Те - жилятся, присев на корточки, Повесив на бок языки, А их из самой верхней форточки Зовут хозяйские свистки.
      Все высвистано, прособачено. Вот так и шлепай по грязи, Пока не вздрогнет сердце, схвачено Внезапным треском жалюзи.
      1923
      ДАЧНОЕ
      Уродики, уродища, уроды Весь день озерные мутили воды.
      Теперь над озером ненастье, мрак, В траве - лягушачий зеленый квак.
      Огни на дачах гаснут понемногу, Клубки червей полезли на дорогу,
      А вдалеке, где все затерла мгла, Тупая граммофонная игла
      Шатается по рытвинам царапин, А из трубы еще рычит Шаляпин.
      На мокрый мир нисходит угомон... Лишь кое-где, топча сырой газон,
      Блудливые невесты с женихами Слипаются, накрытые зонтами,
      А к ним под юбки лазит с фонарем Полуслепой, широкоротый гном.
      1923
      ПОД ЗЕМЛЕЙ
      Где пахнет черною карболкой И провонявшею землей, Стоит, склоняя профиль колкий, Пред изразцовою стеной.
      Не отойдет, не обернется, Лишь весь качается слегка, Да как-то судорожно бьется Потертый локоть сюртука.
      Заходят школьники, солдаты, Рабочий в блузе голубой Он все стоит, к стене прижатый Своею дикою мечтой.
      Здесь создает и разрушает Он сладострастные миры, А из соседней конуры За ним старуха наблюдает.
      Потом в открывшуюся дверь Видны подушки, стулья, стклянки. Вошла - и слышатся теперь Обрывки злобной перебранки. Потом вонючая метла Безумца гонит из угла.
      И вот, из полутьмы глубокой Старик сутулый, но высокий, В таком почтенном сюртуке, В когда-то модном котелке, Идет по лестнице широкой, Как тень Аида, - в белый свет, В берлинский день, в блестящий бред. А солнце ясно, небо сине, А сверху синяя пустыня... И злость, и скорбь моя кипит, И трость моя в чужой гранит Неумолкаемо стучит.
      1923
      x x x
      Все каменное. В каменный пролет Уходит ночь. В подъездах, у ворот
      Как изваянья - слипшиеся пары. И тяжкий вздох. И тяжкий дух сигары.
      Бренчит о камень ключ, гремит засов. Ходи по камню до пяти часов,
      Жди: резкий ветер дунет в окарино По скважинам громоздкого Берлина
      И грубый день взойдет из-за домов Над мачехой российских городов.
      1923
      x x x
      Встаю расслабленный с постели: Не с Богом бился я в ночи Но тайно сквозь меня летели Колючих радио лучи.
      И мнится: где-то в теле живы, Бегут по жилам до сих пор Москвы бунтарские призывы И бирж всесветный разговор.
      Незаглушимо и сумбурно Пересеклись в моей тиши Ночные голоса Мельбурна С ночными знаньями души.
      И чьи-то имена, и цифры Вонзаются в разъятый мозг, Врываются в глухие шифры Разряды океанских гроз.
      Хожу - и в ужасе внимаю. Шум, не внимаемый никем. Руками уши зажимаю Все тот же звук! А между тем...
      О, если бы вы знали сами, Европы темные сыны, Какими вы еще лучами Неощутимо пронзены!
      1923
      ХРАНИЛИЩЕ
      По залам прохожу лениво. Претит от истин и красот. Еще невиданные дива, Признаться, знаю наперед.
      И как-то тяжко, больно даже Душою жить - который раз? В кому-то снившемся пейзаже, В когда-то промелькнувший час.
      Все бьется человечий гений: То вверх, то вниз. И то сказать: От восхождений и падений Уж позволительно устать.
      Нет! полно! Тяжелеют веки Пред вереницею Мадон И так отрадно, что в аптеке Есть кисленький пирамидон.
      1924
      x x x
      Интриги бирж, потуги наций. Лавина движется вперед. А все под сводом Прокураций Дух беззаботности живет.
      И беззаботно так уснула, Поставив туфельки рядком, Неомрачимая Урсула У Алинари за стеклом.
      И не без горечи сокрытой Хожу и мыслю иногда, Что Некто, мудрый и сердитый, Однажды поглядит сюда,
      Нечаянно развеселится, Весь мир улыбкой озаря, На шаль красотки заглядится, Забудется, как нынче я,
      И все исчезнет невозвратно Не в очистительном огне, А просто - в легкой и приятной Венецианской болтовне.
      1924
      СОРРЕНТИНСКИЕ ФОТОГРАФИИ
      Воспоминанье прихотливо И непослушливо, Оно Как узловатая олива: Никак, ничем не стеснено. Свои причудливые ветви Узлами диких соответствий Нерасторжимо заплетет И так живет, и так растет.
      Порой фотограф-ротозей Забудет снимкам счет и пленкам И снимет парочку друзей На Капри, с беленьким козленком. И тут же, пленки не сменив, Запечатлеет он залив За пароходною кормою И закопченную трубу С космою дымною на лбу. Так сделал нынешней зимою Один приятель мой. Пред ним Смешались воды, люди, дым На негативе помутнелом. Его знакомый легким телом Полупрозрачно заслонял Черты скалистых исполинов, А козлик, ноги в небо вскинув, Везувий рожками бодал... Хоть я и не люблю козляток (Ни итальянских пикников) Двух совместившихся миров Мне полюбился отпечаток: В себе виденья затая, Так протекает жизнь моя.
      Я вижу скалы и агавы, А в них, сквозь них и между них Домишко низкий и плюгавый. Обитель прачек и портных. И как ни отвожу я взора, Он все маячит предо мной, Как бы сползая с косогора Над мутною Москвой-рекой. И на зеленый, величавый Амальфитанский перевал Он жалкой тенью набежал, Стопою нищенскою стал На пласт окаменелой лавы.
      Раскрыта дверь в полуподвал, И в сокрушении глубоком Четыре прачки, полубоком, Выносят из сеней во двор На полотенцах гроб дощатый, В гробу - Савельев, полотер. На нем - потертый, полосатый Пиджак. Икона на груди Под бородою рыжеватой. "Ну, Ольга, полно. Выходи". И Ольга, прачка, за перила Хватаясь крепкою рукой, Выходит. И заголосила. И тронулись под женский вой Неспешно со двора долой. И сквозь колючие агавы Они выходят из ворот, И полотера лоб курчавый В лазурном воздухе плывет. И от мечты не отрываясь, Я сам, в оливковом саду, За смутным шествием иду, О чуждый камень спотыкаясь.
      *
      Мотоциклетка стрекотнула И сорвалась. Затрепетал Прожектор по уступам скал, И отзвук рокота и гула За нами следом побежал. Сорренто спит в сырых громадах. Мы шумно ворвались туда И стали. Слышно, как вода В далеких плещет водопадах. В страстную пятницу всегда На глаз приметно мир пустеет, Айдесский, древний ветер веет И ущербляется луна. Сегодня в облаках она. Тускнеют улицы сырые. Одна ночная остерия Огнями желтыми горит. Ее взлохмаченный хозяин Облокотившись полуспит. А между тем уже с окраин Глухое пение летит, И озаряется свечами Кривая улица вдали; Как черный парус, меж домами Большое знамя пронесли С тяжеловесными кистями; И чтобы видеть мы могли Воочию всю ту седмицу, Проносят плеть и багряницу, Терновый скорченный венок, Гвоздей заржавленных пучок, И лестницу, и молоток.
      Но пенье ближе и слышнее. Толпа колышется, чернея, А над толпою лишь Она, Кольцом огней озарена, В шелках и розах утопая, С недвижной благостью в лице, В недосягаемом венце, Плывет, высокая, прямая, Ладонь к ладони прижимая, И держит ручкой восковой Для слез платочек кружевной. Но жалкою людскою дрожью Не дрогнут ясные черты. Не оттого ль к Ее подножью Летят молитвы и мечты, Любви кощунственные розы И от великой полноты Сладчайшие людские слезы? К порогу вышел своему Седой хозяин остерии. Он улыбается Марии. Мария! Улыбнись ему!
      Но мимо: уж Она в соборе В снопах огней, в гремящем хоре. Над поредевшею толпой Порхает отсвет голубой. Яснее проступают лица, Как бы напудрены зарей. Над островерхою горой Переливается Денница...
      *
      Мотоциклетка под скалой Летит извилистым полетом, И с каждым новым поворотом Залив просторней предо мной. Горя зарей и ветром вея, Он все волшебней, все живее. Когда несемся мы правее, Бегут налево берега, Мы повернем - и величаво Их позлащенная дуга Начнет развертываться вправо. В тумане Прочида лежит, Везувий к северу дымит. Запятнан площадною славой, Он все торжествен и велик В своей хламиде темно-ржавой, Сто раз прожженной и дырявой. Но вот - румяный луч проник Сквозь отдаленные туманы. Встает Неаполь из паров, И заиграл огонь стеклянный Береговых его домов.
      Я вижу светлые просторы, Плывут сады, поляны, горы, А в них, сквозь них и между них Опять, как на неверном снимке, Весь в очертаниях сквозных, Как был тогда, в студеной дымке, В ноябрьской утренней заре, На восьмигранном острие, Золотокрылый ангел розов И неподвижен - а над ним Вороньи стаи, дым морозов, Давно рассеившийся дым. И отражен кастелламарской Зеленоватою волной, Огромный страж России царской Вниз опрокинут головой. Так отражался он Невой, Зловещий, огненный и мрачный, Таким явился предо мной Ошибка пленки неудачной.
      Воспоминанье прихотливо. Как сновидение - оно Как будто вещей правдой живо, Но так же дико и темно И так же, вероятно, лживо... Среди каких утрат, забот И после скольких эпитафий Теперь, воздушная, всплывет И что закроет в свой черед Тень соррентинских фотографий?
      1926
      ИЗ ДНЕВНИКА
      Должно быть, жизнь и хороша, Да что поймешь ты в ней, спеша Между купелию и моргом, Когда мытарится душа То отвращеньем, то восторгом?
      Непостижимостей свинец Все толще, над мечтой понурой Вот и дуреешь наконец, Как любознательный кузнец Над просветительной брошюрой.
      Пора не быть, а пребывать, Пора не бодрствовать, а спать, Как спит зародыш крутолобый, И мягкой вечностью опять Обволокнуться, как утробой.
      1925
      ПЕРЕД ЗЕРКАЛОМ
      Nel mezzo del cammin di nostra vita.
      Я, я, я. Что за дикое слово! Неужели вон тот - это я? Разве мама любила такого, Желто-серого, полуседого И всезнающего, как змея?
      Разве мальчик, в Останкине летом Танцевавший на дачных балах, Это я, тот, кто каждым ответом Желторотым внушает поэтам Отвращение, злобу и страх?
      Разве тот, кто в полночные споры Всю мальчишечью вкладывал прыть, Это я, тот же самый, который На трагические разговоры Научился молчать и шутить?
      Впрочем - так и всегда на средине Рокового земного пути: От ничтожной причины - к причине, А глядишь - заплутался в пустыне, И своих же следов не найти.
      Да, меня не пантера прыжками На парижский чердак загнала. И Виргилия нет за плечами Только есть одиночество - в раме Говорящего правду стекла.
      1924
      ОКНА ВО ДВОР
      Несчастный дурак в колодце двора Причитает сегодня с утра, И лишнего нет у меня башмака, Чтобы бросить его в дурака.
      . . . . . . . . . .
      Кастрюли, тарелки, пьянино гремят, Баюкают няньки крикливых ребят. С улыбкой сидит у окошка глухой, Зачарован своей тишиной.
      . . . . . . . . . .
      Курносый актер перед пыльным трюмо Целует портреты и пишет письмо, И, честно гонясь за правдивой игрой, В шестнадцатый раз умирает герой.
      . . . . . . . . . .
      Отец уж надел котелок и пальто, Но вернулся, бледный, как труп: - Сейчас же отшлепать мальчишку за то, Что не любит луковый суп!
      . . . . . . . . . .
      Небритый старик, отодвинув кровать, Забивает старательно гвоздь, Но сегодня успеет ему помешать Идущий по лестнице гость.
      . . . . . . . . . .
      Рабочий лежит на постели в цветах. Очки на столе, медяки на глазах. Подвязана челюсть, к ладони ладонь. Сегодня в лед, а завтра в огонь.
      . . . . . . . . . .
      Что верно, то верно! Нельзя же силком Девчонку тащить на кровать! Ей нужно сначала стихи почитать, Потом угостить вином...
      . . . . . . . . . .
      Вода запищала в стене глубоко: Должно быть, по трубам бежать не легко, Всегда в тесноте и всегда в темноте, В такой темноте и в такой тесноте!
      . . . . . . . . . .
      1924
      БЕДНЫЕ РИФМЫ
      Всю неделю над мелкой поживой Задыхаться, тощать и дрожать, По субботам с женой некрасивой Над бокалом, обнявшись, дремать,
      В воскресенье на чахлую траву Ехать в поезде, плед разложить, И опять задремать, и забаву Каждый раз в этом всем находить,
      И обратно тащить на квартиру Этот плед, и жену, и пиджак, И ни разу по пледу и миру Кулаком не ударить вот так,
      О, в таком непреложном законе, В заповедном смиреньи таком Пузырьки только могут в сифоне, Вверх и вверх, пузырек с пузырьком.
      1926
      x x x
      Сквозь ненастный зимний денек - У него сундук, у нее мешок
      По паркету парижских луж Ковыляют жена и муж.
      Я за ними долго шагал, И пришли они на вокзал. Жена молчала, и муж молчал.
      И о чем говорить, мой друг? У нее мешок, у него сундук... С каблуком топотал каблук.
      1927
      БАЛЛАДА
      Мне невозможно быть собой, Мне хочется сойти с ума, Когда с беременной женой Идет безрукий в синема.
      Мне лиру ангел подает, Мне мир прозрачен, как стекло, А он сейчас разинет рот Пред идиотствами Шарло.
      За что свой незаметный век Влачит в неравенстве таком Беззлобный, смирный человек С опустошенным рукавом?
      Мне хочется сойти с ума, Когда с беременной женой Безрукий прочь из синема Идет по улице домой.
      Ремянный бич я достаю С протяжным окриком тогда И ангелов наотмашь бью, И ангелы сквозь провода
      Взлетают в городскую высь. Так с венетийских площадей Пугливо голуби неслись От ног возлюбленной моей.
      Тогда, прилично шляпу сняв, К безрукому я подхожу, Тихонько трогаю рукав И речь такую завожу:
      - Pardon, monsieur, когда в аду За жизнь надменную мою Я казнь достойную найду, А вы с супругою в раю
      Спокойно будете витать, Юдоль земную созерцать, Напевы дивные внимать, Крылами белыми сиять,
      Тогда с прохладнейших высот Мне сбросьте перышко одно: Пускай снежинкой упадет На грудь спаленную оно.
      Стоит безрукий предо мной И улыбается слегка, И удаляется с женой, Не приподнявши котелка.
      1925
      ДЖОН БОТТОМ
      1
      Джон Боттом славный был портной,
      Его весь Рэстон знал. Кроил он складно, прочно шил
      И дорого не брал.
      2
      В опрятном домике он жил
      С любимою женой И то иглой, то утюгом
      Работал день деньской.
      3
      Заказы Боттому несли
      Порой издалека. Была привинчена к дверям
      Чугунная рука.
      4
      Тук-тук - заказчик постучит,
      Откроет Мэри дверь, Бери-ка, Боттом, карандаш,
      Записывай да мерь.
      5.
      Но раз... Иль это только так
      Почудилось слегка? Как будто стукнула сильней
      Чугунная рука.
      6
      Проклятье вечное тебе,
      Четырнадцатый год!.. Потом и Боттому пришел,
      Как всем другим, черед.
      7
      И с верной Мэри целый день
      Прощался верный Джон И целый день на домик свой
      Глядел со всех сторон.
      8
      И Мэри так ему мила,
      И домик так хорош, Да что тут делать? Все равно:
      С собой не заберешь.
      9
      Взял Боттом карточку жены
      Да прядь ее волос, И через день на континент
      Его корабль увез.
      10
      Сражался храбро Джон, как все,
      Как долг и честь велят, А в ночь на третье февраля
      Попал в него снаряд.
      11
      Осколок грудь ему пробил,
      Он умер в ту же ночь, И руку правую его
      Снесло снарядом прочь.
      12
      Германцы, выбив наших вон,
      Нахлынули в окоп, И Джона утром унесли
      И положили в гроб.
      13
      И руку мертвую нашли
      Оттуда за версту И положили на груди...
      Одна беда - не ту.
      14
      Рука-то плотничья была,
      В мозолях. Бедный Джон! В такой руке держать иглу
      Никак не смог бы он.
      15
      И возмутилася тогда
      Его душа в раю: "К чему мне плотничья рука?
      Отдайте мне мою!
      16
      Я ею двадцать лет кроил
      И на любой фасон! На ней колечко с бирюзой,
      Я без нее не Джон!
      17
      Пускай я грешник и злодей,
      А плотник был святой, Но невозможно мне никак
      Лежать с его рукой!"
      18
      Так на блаженных высотах
      Все сокрушался Джон, Но хором ангельской хвалы
      Был голос заглушен.
      19
      А между тем его жене
      Полковник написал, Что Джон сражался как герой
      И без вести пропал.
      20
      Два года плакала вдова:
      "О Джон, мой милый Джон! Мне и могилы не найти,
      Где прах твой погребен!.."
      21
      Ослабли немцы наконец.
      Их били мы, как моль. И вот - Версальский, строгий мир
      Им прописал король.
      22
      А к той могиле, где лежал
      Неведомый герой, Однажды маршалы пришли
      Нарядною толпой.
      23
      И вырыт был достойный Джон,
      И в Лондон отвезен, И под салют, под шум знамен
      В аббатстве погребен.
      24
      И сам король за гробом шел,
      И плакал весь народ. И подивился Джон с небес
      На весь такой почет.
      25
      И даже участью своей
      Гордиться стал слегка. Одно печалило его,
      Одна беда - рука!
      26
      Рука-то плотничья была,
      В мозолях... Бедный Джон! В такой руке держать иглу
      Никак не смог бы он.
      27
      И много скорбных матерей,
      И много верных жен К его могиле каждый день
      Ходили на поклон.
      28
      И только Мэри нет как нет.
      Проходит круглый год В далеком Рэстоне она
      Все так же слезы льет:
      29
      "Покинул Мэри ты свою,
      О Джон, жестокий Джон! Ах, и могилы не найти,
      Где прах твой погребен!"
      30
      Ее соседи в Лондон шлют,
      В аббатство, где один Лежит безвестный, общий всем
      Отец, и муж, и сын.
      31
      Но плачет Мэри: "Не хочу!
      Я Джону лишь верна! К чему мне общий и ничей?
      Я Джонова жена!"
      32
      Все это видел Джон с небес
      И возроптал опять. И пред апостолом Петром
      Решился он предстать.
      33
      И так сказал: "Апостол Петр,
      Слыхал я стороной, Что сходят мертвые к живым
      Полночною порой.
      34
      Так приоткрой свои врата,
      Дай мне хоть как-нибудь Явиться призраком жене
      И только ей шепнуть,
      35
      Что это я, что это я,
      Не кто-нибудь, а Джон Под безымянною плитой
      В аббатстве погребен.
      36
      Что это я, что это я
      Лежу в гробу глухом Со мной постылая рука,
      Земля во рту моем".
      37
      Ключи встряхнул апостол Петр
      И строго молвил так: "То - души грешные. Тебе ж
      Никак нельзя, никак".
      38
      И молча, с дикою тоской
      Пошел Джон Боттом прочь, И все томится он с тех пор,
      И рай ему не в мочь.
      39
      В селеньи света дух его
      Суров и омрачен, И на торжественный свой гроб
      Смотреть не хочет он.
      1926
      ЗВЕЗДЫ
      Вверху - грошовый дом свиданий. Внизу - в грошовом "Казино" Расселись зрители. Темно. Пора щипков и ожиданий. Тот захихикал, тот зевнул... Но неудачник облыселый Высоко палочкой взмахнул. Открылись темные пределы, И вот - сквозь дым табачных туч Прожектора зеленый луч. На авансцене, в полумраке, Раскрыв золотозубый рот, Румяный хахаль в шапокляке О звездах песенку поет. И под двуспальные напевы На полинялый небосвод Ведут сомнительные девы Свой непотребный хоровод. Сквозь облака, по сферам райским (Улыбочки туда-сюда) С каким-то веером китайским Плывет Полярная Звезда. За ней вприпрыжку поспешая, Та пожирней, та похудей, Семь звезд - Медведица Большая Трясут четырнадцать грудей. И до последнего раздета, Горя брильянтовой косой, Вдруг жидколягая комета Выносится перед толпой. Глядят солдаты и портные На рассусаленный сумбур, Играют сгустки жировые На бедрах Etoile d'amour, Несутся звезды в пляске, в тряске, Звучит оркестр, поет дурак, Летят алмазные подвязки Из мрака в свет, из света в мрак. И заходя в дыру все ту же, И восходя на небосклон, Так вот в какой постыдной луже Твой День Четвертый отражен!.. Нелегкий труд, о Боже правый, Всю жизнь воссоздавать мечтой Твой мир, горящий звездной славой И первозданною красой.
      1925
      ВЛАДИСЛАВ ХОДАСЕВИЧ
      ПРИЛОЖЕНИЕ
      АВИАТОРУ
      Над полями, лесами, болотами, Над извивами северных рек Ты проносишься плавными взлетами, Небожитель - герой - человек.
      Напрягаются крылья, как парусы, На руле костенеет рука, А кругом - взгроможденные ярусы: Облака - облака - облака.
      И смотря на тебя недоверчиво, Я качаю слегка головой: Выше, выше спирали очерчивай, Но припомни - подумай - постой.
      Что тебе до надоблачной ясности? На земной, материнской груди Отдохни от высот и опасностей, Упади - упади - упади!
      Ах, сорвись, и большими зигзагами Упади, раздробивши хребет, Где трибуны расцвечены флагами, Где народ - и оркестр - и буфет...
      1914
      ВОСПОМИНАНИЕ
      Здесь, у этого колодца, Поднесла ты мне две розы. Я боялся страсти томной Алых роз твоих не принял.
      Я сказал: "Прости, Алина, Мне к лицу венок из лавров Да серебряные розы Размышлений и мечтаний".
      Больше нет Алины милой, Пересох давно колодец, Я ж лелею одиноко Голубую розу - старость.
      Скоро в домик мой сойдутся Все соседи и соседки Посмотреть, как я забылся С белой, томной розой смерти.
      1914
      УЕДИНЕНИЕ
      Заветные часы уединенья! Ваш каждый миг лелею, как зерно; Во тьме души да прорастет оно Таинственным побегом вдохновенья. В былые дни страданье и вино Воспламеняли сердце. Ты одно Живишь меня теперь - уединенье.
      С мечтою - жизнь, с молчаньем - песнопенье Связало ты, как прочное звено. Незыблемо с тобой сопряжено Судьбы моей грядущее решенье. И если мне погибнуть суждено Про моряка, упавшего на дно, Ты песенку мне спой - уединенье!
      1915
      СЕРДЦЕ
      Забвенье - сознанье - забвенье... А сердце, кровавый скупец, Все копит земные мгновенья В огромный свинцовый ларец.
      В ночи ли проснусь я, усталый, На жарком одре бредовом Оно, надрываясь, в подвалы Ссыпает мешок за мешком.
      А если глухое биенье Замедлит порою слегка Отчетливей слышно паденье Червонца на дно сундука.
      И много тяжелых цехинов, И много поддельных гиней Толпа теневых исполинов Разграбит в час смерти моей.
      1916
      РЫБАК
      Песня
      Я наживляю мой крючок
      Трепещущей звездой. Луна - мой белый поплавок
      Над черною водой.
      Сижу, старик, у вечных вод
      И тихо так пою, И солнце каждый день клюет
      На удочку мою.
      А я веду его, веду
      Весь день по небу, но Под вечер, заглотав звезду,
      Срывается оно.
      И скоро звезд моих запас
      Истрачу я, рыбак. Эй, берегитесь! В этот час
      Охватит землю мрак.
      1919
      ГАЗЕТЧИК
      "Вечерние известия!.." Ори, ласкай мне слух, Пронырливая бестия, Вечерних улиц дух.
      Весенняя распутица Ведет меня во тьму, А он юлит и крутится, И все равно ему
      Геройство иль бесчестие, Позор иль торжество: Вечерние известия И больше ничего.
      Шагает демон маленький, Как некий исполин, Расхлябанною валенкой Над безднами судьбин.
      Но в самом безразличии, В бездушье торгаша, Какой соблазн величия Пьет жадная душа!
      1919
      СТАРУХА
      Запоздалая старуха, Задыхаясь, тащит санки. Ветер, снег. А бывало-то! В Таганке! Эх! Расстегаи - легче пуха, Что ни праздник - пироги, С рисом, с яйцами, с вязигой... Ну, тянись, плохая, двигай! А кругом ни зги. - Эй, сыночек, помоги!
      Но спешит вперед прохожий, Весь блестя скрипучей кожей. И во след ему старуха Что-то шепчет, шепчет глухо, И слаба-то, и пьяна Без вина.
      Это вечер. Завтра глянет Мутный день, метель устанет, Чуть закружится снежок... Выйдем мы, - а у ворот Протянулась из сугроба Пара ног. Легкий труп, окоченелый, Простыней покрывши белой, В тех же саночках, без гроба, Милицейский увезет, Растолкав плечом народ. Неречист и хладнокровен Будет он, - а пару бревен, Что везла она в свой дом, Мы в печи своей сожжем.
      1919
      x x x
      Как выскажу моим косноязычьем
      Всю боль, весь яд? Язык мой стал звериным или птичьим.
      Уста молчат.
      И ничего не нужно мне на свете,
      И стыдно мне, Что суждены мне вечно пытки эти
      В его огне;
      Что даже смертью, гордой, своевольной,
      Не вырвусь я; Что и она - такой же, хоть окольный,
      Путь бытия.
      1920
      x x x
      Слепая сердца мудрость! Что ты значишь?
      На что ты можешь дать ответ? Сама томишься, пленница, и плачешь;
      Тебе самой исхода нет.
      Рожденная от опыта земного,
      Бессильная пред злобой дня, Сама себя ты уязвить готова,
      Как скорпион в кольце огня.
      1921
      x x x
      Слышать я вас не могу. Не подступайте ко мне. Волком бы лечь на снегу! Дыбом бы шерсть на спине!
      Белый оскаленный клык В небо ощерить и взвыть Так, чтобы этот язык Зубом насквозь прокусить...
      Впрочем, объявят тогда, Что исписался уж я, Эти вот все господа: Критики, дамы, друзья.
      1921
      НЕВЕСТА
      Напрасно проросла трава На темени земного ада: Природа косная мертва Для проницательного взгляда.
      Не знаю воли я творца, Но знаю я свое мученье, И дерзкой волею певца Приемлю дерзкое решенье.
      Смотри, Молчальник, и суди: Мертва лежит отроковица, Но я коснусь ее груди И, вставши, в зеркальце глядится.
      Мной воскрешенную красу Беру, как ношу дорогую. К престолу твоему несу Мою невесту молодую.
      Разгладь насупленную бровь. Воззри на чистое созданье, Даруй нам вечную любовь И непорочное слиянье!
      А если с высоты твоей На чудо нет благословенья. Да будет карою моей Сплошная смерть без воскресенья.
      1922
      В данное приложение включены стихотворения Ходасевича, которые не вошли в последнее прижизненное издание книг "Путем зерна" и "Тяжелая лира" [В.Ф.Ходасевич. Собрание стихов. (Путем зерна - Тяжелая лира - Европейская ночь). Париж, 1927].
      "Воспоминание", "Уединение" и "Рыбак" входили в предыдущие издания книги "Путем зерна", вышедшие с посвящением "Памяти Самуила Киссипа" [Путем зерна. Третья книга стихов. М., изд-во "Творчество". 1920; 2-ое изд. Петроград, изд-во "Мысль", 1921]. Стихотворение "Авиатору" было лишь в первом издании, а "Сердце", "Газетчик", "Старуха". "Как выскажу моим косноязычьем..." - во втором.
      Последние три стихотворения ("Слепая сердца мудрость...", "Слышать я вас не могу.,.". "Невеста") были помещены поэтом только в первом издании "Тяжелой лиры" [Тяжелая лира. Четвертая книга стихов. 1920-1922. "Государственное Издательство". Москва-Петроград. 1922].
      СОДЕРЖАНИЕ
      Путем зерна
      Путем зерна Слезы Рахили Ручей "Сладко после дождя теплая пахнет ночь..." "Брента, рыжая речонка!.." Мельница Акробат "Обо всем в одних стихах не скажешь..." "Со слабых век сгоняя смутный сон..." "В заботах каждого дня..." Про себя Сны "О, если б в этот час желанного покоя..." "Милые девушки, верьте или не верьте..." Швея На ходу Утро В Петровском парке Смоленский рынок По бульварам У моря Эпизод Вариация Золото Ищи меня 2-го ноября Полдень Встреча Обезьяна Дом Стансы Анюте "И весело, и тяжело..." Без слов Хлебы
      Тяжелая лира
      Музыка "Леди долго руки мыла..." "Не матерью, по тульскою крестьянкой..." "Так бывает почему-то..." К Психее Душа "Психея! Бедная моя!.." Искушение "Пускай минувшего не жаль..." Буря "Люблю людей, люблю природу..." Гостю "Когда б я долго жил на свете..." Жизель День Из окна В заседании "Ни розового сада..." Стансы Пробочка Из дневника Ласточки "Перешагни, перескачи..." "Смотрю в окно - и презираю..." Сумерки Вакх Лида Бельское Устье "Горит звезда, дрожит эфир..." "Играю в карты, пью вино..." Автомобиль Вечер "Странник прошел, опираясь на посох..." Порок и смерть Элегия "На тускнеющие шпили..." Март "Старым снам затерян сонник..." "Не верю в красоту земную..." "Друзья, друзья! Быть может, скоро..." Улика "Покрова Майи потаенной..." "Большие флаги над эстрадой..." "Гляжу на грубые ремесла..." "Ни жить, ни петь почти не стоит..." Баллада
      Европейская ночь
      Петербург "Жив Бог! Умен, а не заумен..." "Весенний лепет не разнежит..." Слепой "Вдруг из-за туч озолотило..." У моря Берлинское "С берлинской улицы..." Ad Mariechen "Было на улице полутемно..." "Нет, не найду сегодня пищи я..." Дачное Под землей "Все каменное. В каменный пролет..." "Встаю расслабленный с постели..." Хранилище "Интриги бирж, потуги наций..." Соррентинские фотографии Из дневника Перед зеркалом Окна во двор Бедные рифмы "Сквозь ненастный зимний денек Баллада Джон Боттом Звезды
      Приложение
      Авиатору Воспоминание Уединение Сердце Рыбак Газетчик Старуха "Как выскажу моим косноязычьем..." "Слепая сердца мудрость! Что ты значишь?.." "Слышать я вас не могу..." Невеста