Но, увы… Она крепче стиснула свиток и вознесла к Небесам молитву, чтобы Кеннит внял тщательно сформулированному деловому предложению. А впрочем, могло ли получиться иначе? Все, что она слышала про этого человека, свидетельствовало о решительности и уме, помноженном на выдающуюся прозорливость. И потом, ведь он ответил на их флаг перемирия, вывесив свой такой же, стало быть, он был открыт для переговоров. Значит, он по крайней мере выслушает ее. И несмотря на то, что он любит Проказницу — нет, не так, именно потому, что он любит ее! — он не сможет не понять, что вернуть ее Вестритам в обмен на торговые договоренности — значит наилучшим образом соблюсти выгоду обеих сторон.

Так думала Альтия, глядя назад, и вдруг увидела, как Янтарь вскинула руку и указала на что-то, находившееся впереди шлюпки. И одновременно у Лопа вырвался дикий вопль. Хафф подхватил этот крик, он выронил весла и приподнялся на банке. Альтия мгновенно обернулась посмотреть, что там произошло. И застыла на месте.

Море кругом Проказницы на глазах ощетинивалось головами морских змей. Одна за другой они вырастали из морской глубины, сверкая на солнце мокрой чешуей, и частоколом выстраивались между Альтией и ее кораблем. Хафф прикрывал голову руками, бормоча что-то невнятное, Йек же спросила:

— Ну что, возвращаемся?

А Лоп переполз в середину шлюпки и взял весло Хаффа. Кажется, он думал с его помощью оборониться.

Альтия могла лишь потрясенно смотреть на то, как стая чудовищ угрожающе окружает ее корабль. Но то, что случилось потом, оказалось еще хуже.

Проказница откинула голову и запела, явно обращаясь к змеям. Ее горло раздувалось и опадало, рот раскрывался неестественно широко, издавая совершенно нечеловеческие стоны, тонкие вопли и утробный рев. Змеи принялись согласно раскачиваться, словно завороженные ее пением. А потом запели в ответ, как бы отвечая на заклинание. Альтия спохватилась и обнаружила, что стоит в шлюпке, пригнувшись, и смотрит на носовую фигуру. Что-то тут было не так. Да, Проказница определенно разговаривала со змеями, и они ей отвечали. Но лицо изваяния показалось Альтии странно чужим. Наверное, из-за того, что ради нечеловеческих звуков этой беседы Проказнице приходилось отчаянно гримасничать, так что черты ее лица неузнаваемо искажались. И даже волосы раздувались и шевелились так, как им, в общем-то, не полагалось. То есть полагалось… Но не волосам Проказницы, изваянным по человеческому образу и подобию, — скорее уж, так расправляется грива морской змеи как раз перед тем, как выплеснуть яд. Быть может, Проказница пыталась подражать повадкам чудовищ, чтобы убедить их не трогать ее?

Это был слабенький, неубедительный довод. Альтия смотрела во все глаза, в глубине души уже зная, что в действительности происходит. Она еще пыталась отделаться от этого жуткого знания, еще силилась отогнать его на задворки сознания, словно не ко времени шевельнувшуюся тень ночного кошмара. «Она моя! — упрямо твердила Альтия про себя. — Проказница моя. Моя семья, моя кровь…» Тем не менее вслух она вполголоса приказала:

— Лоп, Йек. Давайте-ка выбираться отсюда. А ты, Хафф, если не можешь быть полезен, так хоть заткнись!

Повторять не потребовалось — Лоп и воительница со всем усердием навалились на весла.

В это время Проказница воздела руку и повелительно указала змеям на Совершенного, а из ее горла вырвался пронзительный крик: «Ки-и-и-и!». Так кричит сокол, пикирующий на добычу. Все гривастые головы обратились в сторону слепого корабля. Так внезапно — «все вдруг» — поворачивает птичья стая. А в следующий миг стая хлынула к Совершенному — только закипела вода да вспыхнуло солнце на радужных чешуйчатых боках. Они летели вперед, словно рой оперенных стрел. Альтия никогда в жизни не видела ничего более прекрасного и более жуткого. Их пасти широко разевались, так что были видны ярко-алые глотки и мириады белых зубов. Гривы раскрывались подобно цветам, вот только каждый такой цветок был поистине смертоносен.

Брэшен на палубе Совершенного надрывал горло, приказывая Альтии и ее спутникам немедленно возвращаться. Как будто его приказы могли добавить скорости маленькой шлюпке. Альтия оглядывалась на несущихся змей и понимала, что они не успеют. Лоп и Йек гребли не жалея сил — мощные удары весел так и бросали суденышко вперед, но могла ли шлюпка о двух гребцах состязаться с морскими страшилищами? Бедняга Хафф, сокрушенный жуткой памятью о встрече с одной из таких тварей, скорчился на дне, и Альтия не осуждала его. Она просто смотрела, как их настигают, и ничего не могла сделать.

А потом над шлюпкой вознесся громадный темно-синий змей, и его грива раскрылась подобно гигантскому зонтику, истекавшему ядом.

Все четверо хором закричали от ужаса, полагая, что настал их смертный час. Однако могучее животное лишь оттолкнуло лодку с дороги, оставив ее бешено раскачиваться на волнах, и тут же ее пихнула в сторону другая змея. От этого столкновения у Йек вырвалось из рук весло и улетело за борт вместе с уключиной. Альтия вцепилась в свою банку побелевшими пальцами, только молясь, чтобы их не опрокинуло. По счастью, этого не произошло, постепенно все успокоилось, и Альтия увидела, как змеи окружили Совершенного. Она ничем не могла помочь ни кораблю, ни людям у него на борту. Но что же следовало предпринять?

Старпом с «Совершенного» приняла решение быстро. В шлюпке оставалось всего одно весло, и Альтия велела галанить [7]:

— Надо двигаться к Проказнице, другой дороги у нас нет. К Совершенному нам все равно мимо змей не прорваться!

Брэшен беспомощно наблюдал, как шлюпка Альтии скачет и крутится на поднятых змеями волнах. При этом он успевал взвешивать самые разные возможности — и отбрасывал их одну за другой. Спустить еще одну шлюпку? Толку не будет, только подвергнется опасности еще часть команды. Он заставил себя отвести взгляд от Альтии и с усилием перевел дух. Потом снова нашел лодку глазами и посмотрел на нее как капитан корабля. Если он вправду верил в своего старпома, он должен был предоставить ей самой позаботиться о шлюпке и вверенных ей матросах. Брэшен знал, что и она ждала бы от него того же. А это означало, что в первую голову он должен был думать о своем корабле.

Собственно, он мог сделать не многое. Тем не менее он принялся отдавать приказы.

— Поднять якорь! Нам может понадобиться маневр!

При этом он внутренне задавался вопросом, не пытается ли он просто чем-то занять своих людей, чтобы они не стояли вдоль борта, таращась на неотвратимую волну змей. Он покосился на Янтарь. Она держалась за поручни, наклонившись вперед, и тихо объясняла Совершенному, что творилось кругом.

Брэшен лихорадочно попытался вызвать в памяти прежние свои столкновения с морскими змеями. Припомнил схватку с чудовищем, чуть не прикончившим Хаффа, и велел приготовиться лучшим стрелкам.

— Только не стрелять без приказа! — предупредил он сурово. — А дойдет до дела — цельтесь не куда попало: только в яркое пятнышко в углу челюсти, чуть позади. Туда и только туда, говорю! Иначе лучше вообще тетиву не спускать. Стрелы у нас считанные… — Повернулся к Янтарь и предложил: — Вооружим корабль?

— Он не хочет, — ответила она тихо.

— И стрелки твои мне ни к чему, — хрипло проговорил Совершенный. — Послушай-ка меня, Брэшен Трелл. Скажи своим людям, чтобы опустили луки и вообще убрали оружие. Никто не должен размахивать им и угрожать змеям. Я не хочу, чтобы эти существа убивали. Я полагаю, что для меня они неопасны. Так что, если ты хоть сколько-нибудь меня уважаешь… — Совершенный не договорил. Он вдруг широко распахнул руки и проревел: — Я знаю вас! Я вас знаю! — Низкий мощный голос заставил завибрировать весь корпус. Совершенный медленно опустил руки и добавил: — И вы меня знаете!

Брэшен непонимающе смотрел на него, но потом жестом велел стрелкам повиноваться. Что имел в виду корабль? Но вот Совершенный запрокинул голову и набрал в грудь воздуха, и Брэшен вдруг понял: его последние слова были обращены не к людям, а к змеям.

Совершенный невероятно широко раскрыл рот. Звук, исторгнутый им, заставил задрожать палубные доски у Брэшена под ногами. Начавшись с низкого рева, этот звук делался все выше, пока не перешел в тонкое завывание. Новый глубокий вдох — и корабль закричал снова. И снова это была не человеческая речь, а нечто вроде шума ветра и волн. Потом воцарилась тишина, и в этой тишине прозвучал задыхающийся шепот Янтарь:

— Они услышали тебя. Они останавливаются, начинают переглядываться. Вот снова двинулись вперед, но осторожно. И все они на тебя смотрят. Вот они рассыпались веером… широким кругом… Один из них выплывает вперед. Он зеленый, но на солнце чешуя отливает золотом.

— Не он, а она, — так же тихо поправил Совершенный. — Это Та, Кто Помнит. Я чую ее запах, все мои доски ощущают ее присутствие… Она смотрит на меня?

— Да. И не только она — все они.

— Хорошо.

Носовое изваяние набрало побольше воздуха в грудь. И снова заговорило с обитателями моря на их родном языке.

Шривер следовала за Моолкином, испытывая тяжелое чувство. Нет, ее верность вожаку ничуть не была поколеблена; вздумай он нырнуть под лед, она и туда последовала бы за ним. И когда он решил передать главенство Той, Кто Помнит, она поняла его решение и приняла его с уважением. Она и сама безоглядно верила Той, Кто Помнит, и эта вера не имела ничего общего с разумом. Присутствие змеи-калеки некоторым образом наполняло ее уверенностью.

Уверенностью в том, что вместе с Моолкином они сумеют спасти свое племя.

Однако последнее время Шривер стало казаться, будто двое предводителей стали слишком уж доверяться серебряному кораблю по имени Молния. Что до самой Шривер, она этой Молнии не верила ни на йоту. Пусть даже от нее и пахло в точности как от Той, Кто Помнит, — все равно она выглядела слишком уж странно, да и повадки у нее были совсем не змеиные. Приказы, которые она отдавала Клубку, казались бессмысленными, а все обещания препроводить змей к безопасным полям закукливания подозрительно неизменно начинались со слова «скоро». Все эти «скоро» и «завтра» были понятиями, которых змеи нынче не могли себе позволить. По зимнему времени воды становились все холодней, а проходящие косяки рыбы — все реже. Змеи уже начинала опасно тощать. Если в самом скором времени коконы не будут построены, у многих не хватит тела даже на то, чтобы пережить зиму. Не говоря уже о долгом и трудном преображении.

Но Та, Кто Помнит, сочла возможным довериться Молнии. А ей самой вверил свою судьбу Моолкин. И Шривер следовала за ними — как и Сессурия, и прочие из Клубка. Хоть этот последний приказ серебряного корабля был совсем уже странным. Молния приказала уничтожить другой серебристый корабль, такой же как она сама. Шривер не отказалась бы узнать, чего ради? Этот другой им никоим образом не угрожал. И пахло от него, как от змеи. Ну не совсем, а скорее так, как от самой Молнии. Дразняще похоже, но не совсем. Так с какой стати его убивать? И в особенности — убивать, чтобы после не полакомиться его остовом? Почему не утащить его под воду и не разделить его плоть? Тем более что, судя по запаху, воспоминания у него были ого-го какие — сущее лакомство. И потом, тот другой серебристый, с которым они разделались прежде, сам с охотой предложил им пожрать свое тело и вобрать воспоминания. Ну и чем, спрашивается, отличался от него сегодняшний корабль?

Тем не менее Молния даже указала им, как именно следовало с ним поступить. Они должны были густо обрызгать его ядом, чтобы он ослабел. Потом самцы из числа самых крупных начнут бросаться и толкать его, пока он не завалится набок. Как только его крылья окажутся в воде, к делу приступят меньшие змеи и общими усилиями потопят его. Далее им следует растерзать его на ошметки, и пусть эти ошметки потонут. Пожирать разрешалось только двуногих. В общем, глупейшая трата времени и сил, какую только можно придумать. Да ко всему прочему еще и разбазаривание еды. Неужели корабль содержал в себе что-то такое, чего Молния имела основания опасаться? Неужели он таил какие-то воспоминания, от которых она пыталась их оградить?

А когда они уже готовы были напасть, серебряный заговорил с ними. Его голос был низким и исполненным мощи, он гулко разносился в воде. Он прошел по чувствительным чешуям Шривер, неся в себе непреложный приказ, и она прекратила свой бег, а ее грива обмякла от изумления.

— Почему вы нападаете на меня? — вопрошал этот голос. И сурово добавил: — Это он приказал вам так со мной поступить? Значит, он боится встретиться со мной лицом к лицу и посылает других сделать то, что должен был бы совершить сам! Помнится, раньше он не был предателем. А я думал, что знаю вас! Я-то собирался назвать вас наследниками Повелителей Трех Стихий! Но то был народ, никогда не унижавшийся до службы другим. Они не мчались сломя голову исполнять приказы двуногих.

И столько презрения прозвучало в его голосе, что даже яда не требовалось. Это смутило стаю, змеи бестолково засуетились, не понимая, что же им делать. Они вовсе не ждали, чтобы их жертва к ним обратилась. И уж подавно — окатила их подобным негодованием. Та, Кто Помнит, высказалась за всех, спросив его:

— Кто ты? Что ты такое?

— Кто я и что я? Да у этих вопросов столько ответов, что бессмысленно даже задавать их. И с какой бы стати мне тебе отвечать, когда ты сама первая мне не ответила, почему вы на меня нападаете. Вы что, служите Кенниту?

Ему и теперь никто не ответил. Но и не поспешил нападать. Шривер бросила мимолетный взгляд на молчаливых двуногих, что стояли — как бы это выразиться? — на боках корабля, держась за кончики его крыльев. Они даже не двигались, безмолвно наблюдая за происходившим. Они хорошо знали, что их мнение никакого значения не имело: все равно все будут решать Повелители Трех Стихий. Но что могли означать обвинения корабля? В сознании Шривер зародились смутные подозрения. Кто в самом деле отдал приказ убить серебристый корабль? Молния? Или… Что за мысль! — все-таки люди у нее на борту?.. Шривер жадно поглядывала то на Моолкина, то на зелено-золотую.

И видела, что вожаки тоже ждали ответа.

Но первым заговорил белый змей, тот, что велел называть себя Падаль. Он так и оставался посторонним в Клубке, вечно держался в сторонке, слушал чужие разговоры и нахально насмешничал.

— Они тебя убьют, — заявил Падаль. — Нет, не то чтобы по команде человека, просто тот другой корабль пообещал за это отвести их домой. Ну и как полагается благородным и высоконравственным существам, они мигом согласились на убийство, посчитав его невеликой ценой за спасение собственных шкурок. Подумаешь, прикончить сородича! — да им это тьфу.

Тогда создание, составлявшее часть корабля, широко распахнуло свои то ли лапы, то ли руки.

— Сородича? Так вы признаете меня за своего? Очень странно. Хоть я и узнал вас с первого же прикосновения, я до сих пор не ведаю себя самого. Я, если можно так выразиться, сам себя за своего не считаю. А вам-то это как удается?

— Спятил, похоже, — пробормотал ярко-красный, покрытый шрамами змей. — Давайте, что ли, сделаем, как собирались. Убьем его, и дело с концом. Тогда она отведет нас на север. И без того сколько уже дожидаемся!

— Верно, верно! — захлебнулся восторгом белый Падаль. — Убить, убить его поскорее. Пока он не начал спрашивать, а кто такая, собственно, Молния! И почему мы предались ей до кончика последней чешуйки! — Он крутился и извивался, сплетаясь самыми что ни есть оскорбительными узлами, ни дать ни взять совращая собственный хвост. — Наверное, — продолжал он, — этому она научилась с тех пор, как в ней завелись люди. Мы все помним, что эти существа часто убивают друг дружку, причем с удовольствием. И мы поучаствовали в этом их взаимном убийстве, потому что Молния нас попросила. Так ведь? Если, конечно, считать, что это сама Молния нам приказала. А может, она у людей кое-чего набраться успела? Так покажем ей, на что способны прилежные ученики! Прикончим его!

— Никакого убийства не будет, — медленно проговорила Та, Кто Помнит. — Так не должно быть, и все мы это понимаем. Убить это существо — причем не ради пищи для поддержания наших тел, а просто потому, что нам так приказали, — деяние недостойное. Мы же в самом деле наследники Повелителей Трех Стихий. Когда мы отнимаем жизнь, мы делаем это ради своего блага. Совсем не так, как сегодня!

Шривер при этих словах испытала величайшее облегчение. Но потом вдруг заговорил Теллар, стройный зеленый певец. Он спросил:

— А как же наш договор с Молнией? За нынешнее деяние она вправду собиралась отвести нас домой. Неужели мы, как прежде, останемся без водительства?

— Лучше жить так, как до встречи с ней, чем превратиться в то, чем она едва нас не сделала, — хмуро ответил Моолкин.

— Я не знаю, что за родственные узы связывают нас с этим кораблем, — снова заговорила Та, Кто Помнит. — Если принять во внимание все, о чем мы наслышаны… Получается, что, разговаривая с этими существами, мы общаемся с мертвыми. Но когда-то они в самом деле принадлежали к нашему роду и уже поэтому заслуживают некоторого уважения. И я говорю вам: этого мы не убьем. Сейчас я вернусь к Молнии и послушаю, что она скажет. Если приказ действительно исходит от людей у нее на борту… Тогда пускай сами разбираются в своих мелких сварах. Мы им не прислужники. Если она откажется вести нас домой — я покину ее. И пусть за мной следуют те, кто пожелает, а кто не пожелает, могут остаться. Быть может, моих воспоминаний хватит на то, чтобы избрать верный путь. Быть может, и нет. Но в любом случае мы пребудем достойными наследниками Повелителей Трех Стихий. Сегодня мы начнем наше последнее путешествие. Оно приведет нас либо к возрождению, либо к смерти. Всяко лучше, чем уподобиться людям, готовым глотку друг другу перегрызть, чтобы только самому выжить.

— Легко говорить! — сердито протрубила какая-то желто-рыжая змея. — Жить гораздо трудней! Уже зима, слышишь, пророчица? Может, последняя зима, которую нам суждено встретить! Ты не можешь вести нас, потому что мир слишком сильно переменился. Но без надежного провожатого мы отправимся на север только затем, чтобы там умереть. И в любом случае выбор у нас небогатый — разве что отправиться в теплые воды, изобильные пищей. Но многие ли из нас вернутся сюда в следующий раз? И что мы будем помнить тогда? — Рыжая покачивала головой туда и сюда, холодно разглядывая корабль. — Давайте убьем его. Невелика, в сущности, плата за наше спасение.

— Верно сказано, — согласился с рыжей длинный алый змей. — Корабль, который не желает нам отвечать и даже имени своего не называет, — вот она, жертва во имя спасения нашего рода. Та, Кто Помнит, сама примерно так выразилась! Она сказала: когда мы убиваем, мы делаем это по своему выбору. Ради себя самих. Вот мы и сделаем то ради себя. Ради всех нас. Чтобы выжить.

— Значит, мы выкупим у людей свои жизни, расплатившись кровью подобного себе? — У пестро-желтого змея, произнесшего эти слова, грива воинственно стояла торчком. — Как бы не так! А дальше что, спрашивается? Может, люди скоро велят нам биться друг против друга?

И, выражая высшую степень презрения, пестро-желтый обдал алого облаком ядов, предназначенных для глушения рыбы.

Тот немедля ответил, распушив гриву и без особого разбора опрыскав ядом соседей. В следующий миг желтый и алый вцепились один в другого и переплелись, источая отраву. Остальные бросились то ли разнимать их, то ли поучаствовать в драке. Мимолетными токами ядов задело одного из синих гигантов, и тот непроизвольно опорожнил железы, ошпарив зеленого, так что тот, рассвирепев от неожиданной боли, сгреб нечаянного обидчика. Вода кругом них превратилась в белую пену, меньших змей, оказавшихся по соседству, отбросило в стороны, они наталкивались на других, и те в ответ огрызались либо выбрасывали яд. Беспорядок быстро распространялся.

— Остановитесь! — прорезал хаос голос серебряного корабля. — Так вы друг дружку перекалечите! Лучше уж разделайтесь со мной, если это вам хоть чем-то поможет, а своих без толку не троньте!

И не случилось ли так, что кто-то из змей решил поймать его на слове? Случаен ли был заряд ядов, заставивший его хрипло завопить от боли? Бесполезно гадать. Серебряный корабль выражал свою муку очень по-человечески, пытаясь отмахиваться от жгучего облака. Его голосу вторил целый хор людей. Они верещали так тонко, так жалобно. Потом с палубы корабля прилетела стрела и, прожужжав над головой Шривер, отскочила от чешуи Моолкина. Несостоявшееся нападение на вожака привело в ярость и без того возбужденный Клубок. Добрая дюжина змей устремилась к несчастному кораблю. Один темно-синий исполин с разбегу протаранил его, словно тот был косаткой, а остальные, меньшие по размеру, ударили ядом. Впрочем, они привыкли биться с врагами в Доброловище, а не в Пустоплесе, где властвовали совсем другие законы. Дуновение ветров верхнего мира отнесло большую часть яда в глаза им самим. Что, впрочем, только обозлило их еще больше.

— Остановитесь! — во всю мощь голоса ревел Моолкин.

— Прекратите это безумие! — вторила ему Та, Кто Помнит. — Мы бьемся между собой! До чего мы дошли!

Но громче всех звучали крики Падали.

— Если Молния так хочет смерти этого корабля, пусть сама и убивает его! Пусть докажет, что достойна вести нас! Скажите ей, пусть сама с ним сражается!

И кажется, именно эти слова, а не призывы вожаков, наконец-то утихомирили разошедшихся змеев. Шривер видела, как Сессурия ухватил сразу двоих и потащил их куда-то вниз, подальше от корабля. Она последовала примеру собрата, хватая и оттаскивая слишком воинственных. Пусть отдохнут в прохладной глубине — глядишь, успокоятся.

Атака прекратилась так же внезапно, как и началась.

— Ничего не понимаю… — Брэшен, пошатываясь, подобрался к фальшборту и, не вполне веря собственным глазам, посмотрел на змей, отхлынувших от корабля. — Что все это значит?

Клеф глядел на него снизу вверх. Лицо у парнишки было белое, но на нем читалось явственное облегчение. Он держался за обожженное предплечье, однако все-таки улыбался.

— Это значит, что помирать нам пока не время, да?

От носа до кормы люди стонали, ругались, пытались подняться на ноги. Заряд яда напрямую угодил лишь в двоих стрелков, но и брызги, отнесенные ветром, многих поранили. Те, кому досталось хуже других, корчились на палубе, пытаясь соскрести с себя едкую слизь.

— Не трите раны! — заорал Брэшен. — Только хуже будет! Надо смывать! Смывать забортной водой! Ну-ка живо к палубным помпам! Остальные — за ведра! Ополосните носовую фигуру, друг друга и палубу! Эту штуку только водой можно смыть! Живо, живо!

А сам окинул быстрым взглядом воду между двумя кораблями, надеясь разглядеть лодочку Альтии. Он ведь успел увидеть еще до нападения змей, что она оценила положение дел и, когда морские чудовища окружили Совершенного, повернула шлюпку к Проказнице. Но где же она? Блики на волнах слепили ему глаза, там и сям всплывали и погружались сверкающие, многоцветные змеиные спины. Где Альтия? Сумела ли укрыться на борту Проказницы? Брэшену потребовалось страшное усилие, чтобы все-таки повернуться к морю спиной. Тем не менее он знал, что все равно ничем не способен сейчас помочь ей. Все его внимание требовалось людям и кораблю.

Палуба и фальшборт кое-где дымились, обожженные холодным огнем змеиного яда. Брэшен схватил ведерко с водой из рук у какого-то матроса и помчался с ним к носовому изваянию. Янтарь, оказавшаяся там прежде него, уже поливала шипящее от яда плечо Совершенного. Морская вода живо смыла и унесла липкую отраву, и корабль содрогнулся до кончиков мачт, — облегчение наконец-то пришло. Болезненные крики Совершенного сменились сиплыми стонами. Янтарь повернулась к Брэшену и хотела забрать у него ведро, но ему хватило одного взгляда на нее, чтобы сердце стукнуло невпопад.

— Стой смирно! — приказал он. И окатил ее с головы до ног.

Вместе с потоком воды у нее с головы свалилась чуть не половина волос. По всей левой стороне тела одежда свисала дымящимися клочьями. Левую часть лба и щеку сплошь покрывали волдыри.

— Снимай-ка лохмотья да вымойся как следует! — посоветовал, а вернее велел Брэшен.

Ее качало, но она не двигалась с места.

— Я… нужна… Совершенному… — произнесла она чуть слышно. — Все прочие от него отвернулись. Его семья… его родня, его кровь… все, кого он когда-либо считал за своих… У него остались только мы, Брэшен. Только мы…

Совершенный вдруг повернулся и обратил к ним вконец обезображенное ядом лицо.

— Ты мне в самом деле нужна, — заявил он хрипло. — Правда! А потому ступай скорей вниз да разденься, пока отрава насквозь тебя не проела!

И вот тут раздался полный ужаса вопль Клефа. Он указывал вдаль, и его рука зримо дрожала.

— Шлюпка, кэп, наша шлюпка! Ее змея хвостом ударила, и все полетели, как куклы! И прямо в змеиную гущу! Ох, кэп, их никого больше не видно.

Брэшен вмиг очутился подле него.

— Где? — спросил он, тряся юнгу за плечо, но Клеф только и мог, что указывать в никуда. Там, где совсем недавно виднелась маленькая шлюпка, теперь только блики играли на волнах да переливались спины страшилищ. Брэшен даже не знал, умела ли Альтия плавать. Не многие моряки умели держаться на воде, бытовало даже мнение — если, мол, угодишь за борт, то что толку зря растягивать мучения. Брэшен подумал о толстых юбках, которые наверняка сразу утянули ее под воду, и застонал вслух. Дать ей вот так погибнуть было превыше его сил. Но отправить вторую шлюпку на поиски — в море, буквально кишащее раздраженными змеями, — значило бы послать спасательную команду на верную смерть.

Брэшен застонал вслух. Потом заорал:

— Поднять якорь!

Он хотел подвести Совершенного поближе к Проказнице, чтобы осмотреть то место, где Клеф в последний раз видел шлюпку. Все же оставался пусть небольшой, но все-таки шанс, что они были еще живы, что они, может быть, цеплялись за опрокинутую шлюпку и ожидали спасения. Пираты не пираты, змеи не змеи — он ее найдет.

А иначе и жить незачем.

Кеннит следил за приближающейся лавиной голов и разинутых пастей и прилагал все усилия, чтобы сохранить самоуверенный вид. Отдаленные крики корабля — его корабля — болезненным узлом скручивали его душу, пробуждая воспоминания о темной и дымной ночи много лет назад. Кеннит загнал некстати явившиеся мысли обратно туда, откуда они выползли, и осведомился:

— Почему они возвращаются? Они его еще не прикончили! — И тяжело перевел дух: — Я думал, они быстро управятся. Я хотел бы дать ему скорый конец.

— Не знаю, что там произошло, — сердито ответила Молния. Откинула голову и протрубила, обращаясь к подплывающим змеям. Ей ответило сразу несколько, голоса слились в невнятный хор.

— Думаю, придется тебе разделываться со своими кошмарами самолично, — негромко подал голос талисман. — Смотри! За тобой идет Совершенный.

И Кеннит с невероятной ясностью увидел, как его корабль тяжеловесно разворачивается по ветру — и в самом деле устремляется к нему. Вот как, значит. Все-таки битвы не миновать. Что ж, может, оно и к лучшему. Когда резня завершится, он еще раз пройдется палубами Совершенного. В некотором роде скажет ему последнее «прости».

— Йола! — окликнул он и с удовлетворением услышал собственный голос, звучавший сильно и четко: и не догадаешься о сердечном трепете, который он на самом деле испытывал. — Змеи исполнили порученное, — продолжал он. — Они ослабили и перепугали наших врагов. Готовь парней к битве! Я сам поведу команду на абордаж!

А следовало бы Брэшену заметить, что змеи только ревели и колотили хвостами, а нападать на Проказницу не нападали. Надо было бы ему сообразить, что по мере приближения Совершенного пираты все гуще скапливались у фальшборта. Должен бы он был следить за кораблем Кеннита, а не воду глазами обшаривать, выискивая Альтию. Мог бы и додуматься, что в глазах пиратского короля мирный флаг был простой белой тряпкой — не более.

Первые абордажные крючья вцепились в палубу, когда он, дурак, полагал, что расстояние еще велико и они до них не достанут. И как раз когда он рассерженно приказывал сбросить их в воду, у Кеннита из-за фальшборта вырос целый ряд стрелков. Брэшен крикнул, что они просто ищут своих людей, бывших на шлюпке. И тут полетели стрелы. Его матросы начали падать. Люди, пережившие нападение змей, гибли, не успев понять, что произошло, а Брэшен с ужасом понял, что оказался-таки очень плохим капитаном. Абордажные крючья впивались в палубу один за другим, корабли стягивались борт к борту, и вот уже с одних снастей на другие начала перепрыгивать абордажная команда. Пиратам, казалось, числа не было. Защитников Совершенного почти сразу отбросили, их строй очень быстро распался. Теперь это были просто кучки людей, отчаянно пытавшихся выжить.

Совершенный запоздало взревел и принялся размахивать шестом, но тот лишь впустую рассекал воздух. С самого первого мгновения было ясно, что бой проигран, что о победе нечего и мечтать. Кровь павших впитывалась в диводрево, корабль ревел, испытывая одно потрясение за другим. Но куда хуже был другой звук, поначалу показавшийся Брэшену свистом и завыванием ветра в снастях. Это кричала Проказница. Она подзадоривала пиратов, выкрикивая какие-то слова, вроде бы и человеческие, но не вполне. И Брэшен почти порадовался тому, что Альтия умерла, не успев увидеть, как на них нападает ее любимый корабль.

Его команда сражалась доблестно, но от этой стойкости толку не было никакого. Они были неопытны, их давили числом, да к тому же многие были покалечены ядом. Юнга Клеф от начала и до конца оставался подле него, не выпуская короткого клинка из здоровой руки. Брэшен расправился с налетевшим пиратом, потом еще с одним, Клеф свалил третьего, располосовав ему под коленом поджилки. За храбрость юнге достался весьма нехороший удар вскользь по ребрам, а через тела павших перешагивали все новые пираты, и в руках у них блестели бесчисленные абордажные сабли. Брэшен схватил юнгу за шиворот и отбросил его себе за спину. Вместе они начали отступать, отбиваясь лишь затем, чтобы остаться в живых, и так в конце концов оказались на баке. Брэшен увидел перед собой палубу, заваленную ранеными и погибшими. Пираты прочно одерживали верх; матросов Брэшена с хохотом гоняли, как крыс, по снастям и убивали одного за другим. Брэшен хотел было крикнуть уцелевшим, чтобы перестроились, собрались вместе. Но тотчас понял, что никакое, даже очень изощренное искусство ведения боя их уже не спасет. На палубе происходила не битва, а форменная резня.