— Нет. — Роника сама почувствовала, что ее тон сделался резковатым, и слегка кашлянула, притворившись, будто во всем виновато пересохшее горло. — Но если ты пожелаешь рассказать мне об этом твоем предложении, я все передам Ефрону… как только он проснется.

Она сделала вид, будто пропустила мимо ушей его более чем прозрачный намек насчет вина. Как говорится, пустячок — а приятно. Она давно уже привыкла находить удовлетворение в таких вот мелочах.

— Конечно, конечно, — закивал Давад. — Тем более что весь Удачный давно уже знает, что ты держишь в руках завязки его кошелька! Он так тебе доверяет!

— Так что там за предложение?

— Легко догадаться, что оно исходит от Фуллерьона. Подозреваю, он пригласил меня у него отобедать именно ради того, чтобы я стал в его деле посредником. Эта едва оперившаяся мелюзга, понимаешь ли, отчего-то воображает будто мне делать больше нечего, кроме как болтаться между ней и приличными семьями города. Я бы непременно сказал ему это прямо в лицо… если бы мне не показалось, что вы с Ефроном можете здорово выгадать. Дело, понимаешь ли такого рода, что вроде как и не хочется восстанавливать Фуллерьона против вас и себя. Он, конечно, всего лишь жадный новый купчишка, но… — И Давад многозначительно пожал плечами. — Без таких, как он, в Удачном нынче никакой каши не сваришь.

— Ну и в чем состояло его предложение?

— Ах да. Ваши нижние земли. Он хотел бы купить их.

Говоря так, Давад обшарил взглядом блюдо с печеньем и фруктами, которое Роника постоянно держала у постели Ефрона. Выбрал сладкую плюшку и отправил ее в рот.

— Но ведь… — пробормотала Роника потрясенно, — но ведь это же часть коренных земель, изначально пожалованных семейству Вестритов! Сатрап Эсклепис сам… самолично…

— Правильно, правильно, я тоже отлично понимаю особое значение подобных земель. Но ты объясни это новым купчикам вроде Фуллерьона… — умиротворяюще начал было Давад.

— Ты сам кое-что пойми, — рассердилась Роника. — Именно пожалование этих самых земель дало право Вестритам называться Семейством! Они были неотъемлемой частью соглашения, которое сатрап заключил с Торговцами! Помнишь? «Двести мер земли каждому, кто отправится на север и устроится жить на Проклятых Берегах, презрев опасную близость реки Дождевых Чащоб»! В те времена небось не так много отыскалось желающих! Все были наслышаны о том странном, что течет по реке вместе с водой! Так вот, те самые нижние земли, а с ними законный пай в торговле на реке Дождевых Чащоб и сделали Вестритов настоящим Торговым Семейством! И ты вообразил, будто мы так просто возьмем и расстанемся с нашими изначальными землями?!

— Не учи меня нашей истории, Роника Вестрит, — мягко упрекнул ее Давад. И взял с блюда еще одну плюшку. — А то я тебе напомню, что мои предки явились и осели здесь в те же самые дни. Семейство Рестаров ни в чем не ступит Вестритам. И я отлично знаю, что означают для всех нас изначально пожалованные земли.

— А коли так, — разгоряченно осведомилась она, — как тебе в голову-то пришло явиться к нам с таким предложением?

— Да вот так. Видишь ли, половина города только и говорит, что о вашем с Ефроном бедственном положении. Посуди сама, женщина! У вас средств не хватает нанять работников и возделать эти земли как следует. А у Фуллерьона — с избытком. Да к тому же, купив эти участки, он станет достаточно крупным землевладельцем и сможет претендовать на место в городском Собрании. Между нами, я полагаю, он именного этого и добивается, так что ему, в общем, все равно, какие земли приобрести… хотя он и нацелился именно на нижние. Ну не хочешь с ними расставаться — предложи ему другие какие-нибудь, может, он и их купит…-Вид у Давада был недовольный. — Ваши пшеничные поля, например. Вам все равно самим с ними не справиться.

— Чтобы он место в Собрании получил? И сразу проголосовал за рабство в Удачном? Навез рабов и отправил их на поля, которые у меня купит… и продавал зерно по ценам, с которыми я не смогу состязаться… Я, и ты, и другие честные торговцы из старых семейств. У тебя что, ум за разум зашел, Давад Рестар? Ты что, не понимаешь — если я приму подобное предложение, я предам не только Вестритов, но и нас всех! И так уже в нашем Собрании столько развелось жадных новых купчиков, что совету старых семейств едва удается в узде их держать! В общем, если твой выскочка Фуллерьон и получит там место, то не из моих рук!…

Давад собрался было спорить, но сделал над собой видимое усилие — и не стал. Лишь сложил руки на коленях.

— Так или иначе это все равно произойдет, — сказал он, и Роника услышала в его голосе неподдельное сожаление. — Дни старых семейств клонятся к закату. Война… пираты… иные несчастья… все это здорово подорвало наше благополучие. Новые купчики налетели и жрут нас, как мухи — подбитого кролика. И ведь сожрут. Всю кровь выпьют. Они понимают, что нам не выстоять без их денег, и вынуждают нас распродавать по дешевке все то, за что мы расплачивались так дорого… в том числе кровью… жизнями наших детей…

Его голос дрогнул, и Роника запоздало припомнила: в год Кровавого мора он не только похоронил всех детей, но и остался вдовцом. И так и не женился снова.

— Это все равно произойдет, Роника, — повторил он. — Хотим мы того или нет. Устоят и выживут те из нас, кто сумеет приспособиться к переменам. Мы ведь когда-то это умели. Наши пращуры, основавшие Удачный, голодали, были бедны… что с ними сталось бы, не сумей они приспособиться! А мы утратили это свойство. Мы теперь воплощаем в себе все то, от чего они бежали сюда. Мы разжирели, закостенели и мертвой хваткой держимся за так называемые традиции. Ты думала когда-нибудь, отчего мы с таким высокомерным презрением смотрим на этих новых купчиков, нахально влезших в наш город? А оттого, что уж очень они похожи на нас самих — тех, прежних. На тех самых пращуров, о которых мы теперь рассказываем легенды…

Был миг, когда Роника едва ли не приготовилась с ним согласиться. Но потом ее подхватила новая волна гнева:

— На нас?… Да чем же они похожи на купцов славной старины? Тех я назвала бы волками, бесстрашными и благородными, а они — гнусные падальщики! Когда родоначальник Керроков ступил на это побережье, он ведь рисковал всем! Он отдал все что имел за место на корабле! Да еще заложил в пользу сатрапа половину всех доходов, которых мог добиться в последующие двадцать лет!… И ради чего? Ради земельного надела и права на торговлю. Земель брали столько, сколько могли взять. И торговали всем, что здесь находилось и могло привлечь покупателя. Благодать, верно? Но не забудем, что селиться и торговать предстояло на побережье, которое столетиями именовались Проклятым, и не зря, ибо даже Боги не желали претендовать на эти места. И мы полной мерой хлебнули здешнего лиха. Взять хоть хворобы, о которых никто прежде даже не слышал. Или колдовской морок, от которого люди сходят с ума. Да еще это проклятие, из-за которого половина наших детей рождалась не вполне человеческими существами…

Тут Давад резко побледнел и замахал руками, призывая ее замолчать, но Роника беспощадно гнула свое:

— Ты способен представить себе, Давад, что это значит для женщины — девять месяцев носить под сердцем младенца, со страхом гадая, кто появится на свет — то ли долгожданный наследник, то ли уродливое чудовище, которое ее мужу еще и придется задушить собственными руками?… Или этакая смесь — не совсем монстр, но и определенно не человек? Ты ведь должен знать, каково приходится родителю. Твоя Дорилл, мне помнится, была беременна трижды, а детей у тебя насчитывалось всего двое…

— Да и тех унес Кровавый мор… — срывающимся голосом прошептал Давад. Нагнулся вперед в кресле — и спрятал в ладонях лицо. Ронику обожгло стыдом за все, что она сейчас наговорила. Ей стало до смерти жаль этот по сути несчастный человеческий обломок… у которого не было даже жены, способной правильно зашнуровать его дублет и устроить выволочку портному за скверно сшитые штаны. Было горько за всех, родившихся в Удачном… чтобы в конце концов в Удачном же и помереть… а до тех пор исполнять завет пращуров, увенчанный проклятием этой земли. И самым худшим, пожалуй, было то, что они успели полюбить свой край. Его холмы и долины. Его изобильную зелень, черноземное плодородие, хрустальные ручьи и речушки, его полные дичи леса… Немыслимое богатство, манившее и дразнившее нищих, измотанных плаванием первопоселенцев, набравшихся храбрости бросить здесь якоря. Сатрап, конечно, был здесь номинальным владыкой. Но истинный-то договор они заключили не с ним, а с самой этой землей. Им достались ее плодородие и красота. Но платить пришлось болезнями и смертью…

И еще кое-что, — напомнила она себе. Было нечто в самом звании Торговца из Удачного. Тем самым они как бы не противопоставляли себя ужасам и прелестям этого края, а принимали их и называли своими!

Первопоселенцы вначале попытались обосноваться непосредственно в устье реки Дождевых Чащоб, на самом берегу, там, где росли мангры — их корни служили фундаментами домам, а улицами и переулками — плетеные лестницы. Так и жили полных два года: внизу мчалась река, штормовые ветра сотрясали и раскачивали деревья вместе с лепившимися к ним домиками, а то сама земля принималась содрогаться и корчиться, и тогда речная вода обращалась в смертельно опасное белое молоко… иногда — на сутки, но иногда и на месяц.

А еще — насекомые, и лихорадка, и стремительный поток, мгновенно уносивший все, что в него попадало… И тем не менее пращуры в итоге снялись с обжитого места вовсе не из-за опасностей и тягот тамошней жизни. Причиной была странность. Морок, наползавший с реки. Он заставлял женщину, спокойно месившую тесто для хлеба, срываться и бежать в необъяснимом ужасе. А в мужчину, мирно собиравшего хворост, столь же необъяснимо вселялся порой настоящий демон саморазрушения, и человек очертя голову бросался в ревущий поток… Из трехсот семидесяти домохозяев — ныне легендарных первопоселенцев — через три года уцелело всего шестьдесят две семьи. Они покинули реку и двинулись на юг, пытаясь осесть то тут, то там… Цепочка покинутых поселений отмечала их путь. Окончательно зацепиться за землю они сумели лишь здесь, на берегу залива Купцов. На безопасном отдалении от реки и всего, что она с собою несла…

О тех семействах, что предпочли все-таки остаться возле реки, упоминать всуе не стоило. Торговцы из Дождевых Чащоб еще оставались как-никак родней и необходимой частью Удачного. С этим следовало считаться. Все еще следовало…

— Давад?… — Роника потянулась к нему и тихонько погладила руку старого друга. — Прости меня. Я наговорила грубостей… Да все о таком, о чем не следовало бы вспоминать…

— Ничего, — выдавил он, не отнимая рук от лица. Когда все же он наконец поднял голову, то был очень бледен. — Кстати, все то, о чем мы, представители старинных семейств, стараемся между собой не говорить, среди новичков составляет повод для повседневного трепа. Ты замечала, может быть, — очень немногие из них привозят сюда дочек и жен… И поселяться здесь они вовсе не собираются. Да, они намерены скупить землю, усесться в Собрании и выкачивать из нашего края состояние за состоянием… Но жить-то будут в Джамелии, а здесь — появляться наездами. И семьи там останутся, и дети там будут рождаться, и сами, когда состарятся, окончательно туда переедут, а сюда хорошо если пришлют сына или двух — присматривать за делами… — Тут он презрительно фыркнул. — Я вполне уважаю поселенцев с Трех Кораблей. Когда они явились сюда, мы честно объяснили им, что к чему и какую цену им придется платить за убежище в наших местах. Они все равно решили остаться… Но этих новых, понаехавших снимать сливки с урожая, нашей кровью политого — видеть не могу.

— Следует винить не только их, но и сатрапа, — согласилась Роника. — Он нарушил слово, данное нам его предком Эсклеписом. Тот ведь клялся, что никому больше не даст здесь надела земли, если только наше Собрание не одобрит. Поселенцы с Трех Кораблей явились сюда с пустыми руками, но не чурались никакой работы — и стали одними из нас… Но эти! Налетают, грабастают землю — и знать не хотят, кого обижают! Взять хоть этого Фелко Тривса. Прикупил участок на склоне холма и пустил туда пастись скот, нимало не задумавшись, что в долине под ним — родники, откуда берет воду пивовар Друр! Теперь в тех родниках вода — что коровья моча, ну и пиво стало пить невозможно. А Трюдо Феллс? Тоже не лучше. Взял и заграбастал лес, где испокон веку каждый мог собирать хворост и добывать древесину для мебели. А возьми…

— Да знаю, знаю я это все, — устало перебил Давад. — Стоит ли пережевывать в тысячный раз?… Толку никакого, горечь одна. Но нечего и притворяться, будто однажды все возьмет и станет так, как было когда-то. Не станет, Роника! То, что мы видим сегодня, есть лишь первая волна перемен. И эта волна захлестнет нас, если мы не сумеем ее оседлать. Потому что сатрап увидит, как здорово подкармливают его казну эти вновь нарезанные наделы — и не преминет нарезать еще. Да побольше. А посему нам остается только одно — приспосабливаться. Мы должны научиться у «новых» всему, чему сможем, и, если придется, действовать теми же приемами…

— Вот именно. — Голос внезапно заговорившего Ефрона напоминал скрип давно не мазанных петель. — Мы, глядишь, и к рабству приспособимся. И будет нам наплевать, если наши внуки угодят в неволю из-за наших долгов. Наплюем и на морских змей, которые вечно следуют за кораблями работорговцев, — ведь им достаются тела, которые сбрасывают за борт. Разведем их прямо здесь, в заливе Купцов — глядишь, и кладбище больше не понадобится…

Для опасно больного это была очень длинная речь.

Заметив, что муж приходит в себя, Роника тотчас потянулась за бутылью с маковым молоком и стала ее раскупоривать, но Ефрон медленно покачал головой:

— Не надо пока. — Перевел дух и повторил: — Не надо пока.

Его измученный взгляд обратился на Давада, и тот не успел стереть с лица гримасу жалости и изумления: он знал, что Ефрон совсем плох, но не ожидал, что до такой степени. Ефрон едва слышно закашлялся.

Давад выдавил некое подобие улыбки:

— Рад, что ты проснулся, Ефрон. Надеюсь, тебя не очень побеспокоил наш разговор?

Некоторое время Ефрон молча смотрел на него. А потом, казалось, просто позабыл про него. Неучтивость, свойственная воистину последней болезни. Потускневшие глаза отыскали жену.

— Слышно что-нибудь о «Проказнице»?…

Так погибающий от голода спрашивает о еде.

Роника поставила бутылочку с молоком и неохотно покачала головой:

— Впрочем, — сказала она, — корабль должен прибыть в самом скором времени. Нам уже сообщили из монастыря — Уинтроу едет к нам!

Последние слова она произнесла со всей радостью, какую могла вымучить, но Ефрон только отвернулся, поморщившись.

— Ну и что с него толку-то? — просипел он разочарованно. — Будет стоять с благочестивой рожей, а перед тем как отбыть назад чего доброго поклянчит пожертвование для монастыря?… Я давно махнул рукой на мальчишку — еще когда мать пожертвовала его Са…-Ефрон прикрыл глаза и помолчал, восстанавливая дыхание. — Пропади пропадом этот Кайл, — не поднимая век, проговорил он затем. — Должен был уже несколько недель как явиться! Если только он не отправил корабль на дно… и Альтию… Надо было поручить «Проказницу» Брэшену… Кайл — неплохой капитан… но надо, чтобы в жилах текла старинная кровь… не то с живым кораблем не совладаешь…

Роника почувствовала, что краснеет. Ее муж говорил ужасные вещи о собственном зяте, да еще в присутствии Давада!… Какой срам!… Она попыталась заставить его переменить тему:

— Ты, может быть, проголодался, Ефрон? Или пить хочешь?

— Нет. — Он снова закашлялся. — Я умираю. И я хочу, чтобы этот хренов корабль был здесь… чтобы я мог испустить дух на его палубе и тем его пробудить… чтобы вся моя хренова жизнь не пошла напоследок псу под хвост… Неужели я слишком многого прошу? Неужели не сбудется мечта… ради которой я появился на этот хренов свет…-Он окончательно задохнулся и прошептал: — Мак, Роника… мак… дай… скорее…

Она поспешно отмерила ложечкой сладкий молочный сироп. Поднесла Ефрону ко рту, и он выпил одним глотком, снова полежал, отдыхая, и указал взглядом на кувшин с водой. Роника наполнила чашку. Ефрон медленными глотками опорожнил ее и с сипящим вздохом откинулся на подушки. Морщины на его лбу уже начинали разглаживаться, губы обмякли. Он посмотрел на Давада, но заговорил не с ним.

— Не продавай ничего, любовь моя, — сказал он жене. — Тяни время, сколько сможешь. Только бы мне умереть на палубе «Проказницы» — а там уж я присмотрю, чтобы она послужила тебе верой и правдой. Мы с ней будем носиться по морям так, как ни одному кораблю прежде не удавалось. И у тебя всего будет в достатке, Роника, это я тебе обещаю. Ты только с верного курса не сбейся… и все… будет хорошо…

Голос его затихал с каждым словом. Вот он снова глотнул воздуху… Роника прислушивалась с замиранием сердца.

— С курса… не сбейся…-выдохнул Ефрон, и она не знала — к ней ли в действительности он обращался? Наверное, маковый отвар уже заволок для него туманом действительность, вернув умирающего капитана на палубу любимого корабля…

Она почувствовала, как обожгли глаза слезы, и сделала усилие, чтобы не дать им пролиться. Для этого понадобилась вся ее воля: горло свело пронзительной болью, она чуть не задохнулась. Покосилась на Давада и увидела, что у того недостало такта отвернуться. Спасибо и на том, что не принялся ее утешать.

— Его корабль, — с горечью проговорила она. — Только и говорит, что о своем проклятом корабле. Только он его всю жизнь и волновал…

Она сама не могла понять, отчего ей хотелось обмануть Давада — пусть увидит эту ее обиду и не заметит истинной силы ее горя над смертным ложем Ефрона. Все-таки она шмыгнула носом… о Боги — незаметно шмыгнуть не получилось. Сдавшись, Роника вытащила платочек и промокнула глаза.

— Мне, пожалуй, пора, — запоздало сообразил Давад.

— В самом деле? — услышала Роника свой собственный голос, произносивший заученно-вежливую фразу. Многолетняя выучка все же выручила ее в трудный момент. — Спасибо, что заглянул, — продолжила она. — Дай хоть до дверей тебя провожу.

А то еще раздумает уходить…

Поднявшись, она поправила Ефрону одеяло. Он пробормотал что-то насчет марселя* [Мaрсель — прямой парус, ставящийся на втором снизу рее. Существовало даже понятие «марсельный ветер», т. е. ветер, при котором судно могло нести марсели, не подвергая угрозе реи и мачты.]… что именно, она не разобрала. На пороге комнаты Давад поддержал ее под руку, и у нее хватило самообладания вытерпеть этот знак внимания с его стороны. Выйдя из зашторенных покоев больного, Роника сперва сощурилась от яркого света. Это она-то, всегда гордившаяся, что у нее в доме много солнца и воздух такой свежий! А теперь солнечные лучи, щедро лившиеся в широкие окна, казались ей нестерпимо резкими, ранящими глаза. Она покосилась на внутренний дворик, крытый прозрачным стеклом, и поспешно отвела взгляд. Когда-то расположенный там маленький сад составлял ее непреходящую радость и гордость. Ныне, лишенный внимания и заботы хозяйки, садик совсем захирел; иные растения стояли бурыми безжизненными скелетами, иные росли кое-как, в небрежении и беспорядке. «Вот не станет Ефрона, — попробовала она дать себе слово, — тогда-то я здесь опять все устрою как надо!»

Такая мысль, впрочем, тут же показалась ей самым подлым предательством. Ни дать ни взять она только и стремилась поскорее освободиться от умирающего, чтобы не мешал ей больше возиться в саду!…

— Все молчишь, — заметил Давад, и Роника словно очнулась. Она успела почти позабыть о нем, хоть он и вел ее под руку. Она хотела вежливо извиниться перед ним за невнимание, но тут он хрипло добавил: — Я вот припоминаю… когда умерла моя Дорилл… право же, ни у кого не было пищи для сплетен…-Они как раз подошли к просторной белой двери дома, и тут-то Давад удивил Ронику до глубины души: неожиданно повернувшись, он взял обе ее руки в свои: — Если я хоть что-нибудь смогу для тебя сделать… все что угодно… я серьезно, Роника, — все что угодно… ты уж дай мне знать, хорошо?

Руки у него были потные, влажные. И дыхание отдавало всеми пряностями, которыми был действительно с избытком приправлен его ужин. Роника знала, что перед ней — настоящий друг. Но в это мгновение она лишь со всей ясностью видела, во что может превратиться сама. Пока жила Дорилл, Давад был в Удачном среди первых. Могущественный, почтенный купец. Зажиточный, всегда отменно одетый. Любитель давать балы в своем обширном особняке. Заметный человек и в делах, и в городской жизни… А теперь его дом превратился в сущий склеп с анфиладами пыльных, давно не убиравшихся комнат, по которым шастали разболтанные, вороватые слуги. Роника и Ефрон были среди немногих, кто вспоминал про Давада, рассылая приглашения на званые обеды или балы. И вот вскорости не станет Ефрона… так не превратится ли она, как Давад, в жалкую тень былого благополучия? Она ведь, пожалуй, уже старовата для нового брака. Но и доживать свои дни, по-старушечьи ютясь в тихом уголке, еще не готова…

Ее охватил страх. И прорвался наружу очередной резкостью.

— Говоришь, Давад, все что угодно?… Что ж, можешь выплатить мои долги, помочь собрать на полях урожай, а заодно Альтии подыскать подходящего мужа…-Она с ужасом услышала слова, сорвавшиеся с языка, да и Давад буквально вытаращил глаза. Роника вытянула руки из его потных ладоней. — Прости, Давад, — с искренним раскаянием пробормотала она. — Не знаю, право, что это нашло на меня…

— Ничего, ничего, — прервал он ее извинения. — Все бывает… Я в свое время — можешь себе представить? — сжег портрет Дорилл… просто чтобы не видеть… не мог смотреть, и все. Когда у человека такое… бывает, мы произносим слова и совершаем поступки, которые… В общем, не переживай, Роника. И я действительно имел в виду — все что угодно. Я же твой друг. И я сам прикину, чем бы тебе помочь.

Давад повернулся и поспешил прочь. Прочь по белой каменной вымостке — туда, где был привязан его верховой конь. Роника стояла и смотрела, как он неуклюже залезает в седло. Он помахал ей рукой на прощание, и она шевельнула ладонью в ответ. Вот он тронул коня и поехал по дорожке… Скрылся за поворотом…

Тогда Роника подняла глаза на раскинувшийся перед нею Удачный. Кажется, в самый первый раз с тех пор, как разболелся Ефрон…

И увидела, как сильно изменился город.

Ее дом, как и особняки большинства старинных семейств, стоял на невысоком холме с видом на гавань. Внизу, сквозь кроны деревьев, виднелись мощеные улочки и белокаменные дома Удачного, а за ними — синева залива Купцов. Оттуда, где стояла Роника, не просматривался Большой Рынок, но, конечно же, он пребывал на своем месте и по обыкновению гудел и шумел. Роника знала это с той же определенностью, с которой ждала восхода солнца назавтра. Просторные, добротно вымощенные торговые ряды плавно изгибались вдоль берега, повторяя его подковообразную форму. Большой Рынок был распланирован старательнее, чем усадьба какого-нибудь вельможи. Тут и там — тенистые деревья, крохотные садики, а в тени — столы и скамейки, чтобы притомившийся покупатель мог сесть и передохнуть, а потом с новыми силами присмотреть себе еще что-нибудь. Сто двадцать лавок, каждая с широкой дверью и замечательными витринами, зазывали народ полюбоваться товарами со всех концов света. Полюбоваться и прицениться… День был солнечный, так что над каждой витриной наверняка растянуты яркие тенты — чтобы уморившийся на солнцепеке зевака невольно шагнул в манящую тень, а там, глядишь, и остановился возле витрины…

Роника украдкой улыбнулась. Мать и бабушка всегда с законной гордостью ей внушали, дескать, Удачный — не какой-нибудь захудалый городишко в глуши, кое-как приткнувшийся на этом зябком и заброшенном людьми берегу! Нет, это был город ничем не хуже прочих, достойная часть владений государя-сатрапа. Улицы в нем прямые и чистые, потому что помои выплескивают в специальные стоки, проложенные в переулках позади домов. И даже там время от времени наводят чистоту.

Если же покинуть Большой Рынок и, гуляя, постепенно удалиться даже от Малого, город тем не менее по-прежнему представал ухоженным и вполне цивилизованным. Белый камень домов так и лучился под солнцем. Лимонные и апельсиновые деревья наполняли воздух благоуханием пусть даже в здешних краях их выращивали в кадках, а на зиму уносили внутрь помещений. Удачный был настоящей жемчужиной Проклятых Берегов и далеко не последней драгоценностью в короне сатрапа.

По крайней мере, Ронике всю жизнь это внушали…

Она с горечью подумала, что теперь, наверное, никогда уже не узнает, правду ли говорили ей мать с бабушкой. Когда-то Ефрон обещал ей, что однажды они вместе совершат путешествие в Джамелию, в святую столицу, чтобы посетить священные рощи Са и даже блистательный дворец государя. Очередная мечта, рассыпавшаяся прахом…

Роника новым усилием воли отогнала темные мысли и вновь посмотрела на город. Все вроде бы выглядело как всегда. Еще несколько кораблей причалило в гавани… еще чуть больше стала толкотня на улицах… Но этого и следовало ожидать: Удачный рос. Он разрастался все время, сколько она себя помнила…

Перемены, почти не затронувшие старую часть города, поразили Ронику, когда она оглядела ближние холмы. Вот Кузнечный холм… что с ним стряслось? Его всегда покрывали рослые, раскидистые дубы… а теперь склон был голым, как колено. Роника испытала почти суеверный ужас. А после припомнила, что один из «новых купчиков» вроде как взял там земельный надел. И собирался приставить рабов рубить лес. Тогда она не обратила взимания: и пускай, мол, себе рубит, так от века и делали… Нет, оказывается, не так. Роника никогда еще не видала, чтобы лес сводили подчистую, оставляя на месте красавцев-дубов уродливую плешь. Солнце беспощадно палило ее, и даже издалека было видно, что мелкая зелень, привыкшая расти под пологом исполинов, начала вянуть и жухнуть…

И малоприятные перемены не ограничивались одним Кузнечным холмом — он просто более других бросался в глаза. Так, к востоку от него кто-то расчистил склон холма и начал возводить дом. Нет, тотчас поправилась Роника, не дом — здоровенный особнячище! Потрясали не только размеры будущего строения, но и количество людей, суетившихся на широкой площадке. Они кишели там, словно белые муравьи. Пока Роника смотрела, они успели поднять бревенчатый каркас одной из стен и закрепить его. Женщина посмотрела на запад. Там прорезала холмы новая дорога, прямая, точно стрела. Деревья не давали как следует ее разглядеть, но, без сомнения, дорога была широкой и отлично наезженной…

Ронике стало не по себе. Может статься, Давад был прав в гораздо большей степени, чем она себе представляла… Может, перемены, начавшиеся в Удачном, отнюдь не ограничивались притоком нового населения? А коли так, то единственным способом пережить нашествие «новых купчиков» вправду было подражание им. Делать как они, перенимать их ухватки… чтобы выстоять и победить…

Роника решительно повернулась спиной к Удачному и тем беспокоящим мыслям, которые он навевал. Сейчас у нее не было времени раздумывать о такого рода делах. Ей по горло хватало ее собственных несчастий и страхов. Пускай Удачный сам о себе позаботится.

А у нее умирал муж.