Робин Хобб
      Странствия убийцы
      (Сага о Видящих - 3)
      Пер. с англ. М. Юнгер
      Фитц Чивэл, королевский убийца, возвращается к жизни. Перед ним стоят две задачи - отомстить Регалу, ценой предательства захватившему власть в Шести Герцогствах, и отыскать Верити, законного наследника престола. Фитц отправляется в долгий и опасный путь в Горное Королевство.
      Пролог
      СТРАНСТВИЯ УБИЙЦЫ
      Каждое утро я просыпаюсь с пятнами чернил на руках. Порой я обнаруживаю, что сижу, уткнувшись лицом в стол с грудами бумаг и свитков. Когда мальчик-слуга входит с подносом, он иногда осмеливается упрекнуть меня за то, что я так и не лег в постель накануне. Но чаще он лишь молча смотрит мне в глаза. Я не пытаюсь объяснить ему, почему поступаю именно так. Это не та тайна, которая может быть ему открыта; он должен все понять сам.
      Теперь я знаю: у каждого человека должна быть цель в жизни. Но чтобы понять это, мне потребовались два десятка лет. И в этом плане я ничем не отличаюсь от других людей. Тем не менее урок, раз выученный, остался со мной навсегда. И теперь, когда у меня осталась лишь моя боль, я нашел себе цель, обратившись к делу, о котором давно просили и леди Пейшенс и писец Федврен. Я взялся за перо, пытаясь изложить связную историю Шести Герцогств, но обнаружил, что не могу подолгу сосредоточиваться на одной теме, и поэтому развлекаюсь маленькими отступлениями. Я пишу о моей теории магии, о политике, размышляю о других культурах. Когда боль усиливается и мои мысли начинают путаться, я работаю над переводами или делаю четкие копии старых документов. Я стараюсь занять свои руки и тем самым отвлечься от гнетущих мыслей.
      Моя работа служит мне, как составление карт некогда служило Верити. Когда человек поглощен важным делом, он забывает и тягу к наркотикам, и боль от того, что некогда пользовался ими. Он может погрузиться в работу и забыть о себе. Или, напротив, в его памяти всплывет множество воспоминаний о собственной жизни. Слишком часто я замечал, что вместо истории герцогств излагаю историю Фитца Чивэла. Потому что воспоминания оставляют меня наедине с тем, кем я когда-то был, и тем, кем я стал.
      Удивительно, сколько подробностей может вспомнить человек, глубоко погруженный в изложение каких-либо событий. Не все мои воспоминания причиняют боль. У меня было достаточно хороших друзей, и они оказались гораздо надежнее, чем я мог предположить. Я познал любовь и радость, которые испытывали силу моего духа точно так же, как боль и горести. И все же, я думаю, на мою долю выпало намного больше страданий, чем на долю других; немногие могут вспомнить собственную смерть в темнице или внутренность гроба, погребенного под снегом. Сознание уходит от деталей таких событий. Одно дело просто вспоминать, что Регал убил меня. Другое - сосредоточиваться на подробностях дней и ночей, в течение которых он морил меня голодом, а потом приказывал избивать до смерти. Когда я это вспоминаю, то, несмотря на все прошедшие годы, сердце мое леденеет. Я почти вижу глаза человека и слышу звук, с которым его кулак сломал мой нос. Во сне я все еще возвращаюсь в темницу и снова сражаюсь за то, чтобы остаться па ногах, стараюсь не думать о том, что хочу сделать последнюю попытку убить Регала. Я снова ощущаю его удар, рассекший распухшую кожу и оставивший на моем лице шрам, который я ношу до сих пор.
      Я никогда не прощу себе того триумфа, который подарил ему, приняв смертельный яд.
      Но самую сильную боль причиняют мне воспоминания о тех, кого я потерял навсегда. Когда Регал убил меня, я умер. Никто больше не знал меня как Фитца Чивэла, я никогда не восстанавливал связей с людьми из Баккипа, которые знали меня с шестилетнего возраста. Я никогда больше не посещал замок Баккип, не прислуживал леди Пейшенс и не сидел на камнях очага у ног Чейда. Ниточки жизней, переплетенные некогда с моими, были для меня разорваны. Некоторые из близких мне людей умерли, некоторые женились; рождались и взрослели дети - но ничего из этого я не видел. Хотя прошло много лет и я уже не тот здоровый молодой человек, каким был раньше, многие из моих прежних друзей живы. Иногда мне все еще хочется посмотреть на них и коснуться их рук, чтобы избавиться от многолетнего одиночества.
      Я не могу.
      Все эти годы их жизни потеряны для меня, так же как и все будущие. Я потерял их в тот период - немногим больше месяца, но показавшийся мне бесконечным, - когда был заключен в темнице, а потом в гробу. Мой король умер у меня на руках, но я не видел, как он был похоронен. Я не присутствовал на совете после моей смерти, на котором меня признали виновным в использовании магии Уита и заслуживающим той участи, которая меня постигла. Пейшенс пришла к Регалу и потребовала, чтобы он отдал ей мое тело. Жена моего отца, некогда так потрясенная тем, что он зачал бастарда до их свадьбы, забрала меня из подвала. Ее руки омыли мое тело для погребения и завернули его в саван. Странно, но эксцентричная леди Пейшенс так бережно перевязала мои раны, как будто я все еще был жив. Она распорядилась вырыть мне могилу и проследила за тем, как в нее опустили гроб. Она и Лежи, ее служанка, оплакивали меня, когда все остальные - кто из страха, кто из отвращения к моему преступлению - меня покинули.
      Тем не менее она ничего не узнала о том, как Баррич и Чейд, мой учитель-убийца, несколькими ночами позже пришли к месту погребения, разрыли снег и сбили комья земли с крышки моего гроба. Один лишь Чейд видел, как Баррич вытащил мое тело, а потом использовал магию Уита и вызвал волка, которому было доверено хранить мою душу. Они вырвали ее у волка и заточили назад, в мое разбитое тело, которое она покинула, когда я умер. Они снова вернули мне человеческий облик, заставив вспомнить, что значит иметь короля и быть связанным клятвой. До сего дня я не знаю, благодарен ли им за это. Может быть, как считает шут, у них не было выбора. Может быть, нельзя говорить ни о благодарности, ни об упреках, а только о могущественных силах, от которых всецело зависят наши судьбы.
      1
      РОЖДЕНИЕ В МОГИЛЕ
      В Чалси держат рабов. В этой стране они выполняют тяжелую работу. Это шахтеры, рабочие на мехах, гребцы на галерах, мусорщики, пахари и проститутки. Как ни странно, рабы также нянчат и учат детей, готовят обеды и великолепно строят корабли. Своей высокой цивилизацией - от великих библиотек Джепа до легендарных фонтанов и купален Суньона - Чалси обязана своим рабам.
      Торговцы Бингтауна являются главным источником пополнения их рядов. В свое время рабами становились захваченные на войне пленники, и до сих пор в Чалси официально утверждают, что это так. Однако в последние годы войны уже не могли обеспечить нужное количество образованных рабов. Поэтому торговцам живым товаром приходилось изыскивать другие способы их приобретения, в связи с чем часто упоминается буйное пиратство на Торговых островах. Впрочем, рабовладельцы в Чалси не очень интересуются тем, откуда рабы поступают, лишь бы они были здоровы.
      Рабство так никогда и не смогло привиться в Шести Герцогствах. По закону человек, совершивший преступление, должен был служить тому, кому нанес ущерб, но обязательно существовал срок наказания, и на такого человека всегда смотрели всего лишь как на искупающего свою вину. Если преступление было слишком ужасным, чтобы его можно было искупить работой, виновный расплачивается своей жизнью. Никто никогда не становится рабом в Шести Герцогствах, и наши законы не поддерживают системы рабства. По этой причине многие рабы из Чалси, которые тем или иным путем освобождаются от своих владельцев, часто ищут прибежища в Шести Герцогствах.
      Они приносят с собой традиции и фольклор своей далекой родины. Одна такая история, которую я запомнил, рассказывает о девушке Веччи - или, как мы говорим, владеющей Уитом. Она хотела оставить дом своих родителей, чтобы последовать за человеком, которого любила, и стать его женой. Но родители сочли, что он недостоин ее руки, и отказались дать дочери разрешение на брак. Они не позволили ей уйти, и она была слишком послушным ребенком, чтобы не подчиниться им. Но, кроме того, она была слишком пылкой женщиной, чтобы жить без своего возлюбленного. Она слегла и вскоре умерла от горя. Родители похоронили ее, рыдая и упрекая себя за то, что не позволили ей последовать велению своего сердца. Но втайне от них она была связана Уитом с медведицей. И когда девушка умерла, медведица взяла под свою охрану ее дух, чтобы он не покинул этот мир. Через три ночи после того, как девушку похоронили, медведица раскопала могилу и вернула дух девушки в ее тело. Девушка восстала из гроба другим человеком, не имеющим никакого долга перед своими родителями. Так что она оставила разбитый гроб и ушла искать своего возлюбленного. У этой истории грустный конец, потому что, пробыв несколько дней после смерти медведицей, девушка так и не смогла снова стать человеком и ее возлюбленный отказался от нее.
      Но у Баррича не было другого способа освободить меня из тюрьмы принца Регала. Зная о моей связи Уитом с Ночным Волком, он заставил меня принять яд.
      Комната была слишком жаркой. И слишком маленькой. Я тяжело и часто дышал, но это не приносило облегчения. Встав из-за стола, я подошел к ведру с водой в углу, снял крышку и напился. Сердце Стаи поднял глаза и оскалился:
      - Пользуйся чашкой, Фитц.
      Я не сводил с него глаз. Вода бежала по моему подбородку.
      - Вытри лицо. - Сердце Стаи посмотрел на собственные руки. На них был жир. Он втирал этот жир в какие-то полоски.
      Я принюхался и облизал губы:
      - Я голоден.
      - Сядь и закончи свою работу. Тогда мы поедим.
      Я попытался вспомнить, чего он хочет от меня. Он показал рукой на стол, и я вспомнил. Много кожаных полосок на моем конце стола. Я вернулся и сел на твердый стул.
      - Я голоден сейчас, - объяснил я ему. Он посмотрел на меня, и хотя он не показал зубов, это все равно был оскал. Сердце Стаи умеет скалиться глазами. Я вздохнул. Жир у него на руках пах очень хорошо. Я сглотнул, потом посмотрел на кожаные полоски и кусочки металла, лежавшие на столе передо мной. Я не знал, что с ними делать. Сердце Стаи положил свои полоски и вытер руки тряпкой. Он подошел и остановился рядом со мной, так что я должен был повернуться, чтобы видеть его.
      - Вот, - сказал он, коснувшись кожи передо мной. - Ты чинил это здесь. - Он стоял надо мной, пока я не взял кожу. Я нагнулся и понюхал ее, а он ударил меня по плечу. - Не делай этого!
      Мои губы приподнялись, но я не оскалился. Если на него скалиться, он делается очень-очень сердитым. Некоторое время я держал полоски. Потом получилось так, как будто мои руки вспомнили что-то, чего уже не помнило мое сознание. Я смотрел, как мои пальцы работают с кожей. Когда дело было сделано, я поднял сбрую и сильно потянул, чтобы показать, что она выдержит, даже если лошадь откинет голову.
      - Но здесь нет лошади, - вспомнил я. - Лошадей больше нет.
      Брат.
      Я иду. Я встал со стула и пошел к двери.
      - Вернись и сядь, - сказал Сердце Стаи.
      Ночной Волк ждет, сказал я ему. Потом я подумал, что он не может меня слышать. То есть он смог бы, если бы попробовал, но он не хотел пробовать. Я знал, что, если я снова заговорю с ним так, он толкнет меня. Он не разрешает мне общаться таким образом с Ночным Волком. Он даже толкает Ночного Волка, если тот слишком много разговаривает со мной. Это кажется очень странным.
      - Ночной Волк ждет, - сказал я ему вслух.
      - Я знаю.
      - Сейчас хорошее время для охоты.
      - И еще лучшее время, чтобы оставаться здесь. У меня есть для тебя еда.
      - Мы с Ночным Волком можем найти свежее мясо. - Я проглотил слюну, подумав об этом. Разорванный кролик, все еще дымящийся зимней ночью, вот чего я хотел.
      - Ночному Волку придется охотиться одному этой ночью, - сказал мне Сердце Стаи. Он подошел к окну и чуть-чуть приоткрыл ставни. Холодный воздух ворвался внутрь. Я чуял Ночного Волка, а еще дальше снежную кошку. Ночной Волк заскулил. - Уходи! - приказал ему Сердце Стаи. - Уходи сейчас же, иди охотиться. У меня здесь не хватит еды для тебя.
      Ночной Волк скрылся в тень, подальше от света, который падал из окна. Но он не отошел далеко. Он ждал меня, но я знал, что он не станет ждать долго. Как и я, он сейчас был голоден.
      Сердце Стаи подошел к огню, от которого в комнате было слишком жарко. Там стоял котел, и Сердце Стаи отодвинул его от огня и снял крышку. Оттуда вырвался пар, а вместе с ним запахи. Зерно и корни, и немного мяса, совсем вываренного. Но я был так голоден, что принюхался и начал скулить. Сердце Стаи снова оскалился глазами, поэтому я вернулся на твердый стул, сел и стал ждать.
      Ожидание заняло очень много времени. Сначала он убрал со стола всю кожу и повесил ее на крюк. Потом унес горшок с жиром и принес горячий котелок. Затем поставил две миски и две чашки и наполнил чашки водой. Он положил на стол нож и две ложки. После этого достал из буфета хлеб и маленький горшок с джемом. Он поставил передо мной миску с рагу, но я знал, что не могу прикоснуться к нему. Я не должен был есть, пока он не отрежет кусок хлеба и не даст мне. Я мог держать хлеб, но не мог откусить его, пока Сердце Стаи тоже не усядется за стол со своим хлебом и рагу.
      - Возьми ложку, - напомнил он мне. Потом он медленно опустился на стул, прямо напротив меня.
      Я держал ложку и хлеб и ждал, ждал, ждал, не отводя от него глаз, но не мог удержаться, чтобы не шевелить ртом. Это рассердило его. Я тут же закрыл рот. Наконец он сказал:
      - Теперь мы будем есть.
      Но ожидание на этом не закончилось. Мне было позволено откусить один раз. Это надо было разжевать и проглотить, прежде чем я возьму еще, а иначе он ударил бы меня, и я мог подцепить ровно столько рагу, сколько помещалось в ложке. Я поднял чашку и попил из нее. Он улыбнулся мне:
      - Хорошо, Фитц. Хороший мальчик.
      Я улыбнулся в ответ, но потом откусил слишком большой кусок хлеба, и он нахмурился. Я старался жевать медленно, но был очень голоден, а еда стояла прямо передо мной, и я не понимал, почему он не может позволить мне просто быстро проглотить ее. Я ел очень долго. Он нарочно сделал рагу чересчур горячим, чтобы я обжег рот, если возьму слишком много. Некоторое время я думал об этом. Потом сказал:
      - Ты нарочно сделал еду слишком горячей, чтобы я обжегся, если буду есть быстро.
      Он снова медленно улыбнулся и кивнул мне. Я все равно закончил есть раньше него. Я должен был сидеть на твердом стуле, пока он не доест.
      - Что ж, Фитц, - произнес он наконец, - неплохой денек выдался, а, мальчик?
      Я смотрел на него.
      - Скажи что-нибудь в ответ, - предложил он мне.
      - Что? - спросил я.
      - Что угодно.
      - Что угодно.
      Он сердито посмотрел на меня, и мне захотелось оскалиться, потому что я сделал то, что он велел. Через некоторое время он встал, достал бутылку, потом налил что-то в свою чашку и протянул ее мне.
      - Хочешь немного?
      Я отпрянул. Даже запах этого напитка жег мои ноздри.
      - Отвечай, - напомнил он.
      - Нет. Это плохая вода.
      - Нет. Это плохой бренди. Черносмородиновый бренди, очень дешевый. Я терпеть его не мог, а ты любил.
      Я фыркнул:
      - Мы никогда не любили его.
      Он поставил бутылку и чашку на стол, встал, пошел к окну и снова открыл его:
      - Иди охотиться, я сказал!
      Я почувствовал, как Ночной Волк подпрыгнул и убежал. Ночной Волк боится Сердца Стаи, так же как и я. Один раз я напал на Сердце Стаи. Я долго болел, но потом поправился и хотел пойти на охоту, а он не пускал меня. Он стоял перед дверью, и я прыгнул на него. Удар его кулака сбил меня с ног. Он не сильнее меня, но злее и умнее. И знает много способов, как заставить подчиниться себе, и большинство из них болезненные. Я лежал на спине, а мое горло было открыто его зубам долгое, долгое время. Каждый раз, когда я шевелился, он бил меня. Ночной Волк рычал снаружи, но не слишком близко к двери и не пытался проникнуть внутрь. Когда я заскулил, прося пощады, Сердце Стаи ударил меня снова.
      - Молчи! - приказал он. Когда я замолчал, он сказал мне: - Ты младше. Я старше и знаю больше. Я дерусь лучше тебя и охочусь лучше тебя. Я во всем выше тебя. Ты будешь делать все, что я захочу, все, что я тебе прикажу. Ты понимаешь это?
      Да, сказал я ему. Да, да. Это стая. Я понимаю, я понимаю.
      Но он снова ударил меня и держал на полу, показывая зубы, пока я не сказал ему вслух:
      - Да. Я понимаю.
      Когда Сердце Стаи вернулся к столу, он налил бренди в мою чашку и поставил ее перед моим носом. Я фыркнул.
      - Попробуй это, - убеждал он меня, - хоть чуть-чуть. Раньше тебе нравилось. Ты пил это в городе, когда был моложе и не должен был ходить в таверны без меня. А потом жевал мяту и думал, я не узнаю, что ты делал.
      Я покачал головой:
      - Я бы не сделал того, чего ты мне не велел. Я понимал.
      Он издал звук, как будто подавился, и чихнул.
      - О, раньше ты очень часто делал то, чего я тебе не велел. Очень часто.
      Я снова покачал головой:
      - Не помню.
      - Пока нет. Но вспомнишь. - Он снова указал на бренди. - Попробуй. Самую малость. Это может тебе понравиться.
      И поскольку он велел мне, я попробовал. Бренди обжег мой рот и нос, и я долго не мог избавиться от его вкуса. Я вылил то, что оставалось в чашке.
      - Что ж... То-то Пейшенс была бы довольна! - Вот все, что он сказал. А потом он заставил меня взять тряпку и убрать то, что я разлил, вымыть тарелки и вытереть их досуха.
      Иногда я дрожал и летел вниз. Причины этому не было. Сердце Стаи пытался удержать меня. Иногда эта дрожь заставляла меня заснуть, а когда я просыпался, у меня все болело, и грудь и спина. Иногда я прикусывал язык. Мне это не нравилось, и это пугало Ночного Волка.
      А иногда с Ночным Волком и со мной бывал кто-то еще. Он вторгался в наши мысли. Очень, очень маленький, но он был с нами, и мне это не нравилось. Я никогда не хотел быть ни с кем, кроме Ночного Волка. Он знал это и старался стать таким крошечным, что большую часть времени я его не замечал.
      Позже пришел человек.
      - Идет человек, - сказал я Сердцу Стаи. Огонь почти погас, и мы сидели в полумраке. За окном тоже было темно, и лучшее время для охоты уже миновало. Скоро Сердце Стаи заставит нас спать.
      Он не ответил мне, быстро, бесшумно встал и взял большой нож, который всегда лежал на столе. Сделав мне знак отойти в угол с его дороги, он подошел к двери и стал ждать. Я слышал, как снаружи человек идет по снегу. Потом я почуял его.
      - Это Седой, - сказал я, - Чейд.
      Тогда он очень быстро открыл дверь, и Седой вошел. Я чихнул от его запахов. Порошок из сухих листьев, вот чем он всегда пах, и разными дымами. Седой был худым и старым, но Сердце Стаи всегда вел себя с ним так, как будто Чейд был выше рангом. Сердце Стаи подкинул в огонь дров, и в комнате сразу стало светлее и жарче. Седой откинул капюшон и некоторое время смотрел на меня своими светлыми глазами, как будто чего-то ждал. Потом он заговорил с Сердцем Стаи:
      - Как он? Лучше?
      Сердце Стаи пошевелил плечами:
      - Когда он унюхал вас, то назвал ваше имя. Целую неделю не было припадков, а три дня назад он занимался починкой сбруи. И хорошо поработал.
      - Не пытается больше жевать кожу?
      - Нет. По крайней мере, когда я слежу за ним. Кроме того, это работа, которую он знает очень хорошо, и она может пробудить в нем какие-нибудь воспоминания. - Сердце Стаи коротко хохотнул. - На худой конец, починкой сбруи можно неплохо заработать.
      Седой подошел к огню и протянул к нему руки, которые были все в пятнах. Сердце Стаи достал свою бутылку, и они налили бренди в чашки. Он заставил меня держать чашку с бренди, но не приказывал пробовать его. Они говорили долго-долго о вещах, которые не имели никакого отношения к еде, сну или охоте. Седой слышал что-то о некой женщине. Это может быть решающей, объединяющей точкой для герцогств. Сердце Стаи сказал:
      - Не буду говорить об этом в присутствии Фитца. Я обещал.
      Седой спросил его, неужели он думает, что я понимаю. А Сердце Стаи ответил, что это неважно, он дал слово. Я хотел спать, но они заставили меня сидеть с ними. Когда старик собрался уходить, Сердце Стаи сказал:
      - Для вас очень опасно приходить сюда. И такой долгий путь! Вы сможете добраться до дома?
      Седой улыбнулся:
      - У меня есть свои пути, Баррич.
      Я тоже улыбнулся, вспомнив, что он всегда гордился своими тайнами.
      В один прекрасный день Сердце Стаи ушел и оставил меня одного. Он не стал привязывать меня, а только сказал:
      - Здесь немного овса. Если захочешь есть, пока меня не будет, тебе придется вспомнить, как его приготовить. Если ты выйдешь, даже если ты только откроешь дверь или окно, я узнаю об этом. И убью тебя. Ты понял?
      - Да. - Похоже, он очень сердится на меня, но я не мог вспомнить, чтобы я делал что-то такое, чего он не велел. Он открыл ящик и достал из него вещи. По большей части это были металлические кружки. Монеты. Одну вещь я помнил. Она была блестящая и изогнутая, как месяц. И она пахла кровью, когда досталась мне. Я сражался за нее с другим, но не помню, что хотел ее получить. Тем не менее я сражался и победил. Теперь она мне не нужна. Он поднял ее, чтобы посмотреть, потом положил в кошелек. Мне было все равно, когда он ее унес.
      Я очень-очень проголодался, пока его не было. Когда он вернулся, мой нос почуял незнакомый запах. Запах женщины. Несильный, смешанный с запахами луга. Но это был приятный запах, и от него чего-то хотелось - чего-то, что не было едой, водой или охотой. Я подошел к нему и принюхался, но он этого не заметил. Он сварил кашу, и мы поели. А потом он сидел у огня и был очень, очень грустный. Я достал бутылку с бренди и принес ее вместе с чашкой. Он взял их у меня, но не улыбнулся.
      - Может быть, завтра я научу тебя прислуживать, - сказал он, - может быть, хоть этому ты научишься.
      После этого он выпил весь бренди из бутылки и открыл вторую, а я сидел и смотрел на него. Когда он лег спать, я взял его плащ с остатками запаха, положил его на пол и лег, и нюхал, пока не заснул.
      Мне привиделся сон, но в нем не было смысла. Снилась женщина, которая пахла, как плащ Баррича, и я не хотел, чтобы она уходила. Это была моя женщина, но когда она ушла, я за ней не побежал. Больше я ничего не смог вспомнить. Вспоминать так же плохо, как быть голодным или хотеть пить.
      Он держал меня в комнате долгое, долгое время, и все, чего я хотел, это выйти. Но потом шел дождь, очень сильный, такой сильный, что почти весь снег растаял. Внезапно мне показалось, что я не хочу выходить.
      - Баррич, - сказал я, и он быстро посмотрел на меня. Я подумал, что он собирается меня укусить, так быстро он повернулся. Я постарался не съежиться, потому что он иногда сердился, когда я сжимался в комок.
      - Что, Фитц? - спросил он, и его голос был ласковым.
      - Я хочу есть. Сейчас.
      Он дал мне мяса, вареного, но это был большой кусок. Я ел его с жадностью, а он смотрел на меня, но не прикрикнул и не стукнул меня на этот раз.
      Под бородой мое лицо чесалось. В конце концов я пошел, встал перед Барричем и начал скрести лицо перед ним.
      - Мне это не нравится, - сказал я ему. Он выглядел удивленным, но дал мне горячую воду, мыло и острый нож, потом протянул круглое стекло с человеком внутри. Я смотрел туда очень долго и задрожал. Его глаза были как у Баррича, только еще темнее. Не волчьи глаза. Его шкура была тоже как у Баррича, но на подбородке торчали неровные и грубые волосы. Я потрогал свою бороду и увидел свои пальцы на лице этого человека. Это было странно.
      - Брейся, но будь осторожен, - предупредил Баррич. Я не мог вспомнить, как это делается. Запах мыла, горячая вода на моем лице. Но острое-острое лезвие оставляло маленькие порезы, которые жгли кожу и кровоточили. Я посмотрел на человека в круглом стекле и вдруг подумал: "Фитц. Почти как Фитц".
      - У меня идет кровь, - сообщил я Барричу. Он засмеялся:
      - У тебя всегда шла кровь после бритья. Ты всегда слишком спешил. - Он отобрал у меня нож. - Сиди тихо, - сказал он мне. - Ты пропустил некоторые места.
      Я сидел очень тихо, и он не порезал меня. Было трудно сидеть неподвижно, когда он подошел ко мне так близко. Закончив, он приподнял мой подбородок и пристально посмотрел на меня.
      - Фитц? - сказал он и улыбнулся, но потом улыбка погасла, потому что я просто смотрел на него. Он дал мне щетку.
      - Тут нету лошади, чтобы чистить, - удивился я. Он казался почти довольным.
      - Причешись, - сказал он и взъерошил мои волосы. Он заставил меня приглаживать их, пока они не легли ровно. В некоторых местах к моей голове было больно прикоснуться. Баррич нахмурился, когда увидел, что я вздрагиваю. Он забрал щетку и заставил меня стоять смирно, пока смотрел и ощупывал мою голову.
      - Ублюдок! - выругался он и, когда я сжался, добавил: - Не ты. - Он молча покачал головой и потрепал меня по плечу - Боль уйдет со временем. Он показал мне, как зачесать волосы назад, и завязал их кожаной бечевкой. Они уже были достаточно длинные. - Так-то лучше, - сказал он. - Теперь ты стал похож на человека.
      Я проснулся, извиваясь и взвизгивая. Он подошел ко мне:
      - Что случилось, Фитц? С тобой все в порядке?
      - Он забрал меня у моей матери! - плакал я. - Он забрал меня у нее! Я был слишком молод, чтобы уходить от нее.
      - Я знаю, знаю, но это было давно. Теперь ты здесь и в безопасности. Он казался почти испуганным.
      - Он пустил дым в логово, - продолжал я, - убил мою мать и братьев и взял их шкуры.
      Лицо его изменилось, и голос больше не был добрым:
      - Нет, Фитц, это была не твоя мать. Это был сон волка. Ночного Волка. Это могло случиться с Ночным Волком. Но не с тобой.
      - Нет, случилось! - Я рассердился. - Случилось! И я чувствовал то же самое. То же самое!
      Я слез с кровати и стал ходить по комнате, и ходил долго, долго, пока наконец не успокоился. Баррич сидел и смотрел на меня и выпил невероятное количество бренди.
      Однажды весной я стоял и смотрел в окно. Мир казался ожившим и новым. Я потянулся и услышал, как мои кости щелкают.
      - Хорошее утро, чтобы прокатиться верхом. - Я повернулся и посмотрел на Баррича, который мешал кашу в котле над огнем. Он подошел и встал рядом со мной.
      - В горах все еще зима, - промолвил он тихо. - Интересно, добралась ли Кетриккен до дома?
      - Если нет, это не вина Суути, - заметил я. И вдруг внутри меня что-то перевернулось, и мне стало так больно, что я не мог отдышаться. Я пытался понять, что же это, но оно убегало от меня, и я не мог догнать его, но знал, что должен за этим охотиться. Это было все равно что охотиться на медведя. Когда я подошел к этому ближе, оно пошло мне навстречу и попыталось причинить мне боль, но что-то заставляло меня идти. Я глубоко вздохнул и оттолкнул это и еще раз вздохнул. Баррич рядом со мной не двигался и молчал. Он ждал.
      Брат, ты волк. Вернись, беги от этого, оно причинит тебе боль, предупредил Ночной Волк.
      Я отпрыгнул.
      Тогда Баррич стал топать по комнате и сыпать проклятиями. Каша сгорела. Нам все равно пришлось съесть ее. Ничего другого не было.
      Баррич без конца приставал ко мне.
      - Ты помнишь? - то и дело спрашивал он. Он не оставлял меня в покое, называя мне имена и пытаясь заставить сказать, кто это такие. Иногда я кое-что знал.
      - Женщина, - сообщил я ему, когда он назвал Пейшенс - Женщина в комнате с травой.
      Я старался, но он все равно сердился на меня. Если я спал по ночам, то видел сны. Сны о дрожащем свете на каменной стене и о глазах в маленьком окне. Эти сны давили на меня и не давали дышать. Если мне удавалось набрать в грудь достаточно воздуха, чтобы закричать, я просыпался. Иногда для этого нужно было много времени. Баррич тоже просыпался и хватал со стола большой нож.
      - В чем дело? В чем дело? - спрашивал он, но я не мог ему рассказать.
      Безопаснее было спать днем, снаружи, вдыхая запах травы и земли. Тогда сны о каменных стенах не приходили. Вместо этого приходила женщина, которая нежно прижималась ко мне. Она пахла так же, как полевые цветы, а на губах у нее был вкус меда. Боль от этих снов приходила, когда я просыпался, зная, что она исчезла навеки, что другой забрал ее у меня. По ночам я сидел и смотрел в огонь. Я пытался не думать о холодных каменных стенах, о плачущих темных глазах и о сладости губ, которую унесли горькие слова. Я не спал. Я не смел даже лечь. Баррич не заставлял меня.
      Однажды вернулся Чейд. Он отрастил длинную бороду и носил шляпу с широкими полями, как у бродяг, но я все равно узнал его. Баррича не было дома, когда он появился, но я впустил его. Я не знал, почему он пришел.
      - Хотите бренди? - спросил я, думая, что, возможно, он для этого пришел. Он пристально посмотрел на меня и почти улыбнулся.
      - Фитц? - сказал он и заглянул мне в лицо. - Как поживаешь?
      Я не знал ответа на этот вопрос и поэтому только смотрел на него. Через некоторое время он поставил чайник и развязал свой сверток. Там были чай со специями, немного сыра и копченой рыбы. Он взял наши пакеты с травами и положил их на стол, потом вынул кожаный кошелек, в котором лежал большой желтый кристалл величиной с его ладонь. На дне пакета была большая мелкая миска, покрытая изнутри синей глазурью. Он поставил ее на стол и наполнял чистой водой, когда вернулся Баррич. Я понял, что Баррич ходил на рыбалку. Он принес веревочку с шестью маленькими рыбками. Это была речная рыба, не морская. Рыбешки были скользкими и блестящими, и он уже выпотрошил их.
      - Ты оставляешь его одного? - спросил Чейд Баррича, после того как они поприветствовали друг друга.
      - Приходится. Надо где-то брать еду.
      - Так что ты доверяешь ему теперь?
      Баррич отвел глаза:
      - Я выдрессировал уйму животных. Заставить кого-то выполнять приказы это совсем не то же самое, что научить доверять человеку.
      Баррич поджарил рыбу, и мы стали есть. Еще у нас был сыр и чай. Потом я мыл тарелки и сковородку, а они сидели и разговаривали.
      - Я хочу попробовать травы, - сказал Чейд Барричу, - или воду, или кристалл. Что-нибудь. Что угодно. Я начинаю думать, что на самом деле он... не в себе.
      - Это не так, - тихо заверил его Баррич. - Дайте ему время. Я не думаю, что травы помогут ему. До того, как он... переменился, он стал слишком увлекаться травами. После них он всегда был или болен, или слишком уж заряжен энергией. Если он не предавался отчаянию, то был совершенно изможден битвой или своими обязанностями человека короля или приближенного принца Верити. А потом, вместо того чтобы отдыхать, он пил эльфовую кору. Он совсем забыл, что можно просто расслабиться и дать своему организму восстановиться. В эту последнюю ночь вы дали ему семена карриса, правда ведь? Фоксглов говорила, что никогда не видела ничего подобного. Я думаю, больше людей могли бы прийти ему на помощь, если бы не были так напуганы тем, как он себя ведет. Бедный Блейд решил, что мальчик спятил. Он так и не простил себя за то, что повалил его. Эх, если бы он узнал, что мальчик на самом деле жив!
      - Не было времени выбирать и раздумывать. Я дал ему то, что было под рукой. И не предполагал, что он взбесится от семян карриса.
      - Вы могли отказать ему, - тихо сказал Баррич.
      - Это бы его не остановило. Он все равно пошел бы, в полном изнеможении, и его бы немедленно убили.
      Я подошел и сел у очага. Баррич не следил за мной. Я лег, перекатился на спину и потянулся. Это было приятно. Я закрыл глаза и почувствовал на своей спине тепло очага.
      - Встань и сядь на табуретку, Фитц, - сказал Баррич. Я вздохнул, но подчинился. Баррич возобновил разговор:
      - Его нужно постоянно подогревать, как на медленном огне. Ему нужно время, чтобы сделать это самому. Он вспоминает. Иногда. А потом отгоняет это. Не думаю, что он хочет вспоминать, Чейд, что на самом деле хочет снова стать Фитцем Чивэлом. Может быть, ему нравилось быть волком. Возможно, так сильно, что он никогда больше к нам не вернется.
      - Он должен вернуться, - тихо сказал Чейд. - Мы нуждаемся в нем.
      Баррич выпрямился. Его ноги лежали на связке хвороста, но теперь он поставил их на пол и наклонился к Чейду:
      - Вы получили известие?
      - Не я. Пейшенс, надо полагать. Иногда это очень противно - быть крысой за стеной.
      - Так что вы слышали?
      - Только Пейшенс и Лейси, которые говорили о шерсти.
      - И что из того?
      - Им нужна была шерсть, чтобы соткать очень мягкую ткань - для новорожденного или совсем маленького ребенка. "Он родится в конце жатвы, но сейчас в горах начало зимы, так что пусть она будет плотной", - сказала Пейшенс. Возможно, речь шла о ребенке Кетриккен.
      Баррич казался ошеломленным:
      - Пейшенс знает о Кетриккен?
      Чейд рассмеялся:
      - Понятия не имею. Кто может сказать, что знают женщины? Пейшенс изменилась в последнее время. Она прибрала к рукам баккипскую гвардию, и лорд Брайт даже ничего не заметил. Наверное, нам следовало поставить ее в известность о нашем плане с самого начала. А может быть, и нет.
      - Для меня это могло бы быть легче. - Баррич не отрывал взгляда от огня. Чейд покачал головой:
      - Мне очень жаль. Она должна была верить, что ты отказался от Фитца, потому что он использовал Уит. Регал мог бы что-нибудь заподозрить, если бы ты пришел за телом Чивэла. Регал должен был считать, что она единственный человек, которому хотелось его похоронить.
      - Теперь она ненавидит меня. Она говорит, что я не имею представления ни о преданности, ни о мужестве. - Баррич говорил, глядя на свои руки. Голос его напрягся. - Я знаю, что она перестала любить меня много лет назад, когда отдала свое сердце Чивэлу. Это я принял. Он был достоин ее. А я отошел в сторону с самого начала. И я смог смириться с тем, что она меня не любит, потому что чувствовал ее уважение ко мне как к мужчине. Теперь она презирает меня. Я... - Он покачал головой, затем крепко зажмурился. Мгновение все молчали. Потом Баррич медленно выпрямился и повернулся к Чейду. Его голос был спокойным, когда он спросил: - Итак, вы думаете, Пейшенс знает, что Кетриккен добралась до гор?
      - Это бы меня не удивило. Официального сообщения, разумеется, не было. Регал послал весть королю Эйоду и потребовал сообщить, там ли Кетриккен, но Эйод ответил только, что она была королевой Шести Герцогств и ее действия никак не касаются Горного Королевства. Регал был настолько рассержен этим, что распорядился полностью прекратить торговлю с горами. Но Пейшенс, по-видимому, многое знает о том, что происходит за пределами замка. Возможно, она слышала и о том, что случилось в Горном Королевстве. Что до меня, то я очень хотел бы знать, как она собирается отправить в Джампи одеяльце. Это долгий и тяжелый путь.
      Баррич долго молчал. Потом он сказал:
      - Мне следовало бы найти способ пойти с Кетриккен и шутом. Но у меня было только две лошади, и запасов хватило бы только для двоих. Я не мог достать больше. Вот и вышло, что они пошли одни. - Он посмотрел в огонь, потом спросил: - Кто-нибудь слышал о будущем короле Верити?
      Чейд медленно покачал головой.
      - О короле Верити, - мягко напомнил он Барричу. - Если бы он был здесь! - Чейд смотрел вдаль. - Если бы все было в порядке, думаю, он был бы уже здесь, - тихо сказал старик. - Еще несколько таких мягких дней, как этот, и во всех бухтах будут стоять красные корабли. Я больше не верю в то, что Верити вернется.
      - Тогда Регал истинный король, - кисло проговорил Баррич, - по крайней мере до тех пор, пока не родится и не подрастет ребенок Кетриккен. И не за горами гражданская война, если он потребует корону. Если только к тому времени еще останутся Шесть Герцогств, которыми можно будет править. Верити. Лучше бы он не ходил на поиски Элдерлингов. Тогда у нас была бы хоть какая-то защита от пиратов. А теперь, когда Верити нет, а весна вот-вот придет, между нами и красными кораблями нет ничего...
      Верити. Я содрогнулся от холода. И отогнал этот холод. Он вернулся, но я снова прогнал его. Я не подпускал его к себе. Через несколько мгновений я глубоко вздохнул.
      - ...Значит, только вода? - спросил Чейд Баррича, и я понял, что они разговаривали, а я не слушал. Баррич пожал плечами:
      - Чему это повредит? Вообще-то, он когда-нибудь видел что-то в воде?
      - Я никогда не испытывал его. Но подозревал, что он мог бы, если бы попробовал. Он владеет Уитом и Скиллом. Наверное, может и гадать?
      - Если человек может делать что-то, это вовсе не значит, что он будет это делать.
      Некоторое время они смотрели друг на друга. Потом Чейд пожал плечами:
      - Возможно, мое ремесло не позволяет мне быть таким разборчивым, как ты, - проговорил он напряженным голосом.
      Через мгновение Баррич сказал:
      - Прошу прощения, сир. Все мы служили нашему королю в меру своих способностей.
      Чейд кивнул. Потом он улыбнулся и убрал со стола все, кроме миски с водой и нескольких свечей.
      - Иди сюда, - тихо сказал он мне, и я вернулся к столу. Он посадил меня в свое кресло и поставил передо мной миску. - Посмотри на воду и расскажи мне, что увидишь.
      Я видел воду в миске. Я видел голубое дно. Ни один из моих ответов не сделал его счастливым. Он просил меня посмотреть еще раз, но я видел те же самые вещи. Он несколько раз передвигал свечи и каждый раз просил посмотреть еще. Наконец он сказал Барричу:
      - Что ж, теперь, по крайней мере, он отвечает, когда с ним разговариваешь.
      Баррич кивнул, но выглядел разочарованным.
      - Да. Может быть, со временем, - сказал он.
      Я понял, что они закончили со мной, и расслабился.
      Чейд спросил, можно ли переночевать у нас. Баррич сказал: "Конечно". Потом он принес бренди и налил две чашки. Чейд подвинул к столу мою табуретку и опустился на нее. Я сидел молча и ждал, но они снова начали разговаривать друг с другом.
      - А мне? - не выдержал я. Они замолчали и посмотрели на меня.
      - Что тебе? - спросил Баррич.
      - Мне не дадут бренди?
      Они переглянулись, и Баррич осторожно спросил:
      - Ты хочешь? Я думал, он тебе не нравится.
      - Да, он мне не нравится. Никогда не нравился. - Я немного подумал. Но он был дешевый.
      Баррич уставился на меня. Чейд слегка улыбнулся, глядя на свои руки. Потом Баррич достал еще одну чашку и плеснул мне немного. Некоторое время они сидели и смотрели на меня, но я ничего не делал. Наконец они продолжили свой разговор. Я сделал глоток бренди. Он, как всегда, обжег мне рот и нос, но внутри стало тепло. Я знал, что больше не хочу. Потом подумал, что хочу, и выпил еще немного. Это было так же неприятно, как что-то, что силой заставляла меня выпить Пейшенс. Нет. Я отогнал это воспоминание и поставил чашку.
      Баррич не глядел на меня, продолжая разговаривать с Чейдом.
      - Когда охотишься за оленем, часто можно подойти очень близко, если притвориться, что не видишь его. Он будет стоять неподвижно и смотреть на тебя, и даже ухом не шевельнет, пока ты не уставишься прямо на него. - Он взял бутылку и подлил мне бренди. Я фыркнул и почувствовал, как в моей голове возникла чья-то мысль. Я позвал своего волка.
      Ночной Волк?
      Брат мой? Я сплю, Изменяющий. Еще не время охотиться.
      Баррич яростно зыркнул на меня. Я прекратил. Я знал, что не хочу больше бренди. Но кто-то другой думал, что я хочу. Он заставил меня поднять чашку, просто чтобы подержать ее. Я взболтал жидкость. Верити обычно взбалтывал так вино и смотрел на него. Я посмотрел в темную чашку.
      Фитц.
      Я поставил чашку, встал и прошелся по комнате. Мне хотелось выйти наружу, но Баррич не выпускал меня одного, и вообще не выпускал по ночам. Так что я походил еще немного, вернулся к своему стулу и снова сел. Чашка с бренди была все еще здесь. Через некоторое время я поднял ее, просто чтобы избавиться от желания поднять. Но когда она оказалась в моих руках, он изменил мое желание и заставил меня подумать о том, что бренди нужно выпить, и о том, как тепло от него будет у меня внутри. Просто выпить, а неприятный вкус быстро пройдет, и останется только тепло.
      Мне не нравилось, что он делает, и я начинал сердиться.
      Тогда сделай один маленький глоток. Голос в моей голове звучал успокаивающе. Просто чтобы расслабиться, Фитц. Огонь такой теплый. Ты поел. Баррич защитит тебя. Чейд тоже здесь. Тебе не нужно все время быть настороже. Просто еще один глоток. Еще глоток.
      Нет.
      Сделай крошечный глоток. Просто смочи рот.
      Я сделал глоток, только для того, чтобы он перестал заставлять меня хотеть этого, но он не перестал, и я глотнул еще раз, набрал полный рот и проглотил. Сопротивляться было все труднее и труднее. Он утомил меня. И Баррич подлил мне бренди.
      Фитц. Скажи: "Верити жив". Вот и все. Скажи только это.
      Нет.
      Разве от бренди у тебя в животе не стало теплее? Выпей еще капельку.
      - Я знаю, что вы пытаетесь сделать. Вы хотите, чтобы я напился и не мог сопротивляться вам. Я вас не пущу. - Мое лицо было мокрым от пота.
      Баррич и Чейд оба уставились на меня.
      - Он никогда не напивался до такого состояния, - заметил Баррич, - по крайней мере в моем присутствии.
      По-видимому, они сочли это интересным.
      Скажи это. Скажи: "Верити жив". А потом я отпущу тебя, обещаю. Только скажи это. Хотя бы раз. Хотя бы шепотом. Скажи это. Скажи.
      Посмотрев на стол, я тихо промолвил:
      - Верити жив.
      - О? - Голос Баррича звучал слишком спокойно. Он быстро наклонился, чтобы подлить в мою чашку бренди, но бутылка была пуста. Он налил мне из своей чашки.
      Внезапно мне захотелось выпить, самому захотелось. Я поднял чашку и выпил все. Потом встал и сказал:
      - Верити жив. Ему холодно, но он жив. И это все, что я должен сказать.
      Я подошел к двери, отпер замок и вышел. Они не пытались меня остановить.
      Баррич был прав. Все это было со мной, как песня, которую слышишь слишком часто и не можешь выкинуть из головы. Это все время оставалось в моем сознании и окрашивало все мои сны, давило на меня и не давало мне покоя. Весна перешла в лето. Старые воспоминания начали перекрывать мои новые ощущения. Мои жизни начали соединяться. В этих соединениях были складки и дыры, но становилось все труднее и труднее отказываться от воспоминаний. Имена снова обрели значение. Пейшенс, Лейси, Целерити и Суути теперь были не просто словами. Они звонили, как колокола, воспоминаниями и чувствами.
      - Молли, - сказал я себе вслух в конце концов. Баррич внезапно посмотрел на меня, когда я произнес это имя, и чуть не выронил тонкие силки, сплетенные из кишок. Я услышал, как он задержал дыхание, как будто собирался заговорить со мной, но продолжал молчать, ожидая, что я скажу что-нибудь еще. Но я молчал, закрыв лицо руками, мечтая о забвении.
      Я проводил много времени, стоя у окна и глядя на луг. Смотреть там было не на что. Но Баррич не окликал меня и не заставлял вернуться к моей работе, как сделал бы раньше. Однажды, глядя на буйную траву, я спросил его:
      - Что мы будем делать, когда сюда придут овцеводы? Где мы тогда будем жить?
      - Подумай об этом. - Он растянул на полу кроличью шкурку и выскабливал ее. - Они не придут. Нет больше скота, который надо было бы вести на летние пастбища. Хорошие стада ушли внутрь страны вместе с Регалом. Он ограбил Баккип и вывез все, что мог. Готов биться об заклад, что все овцы, которые остались в Баккипе, за зиму превратились в баранину.
      - Наверное, - согласился я. И потом что-то обожгло мою память, что-то более ужасное, чем все, что я знал, но не хотел вспоминать. Это было то, чего я не знал, бесчисленные вопросы, которые некогда остались без ответа.
      Я отправился прогуляться по лугу и дошел до реки. Ее болотистые берега заросли рогозом. Я собрал зеленые ростки, чтобы добавить их в кашу. Теперь я снова знал названия растений. Я не хотел этого, но знал, какое из них может убить человека и как приготовить яд. Все старые знания были здесь, ожидая, что я воспользуюсь ими, хочется мне того или нет. Когда я вернулся, Баррич готовил кашу. Я положил зелень на стол и набрал в котелок воды из бочки. Помыв и очистив ростки, я наконец спросил:
      - Что случилось? Той ночью?
      Он очень медленно повернулся и посмотрел на меня, как будто я олень, которого можно спугнуть внезапным движением.
      - Той ночью?
      - Той ночью, когда король Шрюд и Кетриккен должны были бежать. Почему ты не приготовил лошадей и носилки?
      - О! Та ночь. - Он вздохнул, словно вспомнив старую боль. Он говорил очень медленно и спокойно, боясь испугать меня. - Они следили за нами, Фитц. Все время. Регал знал все. Я не мог утащить ни зернышка из конюшни в тот день, не говоря уж о трех лошадях, носилках и муле. Повсюду были гвардейцы из Фарроу, которые делали вид, что просто пришли проверить пустые конюшни. Я не смел прийти и сказать тебе. Так что в конце концов я дождался начала праздника, когда Регал решил, что победил. Тогда я выскользнул и пошел за теми двумя лошадьми, которых мог забрать в любой момент. Суути и Радди. Я спрятал их в кузнице, чтобы быть уверенным, что Регал не продаст и их. Еду я стянул из караульной. Больше мне ничего в голову не пришло.
      - И королева Кетриккен и шут уехали?
      Эти имена постоянно вертелись у меня на языке. Я вовсе не хотел думать о них и вспоминать. Когда я в последний раз видел шута, он плакал и обвинял меня в убийстве короля. Я настоял на том, чтобы он бежал из дворца ради спасения его жизни. Это не самое подходящее воспоминание о прощании с тем, кого я называл своим лучшим другом.
      - Да. - Баррич отнес котелок с кашей на стол и оставил там, чтобы она подоспела. - Чейд и волк отвели их ко мне. Я хотел поехать с ними, но не мог. Я только задержал бы их. Моя нога... Я знал, что не смогу долго идти рядом с лошадьми, а двоих ездоков сразу в такую погоду ни одна лошадь не выдержала бы. Мне пришлось просто отправить их одних. - Он помолчал, а когда заговорил, его голос был глубже волчьего рыка. - Если я когда-нибудь узнаю, кто предал нас Регалу...
      - Я предал.
      Его глаза впились в мои, на его лице отразились ужас и недоверие. Я посмотрел на свои руки. Они начинали дрожать.
      - Я был глупцом. Это была моя вина. Маленькая горничная королевы, Розмэри. Все время рядом, все время под ногами. Она, вероятно, была шпионкой Регала. И слышала, как я сказал королеве, чтобы она была готова и что король Шрюд поедет с ней, слышала, как я велел Кетриккен тепло одеться. Регал легко догадался, что та собирается бежать из Баккипа. Он понимал, что ей понадобятся лошади. А может быть, Розмэри не только шпионила. Возможно, это именно она отнесла старой женщине корзинку с отравленной едой. Может быть, это она смазала жиром лестницу, по которой, как она знала, скоро будет спускаться ее королева. - Я заставил себя поднять голову и встретил убитый взгляд Баррича. - А то, чего не подслушала Розмэри, доложили Джастин и Сирен. Они впились в короля, высасывая из него силу Скилла, и имели доступ ко всем мыслям, которые он посылал Верити или получал от него. Когда они узнали, что я делал, будучи человеком короля, они начали шпионить и за мной. Я не знал, что такое возможно. Но Гален нашел способ и обучил ему своих учеников. Помнишь Уилла, сына Хостлера? Члена группы? Он лучше всех преуспел в этом. Он мог заставить человека поверить даже в то, что его нет там, где он находится. - Я покачал головой, устав даже от легкого прикосновения к моим страшным воспоминаниям об Уилле. Это воскресило тени подземелья, о котором я до сих пор отказывался вспоминать. Я подумал, убил ли я его. Вряд ли. Скорее всего, он вдохнул недостаточно яда. Я поднял глаза и увидел, что Баррич пристально наблюдает за мной. - В ту ночь, в самый последний момент, король отказался ехать, - тихо сказал я ему. - До тех пор я думал о Регале только как о предателе. Я забыл, что Шрюд всегда будет видеть в нем сына. Регал присвоил корону Верити, отлично зная, что его брат жив... Когда король Шрюд понял, что Регал на это способен, он не захотел жить дальше. Он просил меня быть человеком короля и одолжить ему мою силу, чтобы Скиллом попрощаться с Верити. Но Сирен и Джастин ждали. - Я помолчал. Новые куски головоломки занимали свое место. - Мне следовало знать, что все получилось слишком легко. Никаких стражей в покоях короля. Почему? Потому что Регал не нуждался в них - Сирен и Джастин цепко держали Шрюда. Регал покончил со своим отцом. Он получил титул будущего короля, и больше ему ничего не было нужно от Шрюда. И они опустошили короля, лишив его силы Скилла, убили его, не дав даже попрощаться с Верити. Наверное, Регал велел им проследить за тем, чтобы король больше не связывался Скиллом с сыном. Так что после этого я убил Сирен и Джастина. Так же, как они убили моего короля. Я не дал им шанса защититься и не испытывал ни малейшей жалости.
      - Спокойнее, спокойнее. - Баррич быстро подошел, положил руки мне на плечи и толкнул в кресло. - Ты дрожишь, как будто у тебя сейчас будет припадок. Спокойнее.
      Я не мог говорить.
      - Вот об этом мы с Чейдом так и не догадались, - сказал мне Баррич. Мы подозревали всех. Даже шута. Некоторое время мы боялись, что поручили Кетриккен предателю.
      - Как вы могли подумать такое? Шут любил короля Шрюда как никто другой.
      - Мы не могли вычислить больше никого, кто знал бы все наши планы, просто сказал Баррич.
      - Не шут был повинен в нашем поражении, а я. - И это, полагаю, было то мгновение, когда я полностью стал самим собой. Я произнес вслух непроизносимое, осознав самую страшную реальность: я предал их всех. - Шут предупреждал меня. Он сказал, что я буду Смертью Королей, если не научусь оставлять вещи в покое. Чейд предупреждал меня. Он пытался заставить меня обещать не приводить в движение никаких колес. Но я не послушался. Так что мои действия убили моего короля. Если бы я не помогал ему в Скилле, он не был бы так открыт своим убийцам. Я раскрыл его, когда искал Верити, но вместо принца в его сознании оказались эти два клеща. Королевский убийца. О, сколько смыслов у этих слов! Я так сожалею, так сожалею. Если бы не я, у Регала не было бы никакой причины убивать короля.
      - Фитц. - Голос Баррича был твердым. - Регалу никогда не нужна была причина, чтобы убить своего отца. Что ему нужно было, так это множество веских причин, чтобы оставлять его в живых. И ты тут ни при чем. - Внезапно он нахмурился. - Почему они убили его именно тогда? Почему они не подождали, пока у них в руках не окажется и королева?
      Я улыбнулся ему:
      - Ты спас ее. Регал думал, что она у него в руках. Они считали, что остановили нас, не дав тебе забрать лошадей из конюшен. Регал даже хвастался этим, когда я был в подземелье, говорил, что ей пришлось уйти пешком, без зимней одежды.
      - Кетриккен и шут взяли вещи, которые были приготовлены для Шрюда, и двух лучших лошадей, которые когда-либо выходили из конюшен Баккипа. Бьюсь об заклад, что они благополучно добрались до гор, мальчик. Суути и Радди наверняка уже пасутся на горных пастбищах.
      Это было жалкое утешение. В эту ночь я вышел и бегал с волком, и Баррич не упрекал меня. Но мы не могли носиться быстро и умчаться достаточно далеко, и кровь, которую мы пролили в ту ночь, была не той кровью, которой я жаждал, а горячее свежее мясо не могло заполнить пустоты внутри меня.
      Итак, я вспомнил свою жизнь и то, чем я был. Мало-помалу мы с Барричем снова стали разговаривать открыто, как друзья. Он перестал командовать мной и насмешливо об этом сожалел. Мы вспоминали, как раньше вели себя друг с другом, как смеялись вместе и спорили. Но когда все между нами утряслось, мы оба еще острее почувствовали, чего лишились.
      Днем работы для Баррича было явно недостаточно. Это был человек, имевший полную власть над конюшнями Баккипа и всеми лошадьми, собаками и ястребами, обитающими в них. Я видел, как он хватается за любую работу, чтобы убить время, и понимал, как сильно он тоскует по животным, за которыми ухаживал так долго. Мне не хватало замка, но больше всего я скучал по Молли. Я придумывал длинные беседы, которые вел бы с ней, собирал душистые луговые цветы, потому что они пахли, как она, и вспоминал по ночам о ее прикосновениях к моему лицу. Но об этом мы не говорили. Мы складывали наши куски головоломки, чтобы вместе составить единое целое. Баррич рыбачил и охотился, и у нас были шкуры, которые надо было скоблить, рубашки, которые надо было стирать и чинить, и вода, которую нужно было приносить. Это была жизнь. Однажды он попробовал заговорить со мной о том, как он пришел ко мне в темницу и принес яд. Его руки дрожали, когда он говорил о том, как ему трудно было уйти и оставить меня в подземелье. Я не мог позволить ему продолжать.
      - Пойдем ловить рыбу, - внезапно предложил я. Он глубоко вздохнул и кивнул.
      В тот день мы больше не разговаривали. Но все мои мысли были о том, как меня заключили в тюрьму, морили голодом и избивали до смерти. Время от времени, когда он смотрел на меня, я знал, что он видит только шрамы. Я побрил бороду вокруг отметины на моей щеке и обнаружил белую прядь волос над моим лбом, там, где кожа на голове была рассечена. Мы никогда не говорили об этом, и я отказывался об этом думать. Но ни один человек не может пройти через нечто подобное, не изменившись.
      Мне начали сниться сны. Жуткие сны наяву - леденящее мгновение огня, обжигающего клинка, безнадежного ужаса. Я просыпался, волосы мои слипались от холодного пота, меня тошнило от страха. Ничего не оставалось от этих снов, когда я садился в темноте, не было даже тончайшей ниточки, дернув за которую я мог бы размотать их. Только боль, страх, ярость, крушение надежд. Но больше всего страх. Сокрушительный страх, который оставлял меня дрожащим и жадно хватающим воздух. Глаза мои слезились, тошнота подступала к горлу. Когда я в первый раз сел в постели с бессловесным криком, Баррич скатился с кровати и положил руку мне на плечо, собираясь спросить, все ли со мной в порядке. Я отбросил его в сторону с такой силой, что он врезался в стол и чуть не упал. Страх перешел в мгновенную вспышку ярости от того, что он был слишком далеко и я не мог его достать. В это мгновение я отвергал и презирал себя настолько сильно, что хотел уничтожить все, что было мной или касалось меня. Я свирепо оттолкнул весь мир, почти вытеснив собственное сознание.
      Брат, брат, брат! - отчаянно скулил волк внутри меня, и Баррич, шатаясь, отступил назад с нечленораздельным криком. Через мгновение я сглотнул и пробормотал:
      - Сон, вот и все. Прости. Я еще не проснулся. Просто ночной кошмар.
      - Я понимаю, - сказал он отрывисто, и потом более мягко: - Я понимаю, и вернулся в свою постель. Я знал, что он понял только, что не может ничем помочь мне в этом, вот и все. Кошмары приходили не каждую ночь, но достаточно часто, чтобы я боялся ложиться в постель. Баррич делал вид, что спит, в мои тяжкие ночи, но я знал, что он бодрствует и лежит молча, пока я выдерживаю свои ночные битвы. Я даже не запоминал эти сны, только выворачивающий душу ужас, который они приносили мне. Я чувствовал страх и раньше. Часто. Я испытывал его, когда сражался с "перекованными", бился с пиратами красных кораблей, когда выступил против Сирен. Этот страх предостерегал, понуждал к действию и доводил до самой грани сознания. Но ночной страх был ужасом, лишавшим мужества, когда остается надеяться только на то, что смерть придет и покончит с ним. Я был сломлен и знал, что отдам все, чтобы не испытывать больше боли.
      Ничем нельзя облегчить такой страх, так же как и стыд, который приходит после него. Я пробовал ярость, я пробовал ненависть. Ни слезы, ни бренди не могли смягчить его. Он преследовал меня, как отвратительный запах, и окрашивал все мои воспоминания, затуманивая мое представление о том, кем я был. Ни одно мгновение радости, страсти или мужества, которое я мог вспомнить, теперь уже не представлялось таким, каким оно было, потому что мое сознание всегда предательски добавляло: "Да, так было некоторое время, но потом пришло это, и этим ты сейчас стал". Этот изнуряющий страх постоянно терзал меня. С болезненной уверенностью я знал, что, если меня прижмут, я превращусь в ничто. Я больше не был Фитцем Чивэлом. Я был тем, что осталось после того, как страх изгнал меня из собственного тела.
      На второй день после того, как у Баррича кончился бренди, я сказал ему:
      - Со мной ничего не случится, если ты сходишь в Баккип.
      - У нас нет денег, чтобы купить еды, и не осталось ничего, что можно было бы продать. - Он произнес это безжизненно, как будто в этом была моя вина. Он сидел у огня, сложив руки и зажав их между колен. Они дрожали, правда совсем немного. - Нам придется справляться самим. Здесь много дичи. Если мы не сможем прокормиться, значит, заслуживаем голодной смерти.
      - А с тобой будет все в порядке? - ровно спросил я. Он посмотрел на меня, прищурившись:
      - Что ты имеешь в виду?
      - Я имею в виду, что бренди кончился, - сказал я так же прямо.
      - А ты полагаешь, что я уже не могу обойтись без него? - Он начинал сердиться. Это стало происходить гораздо быстрее после того, как у нас закончилось спиртное. Я едва заметно пожал плечами:
      - Я просто спросил. Вот и все. - Я не смотрел на него и сидел спокойно, надеясь, что он не взорвется.
      Но после недолгой паузы он снова заговорил, очень тихо:
      - Думаю, нам обоим придется это выяснить. Я ждал довольно долго.
      Потом спросил:
      - Что мы будем делать?
      Он раздраженно взглянул на меня:
      - Я сказал тебе. Охотиться, чтобы прокормить себя. Это ты вполне способен понять.
      Я отвел взгляд и коротко кивнул:
      - Я понял. Я имел в виду... после этого.
      - Что ж. Некоторое время мы протянем таким образом. Рано или поздно мы захотим того, чего не сможем достать сами. Кое-что для нас сможет сделать Чейд, если у него будет возможность. Баккип обглодан до кости. Мне придется пойти в город и наняться на работу. Но пока...
      - Нет, - сказал я тихо, - я имел в виду... мы не сможем вечно здесь прятаться, Баррич. Что будет потом?
      На этот раз была его очередь помолчать. Наконец он сказал:
      - Я еще не думал об этом. Сперва это было просто место, где тебя можно спрятать, пока ты поправишься. Потом некоторое время казалось, что ты никогда...
      - Но теперь я здесь. - Я помедлил. - Пейшенс...
      - Считает, что ты мертв, - перебил меня Баррич, возможно, немного грубее, чем намеревался. - Только мы с Чейдом знаем правду. Пока мы не вытащили тебя из гроба, мы ни в чем не были уверены. Если бы доза была слишком сильной, если бы ты действительно умер от нее или просто замерз в могиле? Я видел, что они сделали с тобой. - Он замолчал и несколько мгновений смотрел на меня. Баррич казался загнанным в угол. Потом он слегка покачал головой. - Я не думал, что ты сможешь выжить после этого, а ведь еще добавился яд... Так что мы не хотели никому давать никакой надежды. А потом, когда мы тебя вытащили... - Он снова потряс головой. - Ты был весь изранен... Ран было так много... Я не знаю, что заставило Пейшенс промыть и перевязать раны мертвеца, но если бы она этого не сделала... А потом... это был не ты. После первых нескольких недель я был в ужасе от того, что мы сделали с тобой. Мне казалось, что мы просто запихнули душу волка в человеческое тело.
      Он снова посмотрел на меня, словно не веря собственным воспоминаниям.
      - Ты пытался вцепиться мне в горло. В первый же день, едва встав на ноги, ты хотел убежать. Я не пустил тебя, и ты бросился на меня. Я не мог показать Пейшенс это рычащее и кусающееся существо, не говоря уж о том...
      - Ты думаешь, Молли...
      Баррич отвел глаза.
      - Вероятно, она слышала, что ты умер. - Через некоторое время он, замявшись, добавил: - Кто-то зажег свечу на твоей могиле. Снег был расчищен, и восковой огарок все еще стоял там, когда я пришел выкапывать тебя.
      - Как собака кость.
      - Я очень боялся, что ты не поймешь.
      - Я и не понял. Я просто поверил слову Ночного Волка.
      Это было все, что я мог выдержать на тот момент. Мне хотелось прекратить этот разговор. Но Баррич был неумолим.
      - Если ты вернешься в замок или в город, они убьют тебя. Они повесят тебя над водой и сожгут твое тело. Или расчленят его. Во всяком случае, люди убедятся, что на этот раз ты останешься мертвым.
      - Они так ненавидят меня?
      - Ненавидят тебя? Нет. Они даже любят тебя - те, кто тебя знал. Но если вдруг человек, который умер и был похоронен, начнет снова разгуливать среди живых, они станут бояться его. Этого ты не сможешь объяснить. Об Уите никто не думает хорошо. Когда человека обвиняют в нем, и он умирает, и его хоронят - что ж. Но для того чтобы они хорошо думали о тебе, ты должен оставаться мертвым. А если ты появишься в городе, это сочтут доказательством правоты Регала - ты воспользовался звериной магией, чтобы убить короля. И им придется снова умертвить тебя. Но на этот раз более тщательно. - Баррич внезапно встал и заходил по комнате. - Будь оно проклято, хотел бы я пропустить глоточек.
      - Я тоже.
      Десятью днями позже появился Чейд. Старый убийца шел медленно, с посохом, с тяжелым свертком на плечах. День был теплый, и он откинул капюшон своего плаща. Его длинные седые волосы развевались на ветру, и он отрастил бороду так, чтобы она закрывала большую часть лица. На первый взгляд его можно было принять за медника или лудильщика. Просто покрытый шрамами старик, но безусловно не Рябой Человек. Баррич ушел на рыбалку, этим он предпочитал заниматься один. Ночной Волк пришел погреться на солнышке у нашего порога, но исчез в лесу за хижиной при первом появлении запаха Чейда в воздухе.
      Некоторое время я наблюдал, как он идет. Эта зима состарила его, прибавив морщин лицу и седины волосам. Но он шел легче, чем раньше, словно одиночество укрепило его. Наконец я шагнул ему навстречу, чувствуя внезапную неловкость и растерянность. Подняв глаза и увидев меня, он остановился. Я продолжал двигаться к нему.
      - Мальчик? - осторожно спросил он, когда я приблизился.
      Я кивнул и улыбнулся. Ответная улыбка, появившаяся на его лице, пристыдила меня. Он бросил свой посох, обнял меня, а потом прижался ко мне щекой, как будто я был ребенком.
      - О Фитц, Фитц, мой мальчик! - проговорил он, и в голосе его было огромное облегчение. - Я думал, мы потеряли тебя. Я думал, мы сделали что-то гораздо более ужасное, чем если бы просто дали тебе умереть. - Его старые руки, обнимавшие меня, были сильными и крепкими.
      Я любил старика, поэтому не сказал ему, что так оно и было.
      2
      РАССТАВАНИЕ
      Короновав самого себя, король Шести Герцогств, принц Регал Видящий, в сущности, бросил Прибрежные Герцогства на произвол судьбы. Он забрал из Баккипа и значительной части герцогства Бакк все деньги, которые смог выжать. Все табуны и стада Баккипа были распроданы, а лучшие животные увезены внутрь страны, в новую резиденцию Регала в Тредфорде. Мебель и библиотека были также разграблены - часть пошла на обустройство нового гнездышка, часть подарена или продана Внутренним Герцогствам. Амбары, винные погреба, оружейные - все было вывезено.
      План Регала, как он говорил, состоял в том, чтобы перевезти дряхлеющего больного короля Шрюда и овдовевшую беременную будущую королеву Кетриккен в Тредфорд, где они будут в безопасности от красных кораблей, терзавших Прибрежные Герцогства. Этот план также служил оправданием для вывоза из Баккипа мебели и ценностей. Но со смертью Шрюда и исчезновением Кетриккен даже этот неубедительный предлог отпал. Тем не менее Регал покинул Баккип после своей коронации так скоро, как только смог. Когда Совет Герцогов усомнился в правильности его решения, он сказал, что Прибрежные Герцогства только навязывают королевству войну и бесконечные траты, что они всегда были клещом, сосущим Внутренние Герцогства, и что он желает островитянам получить удовольствие от захвата такого скалистого и пустынного места. Позже Регал, разумеется, отрицал эти слова.
      После исчезновения Кетриккен, что само по себе было беспрецедентным, король Регал оказался в крайне затруднительном положении. Ребенок, которого вынашивала Кетриккен, должен был стать претендентом на престол. Но королева исчезла при крайне подозрительных обстоятельствах. Не все были уверены в том, что это не подстроено самим Регалом. С другой стороны, даже если бы королева оставалась в Баккипе, ребенок не мог получить титула будущего короля в течение ближайших семнадцати лет. Регал был очень озабочен тем, чтобы как можно быстрее присвоить себе королевский титул, но по закону ему было необходимо для этого признание всех Шести Герцогств. Он купил корону уступками своим прибрежным герцогам. Главной из них было обещание оставить в Баккипе достаточно людей для защиты побережья.
      Командование древним замком было передано племяннику Регала, наследнику герцога Фарроу. Лорд Брайт в свои двадцать пять лет уже устал ждать перехода власти в Фарроу в его руки. Он горячо желал принять на себя управление Баккипом и Бакком, но у него было мало опыта. Регал уехал внутрь страны, в замок Тредфорд на Винной реке в Фарроу, а юный лорд Брайт остался в Баккипе с отрядом избранных гвардейцев Фарроу. Нет сведений о том, чтобы Регал оставил ему какие-нибудь запасы или денежные фонды, так что молодой человек вынужден был выжимать необходимое из купцов Баккипа и уже разоренных фермеров и овцеводов герцогства Бакк. Хотя нет никаких свидетельств того, что он дурно относился к населению Бакка или других Прибрежных Герцогств, у него не было и никакой привязанности к ним. Кроме того, в резиденции Баккипа в это время оставалась горстка менее значительной знати. Большинство землевладельцев Бакка находились в собственных замках, делая все возможное, чтобы защитить местных жителей. Самой примечательной из оставшихся в Баккипе была леди Пейшенс, которая считалась будущей королевой до того, как ее муж Чивэл отрекся от трона в пользу своего младшего брата Верити. Замок охраняли солдаты Баккипа, личная стража королевы Кетриккен и те немногие, кто когда-то охранял короля Шрюда. Боевой дух солдат оставлял желать лучшего, потому что платили им мало и редко, а рационы все время уменьшались. Лорд Брайт привез в Баккип личную гвардию и, естественно, оказывал своим людям предпочтение перед солдатами Бакка. Ситуация усугублялась неразберихой в иерархии командования. Войска Бакка, по-видимому, должны были подчиняться капитану Кеффелю из Фарроу, командиру гвардии лорда Брайта. На самом деле Фоксглов из стражи королевы, Керф из гвардии Баккипа и старый Ред из охраны короля Шрюда объединились и держали собственный совет. Если они и отчитывались перед кем-то регулярно, то это была леди Пейшенс. Со временем солдаты Бакка стали говорить о ней как о Леди Баккипа.
      Даже после коронации Регал ревниво относился к своему титулу. Он разослал гонцов во все стороны на поиски каких-нибудь сведений о местонахождении королевы Кетриккен и еще нерожденного наследника. Его подозрения о том, что она могла искать защиты у своего отца, заставили Регала потребовать у короля Эйода ее возвращения. Когда Эйод ответил, что дела королевы Шести Герцогств не интересуют народ гор, Регал в ярости порвал связи с Горным Королевством, прекратив торговлю и попытавшись запретить даже обычным путешественникам пересекать границу. В это же время, по наущению Регала, начали циркулировать слухи, что отец ребенка, которого носит Кетриккен, вовсе не Верити, а значит, у него не будет никаких прав на корону Шести Герцогств.
      Это было горькое время для населения Бакка. Покинутые своим королем и охраняемые только горсткой полуголодных солдат, простые люди остались без руля и ветрил в штормовом море. То, что не украли пираты, забрали люди лорда Брайта в качестве налогов. Дороги наводнили грабители, потому что, когда честный человек не может заработать себе на жизнь, у него просто нет другого выхода. Мелкие фермеры и их жены потеряли всякую надежду пережить зиму и бежали с побережья, чтобы стать нищими, разбойниками или шлюхами во внутренних городах. Торговля прекратилась, потому что посланные с товарами корабли практически не возвращались.
      Чейд и я сидели на скамейке перед хижиной и беседовали. Мы не касались моего возвращения в этот мир, не обсуждали важные вещи или значительные события прошлого и текущую политическую ситуацию. Мы говорили о мелочах, связывавших нас, как будто я просто уезжал в долгое путешествие. Слинк, ласка, начинал стареть; прошлой зимой у него стали болеть суставы, и даже наступление весны не оживило его. Чейд боялся, что он не протянет и года. Чейд, наконец, наловчился сушить листья так, чтобы они не плесневели, но обнаружилось, что у сушеной травы меньше силы. Нам обоим не хватало пирожных поварихи Сары. Чейд спросил, не хотел бы я забрать что-нибудь из своей комнаты; по приказу Регала ее обыскали, так что выглядит она ужасно, но он не думает, что оттуда многое украли. Я спросил его, помнит ли он гобелен, на котором король Вайздом беседует с Элдерлингами. Чейд ответил, что да, помнит, но он слишком большой, чтобы тащить его в лес. Я с таким огорчением взглянул на старика, что он немедленно смягчился и пообещал найти какой-нибудь способ доставить гобелен. Я улыбнулся:
      - Это была шутка, Чейд. Ничего, кроме кошмаров по ночам, у меня с этим гобеленом не связано. Нет. В моей комнате нет ничего, что я хотел бы забрать.
      Чейд посмотрел на меня почти грустно:
      - Ты оставил позади жизнь, имея при себе только ту одежду, которая на тебе надета, и серьгу в ухе, и ничего больше тебе не нужно? Тебе это не кажется странным?
      Я посидел немного, размышляя. Меч, который дал мне Верити? Серебряное кольцо - память о Руриске, - которое мне подарил король Эйод? Булавка леди Грейс? Морские рожки Пейшенс тоже были в моей комнате - я надеялся, что она забрала их. Мои краски и бумаги. Маленький ящичек, который я вырезал, чтобы держать в нем яды. У нас с Молли не было никаких памятных вещей. Она никогда не позволяла мне делать ей подарки, а я даже не думал о том, чтобы стащить ленточку из ее волос. Если бы я это сделал...
      - Нет. Может быть, лучше разом порвать с этим. Хотя ты забыл еще кое-что. - Я отвернул воротник моей грубой рубашки, чтобы показать ему крошечный рубин, гнездящийся в серебре. - Булавка, которую мне дал король Шрюд, чтобы отметить меня как своего человека. Она все еще со мной. Пейшенс скрепила булавкой саван, который она надела на меня. Я отбросил эту мысль.
      - Не понимаю, почему стражники Регала не ограбили покойника. Полагаю, у Уита такая ужасная репутация, что они боялись тебя мертвого так же, как и живого.
      Я протянул руку, чтобы пощупать сломанную переносицу.
      - Не могу сказать, чтобы они так уж боялись меня.
      Чейд криво улыбнулся:
      - Нос беспокоит тебя, да? Думаю, он делает твое лицо более оригинальным.
      Я прищурился:
      - В самом деле?
      - Нет. Я просто очень вежливый. На самом деле все не так плохо. Это выглядит почти так, словно кто-то пытался вправить его.
      Я содрогнулся от этого пронзительного воспоминания.
      - Не хочу думать об этом, - честно признался я. Боль за меня внезапно омрачила его лицо, и я отвел глаза, не в силах выносить его жалость. Воспоминания об избиении, которое я перенес, было легче выдержать, если притворяться, что никто другой о нем не знает. Я стыдился того, что Регал сделал со мной. Прислонив голову к пропитанной солнцем деревянной стене хижины, я глубоко вздохнул:
      - Так. И что произошло там, где продолжается какая-то жизнь?
      Чейд откашлялся, принимая перемену темы.
      - А что ты знаешь?
      - Немногое. Кетриккен и шут ушли, а Пейшенс, возможно, получила сообщение, что Кетриккен благополучно добралась до гор. Регал рассорился с Эйодом и перекрыл торговые пути. Что Верити все еще жив, но никто не получал от него вестей.
      - О! - Чейд выпрямился. - Слух о Кетриккен... Ты помнишь это с той ночи, когда мы говорили с Барричем?
      Я не смотрел на него.
      - Так, как можно вспомнить давний сон. Это странные цвета и странные события. Вроде бы я слышал, что вы говорите об этом.
      - А то, что касается Верити? - От внезапной напряженности в его голосе по моему хребту пробежал холод ужаса.
      - Он связался со мной Скиллом в ту ночь, - сказал я тихо. - Я сказал вам тогда, что он жив.
      - ПРОКЛЯТЬЕ! - Чейд вскочил на ноги и в возбуждении запрыгал вокруг меня. Я никогда не видел ничего подобного и следил за ним, охваченный изумлением и страхом. - Баррич и я не придали никакого значения твоим словам! О, мы были рады услышать это от тебя. И когда ты убежал, он сказал: "Пусть мальчик идет. Это все, что он может сделать сегодня. Он помнит своего принца". Мы так и решили. Проклятье и проклятье! - Он внезапно остановился и ткнул в меня пальцем. - Докладывай. Расскажи мне все.
      Я стал нащупывать то, что помнил. Это было трудно, как будто я видел это глазами волка.
      - Ему было холодно, он или устал, или ранен. Весь какой-то замедленный. Он пытался пробиться ко мне, а я отталкивал его, и ему пришлось настоять на том, чтобы я выпил, - хотел приблизиться ко мне, полагаю...
      - Где он был?
      - Я не знаю. Снег. Лес. Не думаю, что он понимал, где находится.
      Зеленые глаза Чейда впились в меня.
      - А вообще ты можешь связаться с ним? Можешь сказать мне, что сейчас он все еще жив?
      Я покачал головой. Сердце мое сильно билось.
      - Можешь ты сейчас связаться с ним Скиллом? - настаивал он.
      Я снова покачал головой. Мой живот свело от напряжения. Разочарование Чейда росло с каждым отрицательным ответом.
      - Черт возьми, Фитц, ты должен!
      - Я не хочу! - закричал я внезапно и вскочил на ноги.
      Убегай! Быстро!
      Так я и сделал. Внезапно это оказалось очень просто. Я бежал от Чейда и хижины, как будто за мной гнался сам дьявол. Чейд звал меня, но я отказывался слышать его. Я бежал, и как только оказался под защитой деревьев, Ночной Волк присоединился ко мне.
      Не сюда. Там Сердце Стаи, предупредил он меня. И мы пошли в гору, в заросли куманики - Ночной Волк укрывался там в штормовые ночи.
      Что это было? В чем опасность? - спросил Ночной Волк.
      Он хотел, чтобы я вернулся, признался я через некоторое время. Я не знал, как изложить это понятно для Ночного Волка. Он хотел... чтобы я больше не был волком.. Внезапно холод пробрал меня до костей. Объясняя суть дела Ночному Волку, я оказался пред лицом истины. Выбор был прост: быть волком, без прошлого, без будущего, и жить только сегодняшним днем. Или человеком, раздираемым мыслями о минувшем, по чьим жилам вместе с кровью течет страх. Я мог ходить на двух ногах и жить со стыдом, сжимаясь от страха, или бегать на четырех и забывать, забывать, пока даже Молли не станет всего лишь давним приятным запахом. Я сидел в гуще куманики, рука моя легко лежала на спине Ночного Волка, я смотрел на то, что мог видеть только я. Смеркалось, и наступали сумерки. Мое решение возникало так же медленно и неотвратимо, как подбирающаяся темнота. Мое сердце громко стучало, протестуя, но у меня не было больше выбора. Я решился.
      В полной темноте я осторожно подкрался к дому. Странно было снова вернуться сюда волком, ощутить поднимающийся дым от очага как нечто принадлежащее людям и моргать, глядя сквозь ставни на горящий огонь. Потом я неохотно освободил свое сознание от Ночного Волка.
      Ты не хочешь охотиться со мной?
      Я больше всего хотел бы охотиться с тобой. Но этой ночью я не могу.
      Почему?
      Я не ответил. Острие решения было слишком тонким, чтобы я смел испытывать его, говоря о нем. Я отошел к краю леса, стряхнул с одежды листья и грязь, пригладил волосы и завязал их в хвост. Я надеялся, что не испачкал лицо. Расправив плечи, я заставил себя снова подойти к хижине, открыл дверь и вошел. Я чувствовал себя ужасно уязвимым. Они делились сведениями обо мне, оба знали почти все мои тайны. Как я мог сохранять чувство собственного достоинства, когда ощущал, что превратился в жалкую, истрепанную тряпку? Как мог я ожидать, что со мной будут обращаться как с человеком? И вместе с тем я не винил их ни в чем. Они пытались спасти меня. От меня самого, это правда, но тем не менее спасти. И не их вина, что то, что они спасли, вряд ли им понравится.
      Они сидели за столом, когда я вошел. Если бы я убежал так несколько недель назад, Баррич вскочил бы, чтобы встряхнуть меня за шиворот. Я знал, что теперь это время прошло, но от воспоминания во мне появилась настороженность, которую я не смог полностью скрыть. Как бы то ни было, его лицо выражало только облегчение, а Чейд смотрел на меня с участием и раскаянием.
      - Я не хотел так нажимать на тебя, - искренне сказал он, прежде чем я успел заговорить.
      - Ты этого и не сделал, - тихо ответил я. - Ты просто ткнул в точку, на которую я сам нажимал сильнее всего. Иногда человек не знает, как сильно ранен, пока кто-нибудь другой не дотронется до больного места.
      Я придвинул свой стул и сел. После многих недель простой и невкусной пищи я был почти потрясен, увидев сыр, мед и вино из самбука. Кроме того, на столе лежала буханка хлеба и пойманная Барричем форель. Некоторое время мы просто ели, почти не разговаривая. Это, казалось, ослабило напряженность. Но как только остатки трапезы были убраны со стола, напряжение вернулось.
      - Теперь я понял твой вопрос, - внезапно сказал Баррич. Мы с Чейдом удивленно посмотрели на него. - Несколько дней назад ты спросил меня, что мы будем делать дальше. Пойми, я считал Верити погибшим. Кетриккен вынашивает его ребенка, но теперь она в горах, в безопасности. Я ничем не могу ей помочь. А если бы попытался, мог бы привлечь к ней внимание. Нет, лучше ей оставаться в укрытии, с людьми своего отца. Когда ее ребенок будет достаточно взрослым, чтобы заявить о своих правах на трон... что ж, если к тому времени я не буду уже в могиле, то, полагаю, сделаю для него, что смогу. А сейчас я считал свою службу королю законченной. Так что, когда ты спрашивал меня, я думал, что пришло время позаботиться о себе.
      - А теперь? - тихо спросил я.
      - Если Верити все еще жив, трон захватил предатель. Я присягнул служить своему королю. Как и Чейд. Как и ты. - Они пристально смотрели на меня.
      Убегай снова.
      Я не могу.
      - Не я. Тот Фитц умер, - сказал я быстро. Баррич посмотрел на меня так, словно я его ударил, но Чейд тихо спросил:
      - Тогда почему же он все еще носит булавку короля Шрюда?
      Я протянул руку к своему воротнику и вытащил ее. "Вот, - хотел я сказать, - возьми булавку и все, что с ней связано. Я покончил с этим. У меня больше нет для этого мужества". Но я молчал.
      - Самбукового вина? - предложил Чейд, но не мне.
      - Прохладно сегодня. Я лучше приготовлю чай, - откликнулся Баррич.
      Чейд кивнул. Я сидел и смотрел на красную с серебром булавку. Я помнил руки моего короля, втыкающие ее в ворот мальчишеской рубашки. "Вот. Теперь ты мой", - сказал он тогда. Но он мертв. Освобождает ли это меня от данного обещания? И от его последних слов: "Что я сделал из тебя?" Я выкинул из головы эти вопросы. Гораздо важнее было то, чем я стал. Тем ли, что сделал из меня Регал, или я еще могу избежать этой участи?
      - Регал сказал мне как-то, - задумчиво промолвил я, - что мне стоит только почесаться, и я обнаружу безымянного мальчика-псаря. Хотел бы я быть им.
      - Правда? - спросил Баррич. - Я помню время, когда ты думал иначе. Кто ты, если не человек короля, Фитц? Что ты? Куда ты пойдешь?
      Куда бы я пошел, если бы был свободен? К Молли, кричало мое сердце. Я поспешил отбросить эту мысль, чтобы она не завладела мной. Нет. Я потерял Молли еще раньше, чем жизнь. Я раздумывал над своим пустым, горьким одиночеством. На самом деле было только одно место, куда я мог пойти. Я собрал свою волю, поднял глаза и открыто встретил взгляд Баррича.
      - Я уйду. Куда-нибудь, куда угодно. В Чалси, в Бингтаун. Я умею обращаться с животными, я неплохой писец. Я сумею выжить.
      - Не сомневаюсь. Но выживание это не жизнь, - заметил Баррич.
      - А что жизнь? - спросил я, внезапно не на шутку рассердившись. Почему нужно все делать таким тяжелым? Вопросы и мысли внезапно полились из меня, как гной из воспалившейся раны. - Ты бы хотел, чтобы я был верен своему королю и пожертвовал ради него всем, как это сделал ты? Предал бы женщину, которую люблю, и последовал за ним, как собака у ноги? А когда король бросил тебя, что ты сделал? Ты проглотил это, ты вырастил его бастарда. Потом у тебя отняли все - конюшни, лошадей, собак, людей, которыми ты распоряжался. Короли, которым ты присягал, не оставили тебе ничего, даже крыши над головой. И что же? Ты вцепился в бастарда. Ты вытащил меня из гроба и силой заставил жить. Жизнью, которую я ненавижу, жизнью, которой не хочу! - Я обвиняюще сверкал на него глазами.
      Он смотрел на меня, не находя слов. Я хотел остановиться, но не мог что-то толкало меня. Ярость была приятной, как очищающий огонь. Я сжал руки в кулаки и потребовал ответа:
      - Почему ты всегда со мной? Зачем постоянно ставишь меня на ноги, если меня немедленно сбивают опять? Зачем? Чтобы я был должен тебе? Чтобы иметь право распоряжаться моей судьбой, потому что не хватает мужества жить собственной жизнью? Все, чего ты хочешь, - это сделать меня таким, как ты: человеком, жизнь которого принадлежит королю. Неужели ты не видишь, что жизнь это нечто большее, чем необходимость отдавать все ради кого-то другого?
      Я встретил его взгляд, а потом отвел глаза, чтобы не видеть боли и потрясения, которые были в них.
      - Нет, - сказал я вяло, немного отдышавшись, - ты не видишь, не можешь знать, даже представить, что отнял у меня. Мне следовало умереть, но ты не позволил. У тебя всегда прекрасные намерения, и ты всегда веришь - все, что ты делаешь, правильно, какую бы боль это мне ни причиняло. Но кто дал тебе такое право? Кто решил, что ты можешь поступать так со мной?
      В комнате не было слышно ни звука, кроме моего раздраженного голоса. Чейд застыл, а выражение лица Баррича только приводило меня в еще большую ярость. Я видел, как он пытается взять себя в руки. Он собрал свою гордость и достоинство и тихо произнес:
      - Твой отец поручил мне это, Фитц. Я сделал все, что мог, для тебя, мальчик. Последнее, что сказал мне мой принц... Чивэл сказал мне: "Вырасти его как следует". И я...
      - Отдал десять лет своей жизни, чтобы вырастить чьего-то бастарда, перебил я его со злобным сарказмом. - Заботился обо мне, потому что на самом деле больше ни на что не способен. Всю свою жизнь, Баррич, ты присматривал за кем-то другим, ставил кого-то другого на первое место, принося себя в жертву ради чьего-то блага. Преданный как собака. Разве это жизнь? Разве ты никогда не думал о том, чтобы стать человеком себя, а не короля и принимать свои собственные решения? Или мысли об этом толкают тебя к горлышку бутылки? - Мой голос вырос до крика. Я гневно смотрел на него, грудь моя вздымалась и опускалась, пока я выдыхал свою ярость.
      Еще мальчиком я часто обещал себе, что когда-нибудь он заплатит мне за каждый подзатыльник, за мои мучения, когда я должен был чистить стойла, в то время как еле стоял на ногах от усталости. Этими словами я десятикратно выполнил свои обещания. Глаза его расширились, он не мог говорить от боли. Я видел, как он пытался восстановить дыхание. В его глазах было такое потрясение, как будто я внезапно ударил его ножом. Я не знал, откуда взялись эти слова, но было уже слишком поздно пытаться вернуть их. Сказав "прости", я не мог зачеркнуть сказанного. Это бы ничего не изменило. Я надеялся, что он ударит меня и это принесет нам обоим облегчение. Он неуверенно встал, ножки стула процарапали по деревянному полу. Стул перевернулся и с грохотом упал. Баррич, ходивший так прямо и уверенно, выпив уйму бренди, шатался как пьяный, когда шел к двери и выходил в ночь. Я просто сидел, чувствуя, как что-то во мне останавливается. Я надеялся, что это мое сердце.
      Мгновение царила полная тишина. Долгое мгновение.
      Потом Чейд вздохнул.
      - Почему? - спросил он через некоторое время.
      - Не знаю, - Я хорошо умел лгать. Чейд сам научил меня. Я смотрел в огонь. В какой-то миг мне хотелось попытаться все ему объяснить. Но потом я решил, что не стоит этого делать. Я замялся и промолвил: - Может быть, я хотел освободиться от него. От всего, что он сделал для меня, даже против моего желания. Он должен прекратить делать для меня то, за что я никогда не смогу отплатить. То, что ни один человек не должен делать для другого, жертвы, которые не следует приносить. Я никому больше не хочу быть обязанным, и ему в том числе.
      Когда Чейд заговорил, голос его был ровным. Его длиннопалые руки лежали на коленях тихо, почти расслабленно. Но зеленые глаза приобрели цвет медной зелени, и в них клокотала ярость.
      - Все время с тех пор, как ты вернулся из Горного Королевства, ты вел себя так, как будто нарывался на драку. С кем угодно. Когда в детстве ты бывал мрачным или сердитым, я относил это за счет того, что ты мальчик, с суждениями и разочарованиями подростка. Но с гор ты вернулся со... злобой. Ты как будто бросал вызов всему миру - убейте меня, если сможете. Дело не только в том, что ты встал Регалу поперек дороги. Ты все время мчался туда, где тебя ждала наибольшая опасность. Это видел не только Баррич. Оглянись на свое прошлое. Каждый раз, когда я видел тебя, передо мной был Фитц, который сражался со всем миром, будь то кулачный бой или настоящая битва, а ты пьяный как сапожник и забинтованный или вялый как веревка и выпрашивающий эльфовую кору. Когда ты был спокойным и разумным? Когда ты веселился со своими друзьями? Если ты не бросал вызов врагам, ты отталкивал друзей. Что произошло между тобой и шутом? Где теперь Молли? Только что ты выставил Баррича. Кто следующий?
      - Думаю, ты. - Эти слова вылетели против моей воли. Я не хотел произносить их, но не смог удержаться. Время пришло.
      - Ты уже далеко продвинулся по этому пути, пока говорил с Барричем.
      - Я знаю, - сказал я резко и встретил его взгляд. - Уже очень давно ничего из того, что я делаю, не нравится тебе. И Барричу. И всем остальным. Похоже, я вообще разучился принимать правильные решения.
      - Трудно не согласиться, - безжалостно кивнул Чейд. Уголек моей ярости снова разгорелся в пламя.
      - Может быть, это потому, что мне никогда не давали возможности принять собственное решение? Может быть, я слишком долго был для всех "мальчиком"? Конюшим Баррича, твоим помощником-убийцей, любимчиком Верити, пажом Пейшенс? Когда я наконец смогу быть только самим собой? - Этот вопрос я задал свирепо.
      - А когда этого не было? - с такой же ненавистью спросил Чейд. - Ты только это и делал с тех пор, как вернулся с гор. Ты пошел к Верити и сказал, что не желаешь больше убивать, как раз тогда, когда нам нужна была тихая работа. Пейшенс пыталась оградить тебя от встреч с Молли, но ты снова поступил по-своему и тем самым превратил ее в мишень. Ты втянул Пейшенс в заговор, так что ей стала грозить серьезная опасность. Ты привязался к волку, несмотря на то, что тебе говорил Баррич. Ты подвергал сомнению все мои решения, касающиеся здоровья короля Шрюда. Твоей предпоследней глупостью в Баккипе было согласие принять участие в заговоре против короны. Мы ни разу за последние сто лет не были так близки к гражданской войне.
      - А моя последняя глупость? - спросил я с горьким любопытством.
      - Убийство Джастина и Сирен, - спокойно обвинил он.
      - Они уничтожили моего короля, Чейд, - заметил я ледяным тоном. - Убили его прямо у меня на руках. Что я должен был сделать?
      Он встал. Теперь он возвышался надо мной, как это было раньше.
      - После стольких лет учебы у меня, с многолетней привычкой к тихой работе, ты несся по замку с обнаженным ножом, чтобы перерезать глотку одному и заколоть другого в Большом зале, на глазах у собравшейся знати... Мой великолепный помощник-убийца! Другого способа ты не мог придумать?
      - Я был в ярости!
      - Вот именно! - проревел он в ответ. - Ты был в ярости. Так что это из-за тебя мы потеряли Баккип. У тебя было доверие прибрежных герцогов, и ты решил выставить себя перед ними сумасшедшим! У них не осталось ни капли веры в династию Видящих.
      - Несколько минут назад ты ругал меня за то, что я завоевал доверие этих герцогов!
      - Нет. Я упрекал тебя за то, что ты согласился возглавить заговор. Не следовало позволять им предлагать тебе управление Баккипом. Если бы ты вел себя правильно, эта мысль никогда не пришла бы им в голову. Снова, снова и снова ты забывал свое место. Ты не принц, ты убийца. Ты не игрок, ты игральная кость. А когда ты делаешь собственные ходы, то разрушаешь общую стратегию и ставишь под угрозу каждую пешку на доске.
      Не суметь придумать ответ - это не то же самое, что согласиться с собеседником. Я яростно сверкал на него глазами, а он просто стоял рядом, глядя на меня сверху вниз. Под критическим взглядом зеленых глаз Чейда сила моей ярости внезапно покинула меня, оставив только горечь. Тайное подземное течение моего страха унесло мою решимость. Я не мог, у меня не было сил что-то сделать. Через некоторое время я услышал свой мрачный голос:
      - Хорошо. Очень хорошо. Ты и Баррич правы, как всегда. Я обещаю, что не буду больше думать. Только подчиняться. Что вы хотите от меня?
      - Нет...
      - Что нет?
      Он медленно покачал головой:
      - Сегодня мне стало совершенно ясно, что я никогда больше не должен рассчитывать на тебя. Ты больше не получишь от меня никаких распоряжений, и я не раскрою тебе своих планов. Это время прошло.
      Я не чувствовал твердости в его голосе. Он отвернулся, устремив взгляд вдаль. Когда он снова заговорил, это был уже не мой учитель, а Чейд.
      - Я люблю тебя, мальчик, и не хочу отнимать этого у тебя. Но ты неуправляем. А то, что нам предстоит, опасно и без твоего неистовства.
      - Так что вы собираетесь предпринять? - спросил я против воли.
      Его глаза встретились с моими, и он медленно покачал головой. Сохраняя эту тайну, он оборвал наши связи. Внезапно я почувствовал себя брошенным на произвол судьбы. Я ошеломленно смотрел, как он поднимает свой мешок и плащ.
      - Уже стемнело, - заметил я. - Путь в Баккип не легок даже днем. Останься по крайней мере на ночь, Чейд.
      - Не могу. Ты будешь только ковырять эту ссору, как струп, пока она снова не начнет кровоточить. Было сказано уже достаточно тяжелых слов. Лучше я уйду сейчас.
      И он ушел.
      Я сидел один и смотрел, как горит огонь. Я зашел слишком далеко с ними обоими, гораздо дальше, чем намеревался. Я хотел разойтись с ними, а вместо этого отравил всякую память о себе. Но дело было сделано, и поправить ничего нельзя. Я встал и начал собирать вещи. На это ушло очень мало времени. Я связал их в узел, обернув моим зимним плащом. Я подумал, чем вызваны мои действия: детской обидой или внезапной решительностью? И есть ли между этим разница? Я сидел перед очагом, сжимая свой узел, и надеялся, что Баррич вернется прежде, чем я уйду. Мне хотелось, чтобы он видел, как я сожалею, чтобы знал, что я раскаиваюсь. Я заставил себя осторожно поразмыслить над этим. Потом я развязал свой узел, положил перед очагом одеяло и растянулся на нем. С тех пор как Баррич спас меня от смерти, он всегда спал между мной и дверью. Может быть, для того, чтобы удержать меня. В некоторые ночи казалось, что, кроме него, ничего не стояло между мной и тьмой. Теперь его не было, и я чувствовал, что остался один в целом мире.
      У тебя всегда есть я.
      Я знаю. А у тебя я.
      Я пытался, но не смог вложить хоть немного тепла в эти слова. Я выплеснул все эмоции, которые во мне были, и теперь чувствовал себя опустошенным и усталым. Мне так много еще надо было сделать.
      Седой разговаривает с Сердцем Стаи. Мне послушать?
      Нет. Их слова принадлежат им. Внезапно мне стало больно от того, что они вместе, в то время как я один. Тем не менее это меня утешило. Может быть, Баррич уговорит Чейда переночевать у нас. Может быть, Чейд немного смягчит действие яда, который я выплеснул на Баррича. Я сидел и смотрел в огонь и вовсе не гордился собой.
      В ночи бывает мертвая точка - это самое холодное, самое темное время, когда мир уже забыл о вечере, но еще ничего не узнал о рассвете. Время, когда слишком рано вставать и нет смысла ложиться. Тогда и вошел Баррич.
      Я не спал, но не пошевелился. Это его не обмануло.
      - Чейд ушел, - сказал он тихо. Я слышал, как он поднимает упавший стул. Он сел на него и начал стягивать сапоги. Я не чувствовал в нем ни враждебности, ни злобы. Как будто я никогда и не произносил тех слов. Или как будто ярость и боль сделали его немым.
      - Слишком темно для такой дальней дороги, - сказал я, глядя на пламя. Я говорил осторожно, боясь разрушить чары молчания.
      - Я знаю. Но у него есть маленький фонарь. Он сказал, что не может остаться, потому что боится изменить свое решение отпустить тебя.
      То, чего я с такой яростью добивался, теперь казалось чуть ли не предательством. Страх во мне стал расти, подтачивая мою решимость. Внезапно я в панике сел и сделал долгий судорожный вздох.
      - Баррич. То, что я сказал тебе сегодня... Я был зол, я...
      - Прямо в цель. - Звук, который он издал, мог бы быть смехом, не будь в нем столько горечи.
      - Только в том смысле, что люди, которые знают друг друга, как мы с тобой, всегда понимают, как причинить другому самую сильную боль, взмолился я.
      - Это так. Но, возможно, этой собаке нужен хозяин. - Насмешка в его голосе была более ядовитой, чем весь яд, выплюнутый в него мной. Я не мог говорить. Он сел, бросил сапоги на пол, потом посмотрел на меня. - Я не хотел сделать тебя похожим на меня, Фитц. Такого я не пожелал бы ни одному человеку. Я хотел, чтобы ты был похож на отца. Но иногда мне казалось - что бы я ни делал, ты хочешь только кроить свою жизнь по моей.
      Некоторое время он смотрел на угли, потом тихо, нараспев заговорил, словно рассказывал сказку засыпающему ребенку.
      - Я родился в Чалси. Маленький прибрежный город, рыболовный и торговый порт на подветренной стороне. Отец умер еще до моего рождения - море забрало его, и я жил с матерью и бабушкой. Моя мать стирала, чтобы прокормить нас, а бабушка присматривала за мной, но она была очень старая и часто болела. - Я скорее ощущал, чем видел, его горькую улыбку. - Жизнь в рабстве не награждает женщину хорошим здоровьем. Она любила меня и делала, что могла. Но у нее не хватало сил, чтобы противостоять моей воле, а я не был мальчиком, который стал бы сидеть дома и играть в тихие игры. Так что, еще ребенком, я привязался к единственному сильному существу в моем мире, которое было заинтересовано во мне. Уличный пес. Чесоточный и весь в шрамах. Его единственной ценностью была жизнь. Он был безгранично предан мне, а я ему. Его мир и его привычки были моим миром и моими привычками - брать все, что захочешь, ни на секунду не усомнившись в собственной правоте. Я уверен, ты знаешь, что я имею в виду. Соседи думали, что я немой, моя мать - что я полоумный. Ну а бабушка, я уверен, кое-что подозревала. Она пыталась прогнать собаку, но, как и у тебя, у меня было собственное мнение по этому вопросу. Думаю, мне было около восьми, когда он попал под телегу и погиб. Он пытался стащить кусок бекона.
      Баррич встал со своего кресла и пошел к одеялу. Он забрал у меня Ноузи, когда я был младше. Только я думал, что щенок умер. Пес Баррича, связанный с ним Уитом, погиб у него на глазах. Это мало чем отличалось от того, чтобы умереть самому.
      - Что ты сделал? - спросил я тихо. Я слышал, как он стелет постель и ложится.
      - Я научился говорить, - произнес он через некоторое время. - Моя бабушка помогла мне пережить смерть Слаша. В некотором роде после этого я перенес свою привязанность к нему на нее. Не то чтобы я забыл уроки Слаша. Я стал вором, и очень хорошим. И сделал жизнь своей матери и бабушки немного лучше, зарабатывая новым ремеслом, хотя они никогда не подозревали, чем я занимался. Примерно лет через десять кровавая чума прошлась по Чалси и унесла их обеих, так что я остался один и пошел в солдаты.
      Я изумленно слушал. Все эти годы я знал его как замкнутого человека. Алкоголь никогда не развязывал ему язык, а только делал его еще молчаливее. Теперь слова лились из него ручьем, смывая долгие годы моего жгучего любопытства и подозрений. Почему сегодня он говорил так открыто, я не знал. Его голос был единственным звуком в полутемной комнате.
      - Сперва я сражался за какого-то мелкого вождя в Чалси - Джекто, не зная и не интересуясь, почему мы воюем и насколько это справедливо. - Он тихо фыркнул. - Как я говорил тебе, выживание не есть жизнь. Я заслужил репутацию жестокого человека. Никто не ждет от мальчика, чтобы он дрался со звериной свирепостью и коварством. Но для меня это был единственный способ выжить среди того сорта людей, которые служили со мной. Но в один прекрасный день мы проиграли бой. Я провел несколько месяцев, даже почти год, учась бабушкиной ненависти к рабству. Когда я бежал, я сделал то, о чем она всегда мечтала. Я отправился в Шесть Герцогств, где нет рабов и рабовладельцев. Тогда герцогом Шокса был Гризл. Некоторое время я служил в его гвардии. Каким-то образом случилось так, что я начал ухаживать за войсковыми лошадьми. Мне это понравилось. Гвардейцы Гризла в сравнении с подонками, которые служили у Джекто, были настоящими джентльменами, но я все равно предпочитал их обществу лошадей.
      Когда закончилась война Сенседжа, герцог Гризл взял меня домой, в собственные конюшни. Там я связался с молодым жеребцом Неко. Я ухаживал за ним, но он не был моим. Гризл ездил на нем на охоту. А иногда они использовали его как племенного. Но Гризл не был мягким человеком. Он заставлял Неко драться с другими жеребцами - так некоторые люди стравливают для развлечения собак или петухов. Кобыла в охоте, и ее должен получить лучший жеребец. А я... я был связан с ним. Его жизнь была моей, так же как и моя собственная. И так я вырос и стал мужчиной. Или, по крайней мере, приобрел вид мужчины.
      Баррич молчал некоторое время. Больше объяснять мне было не нужно. Потом он вздохнул и продолжил.
      - Герцог Гризл продал Неко и шесть кобыл, и я ушел с ними вверх по побережью, в Риппон. - Он откашлялся. - Что-то вроде лошадиной чумы поразило его конюшни, и Неко умер, не проболев и дня. Я смог спасти двух кобыл, и только необходимость лечить их не дала мне покончить с собой. Но после этого я потерял себя и уже не годился ни для чего, кроме выпивки. В стойлах осталось слишком мало животных, чтобы стоило называть их конюшней. Так что меня отпустили, и я, конечно, снова пошел в солдаты, на этот раз к молодому принцу по имени Чивэл. Он приехал в Риппон, чтобы уладить пограничный спор между герцогствами Шоке и Риппон. Я не знаю, почему его сержант взял меня. Это был первоклассный отряд, личная гвардия принца. Я не подходил под их стандарты как мужчина, не говоря уж о солдате. В первый месяц моей службы у Чивэла меня дважды вызывали к нему для дисциплинарных взысканий. За драку. Подобно жеребцу или собаке, я думал, что это единственный способ занять достойное место среди других. В первый раз, когда я предстал перед принцем, окровавленный и все еще сопротивляющийся, то был потрясен тем, что мы с ним одного возраста. Почти все в его войсках были старше меня, и я ожидал увидеть мужчину средних лет. Я встретил его взгляд, и что-то вроде понимания пронеслось между нами - как будто мы оба увидели... чем могли бы стать в других обстоятельствах. Но это не сделало его снисходительным. Я потерял свой заработок и получил дополнительные обязанности. Все ожидали, что Чивэл выгонит меня, когда это случилось во второй раз. Я снова стоял перед ним, готовый возненавидеть его, а он просто смотрел на меня. Он склонил голову набок, как собака, когда она слышит шум где-то вдалеке. Он снова лишил меня жалованья и загрузил работой. Но не выгнал. Теперь все ожидали, что я дезертирую. Не могу сказать, почему я этого не сделал. Зачем быть солдатом без жалованья и с кучей обязанностей?
      Баррич снова прочистил горло. Я слышал, как он поудобнее устраивается в постели. Некоторое время он молчал, потом наконец продолжил, почти неохотно:
      - В третий раз меня притащили к нему за драку в таверне. Городской стражник швырнул меня на колени перед Чивэлом, окровавленного, пьяного, все еще рвущегося продолжать драку. К тому времени мои товарищи гвардейцы не хотели иметь со мной ничего общего. Мой сержант испытывал ко мне отвращение, а с рядовыми я не сумел завести дружбы. Так что городские стражники меня арестовали, доставили к Чивэлу и сказали, что я уложил двоих и отбивался палкой еще от пятерых, пока не явились они.
      Чивэл отпустил их, вручив кошелек, который должен был возместить убытки владельцу таверны. Он сидел за столом, какая-то незаконченная работа лежала перед ним. Не говоря ни слова, он встал и толкнул стол в угол комнаты. Потом снял рубашку и взял пику. Я думал, он собирается избить меня до смерти. Вместо этого он бросил мне другую пику и сказал: "Хорошо. Теперь покажи мне, как ты отбивался от пяти человек". И толкнул меня пикой. - Баррич откашлялся. - Я устал и был полупьян, но не сразу успокоился. Наконец ему повезло. Вырубил меня начисто.
      Когда я пришел в себя, у собаки снова появился хозяин. Другого сорта. Я знаю, ты слышал от людей, что Чивэл был холодным, сдержанным и корректным до такой степени, что это становилось недостатком. Но это не так. Он был таким, каким, он считал, должен быть мужчина. Более того, он верил, что мужчина должен хотеть быть таким. Он взял вороватого грязного мерзавца и... - У Баррича перехватило дыхание. - На следующий день он поднял меня до рассвета. Упражнения с мечом продолжались до тех пор, пока мы оба уже не могли держаться на ногах от усталости. До того момента меня никто официально не учил. Мне просто дали пику и послали убивать. Он же учил меня сражаться мечом по всем правилам. Ему никогда не нравился топор, но мне он нравился. Так что он научил меня всему, что знал об этом оружии, и устроил так, чтобы я мог заниматься у мастера. Остаток дня он держал меня при себе. Как собаку. Я не знаю почему. Может быть, ему не хватало общения с людьми его возраста. Может быть, он скучал по Верити. Может быть... я не знаю.
      Сперва он научил меня считать, потом читать. Он поручил мне ухаживать сначала за его лошадью, затем за его собаками и ястребом, а после этого предоставил в мое полное распоряжение всех лошадей и мулов. Но не только работе научил он меня. Чистоте. Честности. Порядочности. То есть тому, что пытались внушить мне моя мать и бабушка. Он показал это мне как истинно мужские ценности и научил быть человеком, а не зверем в человеческом облике. Он заставил меня понять, что все это не просто правила поведения, а способ существования, что это и есть жизнь, а не выживание.
      Баррич замолчал. Я слышал, как он встал. Он подошел к столу и взял бутылку самбукового вина, которую оставил Чейд. Я смотрел, как он крутит ее в руках. Потом он поставил ее, сел на один из стульев и уставился в огонь.
      - Чейд сказал, что завтра я должен оставить тебя, - произнес он тихо и посмотрел на меня. - Думаю, он прав.
      Я сел. Тени от угасающего огня играли на его лице. Я не мог прочитать выражения его глаз.
      - Чейд сказал, что ты слишком долго был мальчиком - моим, Чейда, Верити, даже Пейшенс. Мы слишком много за тобой присматривали. Он считает, что, когда тебе приходится принимать мужские решения, ты делаешь это по-детски, хотя и намереваешься поступить правильно и хорошо. Но одних намерений недостаточно.
      - Он говорит, что считал меня мальчиком, когда посылал убивать людей? усомнился я.
      - Ты хоть немного меня слушал? Я убивал людей, будучи мальчиком. Это не сделало меня мужчиной. Как и тебя.
      - Что же мне делать? - спросил я с сарказмом. - Идти искать принца, который даст мне образование?
      - Вот. Видишь? Ответ мальчика. Ты не понимаешь и поэтому становишься сердитым. И ядовитым. Ты задал мне вопрос, но уже знаешь, что тебе не понравится ответ.
      - А именно?
      - Я мог бы сказать, что у тебя есть пути гораздо хуже, чем отправиться на поиски принца. Но я не собираюсь ничего советовать. Чейд просил меня не делать этого, и я думаю, что он прав. Но не потому, что я жду от тебя глупых решений. Не в большей степени, чем это делал я в твоем возрасте. Полагаю, что твое решение будет решением животного. Всегда "сейчас", никогда не думая о завтрашнем дне или о том, что было вчера. Я знаю, ты понимаешь, о чем я говорю. Ты перестал вести жизнь волка, потому что я вынудил тебя к этому. Теперь я оставлю тебя одного, чтобы ты окончательно решил, хочешь ты жить как волк или как человек.
      Он встретил мой взгляд. В его глазах было слишком много понимания. Я испугался, подумав, что он действительно может знать, какой я сделал выбор. Я отверг такую возможность, оттолкнул эту мысль. Я повернулся к нему боком, почти надеясь, что моя ярость вернется. Но Баррич молчал.
      Наконец я взглянул на него. Он смотрел в огонь. Мне потребовалось много времени, чтобы проглотить свою гордость и спросить:
      - И что ты собираешься делать?
      - Я тебе сказал. Я ухожу завтра.
      Еще труднее было задать следующий вопрос:
      - Куда ты пойдешь?
      Он неуверенно откашлялся.
      - У меня есть друг. Это женщина. Ей может понадобиться мужская сила. Нужно починить крышу ее дома и заняться огородом. На некоторое время я останусь с ней.
      - Она? - спросил я, подняв бровь. Голос его был невыразительным.
      - Ничего такого. Она просто друг. Ты, наверное, скажешь, что я опять нашел за кем присматривать. Может, и так. Может быть, пора помогать тому, кто в этом нуждается.
      Теперь я смотрел в огонь.
      - Баррич. Ты мне действительно нужен. Я был на краю пропасти, а ты вернул меня и сделал из меня человека.
      Он фыркнул:
      - Если бы я поступал с тобой правильно с самого начала, то ты бы никогда не дошел до края.
      - Вместо этого я отправился бы в могилу.
      - Да? Регал уже не смог бы обвинить тебя в занятиях Уитом.
      - Он нашел бы какой-нибудь повод убить меня. А может быть, ему бы просто подвернулся удобный случай. На самом деле ему не нужна причина, чтобы делать то, что он хочет.
      - Возможно. А возможно, и нет.
      Мы сидели и смотрели, как умирает пламя. Я поднял руку к уху и повозился с застежкой на серьге.
      - Я хочу отдать это тебе.
      - Я бы предпочел, чтобы она осталась у тебя. Носи ее. - Он почти просил. Это звучало странно. - Я не знаю, что означает для тебя эта серьга. Но как бы то ни было, я не заслужил ее. У меня нет на нее прав.
      - То, что она символизирует, нельзя заработать. Я просто даю это тебе. Будешь ты ее носить или нет, все равно, возьми с собой.
      Все-таки я оставил серьгу болтаться в ухе. Тонкая серебряная сеть с синим камешком внутри. Когда-то Баррич дал ее моему отцу, а Пейшенс, ничего не зная о ее значении, передала серьгу мне. Я не знал, почему Баррич хотел, чтобы я носил ее, он ничего не сказал мне, а я не стал спрашивать. Он встал и вернулся к своему одеялу, и я услышал, как он лег.
      Я ждал от него вопросов, и мне было больно от того, что он ни о чем не спросил. Тогда я все равно ответил:
      - Не имею представления, что буду делать, - сказал я в темноте. - Всю мою жизнь у меня была работа и учителя, перед которыми надо было отчитываться. Теперь, когда ничего этого нет... странное чувство.
      Некоторое время я думал, что он вообще не собирается отвечать. Потом он вдруг сказал:
      - Это мне знакомо.
      Я посмотрел на потемневший потолок.
      - Я думал о Молли. Часто. Ты знаешь, где она?
      - Да.
      Он ничего не добавил, и я понял, что больше спрашивать не надо.
      - Я знаю, что мудрее всего дать ей уйти. Пусть она верит, что я мертв. Надеюсь, что тот, к кому она ушла, кто бы он ни был, будет заботиться о ней лучше, чем я. Надеюсь, он любит ее, как она заслуживает.
      Баррич зашевелился под одеялом.
      - Что ты хочешь сказать? - спросил он настороженно. Это было труднее выговорить, чем я думал.
      - Когда она уходила от меня в тот день, то сказала, что у нее есть кто-то другой. Его она любит так же, как я люблю своего короля, и ставит превыше всего и всех в своей жизни. - Горло мое внезапно сжалось. Я глубоко вдохнул, пытаясь проглотить комок. - Пейшенс была права, - сказал я.
      - Да, - согласился Баррич.
      - Я не могу винить никого, кроме самого себя. Как только я узнал, что Молли в безопасности, мне следовало позволить ей идти собственным путем. Она заслуживает человека, который может отдать ей все свое время и всю свою преданность...
      - Да, заслуживает, - безжалостно кивнул Баррич. - И позор, что ты не понял этого, прежде чем сошелся с ней.
      Одно дело самому признавать свою вину. Совсем другое дело иметь друга, который не только согласен с этим, но еще и указывает, как велика эта вина. Я ничего не отрицал и не стал спрашивать, откуда он это знает. Если ему сообщила Молли, я не хотел знать, что еще она сказала. Если он догадался сам, я не хотел знать, что было так легко догадаться. Меня захлестнула такая волна ярости, что я был готов зарычать на него. Я прикусил язык и стал размышлять о своих чувствах. Я испытывал вину и стыд за то, что это кончилось для нее болью и заставило сомневаться в самой себе. И все же я был уверен в том, что поступал искренне. Когда я овладел своим голосом, то сказал:
      - Я никогда не буду жалеть о том, что любил ее. Только о том, что не смог сделать ее своей женой в глазах всех - а в моем сердце она была ею.
      На это он ничего не ответил, но через некоторое время разделяющее нас молчание стало оглушительным. Из-за этого я не мог спать. Наконец я снова заговорил:
      - Так. Полагаю, завтра каждый из нас пойдет своим путем.
      - Полагаю, да, - ответил Баррич. Через некоторое время он добавил: Удачи тебе. - Голос его звучал так, как будто он действительно хотел этого, как будто он понимал, сколько удачи мне понадобится.
      Я закрыл глаза. Я сейчас так устал, так устал. Устал обижать людей, которых любил. Но теперь это было сделано. Завтра Баррич уйдет, и я буду свободен. Свободен, чтобы следовать велению моего сердца без постороннего вмешательства.
      Свободен, чтобы убить Регала.
      3
      ПОИСКИ
      Скилл - это традиционная магия рода Видящих. Хотя, по-видимому, она сильнее у людей королевской крови, склонность к ней нередко можно обнаружить в боковых ветвях династии или в людях, чьими предками были как островитяне, так и жители Шести Герцогств. Эта магия дает возможность обладающему ею мысленно связываться с теми, кто находится от него на расстоянии. Она может использоваться самыми разными способами. При помощи простейшей формы Скилла можно передавать сообщения и влиять на мысли врагов (или друзей), чтобы склонить их к определенным действиям. У нее есть и недостатки: она требует огромного количества энергии и внушает практикующим ее привязанность, которую часто неправильно называют удовольствием. Скорее, это что-то вроде эйфории, которая возрастает в зависимости от силы и продолжительности работы Скиллом. Она может заманить мага в ловушку привыкания к Скиллу, который постепенно высасывает из него всю умственную и физическую силу и превращает взрослого человека в большого неразумного ребенка.
      Баррич ушел на следующее утро. Когда я проснулся, он уже встал и оделся и двигался по хижине, складывая свои вещи. Это не заняло у него много времени. Он забрал свою одежду и инструменты, но оставил мне львиную долю нашей провизии. Прошлой ночью мы не пили, но утром разговаривали так тихо и двигались так осторожно, как будто мучились тяжелым похмельем. Мы медлили с ответами друг другу, пока мне не показалось, что лучше бы нам не разговаривать вовсе. Мне хотелось бормотать извинения, умолять его остаться - словом, делать все что угодно, чтобы избежать такого конца нашей дружбы. В то же время я хотел, чтобы он ушел, чтобы все это кончилось и наступило завтра - рассветет новый день, и я буду один. Я держался за свое решение, как хватаются за острый клинок ножа. Подозреваю, что он чувствовал нечто в этом роде, потому что иногда останавливался и смотрел на меня, как бы собираясь заговорить. Тогда наши глаза встречались, и мы смотрели друг на друга, пока один из нас не отводил взгляд в сторону. Многого мы не успели высказать.
      В ужасающе короткое время он был готов к выходу. Он взвалил на плечи свою сумку, взял посох. Я стоял и смотрел на него, думая, как странно он выглядит: Баррич-всадник пешком. Солнце раннего лета, лившееся в открытую дверь, высвечивало человека, лучшие годы которого уже миновали. Белая прядь волос на месте шрама предвещала седину, которая уже начала проступать в его бороде. Он был силен и крепок, но его юность, без сомнения, уже давно прошла. Дни своего расцвета он провел, ухаживая за мной.
      - Хорошо, - сказал он грубо. - Прощай, Фитц. И удачи тебе.
      - И тебе удачи, Баррич. - Я быстро пересек комнату и обнял его, пока он не успел отступить.
      Он тоже обнял меня, быстро сжал, так что чуть не сломал мне ребра, а потом отвел волосы с моего лба.
      - Пойди причешись. Ты похож на дикаря. - Он выдавил из себя улыбку, потом отвернулся и пошел прочь. Я стоял и смотрел, как он уходит, думая, что он не оглянется, но у дальнего пастбища Баррич обернулся и помахал рукой. Я помахал в ответ. Потом он исчез в тени деревьев. Некоторое время я сидел на ступеньке, вспоминая о том времени, когда в первый раз встретился с ним. Если я буду придерживаться своего плана, могут пройти годы, прежде чем я увижу его снова. Если вообще увижу. С тех пор как мне исполнилось шесть лет, он всегда многое определял в моей жизни. Я всегда мог рассчитывать на его силу, даже когда не хотел помощи.
      Теперь он ушел. Как Чейд, как Молли, как Верити, как Пейшенс. Я думал обо всем, что сказал ему предыдущей ночью, и содрогался от стыда. Это было необходимо, говорил я себе. Но слишком многое вырвалось из древних обид, которые долго копились в моей душе. Я не собирался вспоминать их, просто хотел выгнать его, а получилось, что причинил ему боль. Как и Молли, отныне он будет носить в себе сомнения, которые я заронил в его сердце. И, ранив гордость Баррича, я уничтожил остатки уважения, которое все еще испытывал ко мне Чейд. Полагаю, в глубине души я надеялся, что в один прекрасный день смогу вернуться к ним и мы снова сможем делить наши жизни. Теперь я знал, что этого не будет.
      - Кончено, - сказал я себе тихо. - Та жизнь кончена. Отпусти ее.
      Теперь я был свободен от них обоих, свободен от их ограничений, их представлений о чести и долге, их ожиданий. Мне никогда больше не придется смотреть им в глаза и отчитываться за свои поступки. Я волен сделать то, для чего у меня еще сохранилось мужество, то единственное, что может помочь мне оставить позади мою старую жизнь.
      Я убью Регала.
      Это казалось мне только честным. Он убил меня первым. Меня мучил призрак данного королю Шрюду обещания, что я никогда не нанесу вреда ни одному члену его семьи. Он неотступно преследовал меня. Я успокаивал себя тем, что Регал убил человека, который дал это обещание, так же как и того, кому оно было дано. Тот Фитц не существует больше. Я никогда больше не предстану перед старым королем Шрюдом, чтобы доложить ему о результатах своей миссии, не буду стоять на коленях рядом с ним как человек короля, чтобы одалживать силу Верити. Леди Пейшенс никогда не будет нагружать меня дюжиной бессмысленных поручений, которые для нее имели чрезвычайную важность. Я для нее умер, как и для Молли. Слезы жгли мне глаза, пока я размышлял о своей боли. Молли ушла еще до того, как Регал убил меня, но, как я считал, за эту потерю тоже должен был ответить он. У меня не осталось ничего, кроме той крохи жизни, которую Баррич и Чейд сохранили для меня, и я буду мстить. Регал умрет на моих глазах и будет знать, что это я убил его. Это не будет тихим убийством - никакого незаметного яда. Я сам приведу Смерть к Регалу. Я ударю его, как стрела, как нож, летящий прямо в цель, не обремененный страхами за тех, кто окружает меня. А если я потерплю поражение, что ж... Я уже мертв во всем, что имеет для меня значение. Никому не станет больно от моей попытки. Если я умру, убив Регала, это будет того стоить. Я буду защищать свою жизнь только до тех пор, пока не получу жизнь Регала. То, что случится потом, не будет иметь никакого значения.
      Ночной Волк пошевелился, обеспокоенный чем-то в моих мыслях.
      Ты когда-нибудь думал о том, что будет со мной, если ты умрешь? спросил Ночной Волк.
      Я крепко зажмурился. Я предвидел такой вопрос.
      А что будет с нами, если я буду жить как добыча?
      Ночной Волк понял.
      Мы охотники. Ни один из нас не рожден быть добычей.
      Я не могу быть охотником, когда все время боюсь, что стану добычей. Поэтому я должен охотиться за ним и не дать ему охотиться за мной.
      Он принял мои планы слишком спокойно. Я попытался объяснить ему, что я намерен сделать. Я не хотел, чтобы он слепо следовал за мной.
      Я собираюсь убить Регала. И его группу Скилла. Я хочу убить их за все то, что они сделали со мной, и за то, что отняли у меня.
      Регал? Это мясо мы не сможем съесть. Я не понимаю охоты на человека.
      Я скомбинировал в своей голове образ Регала с образом торговца животными, который держал волка в клетке, когда он был щенком, и бил его обитой медью дубиной. Ночной Волк обдумал это.
      Когда я ушел, у меня хватило ума держаться от него подальше. Охотиться за чем-то подобным так же разумно, как нападать на дикобраза.
      Я не могу оставить его в покое, Ночной Волк.
      Я понимаю. С дикобразами то же самое.
      Таким образом, он воспринял мою ненависть к Регалу, как свою слабость к дикобразам. Я обнаружил, что теперь и сам отношусь к поставленной цели с меньшей невозмутимостью. Уже заявив о ней, я не мог даже подумать о том, чтобы отказаться от своего решения. Слова, которые я произнес прошлой ночью, вернулись как немой упрек. Как насчет стремления жить для себя, которое я так красочно расписал Барричу? Что ж, я проявлял нерешительность и, возможно, буду проявлять ее в дальнейшем, если только выживу, связывая все эти концы. Не то чтобы я не мог жить собственной жизнью. Я просто не в силах был вынести мысли о том, что Регал, который захватил трон Верити, считает, что одержал надо мной верх. "Месть, простая и прямая", - сказал я себе. Если я хочу когда-нибудь избавиться от страха и позора, я должен это сделать.
      Теперь можешь войти, предложил я.
      Зачем бы это? Мне не нужно было поворачиваться, чтобы увидеть, как Ночной Волк уже входит в хижину. Он сел рядом со мной и огляделся.
      Пфф! Ну и вонь у тебя в логове! Неудивительно, что у тебя нос так плохо работает! Он осторожно прошел в глубь хижины и крадучись начал исследовать ее. Я сидел на пороге и смотрел на него. Прошло довольно много времени с тех пор, как я смотрел на него не просто как на продолжение меня самого. Он уже совсем вырос и был в расцвете своей силы. Посторонний человек мог бы сказать, что он просто серый волк. Мне казалось, что его шкура принимала разные оттенки, какие только могут быть у волка, он был темноглазым, с темной мордой и мощным загривком. На плечах и спине выделялась жесткая черная ость. У него были огромные лапы, которые становились еще больше, когда он бежал по снежному насту. Его хвост был выразительнее, чем лица многих женщин. Зубы легко могли разгрызть оленью ногу. Он двигался, так изумительно экономя силы, как это делают только чрезвычайно здоровые животные. Весь его вид был целительным бальзамом для моего сердца. Когда его любопытство по большей части было удовлетворено, он подошел и сел рядом со мной. Через несколько мгновений он растянулся на солнце и закрыл глаза.
      Посторожишь?
      - Конечно, посторожу, - заверил я его. Он повел ушами при звуке моих слов, а потом погрузился в сон, полный воздуха и солнца. Я тихо встал. Сборы были недолгими. Два одеяла и плащ. Одна смена белья, теплые шерстяные вещи, малопригодные для летнего путешествия, щетка, нож и точильный камень. Кремень. Рогатка. Несколько маленьких выделанных кож. Шнур из сухожилий. Ручной топорик. Зеркальце Баррича. Маленький котелок и несколько ложек. Последние недавно выстругал Баррич. Был еще маленький мешок с провизией и немного муки. Оставшийся мед. Бутылка самбукового вина. Не много для начала такого рискованного предприятия. Мне предстояло долгое пешее путешествие к Тредфорду. Мне надо было выдержать его, прежде чем я смогу придумать, как пройти мимо стражников Регала и группы Скилла и убить его. Я тщательно размышлял. Лето не дошло еще до середины. У меня было достаточно времени, чтобы собрать и высушить травы, накоптить рыбу и мясо для путешествия. На данный момент у меня была одежда и другие нужные вещи. Но со временем мне понадобятся деньги. Я сказал Чейду и Барричу, что смогу заработать на жизнь благодаря моему умению обращаться с животными и искусству писца. Может быть, все это поможет мне дойти до Тредфорда.
      Путешествие могло бы быть легче, если бы я оставался Фитцем Чивэлом. Я знал лодочника, занимавшегося речными перевозками, и мог бы заработать на проезд до Тредфорда. Но тот Фитц Чивэл умер. Он не мог просто пойти искать работу в доках. Я вообще не мог прийти в доки - из страха, что меня узнают. Я поднял руку к лицу, вспоминая то, что показывало мне зеркало Баррича. Белая прядь в волосах напоминала, в каком месте солдаты Регала рассекли кожу. Я ощупал новую форму своего носа. Кроме того, на правой щеке, под глазом, там, где кулак Регала разбил мне лицо, был большой шрам. Никто не вспомнит Фитца, глядя на человека с такими шрамами. Я могу отпустить бороду. А если к тому же сбрею волосы на лбу, как делают писцы, этого может быть достаточно, чтобы обмануть взгляд случайного встречного. Но я не стал бы рисковать и встречаться с теми, кто знал меня.
      Я пойду пешком. Мне никогда еще не приходилось столько ходить.
      Почему мы не можем просто остаться здесь? - сонно спросил Ночной Волк. Ловить рыбу в реке, охотиться в лесах за хижиной. Что нам еще нужно? Зачем нам куда-то идти?
      Я должен. Я должен сделать это, чтобы снова стать человеком.
      Ты действительно веришь в то, что хочешь снова стать человеком?
      Я чувствовал, что он не верит мне, но не возражает против моей попытки. Он лениво потянулся, вставая, растопырив пальцы передних лап.
      Куда мы идем?
      В Тредфорд. Туда, где Регал. Далекое путешествие вверх по реке.
      Там есть волки?
      Вряд ли в самом городе. Но в Фарроу волки есть. И в Бакке тоже, только не здесь.
      Кроме нас, заметил он и добавил: Я хотел бы найти волков там, куда мы пойдем.
      Потом он вытянулся и снова заснул. Это была часть того, что значит быть волком. Он не будет беспокоиться до тех пор, пока мы не тронемся в путь. Тогда он просто пойдет за мной и вверит свою жизнь нашим способностям. Но я уже был слишком человеком для того, чтобы поступать так, как он.
      Я начал собирать провизию на следующий день. Несмотря на возражения Ночного Волка, я убивал больше добычи, чем нам требовалось для еды. И когда охота была успешной, я не позволял ему объедаться, а оставлял часть мяса и коптил его. Я достаточно хорошо умел обращаться с кожей, после того как Баррич без конца заставлял меня чинить упряжь, и смог сделать себе мягкие летние сапоги. Я как следует смазал жиром старые сапоги и отложил их в сторону до зимы. Днем, когда Ночной Волк дремал на солнце, я собирал травы. Некоторые из них были обычными лечебными, которые я хотел иметь под рукой, ивовая кора от лихорадки, малиновый корень от кашля, подорожник от инфекции, крапива от кровотечения и тому подобное. Остальные были не такими безобидными. Я сделал маленький кедровый ящичек и наполнил его. Я собрал и заготовил яды, как учил меня Чейд: водяной болиголов, бледная поганка, сердцевина бузины, вороний глаз и сердечная схватка. Я старался выбирать те, которые не имели вкуса и запаха и которые можно было использовать в виде тонких порошков или прозрачных жидкостей. Кроме того, я собрал эльфовой коры - могущественного стимулятора, которым пользовался Чейд, чтобы помочь Верити во время работы Скиллом. Регал будет окружен и защищен своей группой. Больше всего я боялся Уилла, но не мог недооценить ни одного из них. Я помнил Барла большим сильным мальчиком, а Каррод был очень популярен среди девушек замка благодаря своим манерам. Но эти дни давно прошли. Я видел, что работа Скиллом сделала с Уиллом. Прошло много времени с тех пор, как я встречался с Карродом и Барлом, так что я не мог ничего сказать о них. Все они были обучены Скиллу, и, хотя мой природный талант когда-то был гораздо сильнее, я на своей шкуре убедился, что они знали способы использования Скилла, которых не понимал даже Верити. Если они атакуют меня Скиллом и я выживу, мне потребуется эльфовая кора для восстановления сил.
      Я сделал сумку, достаточно большую, чтобы в нее помещался ящичек с ядами, но в остальном похожую на те, что носят писцы. Это должно было стать еще одним штрихом к придуманному мной портрету. Сумка заявит обо мне таким образом случайному знакомому. Перья для письма я выдрал у выслеженного нами гуся. Я приготовил костяные трубочки с затычками, чтобы хранить в них порошки для красок. Волк неохотно, но позволил мне выдрать у него клок шерсти для грубых кистей. Более тонкие кисти я попытался сделать из шерсти кроликов, но они получились неважными. Это было плохо. Люди предполагают, что у настоящего писца должны быть чернила, кисти и перья. Я неохотно признал правоту Пейшенс, которая говорила, что почерк у меня хороший, но считать себя писцом я все-таки не могу. Я надеялся, что моих запасов будет достаточно для любой работы, которую я смогу найти по дороге в Тредфорд.
      И вот все необходимое было собрано. Я знал, что должен поскорее отправиться в путь, чтобы использовать для путешествия летнюю погоду. Я жаждал отмщения, и тем не менее мне не хотелось оставлять эту хижину и эту жизнь. Впервые на моей памяти я вставал, когда просыпался, и ел, когда был голоден. У меня не было никакой работы, кроме той, которую я задавал себе сам. Конечно, не повредило бы потратить немного времени и поправить свое здоровье, хотя синяки, полученные мною в темнице, давно уже прошли, и о том времени теперь напоминали только всевозможные шрамы, а иногда по утрам я все еще чувствовал себя странно скованным. Временами мое тело пронзала боль, когда я прыгал или слишком резко поворачивал голову. После особенно напряженной охоты я часто дрожал и опасался приступа судорог. Я подумал и решил, что было бы разумнее полностью поправиться, прежде чем я уйду.
      И мы задержались на некоторое время. Погода была хорошая, мы удачно охотились. По мере того как летели дни, я начал лучше владеть собственным телом. Я не был физически крепким воином, как предыдущим летом, но я мог бежать вровень с Ночным Волком во время ночной охоты. Когда я прыгал, чтобы убить, мои действия были точными и уверенными. Тело налилось силой. Я оставил позади прежние страдания, помня о них, но не сосредоточиваясь на прошлом. Кошмары, терзавшие меня, постепенно проходили, я избавлялся от них, как Ночной Волк от остатков зимней шубы. Я никогда не знал такой простой жизни. Я наконец был в мире с самим собой.
      Но ничто в мире не длится вечно. Пришел сон, чтобы разбудить меня. Мы с Ночным Волком поднялись до рассвета, охотились и вместе убили пару кроликов. Холм был пронизан их норами, так что охота для еды быстро превратилась в дурацкую игру из прыжков и копания. Уже рассвело, когда мы перестали играть. Мы скатились со склона в пестрые тени берез, снова поели и задремали. Что-то - возможно, неровный свет, падавший на мое лицо, - вызвало этот сон.
      Я снова был в Баккипе. В старой караульной я распростерся на холодном каменном полу в круге злобных мужчин. Пол под моей щекой был липко-скользким от стынущей крови. Пока я тяжело дышал, раскрыв рот, ее запах и вкус слились, чтобы наполнить всего меня. Они снова пришли за мной - не только человек в кожаных перчатках, но и Уилл, ускользающий, невидимый Уилл, бесшумно пролезающий сквозь мои стены защиты, чтобы оказаться в моем сознании.
      - Пожалуйста, подождите, пожалуйста, - молил я их. - Стойте, умоляю вас. Я совсем не то, чего вам нужно бояться и ненавидеть. Я волк, просто волк, и ничем вам не угрожаю. Я не причиню вам никакого вреда, только отпустите меня. Я ничто для вас, и никогда больше не буду мешать вам, я всего лишь волк. - Я поднял морду к небу и завыл.
      Мой собственный вой разбудил меня. Я перекатился на четвереньки, встряхнулся и встал на ноги. "Сон, - сказал я себе, - всего лишь сон". Страх и стыд нахлынули на меня. Во сне я умолял о пощаде, чего никогда не делал в реальности. Я сказал себе, что я не трус. Так ли это? Мне казалось, что я до сих пор ощущаю вкус и запах крови.
      Куда ты? - лениво спросил Ночной Волк. Он лежал в тени, и его шкура достаточно хорошо его скрывала.
      Вода.
      Я подошел к реке, смыл липкую кроличью кровь с лица и рук и жадно напился. Потом снова вымыл лицо, царапая ногтями бороду, чтобы очистить ее от крови. Внезапно я почувствовал, что не могу выносить этой бороды, и, поскольку не собирался идти туда, где меня могут узнать, вернулся в пастушью хижину, чтобы побриться. В дверях я наморщил нос от затхлого запаха. Ночной Волк был прав: жизнь в доме притупила мой нюх. Я едва мог поверить, что выносил это.
      Я неохотно вошел, фыркая от человеческих запахов. Несколько ночей назад прошел дождь. Часть копченого мяса заплесневела от сырости, в некоторых кусках копошились черви. Я разобрал его, морща нос.
      Прошло много дней с тех пор, как я был здесь.
      Возможно, недель.
      Я не имел ни малейшего представления о времени. Я смотрел на испорченное мясо, на пыль, которая покрывала мои разбросанные вещи. Я ощупал свою бороду и был поражен тем, как она выросла. С тех нор как Баррич и Чейд оставили меня, прошли недели. Я подошел к двери хижины и выглянул наружу. Там, где раньше были тропинки через луг к речке, теперь высоко поднялась трава. Весенние цветы давно увяли, на кустах зеленели ягоды. Я посмотрел на свои руки, на грязь, въевшуюся в кожу, засохшую кровь под ногтями. Когда-то пожирание сырой плоти вызвало бы во мне отвращение. Теперь мысль о приготовлении мяса казалась странной и чуждой. Мое сознание ушло в сторону, и я не хотел противостоять самому себе. Я умолял себя заняться этим завтра, позже, а пока пойти и найти Ночного Волка.
      Ты озабочен, маленький брат?
      Да. Я заставил себя добавить: Ты не можешь мне помочь в этом. Это человеческая забота. То, что я должен решить сам.
      Просто будь волком, посоветовал он лениво. У меня не было сил отвечать. Я пропустил предложение мимо ушей и посмотрел на себя. Моя одежда была покрыта грязью и засохшей кровью, штаны ниже колен стали похожи на тряпки. С содроганием я вспомнил "перекованных" и их разорванную одежду. Во что я превратился? Я дернул себя за воротник рубахи и вздрогнул от собственного запаха. Волки были гораздо чище. Ночной Волк вылизывался каждый день. Я сказал это вслух, и мой хриплый голос еще больше напугал меня:
      - Как только Баррич оставил меня одного, я превратился в нечто худшее, чем просто животное. Ни чувства времени, ни потребности в чистоте, ни дела, ни заботы о чем-либо, кроме еды и сна. Вот чего он пытался не допустить все эти годы. Со мной произошло именно то, чего он всегда боялся.
      С большим трудом я разжег огонь в очаге. Я несколько раз ходил к реке, чтобы набрать воды столько, сколько смог. Пастухи оставили в хижине тяжелый котел для вытапливания сала, и в него входило воды достаточно, чтобы наполнить большое деревянное корыто, стоявшее снаружи. Пока вода грелась, я собрал мыльного корня и осоки. Никогда раньше я не бывал таким грязным. Грубая осока соскребала целые пласты кожи вместе с грязью, впитавшейся в нее, пока я наконец не счел себя вполне чистым. В воде плавало множество блох. Кроме того, я обнаружил клеща у себя на шее и сжег его тлеющей палкой из очага. Когда мои волосы высохли, я расчесал их и снова завязал сзади в хвост воина. Я брился перед зеркалом, которое оставил мне Баррич, и с изумлением вглядывался в свое отображение. Загоревший лоб и бледный подбородок. К тому времени, когда я согрел еще воды и постирал одежду, я начал понимать фанатическую чистоплотность Баррича. Чтобы спасти то, что осталось от моих штанов, мне пришлось обрезать их до колена. Даже после этого они выглядели ужасно. Потом я принялся отстирывать постельное белье и зимнюю одежду, смывая запах плесени. Мышь позаимствовала часть моего зимнего плаща, чтобы сделать себе гнездо, и я кое-как залатал дырку. Я поднял глаза от собственных мокрых гамаш, висящих на кусте, и обнаружил, что за мной наблюдает Ночной Волк.
      Ты снова пахнешь, как человек.
      Это хорошо или плохо?
      Лучше, чем пахнуть, как добыча прошлой недели. Хуже, чем пахнуть, как волк. Он встал и потянулся, растопырив пальцы передних лап. Так. Ты действительно решил быть человеком. Мы скоро отправимся в путь?
      Да. Мы пойдем на запад. Вверх по Оленьей реке.
      О! Он внезапно чихнул, потом упал на бок и стал кататься на спине, как разыгравшийся щенок. Он весело извивался, втирая пыль в шкуру, а потом встал на ноги и как следует встряхнулся. Мое решение его обрадовало, и это было тяжело для меня. Во что я его втянул?
      К ночи вся моя одежда и постельное белье были еще сырыми. Я отослал Ночного Волка охотиться. В чистом ночном небе горела полная луна. И я знал, что он вернется не скоро и поймает много дичи.
      Я пошел в хижину и разжег огонь, чтобы испечь лепешки из остатков муки, большую часть которой испортил жучок. Лучше съесть ее сейчас, чем терять таким образом. Простые лепешки с засахарившимся медом из горшка были невероятно вкусными. Я знал, что лучше бы мне включить в мою диету что-нибудь, кроме мяса и пригоршни зерна каждый день. Я приготовил чай из дикой мяты и свежих ростков крапивы, и это тоже было вкусно. Потом я принес одеяло, которое почти высохло, и расстелил его перед очагом. Я лег на него и стал глядеть в огонь. Я поискал Ночного Волка, но он отказался присоединиться ко мне, предпочитая свежее мясо и мягкую землю под дубом на краю луга. Я был один и чувствовал себя человеком впервые за многие месяцы. Это было немного странно, но хорошо.
      Я перевернулся на бок и заметил оставленный на стуле пакет. Я знал наизусть каждый предмет в хижине. Этого в ней не было, когда я приходил сюда в последний раз. Я поднял его, обнюхал и обнаружил слабый запах Баррича и мой собственный.
      Это был небольшой сверток. Я развернул его. Одна из моих рубашек, которую каким-то образом достали из моего старого сундука с одеждой, мягкая, коричневая, я всегда очень любил ее. Пара гамаш. Маленький глиняный горшочек с мазью Баррича от порезов, ожогов и синяков. Четыре серебряные монетки в маленьком кожаном кошельке. Хороший кожаный пояс. Он вышил на нем оленя. Я сидел и смотрел на рисунок. Это был олень с опущенными рогами, готовый к драке, так же как на гербе, избранном для меня Верити. На поясе олень отгонял волка. Трудно было не понять этого послания.
      Я оделся перед огнем, в отчаянии, что пропустил его визит, и тем не менее испытывая облегчение. Зная Баррича, я мог сказать, что он, вероятно, чувствовал примерно то же самое, когда пришел сюда и обнаружил, что меня нет. Может быть, он принес все это, чтобы убедить меня вернуться к нему? Или чтобы пожелать мне счастливого пути? Я попытался не думать о его намерениях и о его реакции, когда он увидел брошенную хижину. Снова одетый, я почувствовал себя в гораздо большей степени человеком. Я повесил кошелек и нож на пояс и туго затянул его. Потом подвинул стул к очагу и сел, уставившись в огонь.
      Теперь наконец я позволил себе задуматься о своем сне. Я чувствовал странное напряжение в груди. Я трус? Не уверен. Я собирался отправиться в Тредфорд и убить Регала. Так бы поступил трус? Может быть, подсказывала мне предательская память, может быть, именно так, если это легче, чем искать своего короля. Я пытался отогнать эту мысль, но снова и снова возвращался к ней.
      Нужно ли было убивать Регала, или мне просто этого хотелось? Почему это имело значение? Потому что имело. Может быть, вместо этого я должен был бы идти искать Верити.
      Глупо думать об этом, пока я не знаю, жив ли он. Если бы я мог связаться с ним Скиллом, это было бы нетрудно выяснить. Но я никогда не владел Скиллом в совершенстве. Тут уж Гален постарался. Он хитростью и давлением отнял мой естественный сильный талант к Скиллу и превратил его в нечто непостоянное и ненадежное. Можно ли это изменить? Мне бы нужно как следует овладеть Скиллом, если я хочу проскользнуть мимо группы Регала и добраться до его горла. Но можно ли научиться этой магии самостоятельно? Как может человек научиться чему-то, если он даже не совсем понимает, как это действует? Все способности, которые Гален либо вбил, либо выбил из меня, все знания, которые у Верити никогда не было времени мне передать, - как я мог научиться этому сам? Невозможно.
      Я не хотел думать о Верити. Это, как и многое другое, напоминало мне о моем долге. Верити. Мой принц. Теперь мой король. Связанный с ним кровью и Скиллом, я начал понимать его как никакого другого человека. Быть открытым Скиллу, говорил он мне, это значит просто не быть закрытым для него. Война Скилла с пиратами стала его жизнью, отбирая его юность и жизненные силы. У него никогда не было времени научить меня контролировать мой Скилл, но он преподал мне все уроки, какие только мог. Сила его Скилла была такова, что он мог прикоснуться ко мне и быть со мной единым существом на протяжении многих дней или даже недель. А однажды, когда я сидел в кресле перед рабочим столом в башне моего принца, мне удалось связаться с ним Скиллом. Я смотрел на инструменты, которыми он рисовал свои карты и которые были разбросаны на столе, и мне захотелось, чтобы он был дома и управлял своим королевством. И тогда, в тот единственный раз, я просто потянулся и достиг его. Так легко, без подготовки и даже без такого намерения. Сейчас я пытался привести себя в то же состояние духа, хотя передо мной не было ни стола Верити, ни беспорядка на нем, который помог бы мне вспомнить о Верити. Но если я закрою глаза, то смогу увидеть своего принца. Я набрал в грудь воздуха и попытался вызвать его образ.
      Верити был шире меня в плечах, но немного ниже ростом. У моего дяди, как и у меня, были темные глаза и темные волосы династии Видящих, но его глаза были посажены глубже, чем мои, а непокорную шевелюру и бороду тронула седина. Когда я был мальчиком, это был плотный мужчина с прекрасной мускулатурой, обращавшийся с мечом так же легко, как с пером. Последние годы иссушили его. Он был вынужден проводить слишком много времени в физическом безделье, когда использовал силу своего Скилла, чтобы защищать от пиратов нашу береговую линию. И в то время, когда его мышцы ослабевали, сила его Скилла возрастала, и в конце концов в его обществе я чувствовал себя так, словно стоял перед пылающим очагом. В такие мгновения я гораздо сильнее ощущал его Скилл, чем его тело. Чтобы приблизиться к нему, я вызвал в памяти цветные чернила, которыми он рисовал свои карты, запах пергамента и эльфовой коры, слишком часто присутствовавший в его дыхании.
      - Верити, - тихо сказал я вслух и почувствовал, как это слово эхом отдается внутри меня, отскакивая от моих защитных стен.
      Я открыл глаза. Я не смогу пробиться к нему, пока не опущу свои стены. Образ Верити ничем мне не поможет, пока я не открою дорогу своему Скиллу, чтобы он мог рвануться вперед и впустить в мое сознание Скилл Верити. Очень хорошо. Это не так уж трудно. Расслабиться. Смотреть в огонь и наблюдать за крошечными искрами, которые вылетают из огня. Танцующие легкие искры. Ослабить напряжение. Забыть, как Уилл ударил силой своего Скилла по моей стене и чуть не разрушил ее. Забыть, что только эти стены сохранили мое сознание, пока люди Регала сокрушали мою плоть. Забыть болезненное ощущение насилия в тот раз, когда ко мне пробивался Джастин. Забыть, как Гален разрушил мой талант к Скиллу, использовав свое положение мастера Скилла и силой завладев моим сознанием.
      Так ясно, словно Верити снова был рядом со мной, я услышал слова моего принца: "Гален испугал тебя. У тебя есть стены, которые не могу пробить даже я, а я силен в Скилле. Ты должен научиться опускать их. Это трудно". Эти слова были сказаны много лет назад, до вторжения Джастина, до атаки Уилла. Я горько улыбнулся. Знали ли они, что преуспели в своем стремлении лишить меня Скилла? Они, вероятно, не думали об этом. Кто-то где-то должен это записать. Когда-нибудь одаренный Скиллом король может найти полезной эту информацию: если вы сильно повредите сознание одаренного Скиллом, опять-таки при помощи Скилла, вы можете замкнуть его в самом себе, так что он полностью утратит свою силу.
      У Верити не было времени научить меня опускать стены. По грустной иронии он улучил момент показать мне, как укрепить их, чтобы я мог скрыть от него свои личные мысли, если не хотел ими делиться. Похоже, этому я научился слишком хорошо. Я подумал, будет ли у меня когда-нибудь время разучиться делать это.
      Время, не время, устало вмешался Ночной Волк. Время - это то, что придумали люди для собственного беспокойства. Ты думаешь об этом, пока у меня не начинает кружиться голова. Зачем ты вообще идешь по этим старым следам? Вынюхай новый, там, может, найдешь немного мяса. Если хочешь получить добычу, ты должен охотиться, вот и все. Ты не можешь сказать: охотиться - это слишком долго, я просто хочу есть. Все это одно. Охота - это начало еды.
      Ты не понимаешь, сказал я ему устало. В дне слишком много часов, и слишком много дней, в которые я могу это сделать.
      Зачем ты рубишь свою жизнь на кусочки и даешь этим кусочкам имена? Часы, дни. Это как с кроликом. Если я убил кролика, я ем кролика. Он сонно, недовольно фыркнул. Когда ты получаешь кролика, ты разрубаешь его на куски и называешь это костями, мясом, шерстью и потрохами. И тебе всегда мало.
      Так что же мне делать, о мудрый учитель?
      Перестань скулить и просто сделай то, что хочешь. Дай мне спать.
      Он слегка толкнул меня мысленно, как можно толкнуть локтем в ребра, когда сосед по столу в таверне подсаживается к тебе слишком близко. Я внезапно осознал, каким тесным был наш контакт в последние несколько недель. Было время, когда я упрекал его за то, что он все время находится в моем сознании. Я не хотел его общества, когда бывал с Молли, и пытался объяснить ему, что такие мгновения должны принадлежать мне одному. А этот его толчок сделал для меня ясным, что теперь я привязан к нему так же тесно, как он ко мне, когда был еще щенком. Я отбросил желание схватить его, устроился поудобнее в кресле и уставился в огонь.
      Я опустил стены и сидел некоторое время с пересохшим ртом, ожидая атаки. Когда ничего не произошло, я осторожно снова поднял их. "Они считают меня мертвым, - напомнил я себе. - Они не будут всю жизнь сидеть в засаде, чтобы напасть на мертвого человека". Все равно было трудно заставить стены опуститься. Гораздо легче широко открыть глаза днем, когда на воде ярко блещет солнце, или не дрогнув ждать удара. Когда я наконец сделал это, я ощутил, как Скилл плывет, обтекая меня, как будто я был камнем на дне реки. Мне нужно было только окунуться в эту реку, и я мог найти Верити. Или Уилла, или Барла, или Каррода. Я содрогнулся, и река отступила. Я успокоился и вернулся к ней. Долгое время я стоял, колеблясь, на берегу, понуждая себя окунуться. В Скилле нельзя попробовать воду. Или туда, или оттуда. Туда.
      И я крутился и кувыркался и чувствовал, что распадаюсь на части, как кусок сгнившей веревки. Медленно река смывала с меня все покрывала, которые делали меня мной. Воспоминания, эмоции, глубинные мысли, которые имели значение, вспышки поэзии, которые переживает человек, ленивые воспоминания обычных дней, все это лохмотьями отпадало. Это было так хорошо! И все, что мне нужно было сделать, это отступить.
      Но тогда Гален окажется прав.
      Верити?
      Ответа не было. Ничего. Его здесь нет.
      Я вынырнул и вернулся в свое сознание. Я обнаружил, что могу сделать это. Я мог держаться в потоке Скилла и не терять самого себя. Почему это всегда было так трудно раньше? Я отмел этот вопрос и стал обдумывать дальнейшее. А дальнейшим было то, что Верити жив и разговаривал со мной всего несколько коротких месяцев назад. "Скажи им, что Верити жив. Вот и все". Так я и сделал, но они не поняли, и никто не предпринял никаких действий. Однако чем могло быть это послание, если не мольбой о помощи? Зов моего короля остался без совета!
      И неожиданно это оказалось совсем просто, и крик Скилла вырвался из моей груди, он тянулся и искал.
      ВЕРИТИ?
      ...Чивэл?
      Не больше чем шепот, коснувшийся моего сознания, легкий, как мошка, бьющаяся в оконную занавеску. На этот раз была моя очередь тянуться, хватать и останавливать. Я ринулся к нему и нашел его. Его присутствие мерцало, как пламя свечи, угасающей в собственном воске. Я знал, что он скоро исчезнет. У меня была тысяча вопросов. Я задал самый важный.
      Верити. Вы можете взять у меня силу, не касаясь меня?
      Фитц? - прозвучало более слабо, медленно. Я думал, Чивэл вернулся... Он колебался на краю тьмы. Чтобы взять у меня эту ношу...
      Верити, будьте внимательны. Думайте. Вы можете, взять у меня силу? Вы можете сделать это сейчас?
      Я... нет. Я не могу дотянуться. Фитц?
      Я вспомнил Шрюда, берущего у меня силу, чтобы попрощаться со своим сыном, и то, как Джастин и Сирен вцепились в него. И он умер - как лопнувший мыльный пузырь. Как погасшая искра.
      ВЕРИТИ!
      Я ринулся к нему, окутал и остановил его, как часто он останавливал меня во время наших контактов Скиллом.
      Возьмите! - скомандовал я и раскрылся ему. Я заставил себя поверить в реальность его руки на моем плече, пытался вспомнить, что испытывал в те мгновения, когда он или Шрюд брали у меня силу. Пламя его присутствия во мне внезапно взметнулось и снова загорелось сильно и ясно.
      Довольно! - предостерег он меня, и потом, с большей силой: Будь осторожен, мальчик!
      Нет, со мной все в порядке, я могу это сделать, заверил я его и направил ему мою силу.
      Довольно! - настаивал он и отодвинулся от меня. По ощущениям это было примерно так же, как если бы мы слегка отошли друг от друга и рассматривали один другого. Я не мог видеть его тела, но чувствовал ужасную усталость. Это была не та здоровая усталость, которая приходит в конце дневной работы, но ужасная, пробирающая до костей, когда один тяжелый день наваливается на другой и все время не хватает еды и отдыха в промежутках между ними. Я дал ему энергию, но не здоровье, и он быстро сожжет то, что заимствовал у меня, потому что это была не настоящая сила, как чай из эльфовой коры не был питательной едой.
      Где вы? - спросил я его.
      В горах, сказал он неохотно и добавил: Больше говорить небезопасно. Мы вообще не должны пользоваться Скиллом. Есть уши, которые попытаются услышать нас.
      Но он не прекращал контакт, и я знал, что он жаждал задавать вопросы, так же как и я. Я пытался сообразить, что можно сказать ему. Я не ощущал никого, кроме нас двоих, но не был уверен, что почувствую шпиона. Долгие мгновения наш контакт продолжался просто как чувство общности. Потом Верити строго предупредил меня:
      Ты должен быть осторожнее. Ты навлечешь на себя неприятности. Тем не менее это придало мне мужества. Я слишком долго не чувствовал прикосновения друга.
      Тогда для меня это стоит любого риска. Я помедлил, потом обнаружил, что не могу закрыть в себе эту мысль. Мой король. Я должен кое-что сделать. Но когда это будет сделано, я приду к вам.
      Тут я почувствовал что-то от него. Благодарность.
      Надеюсь, я все еще буду здесь, если ты появишься. Потом жестко прозвучало: Не называй имен. Пользуйся Скиллом только при крайней необходимости. Потом мягче: Береги себя, мальчик. Будь очень осторожен. Они безжалостны.
      И вдруг он исчез, резко оборвав контакт Скилла. Я надеялся, что там, где он находится, он использует данную мной силу, чтобы найти немного еды и безопасное место для отдыха. Я чувствовал, что он живет в постоянном страхе перед преследованием, все время настороже, все время голодный. Добыча, как и я. И что-то еще. Рана или лихорадка? Я откинулся на стуле, слегка задрожав. Я знал, что вставать нельзя. Простой Скилл отнял у меня много сил, а я к тому же открылся Верити и позволил ему забрать еще больше. Немного позже, когда дрожь пройдет, я встану и заварю чай из эльфовой коры. А пока я просто сидел и думал о Верити. Он покинул Баккип прошлой осенью. Казалось, с тех пор прошла вечность. Когда Верити уезжал, король Шрюд был еще жив, а жена Верити Кетриккен беременна. Он отправился в долгое путешествие. Пираты с Внешних островов истязали наши берега три года, и нам никак не удавалось выгнать их. Так что Верити, будущий король Шести Герцогств, отправился в горы, чтобы найти там наших полулегендарных союзников Элдерлингов. Традиционно считалось, что много поколений назад король Вайздом позвал их и они спасли Шесть Герцогств от бесконечных нападений пиратов. Легенды гласили, что они обещали вернуться, если нам снова понадобится их помощь. Итак, Верити оставил трон, жену и королевство, чтобы отыскать Элдерлингов и напомнить об их обещании. Его престарелый отец король Шрюд остался дома, так же как и его младший брат принц Регал. Почти немедленно после отъезда Верити Регал организовал заговор против него. Он поддерживал внутренних герцогов и не обращал внимания на нужды Прибрежных Герцогств. Я подозреваю, что именно он был источником слухов о том, что Верити погнался за химерой и был недееспособным дураком или сумасшедшим. Группа Скилла, которая присягнула Верити, на самом деле давно работала на Регала. С их помощью он объявил о том, что Верити умер на пути в горы, и сам получил титул будущего короля. К этому моменту он уже полностью контролировал своего дряхлеющего отца Шрюда. Регал решил перевезти двор внутрь страны и бросить Баккип, во всех смыслах, которые имели значение, на милость красных кораблей. Когда он заявил, что король Шрюд и жена Верити Кетриккен должны будут поехать с ним, Чейд решил, что настало время действовать. Мы знали, что ни тот, ни другая не будут долго стоять между Регалом и троном. И мы составили план, согласно которому оба они должны были бежать в тот самый день, когда Регал объявит себя будущим королем.
      Но все пошло наперекосяк. Прибрежные герцоги были близки к тому, чтобы восстать против Регала. Они пытались привлечь меня на свою сторону. Я согласился помочь им в надежде сохранить Баккип для Верити. Прежде чем мы успели вывезти короля, члены группы Скилла убили его. Убежала только Кетриккен, и хотя я расправился с убийцами Шрюда, но сам был схвачен, подвергнут пыткам и обвинен в занятиях магией Уита. Пейшенс, жена моего отца, безуспешно ходатайствовала за меня. Если бы Баррич не передал мне яд, я был бы повешен над водой и сожжен. Но с помощью отравы мне удалось убедительно имитировать смерть. Пока мой дух пребывал в теле Ночного Волка, Пейшенс забрала мой труп из тюрьмы и похоронила его. Втайне от нее Баррич и Чейд вырыли меня.
      Я моргнул и отвел глаза. Огонь еле тлел. И вся моя жизнь была сейчас такой - пройденный мною путь покрывал пепел. Не было никакой надежды вернуть женщину, которую я любил. Молли верила, что я мертв, и, безусловно, испытывала ко мне отвращение из-за того, что я использовал магию Уита. И, как бы то ни было, она оставила меня за много дней до того, как моя жизнь развалилась на части. Я знал ее с того времени, когда мы были детьми и вместе играли на улицах и в доках Баккипа. Она называла меня Новичком и считала, что я просто один из мальчиков, которые живут в замке, - конюший или будущий писец. Она полюбила меня до того, как обнаружила, что я бастард, незаконный сын, из-за которого принц Чивэл отрекся от трона. Когда она узнала об этом, я чуть не потерял ее. Но я убедил ее доверять мне, и почти год мы цеплялись друг за друга невзирая на все препятствия. Снова и снова я был вынужден ставить мой долг перед королем выше наших желаний и стремлений. Король отказался дать мне разрешение жениться. Он хотел, чтобы я ухаживал за другой женщиной. Молли приняла это. Даже это она стерпела. Ей угрожали и над ней смеялись, называя ее "шлюхой бастарда". Я не мог защитить ее. Но она была такой стойкой, несмотря на все это... Но однажды она просто сказала мне, что у нее есть кто-то другой, кого она любит и ставит выше всех в своей жизни, так же как я своего короля. И она покинула меня. Я не винил ее за это. Я мог только тосковать без нее.
      Я закрыл глаза, чувствуя такую невероятную усталость, что был почти в изнеможении. И Верити предупреждал меня, чтобы я больше не пользовался Скиллом без крайней необходимости. Но, конечно, не произойдет ничего страшного, если я попытаюсь отыскать Молли. Просто увидеть ее на мгновение, убедиться, что с ней все в порядке... Скорее всего, это мне вообще не удастся. Но что будет плохого, если я попытаюсь, только на минутку?
      Это должно было быть легко. От меня не потребуется никаких усилий, чтобы вспомнить ее. Я так часто вдыхал ее запах - запах трав, которыми она ароматизировала свои свечи, и ее собственной нежной кожи. Я знал все переливы ее голоса и как он становится глубже, когда она смеется. Я мог вспомнить четкую линию ее подбородка и как она вздергивала его, когда сердилась на меня. Я чувствовал тяжесть ее шелковистых волос и пронзительный взгляд темных глаз. У нее была привычка сжимать мое лицо руками, когда она целовала меня... Я поднял руку к своему лицу, желая найти ее руку, схватить и не отпускать никогда. Вместо этого я ощутил шрам. Глупые слезы выступили у меня на глазах. Я сморгнул их и увидел, как пламя в очаге на мгновение помутилось, прежде чем я снова стал различать его. "Я устал, - сказал я себе, - Слишком устал, чтобы пытаться найти Молли Скиллом. Нужно поспать". Я пытался избавиться от обуревавших меня чувств. Тем не менее я сделал свой выбор, когда решил снова стать человеком. Может быть, разумнее было остаться волком. Конечно же, животным не приходится чувствовать ничего подобного.
      Снаружи в ночи одинокий волк поднял нос к небесам и внезапно завыл, пронзая ночь своим одиночеством и отчаянием.
      4
      РЕЧНАЯ ДОРОГА
      Бакк, старейшее из Шести Герцогств, имел береговую линию, которая тянулась от Хайдауна на юг, включая в себя устье Оленьей реки и Оленью бухту. Остров Антлер тоже относится к герцогству Бакк. Богатство Бакка имеет два главных источника - рыболовный промысел, которым издавна кормился прибрежный народ, и корабельное ремесло, которое обеспечивает Внутренние Герцогства всем необходимым. Оленья река, легко текущая по своему широкому руслу, часто весной наводняет долины. Течение такое сильное, что на реке круглый год остается свободный от льда проход. Он покрывался льдом только четырежды, в самые свирепые зимы за всю историю Бакка. Не только товары из Бакка уходят вверх по реке во Внутренние Герцогства, но и продукция герцогств Риппон и Шоке, не говоря уж о более экзотических предметах из Чалси и от бингтаунских торговцев. Вниз по реке спускают все, что могут предложить Внутренние Герцогства, а также меха и янтарь, которые продает Горное Королевство.
      Я очнулся, когда Ночной Волк ткнулся мне в щеку холодным носом. Даже тогда я не проснулся сразу, а просто внезапно понял, где нахожусь. В голове у меня стучало, лицо затекло. Пустая бутылка из-под самбукового вина откатилась от меня, когда я рывком сел.
      Ты спишь слишком крепко. Ты болен?
      Нет. Просто глуп.
      Я никогда раньше не замечал, что ты от этого так крепко спишь. Он снова ткнул меня носом, я оттолкнул его. Я крепко зажмурился на мгновение, потом снова открыл глаза. Лучше не стало. Я подбросил несколько поленьев к вчерашним углям.
      - Сейчас утро? - сонно спросил я вслух.
      Свет только начинает меняться. Нам лучше вернуться к кроличьим норам.
      Так иди. Я не голоден.
      Очень хорошо. Он двинулся вперед, потом задержался в открытых дверях. Не думаю, что тебе полезно спать внутри.
      И исчез: легкое движение чего-то серого у порога. Я медленно лег и закрыл глаза, решив еще немного поспать.
      Когда я снова проснулся, в открытую дверь лился яркий дневной свет. Быстрое обследование Уитом обнаружило сытого волка, дремлющего в пестрой тени между двумя большими корнями дуба. Ночной Волк не видел особой пользы в ясных солнечных днях. Сегодня я был согласен с ним, но заставил себя вернуться ко вчерашнему решению. Я начал приводить хижину в порядок. Потом мне пришло в голову, что я, вероятно, никогда больше не увижу этого места. Привычка заставила меня, по крайней мере, вымести весь мусор. Я вычистил золу из очага и положил туда охапку свежих дров. Если кто-нибудь пойдет этим путем и будет нуждаться в укрытии, все для них будет готово. Я собрал высохшую одежду и сложил на столе все, что собирался взять с собой. Вещей было крайне мало, особенно если учесть, что это было на меня одного. Но когда я подумал, что все это мне придется тащить на собственной спине, то понял, что я ошибался и их вполне достаточно. Я спустился к речке, чтобы напиться и вымыться, прежде чем попытаться компактно все упаковать. Когда я шел от речки, я думал, как недоволен будет Ночной Волк необходимостью путешествовать днем. Каким-то образом я уронил на ступеньки мои запасные гамаши. Я наклонился и поднял их, после чего вошел в хижину и швырнул гамаши на стол. И внезапно обнаружил, что в комнате не один.
      Одежда на ступеньке должна была насторожить меня, но я стал не в меру беспечным. Прошло слишком много времени с тех пор, как мне в последний раз грозила опасность. Я слишком сильно полагался на то, что мое чувство Уита даст мне знать о присутствии постороннего. "Перекованных" нельзя было распознать таким образом. Ни Уит, ни Скилл не могли предупредить о них. Их было двое. Совсем молодые люди и, судя по их виду, "перекованы" недавно. Их одежда была почти целой, и хотя они были грязны, это не была та въевшаяся грязь и тусклые волосы, которые я привык видеть у таких людей. По большей части я сражался с "перекованными" зимой, когда они были ослаблены голодом и стужей. Одной из моих обязанностей, когда я служил королю Шрюду, было очищать от них местность вокруг Баккипа. Мы так и не смогли понять, что за магию пираты красных кораблей обрушивали на наших людей, отнимая у них разум и всего за несколько часов превращая в лишенных чувств животных. Мы знали только, что им могла помочь лишь милосердная смерть. "Перекованные" были величайшим злом, которое приносили нам пираты. Эти полубезумные люди охотились на своих родных и близких через месяцы после того, как уходили красные корабли. Что может быть хуже того, чем видеть "перекованным" своего брата? Знать, что теперь он не остановится перед разбоем, убийством и насилием, если не получит то, что хочет? Понимать, что должен поднять нож и убить его?
      Этих двоих я застал, когда они рылись в моих вещах. Руки их были полны сушеного мяса. Они ели, настороженно поглядывая друг на друга. Хотя "перекованные" могут путешествовать вместе, они абсолютно не способны доверять друг другу. Возможно, они держатся группами только в силу привычки. Я видел, как они кровожадно кидаются друг на друга, споря из-за какого-нибудь украденного предмета или просто проголодавшись. Но сейчас они размышляли, глядя на меня. Я замер. Мгновение никто не шевелился.
      Они поели и забрали все мои вещи. У них не было никакой причины нападать на меня, пока я не брошу им вызов. Я попятился к двери, ступая медленно и осторожно и стараясь не двигать руками, - так, как я сделал бы, наткнувшись на медведя, пожирающего свежую добычу. Я смотрел прямо на них и уже почти вышел из хижины, когда один из них поднял грязную руку и показал на меня.
      - Видит сны слишком громко, - заявил он сердито. Они оба бросили свою добычу и ринулись ко мне.
      Я резко повернулся и столкнулся грудью с еще одним, который как раз входил в дверь. На нем была моя запасная рубашка и что-то еще. Его руки рефлекторно сомкнулись вокруг меня. Я выхватил из-за пояса нож и успел несколько раз воткнуть его в живот "перекованного", прежде чем он упал. Он скорчился на земле, заревев от боли, а я проскочил мимо него.
      Брат! - почувствовал я и понял, что Ночной Волк мчится ко мне, но он был слишком далеко, на холме.
      Один из них сильно ударил меня сзади, и я упал. Катаясь, я вырывался из его цепких рук и хрипло кричал от ужаса, так как он внезапно разбудил во мне все обжигающие воспоминания о подземелье Регала. Паника захлестнула меня лавиной, и я снова был объят ужасом. Сердце мое колотилось, я не мог вздохнуть, руки онемели, я не знал, у меня ли еще мой нож. "Перекованный" тянулся к моему горлу. Я отчаянно молотил его изо всех сил, стараясь высвободиться из железной хватки. Свирепый удар другого "перекованного" спас меня. Его кулак только задел мой бок и попал в ребра человеку, находившемуся на мне. Я услышал, как он резко выдохнул, и бешеным усилием сбросил его с себя. Я откатился назад, встал на ноги и бросился бежать. Я несся вперед, ничего не соображая от страха. Я слышал топот бегущего за мной человека, мне казалось, что второй догоняет нас. Но теперь я знал эти холмы и пастбища так же хорошо, как их знал мой волк. Я повел преследователей вверх по крутому склону холма за хижиной и, прежде чем они успели перевалить через него, резко сменил направление и кинулся на землю. Во время бешеных штормов последней зимы упал дуб, который своими переплетенными корнями вырвал кучу земли и сбил несколько деревьев. В буреломе образовалась прогалина, ее освещало солнце. Здесь радостно росла ежевика, победившая сломанного гиганта. Я рухнул на землю подле него, прополз на животе сквозь колючие заросли ежевики в темноту под стволом дуба и затаился там, совершенно неподвижный.
      Я слышал, как "перекованные" с сердитыми криками искали меня. В панике я поднял стены своего сознания. "Слишком громко видит сны", - сказал один из них. Что ж, Чейд и Верити оба подозревали, что "перекованных" притягивает именно Скилл. Возможно, острота чувств, которой он требует, затрагивает что-то в них и напоминает им о том, что они потеряли? И тогда они хотят убить того, кто еще может чувствовать по-человечески?
      Брат? Это был Ночной Волк, но он говорил приглушенно или с очень большого расстояния. Я осмелился приоткрыться ему.
      Со мной все в порядке. Где ты?
      Здесь. Я услышал шелест, и внезапно он оказался рядом со мной. Волк коснулся носом моей щеки.
      Ты ранен?
      Нет. Я убежал.
      Разумно, заметил он, и я чувствовал его искренность. Но так же я чувствовал, что он удивлен. Он никогда не видел, чтобы я убегал от "перекованных". Раньше я всегда сражался с ними, а он сражался рядом со мной. Что ж, в то время я обычно был хорошо вооружен и хорошо накормлен, а они истощены и страдали от холода. Трое против одного, когда у тебя есть только нож для защиты, это не так уж хорошо, даже если ты знаешь, что волк спешит к тебе на помощь. В этом нет никакой трусости. Так поступил бы любой. Я несколько раз повторил это себе.
      Все в порядке, успокоил он меня. Разве ты не хочешь выйти?
      Через некоторое время. Когда они уйдут, объяснил я ему.
      Они давно ушли, сказал он. Они ушли, когда солнце было еще высоко.
      Я просто хочу быть уверенным.
      Я уверен. Я проследил, как они уходят. Я следовал за ними. Выходи, маленький брат.
      Я позволил ему уговорить меня выйти из зарослей. Когда я вышел, то обнаружил, что солнце уже почти село. Сколько часов провел я здесь, онемевший, бесчувственный, как улитка, забившаяся в свою раковину? Я стряхнул грязь со своей недавно еще чистой одежды. Теперь на ней была кровь, кровь того человека в дверях. "Мне снова придется стирать", - тупо подумал я. Какое-то мгновение я собирался набрать воды, нагреть ее и отстирать кровь, а потом понял, что не смогу войти в хижину и снова оказаться в ловушке. Тем не менее то немногое, что у меня было, лежало там. Или по крайней мере то, что оставили от моих запасов "перекованные". Когда взошла луна, я набрался мужества и подошел к хижине. Это была хорошая полная луна, и мне прекрасно был виден широкий луг перед дверью. Некоторое время я стоял, притаившись на вершине холма, глядя вниз и боясь заметить какое-нибудь движение. Один человек лежал в высокой траве у хижины. Я долгое время смотрел на него.
      Он мертв. Воспользуйся своим носом, посоветовал мне Ночной Волк. Это, наверное, тот, с кем я столкнулся на пороге. Мой нож, вероятно, достиг цели. Он далеко не ушел. Тем не менее я крался к нему в темноте так осторожно, как будто имел дело с раненым медведем. Но скоро я ощутил сладковатый запах мертвого тела, целый день пролежавшего на солнце. Он был распростерт на траве лицом вниз. Я не перевернул тело и обошел его широким полукругом. Заглянув в окно хижины, я несколько мгновений изучал неподвижную тишину внутри.
      Там нет никого, терпеливо напомнил мне Ночной Волк.
      Ты уверен?
      Точно так же, как в том, что у меня настоящий волчий нос, а не бесполезный нарост между глаз...
      Он не закончил мысли, но я чувствовал молчаливое беспокойство за меня. Я почти разделял его. Часть меня знала, что тут нечего бояться, что "перекованные" забрали все, что хотели, и ушли. Другая часть не могла забыть веса человека на мне и силы его удара. Так же я был пришпилен к каменному полу подземелья, когда меня били кулаками и сапогами, а я не мог даже защищаться. Теперь воспоминание об этом вернулось, и я не понимал, как смогу с ним жить.
      Я все-таки вошел в хижину и даже заставил себя зажечь свет, отыскав в темноте кремень. Руки мои дрожали, когда я поспешно собирал то, что они оставили мне, и заворачивал это в плащ. Открытая дверь за моей спиной была страшной черной дырой, в которую они могли войти в любой момент. Однако если я закрою ее, то могу оказаться запертым внутри. Даже Ночной Волк, стоявший на страже у порога, не мог успокоить меня.
      Они взяли только то, что могли использовать немедленно. "Перекованные" не способны делать запасы. Все сухое мясо было съедено или выброшено. Я не хотел брать ничего из того, к чему они прикасались. Они открыли мою сумку писца, но потеряли к ней интерес, не найдя ничего съедобного. В маленьком ящичке с ядом и травами, который они, по-видимому, унесли с собой, были приготовленные краски. Из одежды взяли только рубашку, и у меня не было ни малейшего желания забирать ее назад. Во всяком случае, я проделал в ней огромное количество дыр. Я собрал все, что осталось, и вышел. Потом пересек луг и взобрался на гребень холма; откуда у меня был хороший обзор. Там я сел и дрожащими руками запаковал для путешествия все, что смог взять в хижине. Я завернул все в мой зимний плащ и крепко завязал этот тюк ремешками. Длинная полоска кожи позволяла мне повесить сверток на плечо. Когда будет светлее, я найду лучший способ нести его.
      Готов? - спросил я Ночного Волка.
      Мы идем на охоту?
      Мы отправляемся в путешествие. Я помедлил. Ты очень голоден?
      Немного. Ты так торопишься поскорее уйти отсюда?
      Мне не пришлось обдумывать ответ.
      Да, это так.
      Тогда пусть тебя это не заботит. Мы можем путешествовать и охотиться одновременно.
      Я кивнул, потом посмотрел в ночное небо, обнаружил там Большую Медведицу и сориентировался по ней.
      В ту сторону, сказал я, указывая на противоположный конец гребня. Волк ничего не ответил, а просто встал и целеустремленно потрусил в указанном направлении. Я двинулся за ним, навострив уши, и направил свои чувства на то, чтобы наблюдать за всем подозрительным. Я шел бесшумно, и никто и ничто не преследовало нас. Ничто, кроме моего страха.
      Мы передвигались по ночам, хотя вначале я собирался идти днем, а ночью спать. Но после той первой ночи, когда я пробирался через лес за Ночным Волком по тем охотничьим тропам, которые шли в нужном направлении, я решил, что так лучше. Я все равно не смог бы спать ночью. Первое время мне было трудно заснуть даже днем. Я находил наблюдательный пункт, в котором тем не менее было подходящее укрытие, и ложился, уверенный, что устал до изнеможения. Я сворачивался клубком, закрывал глаза и лежал часами, мучимый остротой моих собственных чувств. Каждый звук или запах усиливал мою настороженность, и я не мог расслабиться до тех пор, пока не вставал, чтобы убедиться, что опасности нет. Через некоторое время даже Ночной Волк стал жаловаться на мое постоянное беспокойство. Когда я наконец засыпал, сон мой то и дело прерывался. Я просыпался, дрожа и обливаясь потом. Недостаток сна днем делал меня подавленным и усталым ночью, когда я бежал за Ночным Волком. Тем не менее эти бессонные часы и то время, когда я следовал за Ночным Волком, мучаясь головной болью, не были потрачены зря - я взращивал свою ненависть к Регалу и его группе. Я оттачивал ее, доходя до исступления. Мало того что он отнял у меня мою жизнь и мою возлюбленную, мало того что я должен избегать друзей и мест, где меня любят, мало тех шрамов, которые украшают меня, и периодических судорог. Нет. Он превратил меня в дрожащего, испуганного кролика. У меня не хватало мужества даже вспоминать о том, что он сделал со мной. Однако я знал, что в один прекрасный день все это всплывет в моей памяти и лишит меня мужества. Воспоминания, которые я мог отогнать днем, фрагментами звуков, цвета и ощущений мучили меня ночью. Моя щека на холодном камне, липкая от крови, вспышка света, которая следовала за ударом в висок, утробные звуки, которые издавали люди Регала, - уханье и хрюканье, когда следили за тем, как меня избивают. Это были зазубренные края, которые не давали мне заснуть. Дрожащий, со слипающимися глазами, я лежал без сна подле волка и думал о Регале. Когда-то у меня была любовь, которая, как я верил, помогла бы мне пройти через любые испытания. Но Регал отнял ее у меня. Теперь я копил в себе ненависть, которая могла бы быть столь же сильной.
      По пути мы охотились. Мое решение никогда не есть сырого мяса оказалось невыполнимым. Мне удавалось разжечь огонь только в одну ночь из трех, да и то если я находил укрытие, где он не мог привлечь ничьего внимания. Во всяком случае, я не позволял себе опускаться до того, чтобы превращаться в нечто худшее, чем просто животное. Я содержал себя в чистоте и следил за одеждой настолько, насколько это позволяли суровые условия жизни.
      План нашего путешествия был крайне простым. Мы пойдем в глубь страны, пока не доберемся до Оленьей реки. Речная дорога идет параллельно ей до Турлейка. По этой дороге всегда ходит масса народа. Может быть, волку и трудно будет оставаться незаметным, но это самый быстрый путь. А от Турлейка рукой подать до Тредфорда на Винной реке. А в Тредфорде я убью Регала.
      Это вкратце. Я отказывался думать о том, как я выполню хоть какую-нибудь часть этого плана. Я отказывался беспокоиться о том, чего не знаю. Я просто буду двигаться вперед, день за днем, пока не достигну цели. Этому я научился, пока был волком.
      Я хорошо узнал побережье в то лето, когда работал веслом на военном корабле Верити "Руриске", но не был знаком с внутренними землями герцогства Бакк. Правда, однажды я проезжал по ним, когда направлялся в горы на церемонию обручения Кетриккен. Тогда я был в составе свадебного каравана, у меня была хорошая лошадь и вдоволь еды. Но теперь я передвигался один и пешком, так что у меня не было времени раздумывать о том, что я видел. Мы пересекли какую-то дикую местность, большая часть которой некогда была летним пастбищем для овец, коз и крупного скота. Время от времени мы встречали луга, заросшие по грудь нескошенными травами, и обнаруживали хижины пастухов, в которые никто не заходил с прошлой осени. Стада, которые мы видели, были очень маленькими - ничего общего с тем, что я помнил по прошлым годам. Свинарей и гусятниц тоже было меньше по сравнению со временем моего первого путешествия по этим районам. Приближаясь к Оленьей реке, мы видели засеянные поля - они также были совсем небольшими, и много хорошей земли было не вспахано и заросло дикими травами.
      Я не мог понять, в чем тут дело. Я видел, как это происходило вдоль побережья, там, где стада и поля постоянно уничтожали пираты красных кораблей. В последние годы то, что не сжигали они, отбиралось в качестве уплаты налогов на постройку военных кораблей и содержание солдат, которые все равно никого не могли защитить. Я полагал, что вверх по реке, за пределами досягаемости пиратов, Бакк будет выглядеть гораздо лучше. Действительность ошеломила меня.
      Вскоре мы добрались до дороги, которая шла вдоль Оленьей реки. Движение и по дороге и по реке было гораздо менее оживленным, чем я помнил. Те, кого мы встречали по пути, были грубыми и недружелюбными, даже когда Ночного Волка не было видно. Однажды я подошел к ферме, чтобы попросить немного свежей воды из колодца. Мне разрешили взять воды, но никто не отозвал рычащих собак, пока я это делал, и когда мой мех был наполнен, фермерша велела мне убираться подобру-поздорову. По-видимому, во всем Бакке теперь настороженно относились к странникам.
      Чем дальше я шел - тем хуже становилось. Странники, которых я встречал, не были торговцами с повозками товара или фермерами, везущими на рынок урожай. Это были оборванные, голодные семьи. Часто все их пожитки помещались на одной или двух ручных тележках. Глаза взрослых были холодными и недружелюбными, а взоры детей испуганными и пустыми. Вскоре я уже не надеялся, что мне удастся найти какую-нибудь работу по дороге. Те, у кого еще были дома и фермы, ревниво охраняли свою собственность. Во дворах лаяли собаки, а с наступлением темноты работники ферм выходили охранять поля от воров. Мы прошли через несколько "городов нищих" - небольших лагерей самодельных хижин и палаток, выстроившихся вдоль дороги. По ночам там ярко горели огни, и взрослые стояли на страже с пиками и дубинками, а днем дети просили милостыню у проходящих путников. Я начал понимать, почему повозки купцов так хорошо охранялись.
      Так мы шли несколько ночей, бесшумно пробираясь через маленькие поселки, пока не достигли какого-то города. Рассвет застал нас у самых предместий. Когда какие-то ранние купцы на повозке, полной клеток с цыплятами, нагнали нас, мы поняли, что нора сходить с дороги. На дневные часы мы устроились на маленьком холме, откуда был виден город. Я не мог заснуть, так что сел и стал смотреть, как разворачивается торговля на дороге под нами. Маленькие и большие лодки были привязаны в городских доках. Временами ветер доносил до меня крики сходящей с корабля команды. Один раз я даже услышал обрывок песни. К собственному удивлению, я обнаружил, что меня тянет к себе подобным. Я оставил Ночного Волка спать и спустился к ручью у подножия холма. Я сел и стал стирать мою рубашку и гамаши.
      Мы должны держаться подальше от этого места. Они убьют тебя, если ты пойдешь туда, рассудительно заметил Ночной Волк. Он сидел на берегу ручья рядом со мной и смотрел, как я моюсь. Темнело. Моя рубашка и гамаши почти высохли. Я пытался объяснить ему, почему я хотел, чтобы он подождал, пока я схожу в город и загляну в трактир.
      Зачем им убивать меня?
      Мы чужие, и мы зашли на их охотничью территорию. Почему бы им не убить нас?
      Люди не такие, терпеливо объяснил я.
      Нет. Ты прав. Они, скорее всего, просто посадят тебя в клетку и будут бить.
      Нет, не будут, настаивал я, чтобы скрыть мои собственные страхи. Я боялся, что кто-нибудь узнает меня.
      Они делали это раньше, упорствовал он. С нами обоими. А это была твоя собственная стая.
      Я не мог отрицать этого. Так что я просто обещал:
      Я буду очень-очень осторожен. Я хочу только послушать их разговоры, чтобы понять, что происходит.
      А почему нас должно заботить, что с ними происходит? Вот мы не охотимся, не спим и не идем дальше - это и должно нас волновать. Они не наша стая.
      Мы можем узнать, чего нам ждать дальше на нашем пути. Много ли народа на дорогах, и смогу ли я найти работу, чтобы заполучить пару монет. Всякое такое.
      Нам просто надо идти вперед и узнавать все самим, упрямо заметил Ночной Волк.
      Я натянул рубашку и штаны прямо на влажное тело, пальцами зачесал назад волосы. Привычка заставила меня завязать их в хвост воина. Потом я закусил губу, размышляя. Ведь я собирался выдавать себя за бродячего писца. Развязав шнурок и распустив волосы, я обнаружил, что они почти доходили мне до плеч. Немного длинновато для писца. Большинство из них коротко стригутся и сбривают волосы у лба, чтобы они не мешали им работать. Что ж, с бородой и растрепанными волосами я могу сойти за писца, который долго был без работы. Не лучшая рекомендация для моего ремесла, но, учитывая скудость моих запасов, может, это и к лучшему.
      Я оправил рубашку, чтобы выглядеть поприличнее, застегнул пояс и проверил, хорошо ли сидит в ножнах мой нож. Потом потряс в руке кошелек. Огниво в нем весило больше, чем серебро. У меня были четыре серебряные монетки, которые дал Баррич. Несколько месяцев назад это нельзя было назвать большими деньгами, а теперь у меня больше ничего не было, и я решил не тратить их без крайней необходимости. Кроме них из дорогих вещей у меня были только серьга Баррича и булавка Шрюда. Моя рука рефлекторно коснулась серьги. Как ни раздражала она меня, когда мы охотились в густом кустарнике, прикосновение к ней всегда действовало на меня успокаивающе. Как и булавка в воротнике моей рубашки.
      Я дотронулся до воротника - булавки не было.
      Сняв рубашку, я проверил воротник, а потом всю одежду. Я развел небольшой костер, чтобы лучше видеть, развязал мой узел и дважды проверил его содержимое. Я проделал все это, несмотря на почти полную уверенность в том, что знаю, где булавка. Маленький красный рубин в серебряном гнезде был воткнут в воротник рубашки, надетой на мертвеца, лежавшего у хижины пастуха. Я был почти уверен и все-таки не мог заставить себя признать это. Все время, пока я искал, Ночной Волк неуверенно кружил вокруг моего костра, скуля в тихом возбуждении от моего беспокойства, которого он не понимал.
      - Шшшш! - раздраженно сказал я ему и напрягся, вспоминая обо всем так, словно собирался докладывать Шрюду.
      Последний раз я точно видел булавку в ту ночь, когда выгнал Баррича и Чейда. Я вынул ее из ворота рубахи, показал им обоим, а потом сидел и смотрел на нее. Но я воткнул ее назад. Мне казалось, что с тех пор я ее не трогал. Я не вынимал ее из рубашки, когда стирал. Вроде бы я должен был уколоться, если бы тогда она все еще была в воротнике. Но я обычно запихивал булавку в шов, где она плотнее держалась. Так мне казалось безопаснее. Не было никакой возможности узнать, потерял ли я ее, охотясь с волком, или она все еще была воткнута в воротник рубашки, надетой на мертвеца. Может быть, я забыл ее на столе, и один из "перекованных" подобрал блестящую вещицу, когда рылся в моих пожитках.
      "Это всего лишь булавка", - напомнил я себе. С болезненной тоской мне внезапно захотелось найти ее, застрявшую в подкладке моего плаща или упавшую в сапог. Со вспыхнувшей надеждой я проверил оба сапога. Ее там не было. Всего лишь булавка - кусочек обработанного металла и блестящий камешек. Но это все, что у меня осталось от моего короля и моего деда. Он дал мне ее, когда создал связь между нами, чтобы отметить родную кровь, которая никогда не могла быть признана законно. Ночной Волк снова заскулил, и я ощутил неожиданное желание зарычать на него. Тем не менее он подошел, толкнул мой локоть носом и засунул морду мне под руку. Его огромная серая голова оказалась у моей груди, моя рука обнимала его плечи. Внезапно он поднял нос вверх, больно ударив меня мордой по подбородку. Я сильно прижал его к себе, и он повернулся, чтобы потереться горлом о мое лицо. Крайний жест доверия волка к волку - обнажение горла перед оскалом другого. Через мгновение я вздохнул, и боль потери стала слабее.
      Это была просто вчерашняя вещь? - медленно поинтересовался Ночной Волк. Вещь, которой больше нет? Это не колючка у тебя в лапе и не боль в животе?
      - Просто вчерашняя вещь, - вынужденно согласился я. Булавка, данная мальчику, которого больше нет, человеком, который давно умер. "Может быть, это к лучшему, - подумал я про себя. - Еще одной вещью, которая соединяет меня с Фитцем Чивэлом, наделенным Уитом, стало меньше". Я взъерошил шерсть на шее волка, почесал за ушами. Он сидел неподвижно рядом со мной, потом подтолкнул меня, чтобы я еще раз почесал ему уши. Так я и сделал, печально размышляя. Может быть, лучше будет снять серьгу Баррича и спрятать ее в кошелек. Но я знал, что не сделаю этого. Пусть она будет единственной ниточкой, которую я протянул из той жизни в эту.
      - Дай мне встать, - сказал я волку, и он неохотно подвинулся.
      Я не спеша упаковал в тюк мои пожитки и связал их, а потом затоптал маленький костер.
      - Мне вернуться сюда или встретимся на той стороне города?
      На той стороне?
      Если ты обойдешь вокруг города и спустишься к реке, ты снова увидишь дорогу, объяснил я. Может, найдем друг друга там?
      Это было бы хорошо. Чем меньше времени мы проведем у этой человеческой берлоги, тем лучше.
      Что ж, ладно. Я найду тебя там еще до рассвета, сказал я ему.
      Скорее я найду тебя, немой нос. И когда я это сделаю, у меня будет полный желудок.
      Мне пришлось признать, что это более вероятно.
      Берегись собак, предупредил я его, когда он уходил в кусты.
      Берегись людей, ответил он, после чего был потерян для всех моих чувств, если не считать нашей связи Уитом.
      Я закинул свой узел на плечо и пошел вниз по дороге. Уже наступили сумерки. Я собирался войти в город до темноты и остановиться у таверны, чтобы разузнать сплетни и, возможно, выпить кружечку, хотел прогуляться по рыночной площади и послушать разговоры купцов. Вместо этого я явился в город, который уже почти спал. Рынок был пуст, если не считать нескольких собак, обнюхивавших пустые прилавки. Я покинул площадь и повернул к реке. Там, внизу, я найду сколько угодно трактиров и таверн, обслуживающих речников. Кое-где горели факелы, но большую часть света давали неплотно закрытые окна. Покрытые грубым булыжником улицы не особенно хорошо содержались. Несколько раз я принимал яму за тень и спотыкался. Я остановил городского стражника прежде, чем он успел остановить меня, и спросил, не порекомендует ли он мне прибрежный трактир. Он сказал мне, что "Весы" обслуживают путников хорошо и честно, а кроме того, их легко найти. Он предупредил меня, что там не разрешают нищенствовать и что карманному воришке очень повезет, если он не получит ничего, кроме побоев. Я поблагодарил его за предостережения и пошел своей дорогой.
      Как и говорил стражник, я легко нашел "Весы". Из открытой двери струился яркий свет и доносились голоса двух женщин, поющих веселую песенку. На сердце у меня потеплело от этих веселых звуков, и я вошел без промедления. За крепкими стенами из глиняного кирпича и тяжелых балок была огромная комната с низким потолком.
      Здесь пахло жареным мясом, дымом и было полно матросов. В утробе очага в конце комнаты жарился добрый кусок мяса, но большинство людей в этот теплый летний вечер собрались в более прохладном противоположном конце. Там две женщины поставили на стол стулья и пели дуэтом. Седой человек с арфой, по-видимому тоже член их труппы, истекал потом за соседним столом, натягивая новую струну на своем инструменте. Я рассудил, что он и певицы были, очевидно, одной семьей. Я стоял и смотрел, как они поют вместе, и мои мысли вернулись назад, в Баккип, к тому времени, когда я последний раз слышал музыку и видел собравшихся людей. Я не сознавал, что уставился на певиц, пока не увидел, как одна из женщин толкнула вторую локтем и сделала быстрый жест в мою сторону. Другая расширила глаза и посмотрела на меня. Я опустил голову, чувствуя, что краснею. Я подумал, что был груб, и отвернулся. Я стоял за спинами слушателей и присоединился к общим аплодисментам, когда песенка кончилась. К тому времени арфа была уже готова, и старик начал играть более мягкую мелодию в ритме бьющих по воде весел. Женщины сидели на краю стола, спина к спине, их длинные черные волосы перемешались. Чтобы послушать эту песню, некоторые уселись, а другие отошли к столам у стены для тихой беседы. Я следил за пальцами человека на струнах арфы, восхищаясь их быстротой. Вдруг рядом со мной оказался краснощекий мальчик, поинтересовавшийся, чего бы я хотел. Я сказал ему, что выпил бы эля, и он быстро вернулся с полной кружкой и пригоршней медяков, оставшихся от моей серебряной монетки. Я нашел стол недалеко от менестрелей и, пожалуй, надеялся, что кто-нибудь окажется достаточно любопытным и присоединится ко мне. Но никто здесь, похоже, особенно не интересовался путниками, и только несколько постоянных посетителей таверны равнодушно посмотрели на меня. Менестрели закончили петь и стали разговаривать друг с другом. Взгляд, который бросила на меня старшая из двух женщин, заставил меня понять, что я снова уставился на них. Я опустил глаза.
      Наполовину осушив кружку, я понял, что совсем отвык от эля, тем более на пустой желудок. Я сделал мальчику знак подойти к столу и попросил чего-нибудь поесть. Он принес мне только что срезанный с вертела кусок мяса с гарниром из тушеных овощей и подливкой. Это и новый эль в моей кружке отняли большую часть моих медяков. Когда я поднял брови, услышав цену, мальчик выглядел удивленным.
      - Это половина того, что вы заплатили бы в любом другом трактире, сир, - сказал он мне с негодованием, - и это хорошая баранина, а не чей-то бродячий старый козел, который помер от голода.
      Я попытался сгладить неловкость, сказав:
      - Наверное, на серебряную монетку уже не купишь того, что раньше.
      - Наверное, но это вряд ли моя вина, - заметил он дерзко и вернулся в кухню.
      - Что ж, серебряная монетка потрачена быстрее, чем я ожидал, - пожурил я себя.
      - Этот мотив всем нам знаком, - заметил арфист. Он сидел спиной к своему столу и наблюдал за мной. Две его партнерши обсуждали между собой какую-то поломку дудочки. Я с улыбкой кивнул ему и заговорил громче, когда заметил, что его глаза покрыты бельмами.
      - Я некоторое время не бывал на Речной дороге. Собственно говоря, довольно долго - около двух лет. Когда я был здесь в последний раз, в трактирах все было не так дорого.
      - Что ж, бьюсь об заклад, что теперь так можно сказать почти о любом месте в Шести Герцогствах, по крайней мере в Прибрежных. Теперь говорят, что новые цены у нас устанавливаются чаще, чем новая луна. - Он огляделся по сторонам, как если бы мог видеть, и я подумал, что он ослеп не так давно. А еще теперь говорят, что половина налогов идет на прокорм людей из Фарроу, которые их собирают.
      - Джош! - упрекнула его одна из спутниц, и он с улыбкой повернулся к ней.
      - Только не говори мне, что кто-нибудь из них торчит в этой таверне, Хани. Мой нос чует людей из Фарроу за сто шагов.
      - А может он учуять, с кем ты сейчас разговариваешь? - кисло спросила она. Хани была старшей из двух женщин, возможно моего возраста.
      - С парнем, которому немного не повезло, я бы так сказал. А значит, это не какой-нибудь толстяк из Фарроу, который пришел собирать налоги. Кроме того, я понял, что он не может быть одним из сборщиков Брайта, в то самое мгновение, когда он захныкал о цене мяса. Когда это ты видела, чтобы кто-нибудь из них платил за что-то в трактире или в таверне?
      Я нахмурился при этих словах. Когда страной правил Шрюд, его солдаты или сборщики налогов не забирали ничего без некоторой компенсации. Но я вспомнил о собственных манерах.
      - Могу ли я предложить вам выпить немного, арфист Джош? И вашим друзьям?
      - Что это? - спросил старик, улыбаясь и поднимая брови. - Ты страдаешь, отдавая монетку, чтобы наполнить свой желудок, но охотно швыряешься деньгами, наполняя наши кружки?
      - Позор лорду, который слушает песни менестрелей и не дает им промочить горло, - ответил я с улыбкой.
      Женщины обменялись взглядами за спиной у Джоша, и Хани с легкой насмешкой спросила меня:
      - А когда ты последний раз был лордом, молодой человек?
      - Это только поговорка, - сказал я после мгновения смущения, - но я не пожалел бы пары медяков за песни, которые слышал. Особенно если вдобавок у вас найдется парочка новостей. Я иду к Речной дороге. Вы случайно не оттуда?
      - Нет, мы как раз туда, - весело ответила вторая молодая женщина. Ей было около четырнадцати лет, и у нее были потрясающие голубые глаза.
      Я увидел, как ее подруга делает знак, чтобы та замолчала. Она представилась:
      - Как вы слышали, добрый сир, это арфист Джош, я Хани, а это моя кузина Пайпер...
      Два промаха в таком коротком разговоре. Во-первых, я разговаривал с ними так, словно я все еще живу в Баккипе, а они заезжие менестрели, во-вторых, я не придумал заранее никакого имени. Я порылся в памяти, подыскивая подходящее, и после затянувшейся паузы выпалил:
      - Коб, - а потом с содроганием подумал, почему это я выбрал имя человека, которого я когда-то знал и убил.
      - Что ж... Коб. - Хани помолчала, прежде чем произносить это имя, так же как это сделал я. - Может быть, у нас и найдутся для тебя новости, и мы с удовольствием приняли бы кружечку чего-нибудь, все равно, был ты когда-то лордом или нет. Так кто должен тебя искать на дороге?
      - Простите? - спросил я тихо и поднял кружку, чтобы подать сигнал кухонному мальчику.
      - Это сбежавший подмастерье, отец, - сказала Хани с величайшей уверенностью. - У него с собой футляр писца, но волосы слишком длинные, а на пальцах нет ни капли чернил. - Она рассмеялась, увидев досаду на моем лице, о причине которой даже не подозревала. - Да ладно... Я менестрель. Когда мы не поем, то замечаем все вокруг, чтобы найти подходящий сюжет для песни. Ты же не думаешь, что все мы слепые.
      - Я не сбежавший подмастерье, - сказал я тихо, но у меня не было готовой легенды, которая бы могла последовать за этим заявлением. Как бы стукнул меня по пальцам Чейд из-за такого промаха!
      - Нам все равно, кто ты, парень, - успокоил меня Джош. - В любом случае, мы не слышали никаких криков разгневанных писцов, ищущих потерянного помощника. В эти дни многие были бы счастливы, если бы от них убежали парнишки-помощники. Голодным ртом меньше в эти тяжелые времена.
      - А у мальчика-писца вряд ли будут такие шрамы на лице и сломанный нос, если ему повезет с хозяином, - заметила Пайпер с симпатией. - Так что нечего тебя винить, если ты удрал.
      Пришел наконец кухонный мальчик, и они великодушно отнеслись к моему плоскому кошельку, заказав для себя только по кружке пива. Сперва Джош, а потом и женщины пересели за мой стол. Кухонный мальчик, вероятно, переменил свое отношение ко мне, увидев, что я хорошо отношусь к менестрелям, потому что наполнил и мою кружку, не взяв с меня денег. Тем не менее мне пришлось разменять еще одну серебряную монету, чтобы заплатить за угощение. Я попытался отнестись к этому философски и решил обязательно дать медяк мальчику, когда буду уходить.
      - Итак, - начал я, когда мальчик ушел, - какие новости с реки?
      - А разве ты сам не отсюда? - едко спросила Хани.
      - Нет, моя леди. По правде говоря, я навещал друзей-пастухов, сымпровизировал я. Манера Хани начинала утомлять меня.
      - Моя леди, - сказала она тихонько Пайпер и выкатила глаза. Пайпер захихикала. Джош не обратил на них внимания.
      - В эти дни идти вниз по реке почти то же самое, что и вверх. Становится только хуже, - сказал он мне. - Времена тяжелые, а для фермеров они скоро будут еще тяжелее. Все зерно, которое они собрали для еды, ушло на уплату налогов, так что детей кормят тем, что собирались посадить на будущий год. В поля пойдут только остатки, а никакой человек не сможет вырастить больше, посадив меньше. Со стадами и пастухами то же самое. И никаких надежд, что к следующему урожаю налоги уменьшатся. Даже девушки-гусятницы, которые собственных лет не могут сосчитать, знают, что, если от меньшего отнять большее, на столе останется только голод. Хуже всего тем, кто живет у моря. Если человек уходит ловить рыбу, он не может знать, что найдет на месте своего дома, когда вернется. Фермер засевает поле, зная, что зерна все равно не хватит для семьи и для налогов и совсем ничего не останется, если ему нанесут визит красные корабли. Есть одна неглупая песенка про фермера, в которой говорится сборщику налогов, что его работу уже сделали пираты.
      - Правда, только глупые менестрели поют ее, - жестко напомнила ему Хани.
      - Значит, красные корабли продолжают терзать берега Бакка, - тихо сказал я.
      Джош коротко и горько рассмеялся.
      - Бакка, Бернса, Риппона и Шокса... Вряд ли пиратов волнует, где кончается одно герцогство и начинается другое. Если у берегов плещется море, они придут к ним.
      - А наши корабли?
      - Те, которые пираты отняли у нас, в полном порядке. Те, которые остались защищать нас, - что ж, они причиняют пиратам столько же хлопот, сколько комары коровам.
      - Разве теперь никто не защищает Бакк? - Я услышал отчаяние в собственном голосе.
      - Леди Баккипа. Есть люди, которые говорят, что она только кричит и бранится, но другие знают: она ни от кого не требует того, чего не смогла сделать сама. - Арфист Джош говорил так, как будто знал это из первых рук.
      Я был заинтригован, но не хотел показаться излишне невежественным.
      - Например?
      - Все, что она может. Она больше не носит драгоценностей. Она продала их все и вложила деньги в оплату патрульных кораблей. Она продала свои родовые земли и заплатила этими деньгами наемникам, чтобы оснастить башни. Говорят, что она продала ожерелье, которое ей подарил принц Чивэл, - рубины его бабушки - самому королю Регалу, чтобы купить зерно и строительный лес для поселков Бакка, которые нужно восстанавливать.
      - Пейшенс, - прошептал я.
      Я видел однажды эти рубины, давно, когда мы только что познакомились. Она считала их слишком ценными даже для того, чтобы надевать, но показала их мне и сказала, что когда-нибудь их будет носить моя невеста. Давным-давно. Я отвернулся, чтобы не выдать себя.
      - Где ты проспал весь прошлый год... Коб, что ничего этого не знаешь? саркастически спросила Хани.
      - Я уезжал, - ответил я тихо, снова повернулся к столу и с трудом встретил ее взгляд. Я надеялся, что на моем лице ничего не отразилось.
      Она склонила голову набок и улыбнулась мне.
      - Куда? - весело контратаковала она. Она мне совсем не нравилась.
      - Я жил один, в лесу, - сказал я наконец.
      - Почему? - Она улыбалась, нажимая на меня. Я был уверен, что она знает, в какое неловкое положение ставит меня.
      - Вероятно, потому, что я так хотел. - Это прозвучало очень похоже на Баррича, и я чуть было не оглянулся поискать его.
      Она поджала губы, ничуть не раскаиваясь, но арфист Джош слишком резко поставил на стол кружку с элем. Взгляд его слепых глаз, который он метнул на дочь, был всего лишь короткой вспышкой, но Хани внезапно успокоилась. Она положила руки на край стола, как ребенок, которого выбранили. Я думал, что она смущена, пока не встретил брошенный из-под ресниц взгляд. Ее быстрая улыбка была вызывающей. Я отвернулся, не понимая, почему она все время клюет меня. Лицо Пайпер покраснело от сдерживаемого смеха. Я опустил глаза, ненавидя краску, которая неожиданно залила мое лицо.
      Пытаясь снова завязать разговор, я спросил:
      - Есть свежие новости из Баккипа?
      Арфист Джош засмеялся:
      - Немного свежих неприятностей, о которых стоило бы рассказывать. Все одно и то же, меняются только названия городов и поселков. О, есть, правда, одна новость, очень даже интересная. Говорят, что король Регал собрался повесить самого Рябого Человека.
      Я как раз делал очередной глоток. Поперхнувшись, я спросил:
      - Что?
      - Это глупая шутка, - заявила Хани. - Король Регал велел кричать на каждом углу, что он заплатит сто золотых любому, кто приведет ему человека в шрамах от оспы, или сотню серебряных монет каждому человеку, который может что-нибудь рассказать о нем.
      - Человек в шрамах от оспы? Это все описание? - спросил я осторожно.
      - Говорят, что он худой, седой и иногда переодевается в женщину. - Джош весело хихикал, даже не догадываясь, как все заледенело у меня внутри от его слов. - И он виновен в ужаснейшей измене. Ходят слухи, что король обвиняет Рябого в исчезновении королевы Кетриккен и ее нерожденного ребенка. Некоторые говорят, что он всего лишь сумасшедший старик, который утверждает, что был советником Шрюда. Якобы он написал письма всем прибрежным герцогам и уверял их, что Верити еще вернется, а его ребенок унаследует трон Видящих. Но поговаривают также, что король Регал просто собирается повесить Рябого Человека и так покончить со всеми несчастьями Шести Герцогств.
      Он снова усмехнулся, а я приклеил на свое лицо жалкую усмешку и кивал, как слабоумный. Чейд, думал я про себя. Каким-то образом Регал напал на след Чейда. Если он уже знает, что Чейд рябой, что ему еще может быть известно? Он, очевидно, связал его с фигурой леди Тайм. Я подумал, где же сейчас Чейд и все ли с ним в порядке. С внезапным отчаянием я захотел знать все о его планах и заговоре, из которого он меня исключил. Сердце мое внезапно упало, когда я посмотрел на свои собственные действия немного с другой стороны. Выгнал ли я Чейда, чтобы защитить его от своих планов, или покинул его как раз тогда, когда ему более всего был нужен помощник?
      - Ты еще здесь, Коб? Я все еще вижу твою тень, но твое место за столом что-то притихло.
      - О, я здесь, арфист Джош. - Я попытался говорить весело. - Просто размышляю о том, что ты сказал, вот и все.
      - Думает, какого рябого старика он может продать королю Регалу, судя по выражению его лица, - едко вставила Хани. Я внезапно понял, что она рассматривает свои непрерывные уколы как род флирта. Я быстро решил, что мне вполне достаточно разговоров и общества себе подобных на этот вечер. Я слишком долго не практиковался в общении с людьми. Теперь я уйду. Лучше пусть они считают меня странным и грубым, чем начнут любопытствовать.
      - Что ж, благодарю вас за песни и за беседу, - сказал я как можно вежливее. Я вытащил медяк, чтобы оставить его для мальчика. - И лучше я вернусь на дорогу.
      - Но уже совсем стемнело! - удивленно возразила Пайпер. Она поставила свою кружку и посмотрела на Хани, которая выглядела потрясенной.
      - К тому же еще и холодно, моя леди, - заметил я весело. - Я предпочитаю путешествовать по ночам. Сейчас почти полная луна, и света будет достаточно на Речной дороге.
      - Разве ты совсем не боишься "перекованных"? - сосредоточенно спросил арфист Джош.
      Теперь был мой черед удивиться:
      - Так далеко внутри страны?
      - Ты действительно жил на дереве! - воскликнула Хани. - Все дороги кишат ими. Некоторые путники нанимают стражников, лучников. Другие, такие как мы, путешествуют группами и только днем.
      - Разве патрули не могут, по крайней мере, не пускать их на дороги? спросил я, потрясенный.
      - Патрули? - Хани презрительно фыркнула. - Большинство из нас уж лучше повстречаются с "перекованными", чем со стаей людей с пиками из Фарроу. "Перекованные" не беспокоят их, и поэтому они не беспокоят "перекованных".
      - А тогда зачем же они патрулируют? - спросил я сердито.
      - В основном они ловят контрабандистов. - Джош заговорил, прежде чем Хани успела раскрыть рот. - По крайней мере, им бы хотелось, чтобы люди думали именно так. Многих честных путников они останавливают, обшаривают их вещи и забирают все, что им нравится, заявляя, что это контрабанда или было украдено в ближайшем городе. Думаю, лорд Брайт плохо платит им и они берут себе плату сами.
      - А принц... король Регал... ничего не делает? - Этот титул и этот вопрос душили меня.
      - Что ж, если ты собираешься идти до самого Тредфорда, ты можешь пожаловаться ему сам, - едко сказала Хани. - И я уверена, что он выслушает тебя, так же как он "выслушал" дюжину посланцев, которые приходили раньше. Она помолчала и казалась задумчивой. - Хотя я слышала, что, если "перекованные" забираются достаточно далеко в глубь страны и становятся для него помехой, он находит способы разделаться с ними.
      Я чувствовал себя больным и разбитым. Король Шрюд всегда гордился тем, что в Бакке можно почти не бояться разбойников, пока человек держится главных дорог. Услышать, что теперь те, кто должен сторожить королевские дороги, сами немногим лучше разбойников, было все равно что ощутить, как во мне проворачивается небольшой клинок. Мало того что Регал захватил трон и бросил Баккип. Он даже не притворяется, что правит разумно. Я оцепенело подумал, не решил ли он наказать весь Бакк за отсутствие энтузиазма при восхождении на престол короля Регала? Глупое любопытство. Я знал, что он на это способен.
      - Что ж. "Перекованные" или люди из Фарроу, но я все равно должен идти, - сказал я им, допил остатки эля и поставил кружку.
      - Почему бы не подождать до утра, парень, и не пойти вместе с нами? внезапно предложил Джош. - Сейчас днем не слишком жарко, потому что с реки всегда дует свежий ветер. А нынче вчетвером безопаснее, чем втроем.
      - Я очень благодарен вам за это предложение... - начал я, но Джош прервал меня.
      - Не благодари меня, потому что это было не предложение, а просьба. Я слеп, или почти слеп. Ты, конечно, это заметил. Кроме того, ты заметил, что со мной две миловидные женщины, хотя, по тому, как Хани подкусывала тебя, я могу сказать, что ты больше улыбался Пайпер, чем ей.
      - Папа! - с негодованием крикнула Хани, но Джош настойчиво продолжал.
      - Я не предлагаю, а прошу дать нам твою правую руку. Мы не богаты и не можем заплатить стражникам. Но теперь нам приходится путешествовать, бродят по дорогам "перекованные" или нет.
      Потускневшие глаза Джоша безошибочно встретили мой взгляд. Хани смотрела в сторону, губы ее были крепко сжаты, а Пайпер откровенно наблюдала за мной. На лице ее была мольба. "Перекованные". Прижатый к земле. Кулаки.
      - Я не очень-то хорошо сражаюсь, - сказал я ему бесцветно.
      - По крайней мере, ты увидишь, куда замахиваться, - ответил он упрямо. - И конечно, раньше меня заметишь их приближение. Послушай, ты идешь в том же направлении, что и мы. Неужели для тебя так трудно будет несколько дней идти днем, а не ночью?
      - Отец, не проси его, - заговорила Хани.
      - Лучше я попрошу его пойти с нами, чем буду упрашивать "перекованных" отпустить вас целыми и невредимыми! - сказал он хрипло, потом снова повернул лицо ко мне и добавил: - Мы встретили нескольких "перекованных" пару недель назад. У девушек хватило ума убежать, когда я перестал поспевать за ними, но "перекованные" утащили всю нашу еду, изувечили мою арфу и...
      - И они побили его, - тихо сказала Хани, - и тогда мы с Пайпер поклялись, что в следующий раз никуда не побежим, если для этого придется бросить папу. - Теперь в ее голосе не было ни игры, ни насмешки. Она знала, что говорит.
      Я задержусь, вздохнул я, обращаясь к Ночному Волку. Жди меня, следи за мной, иди за мной невидимым.
      - Я пойду с вами, - согласился я. Не могу сказать, что испытал при этом большое удовольствие. - Но я не умею драться.
      - Как будто мы сами не поняли этого по его лицу - Хани обращалась к Пайпер. В ее голосе снова была издевка, но я сомневался, что она понимает, как сильно ранят меня ее слова.
      - Я могу заплатить тебе только моей благодарностью, Коб. - Джош протянул мне руку через стол, и я пожал ее - древний знак, что сделка заключена. Внезапно он улыбнулся с явным облегчением. - Так что прими мою благодарность и долю всего того, что нам предложат как менестрелям. У нас нет денег, чтобы заплатить за комнату, но трактирщик предложил нам укрыться на ночь в его амбаре. Сейчас не то что раньше, когда менестрель получал комнату и ужин, стоило ему только попросить. Но по крайней мере, у амбара есть дверь, которая будет стоять между нами и ночью. А у трактирщика доброе сердце. Он пустит и тебя в амбар, если я скажу, что ты согласился охранять нас.
      - Это лучше всего, что у меня было в последнее время, - сказал я, пытаясь быть вежливым. Сердце мое упало.
      Теперь во что ты вляпался? - поинтересовался Ночной Волк.
      Если бы я мог знать.
      5
      ПРОТИВОСТОЯНИЯ
      Что такое Уит? Некоторые скажут, что это извращение, искаженное сознание, когда люди узнают жизнь и языки животных, чтобы постепенно самим превратиться в животное. Но, изучая его и тех, кто им пользуется, я тем не менее пришел к другому заключению. Уит, по-видимому, форма связи сознания обычно с каким-то определенным животным. Для человека, применяющего Уит, мысли и чувства этого животного делаются открытыми. Как уверяют многие, это не дает людям знания языков птиц и зверей. Владеющий Уитом ощущает жизнь во всех ее проявлениях, включая человеческую и даже некоторых из деревьев самых могучих и самых древних. Но при этом он не может вовлечь в "беседу" случайное животное. Такой человек может ощущать близкое присутствие зверя и, возможно, сказать, устал ли он, агрессивен или любопытен. Но это не дает власти над лесными зверями и птицами небесными, как утверждают некоторые легенды. Владеющий Уитом может, однако, перенять натуру животного и вместе с ней некий элемент человечности, который несет в себе каждое из них. Легендарная преданность животных владеющим Уитом - это совсем не то же самое, что верность своему хозяину обычного животного. Скорее, это отражение преданности, которую владеющий Уитом дает своему товарищу по связи. Любовь за любовь.
      Я спал плохо, и дело было не только в том, что я уже отвык спать по ночам. То, что музыканты говорили о "перекованных", испугало меня. Они залезли на чердак и устроились там в сене, а я нашел себе угол, где мог прижаться спиной к стене и ясно видеть дверь. Это было странно - снова проводить ночь в амбаре. Это был хороший, крепкий амбар, построенный из речного камня, извести и балок. Трактирщик держал корову, несколько кур и лошадей, которых он сдавал внаем. Кроме того, тут было несколько лошадей, принадлежавших постояльцам. Домашние звуки, запах сена и животных остро напомнили мне конюшни Баррича. Я внезапно почувствовал безумную тоску - так я никогда не тосковал о своей собственной комнате в замке. Я стал думать о том, что сейчас с Барричем и знает ли он о жертвенничестве Пейшенс. Я подумал о любви, которую когда-то они испытывали друг к другу и которая была уничтожена чувством долга Баррича. Пейшенс ушла, чтобы выйти замуж за моего отца, того самого человека, которому Баррич дал обет верности. Думал ли он когда-нибудь о том, чтобы попытаться вернуть ее? Нет. Я понял это мгновенно, не сомневаясь ни минуты. Дух Чивэла вечно стоял бы между ними. А теперь и мой тоже.
      Мои мысли переключились на Молли. Она сделала для нас то же, что Баррич для себя и Пейшенс. Она сказала мне, что моя одержимая преданность королю никогда не даст нам принадлежать только друг другу. Так что она нашла кого-то другого, кого сможет любить так же сильно, как я люблю Верити. Я ненавидел в ее решении все, кроме того, что оно спасло ей жизнь. Она оставила меня. Ее не было в Баккипе, и она не смогла разделить мое падение и бесчестье. Я невольно потянулся к ней Скиллом, потом остановился и упрекнул себя. Я действительно хотел ее видеть? Там сейчас ночь, и, скорее всего, она сейчас в объятиях другого человека. Я почувствовал почти физическую боль в груди от этой мысли. У меня не было права шпионить за тем кусочком счастья, который она сумела найти для себя. Тем не менее, засыпая, я думал о ней и безнадежно стремился к тому, что было между нами.
      Своенравная судьба принесла мне сон о Барриче, яркий сон, в котором не было смысла. Я сидел напротив него, а он устроился у огня и возился с кожей, как обычно по вечерам. Но в его кружке вместо бренди был горячий чай, и работал он над маленькой кожаной туфлей. Он проталкивал шило сквозь мягкую кожу, и оно вонзилось ему в руку. Он выругался при виде крови, а потом почему-то поднял глаза и попросил у меня прощения за то, что пугается в моем присутствии.
      Я проснулся совершенно сбитым с толку. Баррич нередко шил для меня ботинки, когда я был маленьким, но я не мог вспомнить, чтобы он хоть раз извинился за ругань. Он, впрочем, довольно часто бил меня в детстве, если подобными словами пользовался я. Странно. Я постарался забыть этот сон, но спать мне теперь не хотелось.
      Когда я осторожно прощупал Уитом амбар, то обнаружил только смутные сны спящих животных. Все были спокойны, кроме меня. Пришли мысли о Чейде, чтобы дразнить и мучить меня. Он был стариком во многих смыслах. Когда король Шрюд был жив, он снабжал Чейда всем необходимым, чтобы королевский убийца мог жить в безопасности. Чейд очень редко выходил из своей потайной комнаты только для того, чтобы делать "тихую работу". Теперь он жил сам по себе и делал Эль знает что. Его преследовали солдаты Регала. Я сильно потер ноющую голову. Мое беспокойство было совершенно бессмысленным, но остановиться я не мог.
      Я услышал легкие шаги, за которыми последовал удар, - кто-то спускался с чердака и пропустил последнюю ступеньку лестницы. Вероятно, одна из женщин пошла в туалет. Но мгновением позже я услышал шепот Хани:
      - Коб?
      - Что? - спросил я неохотно.
      Она повернулась на голос, и я услышал, как она приближается. Время, проведенное с волком, обострило мои чувства. Лунный свет просачивался в плохо закрытое окно. Я ощущал ее в темноте.
      - Здесь, - сказал я, услышав, что она медлит, и Хани вздрогнула, обнаружив, что я так близко. Она добралась до моего угла и опустилась на солому рядом со мной.
      - Я боюсь засыпать, - объяснила она. - Кошмары.
      - Я знаю, каково это, - удивился силе своего сочувствия я. - Стоит только закрыть глаза, как они обрушиваются на тебя.
      - Точно, - сказала она и замолчала в ожидании. Мне больше нечего было добавить, поэтому я сидел в темноте и молчал.
      - А какие у тебя кошмары? - тихо спросила она.
      - Плохие, - сухо отозвался я. У меня не было никакого желания вызывать их глупыми разговорами.
      - Мне снится, что за мной гонятся "перекованные", но мои ноги оказываются в воде, и я не могу бежать. И я топчусь на месте, а они подходят все ближе и ближе...
      - Угу, - согласился я. Лучше, чем видеть сны о том, что тебя бьют, бьют и бьют... Я заставил себя перестать думать об этом.
      - Очень одиноко проснуться ночью и бояться.
      Я думаю, она хочет случки. Они так легко примут тебя в свою стаю?
      - Что? - спросил я ошеломленно, но ответила девушка, а не Ночной Волк.
      - Я сказала, что очень одиноко просыпаться ночью и бояться. Все время хочется найти способ почувствовать себя в безопасности, под защитой.
      - Я не знаю ничего, что могло бы встать между человеком и снами, которые приходят к нему по ночам, - сказал я скованно. Внезапно мне очень захотелось, чтобы она ушла.
      - Иногда немного ласки может... - тихо сказала она, потом протянула руку и погладила мою ладонь. Сам того не желая, я отдернул руку - Ты стесняешься, помощник писца? - спросила она застенчиво.
      - Я потерял ту, которую любил, - сказал я без выражения. - Я не могу никого представить на ее месте.
      - Понимаю. - Она внезапно поднялась, стряхивая солому со своей юбки. Что ж, прости, что побеспокоила тебя. - Голос ее звучал оскорбленно, не огорченно. Она повернулась и ощупью пошла к лестнице. Я знал, что обидел ее, но не чувствовал своей вины. Она медленно поднималась по ступенькам, и я понимал, как она ждет, чтобы я позвал ее. Но я этого не сделал. Я подумал, что лучше было мне не приходить в город.
      Значит, мы уже не одни. Рядом со всеми этими людьми нельзя даже поохотиться как следует. Ты еще надолго задержишься?
      Боюсь, что мне придется странствовать с ними еще несколько дней. Хотя бы до следующего города.
      Ты не хочешь случки с ней, она не стая. Зачем тебе все это?
      Я не стал пытаться облечь это в слова. Все, что я мог передать ему, это чувство долга, а он не мог понять, почему моя верность Верити заставляет меня помогать этим путникам на дороге. Они были моими людьми, поскольку были людьми моего короля. Даже мне самому эта связь казалась немного странной, но так оно и было. Я должен проследить, чтобы они в безопасности дошли до следующего города.
      Мне удалось снова заснуть этой ночью, но спал я плохо. Как будто моя беседа с Хани открыла дверь кошмарам. Стоило мне нырнуть в сон, как я чувствовал, что за мной наблюдают. Я сжимался на полу моего подземелья, молясь, чтобы меня не увидели, изо всех сил сохраняя неподвижность. Мои глаза были крепко зажмурены, как у ребенка, который верит, что, если сам не видит, не видно и его. Но я ощущал искавший меня взгляд. Я чувствовал, будто Уилл смотрит на меня, а я прячусь под одеялом, но чьи-то руки уже прикасаются к нему. Уилл был совсем близко. Страх душил меня. Я не мог дышать и боялся шевельнуться. В панике я выходил из себя и проскальзывал в чей-то чужой страх, чужой кошмар.
      Я скорчился за бочкой с соленой рыбой в магазине старика Хука. Снаружи темноту прорезало поднимающееся пламя и вопли пойманных и умирающих. Я знал, что мне нужно как-то выбраться. Пираты красных кораблей обязательно придут грабить и поджигать магазин. Здесь не спрячешься. Но хорошего укрытия не нашлось, а мне было только одиннадцать, и ноги мои тряслись так сильно, что я не мог стоять, не говоря уже о том, чтобы бежать. Снаружи был хозяин Хук. Услышав первые крики, он схватил меч и бросился за дверь. "Следи за магазином, Чад", - крикнул он мне, как будто собирался просто постучаться к соседям и поболтать с пекарем. Сперва я с радостью подчинился этому приказу. Грохот был еще далеко, внизу у залива, и магазин казался надежным убежищем.
      Но это было час назад. Сейчас ветер с залива принес запах дыма и свет ярко горевших факелов. Свет и вопли приближались. Хозяин Хук не вернулся.
      Уходи, сказал я мальчику, в чьем теле прятался. Уходи, беги отсюда, беги так далеко, как сможешь, спасайся!
      Он не слышал меня.
      Я пополз к двери, которая оставалась распахнутой с тех пор, как ушел хозяин, и выглянул. Мимо меня по улице пробежал человек, и я снова спрятался. Но это, вероятно, был горожанин, не пират, потому что он бежал не оглядываясь. С пересохшим ртом я заставил себя подняться на ноги, вцепившись в ручку двери. Я посмотрел вниз, на город и бухту. Половина домов была объята пламенем. Мягкая летняя ночь задыхалась дымом и пеплом, который носил горячий ветер. Корабли стояли в бухте. В свете пламени я видел, как люди бегут и прячутся от пиратов, которые почти без сопротивления продвигались по городу. Кто-то приблизился к магазину горшечника в конце улицы. Он нес фонарь и шел так спокойно, что я ощутил внезапный прилив облегчения. Если он может быть так спокоен - значит, битва стихает. Я наполовину приподнялся, только для того, чтобы снова сжаться, когда он весело ударил масляным фонарем по деревянному фасаду магазина. Выплеснувшееся масло загорелось, когда фонарь разбился, и огонь весело побежал по сухому дереву. Я отпрянул от света и прыгающих языков пламени. С внезапной уверенностью я понял, что спрятаться нельзя, что моя единственная надежда - бегство и что я должен бежать, как только зазвенит гонг. Это придало мне мужества, я вскочил на ноги, пробежал мимо магазина и завернул за угол. На мгновение я почувствовал себя Фитцем. Не думаю, что мальчик ощущал мое присутствие. Его слабый Скилл, ощупывая город, задел меня. Я совершенно не мог контролировать его тело, но был заперт в его переживаниях. Я был в этом мальчике, разделял его мысли и чувства, как когда-то это делал со мной Верити. Но у меня не было времени, чтобы размышлять, как это происходит или почему я так неожиданно вошел в сознание незнакомца, потому что, когда Чад ринулся в спасительную темноту, грубая рука внезапно схватила его за воротник. На короткое мгновение он был парализован страхом, и мы посмотрели наверх, в бородатое ухмыляющееся лицо пирата, который схватил нас. Еще один пират подошел к нему сзади, зловеще ухмыляясь. Я вместе с Чадом ослабел от ужаса, увидев блестящее острие приближающегося ножа. На мгновение я разделил с ним горячую и холодную боль от ножа на моем горле и мучительное понимание того, что уже слишком поздно, все кончено. Поток липкой теплой крови струился по моей груди. Я был уже мертв. Потом Чад обмяк в руках пиратов и упал. Тогда мое сознание освободилось от него. Я парил там, несколько ужасных мгновений погруженный в мысли пирата. Я слышал хриплый злобный голос его товарища, который пнул мертвого мальчика ногой и упрекнул убийцу за то, что он напрасно уничтожил того, кого можно было "перековать". Убийца с отвращением фыркнул и ответил, что парень слишком молод и недостаточно пожил, чтобы тратить на него время Господина. Кроме того, с вызывающей тошноту бурей эмоций я знал, что убийца хотел двух вещей: быть милосердным к парню и насладиться удовольствием от убийства. Я заглянул в сердце своего врага. И все равно не смог понять его.
      Я плыл по улице вслед за ними, безмолвный и бестелесный. Я обдумывал важность предыдущего мгновения. Теперь я не могу этого вспомнить. Я просто клубился, как туман, наблюдая за падением и разорением города Гримсмайер в герцогстве Берне. Время от времени меня притягивало то к одному, то к другому. Я становился свидетелем битв, смертей, крошечных побед и бегства. И все-таки я могу закрыть глаза и увидеть эту ночь, вспомнить дюжину чудовищных моментов жизней, которые на мгновение разделял. Наконец я пришел туда, где перед своим горящим домом стоял человек с огромным мечом в руке. Он сражался против трех пиратов, а за его спиной жена и дочь силились поднять горящую балку и освободить попавшего в западню сына, чтобы бежать вместе. Ни один из них не покинул бы остальных, и тем не менее я знал, что мужчина ослабел от потери крови и устал, слишком устал даже для того, чтобы поднять свой меч, не говоря уж о том, чтобы сражаться. Я видел также, что пираты играют с ним, чтобы довести его до изнеможения и "перековать" всю семью. Я чувствовал подбирающийся холод смерти, пронзивший мужчину. На мгновение его голова упала на грудь.
      Внезапно он поднял голову. Странно знакомый свет появился в его глазах. Он сжал меч двумя руками и с ревом бросился на атакующих. Двое упали после его первого удара. Они так и умерли с непередаваемым изумлением на грубых лицах. Третий попытался отбить удар, но не смог противостоять натиску. Кровь стекала с локтя горожанин, заливала ему грудь, но его меч звенел, как колокола, разбивая защиту пирата, а потом внезапно, легко, как перышко, провел красную линию по горлу противника.
      Когда разбойник упал, мужчина повернулся и подскочил к своей жене. Он схватил горящую балку, не боясь обжечься, и поднял ее с тела сына. Последний раз его глаза встретились с глазами жены.
      - Беги, - сказал он ей, - бери детей и беги.
      Потом он упал замертво.
      Когда женщина с окаменевшим лицом схватила детей за руки и побежала, я почувствовал, как чей-то дух поднялся с тела умершего человека. "Мой", подумал я, а потом понял, что это не так. Он ощутил мое присутствие и повернулся, его лицо было так похоже на мое собственное и казалось молодым. Я был потрясен, когда понял, что Верити все еще чувствует себя таким.
      Ты здесь? Он упрекающе покачал головой. Это опасно, мальчик. Даже я напрасно позволил себе это. А тем не менее, что мы еще можем сделать, когда они призывают нас к себе?
      Он задумчиво смотрел, как я безмолвно стою перед ним.
      Когда у тебя появились сила и талант так далеко дотягиваться Скиллом?
      Я не отвечал. У меня не было ответов, не было собственных мыслей. Я чувствовал себя мокрой простыней, плещущейся на ночном ветру, не более вещественной, чем летящий лист.
      Фитц, это опасно для нас обоих. Возвращайся. Возвращайся немедленно.
      Действительно ли есть магия в произнесении имени человека? Так много старых легенд настаивает на этом. Я внезапно вспомнил, кто я такой, и понял, что мне здесь не место. Но я не знал, как попал сюда, и не имел ни малейшего представления о том, как вернуться в собственное тело. Я беспомощно смотрел на Верити, не в силах даже попросить его помочь.
      Он понял. Протянул ко мне призрачную руку. Я ощутил это, как будто он положил ладонь мне на лоб и слегка толкнул.
      Моя голова стукнулась о стену сарая, и я увидел, как во все стороны полетели искры от удара. Я был там, в сарае, рядом с трактиром "Весы". Вокруг была мирная тишина, я лежал на колючей соломе, рядом спали животные. Я медленно повернулся на бок. Нахлынули слабость и тошнота - изнеможение, которое часто обрушивалось на меня после попыток работы Скиллом. Я открыл рот, чтобы позвать на помощь, но только бессловесное карканье сорвалось с моих губ. Я закрыл глаза и погрузился в забытье.
      Я проснулся перед рассветом, подполз к своей сумке, порылся в ней, потом умудрился доковылять до задней двери трактира, где буквально вымолил у поварихи кружку горячей воды. Она с недоверием смотрела, как я крошу в воду эльфовую кору.
      - Это не дело, ты сам должен знать, - предупредила она, а потом со страхом смотрела, как я пью обжигающий горький настой. - Они дают это рабам, вот что они делают в своем Бингтауне. Подмешивают в еду и питье, чтобы те держались на ногах. От этого рабы впадают в отчаяние, хоть сил у них прибавляется, вот что я слышала. От этого они не могут даже дать сдачи.
      Я едва слышал ее и ждал, чтобы кора подействовала. Я собрал ее с молодых деревьев и боялся, что она недостаточно сильна. Так оно и было. Прошло некоторое время, прежде чем я почувствовал, как успокаивающее тепло останавливает дрожь в моих руках и проясняет взгляд. Я встал со своего места на задних ступеньках кухни, поблагодарил повариху и отдал ей ее кружку.
      - Дурная привычка для такого молодого человека, как ты, - отругала она меня и вернулась к своей стряпне. Я вышел из трактира и бродил по улицам, пока над холмами не поднялось солнце. Некоторое время я наполовину ждал, что увижу сгоревшие магазины, разграбленные дома и бродящих по улицам пустоглазых "перекованных". Но кошмар Скилла был размыт летним утром и свежим речным ветром. Днем грязь и беспорядок в городе были еще заметнее. Казалось, что здесь было больше нищих, чем в Баккипе, но я не знал, сколько их обычно бывает в речных городах. Я думал о том, что случилось со мной прошлой ночью; потом с содроганием выбросил это из головы. Я не знал, как я это сделал. И не знал, произойдет ли это когда-нибудь еще раз. Меня обрадовала встреча с Верити, хотя и бросало в дрожь при мысли о том, как стремительно он растрачивает силу своего Скилла. Я думал о том, где он был этим утром и не встретил ли он рассвет, как и я, горечью эльфовой коры. Если бы только я владел Скиллом, то мог бы знать точно. Это была печальная мысль.
      Когда я вернулся в трактир, менестрели уже встали и ели кашу. Я присоединился к ним за столом, и Джош без всякого выражения сказал мне, что боялся моего ухода. Хани вообще не нашла для меня никаких слов, но я несколько раз ловил на себе оценивающие взгляды Пайпер.
      Было все еще раннее утро, когда мы покинули трактир. Может быть, мы и шли медленнее, чем обычно ходят солдаты, но арфист Джош все равно задал нам хорошую скорость. Я думал, что его придется вести, но он сделал своим поводырем дорожный посох. Иногда он действительно клал руку на плечо Пайпер или Хани, но это казалось скорее жестом дружелюбия, чем необходимостью. Наше путешествие не было скучным, потому что по дороге он рассказывал Пайпер об истории этих мест и удивил меня глубиной своих познаний. Мы остановились на некоторое время, когда солнце было еще высоко, и они разделили со мной простую еду, которая у них была. Я чувствовал себя неловко, принимая ее, но никак не мог сказать им, что лучше пойду поохотиться с волком. Когда город остался далеко позади, я ощутил присутствие Ночного Волка. Мне было приятно, что он поблизости, но я бы предпочел путешествовать с ним одним. Несколько раз за этот день мы встречали других путников на лошадях или на мулах. Сквозь просветы в деревьях были видны лодки, поднимающиеся вверх по реке. В середине дня нас стали обгонять хорошо охраняемые повозки и фургоны. Каждый раз Джош окликал их, чтобы спросить, нельзя ли нам поехать с ними. Дважды нам вежливо отказали. Прочие вообще не сочли нужным ответить. Они двигались очень быстро. В одной группе было несколько угрюмых мужчин в грубых мундирах, и я предположил, что это наемные охранники.
      Всю дорогу после полудня мы шли под чтение "Жертвы Кроссфайер" длинной поэмы о сподвижниках королевы Вижен, о том, как они отдали свои жизни за то, чтобы королева могла выиграть решающую битву. Я слышал эту поэму несколько раз в Баккипе. Но к концу дня я выслушал ее два десятка раз, потому что Джош с безграничным терпением работал с Пайпер, чтобы убедиться, что она поет правильно. Я был благодарен за эти бесконечные повторения, потому что отпадала необходимость разговаривать.
      Но несмотря на наш быстрый шаг, наступивший вечер застал нас далеко от следующего речного города. Я видел, что всем им стало не по себе, когда начало смеркаться. Наконец я решил, что больше так продолжаться не может. Я сказал, что мы сойдем с дороги, когда доберемся до следующего ручья и найдем место для ночлега. Хани и Пайпер шли сзади, и я слышал, как они озабоченно шушукаются. Я не мог успокоить их так, как успокоил меня Ночной Волк, который сообщил, что поблизости нет и следов запаха какого-нибудь другого путника. На следующем перекрестке я повел их вверх по ручью и нашел убежище под могучим кедром, где мы могли расположиться на ночь.
      Я оставил их под предлогом того, что мне нужно отойти по нужде. Надо было пообщаться с Ночным Волком и заверить его, что все в порядке. Мы хорошо провели это время, потому что он нашел место, где бурлящая вода ручья подмыла берег. Он с интересом наблюдал, как я лег на живот и медленно опустил руки в воду. С первой попытки я поймал хорошую толстую рыбу. Через несколько минут попалась еще одна, поменьше. Когда я закончил, было уже совсем темно, но у меня было три рыбины, которые я мог отнести назад в лагерь, и еще две для Ночного Волка.
      Ловить рыбу и чесать уши. Для этого людям даны руки, сердечно сказал он мне, заканчивая со второй рыбиной. Кроме того, он проглотил потроха от тех, что я приберег для своих спутников.
      Осторожно с костями, предупредил я его.
      Моя мать растила меня, когда шел лосось, заметил он. Рыбьи кости меня не пугают.
      Я оставил его разбираться с рыбой и вернулся в лагерь. Менестрели разожгли небольшой костер. При звуке моих шагов все трое вскочили на ноги и схватили свои дорожные посохи.
      - Это я! - сказал я с запозданием.
      - Слава Эде, - вздохнул Джош, тяжело опускаясь на землю, но Хани только сверкнула на меня глазами.
      - Тебя долго не было, - сказала Пайпер, как бы объясняя.
      Я поднял рыбу, нанизанную на ветку ивы.
      - Я принес ужин, - сказал я и добавил для Джоша: - Рыба.
      - Звучит замечательно, - улыбнулся он.
      Хани достала хлеб и маленький мешочек с солью, а я нашел большой плоский камень и бросил его в угли костра. Потом завернул рыбу в листья и выложил ее на камень. Запах запекавшейся рыбы дразнил меня, хотя я и боялся, что он привлечет к нашему костру "перекованных".
      Я все еще на страже, напомнил мне Ночной Волк, и я поблагодарил его.
      Пока я следил за рыбой, Пайпер рядом со мной бормотала себе под нос "Жертву Кроссфайер".
      - Хист хромой и Клив слепой, - рассеянно поправил я ее, пытаясь перевернуть рыбу так, чтобы она не сломалась.
      - Я спела правильно! - раздраженно возразила она мне.
      - Боюсь, что нет, моя дорогая, Коб прав. У Хиста была искалечена нога, а Клив родился слепым. Можешь перечислить остальных пятерых, Коб? - Его голос звучал точь-в-точь как голос Федврена на уроке.
      Я обжег палец и сунул его в рот, прежде чем отвечать.
      - В ожогах сам Кроссфайер вел соратников своих. Ты разреши, любезный друг, мне перечислить их. Был Хист хромой, и Клив слепой, и Келвин полоумный. Был Кевин с заячьей губой, и Север был глухим. А Портер изувечен был...
      - Ого! - довольно воскликнул Джош, а потом спросил: - Ты учился ремеслу барда, когда был маленьким, Коб? Ты запомнил не только слова, но и стиль. Хотя ты делаешь слишком длинные паузы.
      - Я? Нет, не учился. Но у меня всегда была хорошая память. - Было трудно не удержаться от этой похвалы, хотя Хани фыркнула и покачала головой, услышав слова отца.
      - Как по-твоему, ты можешь повторить всю балладу? - с вызовом спросил Джош.
      - Может быть, - рискнул я. Я знал, что могу. Баррич и Чейд много тренировали мою память, а за сегодняшний день я услышал эту балладу столько раз, что не мог отделаться от нее.
      - Тогда попробуй. Но только не проговаривай. Спой.
      - У меня нет голоса.
      - Если ты можешь разговаривать, значит, можешь и петь. Попробуй. Сделай одолжение старику.
      Может, я просто слишком привык подчиняться старикам, чтобы возражать. Может, дело было в выражении лица Хани, которое ясно говорило о том, что она сомневается в моих способностях.
      Я прочистил горло и начал. Я пел тихо, пока он не показал мне знаком, чтобы я прибавил голосу. Он кивал, пока я пробивался сквозь длинный рассказ, и морщился, когда я перевирал мотив. Я уже дошел почти до середины, когда Хани сухо заметила:
      - Рыба горит.
      Я оборвал песню и бросился к огню, чтобы вытолкнуть из углей камень с рыбой. Хвосты подгорели, но остальное было в порядке. Мы разделили рыбу. Я ел слишком быстро. Даже двойная порция не насытила бы меня, но приходилось довольствоваться тем, что было. Дорожный хлеб был на удивление вкусным, а потом Пайпер приготовила котелок чая. Мы устроились на одеялах у огня.
      - Коб, ты хорошо зарабатываешь письмом? - неожиданно спросил меня Джош. Я хмыкнул.
      - Не так хорошо, как мне хотелось бы. Но я обхожусь.
      - Не так хорошо, как ему хотелось бы, - с издевкой проговорила Хани Пайпер.
      Арфист Джош не обратил на нее внимания.
      - Ты, конечно, слишком взрослый для этого, но тебя можно было бы научить петь. У тебя не такой плохой голос. Ты поешь как мальчик, еще не зная, что у твоего голоса мужская глубина и теперь ты можешь овладеть им. У тебя прекрасная память. Ты играешь на каком-нибудь инструменте?
      - На морских рожках. Но не очень хорошо.
      - Я мог бы научить тебя делать это как следует. Если бы ты остался с нами...
      - Отец! Мы его едва знаем! - хмыкнула Хани.
      - Я мог бы сказать тебе то же самое, когда ты ходила к нему прошлой ночью, - кротко возразил он.
      - Папа, мы только разговаривали. - Она метнула в меня яростный взгляд, как будто я предал ее. Язык мой прилип к гортани.
      - Я знаю, - кивнул Джош. - Слепота обострила мой слух. Но если ты рассудила, что будешь в безопасности, разговаривая с ним наедине, ночью, то я рассудил, что мы будем в безопасности, предложив ему наше общество. Что скажешь, Коб?
      Я медленно покачал головой:
      - Нет. И тем не менее спасибо вам. Я ценю то, что вы предложили мне, тем более что мы почти незнакомы. Я пойду с вами до следующего города и пожелаю вам найти там других спутников, которые могли бы защитить вас. Но... На самом деле я не хочу...
      - Ты потерял кого-то дорогого тебе. Это я понял. Но полное одиночество не идет на пользу ни одному человеку, - тихо сказал Джош.
      - Кого ты потерял? - прямо спросила Пайпер. Я пытался решить, что сказать, чтобы обезопасить себя от новых вопросов.
      - Моего дедушку, - произнес я наконец, - и мою жену. - Сказать это было все равно что открыть старую рану.
      - Что случилось? - спросила Пайпер.
      - Мой дедушка умер. Моя жена ушла от меня. - Я говорил кратко, надеясь, что она оставит меня в покое.
      - Старые в конце концов умирают, - мягко начал Джош, но Хани оборвала его.
      - Что за любовь ты потерял? Что ты должен женщине, которая покинула тебя? Если только ты не дал ей повода уйти.
      - Я не дал ей повода остаться, - против воли ответил я. - Пожалуйста, добавил я тихо. - Я не хочу говорить об этом. Совсем. Я провожу вас до следующего города, а потом пойду своим путем.
      - Прямо сказано, - с сожалением проговорил Джош. Что-то в его тоне заставило меня думать, что я был груб, но я не мог вспомнить слов, о которых стоило пожалеть.
      В этот вечер было мало разговоров, и я был благодарен им за это. Пайпер сказала, что она будет сторожить наш сон первой, а Хани второй. Я не возражал, потому что знал, что в эту ночь нас будет охранять Ночной Волк. Мало кто может пройти мимо него. На открытом воздухе я спал лучше и быстро проснулся, когда Хани наклонилась и потрясла меня за плечо. Я сел, потянулся и кивнул ей, давая знать, что она может идти спать. Я встал, поворошил костер и сел около него. Хани подошла и села рядом со мной.
      - Я тебе не нравлюсь, верно? - спросила она. Голос ее был мягким.
      - Я не знаю тебя, - ответил я, как мог тактично.
      - Угу. И не хочешь знать, - заключила она. Она оценивающе посмотрела на меня. - Но я хотела узнать тебя с тех пор, как увидела, что ты покраснел в трактире. Ничто так не вызывает моего любопытства, как мужчина, который краснеет. Я знала очень мало мужчин, которые становились совершенно пунцовыми только потому, что женщина засекла, как они на нее смотрят. Голос ее стал низким и грудным, и она доверительно наклонилась вперед. - Мне бы очень хотелось узнать, отчего это кровь так прихлынула к твоему лицу?
      - Только оттого, что я был очень груб, так как смотрел слишком пристально, - ответил я ей честно.
      Она улыбнулась.
      - Это не то, что я думала, когда смотрела на тебя. - Она облизнула губы и придвинулась ближе. Я внезапно ощутил такую пронзительную тоску по Молли, что мне стало больно.
      - Мое сердце не подходит для этой игры, - сказал я прямо и встал. Пойду-ка я наберу хворосту.
      - Похоже, я знаю, почему твоя жена ушла от тебя, - ехидно сказала Хани. - Сердце, говоришь? Боюсь, твоя проблема малость пониже. - Она повернулась и ушла к своему одеялу. Все, что я испытывал, - это облегчение от того, что она отвязалась от меня. Я сделал то, что хотел, - пошел за хворостом.
      Наутро я спросил Джоша:
      - Далеко ли до следующего города?
      - Если мы будем идти с той же скоростью, что и вчера, то будем там завтра к полудню.
      Я отвернулся, услышав разочарование в его голосе.
      Когда мы вскинули за плечи сумки и тюки и двинулись дальше, я с горечью размышлял о том, как ушел от людей, которых знал и любил, пытаясь избежать того, что подстерегло меня сейчас, в обществе незнакомцев. Я подумал, есть ли какая-нибудь возможность жить среди людей и не быть связанным их ожиданиями и доверием.
      День был теплым, но не слишком. Если бы я был один, мне было бы даже приятно идти по дороге. С одной стороны в лесу перекликались птицы. С другой стороны сквозь редкие деревья была видна река. Вниз по течению двигались баржи, вверх медленно поднимались весельные корабли. Мы разговаривали мало, и через некоторое время Джош и Пайпер начали повторять "Жертву Кроссфайер". Когда она запнулась на какой-то строчке, я не подсказал ей.
      Мысли мои блуждали. Все было настолько легче, когда мне не приходилось беспокоиться о следующей трапезе и чистоте рубашки. Я считал, что ловко обращаюсь с людьми и искусен в своей профессии. Но у меня был Чейд, с которым можно было строить планы, и было время подготовить то, что я скажу и сделаю. Я справлялся с делами не так хорошо, когда приходилось довольствоваться собственным разумом и тем, что я мог нести на своей спине. Лишенный всего, на что я когда-то бездумно полагался, я начал сомневаться не только в своем мужестве. Теперь я спрашивал себя, на что я вообще гожусь. Убийца, человек короля, воин, мужчина... Я пытался вспомнить порывистого юнца, который работал веслом на "Руриске", военном корабле Верити, и не задумываясь бросался в битву, размахивая топором. Трудно поверить, что это был я.
      В полдень Хани разделила остатки дорожного хлеба. Его было не много. Женщины шли впереди, тихо разговаривая друг с другом, жевали сухой хлеб и запивали его водой. Я рискнул предложить Джошу разбить лагерь пораньше, чтобы у меня было время поохотиться или поймать рыбу.
      - Тогда мы не доберемся до следующего города к завтрашнему полудню.
      - Если мы сделаем это к завтрашнему вечеру, от меня не убудет, - тихо заверил я его. Он повернул голову, возможно, для того, чтобы лучше расслышать меня, но его затянутые дымкой глаза, казалось, смотрели прямо мне в душу. Было трудно вынести мольбу, которую я видел в них, но я не ответил на нее.
      Когда день наконец начал клониться к вечеру, я стал искать подходящее для лагеря место. Ночной Волк шел впереди, и вдруг я ощутил, что шерсть у него на загривке поднялась дыбом. Там люди. От них пахнет падалью и их собственными отбросами. Я ощущаю их запах, я вижу их, но не чувствую по-другому. Беспокойство, которое он всегда испытывал в присутствии "перекованных", передалось мне. Я разделял его, зная, что они когда-то были людьми и в них была искра Уита, которая есть в каждом живом существе. Мне было очень странно видеть, как они двигаются и говорят, когда я не чувствую их живыми. Для Ночного Волка это было все равно, как если бы камни разговаривали и ели.
      Сколько? Старые или молодые?
      Больше, чем нас, и больше, чем ты. Волчий взгляд на вещи. Они охотятся за поворотом от вас.
      - Давайте остановимся здесь, - предложил я внезапно. Слишком поздно. Они учуяли вас, они идут.
      Нет времени убежать или придумать правдоподобную ложь.
      - Впереди "перекованные". Больше чем двое. Они следили за дорогой и теперь идут к нам. Готовьтесь, - сказал я им.
      - Откуда ты знаешь? - с вызовом спросила Хани.
      - Бежим, - крикнула Пайпер. Ей было все равно, откуда я узнал. Ее расширенные глаза сказали мне, как сильно она боялась.
      - Нет. Они догонят нас, и мы уже устанем, когда это произойдет. И даже если мы убежим сейчас, нам все равно придется пройти мимо них завтра.
      Я отбросил тюк подальше. Ничего из того, что в нем было, не стоило моей жизни. Если мы победим, я смогу поднять его снова. Если нет, мне он уже не понадобится. Но Хани, Пайпер и Джош были музыкантами. Их инструменты лежали в тюках. Ни один из них не пошевелился, чтобы освободиться от своей ноши. Я не стал тратить силы на уговоры. Почти инстинктивно Пайпер и Хани встали за спиной старика. Они крепко сжимали свои дорожные посохи. Мой был у меня в руках, и я держал его наготове. На мгновение я почти перестал соображать. Мои руки, казалось, знали, что им делать.
      - Коб, позаботься о Хани и Пайпер. Не беспокойся обо мне, береги их! коротко бросил мне Джош. Его слова дошли до меня, и внезапно меня наполнил ужас. Мои ноги словно налились свинцом, я не мог думать ни о чем, кроме того, какую боль принесет мне поражение. Меня затошнило, дрожь охватила меня. Больше всего на свете я хотел просто повернуться и бежать, не думая о менестрелях. "Подождите, подождите, - захотелось мне крикнуть. - Я не готов, я не знаю, буду я драться, побегу или просто потеряю сознание там, где стою". Но время не знает жалости.
      Они идут через кустарник, сказал мне Ночной Волк. Двое идут быстро, один тащится сзади. Думаю, он достанется мне.
      Будь осторожен, предупредил я его. Я услышал, как они пробираются через кустарник, и почувствовал запах немытых тел. Мгновение спустя Пайпер закричала, увидев их, и тогда они выскочили на нас из-за деревьев. Если моей стратегией было остановиться и сражаться, то они просто бежали и атаковали. Они оба были больше меня и, по-видимому, не испытывали никаких сомнений. Их одежда была грязной, но по большей части целой. Не думаю, что они долго были "перекованными". У обоих были дубинки. У меня не осталось времени, чтобы заметить что-то еще.
      "Перековывание" не делает людей глупыми или медлительными. Они больше не могут ощущать эмоции других и поэтому не понимают, что эти эмоции могут влиять на поступки их врага. От этого их действия часто непонятны.
      Они не становятся менее сообразительными или менее искусными в обращении с оружием. Однако они стараются немедленно удовлетворить все свои желания, совершенно как звери. Лошадь, которую они украли сегодня, они могут просто съесть завтра, потому что голод сильнее желания ехать верхом. Кроме того, у них нет взаимопомощи во время боя. В группах "перекованных" нет никакого взаимодействия. Они могут повернуть друг против друга, чтобы получить добычу, с такой же легкостью, как и атаковать общего врага. Они могут двигаться вместе и нападать вместе, но не более того. И однако они остаются по-звериному хитрыми и безжалостно ловкими, стремясь получить желаемое.
      Я знал все это. Поэтому не был удивлен, когда оба "перекованных" пробежали мимо меня, чтобы атаковать сперва более слабых. Удивительнее всего было трусливое облегчение, которое я при этом почувствовал. Оно парализовало меня, как один из моих снов, и я позволил им ринуться к девушкам. Хани и Пайпер дрались лишь как рассерженные и испуганные менестрели с палками. В этом не было ни искусства, ни умения, ни даже опыта сражения вместе - а значит, они все время случайно стукали друг друга и Джоша. Они были обучены музыке, а не искусству боя. Джош стоял в середине, вцепившись в свой посох. Он не мог драться, чтобы не попасть по Хани или Пайпер. Ярость исказила его лицо. Я мог бы убежать тогда, схватить свой узел и броситься вдоль по дороге не оглядываясь. "Перекованные" не стали бы преследовать меня. Они были удовлетворены более легкой добычей. Но я этого не сделал. Какие-то обрывки мужества и гордости все еще сохранялись во мне. Я вступил в бой с меньшим из нападавших, хотя он более искусно обращался со своей дубиной. Я оставил Хани и Пайпер отбиваться от здоровяка и вынудил второго биться со мной.
      Мой первый удар попал ему по ногам. Я хотел искалечить его или хотя бы сбить с ног. Он взревел от боли, поворачиваясь ко мне, но не замедлил движения. Еще одну вещь я заметил в "перекованных". Они, очевидно, меньше ощущают боль. Когда меня избивали, я совершенно лишался мужества при мысли о том, как изувечат мое тело. Странно было обнаружить, что у меня была эмоциональная привязанность к собственной плоти. Это было чем-то большим, чем просто попытка избежать физической боли. Регал знал это. Он знал, что каждый удар, нанесенный мне его стражниками, внушает мне еще больший страх. Этот страх сковывал меня с той же силой, что и удары. "Перекованные", по-видимому, ничего подобного не чувствовали. Может быть, теряя привязанность ко всему остальному, они теряли и любовь к собственному телу.
      Мой противник развернулся и нанес мне удар, от которого я содрогнулся, вцепившись в свой посох, но сумел отразить его. Мое тело застыло в ожидании большей боли. Он ударил меня снова, и снова я отбил удар. Поскольку я уже вступил с ним в бой, у меня не было возможности повернуться и убежать. Он умел обращаться с дубиной: вероятно, когда-то был воином, обученным владению топором. Я узнал эти движения и удачно отбивался. Я боялся его слишком сильно, чтобы атаковать самому, боялся удара, который мог бы настичь меня, если бы я хоть на секунду перестал защищаться. Я отступал с такой готовностью, что он обернулся, возможно собираясь оставить меня и снова броситься к женщинам. Я нанес жалкий ответный удар. Он едва вздрогнул и опять пустил в ход свою дубину, не давая мне возможности использовать преимущества моей более длинной палки. В отличие от меня, его не отвлекали крики защищающихся менестрелей. В зарослях я слышал приглушенные проклятия и слабое рычание. Ночной Волк подстерег третьего человека и бросился на него, пытаясь перегрызть ему сухожилия. Он потерпел неудачу, а теперь кружился вокруг "перекованного", стараясь держаться подальше от его меча.
      Я не знаю, как мне пройти мимо его клинка, брат. Но думаю, что задержу его здесь. Он не посмеет, повернуться ко мне спиной, чтобы напасть на тебя.
      Будь осторожен! У меня не было времени сказать ничего больше, потому что человек с дубинкой поглощал все мое внимание. Удары градом сыпались на меня, и я вскоре понял, что теперь мой противник вкладывает в них больше сил. Он уже не боялся, что ему придется защищаться самому. Он хотел только пробить мою защиту. Каждый удар, который мне удавалось отразить посохом, сильно встряхивал меня. Это будило старую боль, напоминая о давно заживших ранах. Моя выносливость в битве была не та, что раньше. Охота и ходьба не укрепляют тело и не наращивают мускулы, как это делает работа веслом. Поток сомнений подтачивал мою сосредоточенность. Я подозревал, что мой противник сильнее меня, и так боялся боли, которую он мог причинить мне, что не мог думать о том, как избежать ее. Желание остаться целым не то же самое, что желание победить. Я пытался увеличить расстояние между нами, чтобы использовать длину моего посоха, но он тоже следил за этим.
      Я бросил взгляд на менестрелей. Джош твердо стоял на дороге с посохом наготове, но нападавшие оставили его. Хани, хромая, пятилась от преследователя. Она пыталась отбиваться, в то время как Пайпер следовала за ними, безуспешно колотя своим тонким посохом по плечам "перекованного". Он только немного горбился и пытался добить раненую Хани. Это пробудило что-то во мне.
      - Пайпер, бей его по ногам! - крикнул я ей и вернулся к своему противнику, дубинка которого опустилась на мое плечо. Я нанес ему несколько быстрых ответных ударов, которым не хватало силы, и отскочил назад.
      Меч порезал мне плечо и скользнул по груди. Я вскрикнул от неожиданности и чуть не выронил посох, когда понял, что это не моя рана. Я почувствовал и услышал удивленный визг боли Ночного Волка. А потом удар сапога по моей голове.
      Оглушен, загнан в угол. Помоги мне!
      В памяти всплыли воспоминания, похороненные глубоко в уголках сознания. За годы до избиения в темнице Регала я почувствовал удар ножа и удар сапогом. Но не по моему телу. По телу терьера, с которым я был связан. Кузнечика, который сражался в темноте с тем, кто в мое отсутствие напал на Баррича. Сражался и умер от ран, прежде чем я сумел прийти к нему на помощь. Внезапно я обнаружил, что есть угрозы более страшные, чем моя собственная смерть.
      Страх за себя распался перед ужасом потерять Ночного Волка. Я сделал то, что должен был сделать. Я изменил позицию: шагнул вперед и принял удар по плечу, чтобы уменьшить дистанцию. На мгновение я перестал чувствовать руку. Перехватив посох, я резко выбросил его конец вверх, попав в челюсть нападавшему. Он не ожидал внезапной смены моей тактики. Его подбородок дернулся, обнажив горло, и я резко воткнул посох во впадину у основания шеи. Я почувствовал, как поддались мелкие кости. Он выдохнул фонтан крови, я отступил назад, поднял свой посох и ударил его по черепу противоположным концом. Он упал, а я повернулся и побежал в лес.
      Рычание и хрип привели меня к Ночному Волку. Он забился в заросли ежевики, его левая передняя лапа была прижата к груди. Кровь была на его левом плече и как красные драгоценные камни блестела по всему левому боку. Острые шипы, в которых он искал укрытия, теперь окружали его и не давали бежать. Он вжался в них как мог глубоко, чтобы избежать удара меча, и я чувствовал множество мелких ран на его ногах. Шипы, вонзившиеся в Ночного Волка, держали на расстоянии нападавшего, и плети ежевики принимали на себя большую часть ударов меча, когда человек пытался пробиться сквозь них к волку. При виде меня Ночной Волк собрал все свое мужество и внезапно развернулся, чтобы встретить "перекованного" свирепым взрывом ярости. Тот отвел назад свой меч для удара, который должен был сразить волка. На конце моего посоха не было острия, но я вонзил его в спину человека с такой силой, что палка прошла в легкие. Он взревел и попытался повернуться, но я продолжал держать свой посох. Я бросил на него весь свой вес, вынуждая "перекованного" отходить в гущу ежевики. Его вытянутые руки не нашли никакой опоры, кроме острых шипов. Я пришпилил его к растущим побегам ежевики, и Ночной Волк, приободрившись, прыгнул ему на спину. Челюсти волка сомкнулись сзади на толстой шее человека и рвали ее до тех пор, пока кровь не залила нас обоих. Придушенные крики "перекованного" постепенно стихали.
      Я совершенно забыл о менестрелях. Громкий крик боли напомнил мне о них. Наклонившись, я схватил меч, который выронил "перекованный", и побежал назад к дороге, оставив Ночного Волка вылизывать свое плечо. Когда я вылетел из леса, ужасное зрелище предстало моим глазам. "Перекованный" рвал одежду сопротивлявшейся Хани. Пайпер стояла на коленях в дорожной пыли, вцепившись в свое плечо, и кричала. Растрепанный и запыленный Джош поднимался на ноги и ощупью двигался на зов Пайпер. В одно мгновение я подскочил к ним. Я пнул ногой человека, чтобы заставить его отпустить Хани, а потом вонзил в него меч. Он бешено сопротивлялся, пытаясь дотянуться до меня, но я нажал на лезвие, вонзая его в грудь врага. Сопротивляясь, он только расширял рану. Он проклинал меня бессловесными воплями, потом изо рта его потекла кровь. Он схватил меня за правую ногу, пытаясь бросить на землю. Я сильнее надавил на клинок. Мне хотелось вытащить меч и убить его быстро, но он был так силен, что я боялся отпустить его. Наконец его прикончила Хани, воткнув конец своего посоха ему в лицо. Я нашел в себе силы вытащить из него меч, потом, хромая, отошел назад и сел на дорогу. В глазах у меня потемнело, потом прояснилось и снова потемнело. Крики Пайпер вполне могли быть отдаленными криками чаек. Внезапно всего оказалась слишком много, и я был повсюду. В лесу неподалеку я вылизывал свое плечо, обрабатывая языком отставшую шерсть и аккуратно ощупывая края раны, и я сидел на дороге, вдыхая запах пыли и крови. Я ощущал каждый удар, который получил и нанес, напряжение и дергающую боль от ударов дубинкой. Жестокий способ, которым я убивал, внезапно приобрел для меня другое значение. Я знал, что значит испытывать боль, которую я причинил. Я знал, что они чувствовали, лежавшие на земле и сопротивлявшиеся без всякой надежды, когда смерть была их единственным убежищем от усиливающейся боли. Мое сознание вибрировало между крайностями убийцы и жертвы. Я был и тем и другим. И одинок. Более одинок, чем когда-либо. Раньше в такие моменты у меня всегда кто-нибудь был. Товарищи по кораблю или Баррич, пришедший залатать меня и отвести домой, и дом, ждущий меня, и Пейшенс, которая будет суетиться вокруг, и Чейд и Верити, которые будут убеждать меня быть осторожнее. Молли, которая придет вместе с темнотой и тишиной, чтобы мягко прикоснуться ко мне. На этот раз битва была закончена и я остался жив, но никому, кроме волка, не было до этого дела. Я любил его, но внезапно понял, что мне необходимо и человеческое участие. Я не мог больше выносить отсутствие всех, кому я был дорог. Будь я действительно волком, я бы поднял нос к небу и завыл. А так я потянулся вдаль - не могу описать, как я это сделал. Не Уит, не Скилл, а какая-то смесь их обоих, ужасные поиски кого-нибудь, кому небезразлична моя жизнь.
      Я почти почувствовал что-то. Может быть, Баррич поднял голову и оглядел поле, в котором он работал, может быть, на мгновение он ощутил запах крови и пыли? Или Молли распрямилась над стиркой и осмотрелась вокруг, прижав руки к заболевшей спине во внезапном приступе тоски? Или я потянул за усталое сознание Верити? Отвлек Пейшенс на пару мгновений от сортирования трав на подносах? Заставил Чейда нахмуриться и отложить в сторону свиток? Как мошка в окно, я бился об их сознания. Я хотел почувствовать привязанность, которую считал привычной. Я почти дотянулся до них только для того, чтобы в изнеможении ощутить себя, сидящего в дорожной пыли, смешанной с кровью троих "перекованных", убитых мной.
      Она швырнула в меня грязью.
      Я поднял глаза. Сперва Хани была темным силуэтом на фоне заходящего солнца. Потом я моргнул и увидел выражение презрения и ярости на ее лице. Одежда ее была разорвана, волосы растрепались.
      - Ты сбежал, - выкрикнула она. Я чувствовал ее отвращение к моей трусости. - Ты сбежал и дал им сломать руку Пайпер, избить отца и попытаться изнасиловать меня. Что ты за мужчина? Какой мужчина может сделать такое?
      На это была тысяча ответов и ни одного. Пустота внутри уверила меня в том, что я ни в чем не смогу убедить ее. Вместо этого я заставил себя встать на ноги. Она смотрела мне вслед, когда я пошел к тому месту, где бросил свой тюк. Казалось, часы прошли с тех пор, как я отшвырнул его. Я поднял тюк и направился к Джошу, который сидел в пыли рядом с Пайпер и пытался утешить ее. Прагматичная Хани открыла их свертки. Арфа Джоша была разбита. Пайпер ни на чем не сможет играть, пока не заживет ее рука. Так случилось, и после этого я сделал для них все, что мог.
      А это было очень немного. Я разжег огонь у дороги, принес с реки воды и поставил ее греться. Я разложил травы, которые успокоят Пайпер и смягчат боль в ее руке. Я нашел сухие прямые палочки и обстрогал их, чтобы сделать лубки. А вверху, на склоне горы?
      Мне больно, брат, но рана не глубокая. Правда, она открывается, если я пытаюсь ходить. И на мне полно шипов, как мух на падали.
      Я сейчас приду и вытащу все до одного.
      Нет. Я могу о себе позаботиться. Пригляди за остальными. Он помолчал. Брат мой. Нам надо было убежать.
      Я знаю.
      Почему так трудно было подойти к Хани и тихо спросить, нет ли у нее тряпки, чтобы сделать перевязку Пайпер? Она не соблаговолила ответить мне, но слепой Джош безмолвно протянул мне кусок мягкой ткани, в которую раньше заворачивал свою арфу. Хани презирала меня, Джош, видимо, онемел от шока, а Пайпер была так погружена в собственную боль, что едва замечала меня. Но каким-то образом я заставил их подойти к огню. Я отвел туда Пайпер, обняв ее одной рукой, а другой поддерживая ее раненную руку. Я усадил ее и дал сваренный мной чай. Я обращался скорее к арфисту Джошу, чем к ней, когда сказал:
      - Я могу выправить кость и положить ее в лубки. Я часто делал это раньше после битвы. Но я не лекарь. Когда мы дойдем до следующего города, ее надо будет перебинтовать.
      Он медленно кивнул. Мы оба знали, что ничего другого сделать нельзя. Так что он встал на колени подле Пайпер и взял ее за плечи, а Хани твердо схватила ее здоровую руку. Я сжал зубы от ее боли и твердо выпрямил сломанное предплечье. Она, конечно, закричала, потому что простой чай не может заглушить боль такого рода. Но она нашла в себе силы не сопротивляться. Слезы струились по ее щекам, дыхание стало прерывистым. Я положил лубки и забинтовал руку. Я показал Пайпер, как нести руку, чтобы повязка поддерживала ее вес и предохраняла от лишних движений. Потом я дал ей еще одну кружку чая и повернулся к Джошу. Он получил удар по голове, и это на мгновение оглушило его, но сознания он не потерял. На месте удара образовалась опухоль, и он вздрогнул при моем прикосновении, но кожа не была рассечена. Я сделал ему холодную примочку и предложил чая. Он поблагодарил меня, и почему-то мне стало стыдно. Потом я взглянул туда, откуда кошачьими глазами за мной следила Хани.
      - Ты ранена? - спросил я тихо.
      - У меня на голени опухоль величиной со сливу, и он поцарапал мне шею и грудь. Но я сама могу о себе позаботиться. Тем не менее спасибо тебе... Коб. Хотя вряд ли стоит тебя благодарить за то, что я вообще осталась жива.
      - Хани. - Джош говорил угрожающе тихим голосом. В нем было столько же усталости, сколько ярости.
      - Он убежал, отец. Он повалил одного "перекованного", а потом повернулся и убежал. Если бы он помог нам тогда, ничего бы вообще не случилось. Пайпер бы не сломали руку и не разбили бы твою арфу. Он убежал.
      - Но он вернулся. Давай не думать о том, что случилось бы, если бы он не вернулся. Может быть, мы и ранены, но ты все равно должна быть ему благодарна за то, что осталась жива.
      - Мне его благодарить не за что, - сказала она горько. - Немного храбрости - и он бы спас нас. А что нам делать теперь? Арфист без арфы и флейтистка, которая не может держать свой инструмент.
      Я поднялся и пошел прочь от них. Я почувствовал себя слишком усталым, чтобы слушать ее, и слишком обессиленным, чтобы оправдываться. Я стащил с дороги тела и уложил их в траве у реки. В угасающем свете дня я снова вошел в лес и стал искать Ночного Волка. Он уже обработал свои раны лучше, чем это мог бы сделать я. Я прошелся по его шкуре, вытаскивая шипы и побеги ежевики. Я немного посидел рядом с ним. Он лег, положил голову мне на колени, и я почесал его уши. Это было все общение, в котором мы нуждались. Потом я встал, нашел третье тело, схватил его за плечи и подтащил к реке, к остальным двум.
      Безо всяких угрызений совести я осмотрел их карманы и кошельки. У двоих я нашел только по горсти медной мелочи, но у того, у которого был меч, в кошельке лежали двенадцать серебряных монет. Я взял этот кошелек и добавил в него медяки. Кроме того, я забрал его порванный пояс и ножны и поднял с дороги меч. Потом я до самой темноты собирал речные камни и заваливал ими тела. После этого я спустился к реке, вымыл руки и лицо, снял рубашку, смыл с нее кровь и снова надел ее, холодную и мокрую. На мгновение это облегчило боль от ушибов и ссадин, потом мышцы начали деревенеть от холода. Я вернулся к маленькому костру, который теперь освещал лица сидевших вокруг него людей. Подойдя, я протянул руку к Джошу и подал ему кошелек.
      - Может быть, этого будет достаточно до тех пор, пока вы не почините арфу, - сказал я.
      - Облегчаешь совесть деньгами мертвеца? - фыркнула Хани.
      Ободранные концы моего терпения наконец разошлись.
      - Представь, что они выжили. По закону Бакка им пришлось бы, по меньшей мере, возместить вам убытки. А если это тебе так не нравится, брось деньги в реку. Мне все равно.
      Я в гораздо большей степени игнорировал ее, чем она меня. Превозмогая боль, я расстегнул пояс меча. Ночной Волк был прав; владелец меча был гораздо больше, чем я. Я положил пояс на кусок дерева и провертел новую дырку.
      Потом встал и застегнул его на себе. Было приятно снова почувствовать тяжесть меча на боку. Я вытащил клинок и стал рассматривать его при свете костра. В нем не было ничего особенного, но он был крепким и острым.
      - Где ты взял это? - спросила Пайпер. Голос ее дрожал.
      - Отобрал у третьего человека, там в лесу, - коротко ответил я, снимая меч.
      - О чем речь? - спросил арфист Джош.
      - Это меч, - сказала Пайпер. Джош повернулся ко мне:
      - Там в лесу был третий человек с мечом?
      - Да.
      - И ты отобрал у него меч и убил его?
      - Да.
      Он тихо фыркнул и покачал головой:
      - Когда мы пожимали друг другу руки, я сразу понял, что это не рука писца. Перо не оставляет таких мозолей и мускулов. Видишь, Хани, он не убежал. Он просто пошел, чтобы...
      - Если бы он убил человека, который напал на нас, это было бы умнее, упрямо настаивала она.
      Я развязал свой тюк, вытряхнул одеяло и лег. Я был голоден, но с этим ничего нельзя было поделать. Зато я мог бороться с усталостью.
      - Ты собираешься спать? - спросила Пайпер. Лицо ее было искажено тревогой.
      - Да.
      - А если придут еще "перекованные" ?
      - Тогда Хани может убить их в том порядке, который сочтет разумным, кисло предложил я. Я крутился на одеяле до тех пор, пока мой меч не оказался у меня под рукой. Я слышал, как Хани медленно поднялась и начала раскладывать постель для остальных.
      - Коб? - тихо спросил Джош. - Ты оставил себе денег?
      - Не думаю, что они мне понадобятся, - ответил я так же тихо. Я не стал объяснять, что не хочу больше иметь дела с людьми. Мне было совершенно все равно, поймут они меня или нет. Я закрыл глаза, чтобы быстро коснуться Ночного Волка. Как и я, он был голоден, но предпочел отдых.
      Завтра к вечеру я снова смогу охотиться с тобой, обещал я ему. Он удовлетворенно вздохнул. Находился он где-то неподалеку. Мой огонь был всего лишь искрой среди деревьев. Он опустил морду на передние лапы, и я почувствовал, что устал больше, чем осознавал это. Мысли мои расплывались. Я отпустил все и поплыл от боли, терзавшей мое тело. "Молли, - подумал я тоскливо. - Молли". Но я не нашел ее. Где-то Баррич спал на разложенном перед очагом матрасе. Я видел его, и это чувствовалось, как будто я нашел его Скиллом, но мне не удалось удержать его образ. Свет огня плясал на его лице. Он похудел и обгорел дочерна, проводя много времени в поле. Я медленно отвернулся. Скилл плескался вокруг, но я не мог контролировать его.
      Когда мои сны коснулись Пейшенс, я был потрясен, обнаружив ее в отдельной комнате с лордом Брайтом. Он был похож на загнанное животное. Молодая женщина в прелестной ночной рубашке была, очевидно, не меньше его поражена вторжением Пейшенс. Пейшенс была вооружена картой и говорила, оттолкнув в сторону поднос с лакомствами и вином, чтобы развернуть ее на столе.
      - Я считаю вас умным и смелым, лорд Брайт, так что приходится сделать вывод, что вы невежественны. Я намереваюсь заняться вашим образованием. Как докажет вам карта покойного принца Верити, если вы вскоре не начнете действовать, все побережье Бакка будет брошено на милость красных кораблей. А у них нет милости. - Она подняла пронзительные газельи глаза и в упор посмотрела на него. Так она часто пронзала взглядом меня, когда требовала подчинения. Я почти пожалел его. Потом я потерял этот образ и, как несомый ветром лист, уплыл от них.
      Я не знаю, нырнул ли глубже, знаю только, что все, что привязывало меня к моему телу, стало тоненькой нитью. Я повернулся и закрутился в течении, которое тащило меня, подбивая отпустить эту нить. Где-то возбужденно заскулил волк. Призрачные пальцы тыкались в меня.
      Фитц. Будь осторожен. Возвращайся. Верити. Но его Скилл казался мне только дуновением ветра. Что-то было между нами. Холодный туман, поддающийся и упругий, запутывающий, как ежевика. Я забеспокоился, пытаясь найти страх, который вернул бы меня в мое тело. Но я был заперт внутри сна и не мог проснуться. Не было пути назад. Не было сил пытаться.
      Запах собачьей магии в воздухе, и только посмотрите, что я нашел! Уилл вонзил в меня когти, как кошка, притягивая к себе. Привет, бастард. Его глубокое удовлетворение снова разбудило мой страх. Я мог чувствовать его циничную улыбку. Они оба живы - и бастард с его извращенной магией, и Верити-изменник. Регал будет огорчен, обнаружив, что он не так преуспел, как думал. Но сейчас я все исправлю. Моим собственным способом. Я почувствовал, как он ощупывает мою защиту, - нечто более интимное, чем поцелуй. Как будто он ощупывал тело шлюхи. Я болтался, как кролик, в его руках, ожидая только рывка, который прервет мою жизнь. Я чувствовал, что у него прибавилось силы и хитрости.
      Верити, захныкал я, но мой король не слышал и не отвечал. Уилл взвешивал мои возможности.
      Какая польза для тебя в этой силе, которой ты так и не научился владеть? Никакой. Но мне это даст крылья и когти. Ты сделаешь меня достаточно сильным, чтобы отыскать Верити, где бы он ни прятался.
      Внезапно я стал терять силу, как продырявленный мех с водой. Я не имел никакого представления, как он пробил мою защиту, и не знал способа остановить его. Он жадно вцепился в мое сознание и высасывал меня. Именно так Джастин и Сирен убили короля Шрюда. Он исчез быстро, как лопнувший пузырь. У меня не было ни воли, ни сил для сопротивления, когда Уилл ломал последние преграды между нами. Его чуждые мысли давили изнутри на мое сознание, когда он выгребал все мои тайны, высасывал мою душу. Но внутри меня его ждал волк.
      Брат! - зарычал Ночной Волк и бросился на него с оскаленными зубами. Где-то далеко Уилл завизжал от ужаса и боли. Как бы силен ни был он в Скилле, он совершенно не знал Уита. Он был так же беззащитен перед Ночным Волком, как я перед ним. Когда-то, когда Джастин атаковал меня Скиллом, Ночной Волк ответил ему. Я видел, как Джастин упал, как будто его физически терзал волк. Он потерял всю концентрацию и контроль над своим Скиллом, и я смог освободиться от него. Я не мог видеть, что случилось с Уиллом, но чувствовал щелканье челюстей Ночного Волка. Я был потрясен силой ужаса Уилла. Он бежал, разорвав связь Скилла между нами так внезапно, что я на мгновение усомнился в себе. Потом я вернулся в свое собственное тело полностью проснувшимся. Я сел, пот струился по моей спине, и я стал воздвигать все свои стены защиты.
      - Коб? - в тревоге спросил Джош, и я увидел, как он и Хани смотрят на меня.
      Я подавил задыхающееся всхлипывание.
      - Кошмар, - едва выговорил я. - Просто кошмар.
      Я с трудом поднялся на ноги в ужасе от собственной слабости. Мир вокруг меня кружился. Я едва мог стоять. Страх понукал меня. Я подхватил свой маленький котелок и, как мог быстро, направился к реке за водой, надеясь, что чай из эльфовой коры даст мне достаточно силы.
      Я обошел стороной груду камней, которыми завалил тела "перекованных". Прежде чем я достиг берега реки, Ночной Волк уже оказался рядом со мной. Я бросил котелок и опустился на колени рядом с ним. Я обнял друга, помня о его раненом плече, и зарыл лицо в волчью гриву.
      Я был так испуган. Я чуть не умер.
      Теперь я понимаю, почему мы должны убить их всех, сказал он спокойно. Если мы этого не сделаем, они никогда не оставят нас в покос. Мы пойдем их логово и убьем их всех.
      Это было единственное утешение, которое он мог предложить мне.
      6
      УИТ И СКИЛЛ
      Менестрели и бродячие писцы занимают особое место в обществе Шести Герцогств. Они хранят знания не только о своих собственных ремеслах, но и о множестве других вещей. Менестрели помнят историю Шести Герцогств - не только основную историю формирования королевства, но и менее значительные рассказы о маленьких городах и даже семьях, построивших их. Хотя каждый менестрель мечтает быть единственным свидетелем какого-нибудь важного события и тем самым стать автором новой саги, их истинная ценность в постоянном наблюдении за мелочами, которые и составляют ткань жизни. Когда возникает спор о принадлежности собственности, происхождении семьи или даже давнем обещании, призывают менестрелей, чтобы восполнить детали, которые остальные могли забыть. Их поддерживают, но не заменяют бродячие писцы. За определенную плату они предоставляют записи о свадьбах, рождении, смене собственника земли, о полученном наследстве или об обещанном приданом. Это касается не только имени или профессии, но и происхождения и места жительства. Иногда менестреля зовут, чтобы он выступил в качестве свидетеля и поставил свою подпись под тем, что зафиксировал писец. По этой причине они часто путешествуют вместе, или один человек совмещает обе профессии. По старинному обычаю с менестрелями и писцами хорошо обращаются в благородных домах - там они находят приют на зиму и оседают к старости. Ни один лорд не захочет, чтобы менестрели и писцы плохо говорили о нем или не помнили его вообще. Щедрости к этим двум категориям людей учат, как простой вежливости. Если в замке за столом нет менестрелей, люди знают, что их хозяин скуп.
      Я попрощался с музыкантами вечером у дверей трактира в маленьком захламленном городишке Кровснеке. Скорее, я попрощался с Джошем. Хани ушла в трактир, даже не взглянув на меня. Взгляд Пайпер был таким озадаченным, что ничего не сказал мне. Потом она ушла вслед за Хани. Джош и я остались на улице. Мы шли вместе, и его рука все еще лежала на моем плече.
      - Здесь ступенька у двери, - тихо предупредил я его. Он кивнул в знак благодарности.
      - Что ж. Горячая еда нам не помешает, - заметил он и кивнул в сторону двери.
      Я покачал головой, а потом сказал:
      - Спасибо, но я не пойду с вами. Я ухожу.
      - Прямо сейчас? Ну, Коб, хотя бы кружку пива и немного мяса. Я знаю, что Хани... иногда трудно терпеть, но ты же не думаешь, что она говорит за всех нас.
      - Дело не в этом. Я просто кое-что должен сделать. Я это долго откладывал, слишком долго. А вчера понял, что, пока я этого не сделаю, мне не будет покоя.
      Джош тяжело вздохнул:
      - Ужасный день был вчера. Я не стал бы принимать жизненно важное решение после такого дня. - Он повернул голову и посмотрел на меня. - Что бы это ни было, Коб, я думаю, время все излечит. Оно лечит многое, знаешь ли.
      - Кое-что, - с отвращением пробормотал я. - Другое не становится лучше, пока ты не исправишь это. Тем или другим способом.
      - Что ж. - Он протянул мне руку, и я взял ее. - Тогда удачи тебе. По крайней мере, в этой руке воина теперь есть меч. Это не может быть дурным знаком.
      - Вот дверь, - сказал я и открыл ее. - Удачи также и вам.
      Когда я снова вышел на улицу, то почувствовал себя так, словно сбросил тяжелую ношу. Снова свободен. Я не скоро еще раз обременю себя чем-нибудь подобным.
      Я иду, сказал я Ночному Волку. Вечером мы поохотимся.
      Я буду ждать тебя.
      Я вскинул свой узел на плечо, снова взялся за меч и пошел по улице. Я не мог придумать ничего, что могло бы понадобиться мне в Кровснеке. Тем не менее моя дорога шла прямиком через рыночную площадь, а укоренившиеся за целую жизнь привычки умирают с трудом. Я навострил уши, выслушивая ворчание и жалобы тех, кто пришел на площадь. Покупатели требовали объяснить, почему цены так высоки. Продавцы отвечали, что товары из низовьев реки приходят редко, а то, что приходит, стоит дорого. Вверх по реке все еще дороже, заверяли они. Кроме тех, кто жаловался на высокие цены, было множество людей, пришедших купить то, чего на рынке просто не было. И это были не только океанская рыба и плотная шерсть из Бакка, которые больше не доставляли по реке. Все предсказания Чейда сбылись: не было шелков, бренди, украшений из Бингтауна - ничего из Прибрежных Герцогств или из земель, лежавших позади них. Попытка Регала перекрыть торговые пути Горного Королевства избавила Кровснек от янтаря, мехов и других товаров. Кровснек раньше был торговым городом. Теперь он задыхался от избытка собственных товаров и страдал от отсутствия того, на что их можно было обменять.
      По крайней мере один шаркающий пьяница знал, кого в этом винить. Он шел по рынку, отскакивая от палаток и пробираясь мимо товаров, разложенных на коврах. Его спутанные темные волосы падали на плечи и смешивались с бородой. Он пел, вернее кричал, потому что голос у него был скорее громкий, чем музыкальный. Мелодия звучала не слишком четко, чтобы мне удалось запомнить ее, и он переврал все рифмы, но смысл песни был ясен. Когда королем Шести Герцогств был Шрюд, по реке текло золото, но теперь, когда корону носит Регал, в берегах плещется только кровь.
      Еще был второй куплет, о том, что лучше платить налоги, чтобы сражаться с красными кораблями, чем отдавать кровные денежки королю, который трусливо прячется от них, - но тут пение прервали городские стражники. Их было двое, и я думал, что они остановят пьяницу и вытрясут из него все деньги, чтобы заплатить торговцам за ущерб. Тишина, наступившая на рынке при их появлении, должна была бы предупредить меня. Торговля прекратилась, люди быстро расходились или прижимались к прилавкам, чтобы дать им пройти. Все взгляды были направлены на стражников.
      Они быстро подошли к пьяному, и я, как и все прочие, молча наблюдал, как они схватили его. Пьяный в страхе таращил на них глаза, и молящий взгляд, которым он обводил толпу, был ужасен в своей настойчивости. Потом один из стражников отвел назад руку в кожаной рукавице и ударил его в живот. Пьяный казался крепким человеком, растолстевшим, как это бывает с плотно скроенными людьми к старости. Другой на его месте потерял бы сознание от такого удара. Пьяный скорчился, со свистом выдохнул, потом его вырвало. Стражники с отвращением отступили назад. Один из них так толкнул пьяного, что тот потерял равновесие. Он упал прямо на рыночный прилавок и рассыпал две корзины с яйцами. Торговец не сказал ничего, только отступил подальше, как будто боялся, что его заметят. Стражники снова подошли к несчастному. Первый схватил старика за ворот рубашки и заставил встать на ноги. Потом он ударил пьяного старика в лицо, и тот повалился на руки второму стражнику. Второй поймал его и держал, чтобы товарищ мог снова ударить свою жертву в живот. На этот раз пьяный упал на колени, и стражник за его спиной повалил старика на землю.
      Я не понимал, что начал двигаться вперед, пока чья-то рука не схватила меня за плечо. Я оглянулся и увидел морщинистое лицо тощей старухи, остановившей меня.
      - Не раздражай их, - шепнула она. - Они побьют его и отпустят, если никто их не рассердит. Рассерди их, и они убьют его. Или, еще хуже, заберут в Королевский Круг.
      Я прямо поглядел ей в глаза, и она опустила их, как бы стыдясь, но не убрала руку с моего плеча. Тогда, как и она, я перестал смотреть на них и попытался не обращать внимания на звуки ударов, хрип и придушенные крики избиваемого, человека.
      День выдался жаркий, а на стражниках было больше кольчуги, чем я обычно видел на городской страже. Может быть, это спасло пьяному жизнь. Никто не любит долго потеть в доспехах. Я оглянулся как раз вовремя, чтобы увидеть, как один из них нагнулся, срезал у лежавшего человека кошелек, взвесил его на ладони и сунул себе в карман. Его товарищ оглядел толпу и провозгласил:
      - Черный Рольф был оштрафован и наказан за предательство. Он посмел непочтительно отозваться о короле. Пусть это послужит всем уроком.
      Стражи оставили его лежать в грязи на рыночной площади и продолжили свой обход. Один из них смотрел через плечо, когда они уходили, но никто не шевелился, пока стражники не завернули за угол. Тогда рынок медленно вернулся к жизни. Старая женщина убрала руку с моего плеча и снова стала торговаться с продавцом турнепса. Торговец начал подбирать уцелевшие яйца и измазанные желтком корзинки. Никто не смотрел на упавшего человека.
      Я некоторое время стоял неподвижно, ожидая, когда пройдет ледяной холод, сковавший меня. Я мысленно спрашивал у людей, какое дело городским стражникам до песни пьяного, но никто не откликнулся на мой вопросительный взгляд. Внезапно я почувствовал, что мне ничего не нужно в Кровснеке. Я поправил свой сверток и пошел к выходу из города. Но когда я подошел к стонущему человеку, его боль ударила меня. Чем ближе я подходил, тем отчетливее она становилась, почти так же, как если бы я все глубже и глубже совал руку в огонь. Он приподнял голову, чтобы посмотреть на меня. На его лице грязь смешалась с кровью. Я пытался уйти.
      Помоги ему. Таким образом мое сознание воспроизвело сильнейшее желание, которое я почувствовал.
      Я остановился, чуть не покачнувшись, как будто меня ударили ножом. Эта просьба шла не от Ночного Волка. Пьяный уперся рукой в землю и приподнялся. Его глаза встретились с моими в немой мольбе и отчаянии. Я видел такие глаза раньше. Это были глаза охваченного болью животного.
      Может быть, мы поможем ему? - неуверенно спросил Ночной Волк.
      Тише, предупредил я его.
      Пожалуйста, помоги ему. Мольба становилась все более требовательной и сильной. Древняя Кровь просит Древнюю Кровь. Голос в моем сознании звучал все яснее. Он говорил не словами, а образами. Я Уитом чувствовал их значение. Это был призыв исполнить долг перед кланом.
      Разве они из нашей стаи? - с интересом спросил Ночной Волк. Я знал, что он чувствует мое смущение, и не ответил. Черный Рольф умудрился опереться на вторую руку. Он встал на одно колено, потом молча протянул мне руку. Я схватил ее и медленно поставил старого человека на ноги. Он слегка качался. Я дал ему на себя опереться. Так же безмолвно я предложил ему свой дорожный посох. Он взял посох, но не отпустил мою руку. Мы медленно покинули рыночную площадь. Пьяный тяжело опирался на меня. Слишком много людей с любопытством смотрели нам вслед. Когда мы шли по улицам, прохожие бросали на нас быстрые взгляды и тут же отводили глаза. Человек ничего мне не говорил. Я ждал, что он покажет мне какое-нибудь направление, какой-нибудь дом, который он объявит своим, но он молчал.
      Когда мы дошли до окраин, дорога поползла вниз, к берегу реки. Солнце блестело серебром на воде сквозь просветы в деревьях. Речная отмель поднималась к заросшему травой берегу. Несколько женщин с корзинами мокрого белья как раз уходили. Он слегка потянул меня за руку, обозначив тем самым, что хочет подойти к реке. Оказавшись там, Черный Рольф опустился на колени, потом наклонился вперед, чтобы погрузить в воду не только лицо, но и всю голову и шею. Он выпрямился, потер лицо руками и снова сунул голову в воду. В следующий раз, поднявшись, он отряхнулся, как это делает мокрая собака, брызгая во все стороны. Потом сел на корточки и посмотрел на меня затуманенным взглядом.
      - Я слишком много выпил, когда пришел в город, - сказал он глухо.
      Я кивнул:
      - Теперь все будет в порядке?
      Он кивнул в свою очередь. Я видел, как он ощупывает языком распухшие десны и выбитые зубы. Воспоминание о старой боли беспокойно зашевелилось во мне. Я захотел уйти от этого.
      - Тогда удачи вам, - сказал я ему. Я нагнулся, поднял свой сверток и повернулся, чтобы уйти. Укол Уита заставил меня быстро повернуть голову к лесу. Пень пошевелился, потом внезапно двинулся, оказавшись бурой медведицей. Она принюхалась, встала на все четыре лапы и медленно пошла к нам.
      - Рольф, - сказал я тихо, начиная пятиться, - Рольф, здесь медведь.
      - Она моя, - сказал он так же тихо, - не бойся.
      Я стоял неподвижно, когда медведица, шаркая, вышла из леса и спустилась к реке. Подойдя к Рольфу, она издала низкий звук, странно похожий на мычание коровы, зовущей своего теленка. Потом потерлась о него своей огромной головой. Он встал, опираясь для устойчивости рукой о ее плечи. Я чувствовал, как они общаются друг с другом, но не понимал их. Потом она подняла голову и посмотрела прямо на меня.
      Древняя Кровь, узнала она. У нее были маленькие, глубоко посаженные глаза. Когда она шла, солнечный свет серебрил ее блестящую шкуру. Они оба шли ко мне. Я не шевелился.
      Когда они подошли совсем близко, она подняла нос, плотно прижала ко мне морду и начала сильно втягивать воздух.
      Брат мой? - спросил Ночной Волк в некоторой тревоге.
      Думаю, все в порядке. Я едва смел дышать. Я никогда не стоял так близко к живому медведю. Ее голова была размером с бушельную корзину. Ее горячее дыхание у моей груди пахло речной рыбой. Через мгновение она отошла, пыхтя: ух, ух, ух - как бы обдумывая то, что вынюхала во мне. Она снова встала на задние лапы и набрала ртом воздуха, как бы пытаясь распробовать мой запах. Она медленно мотала головой из стороны в сторону, потом, по-видимому, приняла решение, снова опустилась на все четыре лапы и откатилась прочь.
      - Пойдем, - быстро сказал Рольф, сделав мне знак следовать за ними. Они быстро пошли к лесу. Оглянувшись, он добавил: - У нас есть еда, которой мы можем поделиться. Волку тоже будем рады.
      Я последовал за ними.
      Это разумно? Я чувствовал, что Ночной Волк близко и быстро двигается в мою сторону, скользя между деревьями вниз по холму.
      Я хочу понять, кто они такие. Они такие же, как мы? Я никогда не разговаривал ни с кем подобным. Насмешливое фырканье.
      Тебя вырастил Сердце Стаи. Он больше похож на нас, чем эти. Я не уверен, что хотел бы подходить близко к медведю или к человеку, который разделяет сознание с медведем.
      Я хочу знать больше, настаивал я. Как она чувствует меня? Как она передает мне свои мысли? Несмотря на любопытство, я держался достаточно далеко от этой странной пары. Мужчина и медведица шаркали впереди. Они пробирались сквозь ивовый лес вдоль реки, избегая дороги. В месте, где лес был особенно густым, они быстро пересекли дорогу. Я пошел за ними. В более глубокой тени крупных деревьев мы вскоре нашли звериную тропу, которая шла вдоль холма. Я ощутил Ночного Волка прежде, чем он возник рядом со мной. Он тяжело дышал. Мое сердце упало, когда я увидел, что он все еще ковыляет на трех лапах. Слишком часто он бывал ранен из-за меня. Какое я имел право требовать этого от него?
      Да все не так страшно.
      Ему не нравилось идти вслед за мной, но тропа была слишком узкой для двоих. Я свернул с тропы и пошел вдоль нее, обходя стволы и ветки и пристально следя за нашими провожатыми. Ни один из нас не чувствовал себя свободно в присутствии медведицы. Один удар любой из ее лап мог искалечить или убить, а мой небольшой опыт общения с медведями ничего не говорил об их ровном характере. Путешествие в потоке ее запаха подняло дыбом шерсть на загривке Ночного Волка и покрыло мою кожу мурашками.
      Наконец мы подошли к маленькой хижине, уютно приткнувшейся к склону холма. Она была сделана из стволов и камней и законопачена землей и мхом. Крыша была засыпана торфом. На ней росла трава и даже небольшие кусты. Необычно широкая дверь была распахнута. Человек и медведица вошли. После мгновения нерешительности я осмелился заглянуть внутрь. Ночной Волк оставался сзади, шерсть у него на загривке все еще стояла дыбом.
      Черный Рольф подошел к двери и посмотрел на нас.
      - Входите и будьте как дома, - предложил он нам. Увидев, что я медлю, он добавил: - Древняя Кровь не повернется против Древней Крови.
      Я медленно вошел. В центре комнаты стоял низкий дощатый стол и две скамейки. У очага из речного камня были два больших удобных кресла. Еще одна дверь вела в спальню. В хижине стоял резкий земляной запах, как в медвежьей берлоге. В одном углу были разбросаны кости, на стенах виднелись следы когтей.
      Женщина только что отложила метлу, которой подметала земляной пол. Она была в коричневом платье, и ее волосы прилегали к голове, как шляпка желудя. Она быстро повернула ко мне голову и направила на меня немигающий взгляд карих глаз. Рольф сделал жест в мою сторону.
      - Вот гости, о которых я тебе говорил, Холли, - заявил он.
      - Благодарю вас за гостеприимство, - сказал я ей. Она выглядела почти ошеломленной.
      - Древняя Кровь всегда приветствует Древнюю Кровь, - проговорила она.
      Я отвел глаза, чтобы встретить сверкающий черный взгляд Рольфа.
      - Я никогда не слышал об этой Древней Крови раньше, - рискнул сказать я.
      - Но ты знаешь, что это такое. - Он улыбнулся мне, и эта улыбка показалась мне медвежьей. У него были медвежьи повадки: медленная походка, привычка покачивать головой из стороны в сторону и манера нагибать голову, чтобы рассмотреть что-то. Женщина за его спиной медленно кивала. Она подняла глаза и обменялась с кем-то взглядами. Я увидел маленького ястреба на поперечной балке. Его глаза впились в меня. Стропила были испачканы белыми следами его помета.
      - Вы имеете в виду Уит?
      - Нет. Так это называют те, кто ничего об этом не знает. Это имя все презирают. Люди Древней Крови никогда не называют это так. - Он повернулся к буфету, стоящему у плотной стены, и начал доставать оттуда еду. Длинные толстые ломти копченого лосося. Буханка хлеба, тяжелого от запеченных в него фруктов и орехов. Медведица поднялась на задние лапы, потом снова опустилась на все четыре, оценивающе принюхиваясь. Она наклонила голову, взяла со стола рыбий бок, который в ее челюстях казался слишком маленьким, потопала в свой угол, повернулась к нам спиной и принялась за еду. Женщина молча села в кресло, с которого она могла наблюдать за всей комнатой. Когда я посмотрел на нее, она улыбнулась и жестом пригласила меня к столу. Потом снова замерла, наблюдая за мной.
      Рот мой наполнился слюной при виде еды. Прошло много дней с тех пор, как я ел досыта, а в последние два дня у меня вообще почти не было еды. Тихое скуление у дверей напомнило мне, что Ночной Волк в том же состоянии.
      - Ни сыра, ни масла, - торжественно предупредил меня Черный Рольф. Стражник забрал все деньги, которые я заработал, и я не успел ничего купить. Но у нас много рыбы, хлеба и меда. Бери все, что хочешь.
      Почти непроизвольно я посмотрел на дверь.
      - Вы оба, - пояснил он. - По законам Древней Крови с двумя обращаются как с одним. Всегда.
      - Мы со Слитом тоже приветствуем вас, - тихо добавила женщина. - Я Холли.
      Я благодарно кивнул ей и потянулся к своему волку.
      Ночной Волк? Ты войдешь?
      Я подойду к двери. Через мгновение серая тень скользнула к дверному проему. Я чувствовал, как он бродит снаружи, внюхиваясь в запахи этого места и снова и снова обнаруживая следы медведя. Он еще раз прошел к двери, быстро заглянул внутрь, потом заново обошел хижину. Он обнаружил засыпанный листьями и землей скелет оленя. Это был типичный медвежий тайник, и мне не надо было предупреждать его, чтобы он оставил оленя в покое. Наконец он вернулся и устроился перед дверью, навострив уши.
      - Отнеси ему еду, если он не хочет входить внутрь, - сказал Рольф, никто из нас не считает, что наши товарищи должны преодолевать свои естественные инстинкты.
      - Спасибо, - сказал я несколько скованно, потому что не понимал, как тут следует себя вести. Я взял со стола ломоть лососины и бросил Ночному Волку, который ловко поймал рыбу. Мгновение он сидел и держал ее в зубах. Он не мог есть, оставаясь настороже, хотя длинные нити слюны свисали из его пасти.
      Ешь, убеждал я его. Не думаю, что они хотят причинить нам какое-нибудь зло.
      Его не пришлось долго упрашивать. Он выпустил рыбу, прижал ее к земле передней лапой и оторвал большой кусок, который проглотил, почти не жуя. Его манера есть пробудила мой голод. Я отвел взгляд и обнаружил, что Черный Рольф отрезал мне толстый ломоть хлеба и намазал его медом. Потом он налил себе большую кружку медовухи. Моя уже стояла рядом с тарелкой.
      - Ешь, не жди меня, - предложил он, и когда я посмотрел на женщину, она улыбнулась.
      - Приятного аппетита, - сказала она тихо, подошла к столу, взяла для себя тарелку, но положила на нее только маленький кусочек рыбы и немного хлеба. Я чувствовал, что она делает это не для того, чтобы утолить собственный голод, а для того, чтобы не смущать меня. - На здоровье, сказала она и добавила: - Мы ведь чувствуем ваш голод.
      Она не присоединилась к нам за столом, а отнесла еду в свое кресло у очага. Я был слишком рад подчиниться ее просьбе и ел примерно с такими же манерами, как Ночной Волк. Он уже принялся за третий ломоть лососины, а я съел столько же кусков хлеба и взялся за рыбу, когда вспомнил о нашем хозяине. Рольф снова наполнил мою кружку медом и заметил:
      - Как-то я попробовал завести козу. Для молока, сыра и всякого такого. Но она так и не смогла привыкнуть к Хильде. Бедняга все время слишком нервничала для того, чтобы давать молоко. Поэтому мы пьем медовуху. С Хильдиным чутьем на мед, уж им-то мы можем себя обеспечить.
      - Это замечательно, - проговорил я.
      Я поставил уже наполовину осушенную кружку и вздохнул. Я еще не кончил есть, но самый острый голод уже прошел. Черный Рольф поднял со стола еще один ломоть рыбы и небрежно бросил его Хильде. Она поймала его лапами и челюстями, а потом отвернулась, чтобы продолжить свою трапезу. Он бросил другой кусок Ночному Волку, потерявшему всю свою настороженность. Он прыгнул за куском, потом лег, зажав лососину передними лапами, и повернул голову, чтобы отгрызть плавники и проглотить их. Холли клевала свою еду, отрывая маленькие кусочки вяленой рыбы и аккуратно поднося их ко рту. Каждый раз, когда я смотрел на Холли, я видел, что ее острые карие глаза тоже устремлены на меня. Покосившись на Хильду, я спросил Рольфа:
      - Как это случилось, что вы связались с медведицей? - и добавил: - Если вежливо спрашивать об этом. Я никогда не разговаривал ни с кем, кто был бы связан с животным, по крайней мере ни с кем, кто открыто бы это признавал.
      Он откинулся в своем кресле и сложил руки на животе.
      - Я не признаю это открыто. Я думал, что ты, как Хильда и я, всегда чувствуешь человека Древней Крови. А что касается твоего вопроса... Моя мать была Древней Крови, и двое из ее детей наследовали это. Она, конечно, знала об этом и растила нас в соответствии с обычаями. Когда я достиг нужного возраста и стал мужчиной, я отправился в свое путешествие.
      Я смотрел на него, не понимая. Он покачал головой и жалостливо улыбнулся.
      - Я пошел один в мир, в поисках моего зверя. Некоторые ищут в городах, некоторые в лесах, кое-кто даже, как я слышал, отправляется в море. Но меня тянуло в лес. Так что я пошел туда, один, насторожив все свои чувства. Я постился, только пил холодную воду и жевал травы, которые помогают проявиться Древней Крови. И вот я нашел место, сел между корнями старого дерева и стал ждать. И в конце концов Хильда нашла меня. Мы испытали друг друга, нашли доверие и что ж... вот мы здесь, а прошло уже семь лет. - Он посмотрел на Хильду с такой любовью, как будто говорил о жене или ребенке.
      - Обдуманный поиск товарища по связи, - задумчиво проговорил я.
      Думаю, что ты искал меня в тот день. И что я позвал тебя. Хотя в то время ни один из нас не знал, чего мы ищем, сказал Ночной Волк, взглянув по-новому на то, как я спас его от торговца животными.
      Я так не думаю, с сожалением сказал я ему. До этого я дважды был связан с собаками и слишком хорошо знал боль от потери такого товарища. Я не собирался больше связываться ни с кем.
      Рольф смотрел на меня с недоверием, почти с ужасом.
      - Ты дважды был связан до волка? И потерял обоих товарищей? - Он покачал головой. - Ты слишком молод даже для одной связи.
      Я пожал плечами:
      - Я был ребенком, когда мы соединились с Ноузи. Его отняли у меня человек, который знал кое-что о Древней Крови и не думал, что это полезно нам обоим. Позже я встретил Ноузи снова, но это было в конце его жизни. Другой щенок, с которым я был связан...
      Рольф смотрел на меня с таким же отвращением, с каким Баррич смотрел, когда узнал, что я занимаюсь Уитом. Холли молча покачала головой.
      - Ты был связан, будучи ребенком? Прости меня, но это извращение. Это все равно что позволить маленькой девочке выйти замуж за взрослого мужчину. Ребенок не готов разделить жизнь взрослого животного. Все родители Древней Крови, которых я знаю, тщательнейшим образом защищают своих детей от таких контактов. - В его лице появилась жалость. - Однако представляю себе, как мучился связанный с тобой друг, когда его отняли у тебя. Но тот, кто это сделал, поступил правильно, каковы бы ни были причины. - Он посмотрел на меня более пристально. - Я не понимаю, как ты выжил, ничего не зная об обычаях Древней Крови.
      - Там, откуда я пришел, редко говорят об этом. Это называют Уитом и считают постыдным.
      - Даже твои родители так тебе говорили? Я прекрасно знаю, как люди относятся к Древней Крови и сколько лжи о ней рассказывают, но все-таки от собственных родителей такое редко можно услышать. Наши родители лелеют линии нашей крови и помогают нам находить супругов, когда приходит время, чтобы кровь не истощалась.
      Я перевел глаза навстречу открытому взгляду Холли.
      - Я не знал моих родителей. - Даже теперь эти слова нелегко дались мне. - Моя мать отдала меня в семью моего отца, когда мне было шесть лет. А мой отец решил не... Его не было рядом со мной. Тем не менее я подозреваю, что Древняя Кровь передалась мне от матери. Я ничего не помню о ней и о ее семье.
      - С шести лет? И ты ничего не помнишь? Она, конечно, учила тебя чему-то, прежде чем отпустила от себя. Она должна была дать тебе определенные знания, чтобы ты могла защищаться.
      Я вздохнул.
      - Я ничего о ней не помню. - Я давно уже устал от того, что все требуют от меня каких-то воспоминаний. Мне надоело слышать, что большинство людей помнят себя с гораздо более младшего возраста.
      Черный Рольф издал низкий горловой звук, нечто среднее между рычанием и вздохом.
      - Ну что ж, кто-то тебя учил.
      - Нет. - Я сказал это без выражения, устав от спора. Я хотел закончить его и вернулся к прежней тактике, которую освоил, когда хотел, чтобы люди перестали задавать вопросы. - Расскажи мне о себе, - попросил я его. - Чему твоя мать учила тебя и как.
      Он улыбнулся, вокруг его черных глаз появились веселые морщинки, от которых глаза стали меньше.
      - Ей потребовалось двадцать лет, чтобы научить меня. У тебя хватит времени, чтобы все это выслушать? - Встретив мой взгляд, он добавил: - Нет, я знаю, что ты спросил, просто чтобы сменить тему. Я могу предложить то, что, как я вижу, тебе нужно. Останься ненадолго с нами. Мы научим вас тому, что вам обоим нужно знать. Вы не узнаете этого за час или за день. На это потребуются месяцы, возможно годы.
      Внезапно из своего угла тихим голосом заговорила Холли:
      - Мы можем найти им пару. Может быть, он подойдет девочке Олли. Она немного старше, но она может поставить вас на ноги.
      Рольф широко улыбнулся:
      - Вот они, женщины. Знает тебя пять минут, а уже сватает.
      Теперь Холли обращалась прямо ко мне. Ее улыбка была неширокой, но теплой.
      - Вита связана с вороном. Вы будете отлично охотиться вместе. Оставайся с нами. Ты познакомишься с ней, и она тебе понравится. Древняя Кровь должна соединяться с Древней Кровью.
      Вежливо откажись, немедленно потребовал Ночной Волк. Нет ничего хорошего в том, чтобы жить в логове среди людей. А если ты начнешь спать около медведей, от тебя будет вонять так, что мы никогда больше не сможем как следует охотиться. Кроме того, я не хочу делить нашу добычу с надоедливой вороной. Он помолчал. А может, они знают самку, которая связана с волчицей?
      Черный Рольф улыбнулся. Я подозревал, что он лучше понимает, о чем мы говорим, чем хочет это показать, и сказал о своих подозрениях Ночному Волку.
      - Это одна из тех вещей, которым я мог бы научить вас, если бы вы захотели остаться, - сказал Рольф. - Когда вы оба разговариваете друг с другом в присутствии кого-то Древней Крови, вы как будто стараетесь перекричать грохот телеги лудильщика. Нет никакой необходимости быть такими... широко открытыми. Ты обращаешься только к одному волку, а не ко всему волчьему роду. Нет, это даже больше того. Я сомневаюсь, что хоть одно существо, которое ест мясо, не знает о вас двоих. Скажи мне, когда последний раз ты встречал плотоядное животное?
      Собаки гнались за мной несколько ночей назад, сказал Ночной Волк.
      - Собаки всегда лают на своей территории, - заметил Черный Рольф. - Я имел в виду хищников.
      - Не думаю, что видел их с тех пор, как мы связались, - неохотно признал я.
      - Они будут избегать вас с тем же упорством, с каким "перекованные" преследуют вас, - спокойно сказал Черный Рольф.
      Холод сковал меня.
      - "Перекованные"? Но ведь у них, по-моему, вообще нет Уита. Я не чувствую их совсем, только вижу или чую...
      - Для чувств Древней Крови все существа издают родственное тепло, кроме "перекованных", верно?
      Я кивнул.
      - Они потеряли его. Я не знаю, каким образом это произошло, но таково действие "перековывания". И оно оставляет в них пустоту. Это хорошо известно Древней Крови, и мы знаем также, что с большей вероятностью они будут атаковать нас. Особенно если мы небрежно используем наши таланты. Почему это так - никто не знает. Может быть, только "перекованные", если они действительно "знают" хоть что-нибудь. Но это дает нам лишний повод быть осторожными в общении друг с другом.
      - Вы предлагаете нам с Ночным Волком воздерживаться от использования Уита?
      - Я предлагаю вам остаться здесь на некоторое время и научиться использовать таланты Древней Крови. Иначе тебя будут подстерегать бои куда более серьезные, чем тот, который ты вел вчера. - Рольф позволил себе легкую улыбку.
      - Я ничего не говорил вам об этом нападении, - сказал я тихо.
      - А тебе и не надо было ничего говорить, - ответил он. - Я уверен, что вся Древняя Кровь на много лиг вокруг слышала тебя, когда ты сражался с ними. Пока вы оба не научитесь контролировать ваши разговоры, ничто из того, что происходит между вами, не будет по-настоящему личным. - Он помолчал, потом добавил: - Неужели тебе не казалось странным, что "перекованные" тратят время на волка, хотя они ничего не могут приобрести от такой атаки? Они фокусируются на нем только потому, что он связан с тобой.
      Я бросил на Ночного Волка быстрый извиняющийся взгляд.
      - Благодарю вас за ваше предложение. Но мы должны кое-что сделать, и это не может ждать. Я думаю, что "перекованных" станет меньше, когда мы пойдем в глубь страны. Все будет хорошо.
      - Это возможно. Тех, которые заходят так далеко от границ, собирает король. Однако любой оставшийся потянется к тебе. Но даже если ты не встретишь больше "перекованных", то можешь встретить стражников короля. Они нынче особенно заинтересованы в людях, владеющих Уитом. В последнее время многих из Древней Крови продали королю соседи или даже собственные семьи. Золото у него хорошее, и он не требует даже доказательств того, что люди действительно принадлежат Древней Крови. Уже много лет мы не подвергались столь сильным гонениям.
      Я неловко отвел глаза, прекрасно зная, почему Регал так ненавидит владеющих Уитом. Его группа поддерживает его в этой ненависти. Мне стало плохо, когда я подумал о невинных людях, проданных Регалу, которым он мстит вместо меня. Я попытался скрыть свою ярость.
      Хильда вернулась к столу, задумчиво оглядела его, потом схватила двумя лапами горшок с остатками меда. Она отошла в угол и стала тщательно вылизывать горшок. Холли продолжала наблюдать за мной. Я ничего не мог прочитать в ее глазах.
      Черный Рольф почесал бороду и вздрогнул, нащупав пальцами больное место. На его лице появилось подобие грубоватой улыбки:
      - Я понимаю твое желание убить короля Регала и ничего не имею против. Но, боюсь, это совсем не так легко, как ты воображаешь.
      Я только посмотрел на него, но Ночной Волк тихо зарычал. Хильда подняла голову и рухнула на все четыре лапы. Горшок откатился в сторону. Черный Рольф посмотрел на нее, и она снова села, но уже не спускала с нас взгляда. Не думаю, что существует что-то, от чего внутренности сжимаются так же, как от сердитого взгляда бурого медведя. Я не шевелился. Холли выпрямилась в своем кресле, но оставалась спокойной. Над нами на стропилах Слит хлопал крыльями.
      - Если вы открываете все ваши планы и горести ночной луне, нечего удивляться тому, что их знает кто-то, кроме вас. Я не думаю, что вы найдете многих из Древней Крови, кто любит короля Регала. Вряд ли вы вообще таких встретите. Фактически многие помогли бы тебе, если бы ты попросил их. Тем не менее такой план разумнее держать в секрете.
      - Судя по песне, которую вы пели в городе, я бы заподозрил, что вы разделяете мои чувства, - сказал я тихо. - И благодарю вас за предупреждение. Но нам с Ночным Волком и раньше приходилось быть осмотрительными в наших разговорах. Теперь, когда мы знаем, что есть опасность быть подслушанными, полагаю, мы сможем этого избежать. Я задам вам один вопрос. Какое дело стражникам Кровснека до того, что человек выпил и поет насмешливую песню о... короле? - Мне пришлось сделать усилие, чтобы произнести это слово.
      - Никакого, если они живут в Кровснеке. Но теперь это не так, равно как и в других городах вдоль Речной дороги. Это люди короля в форме городской гвардии, хотя им платят из городской казны. Регал не пробыл королем и двух месяцев, когда издал указ об этом нововведении. Он утверждает, что законы будут лучше выполняться, если городские стражники будут приносить присягу королю. Что ж. Ты видишь, какие законы они выполняют. В основном отбирают все, что могут, у каждого бедного пьяницы, который наступит королю на мозоль. Тем не менее эти двое в Кровснеке не так плохи, как многие из тех, о которых я слышал. Говорят, что внизу, в Сендбенде, карманники и воры прекрасно живут, если стража получает от них долю. А городские власти не могут уволить назначенных королем стражников. Кроме того, им не разрешается ставить в дозоры собственных людей.
      Все это было слишком похоже на Регала. Я думал: каким одержимым он станет, достигнув полной власти? Приставит ли он шпионов к своим шпионам? Или он уже это сделал? Это не обещало ничего хорошего Шести Герцогствам как единому королевству.
      Черный Рольф прервал мои размышления:
      - Теперь у меня есть вопрос, который я хочу задать тебе.
      - Задавай, пожалуйста, - сказал я, но не стал заранее решать, насколько прямо я на него отвечу.
      - Прошлой ночью... после того как ты покончил с "перекованными", кто-то другой напал на тебя. Я не мог понять кто - только то, что твой волк защитил тебя и ты каким-то образом ушел... куда-то. Ты бросил силу волка в канал, которого я не понял и куда не мог последовать за вами. Я знаю только, что вы победили. Что это было за существо?
      - Прислужник короля, - рискнул я. Мне не хотелось отказывать ему в ответе, а такое объяснение казалось вполне безвредным.
      - Ты сражался тем, что они называют Скилл, верно? - Его глаза впились в мои. Я не ответил, но он продолжал: - Многие из нас хотели бы знать, как это было сделано. Издавна наделенные Скиллом преследовали нас как заразу. Никто из Древней Крови не может сказать, что его семья не пострадала от их рук. Теперь это началось снова. Если есть какая-то возможность использовать таланты Древней Крови против тех, кто владеет Скиллом Видящих, это знание будет многого стоить для нас.
      Холли вышла из своего угла, встала за спинку кресла Рольфа и посмотрела на меня. Я чувствовал, как важен для них мой ответ.
      - Я не могу научить вас этому, - сказал я честно. Он не отпускал моего взгляда, его недоверие было очевидно.
      - За сегодняшний день я дважды предлагал научить тебя тому, что я знаю о Древней Крови, чтобы открыть для тебя все двери, которые закрыты из-за твоего невежества. Ты отказался, но, во имя Эды, я предлагал, и по доброй воле. И ты говоришь, что не можешь научить меня тому единственному, о чем я просил и что может спасти жизни многих людей?
      Я перевел взгляд на Хильду. Ее глаза снова стали блестящими и ясными. Черный Рольф, вероятно, не знал, насколько его поза повторяет позу его медведицы. Они оба оценивали расстояние до двери, а Ночной Волк уже встал на ноги и готов был бежать. Холли за спиной Рольфа склонила голову и посмотрела на меня. Ястреб под потолком следил за нами острыми желтыми глазами. Я вынудил себя расслабиться, чтобы казаться гораздо спокойнее, чем на самом деле себя чувствовал. Этому я научился у Баррича - он всегда вел себя так в обществе обеспокоенных животных.
      - Я говорю вам правду, - сказал я осторожно. - Я не могу научить вас тому, чего сам как следует не понимаю.
      Я удержался и не сказал им, что во мне самом тоже была эта презренная кровь Видящих. Теперь я был уверен в том, о чем раньше только подозревал. Уит может быть использован, чтобы атаковать владеющего Скиллом, только если между ними открыт канал Скилла. Даже если бы я мог описать то, что делали мы с Ночным Волком, никто другой не смог бы скопировать это. Чтобы сражаться со Скиллом при помощи Уита, человек должен обладать и Скиллом и Уитом. Я спокойно встретил взгляд Черного Рольфа, зная, что сказал ему правду.
      Он медленно расслабил напряженные плечи, Хильда опустилась на четыре лапы и пошла вынюхивать остатки меда.
      - Может быть, - упрямо сказал он, - может быть, если бы ты остался с нами и научился всему, что я могу дать тебе, ты бы начал понимать, что ты делаешь. И тогда ты смог бы научить этому меня. Как ты думаешь?
      Я старался, чтобы мой голос звучал спокойно и ровно.
      - Ты видел, как один из прислужников короля атаковал меня прошлой ночью. Неужели ты думаешь, они позволят мне остаться здесь и научиться тому, что я могу использовать против них? Нет. Мой единственный шанс - это захватить их в собственном логове до того, как они придут искать меня. - Я помедлил, потом сказал: - Я не могу научить тебя тому, что я делаю, но можешь быть уверен, это будет использовано против врагов Древней Крови.
      Этот довод он наконец смог принять. Несколько раз он задумчиво шмыгнул носом, и я с неловкостью подумал, столько ли у меня волчьих повадок, сколько у Рольфа медвежьих, а у Холли ястребиных.
      - Останешься ты по крайней мере на ночь? - спросил он внезапно.
      - Нам лучше путешествовать по ночам, - сказал я с сожалением. - Это удобнее нам обоим.
      Он рассудительно кивнул:
      - Хорошо. Желаю тебе счастливого пути и всяческой удачи. Если хочешь, можешь отдохнуть здесь в безопасности, пока не взойдет луна.
      Я посоветовался с Ночным Волком, и мы с благодарностью приняли это предложение. Я осмотрел рану на плече Ночного Волка и смазал ее мазью Баррича, после чего мы растянулись в тени снаружи и отдохнули. Нам обоим было полезно полностью расслабиться, зная, что нас хорошо охраняют. Так хорошо мы не спали с тех пор, как начали наше путешествие. Когда мы проснулись, я обнаружил, что Черный Рольф уложил рыбу, мед и хлеб, чтобы мы могли взять все это с собой. Не было никаких признаков присутствия ястреба. Я подумал, что он улетел, чтобы устроиться где-нибудь на ночь. Холли стояла в тени дома, сонно глядя на нас.
      - Идите осторожно, идите медленно, - посоветовал Рольф после того, как мы сложили его подарки. - Идите путями, которые Эда откроет для вас.
      Он помолчал, как бы ожидая ответа. Я почувствовал, что тут какой-то обычай, с которым я незнаком. Я просто сказал:
      - Счастливо оставаться.
      Он кивнул в ответ и медленно произнес:
      - Ты вернешься, знаешь ли.
      Я покачал головой:
      - Я в этом сомневаюсь. Но мы благодарны тебе за все, что ты дал нам.
      - Нет. Я знаю, что ты вернешься. Это не вопрос твоего желания. Ты обнаружишь, что тебе нужны эти знания. Ты не такой человек, как обычные люди. Они думают, что имеют право на всех животных - охотиться на них, есть их мясо, подчинять их себе или управлять их жизнями. Ты знаешь, что у тебя нет такого права. Лошадь, которая везет тебя, будет делать это потому, что она так хочет, так же как волк, который охотится с тобой. У тебя более глубокое ощущение себя в мире. Ты веришь, что должен не править им, но быть его частью. Хищник или добыча - никакого позора в том, чтобы быть тем или другим. Когда пройдет время, ты обнаружишь, что у тебя есть очень важные вопросы. Что ты должен сделать, если твой друг захочет убежать со стаей настоящих волков? Уверяю тебя, что это случится. Что ему делать, если ты женишься и у тебя будет ребенок? Когда одному из вас придет время умереть, а таков путь всех нас, как оставшемуся справиться с болью и начать жить одному? В свое время ты ощутишь тоску по существам своего рода. Ты захочешь знать, как чувствовать их и как искать их. На все эти вопросы есть ответы ответы Древней Крови, которые я не смогу дать тебе за один день и которые ты не сможешь понять за неделю. Тебе нужны эти ответы. И ты вернешься за ними.
      Я смотрел вниз на затоптанную землю лесной тропы. Я потерял всю уверенность в том, что не вернусь к Рольфу.
      Холли заговорила из темноты тихо, но отчетливо.
      - Я верю в то, что ты собираешься сделать. Я желаю тебе удачи и помогу, если смогу. - Она посмотрела на Рольфа, как будто это был вопрос, который они обсуждали, но не смогли прийти к соглашению. - Если будет нужда, позови, как ты зовешь Ночного Волка. Попроси, чтобы все из Древней Крови, кто услышит тебя, дали бы знать Холли и Слиту из Кровснека. Кто-то может помочь тебе. Даже если они этого не сделают, то передадут весть мне, а я приду к тебе на помощь.
      Рольф внезапно шумно выдохнул.
      - Мы сделаем что сможем, - поправил он ее, - но было бы разумнее остаться здесь и узнать, как лучше защитить себя.
      Я кивнул в ответ на его слова, но про себя решил, что не буду втягивать никого из них в мою месть Регалу. Когда я бросил взгляд на Рольфа, он кисло улыбнулся мне и пожал плечами.
      - Тогда будьте осторожны, вы оба. Раньше, чем взойдет луна, вы оставите Бакк позади и будете в Фарроу. Если ты считаешь, что король Регал слишком прижал нас здесь, подожди, пока доберешься туда, где люди считают, что он имеет на это право.
      Я мрачно кивнул, и мы с Ночным Волком снова пустились в путь.
      7
      ФАРРОУ
      Леди Пейшенс, Леди Баккипа, как ее стали называть, пришла к власти совершенно уникальным путем. Она родилась в знатной семье и была леди по рождению. Благодаря своему стремительному браку с будущим королем Чивэлом она поднялась до высочайшего положения будущей королевы, но никогда никоим образом не отстаивала свои права на власть, которые дали ей рождение и брак. Только оставшись в одиночестве, всеми покинутая, эксцентричная леди Пейшенс из Баккипа взяла в свои руки бразды правления. Она сделала это, как делала все в своей жизни, совершенно необычным способом, применить который не смогла бы никакая другая женщина.
      Она не опиралась на связи со знатными семействами и не использовала статус своего умершего мужа. Вместо этого она начала с самого нижнего яруса власти, так называемых воинов, которые в большинстве своем были всего лишь женщинами. Эти крайне немногочисленные остатки гвардии короля Шрюда и королевы Кетриккен оказались в странном положении стражников, которым нечего охранять. Гвардейцы Баккипа были оттеснены от исполнения своих обязанностей личными войсками лорда Брайта из Фарроу и приставлены к менее важным занятиям, в которые входила уборка и обслуживание замка. Бывшим королевским солдатам платили нерегулярно, они потеряли уважение к самим себе и слишком часто бездельничали или были заняты черной работой. Леди Пейшенс, по-видимому из-за того, что у них не было других дел, стала требовать их услуг. Она возобновила свои поездки на старой кобыле Шелк и просила стражников сопровождать ее. Послеобеденные прогулки постепенно удлинялись и превратились в ежедневные посещения поселков и городов, которые уже подверглись набегам либо только опасались их. Со временем эти посещения стали затягиваться на целые сутки. В ограбленных поселках она и ее служанка Лейси делали все возможное для раненых, вели списки убитых или "перекованных" и предоставляли сильные спины стражников, чтобы расчищать завалы на улицах и возводить временные убежища для людей, оставшихся без крова. Хотя это и не было настоящей работой для гвардии Баккипа, им напомнили о том, за что их учили сражаться и что происходит, когда у людей нет настоящих защитников. Благодарность людей, которым они помогали, восстановила достоинство и сплоченность гвардейцев. В тех городах, на которые еще не нападали пираты, появление отряда было маленькой демонстрацией того, что Баккип и гордость Видящих все еще существуют. В них возводились самодельные укрепления, куда люди могли отступить во время набега, чтобы получить хотя бы маленький шанс защититься.
      Нет никаких свидетельств того, что думал лорд Брайт относительно деятельности леди Пейшенс, которая никогда не обращалась к нему за официальным разрешением на эти экспедиции. Она ездила для собственного удовольствия, стражники сопровождали ее добровольно и добровольно же делали все, о чем она просила их в поселках. По мере того как доверие между Пейшенс и стражниками крепло, некоторые стали исполнять для нее "поручения". Такое поручение могло состоять в доставке посланий в замки Риппона, Бернса и даже Шокса или в сборе новостей о том, как снабжаются прибрежные города и что происходит в Бакке. Ее гонцы пробирались через оккупированные территории, подвергаясь серьезной опасности. Часто им надлежало вручить ее личный знак ветку плюща, который она весь год выращивала в своих комнатах, адресатам ее послания. Было написано несколько баллад о так называемых "гонцах плюща", рассказывающих об их храбрости и находчивости и напоминающих о том, что даже самые высокие и крепкие стены в конце концов сдаются всепобеждающему плющу. Может быть, самым известным был подвиг Пеней, самой юной посланницы Пейшенс. В возрасте одиннадцати лет она прошла весь путь до ледяных пещер, в которых скрывалась герцогиня Бернса, чтобы принести ей сообщение о том, где и когда причалят корабли с припасами. Часть этого пути Пеней проехала в пиратском фургоне, груженном мешками с зерном.. Она бежала из самого сердца лагеря пиратов, а перед этим подожгла палатку их вождя, чтобы отомстить за своих "перекованных" родителей. Пеней не дожила до тринадцати лет, но подвиги ее будут помнить долго.
      Другие гвардейцы помогали Пейшенс продавать ее драгоценности и родовые земли. Полученные деньги она потом использовала "как ей нравилось, это ее право" - так она однажды сказала лорду Брайту. Она покупала зерно и овец во внутренних землях, и ее добровольцы следили за погрузкой и распределением этих запасов. Корабли с провиантом давали надежду защитникам прибрежных городов. Она расплачивалась подарками с каменщиками и плотниками, которые помогали восстанавливать разрушенные поселки. И она платила - немного, но с искренней благодарностью - тем стражникам, которые вызывались помогать ей.
      К этому времени знак плюща вошел в обиход баккипской стражи, и таким образом то, что уже являлось неоспоримым фактом, стало общеизвестным. Эти мужчины и женщины были стражей леди Пейшенс, которая платила им, если у нее находились деньги, и которая, что было гораздо важнее для них, ценила и использовала их, лечила, если они бывали ранены, и защищала своим острым языком от всякого, кто отзывался о них неуважительно. Такова была основа ее влияния и силы, которую она в результате обрела. "Башни редко крошатся снизу вверх", - часто говорила она, уверяя, что это изречение принца Чивэла.
      Мы хорошо выспались, и желудки наши были полны. У нас не было необходимости охотиться, и мы шли всю ночь, держась в стороне от дороги, и были гораздо более осторожны, чем прежде, так что не встретили никаких "перекованных". Огромная белая луна освещала наш путь. Мы двигались как единое существо, вбирая в себя все запахи и звуки. Ледяная решимость, захватившая меня, заразила и Ночного Волка. Я перестал беспечно трубить ему о своих намерениях, но мы могли думать о них как бы между прочим. Это был совсем другой сорт охотничьего азарта, вызванный совсем другим сортом голода. В ту ночь мы прошли мили под пристальным взглядом луны.
      В этом была солдатская логика, стратегия, которую одобрил бы Верити. Уилл знал, что я жив. Но сообщит ли он об этом остальным членам группы и даже Регалу? Я подозревал, что он жаждет высосать силу моего Скилла, как Джастин и Сирен высосали силу короля Шрюда. Мне казалось, что в этом они находят какое-то извращенное удовольствие и Уилл хочет смаковать его в одиночку. Я был почти уверен, что он будет искать меня и найдет, где бы я ни прятался. Он знал также, что я боялся его, однако, скорее всего, не ждал, что я выйду прямо на него с целью убить не только его самого и всю группу Скилла, но и Регала. Мой быстрый проход к Тредфорду, вероятно, был лучшей стратегией.
      О Фарроу говорят, что это герцогство настолько же открыто, насколько скалисты и лесисты берега Бакка. Рассвет застал нас в незнакомом нам типе леса, более светлом и разнообразном. Мы легли отдохнуть в березовой роще на небольшом холме, выходящем на открытое пастбище. В первый раз со времени моего сражения я снял рубашку и осмотрел плечо, по которому ударили дубиной. Оно было черно-синего цвета и болело, если я слишком высоко поднимал руку. И только. Ерунда. Три года назад я счел бы это серьезным ранением. Я окунул бы плечо в холодную воду и наложил повязку с травяной мазью, чтобы ускорить выздоровление. Теперь, хотя все мое плечо было лиловым и я чувствовал боль, когда шевелился, это был всего лишь синяк. Он заживет и так. Я кисло улыбнулся сам себе, натягивая рубашку. Ночной Волк был не так спокоен, когда я осматривал рану на его плече. Она начинала закрываться. Когда я убрал шерсть с краев раны, он внезапно повернулся и схватил зубами мое запястье. Не грубо, но твердо.
      Оставь в покое. Оно заживет само.
      Там грязь.
      Он понюхал и задумчиво лизнул.
      Не так уж много.
      Дай мне осмотреть ее.
      Ты не умеешь просто смотреть. Ты тычешь.
      Тогда сиди смирно и дай мне потыкать.
      Он согласился, но неохотно. К ране присохли кусочки травы, и их надо было вытащить. Несколько раз он хватал меня за пальцы. Наконец он зарычал на меня, давая знать, что с него хватит. Я не был удовлетворен. Он едва вытерпел, когда я положил на рану немного мази Баррича.
      Ты слишком беспокоишься о таких вещах, сообщил он мне раздраженно.
      Я ненавижу, когда ты бываешь ранен из-за меня. Это неправильно. Это не та жизнь, которую должен вести волк. Ты не должен быть один и бродить с места на место. Ты должен быть со стаей, охотиться на своей территории, когда-нибудь найти самку.
      Когда-нибудь - это только когда-нибудь, и оно либо будет, либо нет. Это дело человека - беспокоиться о вещах, которые могут еще не случиться. Нельзя съесть мясо, пока не убьешь добычу. Кроме того, я не один. Мы вместе.
      Это верно. Мы вместе.
      Я лег рядом с Ночным Волком.
      Я подумал о Молли. Потом решительно выкинул мысли о ней из головы и попытался заснуть. Бесполезно. Я беспокойно метался до тех пор, пока Ночной Волк не зарычал. Потом он встал, отошел от меня и снова лег. Я посидел некоторое время, глядя вниз, на заросшую лесом долину. Я знал, что близок к глупому решению. Я отказывался думать о том, каким бессмысленным и неосторожным оно было. Я набрал в грудь воздуха, закрыл глаза и стал искать Молли.
      Я боялся, что найду ее в объятиях другого человека. Боялся, что услышу, как она презрительно говорит обо мне. Но я не смог найти ее вообще. Снова и снова я концентрировался, собирал всю свою энергию и тянулся к ней. Наконец я был вознагражден появлением образа Баррича, который чинил крышу дома. Он был без рубашки, и солнце обожгло его до цвета полированного красного дерева. Его лицо блестело от пота. Он посмотрел на кого-то внизу и раздраженно нахмурился.
      - Я знаю, моя леди. Ты можешь сделать это сама, спасибо тебе большое. У меня хватит забот без того, чтобы выхаживать вас обоих, после того как вы свалитесь отсюда.
      В какой-то момент я начал задыхаться и снова чувствовать собственное тело. Я оттолкнулся от него и снова потянулся к Барричу. По крайней мере, я дам ему знать, что еще жив. Мне удалось найти его, но туман застилал мне глаза. Баррич, позвал я его. Баррич, это Фитц! Но его сознание было закрыто и заперто от меня. Я не мог поймать даже проблеска его мыслей. Я проклинал свой неуверенный Скилл и снова попытался пробиться сквозь бурлящие облака.
      Передо мной стоял Верити. Руки его были скрещены на груди, он качал головой. Голос его был не громче шепота ветра, и он стоял так неподвижно, что я едва мог разглядеть его. Тем не менее я чувствовал, что ему понадобилась вся его сила, чтобы достичь меня. Не делай этого, мальчик, сказал он тихо. Это только причинит тебе боль. Я внезапно оказался в другом месте. Верити прислонялся спиной к глыбе черного камня, лицо его было в морщинах от усталости. Он тер виски, как будто у него болела голова.
      Мне тоже не стоило этого делать. Но иногда так нужно... Не обращай внимания. Во всяком случае, запомни. О некоторых вещах лучше не знать, а риск при работе Скиллом сейчас слишком велик. Если я могу чувствовать и находить тебя, это может и другой. Он нападет на тебя всеми возможными способами. Не привлекай его внимание к своим замыслам. Он не задумываясь использует их против тебя. Откажись от них, чтобы защитить их. Он внезапно стал казаться немного сильнее и горько улыбнулся. Я знаю, каково это, поступить так. Отказаться от них для их же безопасности. Так сделал твой отец. У тебя есть для этого силы. Откажись от них, мальчик. Просто приходи ко мне. Если ты все еще собираешься. Приходи, и я покажу тебе, что можно сделать.
      Я проснулся в полдень. От яркого солнца, падавшего мне на лицо, у меня разболелась голова и появилась легкая дрожь. Я разжег костер, намереваясь заварить немного чая из эльфовой коры, чтобы успокоиться, и использовал только маленький кусочек коры и немного крапивы. Я не предполагал, что буду нуждаться в этом так часто, а мне надо было беречь кору. Она понадобится мне после того, как я встречусь с группой Регала. Что ж, это была обнадеживающая мысль. Ночной Волк открыл глаза, посмотрел на меня, потом снова задремал. Я сидел, потягивая свой горький чай, и осматривался. Этот странный сон вызвал во мне тоску по тому времени, когда я был кому-то нужен. Все это я оставил позади. Но не совсем. Я сел рядом с Ночным Волком и положил руку на его спину. Он дернулся от прикосновения и проворчал:
      Иди спать.
      Ты все, что у меня есть, поведал я, полный тоски и сожалений.
      Он лениво зевнул. И я все, что тебе нужно. А теперь иди спать. Сон это серьезно, сообщил он мрачно. Я улыбнулся и снова растянулся рядом со своим волком, положив одну руку ему на бок. Он излучал простое удовлетворение от полного желудка и долгого сна на теплом солнце. И был прав. Стоило относиться к этому серьезно. Я закрыл глаза и остаток дня проспал без сновидений.
      В дни и ночи, которые последовали за этим, мы шли по открытым лесам, перемежавшимся широкими лугами. Фруктовые сады и засаженные поля окружали города. Когда-то, очень давно, я проезжал через Фарроу. Тогда я был с караваном и мы пересекали страну, а не следовали течению реки. Я был тайным молодым убийцей, еще не набравшимся опыта. То путешествие закончилось моим первым испытанием предательства Регала. Я едва выжил. Теперь я снова шел через Фарроу, и в конце путешествия меня снова ожидало убийство. Но на этот раз я ехал один, вверх по реке, человек, которого я собирался убить, был моим собственным дядей, и убивать его я буду по собственному желанию. Я находил в этом глубокое удовлетворение. В другое время это бы меня испугало.
      Я сдержал обещание, данное самому себе, и усердно избегал человеческого общества. Мы тенью скользили по дороге и вдоль реки, но, добираясь до городов, далеко обходили их. Это было труднее, чем можно было бы вообразить в такой открытой стране. Одно дело обойти поселок в Бакке, скученный в изгибе реки и окруженный глухим лесом. Другое - пересекать засеянные поля и фруктовые сады и не привлечь при этом внимания чьей-нибудь собаки. До некоторой степени я мог успокоить собак, сообщив им, что мы никому не хотим зла, - если эти собаки были доверчивы. Большинство фермерских собак настолько подозрительно относятся к волкам, что их не могут успокоить никакие уговоры. Более взрослые собаки были склонны с подозрением относиться к любому человеку, странствующему в компании с волком. Нас неоднократно преследовали. Уит мог дать мне возможность связаться с некоторыми животными, но он не гарантировал, что меня будут слушать и поверят мне. Собаки не глупы.
      Охота на этих открытых пространствах тоже изменилась. Мелкие животные целыми группами обитали в норах, а более крупные просто убегали от нас. Время, проведенное на охоте, - это время, когда мы не передвигались. Иногда я находил неохраняемые курятники и тихо проскальзывал в них, чтобы вытащить из-под спящих птиц яйца. Я также не стеснялся таскать из садов, мимо которых мы проходили, сливы и вишни. Нашим самым удачным убийством был глупый молодой харагар, представитель семейства диких свиней, которых многие кочевые племена разводят как мясной скот. Откуда забрел этот экземпляр - мы не спрашивали. Клыками и мечом мы повалили его. В эту ночь я позволил Ночному Волку наесться до отвала, а потом вызвал его раздражение, срезав остатки мяса и высушив их над огнем. Потребовалась большая часть дня, чтобы жирное мясо как следует высохло, но благодаря ему в последующие дни мы путешествовали гораздо быстрее. Когда дичь появлялась, мы охотились и убивали, но если ее не было, у нас был копченый харагар.
      Таким образом, мы шли вдоль Оленьей реки на северо-запад. Когда мы приблизились к крупному торговому городу у Турлейка, мы далеко обошли его и некоторое время ориентировались только по звездам. Это гораздо больше нравилось Ночному Волку, поскольку мы шли через пространство, в это время года покрытое густыми высокими травами. Часто мы видели вдали стада крупного скота, овец или коз, и реже харагаров. Мой контакт с кочевыми племенами, которые следовали за этими стадами, сводился к наблюдению за тем, как они скачут на лошадях или разводят небольшие костры.
      В эти ночи долгих переходов мы снова были волками. Я вернулся к этому состоянию, но знал об этом и говорил себе, что, пока я знаю, это не приносит мне особого вреда. На самом деле, я думаю, что это пошло мне на пользу. Если бы моим компаньоном был другой человек, жизнь моя была бы гораздо сложнее. Мы бы обсуждали дорогу, запасы и тактику, которую нам надо будет избрать, когда мы придем в Тредфорд. Но с волком мы просто трусили вперед ночь за ночью, и наше существование было таким простым, какой только может быть жизнь. Товарищество наше все крепло.
      Слова Черного Рольфа запали мне в душу и давали много пищи для размышлений. В некотором роде я принимал Ночного Волка и связь между нами как нечто само собой разумеющееся. Когда-то он был щенком, а теперь стал мне ровней. И другом. Некоторые говорят "собака" или "лошадь", как будто все они похожи друг на друга. Я слышал, как человек называл кобылу, которая прожила у него семь лет, "оно", словно говорил о кресле. Я никогда этого не понимал. Не надо обладать Уитом, чтобы чувствовать товарищество животных и знать, что дружба с животным может быть совершенно такой же полной и крепкой, как дружба между мужчиной и женщиной. Ноузи был веселым, дружелюбным и любопытным щенком, когда был со мной. Кузнечик был жестким и агрессивным, склонным задирать всякого, кто готов был ему уступить, и у него было грубоватое чувство юмора. Ночной Волк не был похож на них, так же как он не был похож на Баррича или Чейда. Я не проявлю неуважения ни к одному из них, если скажу, что с волком мы были ближе.
      Он не умел считать. Но я не мог прочитать в воздухе след оленя и сказать, самец это или самка. Если он не мог планировать вперед дальше чем до послезавтра, то и я не был способен к его свирепой концентрации во время выслеживания добычи. Между нами были различия; никто из нас не искал превосходства. Никто не пытался командовать другим и не ожидал безоговорочного подчинения. Мои руки очень подходили для того, чтобы вытаскивать из него и клещей и иглы дикобраза, а также чтобы чесать зудящие, но недосягаемые для него точки на спине. Мой рост давал мне некоторое преимущество при осмотре местности. Так что даже когда он жалел меня за "коровьи зубы", плохое зрение по ночам и нос, который он называл "бесполезным бугром между глазами", он все равно не смотрел на меня сверху вниз. Мы оба знали, что благодаря его охотничьей доблести мы получали большую часть нашего мяса. Тем не менее он всегда отдавал мне равную со своей часть.
      Найдите-ка нечто подобное в каком-нибудь человеке, если сможете.
      - Сидеть, пес, - шутливо сказал я ему однажды. Я снимал шкуру с дикобраза, которого убил дубинкой, после того как Ночной Волк настоял на том, что его необходимо поймать. В своем нетерпении добраться до мяса он был готов утыкать нас обоих иглами. Он уселся снова, его ляжки нетерпеливо дрожали.
      Почему люди так говорят? - спросил он меня, когда я осторожно потянул за край колючей шкуры.
      - Как?
      Приказывают. Что дает человеку право приказывать собаке, если они не стая?
      - Некоторые стая или почти стая, - задумчиво сказал я вслух. Я натянул шкуру, держа ее за лоскут шерсти с живота, в котором не было иголок, и разрезал открытую поверхность. Кожа затрещала, отделяясь от жирного мяса. Некоторые люди думают, что у них есть на это право, - продолжил я через мгновение.
      Почему? - настаивал Ночной Волк.
      Меня удивило, что я никогда не задумывался над этим раньше.
      - Некоторые люди думают, что они лучше, чем животные, - медленно проговорил я. - Думают, что обладают правами использовать их и командовать ими, как только они пожелают.
      Ты думаешь так же?
      Я ответил не сразу. Я вел свой клинок вдоль линии между кожей и жиром, постоянно натягивая шкуру. Я ведь ездил верхом, когда у меня была лошадь, верно? Потому ли, что я считал себя лучше лошади, которую подчинял своей воле? Я использовал собак, чтобы они охотились для меня, и при случае ястребов. Какое я имел право приказывать им? И вот я сижу здесь и сдираю с дикобраза шкуру, чтобы съесть его. Я медленно заговорил:
      - Разве мы лучше этого дикобраза? Или дело только в том, что сегодня мы одолели его?
      Ночной Волк склонил голову набок, следя, как мой нож и руки очищают для него мясо.
      Я думаю, что я всегда умнее дикобраза. Но не лучше. Может быть, мы убиваем его и едим, потому что мы можем. И тут он томно вытянул перед собой передние лапы. Точно так же, как хорошо обученный человек очищает для меня одну из этих колючих тварей, чтобы я сполна насладился едой.
      Он свесил на сторону язык, глядя на меня, и мы оба знали, что это всего лишь часть ответа на вопрос. Я провел ножом вдоль хребтины зверька, и кожа наконец была снята.
      - Я должен развести огонь и приготовить часть этого жира, прежде чем есть его, - сказал я задумчиво. - Иначе я заболею.
      Только отдай мне мою часть и делай что хочешь со своей, великодушно разрешил мне Ночной Волк.
      Я отрезал задние ноги. Для меня этого было более чем достаточно. Я положил их на кожистую сторону шкуры, а Ночной Волк уже утащил свою долю и приступил к трапезе. Пока он хрумкал костями, я развел небольшой костер и стал жарить ноги.
      - Не думаю, что я лучше, чем ты, - сказал я тихо. - На самом деле я вообще не думаю, что лучше какого-нибудь животного. Хотя, как ты сказал, я умнее некоторых из них.
      Может быть, дикобраза, заметил он милостиво. Но волка? Думаю, нет.
      Мы научились понимать все нюансы поведения друг друга. Иногда мы были свирепо ловки во время охоты, находя утонченнейшее удовольствие в выслеживании и убийстве, напряженно и угрожающе двигаясь сквозь мир. В другое время мы возились, как щенки, сталкивая друг друга с проторенной дороги через кусты и распугивая добычу, даже не успев увидеть ее. Иногда мы лежали, подремывая, прежде чем подняться, чтобы поохотиться, а потом пуститься в путь. Солнце грело наши животы или спины, сонно жужжали насекомые. Потом огромный волк мог перекатиться на спину, как щенок, умоляя меня почесать ему живот, проверить уши на предмет блох или клещей или просто почесать горло и шею. Холодными туманными утренниками мы сворачивались в клубки, тесно прижавшись друг к другу, чтобы согреться перед тем, как уснуть. Иногда меня будил грубый толчок холодного носа, а когда я пытался сесть, то обнаруживал, что он нарочно встал на мои волосы, пришпилив голову к земле. В другой раз я мог проснуться в одиночестве и увидеть, что Ночной Волк сидит на некотором расстоянии и обозревает окрестности. Я вспоминаю, как он сидел так, с силуэтом на фоне заката. Легкий вечерний ветер трепал его шерсть, уши были направлены вперед, взгляд устремлен вдаль. Я ощущал в нем одиночество, которого не мог излечить. Это унижало меня, и я оставлял его в покое, даже ни о чем не спрашивая. В некотором роде для него я был не лучше волка.
      После того как мы обошли Турлейк и окружающие города, мы снова повернули на север и вышли к Винной реке. Она отличалась от Оленьей реки, как корова от жеребца. Серая и спокойная, она скользила через открытые поля, медленно двигаясь по своему широкому, покрытому гравием руслу. На нашей стороне реки была дорога, которая шла более или менее параллельно течению. По ней двигались по большей части стада коз и овец. Мы всегда слышали, что подходит пастух или стадо, и легко избегали их. Винная река была не такой судоходной, как Оленья, потому что была мельче, а по краям встречались песчаные отмели, но лодки по ней плавали. Со стороны Тилта вдоль Винной реки лежала широкая дорога и часто встречались поселки или даже города. Мы видели, как мулы тянут вверх по реке баржи; я решил, что таким способом суда приходится переводить через мели. Селения на нашей стороне реки, по-видимому, ограничивались деревушками у переправ и редкими торговыми центрами кочевых пастухов. Там можно было найти трактир, горстку магазинов и пару домов, цепляющихся за опушку леса. Мы с Ночным Волком избегали их. Те немногие поселки, которые мы встречали на нашей стороне реки, в это время года пустовали.
      Кочевые пастухи, в более теплые месяцы обитавшие в разномастных шатрах и палатках, пасли свои стада на центральных равнинах, степенно двигаясь от колодца к колодцу через богатые пастбища. На улицах поселков и стенах сложенных из дерна домов росла трава. В этих заброшенных городах был мир и покой, и все-таки эта пустота напоминала мне о селениях, разграбленных пиратами. Мы никогда не подходили к ним близко.
      Мы оба похудели и стали сильнее. Я сносил свои туфли и вынужден был залатать их сырой шкурой, и поскольку мои штаны протерлись, я обрезал их до икр. Я устал постоянно стирать свою рубашку; кровь "перекованных" и нашей добычи оставалась на груди и манжетах. Рубашка была залатана и оборвана, как у нищего, и неровный цвет делал ее еще более жалкой. В один прекрасный день я уложил ее в свой тюк и пошел дальше без рубашки. Дни были достаточно теплыми, так что я не замерзал, а более холодными ночами мы обычно быстро двигались, так что я грелся теплом собственного тела. Я загорел и стал почти таким же темным, как мой волк. Физически я чувствовал себя прекрасно. Я был не так силен и мускулист, как в то время, когда работал веслом и сражался. Но я чувствовал себя здоровым, ловким и мог трусить рядом с волком всю ночь и не уставать. Я был быстрым и бесшумным животным и снова и снова доказывал себе свою способность выживать. Я восстановил большую часть веры в себя, которую уничтожил Регал. Не то чтобы мое тело простило и забыло все то, что сделал с ним Регал, но я притерпелся к шрамам и приступам боли. Я почти перестал думать о подземелье и не позволял моей темной цели замутить эти золотые дни. Ночной Волк и я шли, охотились, спали и снова шли. Это было так хорошо, что я перестал ценить каждое мгновение. И все это было потеряно в одночасье.
      Когда стемнело, мы спустились к реке, собираясь как следует напиться, перед тем как пуститься в путь. Но когда мы подошли к воде, Ночной Волк внезапно застыл и прижался брюхом к земле. Я последовал его примеру, и мое неразвитое обоняние уловило незнакомый запах.
      Что и где? - спросил я его.
      Я увидел их, прежде чем он успел ответить. Крошечные олени, изящно движущиеся к воде. Они были не намного больше Ночного Волка. У них были спиральные рога, слегка похожие на козьи и отливавшие черным блеском при свете полной луны. Я знал об этих созданиях только из старой книги Чейда и не мог вспомнить, как они называются.
      Еда? - коротко предположил Ночной Волк, и я немедленно согласился. Дорога, по которой они шли, позволила бы нам достать их одним прыжком. Мы с Ночным Волком не двигались с места, выжидая. Олени подошли ближе. Учуяв прохладную воду, они спешили и вели себя беспечно. Мы пропустили мимо нас первого, чтобы напасть на ту часть стада, где олени были сбиты плотнее всего. Как только Ночной Волк, изготовился для прыжка, в ночи пронесся долгий дрожащий вой.
      Ночной Волк сел и возбужденно заскулил. Олени исчезли, взметнув вихрь копыт и рогов, но мы оба были слишком потрясены, чтобы преследовать их. Наш ужин внезапно превратился в легкий отдаленный стук копыт. Я недовольно смотрел им вслед, но Ночной Волк, по-видимому, даже не заметил их бегства. Раскрыв пасть, он издавал звук, средний между воем и плачем; его челюсти дрожали и шевелились, как будто он пытался вспомнить, как говорить. Дрожь, которую я почувствовал в нем, когда где-то далеко завыл волк, заставила мое сердце сжаться. Если бы моя мать внезапно позвала меня, шок не мог бы быть больше. Ответный вой и всхлипывающие подвывания раздались с небольшого холма к северу от нас. Первый волк присоединился к ним. Ночной Волк крутился на месте, тихо поскуливая. Внезапно он откинул голову и сам прерывисто завыл. За его воем последовала тишина, потом стая на холме снова подала голос - не охотничий клич, а просто заявление о своем присутствии.
      Ночной Волк бросил на меня быстрый виноватый взгляд. Не веря, я смотрел, как он бежит к вершине. После мгновения замешательства я вскочил на ноги и последовал за ним. Он уже был довольно далеко, но, почувствовав меня, замедлил шаг и обернулся.
      Я должен идти один, сказал он мне честно. Жди меня здесь. Он снова собирался продолжить свой путь. Меня охватила паника.
      Подожди! Ты не можешь идти один. Они не стая. Мы чужаки, и они нападут на нас. Лучше всего вообще не ходить. Я должен, повторил он.
      Нечего было надеяться, что он переменит решение. Он рысью пустился прочь. Я побежал за ним.
      Ночной Волк, пожалуйста! Внезапно я ужаснулся тому, что так настоятельно призывало его.
      Он остановился и посмотрел на меня. Глаза его встретились с моими, и это был очень долгий взгляд для волка.
      Ты понимаешь. Ты знаешь, что понимаешь. Теперь пришло время тебе доверять так, как доверял я. Я должен это сделать. И должен сделать это один.
      А если ты не вернешься? - спросил я во внезапном отчаянии.
      Ты вернулся, когда ходил в город. И я вернусь к тебе. Иди вдоль реки. Я найду тебя. А теперь иди. Возвращайся.
      Я остановился. Он уходил. Будь осторожен! - бросил я ему вслед мой собственный вой в ночи. А потом я стоял и смотрел, как он уходит от меня, могучие мышцы двигались под густой шерстью, он решительно и прямо держал хвост. Мне потребовалась вся до капли сила, чтобы не умолять его вернуться и не оставлять меня одного. Я стоял, дыша тяжело, как после бега, и смотрел, как он исчезает в темноте. Он был так целеустремлен, что я чувствовал себя отброшенным в сторону за ненадобностью. Я испытал приступ ревности, которую он чувствовал, когда я работал с Верити или был с Молли и приказывал ему не входить в мои мысли.
      Это был его первый взрослый контакт с соплеменниками. Я понимал, как ему нужно было найти их и узнать, что они такое, даже если они атакуют его и прогонят. Это было правильно. Но все мои страхи скулили во мне, чтобы я побежал следом за ним, был рядом в случае драки и легко мог прийти на помощь, если понадобится.
      Но он просил меня не делать этого. Нет. Он сказал мне, чтобы я не делал этого. Сказал, воспользовавшись тем же самым правом личности, которым пользовался я в общении с ним. Я почувствовал, как сердце перевернулось у меня в груди, когда я направился обратно к реке. Внезапно я ощутил себя полуслепым. Он не бежал рядом со мной, передавая свою информацию, чтобы дополнить то, что могут сообщить мне мои менее острые чувства. Но я мог ощущать его на расстоянии. Я чувствовал возбуждение от предвкушения, страх и любопытство, которые дрожали в нем. В этот момент он был слишком сосредоточен на своей собственной жизни, чтобы делиться со мной. Внезапно я подумал, не испытывал ли то же самое Верити, когда я сражался на "Руриске" с пиратами, а он сидел в своей башне и вынужден был довольствоваться тем, что сообщал ему я. Я докладывал гораздо полнее, чем это было необходимо, честно стараясь рассказать ему все. Тем не менее он должен был ощущать себя в чем-то отверженным, как это было со мной теперь.
      Я достиг берега реки. Там я остановился, сел и стал ждать его. Он сказал, что вернется. Я смотрел на темную движущуюся воду. Моя жизнь во мне казалась очень маленькой. Я медленно повернулся и посмотрел вверх по реке. Желание охотиться бежало вместе с Ночным Волком.
      Я сидел и ждал довольно долго. Наконец я встал и пошел сквозь ночь, обращая мало внимания на себя и все, что меня окружало. Я бесшумно шел по песчаному берегу реки под тихий плеск волн.
      Где-то Ночной Волк учуял других волков, учуял их ясно и сильно, достаточно хорошо, чтобы узнать, сколько их и какого они пола. Где-то он вышел им навстречу, не угрожая и не вторгаясь в их компанию, но просто заявляя о своем присутствии. Некоторое время они наблюдали за ним. Вожак стаи вышел вперед и помочился на травяной куст. Потом он прорыл глубокие борозды когтями задних лап, отбрасывая назад землю. Его самка стояла, потягивалась и зевала, а потом села, глядя на Ночного Волка зелеными глазами. Два полувзрослых щенка перестали тузить друг друга и стали разглядывать его. Один двинулся к чужаку, но низкое рычание матери заставило его поспешно вернуться. Он снова стал жевать ухо своего брата. А Ночной Волк сел, чтобы показать, что не желает никому зла, и позволил им разглядеть себя. Худая молодая самочка тихонько заскулила и чихнула.
      Через некоторое время волки встали и двинулись вперед. Охотиться. Тощая самка осталась следить за щенками, когда другие ушли. Ночной Волк немного подождал, потом на благоразумном расстоянии последовал за стаей. Время от времени кто-нибудь из волков оглядывался на него. Самец вожак часто останавливался, чтобы помочиться, а потом отбрасывал землю задними лапами.
      Что до меня, то я шел вдоль реки, наблюдая, как сгущается ночь. Луна медленно катилась по ночному небу. Я достал из своего свертка сухое мясо и жевал его на ходу, остановившись один раз, чтобы выпить речной воды. Речка плескалась в своем песчаном ложе. Я был вынужден отойти от берега и идти по заросшей травой тропке вдоль него. Когда начало рассветать, я стал искать место для сна. Я направился к высокой части насыпи и свернулся клубком в жесткой траве.
      Меня заметят, только если наступят прямо на меня. Это место было таким же безопасным, как любое другое.
      Я чувствовал себя очень одиноким.
      Я спал плохо. Часть моего сознания с некоторого расстояния наблюдала за другими волками. Они знали обо мне, так же как я о них. Они не принимали меня, но и не прогоняли. Я не подходил достаточно близко, чтобы вынудить их принять какое-нибудь решение, но видел, как они убили самца какого-то оленя неизвестной мне породы. Этого, по-видимому, было мало для того, чтобы накормить их всех. Я был голоден, но не настолько, чтобы отправиться на охоту. Мое любопытство было более настойчивым, чем голод. Я сидел и смотрел, как они спят.
      Мои сны оставили Ночного Волка. Я снова ощущал рассеянную уверенность, что сплю, но был бессилен проснуться. Что-то звало меня и тянуло с ужасной настойчивостью. Я отвечал на этот призыв неохотно, но не мог отказаться. Я нашел где-то другой день и до боли знакомые дым и крики, несущиеся к синему небу у океана. Еще один город в Вернее сражался и отступал под натиском пиратов. Я снова был призван свидетелем. С этого дня война с красными кораблями снова навалилась на меня.
      Эта битва и десятки других, которые последовали за ней, выгравированы в моем сердце со всеми безжалостными деталями. Запахи, звуки и прикосновения преследовали меня. Что-то во мне было готово слушать, и каждый раз, когда я засыпал, это безжалостно тащило меня туда, где люди Шести Герцогств сражались и умирали за свои дома. Мне пришлось пережить больше битв Бернса, чем кому-либо из тех, кто на самом деле жил в этом герцогстве, потому что изо дня в день, когда бы я ни пытался заснуть, я обнаруживал себя безмолвным свидетелем. Я не видел в этом никакой логики. Может быть, склонность к Скиллу спит во многих людях Шести Герцогств, и, встретившись со смертью и болью, они начинают кричать мне и Верити голосами, о которых сами ничего не знают. Не единожды я чувствовал, что мой король тоже бродит по разоренным городам, хотя уже никогда не видел его так ясно, как в тот первый раз. Позже я вспомнил, что как-то видел сон, который я делил с королем Шрюдом, когда он был призван свидетельствовать падение Силбея. Теперь я думаю, как часто он мучился, наблюдая за набегами на города, которые бессилен был защитить.
      Какая-то часть меня знала, что я сплю у Винной реки, далеко от этой яростной битвы, окруженный высокой речной травой и овеваемый чистым ветром. Это не казалось важным. Имела значение только реальность жестоких боев, которые Шесть Герцогств вели против пиратов. Безымянный маленький поселок в Вернее, вероятно, не имел большого стратегического значения, но он был покорен на моих глазах - еще один кирпич, вывалившийся из стены. Как только пираты завладеют берегом Бернса, Шесть Герцогств навсегда потеряют надежду освободиться от них. А они захватывали побережье, город за городом, поселок за поселком, в то время как законный король прятался в Тредфорде. Реальность нашей битвы с красными кораблями была близкой и давящей, когда я тянул весло на "Руриске". За прошедшие несколько месяцев, одинокий и изолированный от внешнего мира, я позволил себе забыть о людях, которые живут в этом сражении каждый день. Я был таким же бесчувственным, как Регал.
      Наконец я проснулся, когда цвета реки и равнины стали блекнуть в сумерках. Я не чувствовал себя отдохнувшим и тем не менее обрадовался пробуждению. Я сел и огляделся. Мой волк не вернулся ко мне. Я быстро поискал его. Брат мой, узнал он меня, но я чувствовал, что он недоволен моим вторжением. Он смотрел, как возятся два щенка. Я устало притянул к себе свое сознание. Контраст между нашими жизнями внезапно стал слишком велик, даже чтобы задумываться о нем. Пираты красных кораблей, "перекованные" и предательство Регала, даже мой план убить его внезапно оказались омерзительно человеческими вещами, которые я пытался всучить волку. Какое право я имел втягивать его в это безобразие? Он был там, где ему полагалось быть.
      Как бы мало мне это ни нравилось, задачу, которую я поставил перед собой, предстояло решать мне одному. Я попытался оставить его. Тем не менее упрямая искра не потухла. Он сказал, что вернется ко мне. Я решил, что, если он это сделает, это должно быть его собственным решением. Я не стану звать его. Я поднялся и поспешил дальше. Я говорил себе, что если Ночной Волк решит присоединиться ко мне, то легко меня догонит. Нет ничего лучше волчьей рыси для того, чтобы пожирать мили. И не то чтобы я шел особенно быстро. Очень скоро мне стало не хватать его ночного зрения. Я дошел до места, где речной берег обрывался, превращаясь почти в болото. Сперва я не мог решить, продолжать мне идти прямо или обойти его. Я знал, что это может растянуться на мили. В конце концов я решил держаться по возможности близко к открытой реке. Я провел ужасную ночь, пробираясь через камыши и рогоз, спотыкаясь об их перепутанные корни, ноги мои совершенно промокли, кроме того, я был искусан полными радостного энтузиазма насекомыми.
      Какой слабоумный, спросил я себя, попытался бы пройти в темноте через незнакомое болото? Поделом мне будет, если я попаду в трясину и утону. Надо мной были только звезды, вокруг однообразная стена рогоза. Справа блестела широкая черная река. Я продолжал двигаться вверх по течению. Рассвет застал меня все еще пробирающимся вперед. Крошечные растения с висячими корнями налипли на мои гамаши и туфли, и грудь моя была вся искусана насекомыми. На ходу я жевал сушеное мясо. Тут не было места, чтобы отдохнуть, так что я шел дальше. Решив получить от этого места хоть что-то хорошее, я собрал по пути немного корневищ рогоза. Было уже далеко за полдень, когда у реки появился настоящий берег, и еще час после этого я уходил от мошек и москитов. Потом я смыл с гамаш, ботинок и кожи зеленоватую болотную грязь, рухнул и заснул.
      Где-то Ночной Волк стоял неподвижно, в то время как тощая самка медленно приближалась к нему. Когда она подошла ближе, он упал на брюхо, лег на бок, потом, извиваясь, перевернулся на спину и открыл свое горло. Она подходила ближе, шаг за шагом. Потом внезапно остановилась, села и стала разглядывать его. Он тихонько заскулил. Она прижала уши, оскалилась, резко повернулась и убежала. Через некоторое время Ночной Волк встал и пошел охотиться на полевых мышей. Он казался довольным.
      И снова, когда его присутствие уплыло от меня, я был призван назад, в Берне. Еще один город был охвачен пламенем.
      Я проснулся совершенно обескураженный. Вместо того чтобы идти дальше, я развел небольшой костер из плавника. Я вскипятил воды, чтобы приготовить корневища, и порезал на куски сушеное мясо. Я поставил тушиться мясо с крахмалистыми корневищами, взял щепотку из моего драгоценного запаса соли и добавил немного дикой зелени. К несчастью, вода слишком сильно отдавала мелом. Наполнив желудок, я вытряс мой зимний плащ, завернулся в него для защиты от ночных насекомых и снова задремал.