ГЛАВА 11

«ПОСВЯЩЕНИЕ»

Сменявшие друг друга дни нашей жизни в Академии мало чем отличались от самого первого из них. Пять дней все кадеты ходили на уроки и плац. В шестой посещали часовню, изучали религиозные науки, а вечер был посвящен полезному отдыху – мы занимались музыкой, спортом, живописью или поэзией. Седьмой день воспитанники имели право проводить так, как пожелают. На самом деле мы готовили уроки, стирали, приводили в порядок прически – в общем, делали то, на что у нас не оставалось времени в жестком расписании рабочей недели. В этот же день мы получали почту, а также нас могли навестить друзья или родственники. Первокурсникам разрешалось выходить в город только по праздникам, исключения составляли визиты в прачечную, к портному и тому подобное. Но мы постепенно познакомились с некоторыми второкурсниками, и они за небольшое вознаграждение приносили нам табак, конфеты, копченую колбасу, газеты и прочие нужные вещи.

Из моих слов может сложиться впечатление, что жизнь у нас была суровой и безрадостной, но, как и предсказал отец, у меня появились друзья, и я с радостью погружался в новую жизнь. Нейтред, Корт, Спинк и я прекрасно ладили друг с другом, и, отличные отношения делали нашу спальню приятным и уютным местом. Мы по очереди выполняли всю работу, но это вовсе не значит, что проверки проходили без сучка без задоринки. Просто те, кто их проводил, испытывали истинное наслаждение, если им удавалось заметить какое-нибудь упущение с нашей стороны: мы забыли вытереть пыль с самого верха двери, или, например, на раковине осталось несколько капель воды. Не получить ни одного замечания было из области практически несбыточных мечтаний, но мы все равно старались изо всех сил.

Взыскания во время занятий строевой подготовкой стали делом привычным, никто их не стыдился, они лишь вызывали раздражение. Трудности, которые мы переносили все вместе, объединили нас. Нам не нравилась еда и ранние побудки, бессмысленные инспекции спален и пустая трата времени на плацу. Как старый ботинок отвлекает резвых щенят от ссор друг с другом, так и трудности жизни в Академии не давали разгораться глупым склокам, и в конце концов мы начали становиться настоящим дозором.

Впрочем, внутри нашего маленького отряда сформировались свои отношения: более тесная дружба или, наоборот, соперничество. Наверное, я ближе всего сошелся со Спинком, а через него с Гордом. Жизнь в Академии не стала для нашего толстого друга легче – несмотря на бесконечные взыскания и часы, проведенные на плацу, он не похудел, зато благодаря физическим упражнениям и постоянным издевкам заметно возмужал и приобрел выносливость. Горд сделался своего рода изгоем, и его не слишком принимали даже в собственной спальне. Поэтому он иногда заглядывал к нам, чтобы поболтать и развеяться, но чаще сидел один в углу комнаты для занятий и читал письма из дома или отвечал на них.

Трист презирал его, и Калеб, когда золотоволосый франт был рядом, ему подпевал. Рори держался дружелюбно со всеми и часто вместе с нами делал уроки или заходил после обеда посидеть в нашей компании. Иногда за ним увязывался Калеб. Они ужасно напоминали мне пару флюгеров: в отсутствие Триста держались с Гордом вежливо и доброжелательно, но стоило красавчику показаться на горизонте, принимались потешаться над толстяком, совершенно равнодушные к тому, что объект их насмешек может страдать или обижаться.

Сам Трист сторонился меня и моих товарищей по спальне. Судя по всему, он считал нас ниже себя. Орон, словно дрессированная собачонка, повсюду следовал за ним, и Рори за глаза называл его рыжим адъютантом Триста.

Трист продолжал нарушать правила и получал удовольствие не только от собственной смелости, но и от того, что своим поведением бросал вызов суровому кодексу чести Спинка. К тому же он был более опытным и искушенным, чем все мы, и часто пользовался этим. В самом начале учебного года он предложил нанять прачку, которой мы будем отдавать все наше белье. Собрав деньги, Трист вызвался отнести грязные рубашки в стирку, а потом забрать их. Очень нехарактерное для него поведение.

В первую неделю, когда я развернул аккуратно сложенную рубашку, я с удивлением обнаружил, что она не стала чище, чем была. Во вторую – пятно на манжете заставило меня усомниться в том, что ее вообще стирали. Но первым высказал сомнения в добросовестности прачки Триста Трент, наш первый денди. Трист громко рассмеялся и спросил, неужели мы настолько глупы, что думаем, будто он станет каждую неделю ходить в город к прачке. Оказалось, нашими деньгами он расплачивался со своей шлюхой. Реакция на его слова была самой разной – Спинк яростно возмущался, а Калеб страшно заинтересовался и засыпал Триста вопросами, на которые тот отвечал так остроумно, что вскоре мы все покатывались со смеха. Мы простили ему обман, Спинк выяснил у сержанта Рафета имя надежной прачки и взял на себя заботу о наших рубашках. А значительно позже я узнал, что Рори, Трист, Трент и Калеб продолжали по очереди «носить белье» той шлюхе.

Трист обладал таким веселым и располагающим нравом, что мы сочли его наглую выходку забавной шуткой, и я знал: при других обстоятельствах с удовольствием бы присоединился к его компании и со всей преданностью последовал бы за ним. Но я понимал, что это было бы предательством по отношению к Спинку, с которым мы успели познакомиться и подружиться раньше, пусть всего на несколько часов, а потому я даже не предпринимал попыток сблизиться с нашим золотым мальчиком.

Мне было странно наблюдать, как создавались наши союзы и возникало соперничество, и я не раз с благодарностью вспоминал советы отца и сержанта Дюрила, поскольку благодаря их предупреждениям и советам взирал на происходящее словно со стороны. Я знал, что причиной антагонизма Триста и Спинка стало врожденное стремление быть лидером, заложенное и в том и в другом юноше, а вовсе не их личные недостатки. Более того, я понимал: как будущий командир Спинк будет вынужден научиться находить компромисс между своими принципами и реальными жизненными обстоятельствами, а Тристу придется обуздать склонность к самолюбованию, чтобы не идти на ненужный риск и не подвергать опасности людей. Время от времени я спрашивал себя, а есть ли у меня качества, необходимые настоящему командиру, поскольку мне совсем не хотелось вступать в конфронтацию ни с Тристом, ни со Спинком.

Я часто думал над этими вопросами, лежа по ночам без сна. Отец любил повторять, что способность офицера повести людей за собой основывается не столько на банальном стремлении командовать, сколько на его умении заставить других выполнять приказы. Я мечтал о каком-нибудь знаке, указавшем бы на то, что я смогу стать хорошим офицером, но в глубине души знал: парни вроде Триста не ждут и не ищут шанса проявить свои лидерские качества. Они просто являются вожаками.

И словно трудностей новой жизни с ее режимом и невозможностью побыть одному, тяжелых занятий и бесконечных домашних заданий было недостаточно, нам еще предстояло вытерпеть шесть недель «посвящения». В течение этого времени мы должны были без возражений выполнять любую, самую неприятную работу, которую взваливали на нас старшие кадеты. Некоторые из них просто подшучивали над нами, хоть и весьма изобретательно. Но чаще нас оскорбляли и притесняли без всякой на то причины, отдавая дурацкие приказы и выдвигая невероятные требования. Чаще всего подобные издевательства придумывали старшие кадеты из других казарм, но второкурсники и третьекурсники Карнестон-Хауса не делали ничего, чтобы нас защитить.

Иногда шутки были безобидными и даже забавными, особенно когда касались кого-то другого, а порой – злобными и безжалостными. Кусок мыла, перед завтраком кем-то заботливо опущенный в наш кофейник, стал причиной плохого самочувствия только двух кадетов, остальные же, попробовав напиток, сразу поняли, что с ним не все в порядке, и отставили кружки. Не знаю, чья досада оказалась сильнее – тех, кому пришлось пропустить занятия, или тех, кто остался без кофе. Однажды какой-то шутник установил над дверью в нашу учебную комнату ведро с грязной водой, которое опрокинулось на головы Рори и Нейта. В другой раз, едва приступив к домашним заданиям, мы вынуждены были разбежаться по своим спальням из-за жуткой вони, заполнившей помещение, как только зажгли камин. Оказалось, среди поленьев в огромных количествах напиханы тонкие веточки ужасно вонючего дерева. А еще раз кто-то натянул проволоку на лестнице и погасил все лампы – в результате Рори, Лоферт и Калеб получили кучу синяков. Три дня подряд «доброжелатели» устраивали в наших спальнях дикий беспорядок прямо перед самой проверкой – одежда выброшена из шкафов на пол, постели перевернуты. Потом наши простыни облили дешевыми и очень стойкими духами. «Бордель весной» так назвал их Рори, и нам пришлось целую неделю терпеть мерзкий запах.

Старшие кадеты, жившие на нижних этажах Карнестон-Хауса, похоже, сочли на время «посвящения» нас своей собственностью и с удовольствием превратили в слуг. Наш дозор чистил сапоги, носил дрова и без конца драил деревянные или медные поверхности, на которые указывали старшие кадеты. Они умело находили самые разные способы лишить нас тех крох свободного времени, что у нас были. Кадет-командиры третьего года обучения имели право назначать наказания и пользовались им без ограничений.

Бесконечные взыскания в процессе строевой подготовки отнимали время от занятий и сна. Через несколько дней меня уже не покидало ощущение, что мне никогда не удастся расслабиться, и я нередко просыпался по утрам с таким чувством, будто и не спал вовсе. Однажды утром, обнаружив в своей постели грязные листья и камень, я очень удивился, приняв все это за очередную шутку, тому, что в кои-то веки выбрали именно меня. Несколько ночей спустя сия загадка разрешилась, причем самым неожиданным для меня образом. Я резко проснулся и обнаружил возле себя сержанта Рафета, который держал меня за руку и что-то говорил на удивление тихим, ласковым голосом:

– Успокойся. Тише. Все хорошо. Ты разгуливаешь во сне, кадет, а мы не можем этого допустить.

Я глубоко вздохнул и огляделся по сторонам. Оказалось, что я в ночной рубашке стою на краю маленькой рощицы, начинавшейся почти сразу за противоположным от нашей казармы краем плаца. Я взглянул на сержанта и в тусклом свете фонаря увидел, что он улыбается.

– Проснулся? Хорошо. Знаешь, ты выходишь побродить после отбоя уже в третий раз. В первый раз я подумал, что какой-то придурок дал тебе такой приказ, и не стал вмешиваться. Во второй – решил положить конец безобразиям, но ты повернулся и, так и не проснувшись, отправился назад в постель. Я бы и сейчас тебя не трогал, но ты шел к берегу реки. Она за этими деревьями. Нам не нужны утонувшие кадеты.

– Спасибо, сержант, – смущенно пробормотал я.

Мне было не по себе от его ворчливой доброты и от того, что я проснулся так далеко от своей постели.

– Да ладно, приятель. Я множество раз такое видел, особенно в первые месяцы в школе. А дома с тобой что-нибудь подобное случалось?

Я тупо покачал головой, но тут вспомнил о правилах поведения.

– Нет, сэр. Насколько мне известно. Сержант почесал в затылке.

– Думаю, скоро все пройдет. Если будешь очень уставать, привязывай перед сном себя за руку к кровати. На моей памяти только одному кадету пришлось это проделывать, но зато помогло – он просыпался, когда начинал тащить за собой кровать.

– Слушаюсь, сэр. Спасибо вам, сэр.

Сон, который заставил меня выйти наружу, казалось, парил на границе моего сознания, словно туман, готовый окутать снова, если представится возможность. Он меня манил, но мне было крайне неловко, что я разгуливал по территории Академии в одной ночной рубашке и сержанту пришлось прийти мне на выручку.

– Не волнуйся, кадет, – качнул он головой, словно прочитал мои мысли. – Тебя никто не станет наказывать. Все останется между нами. Кроме того, я сомневаюсь, что ты и дальше будешь разгуливать по ночам. Просто первые месяцы в Академии всем воспитанникам даются очень нелегко, и некоторые начинают реагировать на нагрузки самым странным образом. Скорее всего, после «посвящения» ты снова будешь нормально спать в своей постели всю ночь напролет. Так что ничего страшного не произошло.

К этому времени мы уже поднимались по лестнице Карнестон-Хауса. Я поранил ноги о гравий и намочил ноги до колен в сырой траве. Поднявшись наверх, я быстро забрался в постель, радуясь теплу и одновременно сожалея, что мой сон прервался. Я ничего из него не помнил, но ощущение радости и чуда осталось.

Мы все знали, что «посвящение» «официально» заканчивается после первых шести недель и те, кому удастся «выжить», будут по-настоящему приняты в Академию. Я с нетерпением ждал момента, когда наша жизнь станет немного проще. Кое-кого из нас постоянные придирки и оскорбления повергали в глубокую депрессию и даже доводили до слез – например, так было с Ороном. Рори, Нейтред и Корт, похоже, воспринимали «посвящение» как вызов или проверку своей выносливости и потому делали вид, будто их это не трогает. Когда Рори приказали съесть шесть сваренных вкрутую яиц, он сжевал целый десяток. Меня возмущало, что дурацкие задания отнимают у меня время от занятий и сна. И тем не менее я старался относиться к выпавшим на нашу долю испытаниям как к игре, поскольку не хотел, чтобы меня считали размазней.

– Отличная форма, – заявил один из старших кадетов. – Ее сшили специально для тебя?

– Да, сэр, – мгновенно ответил я.

– И сапоги отличные, – заметил другой. – Повернись, кадет. Да, и сзади все выглядит как положено. В целом прекрасно экипированный кадет. Прими мои поздравления, кадет.

Тут снова заговорил первый, и я понял, что они проделывали подобное уже не раз:

– Однако мы не можем знать наверняка, что у него все в полном порядке. У книжки может быть прекрасная обложка, а внутри засаленные страницы. Кадет, а твое белье отвечает требованиям Академии?

– Я не понимаю, сэр.

Но, к сожалению, я все понял, и сердце у меня упало.

– Снимай куртку, штаны и сапоги, кадет. Мы не можем позволить, чтобы ты был не в форме, даже когда ты не в форме.

Мне пришлось повиноваться. Прямо на дорожке перед зданием Карнестон-Хауса я снял куртку, расшнуровал и стянул сапоги, поставил их рядом, а затем скинул брюки. Аккуратно сложил и встал по стойке «смирно».

– Да, и рубашку, кадет. Разве я не сказал про рубашку, Майлс?

– Уверен, что сказал. Ты получаешь взыскание, кадет, поскольку не выполнил приказ. Снимай рубашку, сэр.

Я надеялся, что появится какой-нибудь наставник и положит конец моим мучениям, но мне не повезло, и вскоре я остался в одном нижнем белье. Я стоял босиком на холодном гравии, пытаясь изобразить стойку «смирно» и дрожать не так явственно, а заодно благословлял судьбу за то, что белье у меня новое и без дыр. Вот Рори повезло бы меньше. Старшекурсники добавили еще три взыскания и приказали мне немедленно их отработать, громко распевая гимн Карнестон-Хауса. Внутри у меня все кипело, но, маршируя как последний придурок по плацу, внешне я сохранял полнейшее спокойствие. Острые камешки впивались в босые ступни, я весь покрылся гусиной кожей, и мне нужно было подготовиться к двум контрольным работам. А я, вместо того чтобы заниматься делом, отрабатывал элементы строевой подготовки с песней на устах, и все это под язвительные замечания своих мучителей. «Поднимай колени выше!», «Шагай быстрее» и «Пой громче, кадет. Ты что, стыдишься своей казармы, принадлежности к своему Дому?»

Они стояли в самом центре плаца, наслаждаясь моими мучениями и смущением. Я уже не чаял дождаться окончания этого омерзительного представления, где мне досталась главная роль, как вдруг заметил, что к нам быстро направляется еще один кадет. Судя по нашивкам на его рукаве, он учился на четвертом курсе, и я, сжав зубы, приготовился к новым издевательствам. Но когда он подошел поближе, я увидел, что лица кадетов потемнели от предчувствия беды. Я поспешно прекратил свой дурацкий марш и, встав по стойке «смирно», отдал честь старшему кадету. Но он на меня даже не смотрел, все его внимание было приковано к двум измывавшимся надо мной шутникам.