Между тем корабль-соперник не только занял лучшую стоянку, его охотники еще и успели высадиться на самый многообещающий остров. Традиция же строго воспрещала разборки из-за промысловых угодий. События прошлого преподали урок, гласивший: распря кончится смертоубийствами и упущенной выгодой. Причем для обеих сторон.
      На скалистых берегах почти не видно было зверья, лишь несколько очень старых самок нежилось на мелководье. Взрослые самцы уже убрались. Уплыли в никому не ведомые края, избранные этими тварями для зимовок. Альтия подумала: внутри острова, на песчаных полях, обнаружатся молодые самки с детенышами-сеголетками. Они задержались здесь, жируя на последних рыбьих косяках, набираясь сил перед дальней дорогой.
      Охотники и свежевщики оставались в вельботах, а моряки, подгадав очередную волну, выпрыгнули в воду и, разогнав, вытаскивали суденышки на берег. Альтия наравне с остальными вброд выбралась на сушу. И сапоги, и штаны у нее при этом вымокли, так что холод сразу стал вдвое ощутимее.
      На берегу быстро обнаружилось, какого рода поручения ей придется исполнять. Очень просто: все то, чем охотникам со свежевщиками неохота было заниматься самим. Ее вскоре обвешали всеми запасными луками, колчанами, ножами и точилами. Она следовала за промысловиками вглубь острова, сгибаясь под тяжестью ноши.
      Альтию только удивляло, что охотники шагали совершенно не таясь и громко разговаривали между собой. Ей-то казалось - охота непременно подразумевала скрытность... выслеживание добычи...
      На вершине первой же невысокой дюны она поняла свою неправоту. Перед нею открылась слегка всхолмленная внутренность острова. Морские котики целыми семействами спали на песке и между скудными кустами. Жирные создания едва обращали внимание на приближавшихся к ним двуногих. Большинство даже не пошевелилось, а те, что соизволили открыть глаза, смотрели с любопытством ничуть не большим, чем на птиц, рывшихся в кучках помета.
      Охотники начали расходиться по местам, быстро забирая у Альтии принадлежности, принесенные из вельбота. На всякий случай она отступила в сторонку, глядя, как они выбирают себе первые жертвы и натягивают тетивы.
      И вот началось!.. Подбитые стрелами звери разражались ревом, поднимались в неуклюжий галоп и носились кругами, а потом падали и умирали. Но, по всей видимости, не находили никакой связи между постигавшей их смертью - и двуногими созданиями на холме. Это была сущая бойня, а не охота. Люди с луками неторопливо выбирали жертву за жертвой и спускали тетивы. В основном метили в горло: у стрел были широкие наконечники, чтобы перерезать кровеносные жилы. Алая жидкость хлестала потоками. Раненые котики истекали кровью и падали замертво. Таким образом ценный мех оставался в целости, а мясо должно было попасть в руки засольщиков уже достаточно обескровленным. Но вот смерть получалась не очень-то быстрая и далеко не безболезненная.
      Альтия никогда раньше не видела, как режут скотину. Да еще в таких количествах. Она находила это зрелище отвратительным. Но тем не менее стояла и смотрела не отворачиваясь, как это и надлежало крепкому парню. Оставалось надеяться, что ее лицо не выдаст истинных чувств.
      Охотники действовали слаженно и по-деловому. Выпустив последние стрелы, они сошли вниз и принялись выдергивать их из мертвых зверей, возвращая в колчаны. Свежевщики следовали за ними, точно стервятники, спешащие на поле сражения.
      Уцелевшие животные просто передвинулись чуть дальше, уходя от беспокоящего рева и беготни мучимых болью подранков. Они, кажется, по-прежнему не ведали страха. Просто им не по душе были дикие выходки некоторых сородичей.
      Старший из охотников с некоторой досадой цыкнул на Альтию:
      - Сбегай-ка погляди, что они там копаются с солью!
      Прозвучало это так, словно она позабыла о своей первейшей обязанности. Альтия во все лопатки кинулась исполнять, рада-радешенька хоть немного отвлечься от крови и мертвых туш на песке. Свежевщики уже приступили к работе. Сдирали шкуры, вырезали языки, сердца и печенки. Вываливали внутренности - и оставляли мясные остовы лежать на собственных шкурах. Многоопытные чайки уже слетались для пиршества.
      Альтия едва успела взбежать на подъем, когда ей навстречу попался моряк, кативший перед собой кадушку с солью. За ним цепочкой следовали еще люди. Это была поистине титаническая работа. Бочонок за бочонком вкатывался на дюну, а к берегу с корабля уже подвозили пустые бочки - вельбот тащил их на буксире, связанные в подобие плота. И так по всему острову! "Жнец" оставался на якоре при минимуме команды. Все остальные были заняты разгрузкой и переправкой бочек - то пустых, то наполненных солью. "А ведь все это придется потом обратно грузить! - сообразила она. - Набитое мясом, жиром и шкурами!.. И здесь мы будем стоять, пока не иссякнут либо котики, либо бочки для затаривания..."
      - Там соль нужна, - сказала она матросу, катившему первую кадушку. Он не потрудился ответить. Повернувшись, Альтия припустила обратно к "своей" группе охотников. Те уже сеяли смерть в новом уголке гигантского стада, а свежевщики успели ободрать чуть ли не половину ранее убитых зверей.
      ...И это было лишь самое начало бесконечной (как ей скоро стало казаться) череды кровавых дней. Альтии неизменно выпадали дела, до которых ни у кого не доходили руки. Она стаскивала языки и сердца в одну громадную бочку, не забывая солить каждый кусок. Ее одежда стала липкой и заскорузлой от крови и приобрела соответствующий цвет... впрочем, так же выглядели и все остальные. Новоиспеченные матросы, прежние обитатели джамелийских долговых ям, срочно переучивались на забойщиков. Куски желтоватого жира, полностью освобожденные от мяса, укладывались в чистые кадушки и переправлялись на "Жнец". Плоть выпотрошенных остовов срезали с костей, чтобы те попусту не занимали в бочках драгоценного места. Темно-красное мясо укладывали в бочки, пересыпая солью. Поверх всего засыпался последний слой чистой сухой соли - и бочку закупоривали. Шкуры старательно отскребали от последних остатков жира и мяса, в спешке оставленных по недосмотру свежевщиков, и раскладывали плашмя, густо обсаливая мездру. Через сутки соль стряхивали, а шкуры скатывали, увязывали и большими связками отвозили на "Жнец". Там, где прошли люди, оставались только костяки с небогатыми обрывками мяса - да груды кишок. Морские птицы пировали вовсю. Их голоса сливались с выкриками охотников и ревом гибнущих котиков...
      Альтия сперва полагала, что сможет с течением времени притерпеться к этому кровавому промыслу, но с каждыми новыми сутками он только больше потрясал ее своей обыденной чудовищностью. Она пыталась вообразить размах убийства животных, происходившего здесь год за годом, но разум отказывался его вмещать. Повсюду в песке попадались выбеленные кости, но даже и это не могло заставить ее вправду поверить, что и год назад на острове происходила столь же кошмарная бойня. Потом Альтия перестала о чем-либо размышлять. Просто делала свое дело...
      Они устроили нечто вроде лагеря на берегу, на том же самом месте, что и в прошлом году: с подветренной стороны скального гребня, называемого попросту Драконом. Никакой палатки не было - просто парусиновый тент от ветра. Под его защитой разводили костры для обогрева и приготовления пищи. Какое-никакое, а все же убежище.
      Ветер нес густой сладковатый запах крови, но жизнь на острове всяко была приятным разнообразием после корабельной тесноты. Топливом для костров служили смолистые ветви островного кустарника да плавник, изредка выбрасываемый волнами. Пламя нещадно коптило, они жарили над ним печенку добытых котиков, и Альтия неизменно участвовала в пиршестве, радуясь, как и все, перемене осточертевшего рациона и возможности угоститься свежатиной.
      В глубине души она даже радовалась, что ее приставили к охотникам. Все дальше от команды. И она отнюдь не рвалась катать тяжелые полные бочки вверх на горку, потом по неровному каменистому берегу, а потом еще поднимать их талями на корабль и устраивать в трюме. От такой работы с ума недолго сойти, не говоря уж про то, чтобы хребет себе надломить. Таскание бочек не имело ничего общего с мореплаванием - и все равно ни один матрос из команды "Жнеца" ее не избегнул. Ну а на "юнгу Этта" градом сыпались все новые поручения. Альтия точила ножи. Собирала стрелы. Солила и раскладывала по кадушкам языки и сердца. Растягивала, солила, отряхивала, скатывала, увязывала шкуры. Обсыпала солью куски мяса и отправляла в бочки слоями. Что сделалось бы с ее руками, попадавшими попеременно то в кровь, то в соль, можно только догадываться - но временами на них попадал еще и жир, и это спасало.
      Погода, по счастью, стояла благоприятная. Ветреная и кусаче-холодная, но по крайней мере обходилось без проливных дождей, способных безвозвратно испортить и шкуры, и мясо. Потом однажды под вечер у горизонта возникли клубящиеся тучи и начали быстро затягивать синеву. Усилился и режущий ветер. Однако охотники все продолжали стрелять, лишь изредка оглядываясь на жуткие черные горы, громоздившиеся вдали в небесах. Они опустили луки только тогда, когда над землей понесся перемешанный с дождем снег. И сразу принялись орать на свежевщиков и подсобных трудяг - шевелитесь, мол, пока добро не пропало. Альтия плохо себе представляла, что можно сделать в такой буран, но раздумывать было некогда. Шкуры сматывались прямо со слоями соли внутри. Люди дружно схватились за ножи и все как один превратились в свежевщиков, мясников и обвальщиков* [Обвальщик - работник, занятый разделкой мясной туши с отделением мяса от костей. Современные представители этой профессии обязательно носят кольчужные рукавицы во избежание травм.]. Альтия склонилась над только что убитым котиком и быстро вспорола на нем шкуру от горла до заднего прохода.
      Она столько раз видела со стороны, как это делается, что успела почти утратить первоначальную брезгливость. Почти. Ее все-таки слегка замутило, когда она стала отдирать мягкую шкурку, обнажая толстый слой подкожного жира. Туша была податливая на ощупь и отчетливо теплая. Из вскрытого брюха веяло смертью и требухой... Альтия твердо взяла себя в руки. Широкое острое лезвие без усилия заскользило между жиром и кожей, тогда как свободная рука знай натягивала шкуру. Сперва Альтия слишком спешила и дважды ее прорезала. Потом она перестала напрягаться и думать о тошнотворном смысле своего занятия. Что бы ни пришлось делать - делай это хорошо! Следующая шкура отстала от туши так легко и просто, как если бы Альтия чистила джамелийский апельсин. "Надо просто учитывать, как устроено тело животного, - сказала она себе. - Знать, где шкура толще, где тоньше, где есть жир, а где его нет..."
      Обдирая четвертого зверя, она поняла, что не просто управляется с легкостью - у нее действительно здорово получается. Она быстро двигалась от одной туши к другой, внезапно растеряв всю чувствительность к виду и запаху крови. Длинный надрез - шкурку быстро долой - и кишки наружу. Два быстрых взмаха ножом - и вот сердечко с печенкой. Остальное в сторонку. Самым кляузным делом оказалось вырезание языка. Приходилось лезть животному в рот, захватывать пальцами мокрый, скользкий, теплый язык и обрубать ножом его корень. Сколько возни! Не были бы языки столь ценным деликатесом, Альтия, пожалуй, и связываться бы не стала.
      В какой-то момент она оторвалась от работы и подняла голову, пытаясь осмотреться в сплошной пелене мокрого снега. Снег колошматил по спине и затекал в глаза холодными талыми каплями. Странное дело - пока работала, она его почти не замечала. А теперь еще и оказалось, что за ней, едва поспевая, двигались сразу три команды обвальщиков: за ней осталась широкая полоса ободранных туш. Поодаль один из охотников что-то говорил помощнику капитана. Вот он махнул рукой в ее сторону... и Альтия поняла, что речь шла о ней. Поспешно она вновь принялась за работу: руки с ножом так и мелькали, талая влага капала с носа и попадала в глаза, она ее смаргивала. Глубоко внутри начал разгораться тихий огонек гордости. Конечно, они здесь делали грязное и мерзкое дело. Причем в масштабах, далеко превосходивших обычную жадность... Но, как бы то ни было, она, Альтия, работала здорово. Как же давно у нее не было возможности сказать о себе нечто подобное! И как, оказывается, ей этого хотелось!..
      А потом настал момент, когда она огляделась вновь - и увидела, что свежевать было больше нечего. Альтия с натугой выпрямилась, размяла ноющие плечи. Вытерла нож о перемазанные кровью штаны... И подставила руки снегу и дождю, чтобы ледяные струи смыли с них кровь и ошметки мяса и жира. Провела ладонями по рубашке и убрала с глаз мокрые волосы. Обвальщики, следовавшие за ней, все еще трудились над ободранными ею тушами. Кто-то катил в ее сторону кадку с солью, другой следовал за ним с пустой бочкой. Когда тот, что притащил соль, ставил на попа кадку, они с Альтией встретились глазами. Это был Брэшен. Она усмехнулась:
      - Неплохо вкалываем?..
      Он обтер залепленное снегом лицо и негромко заметил:
      - Я бы на твоем месте постарался поменьше внимания к себе привлекать. Если к тебе начнут приглядываться пристально...
      Альтия ответила раздосадованно:
      - Если я стану лучшей, мне, может, и маскарад не понадобится.
      Он, кажется, ушам своим не поверил. Но зато пришел в ужас. Раскупорил кадку и сделал жест, как бы повелевая юнге срочно заняться просаливанием шкур. Вслух же сказал:
      - Если двуногое зверье из твоей команды хоть на миг заподозрит в тебе женщину... тебя скопом затрахают до бесчувствия. Причем с еще меньшими угрызениями совести, чем они котиков убивают. Ты неплохая свежевщица, тем и ценна. Но если есть возможность употребить тебя еще и как корабельную шлюху, так почему бы и нет? И самое занятное, что они будут абсолютно уверены: ты с самого начала предвидела такое дело и сознательно на него шла...
      Брэшен говорил тихо и очень серьезно. Альтию охватил холод, ничего общего не имевший с зябкостью мокрого снега. Не имело никакого смысла о чем-либо спорить. Альтия помчалась навстречу человеку с бочкой, в руках у нее были язык и сердце, вынутые из последнего зверя. И вновь включилась в работу, стараясь держать голову как можно ниже и не думая ни о чем... совсем ни о чем. Если бы у нее было время осознать, как это последнее время стало легко - ни о чем не думать, - она бы, наверное, испугалась.
      В тот вечер по возвращении в лагерь Альтия наконец поняла, с какой стати скалу, давшую им приют, именовали Драконом. Лучик закатного солнца пробился сквозь тучи и как-то по-особому высветил нагромождение камней. Так вот почему Альтия раньше никак не могла увидеть дракона! Оказывается, он лежал на спине, прижимая передние лапы к черной груди, и врастая распластанными крыльями в землю. Громадное тело сводила мучительная судорога - дракон умирал, и смерь его была нелегкой. Альтия остановилась на вершине пригорка. Ей сделалось жутко. Кто мог высечь подобное изваяние?.. И, ради всего святого, им-то, промысловикам, чего ради понадобилось разбивать рядом с ним свой временный лагерь?.. Но вот освещение слегка изменилось... и выветренный камень, торчавший из песка, вновь стал обыкновенной скалой, лишь общими очертаниями слегка напоминавшей распростертого зверя. Альтия выдохнула с облегчением...
      - Чуток стремно, когда первый раз вот так углядишь, а? - раздался из-за ее плеча голос Риллера. Альтия так и подпрыгнула от неожиданности.
      - Чуток, - согласилась она. Потом с мальчишеской удалью пожала плечами: - Ну дак все едино это просто каменья.
      Риллер понизил голос:
      - А ты точно уверен? Заберись-ка ему на грудь да посмотри как следует, что там. Камень, камень - а лапы-то сжимают обломок стрелы! Нет, малыш, это самый взаправдашний труп жившего когда-то дракона. Его убили, когда мир еще был все равно как свеженькое яичко. С тех-то пор он тут и лежит да гниет себе помаленьку.
      "Нечего мне мозги пудрить", - подумала Альтия, и юнга Этт фыркнул:
      - Не было никогда на свете драконов.
      - Не было? Только не говори этого ни мне, ни кому другому из моряков, кто ходил вдоль берега Шести Герцогств несколько лет назад! Я сам вот этими глазами видел драконов. И не одного-двух, а целую стаю. И были они всех видов и всех цветов, какие можно представить. Видел! И не один раз - ажно дважды. Кое-кто говорит, будто из-за них появились в море змеи, но я тебе скажу: неправда это. Я-то змей издавна встречал. В южных морях. Нынче, точно, их развелось не в пример прежнему, вот все люди в них и поверили, а то тоже сказкой считали. А ты походи-ка в море столько, сколько я, да побывай-ка в таких краях, куда меня заносило... тогда и поймешь, что на белом свете есть тьма невероятных вещей, и все они вусмерть настоящие, вот только не все их видали, а кто не видал, тот и верить не хочет.
      Альтия подмигнула:
      - Давай, Риллер, ври дальше. Складно у тебя получается.
      - Ах ты вшивый щенок! - вполне чистосердечно оскорбился добрый матрос. - Ишь вообразил! Выучился ножиком ловко махать и решил уже, что оговариваться позволено, когда старшие рассуждают!
      И зашагал прочь по склону.
      Альтия пошла следом. "Надо было, - сказала она себе, - должным образом разевать рот, слушая его побасенки. Я ведь, в конце концов, четырнадцатилетний пацан, первый раз ушедший в дальнее плавание..." Да. Не надо было портить Риллеру удовольствие. Она ведь до сих пор видела от него только хорошее. Ладно - в следующий раз, когда он примется травить очередную матросскую байку, она изо всех сил постарается ему подыграть. У нее не было в команде человека ближе, чем Риллер.
      Был поздний осенний вечер, когда "Проказница" вошла в очередной порт уже четвертый по счету. Косые лучи солнца рвались сквозь тучи, озаряя город на берегу. Уинтроу стоял на баке, проводя свой обязательный вечерний час в обществе носового изваяния. Он стоял подле деревянной девушки, прислонившись к фальшборту, и смотрел на белые шпили, вздымавшиеся за маленькой гаванью. Уинтроу не обращался к Проказнице. Он вообще завел привычку подолгу молчать, вот только молчали они теперь вместе, а не каждый сам по себе. Проказница от всего сердца готова была благословить Майлда. С тех пор как бывший юнга подружился с Уинтроу, мальчик сильно изменился - и к лучшему.
      Жизнерадостным его по-прежнему нельзя было назвать. Но небольшая дерзость - неотъемлемая, по общему мнению, черта корабельного юнги определенно в нем появилась. Когда юнгой был Майлд, он был веселым нахалом. Шутил с каждым, кто готов был с ним посмеяться, и проказничал, как умел. Когда Майлда произвели в матросы, он тотчас сделался более серьезным, остепенился. И это тоже было как должно. Уинтроу в сравнении с ним сильно проигрывал. Было слишком очевидно, что душу он в работу не вкладывает. Когда моряки пытались подтрунивать, он либо пропускал шутки мимо ушей, либо неправильно понимал их и ошибался. И он был вечно убит горем: кому захочется общаться с таким?.. А вот теперь, поди ж ты, понемногу начинал улыбаться. И даже вполне добродушно отшучиваться, когда его поддевали матросы.
      И его мало-помалу стали принимать. Теперь ему с готовностью давали советы и предостерегали от ошибок, способных навлечь на него новые тяготы и труды. А он двигался от одного маленького успеха к другому, с похвальной быстротой постигая корабельные науки: зря ли его ум был подготовлен учиться, и учиться хорошо! Соответственно, матросы начали его время от времени подхваливать, и их одобрение пробуждало в нем чувство общности, чувство команды. Он становился ее частью. И кое-кто из моряков начал даже подозревать, что его вдумчивость и мягкое обращение вовсе не были порождены слабостью...
      Одним словом, Проказница начинала на что-то надеяться.
      Она подняла на него глаза. Его черные волосы на ветру выбились из косицы и лезли в глаза. И у нее екнуло сердце: она ни дать ни взять увидела призрак. Увидела Ефрона Вестрита в ту пору, когда он сам был подростком. Проказница извернулась и вытянулась вверх.
      - Дай мне руку, - тихо сказала она Уинтроу.
      Мальчик изумленно повиновался. Проказница знала: в глубине души он по-прежнему не вполне доверял ей. Никак не мог разобраться, от Са она или же не от Са. Но вот его загрубевшая рука коснулась ее ладони, а пальцы переплелись с ее гораздо более крупными пальцами...
      И внезапно они слились воедино.
      Уинтроу обнаружил, что смотрит на мир глазами своего деда. Ефрон любил эту гавань и людей, обитавших на острове. Сияющие белые шпили и купола были тем удивительнее, что поселение было, в сущности, небольшое. Большинство народа, именуемого каймара, обитало под зеленой сенью лесов, причем едва ли не в шалашах из ветвей. Они не обрабатывали землю, не распахивали полей кормились охотой и дарами леса. Из их города не тянулось мощеных дорог, лишь извилистые тропинки, пригодные для пешеходов с ручными тележками. Совсем первобытный народ... если не принимать во внимание маленький город на Коготь-острове. Вот уж где мастера-ремесленники развернулись вовсю! В городе насчитывалось не более тридцати зданий - не считая бесчисленных торговых лотков вдоль рыночной улицы и бревенчатых купеческих лабазов на берегу. Зато каждое строение из тех, что составляли белое сердце города, было поистине чудом зодчества и ваяния. Дед Ефрон всякий раз находил время пройтись по мраморным площадям, разглядывая каменные лица героев, фризы на сюжеты легенд и арки, по которым карабкались растения - скульптурные и живые...
      - И ты сохранила их и донесла, - разобрала Проказница еле слышный шепот Уинтроу. - Эти лики... Без тебя, без него... теперь я понимаю... Это как мои витражи. Свет проникает сквозь них, озаряя деяние моих рук... А твой труд доносит свет Са, лучащийся в этой красоте...
      Проказница не особенно понимала таинственные речи Уинтроу. Но еще более загадочным оказалось испытываемое им чувство, передававшееся ей через пожатие рук. Стремление к единению, которым, по-видимому, он дорожил превыше всего. Он не просто любовался видением безупречно изваянных мраморных ликов. Для него они были лишь вещественным выражением чего-то большего. Чего-то, что пока от нее ускользало. Что-то насчет союза разных людей, плодом которого явилась не только телесная красота, но и... АРКФОРИЯ-СА. Это слово оказалось незнакомо Проказнице, но она попробовала уловить чувство, которое сопровождало его. Воплощенная радость... лучшее от природы и человека, обретшее зримый облик. Свидетельство и утверждение щедрого завета Са этому миру. Проказница ощутила в душе Уинтроу поистине крылатый восторг, какого она ни разу не замечала ни за кем из его родственников. И неожиданно для себя поняла: так вот чего ему столь отчаянно недоставало! Вот, значит, какими глазами смотреть на мир выучили его жрецы. Его наставники пробудили в нем жажду ничем не оскверненной красоты и добра. И он верил, что его призвание - следовать по пути добра. Искать добродетель и наслаждаться любым ее проявлением. И верить в добро...
      ...Она-то думала поделиться с ним и научить. А взамен того с ней самой поделились и преподали урок. Она сама себе подивилась, когда ей захотелось отстраниться от Уинтроу, разрушить ту полноту их духовного слияния, к которой она так недавно стремилась. Ей надо было кое-что осмыслить - а осмысливать лучше всего в одиночестве.
      И самая мысль об одиночестве сказала ей, до чего сильно влиял на нее Уинтроу.
      Уинтроу отпустили на берег!
      Он знал, что распоряжение исходило не от отца. И не от Торка. Отец отправился на берег несколько часов назад - договариваться о торговле. И Торк отбыл с ним. А значит, вместе с другими на берег его отпустил Гентри, старпом. Уинтроу недоумевал. Он знал: старший помощник был облечен полной властью над моряками, и превыше его воли был только капитанский приказ. Но мальчик сильно сомневался в том, что Гентри вообще как следует помнил о его, Уинтроу, присутствии на борту. Он к нему за все время плавания напрямую обратился-то, может, всего один раз.
      И вот поди ж ты! Уинтроу услышал свое имя в списке первой же партии шедших в увольнение на берег, и сердце его заколотилось от предвкушения. Какая удача! И не стоит задавать лишних вопросов, которые только испортят все дело.
      Когда они причаливали в Калсиде, Уинтроу всякий раз с тоской смотрел на берег, но с корабля сходить ему не позволяли. А теперь он сможет пройтись по настоящей твердой земле! Увидеть нечто такое, чего никогда раньше не видел!.. С ума сойти можно!!!
      Вместе с остальными счастливчиками он поспешил вниз - переодеться в береговую одежду, торопливо махнуть по волосам щеткой, туго переплести растрепанную косицу...
      Что касается одежды, Уинтроу сперва пришел от нее в некоторую растерянность. Дело в том, что купить ему все необходимое перед отплытием из Удачного отец поручил Торку: самому Уинтроу сделать покупки он не доверил. И теперь вот Уинтроу разглядывал две пары холщовых штанов и рубашек. То и другое - сугубо рабочее и притом дешевое из дешевых. Уинтроу немедленно заподозрил, что большую часть денег, выданных ему отцом, Торк попросту прикарманил. Береговая же одежда представляла собой черные штаны из грубой материи и рубаху в яркую полоску. Опять-таки дешевые шмотки. И к тому же плохо сидящие - Торк, видно, не особо задумывался о размере. Особенно уродливой оказалась рубашка: сущий балахон, слишком длинный и слишком широкий. "Может, предпочесть жреческое коричневое одеяние?.." Оно было в пятнах и сильно поношено, в некоторых местах заштопано и ко всему прочему подрезано снизу: Уинтроу волей-неволей пришлось обкорнать затрепавшийся подол, а заодно и добыть ткань для заплат... "Но если я надену его, это будет вроде как заявлением, что я священник, а не моряк..." И может статься, новоприобретенное уважение матросов будет безвозвратно утрачено.
      И Уинтроу натянул черные штаны с полосатой рубахой, твердя себе, что тем самым вовсе не отрекается от своего сана, а даже наоборот, как бы проявляет достойную скромность. Появись он в этом неведомом городе в священническом облачении - ему чего доброго начали бы оказывать радушное гостеприимство как странствующему жрецу Са. И было бы весьма бесчестно с его стороны принимать подобное гостеприимство, ибо он прибыл сюда не в качестве проповедника, а как матрос.
      Уинтроу решительно отделался от беспокоящей мысли, а не много ли сделок с совестью он совершил за последнее время и не слишком ли гибкой стала его нравственность. Пора было бежать, и он поспешил следом за всеми.
      Всего их оказалось пятеро, в том числе и они с Майлдом. А третьим был тот самый Комфри, и Уинтроу обнаружил, что ни взгляда от него не может отвести, ни прямо в глаза посмотреть. Вот он стоял здесь, этот человек, нагло и непристойно испоганивший кофейную чашку отца, и Уинтроу никак не мог для себя решить, как же следовало к нему относиться. Посмеяться втихомолку над его выходкой - или в ужас прийти?.. В целом Комфри производил впечатление славного малого и большого весельчака. Знай шуточки отпускал, пока они гребли к берегу. Улыбка у него была щербатая, а на голове красовалась дырявая красная шапка, украшенная дешевыми медными амулетами. Заметив украдкой взгляды Уинтроу, он подмигнул юнге и во все горло поинтересовался, не желает ли он закатиться вместе с ним к девкам:
      - Уж тебе-то, малыш, они за полцены со всем удовольствием. Говорят, они от молоденьких коротышек страсть как заводятся!
      Он расхохотался, Уинтроу же впал в ужасное смущение... но обнаружил, что улыбается в ответ. По сути своей подначка была вполне добродушной. Только сейчас он начинал это осознавать.
      Они причалили к берегу и вытащили шлюпку подальше на песок, чтобы не добрался прилив. Увольнительная им была дана до заката. Двое моряков вслух жаловались, дескать, лучшие бабы и вино до тех пор на улицах-то и не появятся.
      - Ты их не слушай, парень, - утешил Уинтроу Комфри. - Здесь, в Крессе, в любой час все что угодно можно сыскать. Эти двое просто темноты ждут, чтобы рожи свои спрятать, а то шлюхи и те от них разбегутся. Давай-ка лучше пошагали со мной: я уж сумею славно провести время до возвращения на корабль...
      - Спасибо, но я до заката хотел бы сделать несколько дел, - отказался Уинтроу. - Посмотреть изваяния замка Айдиши. И еще фризы Стены Героев.
      Все уставились на него с любопытством. Майлд единственный подал голос:
      - А откуда ты о них знаешь? Ты что, раньше приезжал в Кресс?
      Уинтроу мотнул головой, смущаясь и одновременно гордясь.
      - Я - нет... Но корабль здесь бывал. Проказница мне рассказала про них и про то, что мой дедушка находил их прекрасными. Вот я и решил сам посмотреть.
      Стало очень тихо. Один из матросов сделал левым мизинцем чуть заметный знак: так отгоняли злые чары именем Са. И снова заговорил Майлд:
      - А кораблю в самом деле известно все, что знал капитан Вестрит?
      Уинтроу развел руками:
      - Откуда мне знать... Просто все, что она мне до сих пор показывала, было таким ярким и жизненным... Трудно отличить от моих собственных воспоминаний...
      Сказал и прикусил язык. Уинтроу внезапно стало не по себе. "Зря я вообще об этом заговорил... Не надо было..." Вот, оказывается, до чего интимным делом была их связь с Проказницей. Не для чужих глаз, не для чужих уст...
      Повисла тишина, и на сей раз его спас Комфри.
      - Ну, орлы, - сказал он, - не знаю, как вы, а я по берегу определенно соскучился. Так что я сейчас рысью на одну определенную улочку, где смазливых девок не меньше, чем цветов в палисадниках. - И оглянулся на Майлда: - Ты отвечаешь за то, чтобы вам с Уинтроу явиться к шлюпке без опоздания. А то делать мне больше нечего, как только вас по городу разыскивать!
      - Да не собираюсь я вовсе с Уинтроу вместе гулять! - заартачился Майлд. - Я тебе что, дурной - какие-то стены разглядывать?
      - А я вполне обойдусь без охранника, - добавил Уинтроу, решив, что именно это их беспокоило. - Я не буду пытаться сбежать. Даю слово, что вернусь к шлюпке задолго до заката.
      Лица у моряков вытянулись от изумления, и Уинтроу понял, что они имели в виду вовсе не это.
      - Куда уж тут сбегать, - сухо заметил Комфри. - Коготь-остров не из больших, спрятаться негде. Да и каймара не отличаются дружелюбием к чужакам. И вовсе мы не о том волновались, Уинтроу, что ты убежишь. Просто в Крессе моряку, который гуляет по берегу в одиночку, может очень плохо прийтись. Не только юнге - всякому моряку. Так что лучше ты сходи с ним, Майлд. В конце-то концов, долго ли на стену взглянуть?