещании он ни слова не сказал против "товарища Тито". Наоборот, когда ему понадобилось высказаться "против" ревизионистов и всех тех, кто выступал против Советского Союза, он упомянул два трупа, выброшенных в помойку:
      Надя и Гьиляса.
      Он еще лелеял надежду, что Тито мог приехать в Москву для подтверждения "единства 13-и", как он незадолго до этого пообещал в Бухаресте. Но Тито неожиданно "заболел"!
      - Дипломатическая болезнь! - возмущенно сказал Хрущев и спросил нас и других, как быть, поскольку югославы не согласились не то что подписать заявление, но и участвовать в первом совещании, в совещании коммунистических партий социалистических стран.
      - Мы давно высказали свое мнение о них, - ответили мы, - и каждый день подтверждает, что мы правы. Оттого, что югославы не приедут, мы не отступим.
      - Мы того же мнения, - сказал нам Суслов. И совещание состоялось без 13-го, лишнего за столом.
      Но югославские ревизионисты, если и не принимали участия в первом совещании, в совещании партий социалистических стран, то в его работе они присутствовали: они были представлены своими идейными братьями, такими как Гомулка с компанией, которые открыто выступили в защиту положений Тито и требовали от Хрущева и других отступлений в направлении дальнейшего разложения и распада.
      - Мы не согласны с определением "социалистический лагерь с Советским Союзом во главе", - заявил Гомулка. - И на практике мы уже отказались от этого термина, а это для того, чтобы показать, что мы не зависимы от Советского Союза, как при Сталине.
      Сами советские руководители прибегли к коварному приему относительно этой проблемы. В целях демонстрации так называемой принципиальности в своих отношениях с другими братскими партиями, они "предложили" снять термин "с Советским Союзом во главе", так как мы, дескать, равны друг с другом. Однако это предложение они внесли скрепя сердце и с целью нащупать пульс у других, ибо в сущности они стояли не просто за термин "во главе с ...", но за термин "под водительством Советского Союза", если бы это им удалось, т.е. "под зависимостью Советского Союза". К этому стремились и за это боролись хрущевцы, и время целиком и полностью подтвердило их цели.
      Когда Гомулка выступил со своим предложением на совещании, советских представителей обдало возмущением и, они, сами оставаясь в тени, подбили других на нападки против Гомулки.
      Разразился долгий спор по этому вопросу. Мы, хотя с каждым днем все больше убеждались в том, что руководство Советского Союза уходило в сторону от пути социализма, все же, в силу принципиальных и тактических соображений, продолжали отстаивать положение "с Советским Союзом во главе". Нам было хорошо известно, что Гомулка и его приверженцы, выступая против подобного положения, фактически добивались открытого и решительного отвержения всего хорошего и ценного из многодесятилетнего опыта Советского Союза, руководимого Лениным и Сталиным, отвержения опыта Октябрьской революции и социалистического строительства в Советском Союзе времени Сталина, отрицания роли, которую Советскому Союзу надлежало играть в победе и продвижении социализма во многих странах.
      Таким образом, ревизионисты Гомулка, Тольятти и другие настраивали свои голоса в яростном наступлении, которое империализм и реакция повели в те годы против Советского Союза и международного коммунистического движения.
      Защита этих важных марксистско-ленинских достижений являлась для нас интернациональным долгом, поэтому мы решительно противопоставились Гомулке и его сторонникам. Это было принципиально. С другой стороны, защита нами Советского Союза и положения "с Советским Союзом во главе" как в 1957 году, так и 2-3 года спустя, являлась одним из тактических приемов нашей партии в ее борьбе с самим хрущевским современным ревизионизмом.
      Хотя Хрущеву и другим были известны наши взгляды и позиции, в то время мы еще не выступали открыто перед всеми партиями против кристаллизовавшейся у них ревизионистской линии; поэтому, решительно, на глазах у всех выступая против ревизионистских положении Тито, Гомулки, Тольятти и других, мы в то же время, при случае, косвенно изобличали и положения, позиции и дела Хрущева, которые в сущности ничем не отличались от положений, позиций и дел Тито и компании.
      Движимые совершенно другими, чуждыми марксизму-ленинизму целями и соображениями, на Гомулку ополчились и Ульбрихт, Новотный, а Живков и подавно, Деж и др. Они превознесли Советский Союз и Хрущева, и относительно этой проблемы обрекли на меньшинство своего идейного брата.
      Мао Цзэдун с места бросался "аргументами".
      - У нашего лагеря, - сказал он, - должна быть голова, ведь и у змеи имеется голова, и у империализма имеется голова. Я бы не согласился, продолжал Мао, - чтобы Китай называли головой лагеря, ведь мы не заслуживаем этой чести, не можем играть этой роли, мы еще бедны. У нас нет даже четверти спутника, тогда как у Советского Союза их два. К тому же Советский Союз заслуживает быть главой, потому что он хорошо обращается с нами. Посмотрите, как свободно высказываемся мы теперь. Будь Сталин, нам было бы трудно говорить так. Когда я встретился со Сталиным, перед ним я почувствовал себя как ученик перед учителем, а с товарищем Хрущевым мы говорим свободно, как равные товарищи.
      И, будто этого было мало, он продолжал на свой манер:
      - После критики культа личности у нас будто свалилась с плеч гора, которая порядком давила и мешала нам правильно понимать многие вопросы. Кто свалил с нас эту гору, кто помог нам всем правильно понять культ личности?! - спросил философ, замолчал маленько и тут же ответил: - Товарищ Хрущев, и спасибо ему за это.
      Вот так отстаивал "марксист" Мао положение "с Советским Союзом во главе", вот так защищал он Хрущева. Но в то же время, будучи эквилибристом, чтобы не обидеть Гомулку, выступавшего против этого положения, Мао добавил:
      - Гомулка - хороший товарищ, его надо поддерживать, ему надо доверяться!
      Довольно острые споры велись также в связи с отношением к современному ревизионизму.
      Особенно Гомулка, при поддержке Оха-ба и Замбровского, на первом совещании - совещании 12 партий социалистических стран, а затем и Тольятти на втором совещании - совещании 68 партий, в котором приняли участие также посланцы Тито, решительно высказались против изобличения современного ревизионизма, против определения его, как главной опасности в международном коммунистическом и рабочем движении, ибо, как заявил Охаб, "этими формулировками мы оттолкнули от себя отважных и замечательных югославских товарищей, а. теперь вы отталкиваете и нас, поляков".
      Пальмиро Тольятти встал и провозгласил на совещании свои ультраревизионистские положения:
      - Дальше углубить линию XX съезда, - сказал он в сущности, - чтобы превратить коммунистические партии в широкие партии масс, открывать новые пути, выдвигать новые лозунги. Теперь, - продолжал он, - требуется большая независимость при определении лозунгов и форм сотрудничества, поэтому мы против единого руководящего центра. Такой центр не был бы полезным для развития индивидуальности каждой партии и для сплочения вокруг нас широких масс, католиков и других.
      Сидевшему рядом со мной Жаку Дюкло стало не по себе.
      - Я ему дам, - сказал он мне, - я открыто дам ему отпор. Слышишь его, товарищ Энвер, что он мелет?!
      - Да, - ответил я Дюкло. - Он высказывает тут то, о чем он думал и что он делал давно.
      - В 1945 году, - продолжал гнуть свою линию Тольятти, - мы заявили, что хотели создать новую партию. Мы говорим "новую партию" и не хотим употреблять выражения Ленина "партию нового типа", ибо, если бы мы говорили так, это означало бы допустить тяжкую политическую и теоретическую ошибку, означало бы создать такую коммунистическую партию, которая свела бы на нет традиции социал-демократии. Построй мы партию нового типа, - продолжал Тольятти, - мы оторвали бы партию от народных масс и не смогли бы создать нынешнюю ситуацию, когда наша партия стала великой массовой партией (Сразу же по возвращении в Неаполь из Советского Союза в марте 1944 года, Пальмиро Тольятти навязал партии курс на классовое сотрудничество с буржуазией и ее партиями. В Неаполя Тольятти впервые выдвинул идею и даже платформу того. что он назвал "новой партией масс", отличавшейся по своему классовому составу, по своей идеологии и организационной форме от коммунистической партии ленинского типа.).
      После этого и других положений Тольятти страсти разгорелись. Выступил и Жак Дюкло.
      - Мы внимательно слушали выступление Тольятти, - сказал он в частности, - однако мы заявляем, что совершенно несогласны с тем, что сказал Тольятти. Его взгляды расчищают путь оппортунизму и ревизионизму.
      - Нашим партиям, - возражал Тольятти, - мешали и мешают сектантство и догматизм.
      В один момент, с целью угомонить страсти, выступил и Мао Цзэдун на свой манер иносказания и намеков:
      - При обсуждении любого гуманного . .. вопроса, - сказал он, - надо идти на бой, но и на примирение. Я имею в виду взаимоотношения между товарищами: когда у нас возникают разногласия, мы должны пригласить друг друга на переговоры. В Паньмыньчжоне мы вели переговоры с американцами, а во Вьетнаме - с французами.
      Пустив еще несколько таких фраз, он сел на своего конька:
      Имеются люди, - сказал он, - которые являются стопроцентными марксистами, имеются такие, которые являются таковыми на 80 процентов, на 70 процентов, на 50 процентов; причем имеются и марксисты, которые могут быть таковыми только на 10 процентов. И с теми, которые являются десятипроцентными марксистами, мы должны беседовать, потому что от этого нам будет только польза.
      Он помолчал, как-то отсутствующим взглядом повел по залу и продолжал:
      - Почему бы нам группой в 2-3 человека не собираться в маленькую комнату и беседовать? Отчего нам не беседовать, руководствуясь стремлением к единству? Мы должны бороться обеими руками - одной против ошибающихся, другой - делать уступки.
      Суслов, который вынужден был занять "принципиальную" позицию, отметил, что борьба с оппортунизмом и ревизионизмом важна, как важна и борьба с догматизмом, однако "ревизионизм составляет главную опасность, потому что он вносит раскол, нарушает единство" и т.д. и т.п.
      Советские хрущевцы заботились лишь о том, чтобы "сохранить единство", держать в узде социалистические страны и коммунистические партии различных стран, поэтому, если они на этот раз "приняли" ряд правильных положений и "отстояли" их, то это они сделали, в первую очередь, под давлением решительной борьбы настоящих марксистов-ленинцев, участвовавших в совещании, но они сделали это также в силу своего стратегического плана. Они отступили, временно сдержались, чтобы перегруппировать силы и взять ревизионистский реванш в будущем.
      Наша делегация высказала свое марксистско-ленинское слово по всем поставленным на совещании вопросам, в особенности по вопросам борьбы с современным ревизионизмом, с американским империализмом, как главной угрозы миру и народам; по вопросам путей перехода в социализм, сохранения марксистско-ленинского единства в коммунистическом и рабочем движении, по вопросу" об опыте Октябрьской революции и социалистического строя и т.д.
      Ревизионисты отступили вследствие борьбы, которая развернулась на совещании против оппортунистических взглядов на обсуждавшиеся проблемы. В результате, московская Декларация 1957 года получилась вообще хорошим документом.
      Ревизионизм, правый оппортунизм, был определен совещанием как главная опасность для международного коммунистического и рабочего движения.
      Югославов это взбесило. Они еще до этого имели длительные споры с представителями Хрущева особенно относительно этого положения.
      - Чего вы беспокоитесь? - утешали их хрущевцы. - Вас нигде не упоминают. Мы будем говорить о ревизионизме вообще, ни на кого не ссылаясь.
      - Да, - отвечали им югославы, - но посмотрите на статьи Энвера Ходжа, которые вы помещаете ив "Правде"! Когда говорит против ревизионизма, Энвер Ходжа имеет в виду нас и называет нас по имени. Но и тогда, когда нас не называют по имени, все нас имеют в виду, поэтому мы не примем участия в совещании и не подпишем декларацию партий социалистических стран.
      И они не подписали эту декларацию.
      Мао Цзэдун выразил свое глубокое сожаление:
      - Они, - сказал он, - не подпишут декларацию 12 партий. Как правило, должно быть 13 стран, но югославские товарищи отказались. Нам нечего заставлять их. Они не подпишут ее. Я говорю, что они через 10 лет подпишут декларацию ( Мао ошибся только в сроке. Не через 10 лет, а через 20 лет в Пекине с югославами действительно была подписана "декларация". Маоисты подписали свое преклонение перед Тито. (Примечание автора.)
      В совместно выработанной и принятой совещанием декларации обобщался опыт международного коммунистического движения, отстаивались общие закономерности социалистической революции и социалистического строительства, определялся ряд совместных задач коммунистических и рабочих партий, а также нормы взаимоотношений между ними.
      Таким образом, принятие декларации явилось победой революционных, марксистско-ленинских сил. Она представляла, вообще, правильную программу совместной борьбы, предстоящих битв с империализмом и ревизионизмом.
      Тем не менее, современные ревизионисты, хотя на время сдержались и подобрали ноги, они не прекращали, да и не намеревались прекратить, свое темное дело. Хрущев использовал московское Совещание 1957 года как средство подготовки почвы для осуществления дальнейшего коварного антикоммунистического плана.
      Он чего только не делал, чтобы именем Ленина скрыть свое предательство, поэтому разражался псевдоленинской фразеологией, мобилизовал всех псевдофилософов-либералов, выжидавших момент, чтобы приспособить для ревизионистских линий (которые они вытаскивали из старого социал-демократического арсенала) "ленинские" маски, подходящие для современной обстановки экономического развития, для "нашей эпохи превосходства социализма" и "достижения, особенно Советским Союзом, стадии строительства коммунизма".
      Хрущевизм извратил марксизм-ленинизм, объявил его уже преодоленным, поэтому в последующем он объявил преодоленной и фазу диктатуры пролетариата, провозгласив подмену ее "общенародным государством". В то же время Хрущев, будучи последовательным на своем пути предательства, и партию пролетариата должен был подменить "общенародной партией". Следовательно, согласно Хрущеву, Советский Союз переходил "в высшую стадию коммунизма", между тем как в действительности в этой стране еще отставали промышленность и сельское хозяйство, а рынки пустели. Только в заявлениях хрущевцев "Советский Союз переходил в стадию коммунизма", ибо действительность говорила об обратном. Эта страна нуждалась прежде всего и особенно в сильной марксистско-ленинской партии, которая принялась бы за дело воспитания разлагавшегося советского человека и советского общества.
      Об этом либеральном блефе Хрущев и его теоретики трезвонили день-деньской. В этом направлении в печати, радио и всей советской пропаганде стали трубить на всех перекрестках; на улицах, на фасадах зданий и промышленных объектов виднелись даже плакаты, на которых крупными буквами было выведено:
      "Догнать и перегнать США"*. Предатель вопил с трибун собрании, заявляя: мы перегнали Америку на том и на сем секторе, перегоним ее в сельском хозяйстве (причем намечал и сроки), мы закопаем капитализм и т.д. Ревизионистские теории развивались, обрабатывались, распространялись во всех капиталистических странах руководителями-предателями псевдомарксистских партий и всякого рода философами-лжемарксистами, троцкистами, вроде Сервена, Гароди, Кривина, Фишера и др., которые притаивались в коммунистических партиях и словно грибы после дождя, выступили как хрущевские ревизионисты.
      Настоящие коммунисты были застигнуты врасплох. В этом отрицательно сказался больной, антимарксистский сентиментализм - они не решались поднять голос против своих разлагавшихся партий, против старых руководителей, вступавших на путь измены, не решались поднять голос против горячо любимого ими Советского Союза, так как не осознавали катастрофы, угрожавшей родине Ленина и Сталина.
      Капиталистическая буржуазия всеми экономическими и пропагандистскими силами и средствами способствовала дальнейшему углублению этого смятения.
      Таким образом, коварный план Хрущева подробно развивался кознями, давлением, демагогией, шантажом, ложными обвинениями, нарушением договоров, соглашений и. контрактов, существовавших между Советским Союзом и Китаем, а также между Советским Союзом и Албанией, покуда хрущевцы не дошли до хваленого бухарестского Совещания.
      11. "КАЛАЧ" И "КНУТ"
      Наша Партийно-правительственная делегация выезжает в Советский Союз. Происки Хрущева: На стол ставят "калач" - советское правительство освобождает нас ояг выплаты кредитов. Ленинград: Поспелов и Козлов цензуруют наши выступления. "Нам не следует упоминать югославов". Наши официальные переговоры с Хрущевым и другими. Хрущев нервничает: "Вы хотите вернуть нас на путь Сталина", "Тито и Ранкович лучше Карделя и Поповича, Темпо - осел ... неустойчивый". Встреча на ходу с югославским послом в Москве, Мичуновичем Поездка Хрущева в Албанию, май 19S9 г. Хрущев и Малиновский требуют от нас военных баз:
      "Все Средиземноморье от Босфора до Гибралтара будет в наших руках". Советник по истреблению собак. Советское посольство в Тиране - резиденция КГБ.
      Наша партия и ее Центральный Комитет видели трагический путь, по которому хрущевцы вели Советский Союз и другие социалистические страны, они замечали, какой оборот принимали события, так что стояли перед большой дилеммой. Нужно было обдуманно предпринимать шаги: не торопиться, но и не дремать. Мы очень были заинтересованы в упрочении внутреннего положения, в подъеме и дальнейшем развитии экономики, как и в укреплении армии в предвидении трудных моментов. В первую очередь и прежде всего нам надо было держать партию на рельсах марксизма-ленинизма, оградить ее от проникновения ревизионизма, а борьбу эту надо было вести, упорно отстаивая ленинские нормы, защищая единство в руководстве и в партии в целом. Это и составляло главное условие ограждения от титизма и хрущевизма. Хрущевцы хранили маски и не могли открыто атаковать нас в этом направлении. Мы по праву защищали Советский Союз, когда все обрушивались на него с выпадами. Это, как я писал и выше, составляло другой важный принципиальный вопрос и, к тому же, нашу тактику в отношении хрущевцев, которые не находили брешей в наших позициях.
      Они не могли или же не хотели обострить противоречия с нами. Возможно, они, недооценивая силу нашей партии и жизнеспособность албанского народа, поскольку мы малая страна, надеялись удушить нас, или же рассчитывали на то, что им удастся взять крепость изнутри, подготавливая для этого свою агентуру (время показало, что они действовали в этом направлении, используя Панайота Пляку, Бе-кира Балуку, Петрита Думе, Хито Чако и других раскрытых впоследствии заговорщиков - их сообщников) (Как было доказано впоследствии, во главе этих заговорщиков стоял полиагент Мехмет Шеху, который, работая за кулисами, согласно приказам своих патронов - американского ЦРУ и югославского УДБ, привел их в действие с тем, чтобы изменить положение в Албании в пользу контрреволюции. (См.: Энвер Ходжа, "Титовцы" (Исторические записки). Издательство "8 Нентори", Тирана, 1983, изд. на рус. яз., стр. 628-634.[1)]. Однако, невзирая на их попытки "ладить" с нами, не разжечь страсти, как они, так и мы видели, что пропасть углублялась.
      Югославский вопрос, как и раньше, составлял одну из главных причин нашего размежевания с хрущевцами, которые чего только не делали, чтобы мы помирились с югославскими ревизионистами. Хрущев хотел нашего примирения с ними потому, что он старался посредством этого примирения свернуть нас с марксистско-ленинского пути, которому мы решительно следовали, заставить нас отказаться от любой правильной и принципиальной позиции во внутреннем и международном планах, словом, повиноваться хрущевскому курсу. Мы это уже давно раскусили и не пошли ни на какие уступки ни перед демагогией, ни перед шантажом и угрозами Хрущева. Кроме упомянутых мною выше случаев, типичным доказательством этого является и наша встреча с советским руководством в Москве в апреле 1957 года. Это было после венгерских и польских событий и после февральского Пленума 1957 года Центрального Комитета нашей партии[1].
      На этом Пленуме мы еще раз подвергли глубокому анализу происшедшие в Венгрии и Польше горькие события. Мы открыто высказали свое мнение об обострившейся к тому времени международной обстановке, говорили об истинных причинах потрясений, имевших место в лагере социализма, резко осудили происки империализма с американским империализмом во главе, изобличили современный ревизионизм, подчеркнули основные положения марксизма-ленинизма и высказались за их защиту. В целом, доклад, сделанный мною на этом Пленуме от имени Политбюро, противопоставлялся многим тезисам XX съезда, не называя его по имени. Сразу же после окончания Пленума мы обнародовали этот доклад, поместили его в газете "Зери и популлыт" и передали по радио. Наверное, это привело хрущевцев в ярость. Они не могли открыто выступить против наших положений и нашей принципиальной позиции, так как норовили соблюдать видимость. Зато про себя они неистовствовали. Им нужно было "договориться" с нами, взнуздать нас. Они, в рамках "укрепления дружбы", пригласили в Москву делегацию на высшем уровне.
      В апреле 1957 года мы выехали в Советский Союз. Выехали я, Мехмет Шеху, Гого Нуши, Рита Марко, Рамиз Алия, Спиро Колека, Джафер Спахиу, Бехар Штюла и другие. Ну и странно: как только судно, на борту которого мы находились, вошло в территориальные воды Советского Союза, нагрянула группа советских боевых кораблей, которая обступила нас, приветствовала нас флажками и эскортировала вплоть до Одессы. Встретить нас в порт вышли заместитель премьера Украины, заместитель министра иностранных дел Советского Союза Патоличев, партийные и государственные руководители Одессы, как и сотни людей с флажками и цветами. В Одессе мы пробыли один день, осмотрели город, посмотрели балет, а вечером поездом отправились в Москву. На вокзале в Киеве нас встретили Кириченко, Кальченко (премьер-министр Украины) и другие; между нами состоялась сердечная беседа, потом они пожелали нам доброго пути и мы поехали дальше. Еще более теплая атмосфера царила на Киевском вокзале в Москве. Неся в руках цветы и флажки, тысячи и тысячи москвичей вышли приветствовать албанскую делегацию на высшем уровне и выразить свою любовь и свое искреннее уважение к нашему народу, нашей партии и нашей стране. Эту особую любовь и уважение советского народа к нам, выпестованные еще при Сталине, я ощущал всякий раз, когда мне представлялся случай вступать в контакты с простыми людьми из советского народа на промышленных предприятиях и в колхозах, в культурных, художественных и научных учреждениях. В лице нашей партии и нашего народа рядовые советские люди видели своих настоящих и искренних друзей, видели партию и народ, которые всем сердцем любили и всеми силами защищали Советский Союз, любили и свято чтили Ленина и Сталина.
      - Товарищ Энвер, - обратился ко мне Патоличев, - на этом вокзале мы встречали и других высокопоставленных представителей стран народной демократии, но такого приема, какой советский народ оказывает вам, мне не доводилось видеть.
      Встретить нас на перрон вышли Хрущев, Булганин, члены Президиума Центрального Комитета партии, члены правительства СССР и другие. Мы обменялись рукопожатиями и обнялись с ними, и, хотя радость, которую они выражали, ни в коем случае нельзя было сравнивать с радостью обступившего нас и продолжавшего устраивать нам овации народа, все-таки мы заметили, что на этот раз и прием советских руководителей был на несколько ступеней выше, чем в прошлом. И слова и свидетельства почтения, как на вокзале, так и на приемах по случаю нашего приезда, потоком лились.
      - Мы гордимся дружбой с вами; ваша партия - партия молодая, но она проявляла большую зрелость; вы играете огромную роль .... - наперебой спешили заявлять нам Хрущев, Булганин, Поспелов и другие.
      Вскоре мы увидели, что это был "калач". Кнут они показали нам несколько позднее.
      - Мы должны помогать вам более организованно. Кое-что мы вам давали, но не в должной мере обдуманно, - старался задобрить нас на первом приеме Хрущев, который и в данном случае не забыл повторить сильное "желание" о том, чтобы Албания "стала образцом для стран Азии и Африки, для Греции и Италии".
      Неоднократно подчеркнув: "мы еще больше", "еще лучше будем помогать вам", Хрущев нашел уместным тут же проверить эффект своих обещаний.
      - Мы громко смеялись в Президиуме, - сказал он, - прочитав речь Тито в Пуле. В ней он поносил товарища Энвера, но Тито просто слепец.
      - Мы незамедлительно дали ему заслуженный ответ, - сказал я.
      - Конечно, конечно, - заметил Хрущев и улыбка сошла с его лица, - но мы должны сдерживать свой законный гнев и проявлять в их отношении великодушие ради народов Югославии, ради единства лагеря.
      - Мы, - продолжал он, - будем идти в народ и выступать перед ним. Нам следует быть разумными, не упоминать югославов по имени, а говорить о ревизионизме вообще, как явлении .. .
      Это был прием по случаю нашего приезда, и я не стал возражать ему. Но впоследствии югославский вопрос преследовал нас всюду.
      Спустя два дня мы выехали в Ленинград. Там нас встретил Козлов, который отозвался о нас в самых горячих словах.
      - Я без ума от Албании, - сказал он. - Я стал большим патриотом вашей страны! (Два-три года спустя во время незабываемых бухарестских и московских событий тот же Козлов показал себя столь большим "патриотом" нашей страны, что, помимо всего другого, угрожал нам лишением свободы и независимости Родины, заявив: "Достаточно одной атомной бомбы, сброшенной американцами, чтобы стереть с лица земли Албанию и ее население".
      Мы посетили в частности машиностроительный завод им. Ленина, крупный завод исторической важности. Там, в трудных условиях царизма, Ленин создал первые коммунистические группы и часто выступал перед рабочими.
      - Ни одна иностранная делегация не побывала на этом заводе, - заметил Поспелов, сопровождавший нас в этой поездке.
      Рабочие не были подготовлены к встрече с нами, так как наш визит не входил в план, но они оказали нам действительно очень теплый прием. Один рабочий, участвовавший в работе по изготовлению турбины для нашей гидростанции на реке Мат, вручил нам несколько инструментов для передачи их на память албанскому рабочему. Заводские рабочие, с которыми мы беседовали, сказали нам, что знали Албанию и питали особую любовь к албанскому народу; они назвали наш народ героическим народом.
      На заводе сразу же был устроен митинг с участием около 4000-5000 человек, и меня попросили выступить на нем. Взяв слово, я выразил им глубокую любовь и признательность, которые албанский народ и Албанская партия Труда питают к ним и ко всему советскому народу. Настала очередь рассказать им о борьбе нашего народа и нашей партии против врагов империалистов и ревизионистов. Враги эти были конкретными, имели свои имена, они развертывали против нас конкретную деятельность. Следовало открыто говорить рабочим об этом, хотя Хрущеву это не понравилось бы. Он еще на первой встрече "ориентировал" нас относительно югославского вопроса. Однако как мне, так и моим товарищам сердце подсказывало говорить, поэтому в моей речи я сказал рабочим, что югославские руководители являются антимарксистами, шовинистами, что они занимались враждебной деятельностью и т.д.
      Рабочие внимательно слушали меня и восторженно скандировали. Но по окончании митинга Поспелов сказал мне:
      - Неплохо было бы подправить часть, где речь идет о Югославии, она показалась мне резкой.
      - В ней ничего лишнего нет, - ответил я.
      -Завтра ваша речь будет опубликована в печати, - заметил Поспелов. -Югославы очень рассердятся на нас.
      - Это мое выступление. С вами все в порядке, - сказал я ему.
      - Поймите же нас, товарищ Энвер, - продолжал Поспелов. - Ведь Тито утверждает, что это мы подбиваем вас говорить так открыто против них. Нужно будет смягчить эту часть.
      Весь этот диалог шел в одной из комнат ленинградского оперного театра им. Кирова. Время начала спектакля прошло, люди ждали нашего входа в зал.
      - Поговорим об этом потом, когда кончится спектакль, - сказал я. Время истекает.
      - Отложим начало спектакля, -настоял он, - вот я скажу об этом товарищам.
      Мы немножко поспорили и, наконец, пришли к "компромиссу": слово "враждебная" заменить словом "антимарксистская".
      - Ревизионисты были на седьмом небе от радости. Но, позадумавшись, Козлов захотел другой "уступки":
      - Антимарксистская, - заметил он, - это как-то плохо звучит, а что если подправить, сделать "немарксистская"?
      - Так и сделайте! - сказал я с иронией, - пусть будет по-вашему.
      - Перейдем в фойе, - сказал тогда Козлов, и мы раза два прошлись по нему, чтобы Козлов здоровался с присутствующими то направо, то налево. Тем временем другие ушли внести "поправки", а вместе с ними пошел и Рамиз. Но, вернувшись, Рамиз сообщил мне, что они сняли все сказанное мною о югославах. Я поручил ему передать им, что мы настаивали на своем мнении, но люди Хрущева ответили: