Робин Хобб
      Волшебный корабль
      (Сага о живых кораблях-1)
      ЧАСТЬ ВТОРАЯ
      ОСЕНЬ
      ГЛАВА 16
      НОВЫЕ РОЛИ
      Корабль тяжело взобрался на гребень волны. Его форштевень задрался так круто вверх, как будто он собирался вот-вот взмыть в небо, туда, где клубились и мчались куда-то рваные тучи. Волею Са, из этих туч хлестал ливень настолько свирепый, что воздух от воды отличить удавалось с трудом... Долго-долго Альтия видела перед собой только небо и ничего больше. А в следующий миг корабль перевалил гребень - и вот уже они стремглав катились вниз по длинному склону волны, прямо в темную пропасть, разверзавшуюся внизу. Казалось, вот сейчас он неминуемо врежется в противоположный водяной склон... И, конечно же, врезался, и зеленая вода промчалась по палубам. Сотрясение достигло мачты и поколебало ее, а с нею и рей, за который цеплялась Альтия. Потерявшие чувствительность пальцы порывались соскользнуть с холодной жесткой шкаторины* [Шкаторина - кромка паруса, усиливаемая для прочности добавочными слоями ткани, а при необходимости и тросами - растительными, синтетическими (в наше время) или даже стальными.]. Альтия что есть силы напрягла ноги, вдетые в перты* [Перты - трос, протянутый и закрепленный (с помощью коротких строп-подпертников) под реем. Работая с парусами, матросы ногами вставали на перты и ложились животом на нижнюю шкаторину паруса.], и это помогло ей удержаться. Корабль вновь содрогнулся, высвобождаясь от навалившейся тяжести. И, не сбавляя хода, полез на следующую водяную гору...
      - Шевелись, Этт! - долетел снизу голос. С выбленки* [Выбленка поперечная "ступенька" на вантах, образуемая поперечным плетением. Для этого плетения существуют даже особые выбленочные узлы.], щурясь против ветра и дождя, на нее смотрел Риллер. - У тебя все в порядке, малыш?
      - Ага! - проорала она в ответ. - Я сейчас!
      У нее действительно все было в порядке. Она просто замерзла, промокла и нечеловечески вымоталась. Остальные матросы уже спустились вниз по снастям, и лишь она чуток задержалась на рее - собраться с силами для непростого спуска вниз.
      В самом начале ее вахты сделалось ясно, что приближается шторм, и капитан приказал взять паруса на гитовы* [Гитовы - взять (паруса) на гитовы - вариант радикального уменьшения парусной тяги, при которой нижние углы прямых парусов подводятся под середину рея с помощью специального троса (гитова). После этого ветер уже не упирается в парус, а свободно развевает его.]. Тут же полил дождь, а вскоре налетел бешеный ветер - не иначе задавшийся целью оторвать от снастей крохотные человеческие фигурки. А едва матросы справились с задачей и вернулись обратно на палубу, как последовал новый приказ: взять вторые рифы на марселях, а все остальные паруса срочно убрать. Шторм по достоинству оценил усилия мореплавателей и разошелся вовсю. Матросы карабкались на ванты, точно муравьи, угодившие в воду и лезущие на куски плавучего мусора. Они брали рифы и сворачивали рвущиеся из рук паруса. Приказания следовали одно за другим, пока Альтия вовсе не утратила способности думать - просто двигалась и что-то делала во исполнение выкрикиваемых снизу команд. Руки словно сами собой сворачивали мокрую парусину, привычно завязывали узлы... Воистину на многое способно тело даже помимо разума, пришибленного усталостью и страхом. Руки и ноги уподобились хорошо обученным животным, продолжавшим сражаться за жизнь даже тогда, когда почти умолк хозяин-рассудок.
      Альтия медленно начала спускаться по вантам - последняя из всех. Остальные обогнали ее и теперь, наверное, уже отогревались внизу. То, что Риллер озаботился хотя бы окликнуть "малыша" и спросить, все ли в порядке, выделяло его среди прочих. Альтия понятия не имела, с какой стати этот малый взялся за нею присматривать. Ее ответное чувство было сложной смесью благодарности и унижения.
      Записавшись в команду, она поначалу из кожи вон лезла, стараясь выделиться. Рвала жилы, чтобы только исполнять любую работу лучше и быстрее других. Какое счастье было вновь оказаться в море, на палубе корабля!.. Однообразная еда, приготовленная из продуктов, не лучшим образом сохранявшихся. Теснота и непреходящая вонь в кубрике. Даже грубость тех, кого она отныне называла своими товарищами по команде... Альтия готова была примириться и со всем этим, и не только. Какая разница?.. Она была в море. Она вкалывала наравне с другими матросами. А в конце плавания у нее будет на руках ярлычок-рекомендация с корабля. И она заставит Кайла им подавиться. Ох, тут-то она покажет ему!.. "Я верну Проказницу!" - пообещала она себе твердо. И принялась во всех подробностях изучать судно, на котором ей довелось нынче плавать.
      Ей пришлось тяжко. Она была совершенно не знакома с такими кораблями. И задача еще усугублялась тем, что по части телосложения и физической силы Альтия, хоть лопни, не могла равняться с мужиками-матросами. Судно же было не привычное купеческое, а промысловое. И капитан не стремился совершать сколь возможно быстрые переходы из одного порта в другой, - он выделывал в море зигзаги, отыскивая добычу. Оттого и народу в команде было много больше, чем на "купцах". Здесь ведь приходилось не только ставить и убирать паруса - уйма рук требовалась для охоты, разделки и заготовки добытого мяса и жира. Соответственно, корабль был запружен людьми, и ни о какой чистоте не могло быть и речи. Альтия железно положила себе выучиться всему, чему надо, причем как можно быстрей. Но для того чтобы стать на этом провонявшем корабле-стервятнике лучшим матросом, одной решимости было мало. С другой стороны, с тех пор как она записалась в команду "Жнеца", сноровки да и выносливости у нее определено прибавилось. Но ее достижений определенно было недостаточно для того, чтобы, к примеру, отец, воскресни он здесь, мог бы не кривя душой назвать юнгу Этта "справным парнишкой"... Постепенно решимость и рвение Альтии сменились отчаянием. А потом и отчаяние угасло, придавленное постоянной усталостью. Теперь она просто боролась за выживание - день ото дня.
      Она была на промысловике одним из трех юнг. Двоим другим - юным родственникам капитана - неизменно доставались поручения полегче. Они накрывали стол для капитана и старпома (а потом приканчивали излишки добротной еды). Их часто придавали в помощь корабельному коку, готовившему жратву для команды. Это последнее вселяло в душу Альтии самую черную зависть. Возиться на камбузе!.. Под палубой, куда не достигает яростная непогода! В тепле около печки!..
      На Альтию - третьего юнгу - взваливали работу потяжелей. Ее приставляли убираться там, где царила уже самая-разсамая грязь. Она таскала ведра со смолой и отбросами жира. Она вообще была ко всякой бочке затычкой. Так, как сейчас, она ни разу еще в своей жизни не вкалывала.
      ...Она еще немного подержалась за мачту, спасаясь от объятий очередной волны, захлестнувшей палубу "Жнеца". Чтобы добраться оттуда до надежного укрытия форпика, понадобилось несколько отчаянных бросков через палубу. И не менее отчаянных мгновений, когда она судорожно цеплялась за штормовые леера* [Леер - туго натянутый трос, оба конца которого закрепляются на конструкциях судна. Леера служат для постановки тентов и косых парусов, для просушки коек и в качестве съемных "перил", ограждающих, например, боковины трапов и открытые трюмы. Используют их и при отсутствии высоких фальшбортов (в частности, на современных парусных яхтах). Так называемые штормовые леера натягивают при сильном волнении и непогоде: за них держатся, пересекая открытые участки палубы, чтобы не смыло за борт.], а очередной поток из-за борта силился оторвать ее от корабля и унести в море.
      Упорная непогода держалась вот уже полных три дня. И, пока не разразился нынешний шторм, Альтия наивно надеялась, что хуже уже не станет. Опытные же матросы, кажется, считали это светопреставление вполне обычным для плавания Вовне. Они, понятно, ругались на чем свет стоит и требовали от Са прекратить бурю. Но богохульства неизменно перетекали в россказни о еще худших штормах, которые им доводилось переживать на кораблях попаршивей "Жнеца".
      - Этт, малыш! Ну-ка поторопись, ежели рассчитываешь нынче горяченького похлебать! Будешь так ползать, смотри, даже и остывшего не достанется!
      Риллер прокричал все это с изрядной долей угрозы. Тем не менее старый матрос оставался на палубе, пока "Этт" не присоединился к нему. Они плотно задраили за собой люк и наконец-то спустились вниз. Альтия чуть-чуть задержалась только для того, чтобы стряхнуть воду с рук и лица и как следует отжать густые волосы. Потом устремилась в недра корабля следом за Риллером.
      Несколько месяцев назад она охарактеризовала бы эти недра как донельзя холодные, сырые и вдобавок вонючие. А теперь это был если не дом, то по крайней мере желанное прибежище. Место, где ветер не вколачивал в тебя дождь. Место, где приветливо горел желтоватый фонарь... Здесь уже раздавали еду. Деревянный черпак стукал о стенки котла, и Альтия отправилась получать свою законную пайку.
      На борту "Жнеца" не имелось какого следует кубрика. Каждый располагался где мог, стараясь, конечно, "застолбить" местечко поудобней. Лучшие лежанки их владельцы время от времени с бранью отстаивали, пуская в ход кулаки. А посреди грузового трюма был небольшой закоулок, который матросы именовали "берлогой". Сюда один из юнг обычно притаскивал котел еды и раздавал сменившимся вахтенным. Ни столов, ни скамеек - устраивайся как хочешь, к примеру, на своем морском сундучке (если он у тебя есть). А то сядешь прямо на палубу, прислонившись спиной к бочке китового жира.
      Ели из деревянных мисок, которые никогда толком не мылись. Их вытирали хлебом (если он был). Или попросту пальцами. Обычно в качестве хлеба раздавали галеты, а уж чтобы в шторм вроде нынешнего кок сподобился еще что-то испечь - не приходилось даже мечтать.
      Для начала Альтия пробралась сквозь густой лес чьей-то одежды, развешанной на крючках, нагелях и веревках. Все было мокрое, и все якобы сушилось. Альтия выбралась из своего непромоканца (выигранного на той неделе в карты у Ойо) и повесила его на "свой" крюк.
      Риллер, как выяснилось, не впустую пугал ее возможной недостачей еды. Альтия подошла, как раз когда он наполнял свою миску. Как все прочие, он черпал себе столько, сколько считал нужным, нимало не задумываясь, хватит ли остальным. Альтия схватила пустую миску и стала ждать своей очереди. Она чувствовала - Риллер намеренно медлил, дожидаясь от нее жалобы. Нет уж. Она успела набить себе достаточно шишек и набраться ума. И так кто угодно мог безнаказанно влепить юнге затрещину, не требовалось и предлога в виде нытья. Лучше промолчать - и удовольствоваться половиной половника, чем начать возникать - и заработать подзатыльник на ужин.
      Риллер согнулся над котлом и все черпал из него, все черпал... Из очень мелкой лужицы варева, еще остававшегося на дне. Альтия молча сглатывала слюну.
      Когда Риллер понял, что не добьется от нее жалоб, он спрятал улыбку.
      - Кормись, малыш. Я там тебе оставил малость гущи на донышке. Выскребай котел - и потом коку назад его отнесешь.
      Альтия знала: это была самая настоящая доброта. Риллер мог запросто слопать все, оставив ей только налипшее по стенкам, - никто и слова бы ему не сказал. Она подхватила котел и потащила к своей лежанке. Ура! Наконец-то еда...
      Спальное место у нее было не из худших. Она устроилась со своими скудными пожитками в уголке, там, где изгибающийся борт корабля упирался в палубу над головой. Здесь-то, где было невозможно выпрямиться во весь рост, она свой гамак и повесила. Все равно никто, кроме нее, не мог здесь устроиться более-менее удобно. Опять же, здесь ее почти никто не тревожил. Никто не задевал ее мокрыми непромоканцами, возвращаясь с верхней палубы вниз.
      Усевшись, Альтия вычерпала остатки варева своей кружкой и выпила залпом. Горячей эту жидкость трудно было назвать, во всяком случае, капли плававшего жира успели уже застыть. Но она была всяко теплей бушевавшего снаружи дождя. Да и жир показался Альтии вкусным необыкновенно. И Риллер ее не обманул: вправду оставил ей гущи. Несколько шматочков непонятно чего. Не то картошки, не то репы... или вообще чего-то непонятного, изначально задуманного как клецки, но толком не проварившегося. Альтии было, впрочем, все равно. Она схватила "это" пальцами и отправила в рот. А потом круглой и жесткой корабельной галетой скребла и терла котел, пока в нем не осталось даже намека на съедобную крошку. Галета, надо сказать, в качестве скребка была идеальна.
      Она дожевывала последний кусочек, когда на нее навалилась всепоглощающая усталость. Она вымокла и продрогла, и у нее болела каждая косточка. Ах, как ей хотелось бы просто натянуть на себя свое одеяло, завернуться в него и закрыть глаза! Но Риллер велел ей отнести на камбуз котел, и не стоит откладывать это на потом, когда-де она немного поспит. Это будет расценено как уклонение от своих обязанностей. Риллер, может, и предпочтет не заметить... но если он не предпочтет... или кок что-нибудь вякнет... кабы еще не вздули линьком!
      Этого она никак не могла допустить. Она издала нечто, очень напоминавшее всхлип, и с котлом в руках выбралась из своего закутка.
      Чтобы добраться до камбуза, ей снова пришлось пересекать открытую палубу, где все так же нещадно "мыло"* ["Мыло", мыть - когда волна захлестывает через борт, окатывая палубу, моряки говорят: "Моет!".] из-за борта. Альтия умудрилась проскочить в два приема, держа котел не менее крепко, чем она сама держалась за леера. Если она упустит котел, то скоро пожалеет, что и сама не прыгнула за ним следом!
      Ей пришлось долго пинать и колошматить дверь камбуза: недоумок кок додумался запереть ее изнутри. Наконец, недовольно хмурясь, он впустил ее. Она молча сунула ему котел, изо всех сил стараясь не слишком алчно смотреть на огонь, жарко горевший у кока за спиной. Тем, кто пользовался благосклонностью кока, разрешалось задерживаться здесь и греться в тепле. Особо приближенные имели право повесить здесь на просушку рубаху или штаны - только здесь их можно было вполне избавить от сырости. Альтия в число избранных, увы, не входила. Кок выдворил ее, едва она поставила на пол котел.
      На обратном пути ей довелось ошибиться в расчетах. Позже она будет возлагать вину за это на кока, который слишком уж быстро выставил ее вон. Вот она и решила пересечь палубу за один раз. И просчиталась. Корабль, как нарочно, особенно круто врезался в бок водяной горы, вздымавшейся перед форштевнем... Пальцы Альтии даже коснулись леера, но уцепиться за него она не сумела. Бешеный поток воды снес ее с ног и плашмя потащил по палубе. Она отчаянно извивалась, пытаясь хоть за что-нибудь зацепиться если не рукой, так ногой. Вода оглушила и ослепила ее, в легких не было воздуха, чтобы заорать, призывая на помощь. Минула вечность... и ее с силой шарахнуло о фальшборт. Она ударилась головой, чуть не лишившись одного уха, а перед глазами разлилась звенящая тьма. На какой-то миг она совсем перестала соображать и лишь мертвой хваткой держалась за спасительный фальшборт, лежа на животе. Вода мчалась рекой, с ревом изливаясь за борт. Альтия даже не могла поднять головы, чтобы сделать глоток свежего воздуха. Но понимала она и то, что пора любой ценой подниматься на ноги: вздумай она дожидаться, пока вода полностью схлынет, ее неминуемо накроет следующая волна. То есть - если она не встанет прямо сейчас, ей не встать уже никогда. Она попробовала пошевелиться... ноги не слушались...
      Сильная рука сгребла ее за шкирку и вздернула на колени. Альтия судорожно задышала.
      - Тьфу! Все шпигаты* [Шпигаты - отверстия в палубе для слива за борт попавшей на нее воды.] заткнул! - недовольно прорычал мужской голос. Альтия висела в железной хватке матроса точно полузадохшийся котенок, вытащенный из воды. Пытаясь наполнить легкие воздухом, она вдохнула воду, еще остававшуюся у нее во рту и в ноздрях, и отчаянно закашлялась. - Держись! рявкнул матрос, и она что было силы руками и ногами ухватилась за его ноги. Кое-как втянула в себя порцию воздуха - и новая волна обрушилась на них обоих.
      Она ощутила, как пошатнулся ее спаситель, и вполне уверилась в том, что вот сейчас их смоет и унесет. Но вода быстро схлынула, а матрос закатил ей здоровенную оплеуху, вынуждая от себя отцепиться... и чуть ли не бегом ринулся по палубе, таща Альтию за собой волоком. В его ладони оказались зажаты и ворот рубахи, и ее волосы. Он почти швырком прислонил ее к мачте. Ее руки нащупали знакомые снасти и сами собой вцепились в них, чтобы быстро вознести ее вверх. Следующая волна, перекатившаяся через палубу, благополучно прошла у Альтии под ногами. Тут ее скорчил новый приступ кашля, и она добавила к забортной воде недавно проглоченную. Потом высморкалась в два пальца и отряхнула ладонь. И, как только смогла более-менее нормально дышать, выдавила:
      - Спасибо...
      - Да ты!.. - раздалось в ответ. - Сухопутный крысенок! Пресноводная швабра!.. Мы же оба по твоей милости едва не утопли!..
      В голосе моряка мешались ярость и страх.
      - Я знаю... Прости...
      Удавалось ли ей говорить достаточно громко, чтобы он ее расслышал за ревом и гулом ветра?
      - Я ща тебя так прощу!!! Да я ща так тебе, засранцу, задницу надеру!!!
      Он занес кулак, и Альтия напряглась всем телом, ожидая удара. Она знала: по всем корабельным законам ей полагалась порция битья. Но... удара почему-то все не было. Она открыла зажмуренные глаза.
      На нее в упор смотрел Брэшен. И было похоже: то, что он видел перед собою, ошарашило его посильней волны, едва не смывшей их за борт.
      - Да провались... - выдохнул он. - Ну ты даешь. Я ведь тебя не признал даже!
      Она молча пожала плечами. В глаза ему она старалась не смотреть.
      Под ними пронеслась очередная волна. Корабль вновь тяжеловесно пошел вверх.
      - Ну... и как ты тут поживаешь? - спросил Брэшен, невольно понизив голос, как будто кто мог их подслушать. Не дело второму помощнику шептаться по углам с юнгой. И потому Брэшен, как только обнаружил, что их с Альтией нелегкая занесла на один и тот же корабль, принялся ее всячески избегать.
      - Сам видишь, как поживаю, - ответила Альтия тихо. Ей было худо. В какой-то миг она даже и Брэшена готова была возненавидеть. Не за какой-то его проступок - просто за то, что он видел ее в таком состоянии. Почти что стертую в пыль. - Понемножку. Стараюсь остаться в живых...
      - Я выручил бы тебя, если бы мог, - голос у него был сердитый. - Но сама посуди... Если я буду проявлять к тебе интерес, кто-нибудь тут же что-то заподозрит. Мне и так уже пришлось доходчиво объяснять кое-кому из команды, что... ну... что меня не влечет к другим мужикам. - Он вдруг засмущался, и глубоко внутри Альтия усмехнулась его смущению. Кругом завывал шторм, они с ним висели на снастях этого гребаного корабля, причем он только что сулился ужасть как надрать ей задницу... а теперь, видите ли, не находил слов обсуждать с ней интимные вопросы. Боялся, понимаешь, стыдливость ее оскорбить. А он продолжал: - Если я попробую дать тебе какую-никакую поблажку, на корабле вроде нашего это будет расценено... вполне однозначно. Чего доброго, за тобой и другие надумают приударить. А уж если они выяснят, что ты - не мужчина...
      - Можешь не объяснять, - перебила Альтия. - Я, конечно, дура, но уж не настолько.
      "Он что, только сейчас выяснил, что я тоже обитаю на этом сраном корыте?.."
      - Не дура? А что в таком случае ты здесь делаешь?
      Это он бросил уже через плечо, спрыгивая на палубу со снастей. Ловкий, как кот, и быстрый, как обезьяна, он мигом пробрался на бак. Альтия осталась смотреть ему вслед.
      - Примерно то же, что и ты сам, - ответила она запоздало. - И вообще, от дурака слышу.
      Дождалась, пока с палубы схлынул очередной потоп, и помчалась по пятам Брэшена... но, понятно, далеко не так проворно и ловко. Очень скоро она снова оказалась внизу. Было слышно, как вода с шумом обтекает борта корабля и плещет на палубу. "Жнец" ломился сквозь волны, словно плавучая бочка. С тяжелым вздохом Альтия снова принялась отряхивать воду... Заново отжала волосы - и, шлепая босыми ногами, направилась к себе в уголок. Мокрая одежда противно липла к телу и холодила. Альтия быстро стащила рубашку, переменив насквозь мокрую на "просто" сырую, и крепко отжала ту, в которой чуть не утонула. Встряхнула, расправляя, вместе со штанами развесила для относительного просушивания... и наконец-то вытащила из ухоронки свернутое одеяло. Оно было волглым и попахивало плесенью, но шерсть есть шерсть: даже мокрое, оно все равно грело. То бишь сохраняло тепло ее тела - и то благо. Альтия закуталась в него и свернулась калачиком в темноте. Короче говоря, спасибо огромное-преогромное Риллеру за его доброту. Мало того, что из-за этой доброты она едва не утонула, так еще и целого получаса сна лишилась...
      Альтия закрыла глаза и постаралась забыться... Сон, однако, не сразу пришел к ней, хоть она и была измотана до предела. Она пыталась расслабиться, но не могла заставить разгладиться даже наморщенный лоб. "Наверное, - решила она наконец, - это все из-за Брэшена и нашего с ним разговора!"
      Перебросившись с ним парой словечек, она поневоле снова задумалась о том, что с ней было раньше - и что стало. На самом деле она не встречалась с Брэшеном иногда по несколько суток. Он ведал другой вахтой, и потому ежедневный труд сводил их нечасто. И, честно говоря, ей было проще, когда никто и ничто не напоминало о ее прежней, навсегда оставленной жизни. Легче было просто существовать час за часом и день за днем, делая что приказывали - и выживая. Легче было ощущать себя юнгой Эттом и не заглядывать в будущее дальше следующей вахты.
      Но лицо Брэшена, его выражение... его глаза... Они оказались беспощадней всякого зеркала. Альтия посмотрела ему в глаза всего один раз и сразу поняла, во что именно превратилась. И все то, чем она надеялась стать - и не смогла. Самое горестное, что Брэшен, по всей видимости, не хуже самой Альтии понимал: Кайл оказался прав. Она в самом деле была избалованной папочкиной любимицей, вздумавшей поиграться в матросскую жизнь. Теперь она со стыдом припоминала, как гордилась своим проворством, лазая по вантам "Проказницы". Вольно ж ей было забираться на них солнечными летними днями, а когда уставала или ей делалось скучно - спускаться на палубу и находить себе другую забаву. А такелажное дело или парусное шитье? Да, она любила посвятить им часок-другой при случае. Но можно ли это сравнивать, скажем, с шестью подряд часами поистине сумасшедшей работы, когда шквал разрывал парус и его надо было немедленно заменить?.. Мама, помнится, все ахала и ужасалась ее намозоленным, огрубевшим рукам. Посмотрела бы она на них теперь!.. Руки у Альтии нынче сделались куда более черствыми и толстокожими, чем когда-либо ранее бывали ее пятки. А пятки... пятки вовсе не поддавались описанию. Черные, потрескавшиеся... "Случилось самое страшное, что могло произойти, - прямо созналась она себе наконец. Обнаружилось, что сколько-нибудь выдающимся мореплавателем мне не бывать. Сколько ни бейся, я все равно никогда не сравняюсь со здоровяками-мужчинами..."
      Чтобы получить место на корабле, она выдала себя за мальчишку четырнадцати годков. Если она вздумает задержаться на этом плавучем мясницком корыте, через год-другой они обратят внимание, что "Этт" почему-то все никак не растет и не раздается в плечах. И ее выгонят. С большим треском. И застрянет она в каком-нибудь заморском порту. Безо всяких видов на будущее...
      Альтия не мигая всматривалась в темноту. По окончании плавания она намерена была обратиться за рекомендацией. Она и сейчас собиралась так поступить. И, возможно, даже получит заветный ярлычок. Она только сомневалась, чтобы этого оказалось достаточно. Ну да, конечно, у нее на руках окажется подтверждение ее моряцких достоинств, выданное капитаном. И, быть может, ей удастся-таки притянуть Кайла к ответу за его опрометчиво произнесенную клятву. Но... не окажется ли такая победа никчемной? Она ведь мечтала вернуться домой не с простым клочком кожи и печатью, подтверждающей: да, она побывала в плавании и выдержала его, и вернулась живая. Не-ет! Она хотела себя отстоять. Доказать всем - не одному только Кайлу! - что она вправду способна была заниматься избранным делом и по достоинству носить звание капитана... а не быть просто папиной дочкой, смыслящей кое-что в морском деле...
      И вот теперь, в те краткие моменты, когда ей удавалось выкроить время для размышлений, Альтии казалось - покамест она сумела успешно доказать себе обратное. Все то, что дома, в Удачном, при начале пути, казалось благородным и дерзким, отсюда, из этого кубрика, выглядело глупым ребячеством. Переоделась мальчиком и удрала в море на первом же подвернувшемся корабле... Ну чем не дура набитая?!!
      "И чего ради я это сделала? Почему?.." Почему не пошла на стоянку живых кораблей и не попросилась в матросы? Вправду ли она получила бы там уж такой от ворот поворот, как предрекал Брэшен?.. Быть может, все обернулось бы и по-иному, и она бы теперь мирно посапывала на добром купеческом корабле где-нибудь в спокойных водах Внутреннего Прохода, уверенная и в заработке, и в том, что по прибытии в порт получит вожделенную рекомендацию?.. И что ей взбрендило непременно наняться под чужим именем? Решила, видите ли, пробиться к цели сама и только сама, без поддержки громкой фамилии Вестрит и тени отца за спиной?.. Ах, до чего же красиво выглядел ее план теплыми летними вечерами в Удачном, когда она сидела, поджав ноги, в задней комнате лавочки Янтарь и шила себе матросские портки... Глупая самоуверенная девчонка...
      А Янтарь ей действительно помогла. И по части шитья, и ежедневными приглашениями к столу. Без нее у Альтии мало что получилось бы. Разобраться бы еще, с чего это Янтарь вот так внезапно надумала принять в ней участие. Сейчас Альтия готова была склониться к мысли, что странная женщина намеренно втравила ее в опасную авантюру. Невольно пальцы девушки поползли к горлу, к деревянной бусине, которую она не снимая носила на шее, на кожаном ремешке. Прикосновение согрело ей пальцы, и она покачала головой в темноте. Нет... Янтарь в самом деле была ей доброй подругой. Одной из очень немногих, которые у нее когда-либо были. Янтарь взяла ее к себе в дом. Помогала кроить и шить мальчишескую одежду... Более того, Янтарь сама одевалась мужчиной и наставляла Альтию, как вести себя, как двигаться, как ходить и сидеть, чтобы ее принимали за парня. Она объяснила Альтии, что была когда-то актрисой в небольшой труппе. Сыграла много ролей, как женских, так и мужских.
      "Если придется говорить - голос должен исходить вот отсюда, - поучала она, надавливая Альтии под ребрами. - Но лучше старайся открывать рот пореже. И опасности меньше, что выдашь себя, и принимать станут лучше. И среди мужчин, и среди женщин болтунов куда больше, нежели умеющих слушать. Научись слушать людей - и тебе простятся очень многие недостатки..."
      А еще Янтарь обучила ее пеленать грудь, да так ловко, что повязка казалась не толще плотной нижней рубахи, а торс становился вправду мальчишеским. Она же посоветовала наготовить интимных женских тряпочек из темной материи в виде... носков. "Тебя всегда поймут, если увидят, что ты стираешь грязные носки. А вообще постарайся, чтобы тебя считали невыносимым чистюлей. Стирай одежду вдвое чаще товарищей, и спустя время к этому все привыкнут. И еще. Привыкай обходиться меньшим количеством сна. Ибо тебе придется либо вскакивать раньше всех, либо ложиться самой последней - иначе кто-нибудь да разглядит твою наготу. И - самое важное. Ни с кем не делись своей тайной. Это не тот секрет, который один мужчина способен утаить от других. Если хоть кто-нибудь на борту прознает о том, что ты женщина, всему конец..."
      И это оказалось едва ли не единственным, в чем Янтарь, возможно, ошиблась. Брэшен ведь знал, что она девушка. И не выдал ее. Покамест не выдал...
      Тут Альтия горестно усмехнулась собственным мыслям. "Вот видишь, Брэшен, я все же воспользовалась твоим советом. Я устроила так, чтобы переродиться в мальчишку. Причем не из семейства Вестритов..."
      Брэшен лежал на своей койке, хмуро уставившись на противоположную стену. "Было же времечко, - размышлял он невесело, - когда я бы начал копытиться: "Да это ж платяной шкаф, а не каюта! Западло селиться в такой!.."" Теперь-то он понимал, какая это роскошь - отдельный уголок, куда можно уйти и затворить за собой дверь. Верно, второму человеку здесь было уже не повернуться - но все равно эта каюта принадлежала Брэшену и только ему, и никто не спал на его койке, кроме него. Здесь имелись деревянные гвозди для развешивания одежды. И уголок для моряцкого сундучка. А койка была даже оснащена бортиком, так что в любую качку он мог спать на ней почти что с удобствами. Ясно, каюты капитана и старпома были и попросторней, и получше обставлены. Даже на таком корыте, как "Жнец". Но на многих других кораблях второй помощник вообще жил наравне с простыми матросами. Так что следовало возблагодарить небеса и за этот чулан. Хотя для Брэшена он и оказался оплачен тремя человеческими жизнями.
      Он записался в команду "Жнеца" рядовым матросом. И первую половину плавания пихался локтями в форпике, где обитала его вахта. Очень скоро стало понятно, что он был не только опытней большинства своих сотоварищей, но и гораздо прилежней в работе. "Жнец" был промысловиком из Свечного (так назывался городишко далеко на юге, на северном пограничье Джамелии). Корабль покинул родной порт много месяцев назад, еще весной. Команда его изначально была почти сплошь подневольной, настоящих моряков насчитывалась всего горстка, и им вменялось в обязанность всемерно обучать "сухопутных крыс" ремеслу. Часть "сухопутных крыс" были должники, отправленные на судно заимодавцами, желавшими хоть так выколотить из них долг. Другие оказались преступниками, выкупленными из тюрем сатрапа. Ворам и карманникам за время плавания предстояло либо основательно перековаться, либо погибнуть. На корабле воришке все равно деваться некуда. Его непременно поймают и изобличат, и товарищеский суд может оказаться куда суровей сатрапского... В общем, команда на "Жнеце" подобралась еще та. Люди работали без большого желания, и вряд ли стоило ждать, чтобы все они благополучно вернулись домой.
      Так и получилось. К тому времени, когда "Жнец" добрался до Удачного, болезни, несчастные случаи и жестокие драки успели выкосить не меньше трети команды. Зато выжившие научились управляться с парусами, а также охотиться на медлительных черепах и мелких китов, водившихся в южных лагунах. Конечно, в этом последнем деле им было куда как далеко до профессиональных охотников и раздельщиков, кои до поры до времени путешествовали на "Жнеце", наслаждаясь бездельем и уютом сухого отдельного кубрика. Их было около дюжины. Они не стояли вахт и не таскали мокрые тросы. Зато когда появлялась добыча, для них наступала кровавая и яростная страда, длившаяся порой сутки за сутками без отдыха и без сна. При всем том охотники не были ни моряками, ни членами команды. Ничто не угрожало их жизням - разве только весь корабль перевернется и потонет. Или добыча умудрится запустить в них зубы.
      Корабль понемногу пробивался на север, обходя морем пиратские острова и добывая зверя, где только было возможно. В Удачный "Жнец" заглянул набрать пресной воды и провизии, а также для кое-какого недорогого ремонта. Тут-то старпом и воспользовался случаем принять на борт новобранцев: дальнейший курс "Жнеца" лежал к Тощим островам.
      Так и вышло, что "Жнец" оказался едва ли не единственным судном в порту, на которое возможно было наняться.
      Шторма же, свирепствовавшие между Удачным и Тощими, давным-давно вошли в пословицу. Как и неисчислимые стада морских млекопитающих, которыми все кишело там накануне зимы, перед путешествием в более теплые воды. Зверь будет жирный: отъевшийся за лето. А молодые животные - сплошь одеты в отличные шкурки, уже достаточно большие, чтобы представлять собой ценность, и в то же время еще не испорченные шрамами от брачных баталий. Рисковое плавание, конечно. Но игра стоила свеч. Каждая звериная туша означала великолепную шкуру и толстый слой жира, а под ним - темно-красное мясо, чей вкус удивительным образом сочетал в себе соки морской и земной стихий. Сейчас в трюме "Жнеца" рядами стояли кадки с солью, заготовленные еще в Свечном. Скоро их набьют засоленными кусками добытого мяса, а большие бочки наполнят перетопленным жиром. Шкуры же отскребут, пересыплют солью и туго свернут. Как следует обработают их уже дома, на берегу...
      Словом, если все пройдет хорошо, владельцы "Жнеца" от счастья будут плясать, а те из подневольных должников, что вернутся живыми, вновь очутятся на свободе. Охотники и раздельщики получат каждый свой пай и, уж верно, смогут неплохо устроиться на будущий год - новые наниматели ведь будут судить по тому, как они потрудились сегодня.
      И у моряков, что отведут "Жнец" на Тощие и благополучно назад, наполнятся деньгами карманы. Вполне хватит на баб и на выпивку... пока не настанет время для нового путешествия в те же края.
      "Сладкая житуха, - подумал Брэшен невесело. - Коечку для начала я себе уже отвоевал..." На самом деле особо воевать не пришлось. Все, что потребовалось, - это привлечь доброжелательное внимание сперва старпома, а после и капитана. А потом разразился шторм. Он унес за борт двоих и покалечил третьего из числа претендовавших на эту самую койку.
      Таким образом Брэшен, можно сказать, добрался в свою отдельную каюту и с нею в полной мере получил причитавшиеся обязанности, - перешагивая через трупы. Но с его стороны никакого злого умысла в том не было. Так что совесть беспокоила его и не позволяла уснуть вовсе не по этому поводу. Нет. Брэшен думал об Альтии Вестрит. Дочери своего благодетеля. Он вполне представлял, как она лежит сейчас, свернувшись в комочек, в неуютном и сыром трюме... в гнусном клоповнике среди человеческого отребья.
      - Я все равно ничем не могу ей помочь! - выговорил он вслух. Как будто звук его голоса вправду мог унять грызущую совесть.
      Он не видел, как в Удачном она записывалась в команду "Жнеца". Но если бы и увидел, скорее всего не узнал бы. Следовало отдать ей должное пацаном она притворялась вполне убедительно.
      И потом, уже в плавании, он заподозрил ее присутствие на борту вовсе не потому, что в одном из юнг ему померещилось нечто знакомое. Отнюдь. "Юнга Этт" десятки раз попадался Брэшену на глаза, но ни единой лишней мысли у него так и не шевельнулось. Альтия носила шапку надвинутой на самые брови, да и мальчишеская одежда сидела на ней лучше не придумаешь... Он удивленно поднял бровь, только когда впервые заметил трос, завязанный узлом "совершенная петля" вместо простого беседочного* ["Совершенная петля" и беседочный - морские узлы, применяемые для связывания троса в петлю. Отличаются высокой надежностью и в то же время легкостью при развязывании. Беседочный узел является более простым, однако пристрастия капитана Вестрита переводчик полностью разделяет.]. Не то чтобы "совершенная петля" была таким уж редкостным узлом, просто моряки обычно предпочитали беседочный как более простой. Так обстояло почти повсеместно... но только не на корабле капитана Вестрита. Ефрон предпочитал "совершенную петлю", считая ее более надежной. Брэшен крепко задумался...
      А через день или два, выйдя на палубу к началу своей вахты, он расслышал с мачты очень знакомый свист. Он поднял глаза и увидел ее, висевшую на снастях. Она махала ему рукой, указывая на "воронье гнездо"* ["Воронье гнездо" - наблюдательный пост в виде бочки, расположенный в верхней части передней мачты корабля.]: оттуда хотели передать второму помощнику какое-то сообщение. "Альтия", - подумал он как о чем-то очень привычном. А в следующий миг до него дошло, и он вздрогнул: "Батюшки!" И, кажется, уставился на нее, разинув рот. Да, это вне всякого сомнения была Альтия. Никто, кроме нее, так не бегал по пертам. Она посмотрела вниз... И отвела лицо так проворно, что он понял: она ждала этого момента, считала его неизбежным... и помирала от ужаса.
      Под каким-то предлогом он задержался возле пяртнерса* [Пяртнерс отверстие в палубе, через которое проходит корабельная мачта. Это место палубы конструктивно усиливается. Сзади и спереди вставляют мощные клинья, а само отверстие заполняют штуками дерева ("мачтовая подушка") и герметизируют "брюканцем" - просмоленным парусиновым рукавом.] мачты, дожидаясь, пока она спустится. Она миновала его на расстоянии вытянутой руки и бросила один-единственный умоляющий взгляд. Брэшен стиснул зубы и не сказал ей ни слова. Они вообще с ней не разговаривали... до сегодняшнего вечера.
      Обнаружив Альтию на "Жнеце", Брэшен преисполнился гнетущей уверенности в самом скверном. В этом плавании ей было не выжить. Исключено!.. День ото дня Брэшен с содроганием ждал, что Альтия как-то выдаст свою принадлежность к слабому полу. Или совершит первую и последнюю ошибку и достанется морю, жадному до человеческих жизней. По его мнению, это был вопрос времени. И лучшее, что он мог ей пожелать, - чтобы смерть оказалась милосердно быстрой.
      Однако время шло... И мрачная убежденность Брэшена постепенно начала давать трещину. Он даже улыбнулся впотьмах. Девка оказалась не промах. Конечно, силенок у нее было маловато, чтобы должным образом справляться с работой... по крайней мере, справляться так быстро, как того бы хотелось старпому. Да. Рост, сила и вес - вот чего ей очень недоставало. Всего несколько паршивых дюймов - и ты не дотянешься. Несчастные полфунта недостающего веса - и не удержишь хлещущий парус... Лошадка, которую заставили тянуть в одной упряжке с быками...
      К тому же она еще и попала на простой деревянный корабль после живого. Да еще и своего собственного, семейного. Догадывалась ли она, что с безжизненными деревяшками управляться куда как тяжелей, чем тогда, когда они сами тебе рады помочь?.. Брэшен ходил в море на "Проказнице" задолго до ее пробуждения. И все равно понимал с первого же прикосновения, что в глубине ее диводрева дремлет скрытая жизнь. В те времена "Проказница" еще не ходила по морю сама собой, но он не мог отделаться от впечатления, что на ней просто не было места тем глупейшим несчастьям, что постоянно подстерегали матросов на других кораблях.
      К сожалению, на паршивом корыте под названием "Жнец" все обстояло иначе. Куда палец ни сунь - всюду дырку проткнешь. Начни менять рым* [Рым металлическое кольцо, продетое в обух, закрепленный на прочных конструкциях судна.], например... кажется, раз-два и готово, ан не тут-то было. Непременно выяснится, что проржавевший рым сидел еще и в гнилой деревяшке, к тому же криво приделанной. Полдня долой, покуда починишь. "И все здесь вот так", - вздохнул про себя Брэшен. Как бы отвечая его мыслям, раздался резкий стук в дверь. Плохо дело. Вахта была не его, а значит, что-то случилось!
      - Иду! - немедля откликнулся Брэшен. Мигом скатился с койки и распахнул дверь. Он был почти уверен, что за ним явился старпом, которому в нынешнюю штормовую ночь потребовалась подмога. Но нет. Внутрь каюты нерешительно ступил Риллер. С его лица и волос каплями сбегала вода.
      - Что случилось? - требовательно спросил Брэшен. Широкий лоб Риллера прорезала морщина. Он сказал:
      - Да вот плечо чегой-то разнылось.
      Одной из обязанностей Брэшена была врачебная помощь команде. Как ему рассказали, в начале плавания у них был на борту лекарь, но однажды ночью его смыло за борт. Когда же выяснилось, что Брэшен способен разбирать закорючки на этикетках баночек и бутылочек - его тут же приставили ведать остатками целительных снадобий. И кому какое дело, что очень многие притирки и бальзамы были, по его мнению, решительно бесполезны. Прочел наставление - применяй!
      Вот и теперь он нагнулся над запертым коробом, занимавшим на тесном полу каюты едва не больше места, чем его собственный сундучок, и выудил ключ, висевший на веревочке под рубашкой. Отперев короб, он вытащил пузырек коричневого стекла с расписной зеленой наклейкой. Прищурился в неверном свете фонаря, рассматривая надпись...
      - Похоже, прошлый раз я тебе эту же растирку давал, - сказал он. И протянул пузырек Риллеру.
      Моряк таращился на него так долго, как будто от столь продолжительного рассматривания букв у него могло прибавиться грамотности. И наконец пожал плечами:
      - Наверное. Тот раз нашлепка тоже зелененькая была.
      Брэшен извлек из толстостенного горлышка широкую пробку и вытряс себе на ладонь с полдюжины зеленых пилюль. "Ну точь-в-точь оленьи говешки", невольно усмехнулся он про себя. Он, пожалуй, нисколько не удивился бы, если бы они говешками и оказались. Три он спрятал обратно в склянку, а три отдал Риллеру.
      - Глотай все сразу. И поди скажи коку, что я велел выдать тебе полмеры рома. Для заливания. И чтобы ты сидел на камбузе и грелся возле плиты, пока пилюли не подействуют.
      Надо было видеть, как просиял старый моряк. Капитан Зихель не очень-то одобрял выпивку на борту, так что, вполне возможно, у Риллера с самого выхода из Удачного это была первая возможность промочить глотку. И не только рома хлебнуть, но еще и в теплом уголке посидеть... В общем, старый моряк преисполнился самой искренней благодарности. Брэшен, со своей стороны, понятия не имел, каким образом подействует снадобье. И подействует ли вообще. Но дешевый ром из запасов, предназначенных для команды, уж всяко поможет Риллеру крепко заснуть и не чувствовать боли.
      Матрос уже собрался уходить, когда Брэшен заставил себя обратиться к нему.
      - Тот мой троюродный племянник... ну, помнишь, я еще просил тебя за ним доглядывать? Как он тебе? Справляется?
      Риллер пожал плечами. Покатал в ладони пилюли...
      - Отлично справляется, господин мой. Просто отлично.
      И в явном нетерпении взялся за ручку двери. Обещанный ром тянул его к себе, как магнитом.
      - Угу, - сам того не желая, продолжал Брэшен. - Хочешь сказать, он знает дело и работает с толком?
      - Так точно, господин мой, так точно. Славный парнишка. Уж я для тебя за ним присмотрю. Ниче с твоим Эттелем не случится.
      - Ну и славненько. То-то мои родственники будут гордиться. - И Брэшен добавил: - Только чур, пацанчику чтобы ни полслова про наш уговор. Неча ему знать, что мы с тобой его опекать взялись!
      - Так точно, господин мой. Ни полсловечка.
      И Риллер вышел, старательно притворив за собой дверь.
      Оставшись один, Брэшен прикрыл глаза и с чувством перевел дух. Вот и все, что он мог в действительности сделать для Альтии. Попросить доброго матроса вроде Риллера за ней присмотреть... Брэшен проверил засов на двери, потом запер короб с лекарскими припасами. Вновь забрался на койку... Вот и все, что он мог для Альтии сделать. Вот и все...
      Потом он заснул.
      Уинтроу терпеть не мог лазать по снастям. Он делал все, чтобы скрыть это от Торка, но тот обладал безошибочным чутьем истязателя. Десяток и более раз каждый день он под любым предлогом загонял Уинтроу на мачты. Когда же он понял, что с ростом практики у мальчика потихоньку притупляется боязнь, то принялся усложнять задания: например, поручал ему что-нибудь оттащить в "воронье гнездо". А как только Уинтроу спускался на палубу приказывал нести это назад. В последнее же время он повадился не просто посылать Уинтроу наверх, но приказывал еще и выбираться на самый нок рея* [Нок рея - его внешняя оконечность, обычно выходящая довольно далеко за борт. Таким образом, авторы и переводчики романов о пиратах, в которых кого-нибудь обязательно вешают на "нок-рее" (видимо, имеется в виду специальная деталь рангоута?) вводят читателя в заблуждение.] и стоять там с сердцем, выскакивающим из груди, пока не воспоследует команды слезать. Торк его попросту изводил. Самым прямолинейным, лобовым, предсказуемым способом. Уинтроу от Торка примерно этого и ожидал. Что его действительно удивляло, так это реакция команды. Издевательства, которым подвергал его Торк, они воспринимали как самое обычное дело. Если кто-нибудь вообще обращал внимание на то, что выделывал над ним Торк, это лишь забавляло матросов. Ни один и в мыслях не держал вмешиваться.
      "И тем не менее, - размышлял Уинтроу, цепляясь за рей и поглядывая на палубу далеко под ногами, - все это - во благо". Ветер мощно мчался мимо, наполняя упруго растянутое полотнище паруса, и снасти пели от напряжения. Корабль равномерно раскачивался на ходу, и высота мачты делала качку особенно ощутимой. Не то чтобы Уинтроу начинало нравиться наверху... но возбуждение и восторг (вполне возможно, что гибельный) имели место определенно. Ему бросили вызов - а он его принял и выстоял. Если бы его предоставили себе самому, он никогда не пошел бы на такие испытания. Так что Торка следовало даже поблагодарить. Уинтроу сощурил глаза: ветер свистел в ушах и выжимал слезы. На какой-то миг он даже допустил в сознание крамольную мысль: "А что если в самом деле здесь - мое место? Может ли быть, что под личиной жреца вправду скрывается мореплаватель?.."
      Тут его слуха достиг негромкий и странный звук. Металлическое дребезжание. А вдруг это собирался отвалиться какой-нибудь крепеж?.. Сердце Уинтроу сразу заколотилось, и он стал медленно переступать по пертам, пытаясь определить, откуда доносился не понравившийся ему звук. Ветер ни дать ни взять намеренно издевался над ним, не давая определить направление. Уинтроу понадобилось изрядное время, чтобы понять: звук менял высоту и к тому же нес в себе ритм, не имевший ничего общего с ровным дыханием ветра. Добравшись до "вороньего гнезда", Уинтроу схватился за край.
      Внутри сидел Майлд. Сидел, упираясь в стенки ногами, и, полузакрыв глаза, играл на варгане* [Варган - самозвучащий язычковый, щипковый инструмент в виде подковы или пластинки с прикрепленным к ней стальным язычком.]. Играл одной рукой, как принято у матросов, используя рот в качестве резонатора. Пальцы Майлда так и плясали по стальным язычкам. Он наслаждался собственной музыкой, не забывая в то же время внимательно оглядывать горизонт.
      Уинтроу казалось, будто Майлд его не сразу заметил. Но вот молодой матрос бросил на него быстрый косой взгляд, и пальцы его остановились:
      - Что? - спросил он, не отнимая, впрочем, инструмента то щеки.
      - Ничего... Ты на вахте? Впередсмотрящим?
      - Типа того. Хотя высматривать особо и нечего.
      - А пираты?.. - робко предположил Уинтроу.
      Майлд презрительно хмыкнул.
      - Делать им больше нечего, только за живыми кораблями гоняться. Ну, то есть слышал я кое-что... когда мы в Калсиде стояли... будто они за кем-то в самом деле недавно гонялись, но это, наверное, спьяну. Большей частью они нас не трогают. Обычно живой корабль от простого при тех же равных условиях уходит как от стоячего... Если, конечно, команда на нем уж не вовсе морозом побитая. Но на живых кораблях таких не бывает, и пиратам это известно. Они знают: даже если поймать, драться придется так, как они ни разу в жизни не дрались. Но если они и победят, толку-то? Заполучить корабль, который нипочем служить тебе не желает? Вот ты сам-то как думаешь: очень бы наша Проказница обрадовалась на своей палубе чужакам? Стала бы их слушаться? Вот уж не думаю!
      - Это точно, - согласился Уинтроу. Его приятно удивила и явная гордость Майлда, определенно любившего свой корабль, и то, что он охотно вступил с ним в разговор. Ну а Майлду, похоже, льстило пристальное внимание юнги, потому что он заговорщицки понизил голос:
      - Если я вообще что-нибудь понимаю, прямо сейчас пираты нам здоровенную услугу оказывают...
      Уинтроу немедленно схватил приманку:
      - Каким образом?
      - Ну... как бы тебе объяснить. Ты ведь в Калсиде на берегу не бывал? Не бывал. А мы бывали и слышали, что пираты последнее время повадились нападать на невольничьи корабли. По крайней мере один взяли точно, а еще несколько еле спаслось. Ну так вот. Сейчас осень на исходе, но по весне в Калсиде будут ожидать привоза целой прорвы рабов - на весеннюю пахоту и все такое. А значит, коли пираты повыловят сколько-то обычных поставщиков... а тут и мы прибудем с полными трюмами... воображаешь, до каких небес капитан сумеет цену взвинтить? Сразу выручим столько, что, может, даже прямо в Удачный сможем сразу отправиться!
      И Майлд улыбнулся с таким предвкушением, как если бы отменный барыш, который Кайлу предстояло выручить за рабов, должен был непосредственно отразиться на его жалованье. Но в действительности он скорее всего повторял услышанное от кого-то из взрослых матросов. Уинтроу ничего не ответил. Он смотрел вперед, в неспокойное море, и под сердцем наливался тяжелый болезненный ком, к которому морская болезнь не имела ни малейшего отношения. Когда ему случалось думать о Джамелии и о том, как его отец будет покупать там рабов, его переполняла неизбывная скорбь. Деяние еще не было совершено, а он уже загодя мучился стыдом и виной за содеянное...
      Майлд же, помолчав, заговорил снова:
      - Так тебя, значит, опять Торк на мачту загнал?
      - Ага. - К собственному удивлению, Уинтроу свесился наружу на длину рук, разминая уставшие плечи. Потом снова оперся о край бочки. - Сейчас это меня уже не достает так, как раньше.
      - Это точно. Затем и делается. - Уинтроу поднял брови, и Майлд расплылся в улыбке: - Погоди-ка, так ты решил, что это для тебя выдумали такую особую пытку?.. Ну, верно, Торку нравится тебя доставать, но, во имя пяток Са и Его волосатых яиц! - он и всякого другого будет цеплять в свое удовольствие, только подвернись. В смысле, всякого, кто ему сдачи не даст. Но уж юнгу вверх-вниз по мачтам гонять - это, ты меня прости, дело святое. Я когда сюда только попал... У нас тогда старпомом был Брэшен, и я его таким сукиным сыном считал!.. Заметил ведь, стервец, что я малость побаиваюсь высоты, и что ты думаешь? Устроил так, что я только тут, наверху, еду свою получал. Хочешь, мол, жрать, так влезь и возьми! И я лез, а что делать, и тут, в "вороньем гнезде", ждала меня моя миска. Ох, я Брэшену глаза выцарапать был готов!.. Боялся, еле двигался, еда всегда почти успевала остыть... да еще и дождь ее разбавлял... А потом привык. Совсем как ты теперь.
      Уинтроу молчал и думал. Пальцы Майлда снова заплясали по язычкам, извлекая бойкую веселую мелодию.
      - Так значит... - выговорил Уинтроу, - значит, Торк не то чтобы со свету сжить меня хочет? Это получается что-то вроде учебы?..
      Майлд снова оборвал игру. Он зафыркал - ему было смешно.
      - Ну, это как посмотреть. Что он со свету был бы рад тебя сжить - это уж точно. Он всех ненавидит, кто хоть чуть умнее его, а таких, хвастаться не буду, на борту большинство. Но и дело свое он знает. И еще он знает: хочет остаться помощником кэпа и не слететь с места - должен сделать из тебя моряка. Вот и учит тебя. Хотя, конечно, самыми гадостными и жлобскими способами, какие может придумать!
      - Но если он такой... - надо было сказать "говнюк", но у юного жреца не повернулся язык, - ...такой всеми ненавидимый человек, почему мой... почему капитан его вторым помощником держит?
      Майлд передернул плечами.
      - А ты сам батьку спроси, - посоветовал он бессердечно. Но потом улыбнулся: пошутил, дескать. - Я слыхал, Торк с ним вместе ходит уже очень давно, а закорешились они в одном до невозможности стремном плавании на каком-то другом корабле. Так что когда кэп пришел на "Проказницу", он и Торка с собой перетащил. Кто знает, может, Торка никто - в своем уме нанимать не захочет, а кэп ему чем-то обязан. Или, может, у Торка задница больно уж симпатичная...
      У Уинтроу буквально отвисла челюсть, но Майлд рассмеялся:
      - Да ладно тебе, это все треп. Не принимай близко к сердцу. Просто тебя грех немножко не подразнить, уж очень ты всему веришь!
      - Но он... мой отец! - возмутился Уинтроу.
      - Не надо. На борту корабля он тебе не отец, а просто капитан. И, кстати, капитан совсем неплохой. Хотя, конечно, и не Ефрон. И вообще многие по-прежнему думают, что Брэшену, а не ему, следовало бы заменить старика. Но и он не самый последний!
      - Тогда почему ты такое про него сказал? - Уинтроу искренне не понимал почему.
      - Да именно потому, что он кэп, - терпеливо объяснил Майлд. - Мы, матросы, любим подтрунивать даже над теми, кто нам нравится. И особенно над капитаном, потому что он всем нам в любой момент на головы может насрать, если захочет. Я тебе вот что скажу. Когда мы только-только прослышали, что капитан Вестрит уходит на берег и вместо него будет другой, - знаешь, что сотворил Комфри?
      - И... что же?
      - А он пошел на камбуз, взял кофейную чашку нового капитана и вытер ее изнутри своим... сказал бы я тебе - чем!!!
      Серые глаза Майлда сияли восторгом. Он смотрел на Уинтроу, с нетерпением ожидая, какова будет реакция юнги.
      - Опять дразнишь, - тот выдавил улыбку, кривую от ужаса и недоверия. "Как низко... как отвратительно..." Да это просто не имело права быть правдой. Уинтроу еще не встречал человека, способного устроить такую подлость другому - просто оттого, что этому другому будет вручена над ним власть. Человеку, которого он еще не видел-то ни единого разу... Невозможно поверить. И в то же время... это было... смешно. Уинтроу попробовал сформулировать. Насолить таким манером кому-то, кто зол и жесток, - это понятно. Но авансом... никому не известному капитану... зачем? А затем, чтобы некоторым образом сравняться с человеком, в чьих руках должна оказаться твоя жизнь или смерть. Он в тебе полностью волен - зато ты представляешь, как он попивает кофе, приправленный вкусом твоего... конца. Уинтроу отвернулся от Майлда, чувствуя, как помимо воли расплывается в широченной улыбке. Вот, значит, как Комфри над его отцом подшутил...
      - Команде, - сказал Майлд, - очень даже необходимо вот так подкусывать то старпома, то кэпа. Чтобы не воображали, будто они Боги, а мы дерьмо.
      - Значит... ты думаешь, они догадываются, что происходит?
      Майлд усмехнулся.
      - Всякий, кто ходит в море достаточно долго, об этом догадывается. Вновь подергал язычки варгана и глубокомысленно пожал плечами: - Просто каждый, наверное, думает, что это происходит с другими, не с ним,
      - Стало быть, - вслух подумал Уинтроу, - им никто не докладывает.
      - Ясное дело. А кто побежит докладывать? - Майлд сыграл еще несколько нот и вдруг резко оборвал музыку. - Ведь не ты же, полагаю? Потому что он твой батька и всякое такое...
      Кажется, он решил, что имел неосторожность уж очень разоткровенничаться.
      - Нет, не я, - согласился Уинтроу. И добавил с улыбкой, которая ему самому показалась дурацкой: - Но в основном именно потому, что он мой отец.
      - Юнга!.. - долетел снизу рев Торка. - Живо спускайся! А ну, шевели задницей!..
      Уинтроу вздохнул:
      - Право слово, этот тип нюхом чует, когда я хоть немножко развеселюсь. И сразу старается это исправить.
      Отцепился от "вороньего гнезда" и начал долгий путь вниз.
      - Заумно выражаешься, - напутствовал его Майлд. - Сказал бы лучше: "Прилип, как банный лист к жопе". И коротко, и понятно.
      - А верно, - согласился Уинтроу.
      - Живей, юнга!.. - снова проревел снизу Торк, и Уинтроу ни на что более не отвлекался.
      Поздно вечером, занимаясь Ежедневным Прощением перед отходом ко сну, Уинтроу не мог самому себе надивиться. Сегодня его насмешил жестокий поступок. Он улыбался, когда ему рассказывали об унижении человека. В чем же тут состоял промысел Са?.. И не отступил ли он, Уинтроу, от божественного пути?.. Его охватило чувство вины, но он не поддался. Истинному жрецу Са не пристало заниматься самобичеванием. Оно лишь затуманивало разум. Если тебя что-то тревожит - постарайся доискаться причины. А потом устранить ее. Мучиться виной - не значит совершенствоваться. Это лишь признак сделанной ошибки. Уинтроу тихо лежал в темноте, размышляя, что же именно заставило его улыбаться. И почему. В первый раз за много лет он спрашивал себя, не была ли его слишком чувствительная совесть чем-то вроде преграды, отъединявшей его от товарищей.
      - То, что разделяет, - то не от Са, - тихо сказал он сам себе вслух. И уснул - даже прежде, чем вспомнил, откуда это изречение. И вообще было ли в священных писаниях его веры нечто подобное.
      Тощие острова впервые показались на горизонте в ясное и холодное утро. Путешествие на северо-восток привело корабль из пределов осени прямо в зиму, из более-менее ласковой погоды - в объятия тумана и вечно моросящих дождей. Сказать, что Тощие острова "высились вдалеке", было бы сильным преувеличением. Впередсмотрящий просто углядел вдали место, где катившиеся волны вдруг взрывались белой пеной и брызгами. Острова были низкие и плоские. Вылизанные морем скальные лбы и песчаные банки* [Банка - отдельно расположенная мель ограниченных размеров, глубина которой значительно меньше, чем в окружающем море. Банки обычно являются районами богатого промысла моллюсков и рыбы. Моряки так и говорят: "сельдяная банка", "устричная банка" и так далее.], почти скрывавшиеся в прилив. Альтия еще дома была наслышана, что здесь ничего нет, кроме камня, песка и очень скудной растительности, - потому-то острова и назывались Тощими, то есть бесплодными. Что привлекало сюда морских котиков, которые здесь дрались из-за самок, а потом спаривались и растили потомство, - она не имела никакого понятия. И в особенности при том, что всякий год в это время сюда приходили промысловые корабли и забивали их многими сотнями... Альтия смотрела вперед, заслоняя ладонью глаза от соленых брызг, летевших в лицо. Что за неисповедимый инстинкт вновь и вновь гнал сюда зверей, наверняка помнивших кровь и смерть своих соплеменников?..
      "Жнец" оказался с подветренной стороны островов около полудня. И сразу же оказалось, что лучшая якорная стоянка уже занята расторопными конкурентами. При виде их капитан Зихель принялся отчаянно материться, причем так, словно это его корабль и команда были всему виной. Так или иначе, якоря были брошены, а охотники вылезли из своего кубрика. Альтия слышала от матросов - недавно они передрались за картами и едва не пришибли своего товарища, заподозренного в нечестной игре. Ей не было до этого дела. Ей, как юнге, приходилось их посещать с разными поручениями, и она убедилась, что они были матерщинники и забияки. Еще бы им не передраться в тесноте да от безделья-то! Да пускай бы хоть вообще друг друга поубивали...
      Так, по крайней мере, она думала во время перехода. Но вот "Жнец" благополучно бросил якоря, она принялась предвкушать первый день относительного безделья... и поймала себя на том, что готова начать маяться этим самым бездельем. Ее вахта как раз сменилась и большей частью спала. Альтия же решила воспользоваться дневным светом и более-менее тихой погодой и заняться починкой одежды. Занимаясь мелкой работой под фонарем, можно было испортить глаза, да и надоел ей спертый воздух внизу. Она облюбовала уголок в ветровой тени рубки, где почти совсем не дуло, но зато туда падал луч редкостного в эту пору солнца. Альтия только-только начала потрошить свои самые дырявые штаны, собираясь пустить их на заплатки для другой пары, когда старпом громко проорал ее имя:
      - Эттель!
      - Здесь, господин! - отозвалась она, вскакивая на ноги. Шитье полетело на палубу с колен.
      - Собирайся, поедешь на берег. Будешь помогать свежевщикам, им там человек нужен. Шевелись!
      - Слушаюсь! - крикнула Альтия. Это был единственно возможный ответ. При мысли о разделке туш ей форменным образом поплохело... что, впрочем, не сказалось на быстроте, с которой она ринулась исполнять приказание. Подхватив шитье, она спрыгнула в трюм и убрала недорезанные штаны куда подальше. "Завтра закончу... Если доживу". Всунула жесткие намозоленные пятки в толстые носки и тяжелые сапоги. По заросшим ракушками скалам босичком небось не попрыгаешь. Натянула вязаную шапочку на самые уши - и вихрем вылетела обратно на палубу. И как раз вовремя: вельботы* [Вельбот промысловая (первоначально китобойная) шлюпка с острыми и симметричными носом и кормой. Вельбот, в частности, относительно легко проходит полосу прибоя. Его наследниками являются современные спасательные шлюпки на кораблях и береговых станциях.] уже вываливали на шлюпбалках* [Шлюпбалка устройство для спуска и подъема шлюпки. Вываливание - вынос шлюпки за борт для вертикального спуска на воду.]. Альтия запрыгнула в ближайший вельбот и подхватила весло.
      Моряки рассаживались грести, а охотники ежились на пронизывающем ветру, поглядывая друг на друга с видимым нетерпением. Они крепко держали любимые луки, стараясь уберечь их от воды. Промасленные колчаны со стрелами перекатывались по дну вельбота. Альтия что есть мочи орудовала веслом, стараясь не отставать от напарника. Вельботы "Жнеца" все вместе двигались к каменистому берегу, и на каждом была полная команда матросов, охотников и свежевщиков. В одной из лодок Альтия мельком заприметила Брэшена, сидевшего на весле. "Значит, будет командовать матросами на суше, - решила она. Надо постараться не очень лезть ему на глаза. Ну да я буду свежевать, так что нам рядом и делать-то нечего... - Потом она принялась гадать, что за работенка ей может достаться, но скоро оставила бесплодный перебор вариантов. - Все равно сейчас скажут..."
      Между тем корабль-соперник не только занял лучшую стоянку, его охотники еще и успели высадиться на самый многообещающий остров. Традиция же строго воспрещала разборки из-за промысловых угодий. События прошлого преподали урок, гласивший: распря кончится смертоубийствами и упущенной выгодой. Причем для обеих сторон.
      На скалистых берегах почти не видно было зверья, лишь несколько очень старых самок нежилось на мелководье. Взрослые самцы уже убрались. Уплыли в никому не ведомые края, избранные этими тварями для зимовок. Альтия подумала: внутри острова, на песчаных полях, обнаружатся молодые самки с детенышами-сеголетками. Они задержались здесь, жируя на последних рыбьих косяках, набираясь сил перед дальней дорогой.
      Охотники и свежевщики оставались в вельботах, а моряки, подгадав очередную волну, выпрыгнули в воду и, разогнав, вытаскивали суденышки на берег. Альтия наравне с остальными вброд выбралась на сушу. И сапоги, и штаны у нее при этом вымокли, так что холод сразу стал вдвое ощутимее.
      На берегу быстро обнаружилось, какого рода поручения ей придется исполнять. Очень просто: все то, чем охотникам со свежевщиками неохота было заниматься самим. Ее вскоре обвешали всеми запасными луками, колчанами, ножами и точилами. Она следовала за промысловиками вглубь острова, сгибаясь под тяжестью ноши.
      Альтию только удивляло, что охотники шагали совершенно не таясь и громко разговаривали между собой. Ей-то казалось - охота непременно подразумевала скрытность... выслеживание добычи...
      На вершине первой же невысокой дюны она поняла свою неправоту. Перед нею открылась слегка всхолмленная внутренность острова. Морские котики целыми семействами спали на песке и между скудными кустами. Жирные создания едва обращали внимание на приближавшихся к ним двуногих. Большинство даже не пошевелилось, а те, что соизволили открыть глаза, смотрели с любопытством ничуть не большим, чем на птиц, рывшихся в кучках помета.
      Охотники начали расходиться по местам, быстро забирая у Альтии принадлежности, принесенные из вельбота. На всякий случай она отступила в сторонку, глядя, как они выбирают себе первые жертвы и натягивают тетивы.
      И вот началось!.. Подбитые стрелами звери разражались ревом, поднимались в неуклюжий галоп и носились кругами, а потом падали и умирали. Но, по всей видимости, не находили никакой связи между постигавшей их смертью - и двуногими созданиями на холме. Это была сущая бойня, а не охота. Люди с луками неторопливо выбирали жертву за жертвой и спускали тетивы. В основном метили в горло: у стрел были широкие наконечники, чтобы перерезать кровеносные жилы. Алая жидкость хлестала потоками. Раненые котики истекали кровью и падали замертво. Таким образом ценный мех оставался в целости, а мясо должно было попасть в руки засольщиков уже достаточно обескровленным. Но вот смерть получалась не очень-то быстрая и далеко не безболезненная.
      Альтия никогда раньше не видела, как режут скотину. Да еще в таких количествах. Она находила это зрелище отвратительным. Но тем не менее стояла и смотрела не отворачиваясь, как это и надлежало крепкому парню. Оставалось надеяться, что ее лицо не выдаст истинных чувств.
      Охотники действовали слаженно и по-деловому. Выпустив последние стрелы, они сошли вниз и принялись выдергивать их из мертвых зверей, возвращая в колчаны. Свежевщики следовали за ними, точно стервятники, спешащие на поле сражения.
      Уцелевшие животные просто передвинулись чуть дальше, уходя от беспокоящего рева и беготни мучимых болью подранков. Они, кажется, по-прежнему не ведали страха. Просто им не по душе были дикие выходки некоторых сородичей.
      Старший из охотников с некоторой досадой цыкнул на Альтию:
      - Сбегай-ка погляди, что они там копаются с солью!
      Прозвучало это так, словно она позабыла о своей первейшей обязанности. Альтия во все лопатки кинулась исполнять, рада-радешенька хоть немного отвлечься от крови и мертвых туш на песке. Свежевщики уже приступили к работе. Сдирали шкуры, вырезали языки, сердца и печенки. Вываливали внутренности - и оставляли мясные остовы лежать на собственных шкурах. Многоопытные чайки уже слетались для пиршества.
      Альтия едва успела взбежать на подъем, когда ей навстречу попался моряк, кативший перед собой кадушку с солью. За ним цепочкой следовали еще люди. Это была поистине титаническая работа. Бочонок за бочонком вкатывался на дюну, а к берегу с корабля уже подвозили пустые бочки - вельбот тащил их на буксире, связанные в подобие плота. И так по всему острову! "Жнец" оставался на якоре при минимуме команды. Все остальные были заняты разгрузкой и переправкой бочек - то пустых, то наполненных солью. "А ведь все это придется потом обратно грузить! - сообразила она. - Набитое мясом, жиром и шкурами!.. И здесь мы будем стоять, пока не иссякнут либо котики, либо бочки для затаривания..."
      - Там соль нужна, - сказала она матросу, катившему первую кадушку. Он не потрудился ответить. Повернувшись, Альтия припустила обратно к "своей" группе охотников. Те уже сеяли смерть в новом уголке гигантского стада, а свежевщики успели ободрать чуть ли не половину ранее убитых зверей.
      ...И это было лишь самое начало бесконечной (как ей скоро стало казаться) череды кровавых дней. Альтии неизменно выпадали дела, до которых ни у кого не доходили руки. Она стаскивала языки и сердца в одну громадную бочку, не забывая солить каждый кусок. Ее одежда стала липкой и заскорузлой от крови и приобрела соответствующий цвет... впрочем, так же выглядели и все остальные. Новоиспеченные матросы, прежние обитатели джамелийских долговых ям, срочно переучивались на забойщиков. Куски желтоватого жира, полностью освобожденные от мяса, укладывались в чистые кадушки и переправлялись на "Жнец". Плоть выпотрошенных остовов срезали с костей, чтобы те попусту не занимали в бочках драгоценного места. Темно-красное мясо укладывали в бочки, пересыпая солью. Поверх всего засыпался последний слой чистой сухой соли - и бочку закупоривали. Шкуры старательно отскребали от последних остатков жира и мяса, в спешке оставленных по недосмотру свежевщиков, и раскладывали плашмя, густо обсаливая мездру. Через сутки соль стряхивали, а шкуры скатывали, увязывали и большими связками отвозили на "Жнец". Там, где прошли люди, оставались только костяки с небогатыми обрывками мяса - да груды кишок. Морские птицы пировали вовсю. Их голоса сливались с выкриками охотников и ревом гибнущих котиков...
      Альтия сперва полагала, что сможет с течением времени притерпеться к этому кровавому промыслу, но с каждыми новыми сутками он только больше потрясал ее своей обыденной чудовищностью. Она пыталась вообразить размах убийства животных, происходившего здесь год за годом, но разум отказывался его вмещать. Повсюду в песке попадались выбеленные кости, но даже и это не могло заставить ее вправду поверить, что и год назад на острове происходила столь же кошмарная бойня. Потом Альтия перестала о чем-либо размышлять. Просто делала свое дело...
      Они устроили нечто вроде лагеря на берегу, на том же самом месте, что и в прошлом году: с подветренной стороны скального гребня, называемого попросту Драконом. Никакой палатки не было - просто парусиновый тент от ветра. Под его защитой разводили костры для обогрева и приготовления пищи. Какое-никакое, а все же убежище.
      Ветер нес густой сладковатый запах крови, но жизнь на острове всяко была приятным разнообразием после корабельной тесноты. Топливом для костров служили смолистые ветви островного кустарника да плавник, изредка выбрасываемый волнами. Пламя нещадно коптило, они жарили над ним печенку добытых котиков, и Альтия неизменно участвовала в пиршестве, радуясь, как и все, перемене осточертевшего рациона и возможности угоститься свежатиной.
      В глубине души она даже радовалась, что ее приставили к охотникам. Все дальше от команды. И она отнюдь не рвалась катать тяжелые полные бочки вверх на горку, потом по неровному каменистому берегу, а потом еще поднимать их талями на корабль и устраивать в трюме. От такой работы с ума недолго сойти, не говоря уж про то, чтобы хребет себе надломить. Таскание бочек не имело ничего общего с мореплаванием - и все равно ни один матрос из команды "Жнеца" ее не избегнул. Ну а на "юнгу Этта" градом сыпались все новые поручения. Альтия точила ножи. Собирала стрелы. Солила и раскладывала по кадушкам языки и сердца. Растягивала, солила, отряхивала, скатывала, увязывала шкуры. Обсыпала солью куски мяса и отправляла в бочки слоями. Что сделалось бы с ее руками, попадавшими попеременно то в кровь, то в соль, можно только догадываться - но временами на них попадал еще и жир, и это спасало.
      Погода, по счастью, стояла благоприятная. Ветреная и кусаче-холодная, но по крайней мере обходилось без проливных дождей, способных безвозвратно испортить и шкуры, и мясо. Потом однажды под вечер у горизонта возникли клубящиеся тучи и начали быстро затягивать синеву. Усилился и режущий ветер. Однако охотники все продолжали стрелять, лишь изредка оглядываясь на жуткие черные горы, громоздившиеся вдали в небесах. Они опустили луки только тогда, когда над землей понесся перемешанный с дождем снег. И сразу принялись орать на свежевщиков и подсобных трудяг - шевелитесь, мол, пока добро не пропало. Альтия плохо себе представляла, что можно сделать в такой буран, но раздумывать было некогда. Шкуры сматывались прямо со слоями соли внутри. Люди дружно схватились за ножи и все как один превратились в свежевщиков, мясников и обвальщиков* [Обвальщик - работник, занятый разделкой мясной туши с отделением мяса от костей. Современные представители этой профессии обязательно носят кольчужные рукавицы во избежание травм.]. Альтия склонилась над только что убитым котиком и быстро вспорола на нем шкуру от горла до заднего прохода.
      Она столько раз видела со стороны, как это делается, что успела почти утратить первоначальную брезгливость. Почти. Ее все-таки слегка замутило, когда она стала отдирать мягкую шкурку, обнажая толстый слой подкожного жира. Туша была податливая на ощупь и отчетливо теплая. Из вскрытого брюха веяло смертью и требухой... Альтия твердо взяла себя в руки. Широкое острое лезвие без усилия заскользило между жиром и кожей, тогда как свободная рука знай натягивала шкуру. Сперва Альтия слишком спешила и дважды ее прорезала. Потом она перестала напрягаться и думать о тошнотворном смысле своего занятия. Что бы ни пришлось делать - делай это хорошо! Следующая шкура отстала от туши так легко и просто, как если бы Альтия чистила джамелийский апельсин. "Надо просто учитывать, как устроено тело животного, - сказала она себе. - Знать, где шкура толще, где тоньше, где есть жир, а где его нет..."
      Обдирая четвертого зверя, она поняла, что не просто управляется с легкостью - у нее действительно здорово получается. Она быстро двигалась от одной туши к другой, внезапно растеряв всю чувствительность к виду и запаху крови. Длинный надрез - шкурку быстро долой - и кишки наружу. Два быстрых взмаха ножом - и вот сердечко с печенкой. Остальное в сторонку. Самым кляузным делом оказалось вырезание языка. Приходилось лезть животному в рот, захватывать пальцами мокрый, скользкий, теплый язык и обрубать ножом его корень. Сколько возни! Не были бы языки столь ценным деликатесом, Альтия, пожалуй, и связываться бы не стала.
      В какой-то момент она оторвалась от работы и подняла голову, пытаясь осмотреться в сплошной пелене мокрого снега. Снег колошматил по спине и затекал в глаза холодными талыми каплями. Странное дело - пока работала, она его почти не замечала. А теперь еще и оказалось, что за ней, едва поспевая, двигались сразу три команды обвальщиков: за ней осталась широкая полоса ободранных туш. Поодаль один из охотников что-то говорил помощнику капитана. Вот он махнул рукой в ее сторону... и Альтия поняла, что речь шла о ней. Поспешно она вновь принялась за работу: руки с ножом так и мелькали, талая влага капала с носа и попадала в глаза, она ее смаргивала. Глубоко внутри начал разгораться тихий огонек гордости. Конечно, они здесь делали грязное и мерзкое дело. Причем в масштабах, далеко превосходивших обычную жадность... Но, как бы то ни было, она, Альтия, работала здорово. Как же давно у нее не было возможности сказать о себе нечто подобное! И как, оказывается, ей этого хотелось!..
      А потом настал момент, когда она огляделась вновь - и увидела, что свежевать было больше нечего. Альтия с натугой выпрямилась, размяла ноющие плечи. Вытерла нож о перемазанные кровью штаны... И подставила руки снегу и дождю, чтобы ледяные струи смыли с них кровь и ошметки мяса и жира. Провела ладонями по рубашке и убрала с глаз мокрые волосы. Обвальщики, следовавшие за ней, все еще трудились над ободранными ею тушами. Кто-то катил в ее сторону кадку с солью, другой следовал за ним с пустой бочкой. Когда тот, что притащил соль, ставил на попа кадку, они с Альтией встретились глазами. Это был Брэшен. Она усмехнулась:
      - Неплохо вкалываем?..
      Он обтер залепленное снегом лицо и негромко заметил:
      - Я бы на твоем месте постарался поменьше внимания к себе привлекать. Если к тебе начнут приглядываться пристально...
      Альтия ответила раздосадованно:
      - Если я стану лучшей, мне, может, и маскарад не понадобится.
      Он, кажется, ушам своим не поверил. Но зато пришел в ужас. Раскупорил кадку и сделал жест, как бы повелевая юнге срочно заняться просаливанием шкур. Вслух же сказал:
      - Если двуногое зверье из твоей команды хоть на миг заподозрит в тебе женщину... тебя скопом затрахают до бесчувствия. Причем с еще меньшими угрызениями совести, чем они котиков убивают. Ты неплохая свежевщица, тем и ценна. Но если есть возможность употребить тебя еще и как корабельную шлюху, так почему бы и нет? И самое занятное, что они будут абсолютно уверены: ты с самого начала предвидела такое дело и сознательно на него шла...
      Брэшен говорил тихо и очень серьезно. Альтию охватил холод, ничего общего не имевший с зябкостью мокрого снега. Не имело никакого смысла о чем-либо спорить. Альтия помчалась навстречу человеку с бочкой, в руках у нее были язык и сердце, вынутые из последнего зверя. И вновь включилась в работу, стараясь держать голову как можно ниже и не думая ни о чем... совсем ни о чем. Если бы у нее было время осознать, как это последнее время стало легко - ни о чем не думать, - она бы, наверное, испугалась.
      В тот вечер по возвращении в лагерь Альтия наконец поняла, с какой стати скалу, давшую им приют, именовали Драконом. Лучик закатного солнца пробился сквозь тучи и как-то по-особому высветил нагромождение камней. Так вот почему Альтия раньше никак не могла увидеть дракона! Оказывается, он лежал на спине, прижимая передние лапы к черной груди, и врастая распластанными крыльями в землю. Громадное тело сводила мучительная судорога - дракон умирал, и смерь его была нелегкой. Альтия остановилась на вершине пригорка. Ей сделалось жутко. Кто мог высечь подобное изваяние?.. И, ради всего святого, им-то, промысловикам, чего ради понадобилось разбивать рядом с ним свой временный лагерь?.. Но вот освещение слегка изменилось... и выветренный камень, торчавший из песка, вновь стал обыкновенной скалой, лишь общими очертаниями слегка напоминавшей распростертого зверя. Альтия выдохнула с облегчением...
      - Чуток стремно, когда первый раз вот так углядишь, а? - раздался из-за ее плеча голос Риллера. Альтия так и подпрыгнула от неожиданности.
      - Чуток, - согласилась она. Потом с мальчишеской удалью пожала плечами: - Ну дак все едино это просто каменья.
      Риллер понизил голос:
      - А ты точно уверен? Заберись-ка ему на грудь да посмотри как следует, что там. Камень, камень - а лапы-то сжимают обломок стрелы! Нет, малыш, это самый взаправдашний труп жившего когда-то дракона. Его убили, когда мир еще был все равно как свеженькое яичко. С тех-то пор он тут и лежит да гниет себе помаленьку.
      "Нечего мне мозги пудрить", - подумала Альтия, и юнга Этт фыркнул:
      - Не было никогда на свете драконов.
      - Не было? Только не говори этого ни мне, ни кому другому из моряков, кто ходил вдоль берега Шести Герцогств несколько лет назад! Я сам вот этими глазами видел драконов. И не одного-двух, а целую стаю. И были они всех видов и всех цветов, какие можно представить. Видел! И не один раз - ажно дважды. Кое-кто говорит, будто из-за них появились в море змеи, но я тебе скажу: неправда это. Я-то змей издавна встречал. В южных морях. Нынче, точно, их развелось не в пример прежнему, вот все люди в них и поверили, а то тоже сказкой считали. А ты походи-ка в море столько, сколько я, да побывай-ка в таких краях, куда меня заносило... тогда и поймешь, что на белом свете есть тьма невероятных вещей, и все они вусмерть настоящие, вот только не все их видали, а кто не видал, тот и верить не хочет.
      Альтия подмигнула:
      - Давай, Риллер, ври дальше. Складно у тебя получается.
      - Ах ты вшивый щенок! - вполне чистосердечно оскорбился добрый матрос. - Ишь вообразил! Выучился ножиком ловко махать и решил уже, что оговариваться позволено, когда старшие рассуждают!
      И зашагал прочь по склону.
      Альтия пошла следом. "Надо было, - сказала она себе, - должным образом разевать рот, слушая его побасенки. Я ведь, в конце концов, четырнадцатилетний пацан, первый раз ушедший в дальнее плавание..." Да. Не надо было портить Риллеру удовольствие. Она ведь до сих пор видела от него только хорошее. Ладно - в следующий раз, когда он примется травить очередную матросскую байку, она изо всех сил постарается ему подыграть. У нее не было в команде человека ближе, чем Риллер.
      Был поздний осенний вечер, когда "Проказница" вошла в очередной порт уже четвертый по счету. Косые лучи солнца рвались сквозь тучи, озаряя город на берегу. Уинтроу стоял на баке, проводя свой обязательный вечерний час в обществе носового изваяния. Он стоял подле деревянной девушки, прислонившись к фальшборту, и смотрел на белые шпили, вздымавшиеся за маленькой гаванью. Уинтроу не обращался к Проказнице. Он вообще завел привычку подолгу молчать, вот только молчали они теперь вместе, а не каждый сам по себе. Проказница от всего сердца готова была благословить Майлда. С тех пор как бывший юнга подружился с Уинтроу, мальчик сильно изменился - и к лучшему.
      Жизнерадостным его по-прежнему нельзя было назвать. Но небольшая дерзость - неотъемлемая, по общему мнению, черта корабельного юнги определенно в нем появилась. Когда юнгой был Майлд, он был веселым нахалом. Шутил с каждым, кто готов был с ним посмеяться, и проказничал, как умел. Когда Майлда произвели в матросы, он тотчас сделался более серьезным, остепенился. И это тоже было как должно. Уинтроу в сравнении с ним сильно проигрывал. Было слишком очевидно, что душу он в работу не вкладывает. Когда моряки пытались подтрунивать, он либо пропускал шутки мимо ушей, либо неправильно понимал их и ошибался. И он был вечно убит горем: кому захочется общаться с таким?.. А вот теперь, поди ж ты, понемногу начинал улыбаться. И даже вполне добродушно отшучиваться, когда его поддевали матросы.
      И его мало-помалу стали принимать. Теперь ему с готовностью давали советы и предостерегали от ошибок, способных навлечь на него новые тяготы и труды. А он двигался от одного маленького успеха к другому, с похвальной быстротой постигая корабельные науки: зря ли его ум был подготовлен учиться, и учиться хорошо! Соответственно, матросы начали его время от времени подхваливать, и их одобрение пробуждало в нем чувство общности, чувство команды. Он становился ее частью. И кое-кто из моряков начал даже подозревать, что его вдумчивость и мягкое обращение вовсе не были порождены слабостью...
      Одним словом, Проказница начинала на что-то надеяться.
      Она подняла на него глаза. Его черные волосы на ветру выбились из косицы и лезли в глаза. И у нее екнуло сердце: она ни дать ни взять увидела призрак. Увидела Ефрона Вестрита в ту пору, когда он сам был подростком. Проказница извернулась и вытянулась вверх.
      - Дай мне руку, - тихо сказала она Уинтроу.
      Мальчик изумленно повиновался. Проказница знала: в глубине души он по-прежнему не вполне доверял ей. Никак не мог разобраться, от Са она или же не от Са. Но вот его загрубевшая рука коснулась ее ладони, а пальцы переплелись с ее гораздо более крупными пальцами...
      И внезапно они слились воедино.
      Уинтроу обнаружил, что смотрит на мир глазами своего деда. Ефрон любил эту гавань и людей, обитавших на острове. Сияющие белые шпили и купола были тем удивительнее, что поселение было, в сущности, небольшое. Большинство народа, именуемого каймара, обитало под зеленой сенью лесов, причем едва ли не в шалашах из ветвей. Они не обрабатывали землю, не распахивали полей кормились охотой и дарами леса. Из их города не тянулось мощеных дорог, лишь извилистые тропинки, пригодные для пешеходов с ручными тележками. Совсем первобытный народ... если не принимать во внимание маленький город на Коготь-острове. Вот уж где мастера-ремесленники развернулись вовсю! В городе насчитывалось не более тридцати зданий - не считая бесчисленных торговых лотков вдоль рыночной улицы и бревенчатых купеческих лабазов на берегу. Зато каждое строение из тех, что составляли белое сердце города, было поистине чудом зодчества и ваяния. Дед Ефрон всякий раз находил время пройтись по мраморным площадям, разглядывая каменные лица героев, фризы на сюжеты легенд и арки, по которым карабкались растения - скульптурные и живые...
      - И ты сохранила их и донесла, - разобрала Проказница еле слышный шепот Уинтроу. - Эти лики... Без тебя, без него... теперь я понимаю... Это как мои витражи. Свет проникает сквозь них, озаряя деяние моих рук... А твой труд доносит свет Са, лучащийся в этой красоте...
      Проказница не особенно понимала таинственные речи Уинтроу. Но еще более загадочным оказалось испытываемое им чувство, передававшееся ей через пожатие рук. Стремление к единению, которым, по-видимому, он дорожил превыше всего. Он не просто любовался видением безупречно изваянных мраморных ликов. Для него они были лишь вещественным выражением чего-то большего. Чего-то, что пока от нее ускользало. Что-то насчет союза разных людей, плодом которого явилась не только телесная красота, но и... АРКФОРИЯ-СА. Это слово оказалось незнакомо Проказнице, но она попробовала уловить чувство, которое сопровождало его. Воплощенная радость... лучшее от природы и человека, обретшее зримый облик. Свидетельство и утверждение щедрого завета Са этому миру. Проказница ощутила в душе Уинтроу поистине крылатый восторг, какого она ни разу не замечала ни за кем из его родственников. И неожиданно для себя поняла: так вот чего ему столь отчаянно недоставало! Вот, значит, какими глазами смотреть на мир выучили его жрецы. Его наставники пробудили в нем жажду ничем не оскверненной красоты и добра. И он верил, что его призвание - следовать по пути добра. Искать добродетель и наслаждаться любым ее проявлением. И верить в добро...
      ...Она-то думала поделиться с ним и научить. А взамен того с ней самой поделились и преподали урок. Она сама себе подивилась, когда ей захотелось отстраниться от Уинтроу, разрушить ту полноту их духовного слияния, к которой она так недавно стремилась. Ей надо было кое-что осмыслить - а осмысливать лучше всего в одиночестве.
      И самая мысль об одиночестве сказала ей, до чего сильно влиял на нее Уинтроу.
      Уинтроу отпустили на берег!
      Он знал, что распоряжение исходило не от отца. И не от Торка. Отец отправился на берег несколько часов назад - договариваться о торговле. И Торк отбыл с ним. А значит, вместе с другими на берег его отпустил Гентри, старпом. Уинтроу недоумевал. Он знал: старший помощник был облечен полной властью над моряками, и превыше его воли был только капитанский приказ. Но мальчик сильно сомневался в том, что Гентри вообще как следует помнил о его, Уинтроу, присутствии на борту. Он к нему за все время плавания напрямую обратился-то, может, всего один раз.
      И вот поди ж ты! Уинтроу услышал свое имя в списке первой же партии шедших в увольнение на берег, и сердце его заколотилось от предвкушения. Какая удача! И не стоит задавать лишних вопросов, которые только испортят все дело.
      Когда они причаливали в Калсиде, Уинтроу всякий раз с тоской смотрел на берег, но с корабля сходить ему не позволяли. А теперь он сможет пройтись по настоящей твердой земле! Увидеть нечто такое, чего никогда раньше не видел!.. С ума сойти можно!!!
      Вместе с остальными счастливчиками он поспешил вниз - переодеться в береговую одежду, торопливо махнуть по волосам щеткой, туго переплести растрепанную косицу...
      Что касается одежды, Уинтроу сперва пришел от нее в некоторую растерянность. Дело в том, что купить ему все необходимое перед отплытием из Удачного отец поручил Торку: самому Уинтроу сделать покупки он не доверил. И теперь вот Уинтроу разглядывал две пары холщовых штанов и рубашек. То и другое - сугубо рабочее и притом дешевое из дешевых. Уинтроу немедленно заподозрил, что большую часть денег, выданных ему отцом, Торк попросту прикарманил. Береговая же одежда представляла собой черные штаны из грубой материи и рубаху в яркую полоску. Опять-таки дешевые шмотки. И к тому же плохо сидящие - Торк, видно, не особо задумывался о размере. Особенно уродливой оказалась рубашка: сущий балахон, слишком длинный и слишком широкий. "Может, предпочесть жреческое коричневое одеяние?.." Оно было в пятнах и сильно поношено, в некоторых местах заштопано и ко всему прочему подрезано снизу: Уинтроу волей-неволей пришлось обкорнать затрепавшийся подол, а заодно и добыть ткань для заплат... "Но если я надену его, это будет вроде как заявлением, что я священник, а не моряк..." И может статься, новоприобретенное уважение матросов будет безвозвратно утрачено.
      И Уинтроу натянул черные штаны с полосатой рубахой, твердя себе, что тем самым вовсе не отрекается от своего сана, а даже наоборот, как бы проявляет достойную скромность. Появись он в этом неведомом городе в священническом облачении - ему чего доброго начали бы оказывать радушное гостеприимство как странствующему жрецу Са. И было бы весьма бесчестно с его стороны принимать подобное гостеприимство, ибо он прибыл сюда не в качестве проповедника, а как матрос.
      Уинтроу решительно отделался от беспокоящей мысли, а не много ли сделок с совестью он совершил за последнее время и не слишком ли гибкой стала его нравственность. Пора было бежать, и он поспешил следом за всеми.
      Всего их оказалось пятеро, в том числе и они с Майлдом. А третьим был тот самый Комфри, и Уинтроу обнаружил, что ни взгляда от него не может отвести, ни прямо в глаза посмотреть. Вот он стоял здесь, этот человек, нагло и непристойно испоганивший кофейную чашку отца, и Уинтроу никак не мог для себя решить, как же следовало к нему относиться. Посмеяться втихомолку над его выходкой - или в ужас прийти?.. В целом Комфри производил впечатление славного малого и большого весельчака. Знай шуточки отпускал, пока они гребли к берегу. Улыбка у него была щербатая, а на голове красовалась дырявая красная шапка, украшенная дешевыми медными амулетами. Заметив украдкой взгляды Уинтроу, он подмигнул юнге и во все горло поинтересовался, не желает ли он закатиться вместе с ним к девкам:
      - Уж тебе-то, малыш, они за полцены со всем удовольствием. Говорят, они от молоденьких коротышек страсть как заводятся!
      Он расхохотался, Уинтроу же впал в ужасное смущение... но обнаружил, что улыбается в ответ. По сути своей подначка была вполне добродушной. Только сейчас он начинал это осознавать.
      Они причалили к берегу и вытащили шлюпку подальше на песок, чтобы не добрался прилив. Увольнительная им была дана до заката. Двое моряков вслух жаловались, дескать, лучшие бабы и вино до тех пор на улицах-то и не появятся.
      - Ты их не слушай, парень, - утешил Уинтроу Комфри. - Здесь, в Крессе, в любой час все что угодно можно сыскать. Эти двое просто темноты ждут, чтобы рожи свои спрятать, а то шлюхи и те от них разбегутся. Давай-ка лучше пошагали со мной: я уж сумею славно провести время до возвращения на корабль...
      - Спасибо, но я до заката хотел бы сделать несколько дел, - отказался Уинтроу. - Посмотреть изваяния замка Айдиши. И еще фризы Стены Героев.
      Все уставились на него с любопытством. Майлд единственный подал голос:
      - А откуда ты о них знаешь? Ты что, раньше приезжал в Кресс?
      Уинтроу мотнул головой, смущаясь и одновременно гордясь.
      - Я - нет... Но корабль здесь бывал. Проказница мне рассказала про них и про то, что мой дедушка находил их прекрасными. Вот я и решил сам посмотреть.
      Стало очень тихо. Один из матросов сделал левым мизинцем чуть заметный знак: так отгоняли злые чары именем Са. И снова заговорил Майлд:
      - А кораблю в самом деле известно все, что знал капитан Вестрит?
      Уинтроу развел руками:
      - Откуда мне знать... Просто все, что она мне до сих пор показывала, было таким ярким и жизненным... Трудно отличить от моих собственных воспоминаний...
      Сказал и прикусил язык. Уинтроу внезапно стало не по себе. "Зря я вообще об этом заговорил... Не надо было..." Вот, оказывается, до чего интимным делом была их связь с Проказницей. Не для чужих глаз, не для чужих уст...
      Повисла тишина, и на сей раз его спас Комфри.
      - Ну, орлы, - сказал он, - не знаю, как вы, а я по берегу определенно соскучился. Так что я сейчас рысью на одну определенную улочку, где смазливых девок не меньше, чем цветов в палисадниках. - И оглянулся на Майлда: - Ты отвечаешь за то, чтобы вам с Уинтроу явиться к шлюпке без опоздания. А то делать мне больше нечего, как только вас по городу разыскивать!
      - Да не собираюсь я вовсе с Уинтроу вместе гулять! - заартачился Майлд. - Я тебе что, дурной - какие-то стены разглядывать?
      - А я вполне обойдусь без охранника, - добавил Уинтроу, решив, что именно это их беспокоило. - Я не буду пытаться сбежать. Даю слово, что вернусь к шлюпке задолго до заката.
      Лица у моряков вытянулись от изумления, и Уинтроу понял, что они имели в виду вовсе не это.
      - Куда уж тут сбегать, - сухо заметил Комфри. - Коготь-остров не из больших, спрятаться негде. Да и каймара не отличаются дружелюбием к чужакам. И вовсе мы не о том волновались, Уинтроу, что ты убежишь. Просто в Крессе моряку, который гуляет по берегу в одиночку, может очень плохо прийтись. Не только юнге - всякому моряку. Так что лучше ты сходи с ним, Майлд. В конце-то концов, долго ли на стену взглянуть?
      Вид у Майлда стал откровенно несчастный. Притом что слова Комфри не были приказом. Не было у Комфри права приказывать. Но ежели он пренебрежет сказанным, а с Уинтроу случится какое-нибудь несчастье...
      - Да все со мной будет в порядке, - настаивал Уинтроу. - Я не первый раз в чужом городе. Сумею о себе позаботиться. Подумайте лучше, мы тут стоим и спорим, а время уходит. Я же сказал, что буду вас ждать возле шлюпки задолго до заката. Обещаю!
      - Да уж, ты постарайся, - вроде бы и грозно напутствовал Комфри, но лица у всех просветлели. - Осмотришь свою паршивую стену - и бегом на Моряцкий Выгул. Разыщешь нас там, да смотри не задерживайся. Последнее время ты на борту вел себя совсем как матрос: надо это дело отметить! В смысле, пометить тебя! - И Комфри похлопал себя по плечу, на котором красовалась замысловатая татуировка, а Уинтроу, не забывая улыбаться, вовсю замотал головой. Взрослый матрос скорчил ему рожу: - Да ладно, не бойся. Только - одна нога здесь, другая там, хорошо?
      Было ясно: теперь, если с ним что-нибудь произойдет, они смогут отговориться тем, что он сам настоял на прогулке в одиночку, а они не смогли его переубедить. И было нечто слегка тревожное в том, как быстро они покинули его. Сперва они шагали все вместе, но вот начались торговые причалы - и матросы едва не бегом устремились туда, где виднелись прибрежные бордели и кабаки. Уинтроу сбавил шаг, глядя им в спину с необъяснимым чувством утраты. Его товарищи громко смеялись и подталкивали друг дружку локтями, а красноречивые жесты не оставляли сомнения относительно их планов на вечер. Майлд вприпрыжку поспевал за старшими друзьями - ни дать ни взять развеселившийся песик. Еще бы! Его повысили в должности, его приняли в матросское братство - и все потому, что он, Уинтроу, занял его место на самой нижней ступеньке в иерархии корабельной команды.
      Что ж, какая, в сущности, разница. "Да никакой!" - твердо сказал он себе. Он достаточно хорошо разбирался в людях и знал: такова человеческая природа - стараться принадлежать к стае. Иные готовы сделать все что угодно, лишь бы их приняли в компанию. "А я, - сурово произнес Уинтроу мысленно, - достаточно продвинулся по пути Са, чтобы понимать: бывают моменты, когда для своего же блага следует решительно отъединиться от стада. И так уже достаточно скверно, что я ни словечка не вымолвил в осуждение распутства и пьянства, коим они вознамерились предаться..." Уинтроу попытался постичь истинную причину своего поведения, но то, что приходило ему на ум, было всего лишь отговорками, и он оставил решение этого вопроса на потом. Он сделал то, что сделал, - и сегодня вечером во время медитации попробует найти ответ. А покамест перед ним был целый город. И всего несколько часов, чтобы его осмотреть.
      Уинтроу вели по улицам воспоминания, унаследованные от деда. И странное дело! Старый капитан словно бы незримо шел рядом с внуком: Уинтроу так и бросались в глаза перемены, случившиеся с тех пор, как Ефрон в последний раз здесь побывал. Когда из одного магазинчика вышел его владелец и стал поправлять полог над корзинками фруктов, Уинтроу вспомнил его имя и еле удержался, чтобы не поздороваться. Он лишь улыбнулся вместо приветствия, отметив про себя, что брюшко продавца за эти годы изрядно-таки округлилось... Мужчина ответил ему неожиданно злым взглядом, как будто Уинтроу его чем оскорбил. "Наверное, - решил юнга, - моя улыбка показалась ему уж слишком приятельской..." И, быстро миновав магазинчик, устремился к центру города.
      Выйдя на Колодезную площадь, Уинтроу замер в благоговейном восторге. Город Кресс снабжала водой подземная скважина. Родниковая вода била в центре огромной каменной чаши, да с такой силой, что вспухала посередине горбам, как если бы оттуда пытался и не мог вырваться гигантский пузырь. Из главной чаши вода по желобам изливалась в другие: одна для стирки, вторая для питья и разбора по домам, третья - для водопоя животных. Каждую украшала замечательная резьба, ни в коем случае не позволявшая ошибиться в ее назначении. Избыток влаги, выплескивавшийся через края, собирался в трубу и куда-то утекал по ней. Должно быть, отводная труба кончалась на морском берегу. А между чашами повсюду были разбиты клумбы с красивыми кустарничками и цветами...
      Несколько молодых женщин, иные - с детьми, играющими неподалеку, полоскали белье. И правда, чем не занятие для теплого и погожего вечера? Уинтроу невольно остановился полюбоваться. Некоторые женщины забрались в саму чашу, подоткнув повыше юбки и порою выжимая белье о собственные голые ноги. Они смеялись и весело болтали между собой. Юные матери сидели на каменном бортике, приглядывая за малышами. Рядом стояли корзины с уже выполосканным и ждущим своего часа бельем...
      Было в этом зрелище нечто столь незатейливое и в то же время глубинное, что у Уинтроу слезы подступили к глазам. Еще ни разу со времени отъезда из монастыря он не видел подобной гармонии. Солнечные блики дробились в воде, переливались в гладких волосах женщин каймара... Уинтроу смотрел и смотрел, чувствуя, как целительный бальзам проливается в его ороговевшую душу...
      - Заблудился никак?
      Он повернулся на голос, уже понимая, насколько не по-доброму прозвучал этот вопрос. На него в упор и очень враждебно смотрели два городских стражника. Тот, что окликнул его, был бородатый ветеран с длинным шрамом, выползавшим на щеку из-под темных волос. Второй, помоложе, выглядел знающим свое дело здоровяком. Уинтроу открыл было рот для ответа, но молодой заговорил первым:
      - Берег во-он там. И там ты найдешь все что душе угодно.
      Его жезл, больше смахивавший на дубину, указывал туда, откуда Уинтроу только что пришел.
      - Что душе... угодно? - переспросил Уинтроу непонимающе. Он переводил взгляд с одного на другого, силясь понять, что же крылось за этими холодными глазами и жесткими лицами. Что он такого совершил, чтобы им занялись стражники?.. - Я хотел посмотреть Героический Фриз и еще изваяния замка Айдиши...
      - Ага, - кивнул первый страж. И добавил с тяжеловесным юмором: - А по пути остановился полюбоваться голенькими ножками девок в фонтане?
      Уинтроу сперва растерялся. Потом выдавил:
      - Фонтаны и сами по себе достойны любования...
      - Да уж. Всем известно, что моряки - большие любители поглазеть на фонтаны. - Стражник ядовито выделил голосом последние слова. - Знаешь, ступай-ка ты "любоваться" в "Улетевший платочек". Скажешь - Кентел прислал. Может, я комиссионные получу.
      Уинтроу потупился в величайшем смущении.
      - Я совсем не это имел в виду. Я в самом деле хотел осмотреть фризы и статуи... - Стражники не ответили, и он, защищаясь, добавил: - Право же, я обещаю никому не мешать. Мне все равно на закате ведено вернуться на борт. Я хотел просто осмотреть город...
      Старший из двоих цыкнул зубом, и Уинтроу решил было, что страж порядка переменил свое мнение. Но нет.
      - А мы просто думаем, что тебе пора возвращаться туда, где тебе самое место. Моряки "осматривают город" там, возле причалов. Улица так и называется. Моряцкий Выгул. Ее легко отыскать. Там и найдешь, чем позабавиться. И если ты не умотаешь туда немедленно, юнец, смотри, придется тебе иметь дело с нами!
      Сердце Уинтроу билось часто и тяжело, отдаваясь громом в ушах. Он сам не знал, какое чувство в нем пересиливало, но когда заговорил, то услышал в собственном голосе гнев, а не страх.
      - Я ухожу, - произнес он коротко.
      Но, как ни силен был его гнев, он с трудом нашел в себе силы повернуться к стражникам спиной и пройти мимо. Кожа на лопатках отчаянно зачесалась: он так и ждал удара дубиной. Вот сейчас сзади раздадутся шаги... То, что действительно раздалось, было едва ли не хуже. Уинтроу услышал смех. И негромкое уничижительное замечание молодого. Уинтроу не обернулся и не пошел быстрее, но все мышцы в плечах и на шее так и свело от ярости. "А всё моя одежда, - сказал он себе. - Вот это и называется: принимать по одежке. Они видели только мою матросскую рубаху, а вовсе не меня самого. А значит, не стоит и принимать близко к сердцу их оскорбления. Пусть они летят мимо, мимо, мимо..." Уинтроу твердил и твердил это, как заклинание, и постепенно у него начало получаться. Дойдя до ближайшего угла, он свернул и стал искать другой путь наверх. Да, он пропустит мимо злые слова недобрых людей. Они не устрашат его и не вынудят отказаться от первоначальных намерений. Он все-таки осмотрит замок Айдиши!
      В той части города, куда он забрел, память деда больше не могла его выручить, ибо капитан Вестрит ни разу здесь не бывал. Дважды Уинтроу ловили за рукав местные жители. Сперва мальчишка, пытавшийся продать ему травы для курения. Потом - женщина, вознамерившаяся продать себя самое. С подобными предложениями к Уинтроу еще не подъезжали... Самое же скверное, что губы женщины были сплошь в язвах, свидетельствовавших о скверной болезни. Уинтроу вежливо отклонил ее приглашение. Потом еще раз. Шлюха не отставала, только постепенно снижала цену да сулилась "сделать для господина все, что он пожелает, и даже более". Уинтроу в конце концов вынужден был ответить ей без обиняков.
      - Мне не нужно, - сказал он, - ни твоего тела, ни твоей хвори.
      От такой жестокой прямоты его самого покоробило. Он хотел было извиниться, но уличная девка плюнула в его сторону, юркнула куда-то и исчезла. Уинтроу продолжил свой путь... Честно молвить, потаскуха перепугала его больше, чем городские стражники...
      Все же он выбрался в самый центр города. Здесь были мощеные улицы, а каждый дом - богато украшен. Видимо, перед Уинтроу были общественные здания. Здесь принимались законы, вершился суд... Уинтроу шел медленно, порою задерживаясь или отступая на середину улицы в попытке увидеть все здание целиком. Особенно потрясали его каменные арки. Подобной работы он нигде еще не встречал.
      Потом он достиг небольшого храма Одавы - Бога-змея. Для этой секты были характерны своеобразные склонности в зодчестве: круглые двери и окна. Уинтроу никогда не нравилось это проявление Са; и он еще не видал ни одного последователя Одавы, который признал бы, что его Бог-змей - всего лишь малая грань многоликой сущности Са. И тем не менее изящное строение зримо свидетельствовало и о божественном промысле, и о множественности путей, ведущих к истине. Зодчие так обработали камень, что швы оказалось едва возможно обнаружить даже на ощупь. Уинтроу провел перед храмом некоторое время, пытаясь, как его учили, мысленно постичь напряжения и гармонию здания. От храма исходило ощущение такого могучего единства и цельности, что оно казалось почти живым!.. Уинтроу только головой от изумления покачал. И обратил очень мало внимания на людей в белых одеждах, отороченных зеленым и серым: они вышли из двери у него за спиной и теперь обходили его, бросая раздраженные взгляды.
      Вернувшись к реальности, Уинтроу сообразил, что день катился к закату много быстрее, чем он предполагал. Это значило, что лучше поторопиться. Он обратился к женщине зрелых лет, очень вежливо спрашивая, как пройти к замку Айдиши. Женщина попятилась на несколько шагов, прежде чем ответить. Да и тогда лишь мотнула головой, указывая общее направление. Уинтроу сердечно поблагодарил ее и торопливо зашагал дальше.
      Прохожих на улицах сделалось больше. Не раз Уинтроу ловил странные косые взгляды, брошенные на него из толпы, и крепко заподозрил, что одежда изобличала его здесь как чужака. Он улыбался и кивал людям, хотя спешка и вынуждала его воздерживаться от разговоров.
      Замок Айдиши стоял в котловине на склоне холма; казалось, сама земля с любовью держала его на ладони. Уинтроу подошел к нему сверху. Зеленый лес позади замка выгодно оттенял белизну его купола и колонн. От сочетания диких зарослей вдали и четкой геометрии линий замка захватывало дух. Уинтроу замер на месте: вот зрелище, которое он желал бы унести с собой навсегда!.. Люди входили в замок и выходили наружу. Большей частью на них были красиво ниспадающие одеяния холодноватых голубых и зеленых тонов. Никакие актеры не могли бы пожелать себе декораций прекраснее... Уинтроу смотрел и смотрел. А потом рассредоточил взгляд и стал дышать размеренно и глубоко, готовясь к медитации и духовному запечатлению. И вот тут тяжелая рука опустилась ему на плечо!
      - Наш матросик, гля, опять заблудился, - насмешливо произнес тот из стражников, что был помоложе. Уинтроу даже головы повернуть не успел. Его так пихнули вперед, что он растянулся на каменной мостовой. Старший стражник смотрел на него сверху вниз и качал головой. Вроде бы даже с сожалением.
      - Похоже, - сказал он, - придется нам самолично проводить мальца туда, где ему след находиться!
      И послышалось в его негромком голосе что-то такое, отчего у Уинтроу облилось холодом сердце. Еще страшнее показались ему трое местных жителей, остановившиеся поглазеть. Они не говорили ни слова и не пытались вмешаться. Зря он с мольбой повернулся к ним, рассчитывая на заступничество. В их взглядах было одно безмятежное любопытство: интересно, что будет?
      Уинтроу торопливо поднялся и стал пятиться прочь.
      - Но я же никому ничего не сделал, - принялся он оправдываться. - Я просто хотел взглянуть на замок Айдиши. Мой дед видел его и...
      - Нам тут ни к чему, чтобы прибрежные крысы шастали по улицам и глазели на горожан. Мы у себя в Крессе ни самомалейших безобразиев не потерпим!
      Это сказал старший. Уинтроу повернулся и пустился было наутек. Здоровяк младший одним прыжком настиг его и сцапал за шиворот, чуть не задушив, а потом хорошенько встряхнул. Уинтроу почувствовал, как его приподняли над землей и вдруг вновь швырнули вперед. На сей раз он сумел вписаться в движение и удачно перекатился. В ребра ему угодил камень, торчавший из мостовой, но кость осталась цела. Кувырнувшись, Уинтроу сразу вскочил... но недостаточно быстро, чтобы спастись от здоровяка. Он вновь поймал Уинтроу, опять встряхнул - и бросил. В направлении набережной...
      Мальчик врезался в угол какого-то здания, ободрав на плече кожу, но на ногах устоял. И, шатаясь, пробежал несколько шагов. Сзади поспевал ухмыляющийся стражник. Старший не спеша двигался следом, по ходу дела читая Уинтроу нотацию. Юнге показалось - эти речи были предназначены не столько ему, сколько зевакам, стоявшим по сторонам. Стражник словно объяснял им, что они с товарищем просто исполняли свой долг.
      - Мы против моряков ничего не имеем, - рассуждал он, неторопливо шагая. - Особливо пока они держатся при кораблях, среди разных прочих паразитов, обитающих у края воды. Мы пытались выпроводить тебя подобру-поздорову, мальчишка, потому как ты есть еще сосунок. Если б ты сразу послушал доброго совета да отвалил на Моряцкий Выгул, было бы к лучшему. А теперь вот приходится тебя туда силком отводить. И что за охота себе и другим жизнь усложнять? Да еще синяками обзаводиться по собственной дурости!
      От его спокойно произносимых увещеваний веяло еще большей жутью, чем от рвения младшего, для которого бремя его обязанностей было только в удовольствие. И он был быстр, точно змея. Вот он снова завладел многострадальным воротом рубахи Уинтроу. И шарахнул свою жертву о каменную стену. Уинтроу ударился головой, и перед глазами на миг стало черно, а во рту появился вкус крови.
      - Я не моряк, - вырвалось у него. - Я священник... Я жрец Са!
      Молодой стражник расхохотался. Старший с насмешливым сожалением покачал головой:
      - Ого! Так ты не просто мусор прибрежный, ты у нас еще и вероотступник! Ты что, не слыхал, что последователи Одавы страсть как не любят всяких разных, которые, значится, рады подгрести их Бога как часть своего? Хотел вот я сказать Флаву, мол, хватит с тебя... А теперь вижу, что тебе очень не повредит еще подзатыльник-другой. Для пущего просветления!
      Рука Флава тем временем уже смыкалась на рубахе Уинтроу, чтобы вздернуть его на ноги. С проворством отчаяния юнга продернул голову в слишком широкий ворот и одновременно выпростал руки из рукавов. То есть попросту вывалился из рубахи, которую Флав с силой рванул вверх. Страх придал Уинтроу необыкновенную резвость: он вскочил и мгновенно бросился прочь. Зеваки разразились смехом. Уинтроу успел заметить изумление на лице Флава и то, как Кентел пытался спрятать в бороде ухмылку. Его смех и гневный вопль младшего стражника прозвучали одновременно, но в ушах Уинтроу свистел только ветер - он мчался со всей скоростью, на какую был способен. Дивная мостовая, которой он только что завороженно любовался, теперь означала всего лишь дорогу назад к кораблю... к безопасности. Широкие прямые улицы, прежде казавшиеся такими гостеприимными, на самом деле не давали никакого укрытия от погони. Уинтроу шарахался от прохожих, те отскакивали прочь и потом с любопытством провожали его глазами. Он мчался голый по пояс и не смел обернуться: а вдруг его и в самом деле преследовали?..
      Когда улицы сделались уже и стали петлять среди деревянных лабазов разноперых гостиничек и веселых домов, Уинтроу замедлил свой отчаянный бег. Его так и качало.
      Он огляделся... Вот мастерская татуировок. Вот дешевая мелочная лавка. Таверна. Еще таверна... Заметив переулок, Уинтроу свернул туда, не обращая внимания на кучи мусора, которые пришлось преодолевать буквально вброд. Посередине переулка он прислонился к косяку какой-то двери и попробовал отдышаться. Спина и плечо, рассаженные о камни, так и горели. Уинтроу осторожно потрогал пальцами рот... Так и есть: губы уже начали распухать. Шишка на голове была просто шишкой, скверной, но не более того. Уинтроу затошнило при мысли о том, что в действительности хотел сделать с ним стражник. Череп ему расколоть? Или просто насмерть забить, если бы он вовремя бегством не спасся?.. До него доходили слухи о том, как городская стража время от времени "цапалась" с матросами и всяким приезжим народом. Даже в Удачном... Теперь он себя спрашивал: не то ли, что с ним случилось, ласково называли "поцапаться"? Он-то привык считать, что это происходило лишь с пьяницами, буянами или еще какими-либо нарушителями общественного спокойствия...
      И вот теперь это стряслось с ним самим. За что?.. Почему?..
      - Все из-за того, что я был в матросской одежде, - выговорил он тихо. И с ужасом предположил: "Уж не Са ли меня карает за то, что я не надел жреческого облачения?.."
      Он отрекся от Са. И Са в наказание лишил Уинтроу своего покровительства...
      "Нет, нет!" Уинтроу решительно отбросил недостойную мысль. Так рассуждали о Са только дети и маловерные. Для них Са был не Бог, а всего лишь что-то вроде очень могущественного и очень мстительного человека. Нет! Ему следовало извлечь из случившегося совсем другой урок. Какой же?.. Теперь, когда миновала непосредственная опасность, разум Уинтроу искал прибежища в спасительной мысленной гимнастике. "Каждый опыт, пусть сколь угодно жуткий, дается нам в поучение... И, пока человек помнит об этом, нет ничего, что его дух не в силах был бы превозмочь. Дух оказывается сломлен только тогда, когда мы утрачиваем веру, и Вселенная предстает нам беспорядочным нагромождением жестокостей и злосчастья..."
      Дыхание постепенно выравнивалось. Горло и рот Уинтроу совсем пересохли, но искать питье он покамест не собирался. Он отодвинул надобности плоти в дальний угол сознания и потянулся вглубь себя, к центру спокойствия. Сделал несколько глубоких вздохов - и распахнул свой разум для постижения. Обидам и прочим чувствам более не было места. Что же ему следовало вынести из своего опасного приключения? Какие уроки извлечь?..
      Мысль, всплывшая из глубины, его попросту потрясла. Уинтроу совершенно ясно увидел собственную погибельную доверчивость. Он узрел внешнюю красоту города - и тотчас вообразил, будто здесь обитали люди столь же прекрасного и величественного духа. И принялся ждать радостного гостеприимства от народа, так щедро взысканного Са. И благополучно проморгал предостережения, которые теперь, задним числом, выглядели до предела очевидными. Сперва его пытались предупредить товарищи по команде. Потом была незаслуженная враждебность стражников и злобные взгляды прохожих на улице... А он вел себя точно несмышленый младенец, который лезет с объятиями к недовольно рычащему псу.
      Сам виноват, что получил на орехи.
      Уинтроу захлестнула волна сокрушительного отчаяния. Он оказался к ней полностью не готов. Куда только подевалось его духовное равновесие!.. "Никакой надежды нет. Совсем никакой..." Он никогда не вернется в свой возлюбленный монастырь, к жизни в спокойном размышлении, которую так любил. Пройдет время, и он сам уподобится тем людям, от чьих воззрений ранее приходил в ужас. Жизнь научит его, что кругом только враги, жаждущие порвать тебе глотку, а дружба и любовь - так называемые! - порождаются соображениями выгоды и больше ничем. Как часто он слышал насмешки по поводу высшего устремления своей веры, гласившего: Са создал людей, положив им стать вместилищами добродетели и красоты. И вот Уинтроу горестно вопрошал себя: где же была добродетель Са в молодом стражнике, что с таким наслаждением швырял его о стены и оземь? И что за красоту следовало усмотреть в женщине с язвами на губах, которая желала возлечь с ним за деньги?..
      Уинтроу внезапно ощутил всю свою молодость и глупость. И доверчивость, сыгравшую с ним такую жестокую шутку. "Я дурак. Какой же я дурак стоеросовый..." Эта боль оказалась покруче синяков, Уинтроу ощутил, как тяжело заломило слева в груди. Он закрыл глаза, исступленно желая все прекратить. Оказаться где-нибудь в другом месте... иным человеком, чуждым всему тому, что ощущал сейчас он...
      Спустя некоторое время глаза пришлось все же открыть. Чуда не произошло. И самое скверное, что ему предстояло возвращение на корабль. Случившееся с ним было достаточно гадко и само по себе, даже будь у него возможность укрыться в безопасности мирных стен родного монастыря. Но... вернуться и снова выслушивать дурацкие перебранки матросов, терпеть намеренные грубости Торка и пренебрежение отца?.. Ох, только не это!.. Но был ли у него какой-нибудь выбор? Попробовать спрятаться, затеряться в Крессе... превратиться в нищего и всеми презираемого бродяжку? Уинтроу тяжело вздохнул, и сердце в груди упало еще ниже, хотя, казалось, дальше было уже некуда. Шагая через кучи гниющего мусора, он достиг выхода из переулка и взглянул на солнце, клонившееся к западу. Итак, посмотреть на красоты и редкости ему не удалось. Чем же занять пропасть времени, оставшегося до заката?.. Уинтроу решил отыскать своих товарищей-моряков. Ничто другое в Крессе его больше не интересовало.
      И он потащился по улочке, стараясь не замечать взгляды и ухмылки прохожих: люди, понятно, не оставляли без внимания ссадины и синяки, отчетливо выделявшиеся на его голом торсе. За очередным углом Уинтроу наткнулся на компанию матросов с какого-то другого корабля, также наслаждавшихся стоянкой в порту. Все они носили головные платки, некогда белые, с изображением черной птицы на лбу. Они хохотали и осыпали друг дружку веселыми непристойностями, шагая из борделя в таверну. Уинтроу попался им на глаза.
      - Ох, бедолага! - воскликнул один из них с издевательским сочувствием. - Выгнала тебя, не иначе? Да еще и рубашку отобрала?
      Остроумие матроса вызвало новый взрыв хохота. Уинтроу пошел дальше.
      Миновав еще перекресток, он вдруг уверился, что действительно достиг Моряцкого Выгула. Прямо перед собой он увидел тот самый "Улетевший платочек". На вывеске была нарисована женщина, чьей единственной одеждой являлся тонкий платок, да и тот собирался унести шалунишка-ветер. В том, какого рода услуги предоставлялись внутри, никакого сомнения быть не могло. Примерно так же были оформлены и другие заведения поблизости. На вывесках красовались в основном похабно-реальные изображения - и почти никаких надписей. Видимо, тот, кто их делал, не очень-то рассчитывал на грамотность моряков.
      А прямо посреди улицы можно было обнаружить и иные забавы, попроще и подешевле. Вот лоток, с которого продавали эликсиры и амулеты. Высушенные куски плодной оболочки - держи при себе, и нипочем не утонешь! Обрезки бычьего рога, чтобы мужская сила не иссякла в самый ответственный миг. Пузырьки настоящего волшебного масла, способного утихомирить самый лютый шторм...
      Уинтроу прошел мимо лотка, бросив жалостливый взгляд на доверчивых простаков, раскупавших "чудотворные" безделушки.
      Чуть подальше, на маленькой площади, собирал зевак уличный укротитель. Он предлагал всем желающим побороться с его медведем и выиграть кошелек золота. Медведь был в наморднике и со сточенными когтями, но, тем не менее, выглядел страшным противником. Его задние лапы сковывала короткая цепь. Другая цепь, более толстая, тянулась к ошейнику. Свободный конец ее дрессировщик держал в руке. Медведь не желал стоять смирно и все время беспокойно переминался. Маленькие глазки обшаривали толпу...
      Уинтроу про себя подивился: неужто вправду сыщется недоумок, который даст себя уговорить и полезет за золотом?.. Присмотрелся - и вздрогнул. Он увидел Комфри. Тот, крепко выпивший, держался за плечо сотоварища. И, ухмыляясь, разговаривал с укротителем. Кругом уже собиралась толпа, зеваки начинали биться об заклад...
      Уинтроу испытал искушение тихо проскользнуть мимо и отправиться на поиски Майлда. Но тут же высмотрел его среди спорящих и, вздохнув, подошел. Майлд узнал его и радостно заулыбался:
      - Эй, Уинтроу! Хватай удачу за хвост! Комфри собрался намять холку медведю! Поставь на него деньги - и вернешь вдвое! - И заговорщицки нагнулся к Уинтроу: - Валяй, дело верное. Мы только что видели, как один мужик выиграл. Всего-то и надо, что зверюге за спину проскочить, он тут же и сдастся. Хозяин евонный даже не хотел, чтобы еще кто пошел состязаться, но Комфри настоял! - Тут Майлд вдруг вытаращился на Уинтроу: - Э, а рубашка-то твоя где?..
      - У городских стражей в лапах оставил. - Уинтроу попробовал отделаться шуткой, и, кажется, у него получилось. Он даже слегка обиделся, отчего Майлд не задал ему ни единого вопроса... но в это время унюхал, чем именно попахивало у его приятеля изо рта. А потом и увидел, как тот перекатывал какой-то шарик за нижней губой. Циндин!.. То-то у Майлда зрачки были такие нехорошие... Уинтроу стало не по себе. Он знал, что на борту корабля дурман был строго-настрого воспрещен. И если Майлд появится там "с глазами в кучку" - беды ему не миновать. Циндин имел свойство придавать человеку бесшабашие и ложное ощущение вседозволенности. Вовсе не те качества, которые полезны благоразумному моряку. Уинтроу решил предостеречь Майлда, убедить его быть чуточку осторожнее, но нужных слов не нашел.
      - Я, - сказал он, - просто хотел дать вам знать, что буду у шлюпки. Город я уже посмотрел, так что отправлюсь-ка я туда прямо сейчас.
      - Нет, нет! Не смей уходить! - Майлд цепко ухватил его за руку. Останься и посмотри, сейчас самая потеха пойдет! Пропустишь, потом жалеть будешь. Так ты правда не хочешь поставить монетку-другую?.. Ставки все равно больше не вырастут - медведь-то выбился из сил. Устанешь тут! Он уже раз шесть боролся, вот!
      - И последний человек выиграл у него? - Уинтроу начал поддаваться праздному любопытству.
      - Ага! Точно! Как есть выиграл! Заскочил медведю за спину, а тот тут же и свернулся, ну точно спящий котенок. А уж как укротитель пыхтел, когда отдавал кошелек! Любо-дорого было посмотреть!.. - Майлд подхватил Уинтроу под руку. - Я и поставил на Комфри все пять моих остатних медяшек. Ясно, у Комфри-то в мошне нынче побольше. Лихо ему в кости везло... - И Майлд вновь уставился на Уинтроу: - Так у тебя точно ни гроша нет, чтобы поставить? Мы-то всей командой на Комфри поставили...
      - Какие деньги? - улыбнулся Уинтроу. - У меня даже рубашки, и той нет.
      - Верно. Верно. Это ты точно сказал... Э! Смотри!
      Комфри помахал рукой болеющим за него друзьям и вышел на огороженную площадку. Стоило ему перешагнуть черту, как медведь поднялся на дыбы. И пошел навстречу матросу. Скованные лапы заставляли его двигаться маленькими шажками. Комфри сунулся было в одну сторону... но это было обманное движение: он тут же метнулся в другую, стараясь проскочить мимо медведя и оказаться у него за спиной.
      Ничего не вышло! Медведь крутанулся с таким проворством, как будто оттачивал этот маневр сотнями повторений. И прихлопнул Комфри к земле! Его могучие передние лапы оказались гораздо длинней, чем можно было предположить. Комфри, сметенный силой удара, въехал лицом в уличную пыль.
      - Вставай, вставай! - хором взвыли матросы, и Уинтроу обнаружил, что кричит вместе со всеми. Медведь опустился на все четыре лапы и снова начал беспокойно приплясывать. Комфри приподнял голову. Из носу текла кровь, но, видимо, дружный крик приятелей его подбодрил. Комфри живо вскочил и кинулся мимо медведя.
      Но зверь поднялся, обширный, точно крепостная стена, и вытянутая лапа стремительно заехала Комфри по голове. На сей раз моряка швырнуло уже навзничь, и Уинтроу показалась, будто его голова подскочила, как мячик. Уинтроу вздрогнул и со стоном отвел глаза.
      - Готов, - сказал он Майлду. - Надо бы отнести его на корабль...
      - Да какое "готов"! Сейчас он встанет! Он может! Давай, Комфри, давай! Это всего-навсего паршивый старый, глупый медведь! Вставай, Комфри, вставай!
      Матросы с "Проказницы" подхватили клич Майлда, и Уинтроу впервые расслышал в общем хоре хриплый бас Торка. Видно, капитан отпустил его повеселиться на воле. Уинтроу сразу подумал о том, что Торк, надо полагать, непременно скажет нечто остроумное насчет его утраченной рубахи. "И зачем я вообще пошел на берег с корабля? Не день, а сплошная цепочка несчастий..."
      - Пойду-ка я к шлюпке, - снова обратился он к Майлду, но тот лишь крепче вцепился в руку Уинтроу:
      - Гляди, гляди, встает!.. Я ж говорил тебе, что он встанет! Ништяк, Комфри, давай! У тебя получится!
      Уинтроу про себя сильно сомневался, чтобы Комфри вообще слышал эти выкрики. Он выглядел вполне оглушенным и двигался так, словно его направлял только инстинкт, требовавший подняться на ноги и спасаться прочь от медведя. Но, стоило ему пошевелиться, зверь опять набросился на него - и стиснул лапами, прижимая к себе. Со стороны это выглядело уморительно. Комфри, однако, закричал от боли: похоже, у него все ребра трещали.
      - Сдаешься? - крикнул ему укротитель. Вслух ответить Комфри не смог в стиснутых легких не было воздуха. Матрос отчаянно закивал головой...
      - Пусти его, Солнышко. Пусти, говорю! - приказал дрессировщик, и медведь, бросив Комфри, вперевалочку отступил прочь. Послушно уселся в уголке площадки - и принялся кивать мордой, поворачиваясь туда и сюда, словно в самом деле принимая поздравления зрителей.
      Вот только поздравлять его никто не спешил.
      - А я-то, блин, все деньги поставил! - возмущенно завопил какой-то матрос. И сопроводил эти слова пространным замечанием о мужских достоинствах Комфри, как если бы они имели какое-то отношения к медведеборству.
      - Нечестно!.. - крикнул другой и тем выразил общую мысль проигравшихся. Уинтроу про себя отметил, что никто из недовольных не выдвинул обоснованных доводов - почему, дескать, нечестно. У него самого зародились некие подозрения, но он решил не высказывать их вслух. Вместо болтовни он поспешил к Комфри, чтобы помочь ему подняться: Майлд и остальные были слишком заняты, соболезнуя один другому по поводу утраченных денег.
      - Комфри, ослиная задница! - орал Торк с того края площади. - Мимо ручного медведя в кандалах и то проскочить не способен!..
      Последовали еще и другие подобные высказывания. Матросы с "Проказницы" были не единственными, кто проигрался.
      Комфри, кашляя, кое-как встал... потом согнулся и выплюнул добрую пригоршню крови. И только тут заметил и узнал Уинтроу.
      - Я почти... - прохрипел он. - Почти прошел... Совсем... Ох, проклятье. Все просадил, что только что выиграл. Ох, холера... Если бы мне двигаться чуть-чуть побыстрей... - Комфри снова закашлялся, потом рыгнул. В воздухе повис густой пивной выхлоп. - Я почти выиграл...
      - Не думаю, - тихо заметил Уинтроу больше про себя, чем для ушей Комфри. Однако матрос расслышал.
      - Да нет! Говорю тебе, я почти его сделал! Будь я всего чуток поменьше да побыстрей, все бы мы пошли на корабль с во-от такими кошелями!..
      И тыльной стороной кисти он вытер с лица кровь.
      - Я все же не думаю, - повторил Уинтроу. И добавил, чтобы утешить матроса: - Я полагаю, все с самого начала было подстроено. Тот малый, что выиграл, скорее всего в сговоре с дрессировщиком. Они и исполнили трюк, чтобы все думали: надо сделать так-то и так-то - и медведь сдастся. А он и не думал, он просто ученый и знает, как поступать. Потом ты выходишь попробовать и пытаешься повторить то, что только что видел, но медведь как раз этого и ждет - и перехватывает тебя как миленького. Так что не переживай, Комфри, твоей вины никакой нет в том, что ты проиграл. Все было подстроено. Ну, пошли на корабль.
      И обхватил моряка за пояс, помогая идти. Но Комфри вырвался и, крутанувшись, устремился прочь.
      - Эй, ты! Ты там, с медведем! Ты обманываешь! Ты надул меня и моих друзей! - Повисла потрясенная тишина, и Комфри во всеуслышание объявил: Отдавай деньги немедленно!
      Дрессировщик как раз собирал выигрыш, готовясь уходить. Он не стал отвечать, просто потянул медведя за цепь. Невзирая на выпады Комфри, он готовился спокойно уйти - но тут дорогу ему заступило сразу несколько матросов с другого корабля.
      - Верно, что ли? - требовательно поинтересовались они. - Обманываешь добрых людей?
      Укротитель оглядел свирепеющих зрителей. Потом фыркнул:
      - Еще не хватало! Да как я мог обмануть? Вы сами видели и матроса, и Солнышко. Они были на площадке одни. Он заплатил за возможность потаскаться с медведем и проиграл. Чего вам еще?
      В некотором смысле он сказал чистую правду, и Уинтроу наполовину ждал, что моряки поворчат-поворчат - и нехотя согласятся. К сожалению, юный мыслитель не учел ни сколько пива они выхлебали, ни сколько денег просадили. Таких, если уж зашла речь об обмане, одними словами не угомонишь.
      Один из них, более сообразительный, завертел головой:
      - Погодите, а где тот пентюх, который выиграл? Он что, приятель твой? И медведю знакомец?
      - А я почем знаю, где он? - огрызнулся укротитель. - Небось уже пропивает денежки, которые я ему отдал!
      Однако по лицу его пробежала тень беспокойства, и он обвел глазами толпу, словно высматривая кого-то.
      - Не, медведь точно дрессированный! Как раз на такое натаскан! сердито закричали зрители. "Какое очевидное предположение, - восхитился Уинтроу. - И какое противоречивое!"
      - Состязание было нечестным! Деньги назад! - звучали все новые голоса. Хозяин медведя снова завертел головой, но союзников не находилось.
      - Эй, ты! Мы, кажется, ясно сказали: деньги назад! - Торк вразвалку подошел к укротителю и встал с ним нос к носу. - Комфри с моего корабля, и тут со мной еще другие ребята. Думаешь, мы будем просто так стоять и смотреть, как его колошматят, а потом еще у нас денежки, тяжким трудом заработанные, выманивают за здорово живешь? Ты нашего товарища хотел осрамить, и, клянусь волосатыми яйцами Всеотца Са, мы этого так не оставим! - Как все закоперщики драк, он отлично умел раскачать толпу и привлечь ее на свою сторону: требовалось лишь доходчиво объяснить людям, что в этом деле интерес у них общий. Торк оглядел смотревших на него моряков и вновь обратился к владельцу медведя, многозначительно осведомившись: - А ты, значит, думаешь, что вот так и уйдешь с нашими денежками, коли тебе, вишь, неохота их возвернуть?
      Толпа ответила гулом согласия.
      Сила была не на стороне укротителя, и он это понял. Его мысль заметалась в поисках компромисса, Уинтроу почти физически это ощутил.
      - Ну вот что, ребята, - сказал укротитель наконец. - Я никого не обманывал. Ни я, ни, если уж на то пошло, медведь. Вам самим это отлично известно. Но раз уж всем так приспичило, что ж, давайте рассудим по справедливости. Пусть выйдет желающий, и я дам ему задарма помучить медведя. Если он выиграет, клянусь, я выплачу ваши ставки так, как будто выиграл тот матрос. А проиграет ваш человек, значит, денежки останутся у меня. Как? Справедливо? Я вам даю возможность отыграться - и даром!
      Стало тихо. Потом начало раздаваться одобрительное бормотание. Уинтроу задумался, найдется ли сумасшедший, желающий испытать на себе силу медведя.
      - Давай, Уин, иди уделай его! - предложил Комфри. И подтолкнул юнгу вперед: - Ты маленький, шустренький. А надо-то всего-навсего за спину ему заскочить!
      - Нет уж. Спасибо большое. - Уинтроу шагнул назад столь же быстро, как и был выпихнут. Однако слова матроса оказались услышаны, и их подхватил моряк с другого корабля:
      - Точно! Пущай ихний юнга попробует! Он у них маленький, шустренький! Бьюсь об заклад, с него станется проскочить мимо медведя и отвоевать наши денежки!
      - Нет! - повторил Уинтроу уже громче, но согласный рев толпы похоронил его голос. Теперь его подзуживали не только товарищи по команде, но и все собравшиеся.
      Торк подошел, по-прежнему этак вразвалочку, и смерил Уинтроу взглядом. Пивом от него разило попросту наповал.
      - Ну, сосунок? - фыркнул он. - Думаешь, выйдет у тебя отбить наши денежки? Ох, сомневаюсь я что-то! Но так и быть, попытайся! - И, сграбастав Уинтроу за плечо, он поволок его к огороженной площадке, где дожидался медведь. - Эй! Наш юнга бороться идет!
      - Нет! - прошипел Уинтроу. - Никуда я не иду!
      Торк нахмурился.
      - Просто проскочи мимо него и забеги за спину, - принялся он объяснять нарочито терпеливо. - Подумаешь, трудность какая. Особенно для тощенького маленького хорька вроде тебя!
      - Нет! Я не собираюсь в этом участвовать! - уже в полный голос объявил Уинтроу. Эти слова были встречены залпом хохота и улюлюканья, а рожа Торка побурела от замешательства и негодования.
      - Пойдешь! - взревел он.
      - Юнга не пойдет. Кишка тонка, - долетело до слуха Уинтроу высказанное кем-то мнение.
      Укротитель между тем вывел медведя на исходную позицию и осведомился:
      - Так ваш юнга намерен бороться или нет?
      - Нет! - в который раз повторил Уинтроу во всеуслышание.
      - Будет! - твердо объявил Торк. И напустился на Уинтроу: - Слушай сюда, щенок, ты позоришь нас всех! Ты позоришь корабль! Живо иди борись и верни нам наши деньжата!
      Уинтроу покачал головой:
      - Тебе надо, сам и ступай. А я не такой дурак, чтобы в это ввязываться. Даже если я проскочу, кто сказал, что медведь действительно сдастся? Просто потому, что кто-то видел, как это раньше происходило?
      - Дайте я пойду!!! - с готовностью вызвался Майлд. Глаза у него так и горели.
      - Не ходи! - сказал Уинтроу. - Не делай этого, Майлд, это же глупо! Если бы не нажевался циндина, ты бы сам понял. Торку надо, сам пусть и делает!
      - Я слишком пьян, чтобы бороться, - ничуть не смутился Торк. - Давай, давай, Уинтроу, не отлынивай. Докажи нам, что ты кое-чего стоишь! Докажи, что ты парень!
      Уинтроу посмотрел на медведя. Глупость, глупость, глупость. И с какой стати он обязан был что-то доказывать Торку - да и всем остальным?
      - Нет, - выговорил он очень четко. - Я не пойду.
      - Юнга не хочет бороться, - сказал укротитель. - А мне недосуг целый день тут торчать. Так что деньги мои.
      Кто-то в толпе весьма громко и весьма нелестно отозвался о команде "Проказницы".
      - Эй, эй, погоди, я иду! - вновь выскочил Майлд. На лице у него блуждала бессмысленная улыбка.
      - Не ходи, Майлд! - взмолился Уинтроу.
      - А вот и пойду. И ни чуточки я не боюсь. Надо ж кому-то наши денежки выручить! - Майлд так и пританцовывал от нетерпения. - А не хрен кому-то в этом городе думать, будто на "Проказнице" ходят одни слабаки!
      - Не ходи, Майлд! Покалечишься!
      За эти слова Торк встряхнул Уинтроу от души.
      - Заткнись! - вылетело у него пополам с пивными парами. - Заткнись, говорю! - И он продолжал уже более внятно: - Майлд ничего не боится! Захочет - и медведя заборет! Раз плюнуть! А может, кому другому охота? Валяйте! А то нам уже к шлюпке бежать пора!
      Уинтроу в отчаянии спрашивал себя: да как же до этого докатилось? До того, что либо ему, либо Майлду надо было один на один драться с медведем?.. Да еще ради того, чтобы отбивать чьи-то чужие деньги, просаженные в бесчестной игре?.. Какая нелепость... Он шарил глазами по лицам, пытаясь найти хоть на одном разумное выражение. Но первый же, с кем он встретился взглядом, лишь спросил:
      - Ну так кто из вас?
      Уинтроу молча помотал головой...
      - Я!!! - все с той же улыбкой настаивал Майлд. И, приплясывая, двигался потихоньку вперед. Вот он оказался в пределах площадки... И укротитель отпустил цепь.
      Позже Уинтроу много гадал, уж не раздразнил ли тот своего зверя, пока решался вопрос, кому с ним бороться. Потому что медведь не стал подниматься на задние лапы и семенить короткими, по размеру цепи, шагами. Он бросился навстречу Майлду на всех четырех. Буквально снес его ударом громадной головы и тут же сгреб огромными лапами. И встал на дыбы, держа Майлда, дико кричавшего и бившегося в его хватке. Его затупленные когти весьма успешно терзали рубашку молодого матроса. Крик дрессировщика заставил зверя бросить жертву. Майлд тяжело шмякнулся оземь за чертой площадки...
      - Вставай! - послышались крики. Но Майлд не встал. Даже укротителя, видимо, потрясла жестокость короткой расправы. Он поспешно подхватил цепь и туго натянул ее, показывая животному, что на том его свобода и кончилась.
      - Шабаш! - объявил он. - Вы видели, всё было честно. Медведь победил. Мальчишка упал за черту. Деньги мои!
      Послышалось ворчание, но громких обвинений более не раздавалось, и он благополучно удалился вместе с медведем - тот самым смирным образом семенил рядом. Кто-то из чужих моряков посмотрел на Майлда, по-прежнему лежавшего в пыли, и плюнул.
      - Слабаки! - высказался он. И зло, со значением, посмотрел на Уинтроу. Юный жрец ответил ему столь же гневным и презрительным взглядом и поспешно опустился на колени около Майлда. Тот, по счастью, еще дышал. Его рот был полуоткрыт, и с каждым вздохом Майлд втягивал в себя пыль. Он очень скверно упал - прямо грудью оземь. Будет чудо, если выяснится, что у него не переломаны ребра.
      - Надо отнести его на корабль! - сказал Уинтроу и снизу вверх посмотрел на подошедшего Комфри.
      Тот взирал на него с непередаваемым отвращением. Потом отвернулся, как если бы Уинтроу вообще был пустым местом:
      - Сюда, ребята, надо нам поспешать!
      И, думать не думая ни о каких увечьях, возможно полученных Майлдом, взял юношу за руку и поставил стоймя. Майлд повис, как бескостная тряпочная кукла. Крякнув, Комфри подхватил его и взвалил себе на плечо. Другие двое с "Проказницы" молча последовали за ним. Уинтроу для них, похоже, больше не существовал.
      - Я не виноват, что так вышло! - проговорил Уинтроу вслух. Но при этом мысленно задался вопросом: "А так ли это в действительности?"
      - Виноват, - сказал Торк. - Кругом виноват. Ты же знал, что он по уши накачался циндином. Ему не надо было идти драться, и он не пошел бы, не окажись ты таким гребаным трусом. Ну ладно! - И Торк ухмыльнулся, испытывая видимое удовлетворение. - Теперь, сосунок, они все разглядели, что ты такое есть на самом деле. Раньше-то я один видел, как у тебя чуть что очко играть начинает. А теперь и все убедились!
      И Торк, смачно плюнув в уличную пыль, зашагал прочь.
      Какое-то время Уинтроу стоял в одиночестве, бесцельно обводя глазами поваленный барьерчик площадки. Он знал, что поступил правильно. Он совершил правильный выбор. Отчего же его так мучило поистине жуткое ощущение безвозвратно упущенной возможности?..
      Похоже, он только что похоронил все надежды стать равным среди равных в команде "Проказницы". Мужчиной среди мужчин... Он посмотрел на солнце, клонившееся к закату, и побежал догонять тех, кто, как он понимал, отныне презирали его.
      ГЛАВА 17
      ШЛЮХА КЕННИТА
      Осенние дожди отмыли Делипай почти дочиста. Вода в лагуне стояла выше, чем прежде, в протоках прибавилось глубины, а у людей на борту подходившей к берегу "Мариетты" было легче на сердце, чем когда-либо прежде. И причина заключалась не в трюмах, битком набитых награбленным. Добыча, надо отметить, была совсем неплохая, не стыдно показаться с такой на люди. Хотя бывало и получше.
      - Это все оттого, что теперича мы не абы кто. Куда ни придем, повсюду нас знают и рады приветствовать! Я тебе рассказывал, как мы пришли в Портишко и хозяюшка Рэмп все свое заведение нам предоставила, да еще и денег не взяла? И девки нас ублажали вовсе не потому, что хозяюшка им приказала. Во имя Са, они сами рады были стараться! Чего ни попроси - тут как тут и еще сами предложат...
      Соркор задыхался от восторга, переваривал и переварить не мог негаданно подвалившее счастье.
      Кеннит подавил вздох. Он уже не менее двадцати раз выслушивал эту историю.
      - Да, - сказал он. - Куча хвороб, и притом на халяву. Вот благодать-то.
      Соркор посчитал его слова шуткой и заулыбался, влюбленно глядя на своего капитана. Кеннит отвернулся и плюнул за борт. Потом вновь посмотрел на своего старпома. И даже улыбнулся в ответ. Он сказал:
      - Лучше предупреди всех, что пророков в своем отечестве, как правило, не уважают.
      Соркор недоуменно наморщил лоб. На сей раз Кеннит не стал вздыхать.
      - Я хочу сказать вот о чем. Мы вот освобождаем рабов, селим их у себя и превращаем в пиратов, и за это многие готовы нас носить на руках. Но здесь, в Делипае, кое-кто может счесть, что мы собираемся перебежать им дорожку. И вообще что мы высоковато вознеслись. И эти люди почтут своим долгом наступить нам на глотку.
      - Ты имеешь в виду, кэп, что они вовсю нас ревнуют? И при малейшей возможности попытаются хорошенько умыть?
      Кеннит чуть призадумался, потом сказал:
      - Точно.
      Изборожденное шрамами лицо старпома озарила медленная улыбка.
      - Но, кэп, на самом деле наши молодцы именно этого и ожидают. В смысле, что их кое-кто вздумает поставить на место.
      - Вот как?
      - И еще, кэп...
      - Да, Соркор.
      - Ребята тут типа проголосовали, кэп... И тех, кто артачился, уже убедили передумать. В этот раз никто не собирается сам продавать свою долю. Продавай все скопом, кэп, как ты когда-то хотел, - И Соркор яростно поскреб челюсть. - Я решил... и сказал им: пусть, мол, весь Делипай видит, до чего мы, стало быть, доверяем своему капитану. Учти, они не то чтобы все вот прямо так кинулись голосовать. Но, как бы то ни было, нынче твой ход!
      - Соркор!.. - воскликнул Кеннит, и его улыбка сразу сделалась теплее и шире. - Да ты у меня умница!
      - Рад служить, кэп. Я так и решил, что тебе, верно, будет приятно.
      Они еще постояли рядом, глядя, как приближается берег. Вчерашнее ненастье совсем оголило листопадные деревья - коих, впрочем, здесь было не так уж и много. На холмах вокруг Делипая растительность была в основном вечнозеленая, а влажные берега заросли ползучим кустарником и лозой. Там и сям возвышались могучие кедры, прочные корни надежно держали их даже в топких местах. Словом, Делипай, овеянный дождевой свежестью, выглядел почти привлекательно. Из труб поднимался дровяной дым, и ветер примешивал его к запаху водорослей и морской соли. "Дом..." Кеннит попробовал мысленно примериться к этому слову. Не получилось. "Порт. Просто - порт..." Соркор убежал прочь, костеря на ходу какого-то матроса, недостаточно, по его мнению, расторопного. На Соркора и так-то нелегко было угодить, и в особенности - при входе в порт. Ему недостаточно было просто благополучно поставить корабль на стоянку. Нет, "Мариетта" должна была обязательно войти в гавань красиво и лихо, являя достойное зрелище для любого случайного зеваки на пирсах... А в этот раз их встречали. О-о, их встречали! Кеннит про себя еще раз подсчитал свои достижения со времени последнего захода в Делипай. Семь кораблей взято и выпотрошено, из них четыре работорговых. За живыми кораблями гонялись пять раз. ОЧЕНЬ безуспешно. Кеннит подумывал даже о том, чтобы вовсе отказаться от этой части своего плана. Быть может, он сумеет достичь всего, чего хотел, просто захватив достаточное количество невольничьих судов?
      Прошлой ночью они с Соркором за кружечкой рома произвели кое-какие подсчеты. Числа, которыми они жонглировали, были в основном умозрительными, но результат радовал. Как бы ни пошел пиратский промысел у четырех других кораблей - половина добычи всяко соберется на "Мариетту". На все четыре бывшие "рабовоза" Кеннит поставил капитанами своих проверенных моряков. И это тоже оказалось полезным. Оставшиеся на "Мариетте" теперь из кожи вон лезли, стараясь привлечь благосклонное внимание капитана. Возможность заполучить под свое начало целый корабль оказалась вдохновляющей необыкновенно. Одно плохо - с каждым разом количество справных моряков на самой "Мариетте" все уменьшалось, и рано или поздно это начнет сказываться. Кеннит старался поменьше беспокоиться на сей счет. К тому времени у него в подчинении уже будет флотилия... нет, целый флот пиратских кораблей! И все эти люди будут привязаны к нему не просто долгом, но еще и благодарностью.
      Они с Соркором очень тщательно распределяли свои новые корабли и их команды на территориях, подвластных пиратам. Учитывали, где новобранцев будут особенно тепло принимать. И, конечно, где новоиспеченным разбойникам легче удастся захватывать добычу. До сего момента все шло, ничего не скажешь, отменно. Даже те из спасенных рабов, кто не пожелал влиться в пиратское братство, вспоминали капитана Кеннита добрым словом. И он поистине имел основания полагать: когда им настанет пора высказаться за него либо против, эти люди вспомнят о том, как он их выручил.
      "Король Пиратских островов..." - в который раз произнес про себя Кеннит. Да. Похоже, это становилось возможным.
      Три других захваченных и ограбленных корабля ничего особенного собою не представляли. Один даже и не совсем годился для мореплавания; посему, когда на борту начал распространяться пожар, судно не стали отбивать у огня, и оно затонуло. Благо большая часть груза, годного для продажи, была уже вытащена. Еще два корабля вместе с командами вскоре выкупили владельцы. Через обычных посредников Кеннита. Вспомнив об этих посредниках, капитан призадумался. Уж не становился ли он слишком самоуверенным?.. Следовало бы завести новые связи. А кое от каких, наоборот, отказаться. Иначе недалек тот час, когда несколько купцов, объединившись, сумеют отомстить ему. Достаточно вспомнить капитана последнего из попавшихся ему кораблей. Неукротимый ублюдок продолжал бешено брыкаться еще долго после того, как его надежно связали. Он грозил Кенниту ужасными карами и, в частности, упомянул, что за его поимку недавно объявили награду. Причем не только в Джамелии, но и в Удачном. Кеннит сердечно поблагодарил капитана - и весь переход до Калсиды продержал его в трюмной воде его собственного корабля, закованным, подобно рабу. К тому времени, когда в конце концов его вытащили обратно на палубу, у него явно прибавилось вежливости, а Кеннит пришел к выводу, что всю жизнь недооценивал благотворное влияние на нравственность темноты, сырости и цепей. Что ж, учиться никогда не поздно...
      ..."Мариетта" благополучно причалила в Делипае, и Кеннитовы пираты высадились на берег с видом коронованных персон. У каждого в кошельке уже звенели монеты. Кеннит и Соркор ненамного отстали от них, оставив на борту горстку отборных людей (которым за отсрочку была обещана дополнительная награда). Идя со старпомом по причалам, мимо назойливо предлагающих свои услуги сводников, продавцов дурмана и шлюх, Кеннит на досуге пришел к выводу: вздумай кто-то оценивать внешний вид двоих начальников с "Мариетты", этот кто-то нашел бы, что по крайней мере у одного из них был неплохой вкус. Одежда Соркора, как обычно, блистала несравненным разнообразием, а от пестроты цветов просто рябило в глазах. Например, шелковый шарф, коим Соркор был подпоясан, кутал некогда пухлые белые плечи знатной женщины, отпущенной ими за выкуп. Украшенный самоцветами кинжал, заткнутый за кушак, принадлежал одному храброму юнцу, вовремя сообразившему сдаться. А рубашка желтого шелка была скроена в Калсиде. Она до того лихо сидела на широченных плечах Соркора и мускулистой груди, что Кенниту невольно приходила мысль о крупном корабле под бледно-желтыми, развеваемыми ветром парусами.
      Сам он для себя избрал скромные строгие цвета, предпочитая брать совершенством кроя и качеством ткани. Немногие в Делипае сумели бы оценить драгоценное кружево, обильно украшавшее ворот камзола и рукава, но, как говорится, истинную красоту способен разглядеть и профан. Высокие черные сапоги Кеннита так и сияли, а синие штаны, короткий камзол и жилет выгодно подчеркивали сухую мускулистость фигуры. То есть Кеннит имел все основания гордиться собой. Вдобавок портной - создатель этого великолепия - был освобожденным рабом и не только не взял с него платы, но еще и благодарил за привилегию ему услужить.
      Синкур Фалден не впервые брал у Кеннита захваченные товары, но никогда прежде этот перекупщик не лебезил перед пиратом так, как теперь. Как и предполагал Кеннит, слухи об освобождении рабов и о новых кораблях под флагом Ворона достигли Делипая уже несколько недель тому назад. Слуга, встретивший капитана со старпомом у дверей Фалдена, проводил их не в кабинет, как обычно, а в гостиную. Кеннит один раз посмотрел на нетронуто-плотную обивку кресел и понял, что небольшой, слишком жарко натопленной комнатой пользовались нечасто. Здесь им пришлось подождать некоторое время. Соркор уже начал беспокойно барабанить пальцами по колену, когда вошла улыбающаяся женщина и внесла на подносе вино и корзиночку крохотных сладких печений. Если только Кеннит не обознался, это была сама супруга хозяина. Она молча присела в поклоне и быстренько удалилась. Когда вскоре появился сам Фалден, стало ясно, что он спешно приводил себя в порядок ради гостей, - так от него благоухало, так тщательно были приглажены его волосы. Он был уроженцем Дарий и, как многие его соотечественники, обожал яркие цвета и обильную вышивку. Вид его обширной талии, затянутой в разукрашенную жилетку, заставил Кеннита подумать о пестрой настенной шпалере. В ушах перекупщика покачивались серьги - сложное сочетание золота и серебра. Кеннит припомнил цену, которую первоначально собирался запросить, и мысленно накинул пять процентов.
      - Спасибо тебе, капитан Кеннит, за то, что почтил визитом мое скромное заведение, - приветствовал гостей Фалден. - А кто твой уважаемый спутник? Уж не старпом ли твой, синкур Соркор, о котором у нас тут рассказывают легенды?
      - Верно, - отозвался Кеннит прежде, чем сам Соркор успел что-либо выдавить. Подчеркнутая учтивость Фалдена вызывала у него улыбку. - Значит, говоришь, мы честь тебе оказали? Что так вдруг, синкур Фалден? Разве мы никогда прежде не вели с тобой дел?
      Хозяин заведения замахал руками:
      - Вели, конечно, вели, но, ежели ты простишь мою смелость, в те давно прошедшие времена ты был просто пиратом... одним из многих. А теперь, если правда то, что мы о тебе слышали, ты - знаменитый капитан Кеннит Освободитель. Я уж молчу о том, что со дня твоего последнего визита у тебя прибавилось целых четыре корабля...
      Кеннит ответил изящным полупоклоном. Его радовало, что у Соркора хватало ума сидеть тихо и просто смотреть, "как это делается". Теперь Кенниту оставалось только ждать предложения, которое, по его мнению, должно было воспоследовать. Все так и вышло. Синкур Фалден плотно устроился в кресле напротив него. Взял бутылку с вином и налил себе изрядную порцию. Потом долил в бокалы гостей. Глубоко вздохнул - и заговорил.
      - Для начала, - сказал он, - прежде чем мы приступим к переговорам о покупке очередного вашего груза, я хотел бы обсудить взаимные выгоды, могущие проистечь, если бы в дальнейшем я всегда был по-прежнему первым, к кому вы станете обращаться по поводу продажи еще многих и многих грузов добычи.
      - Твои выгоды я отчетливо представляю, - ответствовал Кеннит. - Что ж плохого в том, чтобы иметь возможность снимать сливки со всего, что мы продаем. Но, признаться, не очень пойму - нам-то зачем это было бы надо?
      Синкур Фалден сплел пальцы поверх своей блистательной жилетки. И лучезарно улыбнулся.
      - Ты не видишь выгоды в том, чтобы располагать деловым партнером, неизменно готовым принять и пристроить все, что бы вы ни привезли? Который к тому же вам даст наилучшую цену, будь ваш груз велик или мал? Имея на берегу такого партнера, вам не придется заботиться о том, чтобы все непременно продать за день-два. Береговой партнер всегда сумеет придержать ваш товар в одном из своих лабазов и пустить в продажу, только когда хороший спрос на него будет означать достойную цену. Вот тебе самый простой пример, капитан Кеннит. Допустим, ты причаливаешь в некоем городе, имея в трюме сотню бочонков рома, от которого тебе хотелось бы избавиться как можно быстрей. Ты продаешь его скопом... и цена немедленно падает. Тогда как береговой партнер мог бы поставить бочонки в свой погреб - и продавать не спеша, по несколько штучек, набивая цену елико возможно. Он, кстати, смог бы продавать твой ром не обязательно в одном Делипае. Ни в коем случае! Найдись в его распоряжении небольшой кораблик, он снабдил бы ромом жителей окрестных островов и поселений, создавая таким образом рынок. А раз или два в год этот кораблик мог бы наведываться даже в Удачный либо в саму Джамелию - и там предлагать лучшее из добытого тобой торговцам, способным выложить за настоящую вещь настоящие деньги!
      У Соркора вид стал заинтересованный. Слишком заинтересованный. Кеннит подавил желание толкнуть его ногой. "Нет, не стоит. Подскочит еще". И он откинулся на спинку кресла, делая вид, что ему очень хорошо в нем и покойно.
      - Пример, - сказал он, - в самом деле очень доходчивый и простой, синкур Фалден. - Вот только единственными в своем роде твои предложения не назовешь.
      Фалден кивнул, ничуть не смутившись.
      - Примерно так говорят обо всех великих идеях. Единственное в своем роде начинается там и тогда, когда с обеих сторон сходятся люди, не только желающие, но и способные воплотить эти идеи. - Он помолчал, явно взвешивая про себя следующие слова. - В Делипае, знаешь ли, поговаривают, будто у тебя есть далеко идущие планы... Тоже, осмелюсь добавить, весьма далекие от оригинальности. Говорят, ты намерен возвыситься и стать нашим владыкой. Иные люди даже произносят слово "король"... и улыбаются в бороды. Я не принадлежу к их числу. Если ты заметил, я в разговоре с тобой даже не упоминал ни о каких королях. Но, если мы все постараемся, некто поистине может достичь могущества, богатства и власти. Королевский титул может сопутствовать этому, а может и не сопутствовать. Зачем зря народ баламутить? Да и кажется мне, что не к пустому титулу ты стремишься, а к тому, что в действительности за ним кроется.
      Перекупщик умолк: он сказал все. Соркор не знал, на кого смотреть - на Фалдена или на своего капитана. Бедняга потел и таращил глаза. Одно дело слушать, как твой кэп рассуждает о власти. И совсем другое - когда уважаемый в Делипае купец принимает его слова очень даже всерьез...
      Кеннит слегка облизнул губы. Покосился вниз, на ухмыляющийся амулет. Нахальная маленькая рожица подмигнула ему, а потом крепко сжала губы, словно и его призывая к молчанию. Кеннит едва смог оторвать от него взгляд. Он сел очень прямо, стер с лица всякое выражение и поднял глаза на Фалдена.
      - То, что ты предлагаешь, - проговорил он, - выходит далеко за рамки простого совместного ведения дел. Ты тут все время употреблял слово "партнер"... Так вот, дорогой синкур Фалден, у нас с моим старпомом к этому слову свое особое отношение. До сих пор мы так называли только друг друга, и более никого. Нам очень хорошо известен глубинный смысл слова "партнер"... Деньгами такого не купишь! - оставалось только надеяться, что Соркор поймет и оценит подобный намек на обоюдную верность. Фалден выглядел отчасти встревоженным. Кеннит улыбнулся ему. - Тем не менее мы по-прежнему слушаем.
      И снова откинулся на неудобную спинку.
      Купец оценивающе посмотрел на того и другого...
      - Я же вижу, господа мои, чем вы сейчас заняты. Вы накапливаете не только богатство, но и влияние. Измеряемое верными людьми и мощными кораблями... Но то, что предлагаю вам я, тоже приобретается не так-то легко. То, что как следует утверждается только временем. - И он помолчал, придавая весу своим словам. Потом сказал: - Респектабельность!
      Соркор бросил на Кеннита озадаченный взгляд. Кеннит ответил едва заметным жестом, означавшим: "Замри и не двигайся!"
      - Респектабельность? - Кеннит придал своему тону оттенок насмешки.
      Фалден сглотнул... и без оглядки устремился вперед
      - Чтобы заполучить то, чего ты хочешь, господин мой, ты должен будешь дать людям некоторые гарантии. Ну а ничто так не упрочивает положение в обществе, как именно респектабельность. А ты, если мне опять же позволено будет заметить, особо ничем со здешними местами не связан. У тебя здесь ни дома, ни земель, ни жены, ни прочей родни. То бишь никаких кровных уз с теми, на ком держится этот город. Когда-то, может, это и не было важно. Что мы все тогда собой представляли? Сборище отбросов общества. Беглые рабы, мелкие преступники, скрывающиеся от правосудия, должники, смутьяны и проходимцы... - Он дождался, пока оба пирата нехотя кивнули. - Но, капитан Кеннит и синкур Соркор, так обстояло дело поколение-два тому назад. - Его голос начал подрагивать от возбуждения. - И я твердо верю, господа мои, что вы ясно видите все то, что вижу и я. Времена меняются - и мы меняемся с ними. Лично я здесь уже лет двадцать. Моя жена - та вообще здесь родилась. Не говоря уж о моих детях. И если вольницу грязных хибар, царящую здесь сегодня, предстоит сменить достойному обществу, то именно мы с вами должны стать краеугольными камнями в его основании. Мы - и другие подобные нам, и те, кто вошел в наши семьи.
      Если хозяин дома подал кому-то какой-то сигнал, то Кеннит его не заметил. Но вряд ли по чистому совпадению именно в этот момент в комнату вошла синкура Фалден и с ней две молодые женщины. На столе появились фрукты, хлеб, сыр, копченое мясо. У обеих девушек были черты лица Фалдена в женском их варианте. "Дочери, - сообразил Кеннит. - Ставка Фалдена в нашей будущей сделке, как он ее видит. А для нас с Соркором - пропуск в эту самую респектабельность. Да уж... это небось не делипайские потаскухи..."
      Взглянуть на Кеннита не отважилась ни та, ни другая. Лишь одна осмелилась застенчиво улыбнуться Соркору и бросить быстрый взгляд из-под опущенных ресниц. "Чего доброго, даже и девственницы, - подумал Кеннит. Небось без присмотра бдительной маменьки на улицу-то не высовывались. И собой недурны..."
      Дарийская кровь давала себя знать в нежной, очень светлой коже и медовом цвете волос. Глаза, однако, у девушек были карие, миндалевидные. И обе - пухленькие, как спелые яблочки, обнаженные руки - белые, круглые. Они раскладывали еду и разливали напитки, готовя стол для троих мужчин и своей матери.
      Соркор сперва уставился в свою тарелку, но закусил при этом губу, что говорило о напряженной работе ума. Потом он вскинул глаза и откровенно уставился на одну из сестричек, и та тут же залилась ярким румянцем. Она не посмела взглянуть на него, но и отворачиваться не стала. Младшей дочери Фалдена было лет пятнадцать, старшей - не больше семнадцати. "Вот так, сказал себе Кеннит, - мужчина и переносится в дивный мир, где царят ласковые спокойные женщины, всегда готовые предугадать желания мужа. Мир, о котором грезит множество мужчин. Из их числа, похоже, и Соркор. Ибо какова самая недостижимая мечта заскорузлого, покрытого шрамами и татуировками морского разбойника? Конечно же - любящие объятия нежной белокурой девственницы. А чего человек хочет всего более? Конечно, самого недостижимого..."
      Фалден притворился, будто вовсе не замечает, как пялится на его дочь матерый пират.
      - Как вовремя подоспела еда, - воскликнул он радостно. - Давайте же, друзья, ненадолго отвлечемся от важных дел и слегка подкрепимся. Прошу вас, господа мои, насладитесь гостеприимством моего дома. С синкурой Фалден вы, как я понял, уже познакомились. А это мои дочери - Алиссум и Лилия.
      Девушки по очереди поклонились. И заняли места между матерью и отцом.
      "Эти две, - размышлял тем временем Кеннит, - всего лишь самое первое предложение, которое делает нам Делипай. И совершенно не обязательно самое лучшее. А в том, что касается респектабельности, Делипай может вовсе оказаться ни при чем. Есть на островах и другие пиратские города. И купцы побогаче Фалдена. То есть никакой нужды спешить с выбором. Совсем никакой".
      Солнце успело проделать немалый путь по небу, прежде чем Кеннит с Соркором покинули дом синкура Фалдена. Кеннит выгодно пристроил весь свой груз, умудрившись при этом воздержаться от каких-либо долговременных обязательств, в том числе и от постоянного сотрудничества с Фалденом. Как только жена и дочери купца покинули комнату, Кеннит заявил без обиняков, что деловое партнерство с Фалденом, несомненно, представляет собой очень выигрышный вариант. Но вот так с бухты-барахты вдаваться в иные аспекты партнерства значило, по его мнению, явить прискорбное равнодушие. И Кеннит заставил его удовольствоваться обещанием, что ему будет позволено первым прицениваться ко всему, что привезет "Мариетта". Фалден был торгашом до мозга костей и понял, конечно, что предложение было вовсе не выдающееся. Но, будучи человеком житейски умудренным, понял он и то, что с наскока от его гостей ничего больше не добьешься. А потому натянуто улыбнулся - и предложение принял.
      - Я прямо-таки видел, как у него в глазах цифры крутились, - идя по улице, сказал Кеннит Соркору. - Уже подсчитывал, сколько придется нам переплатить за последующие три привоза, чтобы мы наконец поверили в серьезность его намерений!
      - Та младшенькая... - задумчиво проговорил Соркор. - Это была Алиссум или Лилия?
      - Какая тебе разница, - заметил Кеннит бессердечно. - Уверен, если тебе не понравится ее имя, Фалден с радостью позволит тебе переменить его... Вот, держи! - И капитан протянул Соркору счетные палочки, так легко полученные от Фалдена. - Доверяю. Смотри только, не позволяй разгружать, пока сполна не отсчитают оговоренный задаток... Как, постоишь сегодня ночью на вахте?
      - А то, кэп... - рассеянно отозвался могучий старпом.
      Глядя на него, Кеннит не знал, хмуриться или смеяться. Как, оказывается, просто купить мужчину. Предложи ему нетронутую невесту - и он твой с потрохами... Кеннит задумчиво потер подбородок, глядя в спину Соркору, удалявшемуся в сторону гавани. Над городом уже сгущались ранние осенние сумерки.
      - Шлюхи, - пробормотал он себе под нос. - Насколько же проще иметь дело со шлюхами.
      Поднялся ветер, и сразу стало понятно, что зима не за горами. Она уже царствовала всего в нескольких днях плавания к северу. Сменится луна в небесах - и зима пожалует в Делипай.
      - А мне никогда не нравился холод, - подумал Кеннит вслух.
      - Холод никому не нравится, - посочувствовал тоненький голосок. - Даже и шлюхам.
      Кеннит поднял рукав - медленно, словно его амулет был насекомым, способным от резкого движения сорваться в полет. Капитан огляделся: на улице никого не было. Все же он притворился, будто поправляет манжету. И тихо спросил:
      - Отчего ты решил сейчас заговорить со мной?
      - Ах, прошу прощения за беспокойство. - На маленьком лице была его, Кеннита, собственная язвительная ухмылка. - Я-то думал, это ты первым ко мне обратился. Я просто выразил покорнейшее согласие...
      - Так значит, в твоих словах не таилось никакого скрытого смысла?
      Лицо, изваянное из диводрева, задумчиво собрало губы бантиком.
      - Не больше, чем я мог бы усмотреть в твоих. - И амулет с жалостью посмотрел на своего обладателя: - Я ведь знаю только то, что тебе самому известно, приятель. Вся разница между нами состоит в том, что мой ум гораздо более открыт. Я легче делаю выводы. Попробовал бы сам, а? Прямо сейчас. Скажи вслух: "Со шлюхами иметь дело проще, но с течением времени получается, что шлюха обходится дороже, чем самая расточительная жена..."
      - Что?..
      - А? - обернулся к Кенниту старик, проходивший мимо по улице. - Ты мне что-то сказал?
      - Нет. Ничего.
      Старик присмотрелся:
      - Э, кого я вижу! Да никак сам капитан Кеннит с "Мариетты"? Тот, что освобождает рабов и приставляет их к пиратскому ремеслу?..
      Куртка деда заметно обтрепалась по рукавам, а один башмак откровенно просил каши. Держался он, однако, с важностью человека далеко не последнего.
      Кеннит кивнул - да, мол, это и правда я. А на последнюю реплику заметил:
      - Да, примерно так кое-кто про меня говорит.
      Старик натужно закашлялся и сплюнул в сторонку.
      - А еще кое-кто полагает, что мало в этом хорошего. Кое-кто находит, что тебя начало заносить на поворотах. Чем больше пиратов, тем легче достается добыча. А ежели слишком много пиратов станет грабить невольничьи корабли, как бы это не прогневало государя сатрапа. Так и боевых галер в наших водах можно дождаться. Купца-другого распотрошить - это, парень, одно. Но сатрапу идет неплохой бакшиш с продажи рабов. И влезать в карман к человеку, который снаряжает военные корабли, - кабы отдача не замучила. Догоняешь, о чем речь?
      - Да-да, - отозвался Кеннит чопорно. "Может, голову свернуть старому дураку? Ведь напрашивается..."
      А тот посипел, посипел, вновь сплюнул и скрипуче произнес:
      - Только я вот что скажу: пусть тебе, капитан Кеннит, какая только возможно власть в руки придет, вот. Наподдай ему как следует, паренек, да еще за меня добавь парочку раз. Пора уж ему показать, что капля синей туши, вколотой в кожу, - не основание больше не считать тебя человеком... И не думай, я не то чтобы на каждом углу про это болтаю. Услышь люди, как я тут с тобой рассуждаю, и кое-кто был бы рад-радешенек пасть мне заткнуть. Но, коли уж свел нас с тобой случай - дай, думаю, выскажу, чтоб ты знал: не всяк, который помалкивает в тряпочку, - тебе враг. И все. Вот и все...
      Старикан вновь зашелся свистящим кашлем. Похоже, он был здорово болен.
      Кеннит с интересом обнаружил, что роется в недрах кармана. Выудив серебряную монетку, он протянул ее старику:
      - Уйми кашель глоточком бренди, дедушка. И доброго тебе вечера.
      Тот в величайшем изумлении уставился на денежку... Потом потряс ею в спину уходившему Кенниту:
      - Я за твое здоровьичко стану пить, кэп! Да! За твое здоровьичко!
      - За мое здоровьичко... - буркнул Кеннит больше про себя. "Вот так оно и бывает. Начал сам с собой разговаривать - и уже не остановиться. Меньше надо нищим на улицах подавать. Люди-то в основном по двое с ума сходят..." Он отставил неприятную мысль. По его наблюдениям, избыточная работа мысли вела прямиком к одиночеству и отчаянию. Уж лучше вовсе не думать. Уподобиться Соркору... который, по всей видимости, в это время мечтал о застенчивой девственнице на своем ложе.
      Он, Кеннит, лучше пойдет и купит женщину, которая станет повизгивать и краснеть нисколько не хуже - если таково будет его желание, оплаченное звонкой монетой...
      Им еще владела задумчивость, когда ноги принесли его к веселому заведению Беттель. Вечер был не из теплых, но, странное дело, у порога сшивалось гораздо больше бездельников, чем он ожидал. А еще там торчали двое вышибал - по обыкновению улыбчиво-наглых. Кеннит мысленно пообещал себе, что однажды вот ужо сотрет с этих рож намертво приклеенные ухмылки.
      Один из двоих осмелился этак лениво обратиться к нему:
      - Вечер добрый, капитан Кеннит.
      - Добрый, - отозвался он весьма сухо. Кто-то из лоботрясов пьяно захохотал, отчего безмозглый смех распространился и по всему сборищу. Кеннит быстро взошел по ступеням. Музыка сегодня доносилась изнутри заведения определенно громче обычного, ноты звучали фальшиво. Внутри к капитану подскочил все тот же мальчик-слуга. Кеннит вытерпел его расшаркивания, рассеянно кивнул - дескать, удовлетворен, - и шагнул во внутренние покои.
      Там, внутри, обстановка отличалась от привычной настолько, что его рука сама собой потянулась к рукояти шпаги. В комнате торчало слишком много народу - и это при том, что Беттель никогда не позволяла клиентам засиживаться. Пришел выбрать себе временную подружку - ну и забирай ее в отдельную комнату веселиться. Это тебе не какой-нибудь дешевый матросский бордель, где девок можно было шлепать и тискать, пока на какой-нибудь не остановишься. Нет! У Беттель было приличное заведение. Все чинно-благородно...
      Однако сегодня здесь явно происходило что-то не то. В воздухе витал густой запах циндина, а в креслах, где принимали изящные позы продажные красотки, развалясь сидели мужчины. Девки же стояли по углам или сидели у клиентов на коленях. Улыбки у них были неуверенные, смех вымученный. Кеннит обратил внимание, что они все время поглядывали на бандершу. Кеннит тоже на нее посмотрел. В этот раз ее черные волосы были завиты блестящими крутыми кудряшками. И даже многочисленные слои пудры не могли скрыть капель пота на ее лбу и верхней губе, а дыхание явственно отдавало циндином.
      - Капитан Кеннит, радость моя! - при виде него воскликнула Беттель с обычной своей наигранной приязнью. И пошла навстречу, распахивая руки для объятия - но, конечно, в последний момент восторженно заломила их перед грудью. Сверкнули позолоченные ноготки. - Посмотри только, радость моя, что я для тебя приготовила! Подожди чуток и...
      - Не хочу ждать, - бросил Кеннит досадливо. Его глаза уже обшаривали комнату. "Где?.."
      - Я знала, я знала, что ты всенепременно пожалуешь! - знай ворковала бандерша. - Да, когда "Мариетта" причаливает в порту, это теперь трудно с чем-либо спутать! Мы тут все-все-все истории о твоих похождениях слышали! Но мы будем так счастливы, так уж счастливы, если бы ты надумал сам нам обо всем рассказать!..
      И она знай хлопала накрашенными ресницами, не забывая выкатывать пышную грудь, еле помещавшуюся в тесном вырезе платья.
      - Будь добра, мне то же, что и всегда, - сказал Кеннит. Но она уже ухватила его руку и собралась не то к сердцу прижать, не то утопить в ложбинке между волнующимися полушариями:
      - То же, что всегда? Да наплюй ты на это "всегда", мой капитан! Люди не затем посещают заведение матушки Беттель, чтобы получить нечто обычное. Пошли лучше со мной, я кое-что тебе покажу. Я тут для тебя кое-что приберегла...
      По крайней мере трое из торчавших в комнате слушали их разговор со вниманием, весьма выходившим за рамки приличного. И ни один из них (как заметил Кеннит) не обрадовался, когда Беттель потащила его к озаренному свечами алькову в сторонке от главного помещения. Кеннит преисполнился любопытства и опаски - и заглянул внутрь.
      Он ее никогда раньше не видел. То ли новоприбывшая, то ли во время его прежних визитов всегда была занята. Если кто западал на маленьких светлокожих женщин - это был идеал. Большие голубые глаза, личико сердечком, на щеках - умело нанесенный румянец. Пухлый маленький рот в красной помаде. Мягкие золотые волосы послушными колечками... Беттель нарядила девушку в голубенькое платье и снабдила позолоченными украшениями. И вот она поднялась со взбитых подушек и нежно улыбнулась Кенниту. Она нервничала, но улыбалась все равно нежно. У нее даже соски были накрашены. Чтобы явственней выделялись под прозрачной голубизной платья...
      - Все для тебя, капитан Кеннит! - промурлыкала Беттель. - Сладенькая, что твой мед. А уж хороша-то, ну прям куколка. И комната уже приготовлена. Самая большая. Ну? Тебе, наверное, сперва еду подать? Как всегда?
      Он улыбнулся бандерше.
      - Да. Сначала еду. В той комнате, которую я всегда занимаю. И пусть придет моя всегдашняя женщина. Я, знаешь, в куклы играть не люблю. Неинтересно мне это.
      Он повернулся и пошел прочь - к лестнице. Лишь напомнил уже через плечо:
      - Да пускай Этта как следует вымоется. И вино, Беттель. Какое следует вино.
      - Но капитан!.. - возопила она. В ее голосе вдруг явственно прозвучал страх. - Пожалуйста! Испытай сперва Эворетту!.. Не понравится - я и денег с тебя не возьму!..
      Кеннит уже шагал вверх по ступеням.
      - Ну и не бери. Потому что она мне не нравится.
      Поясницу заранее сводило от напряжения. Он успел рассмотреть в глазах тех троих жгучую алчность. Кеннит достиг площадки и открыл дверь, что вела на узкую лесенку. Вошел и плотно притворил дверь. Еще несколько быстрых, легких шагов - и он стоял на второй площадке, поменьше, там, где горел фонарь. Здесь лесенка делала крутой поворот. Кеннит бесшумно ступил за угол и стал ждать. Очень тихо он вытащил и шпагу, и боевой нож. Скоро внизу негромко скрипнула дверь: вот она открылась - и снова закрылась. Осторожные шаги на лестнице... Судя по всему, за ним шло не менее троих человек. Кеннит хищно улыбнулся. Уж лучше он пообщается с ними здесь, в тесноте, а не под открытым небом, в темноте какого-нибудь переулка. Здесь, если ему хоть сколько-то повезет, первого из убийц он застанет врасплох...
      Долго ждать ему не пришлось. Они слишком спешили добраться до него. Вот первый показался из-за угла... и клинок Кеннита мгновенно скользнул по его горлу. Как просто!.. Кеннит с силой швырнул умирающего назад, и тот, невнятно булькая кровью, завалился прямо на подельников. Все трое откатились по ступеням назад. Кеннит тотчас прыгнул следом. Походя он расколошматил фонарь - и в рожи убийцам полетело горячее стекло и не менее горячее масло. Они бешено матерились впотьмах: истекающее кровью тело не давало им продвинуться дальше. Кеннит наудачу сделал несколько выпадов шпагой. Оставалось только надеяться, что умирающий уже сполз к их ногам: пырнуть его вдругорядь значило впустую потратить силы и время. Поэтому Кеннит старался метить повыше. Оба раза его выпады сопровождались воплями боли - к немалому удовлетворению капитана. Хорошо бы еще лестница и закрытая дверь их приглушили... Кеннит нимало не сомневался, что на самом верху его ждали еще сюрпризы. Что ж! Не будем обманывать ничьих ожиданий!
      Уверившись, что та троица благополучно откатилась к нижней двери, Кеннит устремился вперед, втыкая шпагу и кинжал во все, что шевелилось. На его стороне были все преимущества: любой кроме него самого был однозначно врагом, тогда как его противники в темноте и тесноте лестничной клетки могли с одинаковой вероятностью пырнуть как Кеннита, так и друг друга. Один из них отчаянно искал ручку двери и вслух ругался - не мог нашарить. В конце концов он ее нашел... и вместе с двоими умирающими вывалился на площадку.
      У основания лестницы стояла Беттель и с ужасом смотрела наверх.
      - Крыс что-то развелось, - заметил ей Кеннит. Еще один точный высверк шпаги - и последний убийца умер, так и не успев подняться. - Что-то у тебя, Беттель, крысы прямо по лестницам шастают. Нехорошо...
      - Они меня заставили! Заставили! А я пыталась тебя не пустить наверх! Ты видел, я пыталась!
      Жалобная мольба бандерши прозвучала уже у него за спиной - Кеннит вернулся на лестницу. И заново притворил за собой дверь, очень надеясь, что звук не достигнет комнаты наверху. Тихо, точно кот, взбежал он в темноте по ступеням, держа шпагу перед собой... Перед второй дверью немного помедлил. Если они там встревожились... Нет, если у них там было на всех хоть немножко ума - за дверью его будут ждать. Он осторожно отодвинул засов... поудобнее перехватил шпагу и кинжал... и по-прежнему тихо, пригнувшись как можно ниже, бросился через порог.
      Там никого не было.
      Дверь в его любимую комнату оказалась закрыта, а из-за нее доносились приглушенные голоса. Мужские голоса... Два человека, а может и больше. В них звучало нетерпение. Уж, верно, они разглядели в окно, как он подходил к заведению Беттель. Интересно, почему они не устроили засады наверху лестницы? Понадеялись, что их приятели справятся с ним и затащат к ним в комнату?..
      Поразмыслив, Кеннит решительно громыхнул в дверь кулаком.
      - Поймали!.. - выкрикнул он хрипло. И неприятели попались на удочку: какой-то недоумок тут же растворил дверь. Кеннит всадил ему кинжал в самый низ брюха и с силой рванул кверху. К сожалению, выпустить кишки не получилось, и даже хуже: кинжал и рука запутались в просторной рубахе. Руку Кеннит высвободил, а клинок пришлось оставить. Он отшвырнул раненого внутрь комнаты и сам прыгнул следом - навстречу шпаге второго. Тот неплохо встретил его выпад, отвел удар в сторону и ударил сам. "Ишь как мы фехтуем. Как вельможи... - пронеслось у Кеннита в голове. Вражья шпага едва не воткнулась ему в горло. - Что за показушная игра в благородство!"
      Ему удалось быстро оглядеть комнату. В ней был еще один мужчина. Он с самым сосредоточенным видом сидел в его, Кеннита, кресле возле огня, и в руке у него был бокал кларета, но на коленях - хватило благоразумия! лежала наготове шпага, вынутая из ножен. А на кровати распростерлась обнаженная Этта. На теле женщины и на простынях была кровь.
      - Ага. Король Кеннит явился проведать свою даму, - лениво процедил человек в кресле. И указал бокалом на Этту: - Думается, она вряд ли готова тебя принимать прямо сейчас. Мы тут с нею целый день забавлялись, так что вряд ли она... скажем так - в настроении.
      Он определенно хотел отвлечь внимание Кеннита. И почти преуспел. Почти. В следующий миг Кеннит преисполнился сокрушительной ярости. "Эта комната... всегда такая чистая и приятная... в почти спокойном доме Беттель... Здесь я наслаждался покоем. Но после сегодняшнего этому больше уже не бывать. Никогда не бывать. Они украли у меня это. Скоты!!!"
      Краем уха он расслышал доносившиеся с улицы крики и шум. Все громче и громче... "Так. Надо побыстрее разделаться с тем первым, потом приколоть говнюка в кресле..." Но только успел Кеннит схлестнуться с первым противником, как второй поднялся и тоже двинулся к нему со шпагой. Видно, ума хватило смекнуть: подрядился убить, так не делай вида, будто честно дерешься. Кеннит, со своей стороны, понял, что с одним клинком против двух он навоюет немного. До чего ж скверно, что пришлось бросить кинжал!..
      "И какая глупая получится смерть", - сказал он себе, отбивая одну шпагу своей, а вторую отводя рукавом. Хорошо хоть камзол был из плотной материи. Его противник, видя, каким образом он защищается, сменил тактику и принялся наносить режущие удары. Пришлось Кенниту пятиться. Он уворачивался и парировал, парировал и уворачивался - ему было уже не до того, чтобы нападать самому. Двое посмеивались, от души перебрасываясь шуточками что-то там такое о королях, рабах и потаскухах. Кеннит не прислушивался, ему было некогда. Позволить себе отвлечься значило немедленно умереть. Все его внимание было накрепко приковано к двум шпагам перед лицом - и к людям по ту сторону блестящих лезвий. "Скоро придется выбирать, - понял он погодя. - Позволить им убить меня быстро - или ждать, пока я выдохнусь и они смогут играть со мной, как кошки с пойманной мышью?.."
      Он изумился не менее двоих нападавших, когда с кровати вдруг словно само собой взвилось стеганое одеяло и упало на одного из них. Пока убийца, ругаясь, выпутывался из одеяла, через комнату полетело и остальное белье: толстые пуховые подушки, развевающиеся простыни. Они путались в ногах, обвивали руки со шпагами. Одна из простыней опустилась прямо на голову фехтовальщику и превратила его в подобие ожившего мертвеца, облаченного в саван. С улыбкой мрачного торжества Кеннит насквозь пронзил шпагой и простыню, и тело под ней. Когда он высвободил клинок, на белой материи распустился большой алый цветок. Этта с бешеным визгом сгребла в охапку перину и с нею вместе прыгнула на своего второго мучителя. Кеннит как раз добивал первого. Когда он обернулся, Этта уже оседлала сбитого с ног мужчину и, нашарив под периной его голову, что было сил колошматила ею об пол. Он пытался подняться, перина заглушала его рык. Кеннит со вкусом пырнул его несколько раз. Потом, с трудом переведя дух, направил шпагу туда, где у поверженного полагалось быть сердцу. Бьющийся ком под периной тут же затих, но Этта не отпускала его: все лупила и лупила об пол головой...!
      - Хватит с него, пожалуй, - бросил Кеннит. Этта разжала руки... Но бухающий звук почему-то не прекратился.
      Они разом обернулись навстречу тяжелому топоту, приближавшемуся со стороны лестницы. Голая Этта скорчилась верхом на своей жертве, оскалив зубы, точно рассвирепевшая кошка. Кеннит, шагая через тела и раскиданное белье, поспешил к двери, чтобы запереть ее. Ему помешал труп, в животе которого торчал его кинжал. Кеннит начал было оттаскивать мертвеца, но тут дверь распахнулась во всю ширь, да с такой силой, что грохнула в стену. На пороге вырос Соркор!
      Он был красен от быстрого бега, и вместе с ним в комнату ввалились верные пираты с "Мариетты".
      - Старик... - отдуваясь, прохрипел Соркор. - Приперся на корабль... Сказал, что ты пошел сюда и что ты, верно, в беде.
      - Вот что значит с толком потратить монетку, - пропищал тоненький голосок. Соркор сразу посмотрел на Этту, думая, что это она заговорила... и потупился, отводя глаза от нагой, избитой в кровь женщины. Этта же поднялась на ноги, повела взглядом на уставившихся мужчин - и, неловко нагнувшись, потянула к себе край одеяла, чтобы прикрыться. Из-под одеяла показалась рука валявшегося на полу мертвеца.
      - Да уж, - заметил Кеннит сухо. - В беде. Было немножко. - И, спрятав в ножны шпагу, указал на тело возле двери: - Передай кинжал, будь любезен.
      Соркор опустился на корточки и высвободил лезвие.
      - А ты был кругом прав, - пояснил он, чтобы что-то сказать. - В городе против нас в самом деле кое-кто сговорился. Не нравится им, вишь ты, то, что мы делаем. А это кто тут? Часом, не Рей с "Морской лисички"?
      - Не знаю, - сказал Кеннит. - Он не представился.
      И стащил перину со второго убитого.
      - Это был Рей! - отозвалась Этта. Разбитые губы плохо слушались ее. Я узнала его. И других. Все - с "Морской лисички". - И она указала на того, которого недавно колошматила головой об пол. - А этот был капитан ихний. Скелт... - И, понизив голос, обратилась к Кенниту: - Они все говорили, мол, сейчас покажут тебе, что всякий пират - сам себе король. Что и не нужен ты им, и править ими не сможешь...
      - Вместе с теми, что внизу, будет шестеро, - подсчитал кто-то из моряков. И уставился на Кеннита с благоговейным восторгом: - Это что ж получается? Наш кэп в одиночку замочил шестерых?..
      - А снаружи сколько было? - спросил Кеннит с любопытством, пряча в ножны переданный Соркором кинжал.
      - Четверо, - с тяжелым медленным гневом проговорил Соркор. - Выходит, десять на одного, а? Ну до чего храбрые говнюки...
      Кеннит передернул плечами:
      - Если бы мне непременно надо было кого-то убить, я бы тоже перестраховался. - И улыбнулся Соркору углом рта: - А все-таки они проиграли! Десять на одного - и проиграли! Вот как они, стало быть, боялись меня! - Его улыбка сделалась шире. - Власть, Соркор. Власть! Далеко не всем нравится, что мы приобретаем ее. И это покушение - только свидетельство, что мы верно движемся к цели! - Тут он заметил, что пираты смотрели на него, не отводя глаз. - И с нами - наши верные люди! - добавил он, улыбаясь всем сразу. Пятеро головорезов расплылись в ответ.
      Соркор убрал абордажную саблю, которую до сего момента держал обнаженной.
      - И что теперь? - спросил он капитана.
      Кеннит на мгновение задумался... Потом кивнул двоим:
      - Ты и ты. Живо обегите бардаки и таверны. Только смотрите, держитесь вместе. Разыщите всех наших и предупредите их, но обязательно тихо. Полагаю, надо нам провести эту ночь на борту да выставить какое следует охранение. Мы с Соркором тоже скоро придем, только сперва хорошенько засветимся в городе - пускай вся здешняя сволочь видит, что мы живехоньки и целехоньки... А вас хочу предостеречь: никакой болтовни про то, что случилось. Как будто ничего и не было, ясно? Как будто для нас это пустяк, о котором и упоминать-то не стоит! - Пираты закивали, по достоинству оценив его замысел. - Теперь ты и ты, - продолжал Кеннит. - Пойдете за Соркором и за мной, пока мы будем гулять. Глаз с нас не спускайте, но сами держитесь поодаль. Спину нам на всякий случай прикроете, ясно? Да заодно и разговоры послушаете. Будете слушать и запоминать, кто что о нас говорит. Потом все как есть мне расскажете!
      Они понятливо закивали. Кеннит оглядел комнату... Ему следовало сделать здесь что-то еще. Что-то такое, о чем он... "Хм". Этта молча смотрела на него. Крохотный рубинчик поблескивал у нее в ухе.
      - Так, - сказал Кеннит. И мотнул головой пятому моряку: - Позаботься о моей женщине.
      Дубленая рожа головореза расцвела красными и белыми пятнами:
      - Да, кэп... есть, кэп... То есть как, кэп?..
      Кеннит начал сердиться. У него было столько дел, а этим бестолковым приходилось объяснять каждый пустяк.
      - Отведи ее на корабль. И пусть посидит пока у меня в каюте.
      "Коли в городе вправду считают Этту моей женщиной, надо сделать так, чтобы им было до нее не добраться. Пусть не думают, будто нашли у меня уязвимое место... - Кеннит нахмурился, напряженно размышляя. - Ну, теперь-то я вроде все сделал? Все!"
      Этта подняла запятнанную кровью простыню и царственным жестом накинула ее на плечи. Кеннит еще раз, последний, оглядел комнату. Его люди, и в том числе Соркор, улыбались восхищенно и так, словно не верили своим глазам. "Почему?.. Ах да. Женщина..." Они-то полагали, что после сражения с шестерыми их капитану сделается не до баб. А он, оказывается, и не думал менять свои планы на вечер!.. Вот это мужик!..
      На самом деле Кеннит руководствовался вовсе не похотью, да и женщина, щедро разукрашенная синяками, отнюдь не возбуждала желаний. Но уж это никого не касалось. Восхищаются - и хорошо.
      Он кивнул засмущавшемуся пирату, которому поручил Этту:
      - Пусть на корабле ей дадут теплой воды для мытья. И покормят. Да подыщите одежду, какая получше.
      "Если уж придется держать ее у себя в каюте, так хоть чистую..."
      Кеннит посмотрел на Соркора, и тот рявкнул на моряков:
      - Все слышали, что кэп приказал? Живо! Бегом!
      - Есть, - хором ответствовали пираты, и двое, которых он назначил гонцами, с грохотом умчались по лестнице вниз. Приставленный к Этте пересек комнату, стыдливо помедлил... а потом подхватил шлюху Кеннита на руки, словно ребенка. К некоторому удивлению Кеннита, Этта благодарно прижалась к широченной матросской груди.
      Капитан, старпом и двое охранников стали спускаться, сопровождаемые моряком с Эттой на руках. На площадке навстречу им попалась Беттель. Бандерша заломила руки:
      - Живой!..
      - Ага, - сказал Кеннит.
      Она оценила ситуацию и сердито осведомилась:
      - Ты что, воображаешь, будто вот так просто заберешь у меня Этту?..
      - Ага, - повторил Кеннит, проходя мимо.
      - А мертвецы?!! - завизжала бандерша вслед морякам.
      - Их, - ответил Кеннит, - можешь оставить себе.
      Когда они выходили на улицу, Этта дотянулась до входной двери - и с силой захлопнула ее за собой.
      ГЛАВА 18
      МАЛТА
      ...И все прошло бы прекрасно, если бы не вмешался этот жирный дурень, Давад Рестар...
      Малта нашла деньги у себя под подушкой в то самое утро, когда папочка отправился в море. Она сразу узнала его не слишком-то разборчивый почерк: зря ли ей доводилось заглядывать в письма, которые мама изредка получала во время его плаваний. "Это тебе, моя подросшая доченька, - написал папа. Зеленый шелк тебе очень пойдет". Внутри мягкого кошелечка отыскались четыре золотые монеты. Малта плохо представляла себе, какую сумму они составляли, - монеты были чужеземные, из какой-то державы, которую он посетил, путешествуя. Но вот то, что у нее будет роскошнейший бальный наряд, всем платьям платье, от которого Удачный попросту рухнет, - это никакому сомнению не подлежало.
      В последующие дни на нее иногда нападали сомнения, но в таких случаях она сразу вытаскивала папочкино письмо, перечитывала его и уверялась, что папочка вправду ЭТО ей разрешил. И не просто разрешил, но даже помогал: деньги служили тому доказательством. ("Попустительствовал..." - мрачно скажет впоследствии мама.)
      Ах, ее мама была так предсказуема! И бабушка тоже. Бабушка не захотела пойти на бал Осеннего Подношения. У нее дедушка, видите ли, умер. И мама воспользовалась этим предлогом, чтобы заявить ей, Малте: "Никто из семейства Вестритов на бал не пойдет!" А значит, и вопрос о том, в чем идти - в детском платье или во взрослом, - отпадал сам собой. Пусть, мол, Рэйч пока продолжает учить ее танцам. Еще они ей подберут преподавателя хороших манер, а до тех пор Рэйч и этим займется. И это-де все, о чем девочке в ее возрасте следует мечтать.
      Малту неприятно поразила суровость маминого тона. Когда же она набралась дерзости возразить: "Но ведь папа сказал...", мама прямо-таки с яростью на нее напустилась. "Твоего отца здесь нет, - холодно заявила она дочери. - А я - есть. И я знаю, что приличествует юной жительнице Удачного, а что нет. И тебе следовало бы понимать это. У тебя впереди еще очень много лет, которые ты проведешь в звании женщины. Я вполне понимаю твое нетерпение и любопытство. Я нахожу естественным, что ты мечтаешь о великолепных нарядах и о том, чтобы вечерами напролет танцевать с молодыми мужчинами. Но слишком жгучее нетерпение, слишком жадное любопытство... как бы помягче выразиться... может завести тебя на ту же кривую дорожку, что и твою тетушку Альтию. Так что лучше уж доверься мне. Я подскажу тебе, когда придет время для исполнения твоей мечты. Ибо я знаю, что бал Осеннего Подношения - это не только и не столько замечательные платья и блестящие глаза молодых людей. Я сама - женщина из старинной семьи торговцев Удачного, кому знать, как не мне! В отличие, между прочим, от твоего отца. Так что, Малта, лучше тебе успокоиться на сей счет. Иначе потеряешь и то, чего сумела добиться".
      И мать вышла из комнаты, где они завтракали, не дав Малте даже рот открыть для возражения. Малта, впрочем, в споры вступать и не собиралась. Она уже решила для себя, - это ни к чему. Только вызовет у матери подозрения. Чего доброго, следить за ней примется. Зачем себе лишние препятствия создавать?
      Папа посоветовал ей зеленый шелк, и, по счастью, хороший кусок именно такой ткани сыскался у тети Альтии в морском сундучке. Малте страсть как не терпелось заглянуть в этот сундучок - с того самого дня, когда его привезли в дом. Мама на ее вопрос устало отмахнулась: "Он не твой, и что в нем тебя не касается". Однако сундучок оказался не заперт (тетя Альтия вечно забывала закрывать замки). И Малта рассудила: "С какой стати чудесной ткани валяться здесь и выцветать, ведь Альтия уже никогда ею не воспользуется?" Ко всему прочему, если взять теткин шелк, больше денег останется на портного. Далеко не худшего можно будет нанять! "Вот какая я бережливая. Папа говорил, это очень важно для женщины!"
      Насчет хорошего портного удалось разузнать с помощью Дейлы Трелл. Малте было стыдно спрашивать у подружки, но что ей оставалось, если мать с бабушкой даже в таком важном деле были безнадежно старомодны? Подумать только, почти все их платья до сих пор шились дома. Нана снимала мерку, кроила и шила. Мама и бабушка даже сами иногда помогали ей - что-то подрезали, наметывали... Ничего удивительного, если им было никак не уследить за последними веяниями джамелийской моды. Увидят что-нибудь интересное на балу Представления - и переносят подсмотренное на свое следующее платье. Кто же так делает, если вправду желает поразить общество? Подобие, оно подобие и есть. То-то наряды женщин из семейства Вестритов никогда никого не потрясали. Про них не сплетничали, не обменивались завистливыми шепотками за раскрытыми веерами... Какая скука!
      Что ж, Малта для себя сделала выбор. Она не будет ни слишком степенной, как ее мать, ни подавно мужеподобной, как сумасшедшая тетка. Она будет таинственной и волшебной. Застенчивой и загадочной... и в то же время - дерзкой и вызывающей. Как же трудно оказалось втолковать все это портнихе, женщине старой (какое разочарование!), пока та цокала языком над принесенным Малтой отрезом зеленого шелка.
      - Не твой цвет, - наконец проговорила старуха. - В зеленом ты будешь выглядеть изжелта-бледной. Возьми розовый, оранжевый, красный. Больше пойдет.
      У нее был сильный дарийский акцент, отчего все сказанное прозвучало слишком нравоучительно. Малта поджала губы и промолчала. Ее отец был мореплавателем и купцом. Уж он-то повидал мир. И, конечно, он лучше всех знал, каким женщинам подходят какие цвета.
      Как бы то ни было, Файла (так звали портниху) принялась снимать мерку. Она возилась бесконечно долго, все время что-то бормоча - и держа во рту десяток булавок. Потом стригла бумагу. Потом прикладывала выкройки к Малте, не обращая никакого внимания на возражения заказчицы, что, мол, вырез слишком маленький, а юбки - слишком короткие. Когда Малта в третий раз взялась ей перечить, Файла Карт выплюнула себе в ладонь все булавки и свирепо уставилась на девочку.
      - Хочешь выглядеть неряхой? - поинтересовалась она. - Мало того что бледной, так еще и неряхой?
      Малта, слегка оробев, замотала головой. Потом вспомнила, что был цветок, называвшийся "неряхой", и тщетно попыталась вызвать в памяти его облик.
      - Тогда слушай меня. Я сошью тебе очень хорошее платьице. Такое, что твои мама с папой рады будут мне заплатить. Договорились?
      - Но... у меня у самой деньги есть. Мои собственные. - С каждым произносимым словом Малта смелела. - И мне нужно не "платьице", а настоящее взрослое бальное платье!
      Файла Карт медленно выпрямилась и потерла ноющую поясницу.
      - Взрослое платье? А кто собирается его надевать? Ты?..
      - Я! - Малта очень постаралась, чтобы голос не дрогнул.
      Файла почесала подбородок. Там у нее была довольно противная выпуклая родинка, и из нее росла волосина. Портниха медленно покачала головой:
      - Ну нет. Ты еще мала для взрослого платья. Будешь глупо в нем выглядеть. Послушай-ка меня. Я сошью тебе отличное платьице. Такое, какого ни у одной другой девочки не будет. Все они будут оборачиваться тебе вслед и дергать своих мам за юбки, выпрашивая такое же!
      Не пускаясь в дальнейшие препирательства, Малта ободрала с себя бумажные выкройки:
      - Мне не нужно, чтобы мне вслед девочки оборачивались. Всего хорошего.
      И она покинула мастерскую, унося с собой отрез зеленого шелка, и отправилась дальше по улице - искать своего портного, такого, который прислушается. Она старалась не думать, уж не нарочно ли Дейла Трелл отправила ее к этой жуткой старухе. Неужели Дейла вправду считает, что она, Малта, еще не выросла из накрахмаленных детских юбчонок?.. То-то последнее время она начала напускать на себя ужасно важный вид, упоминая этак вскользь, но с неизменным высокомерием, - дескать, в ее, Дейлы, жизни появилось очень много такого, чего Малте, маленькой Малте, пока еще не понять. Как будто они с ней не играли вместе с тех самых пор, как выучились ходить!..
      Молодая швея, которую в конце концов выбрала Малта, свои собственные юбки носила точно невесомые шелковые платки: они больше подчеркивали стройность ее ног, чем скрывали. Она не стала ни придираться к цвету материала, ни завертывать Малту в дурацкие бумажки. Быстро сняла мерку и стала говорить о понятных и приятных вещах. О рукавах-фонариках и о том, как пышное кружево подчеркивает расцветающий бюст юной женщины, создавая иллюзию пышности. Тут Малта поняла, что сделала правильный выбор. И бегом помчалась домой, а дома соврала, что не могла найти свободного возчика и потому задержалась.
      Выбор портнихи повлек за собой целую вереницу сплошных удач. У швеи звали ее Территель - обнаружился двоюродный брат, который изготавливал туфельки. Она и направила к нему Малту, явившуюся на вторую примерку. "А еще, - напомнила Территель, - тебе нужны будут драгоценности!" Она объяснила Малте, что доподлинность украшений была далеко не так важна, как впечатление, производимое их блеском и игрой. А посему хорошие стразы* [Страз - искусственный "драгоценный" камень из хрусталя с примесью свинца, по блеску и игре похожий на настоящие. Назван так по имени изобретателя Ж. Страсса, стекловара и ювелира конца XVIII в.] вполне способны были заменить настоящие камни; Малта могла на свои деньги купить даже более крупные и "блескучие", чем если бы они были настоящими. Стразами занималась двоюродная сестра Территель. Когда Малта явилась для третьей примерки, она уже ждала ее, разложив для показа лучшее, что у нее было. Так что в день заключительной примерки стало возможным забрать и туфельки, и украшения. А еще Территель весьма любезно объяснила Малте, как самым новомодным образом подкрашивать губы и глаза. И даже продала ей некоторую часть своих собственных запасов помады и пудры. Как это любезно было с ее стороны!..
      - Стоило заплатить деньги, чтобы получить именно то, о чем я мечтала, - поделилась с ней Малта. И передала кошелечек с деньгами, которые оставил отец.
      До осеннего бала оставалось всего два дня.
      Малта совершила поистине подвиг изобретательности и самообладания, сумев протащить домой завернутый в бумагу наряд и утаить его не только от матери, но и от Наны. Этой последней нынче определенно нечего было делать! Подросший Сельден нуждался в учителях, а не в няньке с ее поминутным присмотром, а посему Нана, кажется, взялась шпионить за Малтой. Все эти бесконечные "приборки" в ее комнате, - что это было такое, как не предлог рыться в ее вещах? И к тому же Нана то и дело задавала вопросы, ну никак не входившие в компетенцию старой служанки. "А откуда у тебя эти духи?" "А знает ли мама, что ты надевала эти серьги, когда ходила гулять?" Противно!
      В конце концов Малта придумала гениально простой выход. Взяла и велела Рэйч спрятать сверток с платьем, туфельками и стразами у себя. Благо бабушка не так давно отвела Рэйч целый домик над садовым прудом. Малта не знала и знать не хотела, за что именно Рэйч удостоилась такой милости, но коли уж так случилось - грех не использовать. Все равно никто не подумает ничего лишнего из-за того, что она проведет немножко времени с Рэйч. Разве не было рабыне поручено обучать ее бальным танцам, правильной осанке и этикету?.. Занятно, конечно, что именно рабыня сподобилась оказаться в этом знатоком. Дейла с Малтой вволю хихикали над этим обстоятельством, когда оставались одни. Дейла, правда, с некоторых пор воображала себя слишком взрослой, чтобы проводить время с "маленькой девочкой" вроде Малты... Ничего! То-то все переменится после того, как Малта предстанет перед всеми на балу Осеннего Подношения!..
      А еще в самый вечер бала Рэйч помогала ей одеваться. Малта и не подумала предупредить невольницу заблаговременно. Нечего той слишком много обо всем этом думать. Потом, того гляди, все выболтает бабке и матери. Малта просто явилась в домик Рэйч и спросила, где сверток. Потом велела помочь ей одеться. Рэйч повиновалась, хоть и улыбалась по ходу дела несколько странно. Малта же вполне оценила все выгоды обладания послушной рабыней. Когда та застегнула на платье последнюю застежку, Малта уселась перед скромным зеркальцем Рэйч и принялась одну за другой надевать свои так называемые драгоценности. Потом тщательно накрасила губы и глаза. Прошлась по внешней стороне ушных раковин и мочек теми же тенями, которые использовала для век, - так научила ее Территель. То, что получилось, самой Малте показалось пленительным и заманчивым. Невольница, кажется, была просто потрясена. Видимо, никак не ждала, что хозяйская дочка умеет наводить красоту ничуть не хуже взрослых опытных дам! Когда перед воротами остановилась коляска, заблаговременно заказанная Малтой, Рэйч встревожилась лишь отчасти.
      - Куда собралась ехать юная госпожа? - спросила она.
      - На вечеринку в доме Киттен Шайев, - сообщила ей Малта. - Мама с папой Киттен идут на бал Подношения, а чтобы дочка и маленький сын не соскучились - пригласили кукольника.
      Все знали, что Киттен недавно сбросил верховой пони, и у нее до сих пор болела нога. Вот Малта и собралась к ней в гости - развеселить больную подружку. Коли уж обеим не пришлось идти на бал, почему бы хоть вместе не посидеть?
      Малта давно выучилась врать - этак походя и весьма убедительно. Во всяком случае Рэйч поверила безоговорочно. Знай кивала, улыбалась и выражала уверенность, что Киттен приободрится.
      Единственным, что в самом деле мешало, был темный зимний плащ, в который Малте поневоле пришлось кутаться всю дорогу до места, где проходил бал. Плащ очень скверно подходил к ее великолепному платью. Но не собирать же на него всю пыль с улиц? И вовсе незачем кому-то видеть ее до того самого момента, когда она ВОЙДЕТ. Хватит уже и того, что она ехала в наемной коляске, а не в фамильной карете или на прекрасном верховом коне, как все приличные люди. Увы, предпринять что-либо насчет достойного выезда было не в ее силах. Самым ее "прекрасным верховым конем" был раскормленный пони, принадлежавший им с Сельденом. Сколько она умоляла купить ей лошадку, но все тщетно. Как всегда, мама сказала "нет". И предложила ей для начала как следует обучиться ездить верхом - на ее, маминой, кобыле. Эта кобыла была старше самой Малты. Но даже если бы Малта вздумала поехать на старой кляче, ей вряд ли удалось бы вывести ее в столь поздний час из конюшни, не привлекая внимания. А кроме того, ее платье было со слишком пышными юбками. В седле в них вряд ли удалось бы выглядеть элегантно...
      Но! Несмотря на все - на толстый плащ, от которого лицо покрылось неизбежной испариной, на похабную песенку, которую, считая ее смешной, напевал кучер, несмотря на то, что Малта отчетливо знала: позже со стороны матери ей была обеспечена здоровенная головомойка... - словом, невзирая ни на что, приключение обещало быть попросту восхитительным.
      - Я сделала это! Я сделала это!.. - шепотом повторяла Малта снова и снова. Какое хмельное ощущение власти!.. Наконец-то она совершила решительный шаг и начала сама распоряжаться своей жизнью! Только теперь она как следует поняла, до чего ей наскучило бесконечное сидение дома в роли маменькиной дочки. Ее мать была ну такой важной, такой степенной, такой основательной! Хоть бы раз выкинула нечто людям на удивление!..
      Это особенно ярко проявилось за последний год, пока болел дедушка. Какая скучища воцарилась в доме Вестритов!.. Правду сказать, там и раньше-то ничего особо волнительного не случалось. Не то что у людей. Другие семейства торговцев устраивали вечеринки - и приглашали на них не обязательно равных себе. Например, Беккертов как-то раз целый вечер развлекала труппа жонглеров, нанятая какой-то семьей из новых. На другой день Полья Беккерт во всех подробностях пересказала Малте, как юноши-жонглеры перебрасывались огнем, острыми ножами и стеклянными шариками - и одеты были при этом всего лишь в набедренные повязки!!!
      В доме Вестритов никогда ничего похожего не происходило.
      Бабушка иногда принимала у себя таких же старых, как она сама, дам из других торговых семейств. Но разве эти сборища можно было назвать веселыми вечеринками?.. Старухи рассаживались в какой-нибудь комнате и принимались сообща вышивать, неторопливо потягивая вино и рассуждая о давно прошедших временах, когда небо было синйе и вода в море мокрее, чем нынче...
      Но даже и таких нудных сборищ не случалось уже долгое, долгое время. Когда деду сделалось хуже, бабушка просто прекратила кого-либо приглашать в дом. Целый год пришлось жить в дурацкой скуке, тишине и полутьме в комнатах. Мама даже перестала играть на арфе по вечерам, - другое дело, что этому-то Малта только порадовалась. Добро бы мама просто играла в свое удовольствие, так нет же, она еще и Малту пыталась обучить нотам. Знать бы ей, что дерганье струн вовсе не укладывалось в представления Малты об интересно проведенном вечере!..
      - Останови здесь! - зашипела она на кучера коляски. Он не отреагировал, и ей пришлось повторить уже громче: - Стой! Останови здесь! Я пойду к двери пешком. Я сказала, Я ПОЙДУ, недоумок!..
      Он наконец-то остановился, едва не въехав в круг факельного света. Да еще имел наглость рассмеяться на все ее негодование. Малта отсчитала ему за проезд, не накинув ни грошика: вот теперь пускай посмеется. Кучер отомстил ей, не подав руки, когда она спускалась. Ну и пожалуйста, и не больно-то нужна была его рука. "Я молодая и ловкая, я не какая-нибудь старушенция, готовая вот-вот рассыпаться!" Малта, правду сказать, все же чуть-чуть наступила на край плаща, но не споткнулась и не порвала ткань.
      - Отвезешь меня назад в полночь, - властно распорядилась она. Полночь - вовсе не время уходить с осеннего бала; увы, Малта (как ни трудно было ей даже про себя в этом признаться!) не решалась перегибать палку. Если она позволит себе слишком многое, - пожалуй, разойдется не только мать, но и сама бабушка. А кроме того, вскоре после полуночи начиналось официальное представление гостей, и это событие определенно не входило в число тех, на которых Малте непременно хотелось присутствовать, - ибо вполне могло кончиться форменной жутью. Малте было всего семь, когда одному представителю Дождевых Чащоб вздумалось ради этого самого представления снять с лица маску. Лучше бы он этого не делал!.. Малта увидела перед собой существо, которое при рождении, вероятно, было человеческим дитятей, но потом начало расти и вышло из положенных человеку пределов, обзаведшись явно лишними костями и складками плоти, где могли таиться некие нелюдские органы. Малта, помнится, едва на ногах устояла, когда дедушка Ефрон соприкоснулся с ним руками и назвал его "братом". И даже более того - дал ему право представлять всю их семью!.. Много ночей после этого Малте снились кошмары на тему уродца из Чащоб. Она просыпалась и утешала себя мыслью о том, какой ее дедушка храбрый: с ним ей никакие монстры не страшны...
      Да, но теперь-то дедушки с нею не было. И она повторила вознице:
      - Смотри! Ровно в полночь!
      Тот весьма многозначительно посмотрел на убогие монетки в ладони.
      - Не изволь сумлеваться, юная госпожа, - ответил он ядовито. И тронул лошадь. Перестук копыт клячи растворился в тихой ночи, и Малта на секунду испытала сомнение. Что если кучер не вернется?.. И как это она пойдет домой в темноте?.. И особенно - в длинном платье и туфельках... "Нет, нет, не думать об этом!"
      Ничто не имело права испортить ей сегодняшний праздник.
      Между тем к залу Торговцев одна за другой подкатывали кареты. Малта уже бывала здесь, и не один раз, а много, но сегодня здание показалось ей выше и величественней прежнего. Факельные отсветы окрашивали мрамор в теплые тона янтаря. Из каждой кареты высаживались представители старинных семейств - кто целыми кланами, кто парами, и все наилучшим образом разодеты. Роскошные платья женщин мели подолами по мостовой. У девочек в волосах были последние осенние цветы, а маленькие мальчики выглядели невозможно чистенькими и причесанными, что же касается мужчин...
      Некоторое время Малта стояла в сторонке, прячась в тени, и с необъяснимой жадностью наблюдала, как они выходят из экипажей либо спрыгивают с седел. Отцы и деды семейств, впрочем, ее внимания не привлекали. Малта провожала глазами молодых женатых мужчин. И тех, в ком угадывалась великолепная и многообещающая незанятость. Она следила за тем, как они прибывали и шли внутрь зала, - и пребывала в недоумении. Каким образом женщина среди столь многих выбирает себе суженого? Откуда ей знать, что именно этот мужчина - тот самый, единственный?.. Насколько все они кажутся хороши - и, тем не менее, на протяжении всей жизни женщина называет своим лишь одного... Ну, может быть, двух - если рано овдовеет и сможет еще родить детей новому мужу. "Наверняка каждой женщине любопытно, что же собой представляют другие мужчины, - подумала Малта. - Но если жена в самом деле любит мужа, вряд ли она желает удовлетворить свое любопытство и остаться вдовой. И все-таки есть в этом установлении нечто несправедливое..."
      ...А вот подъехал на вороном коне Роэд Керн. И до того резко осадил скакуна, что копыта вороного отбили по мостовой громкую дробь. Волосы Роэда падали ему на спину блестяще-черным потоком, широкие плечи так и распирали отлично скроенный сюртук. У него был хищный нос и узкие губы, и Дейла всякий раз содрогалась, заговаривая о нем. "Ой, он такой жестокий..." - со знанием дела говорила она, а когда Малта пыталась выяснить, в чем именно состояла его жестокость, Дейла лишь таинственно закатывала глаза. И Малта буквально помирала от ревности: как так, Дейла знает, а она - нет!
      Брат Дейлы частенько приглашал друзей отобедать, и среди прочих к нему приходил Роэд. "Ну почему, почему у меня нет такого брата, как Сервин? Который ездил бы охотиться и приводил в дом замечательных гостей... Почему мой старший брат - этот никчемный Уинтроу с его дурацкой набожностью и мешковатыми коричневыми одеяниями? У него даже борода не растет..." Малта с тоской провожала взглядом Роэда, широко шагавшего ко входу в зал. Вот он вежливо посторонился, отвешивая глубокий поклон и пропуская вперед себя чью-то молодую жену... Мужу, как отметила Малта, галантность Роэда пришлась не слишком-то по душе.
      Неподалеку остановилась очередная карета. На дверце ее красовался герб семьи Тренторов. Светло-серые упряжные кони несли на головах султанчики из страусовых перьев. Малта стала смотреть, как выгружается наружу почтенное семейство. Родители были облачены во что-то спокойное, сизо-серое (Малта не стала особо приглядываться). За ними следовали три незамужние дочери, все в платьях, сходных оттенком с цветками золотарника. Сестры держались за руки, ни дать ни взять опасаясь, как бы кто не разрушил их трогательное единение. Малта тихо фыркнула про себя: "Ну и трусихи!" Последним шел их брат, Крион. Он был в сером, как отец, но шейный платок отливал золотом, чуть более темным, нежели платья сестер. Крион был в белых перчатках. Он всегда носил перчатки: прятал жуткие шрамы на руках - в детстве его угораздило свалиться в огонь. Он очень стыдился изуродованных рук. И отчаянно скромничал по поводу стихов, которые писал. Он никогда сам не читал их вслух, предоставляя эту честь своим любимым сестричкам. Волосы у него были золотисто-каштановые, глаза - зеленые, а лицо в детстве покрывали веснушки. Дейла по секрету созналась Малте, что, кажется, влюбилась в Криона. "Когда-нибудь, - вслух мечтала она, - он доверит мне читать свои последние сочинения в узком кругу друзей! Он такой возвышенный... такой... ах!"
      Малта проследила за тем, как Крион поднимался по ступенькам, и тоже вздохнула. Как ей хотелось тоже в кого-то влюбиться! Она мечтала побольше узнать о мужчинах. Чтобы о любом из них сплетничать со знанием дела. Чтобы ненароком вспыхивать при упоминании некоего имени. Или сурово хмуриться в ответ на чей-нибудь взгляд. Как ошибалась ее мама, когда утверждала, что у нее еще уйма лет впереди, - и увещевала не торопиться во взрослую жизнь! Уйма лет в звании женщины - да. Но лишь немного времени будет отпущено ей на то, чтобы приглядываться и выбирать. Как-то очень уж скоро все девушки выходят замуж и принимаются рожать... Не-ет, Малта уже успела понять, что солидный степенный муж и куча младенцев - это не для нее.
      То, что ей требовалось, было у нее перед глазами прямо теперь. Эти тени в потемках... Эта душевная жажда... И знаки внимания со стороны мужчин, ни одному из которых не дано в самом деле завладеть ею...
      ...Да, но пока она будет прятаться здесь, мечты мечтами так и останутся. Малта решительно стянула с плеч плащ. Свернула его в узелок и спрятала под кустом: позже заберет. Она почти желала, чтобы бабка и мать были здесь с нею, чтобы она приехала в карете и не надо было бояться, как бы волосы не растрепались, а помада на губах не размазалась и не потускнела... Она воочию представила себе, как они все вместе приезжают на бал и ее красавец-папа подает ей руку и ведет внутрь зала... Умозрительная картина тотчас оказалась испорчена. Откуда-то возник образ неуклюжего малявки Уинтроу, семенящего рядом в своем буром жреческом облачении. А мать оказалась одета в платье до того скромное, что сразу захотелось повеситься. Малта содрогнулась... Нет, она своей семьи ничуть не стыдилась. Она вправду была бы даже рада их появлению... если бы только они умели красиво одеться и должным образом себя вести.
      Сколько раз она просила маму пойти на этот бал Подношения?.. И что? Ей наотрез отказали! Значит, ничего не попишешь, придется самостоятельно начинать взрослую жизнь!
      Она будет держаться смело. Она позволит лишь малой толике своего трагического одиночества проявиться в выражении глаз. Она будет от души веселиться, смеяться и пленять... Но кое-кто подстережет миг, когда она отвлечется; и сумеет уловить в ее взгляде все то жестокое небрежение, от которого она так страдает в своей семье. Этот кто-то поймет, как ей не хватает внимания, как ее позабыли-позабросили в родном доме...
      Малта собралась с духом и двинулась вперед, в яркий факельный свет, вперед, к широко и гостеприимно распахнутым дверям.
      Лошади, привезшие семейный экипаж Тренторов, процокали копытами, удаляясь, и перед залом сразу остановилась следующая карета. Это прибыли Треллы. Малту окатило одновременно восторгом и страхом. Сейчас из кареты выйдет Дейла. И увидит ее!!! Одна беда - с Дейлой приедут ее родители и старший брат Сервин. Если Малта с ними поздоровается, родители Дейлы непременно поинтересуются, где мама и бабушка Малты. Отвечать на такие вопросы она была пока еще не готова. И все-таки... какое это было бы блаженство - войти в зал об руку с Дейлой! "Две девушки из старинных семейств Удачного входят в общество вместе!.."
      Малта придвинулась на шажок ближе... Если первыми выйдут родители и брат, у нее будет возможность незаметно окликнуть Дейлу и попросить подождать...
      Все сбылось по ее хотению: первыми появились старшие Треллы. Мама Дейлы была попросту ослепительна. Ее темно-синее платье на первый взгляд казалось очень простым. Оно глубоко открывало шею и плечи, и там блестела серебряная цепочка с подвесками из душистых самоцветов. Как хотела бы Малта, чтобы ее собственная мать хоть однажды надела на себя нечто подобное!.. Даже там, где пряталась Малта, ее обоняния достигал пьянящий аромат драгоценностей госпожи Трелл. Вот мама Дейлы взяла под руку ее папу. Он был худой и высокий и тоже в синем - в тон платью супруги. Идя по ступеням наверх, они смотрелись воистину как персонажи легенд. А позади них нетерпеливо переминался Сервин - ждал, пока из кареты выберется сестра. Костюм Сервина был очень схож с отцовским, а башмаки отливали матово-черным. В одном ухе у него покачивалась золотая сережка, черные волосы были весьма смело завиты длинными локонами...
      Малта, знавшая Сервина всю свою жизнь, внезапно ощутила незнакомое легкое подрагивание где-то в глубине живота. До сих пор она никогда не видела Сервина таким красивым...
      Ей захотелось поразить его своим появлением, поразить в самое сердце...
      ...Но вместо этого пришлось поразиться самой. Из недр кареты наконец-то появилась Дейла. Ее платье своим цветом перекликалось с одеянием матери, но на том сходство между ними кончалось. Волосы Дейлы были заплетены короной и украшены свежими цветами. Кружевная оборка зримо удлиняла ее короткую юбку... заставляя таким образом достигать аж середины икры...
      Сходные по тону кружева украшали высокий воротничок и манжеты. И никаких украшений.
      Дейла приехала на бал в детском платьице.
      Тут Малта разом утратила выдержку. Она подскочила к Дейле, точно дух отмщения:
      - А еще говорила мне, будто в настоящем бальном платье пойдешь! Будто бы тебе мама пообещала! - вот как приветствовала она подругу. - Выкладывай, что случилось?
      Дейла с несчастным видом подняла на Малту глаза... И глаза сразу полезли на лоб, а рот безмолвно приоткрылся. Она увидела!
      Сервин шагнул вперед, словно защищая сестру.
      - Как вышло, что ты знакома с моей сестрой? - осведомился он высокомерным тоном.
      - Сервин! - раздраженно воскликнула Малта: не до тебя, мол. И снова обратилась к Дейле: - Случилось-то что?..
      Глаза Дейлы распахнулись еще шире, хотя, кажется, шире было уже некуда.
      - Малта?.. - кое-как выдавила она. - Это... ты?
      - Ну конечно, это я. А твоя мама что, передумала? - И тут в голове Малты зародилось очень гадкое подозрение: - Но ты и на примерки ведь не ходила! Значит, знала заранее, что никакого бального платья тебе не позволят!..
      - Я не думала, что ты придешь!.. - всхлипнула совершенно уничтоженная Дейла. Сервин же, явно не веря своим глазам, переспросил:
      - Малта?.. Малта Вестрит?..
      Он глазел, он таращился, он пожирал ее взглядом. Малта знала, что подобный взгляд именуют невежливым. Ей было все равно. Она опять ощутила знакомую сладкую дрожь...
      - Трелл? Ты, что ли? - Рядом с ними спрыгнул с коня Шакор Киф. - Рад видеть!.. А кто это с тобой? - Он посмотрел на Малту, потом снова на Сервина. - Не-ет, друг мой, ты не сможешь пойти с нею на бал. Ты же знаешь, что приглашены только торговцы.
      И Малте весьма не понравилось что-то в его тоне...
      Подъехала очередная карета. Лакей долго не мог распахнуть дверцу подвела некстати заклинившая задвижка. Малта отвела глаза, напомнив себе, что благородные дамы не пялятся. Но скоро сам лакей бросил на нее взгляд... и потрясенно застыл, полностью позабыв, чем занимался. Изнутри кареты на дверцу навалился плечом тучный господин, и дверца распахнулась, едва не стукнув Малту. А из кареты - во всем своем обычном неряшливом великолепии только что не вывалился Давад Рестар.
      Малта поспешно отпрянула, уворачиваясь от дверцы кареты, и лакей подхватил ее под руку, думая помочь устоять... Если бы не это, Малта с легкостью избежала бы несчастья. Но случилось то, что случилось: Давад схватился за дверцу и кое-как удержался на ногах... наступив при этом на край ее платья.
      - Ах, прошу прощения, покорнейше прошу... - начал он горячо. Потом слова замерли у него на губах. Он разглядывал Малту.
      Она сама уже успела понять, сколь разительно изменило ее внешность переодевание, помада и тени. И на какой-то миг поверила, будто Давад ее не узнал. И Малта не выдержала - улыбнулась ему.
      - Добрый вечер, торговец Рестар, - сказала она, делая реверанс (в длинных юбках это оказалось гораздо сложнее, чем она ожидала). - Полагаю, у тебя все хорошо?