- Весьма подробные слухи,- усмехнулся Совершенный.
      - Я, знаешь ли, привыкла держать ухо востро. Любовь к слухам и сплетням мне не однажды жизнь спасала.
      Они опять надолго умолкли.
      - Вот бы знать, когда Альтия возвратится, - с тоскливой задумчивостью проговорила Янтарь. - Я попросила бы ее выступить на Совете...
      Совершенный между тем колебался, стоило ли называть имя Брэшена Трелла. Да, Брэшен был его другом. Брэшен с радостью вступился бы за него. Брэшен происходил из старинного торгового рода... Но, подумав об этом, Совершенный тотчас вспомнил: Брэшен был лишен наследства. Он был в семье Треллов такой же паршивой овцой, как и сам Совершенный - в семействе Ладлаков. Мало будет хорошего, если Брэшен возьмется защищать его на Совете... даже если предположить, что его станут там слушать. Два изгоя, поддерживающие друг дружку!..
      Он коснулся пальцами шрама на своей груди, ненадолго прикрыв ладонью грубо выжженное клеймо - звезду о семи лучах. Кончики пальцев задумчиво обежали ее контур... Совершенный вздохнул.
      - Мидии спеклись, - сказал он. - Я слышу запах.
      - Хочешь попробовать?
      Он ответил:
      - А почему бы и нет?!
      В самом деле - почему бы и не попробовать нечто новенькое, пока у него еще не отняли эту способность. Может быть и так, что времени на новые ощущения и впечатления у него осталось очень немного. А потом не будет уже ничего.
      ГЛАВА 2
      НОГА ПИРАТСКОГО КАПИТАНА
      - В монастыре у меня бы наставник, Бирандол. Так вот, он говорил, что лучший способ отбросить ненужные страхи и набраться решимости - это прикинуть, чем в наихудшем случае может кончиться затеянное дело. - Уинтроу немного помолчал и добавил: - Бирандол говорил, если подумать о самом худшем результате и всячески к нему приготовиться, это добавляет решительности, когда настает время действовать и уже некуда отступать...
      Проказница оглянулась на него через плечо. Большую часть утра мальчик простоял, облокотясь на фальшборт* [Фальшборт - пояс обшивки выше палубы судна, выполненный как продолжение борта. Служит ограждением палубы.] и разглядывая мелкую волну, гулявшую по проливу. Ветер развевал его черные волосы, вытеребив их из косички. Тряпки, в которые превратилось коричневое послушническое одеяние, казались не ризами священнослужителя, а лохмотьями нищего. Носовое изваяние вполне ощущало его душевный настрой, однако предпочитало разделить с ним его нынешнюю склонность к молчанию. Да и, правду сказать, очень мало между ними оставалось невысказанного, такого, чего они и так друг о друге не знали. Ведь даже теперь Уинтроу заговорил не для того, чтобы с нею поделиться или попросить совета, - скорее сам с собою, просто ради приведения в порядок собственных мыслей. Отлично это понимая, Проказница все же решила чуть-чуть подтолкнуть его:
      - А что сегодня для нас самое скверное?..
      Уинтроу тяжело вздохнул.
      - Пират страдает от лихорадки, которая то скручивает его, то отпускает. Причем борьба эта неравная: с каждым разом ему делается все хуже. Кеннит слабеет. Причина ясна: зараза, распространяющаяся из обрубка ноги. Любой укус животного опасен для человека, но морской змей обладает еще и ядом, причем яд этот - особого рода... Воспаленную часть ноги необходимо отрезать, и чем быстрее, тем лучше. Я нахожу, что он слишком слаб для такой операции, но беда в том, что сил ему уже не набраться. Поэтому мне следует действовать быстро. Я, впрочем, знаю: вероятность того, что он вообще перенесет ампутацию, очень невелика. А если он умрет, то вместе с ним погибнем и мы с моим отцом. Такую уж сделку я с ним заключил... - Он умолк ненадолго, потом продолжал: - На самом деле моя смерть - это не худшее. Самое скверное - это то, что ты останешься одна... Рабыня в руках у этих разбойников... - Уинтроу по-прежнему не смотрел на нее, его взгляд блуждал по неспокойным водам пролива. - Теперь ты понимаешь, зачем я к тебе пришел, - сказал он. - В данном случае у тебя больше прав высказывать свое мнение, чем у меня. Я, похоже, не обо всем как следует поразмыслил, когда договаривался с Кеннитом... Я поставил на кон собственную жизнь и жизнь отца. Между тем, поступив так, я, хотя и неумышленно, и твою судьбу сюда впутал. Я не имел права ею распоряжаться. Тем более что тебе, как я понимаю, в случае чего терять придется побольше, чем мне...
      Проказница рассеянно кивнула, но заговорила не в лад его мыслям:
      - Он совсем не такой, каким я себе представляла пирата... Я о капитане Кенните, - пояснила она. И добавила: - Вот ты говоришь, рабыня. Но он, по-моему, совсем не считает меня своей пленницей.
      - И я себе представлял пиратов совсем не такими, как Кеннит, отозвался Уинтроу. - Да, он обаятелен и умен... но при всем том он - пират. И нам с тобой следует помнить об этом. И к тому же совсем не он будет тобою командовать... если я потерплю неудачу. Потому что тогда он умрет, и о том, кому ты достанешься, остается только гадать. Возможно, это будет Соркор, его нынешний старпом. Или Этта, его женщина. Или Са'Адар попытается заполучить тебя для своих освобожденных рабов... - Уинтроу тряхнул головой. - Нет, - сказал он, - мне-то в любом случае в выигрыше не бывать. Если операция пройдет удачно, Кеннит заберет тебя у меня. Он и так уже делает все, чтобы обаять тебя своими речами и лестью, а его команда трудится на твоих палубах. В том, что касается тебя, моего мнения нынче спрашивают в последнюю очередь... Будет Кеннит жить или умрет - очень скоро я буду не властен тебя защитить...
      Проказница повела одним плечиком, изваянным из диводрева.
      - А то раньше ты защищал? - осведомилась она с некоторым холодком.
      - Боюсь, что нет, - покаянно ответил Уинтроу. - Но раньше я хоть знал, чего ждать. С нами обоими произошло слишком многое... и произошло очень быстро. Столько смертей... Такие внезапные перемены... Я не смог ни толком оплакать убитых, ни даже поразмышлять о происшедшем. Я о себе-то перестал как следует понимать, кто я такой...
      И оба вновь замолчали, думая каждый о своем.
      Уинтроу чувствовал себя странником, заблудившимся во времени. Его жизнь - его настоящая жизнь - осталась далеко-далеко, в мирном монастыре, что стоял в солнечной долине, среди полей и садов... Если бы возможно было ступить назад сквозь лежавшие меж ними дни, просто проснуться и открыть глаза на знакомой узенькой постели, в прохладной келье - Уинтроу был уверен: он зажил бы той прежней жизнью, словно ничего не произошло. "Я прежний. Я не изменился", - убеждал он себя. С некоторых пор у него недоставало пальца, так что ж с того? Он вполне привык обходиться оставшимися девятью. Что же до рабской татуировки у него на лице, так она и вовсе затронула всего лишь кожу. По сути он никогда не был невольником. Татуировка была жестокой местью отца за попытку сбежать. А под этими внешними переменами он оставался все тем же Уинтроу. Оставьте его в покое хотя бы на несколько дней - и он снова обретет внутренний мир, подобающий священнослужителю...
      Увы, пока ему о покое оставалось только мечтать... За последнее время все в его жизни встало с ног на голову, ему довелось испытать чувства столь сильные, что они даже несколько притупили его восприятие. И Проказница переживала очень сходный внутренний хаос, ведь она ощущала и видела все те же ужасы и жестокости, что и он. Кайл Хэвен принудил юный, только что пробудившийся живой корабль служить для перевозки рабов - и несчастное судно погрузилось в пучину страданий своего несчастного груза. И даже Уинтроу - плоть от плоти и кровь от крови ее семьи - оказался не способен утешить ее. Его служба на фамильном корабле была подневольной, и это отравило их связь, возникшую по праву родства. В какой-то момент они превратились чуть ли не во врагов - что, конечно, только усугубляло горестные переживания Проказницы. И тем не менее они с Уинтроу продолжали держаться вместе. Как два раба, прикованные друг к дружке...
      А потом разразилась страшная штормовая ночь, когда кровавый бунт, поднятый рабами, разом освободил ее и от доли невольничьего судна, и от немилого капитанства Кайла Хэвена. Вся ее прежняя команда погибла - вся, кроме Уинтроу и его отца-капитана. А едва рассвело, неуправляемый корабль захватили пираты. Капитан Кеннит и его люди пленили Проказницу, даже не обнажая оружия. Вот тогда-то Уинтроу и заключил с Кеннитом сделку, о которой только что говорил кораблю. Он посулился спасти жизнь капитану пиратов, взамен же вытребовал жизнь отца и свою собственную. Са'Адар жрец, угодивший в неволю и ставший предводителем бунта рабов, - возымел по этому поводу свое мнение. Он желал не только самолично вынести приговор отцу Уинтроу, капитану Хэвену, но и стал добиваться, чтобы Кеннит передал корабль ему и другим бывшим рабам, - он полагал, что Проказница по праву принадлежала именно им...
      Кто бы из них в итоге ни одержал верх - в любом случае будущее и для Уинтроу, и для Проказницы оставалось туманно. Симпатии корабля, правда, были на стороне пирата...
      Впереди них по увенчанным кружевными барашками волнам резво бежала "Мариетта". Проказница охотно и радостно следовала в кильватере*. [Кильватер - след на воде после прохождения судна. Следовать в кильватере, в кильватерном строю - имеется в виду расположение движущихся кораблей таким образом, что линия строя совпадает с линией курса.] Шли они в какую-то пиратскую крепость; никаких подробностей Уинтроу известно не было. На западе не удавалось различить линию горизонта: там лежали окутанные туманом Проклятые Берега. Бурные, горячие реки, которыми изобиловали эти места, изливали в пролив свои мутные и дымные воды. Вот почему здесь почти все время клубился густой туман, а береговая линия постоянно менялась. В зимние месяцы здесь можно было дождаться внезапного и свирепого шторма - да и летом, когда погоды стояли гораздо более милосердные, время от времени приключались сокрушительные ненастья... Пиратские же острова так и не были толком нанесены ни на одну карту. Не было особого смысла зарисовывать берега, которые едва ли не назавтра могут изменить свои очертания. Попав сюда, благоразумные мореходы старались держаться мористее* [Мористее дальше от берегов, в сторону открытого моря.] - и проскакивали негостеприимные воды как можно быстрей... Однако "Мариетта" двигалась вперед самым уверенным образом, ведя за собою "Проказницу"*. [Когда речь идет о живых кораблях, автор книги берет их названия в кавычки, если имеется в виду корабль до его "пробуждения"; после этого события название превращается в имя живого существа, и в дальнейшем кавычки употребляются либо нет, в зависимости от конкретной ситуации в повествовании. При переводе эта политика автора была тщательно сохранена.] Пираты определенно были очень хорошо знакомы со всеми здешними проливами и островками. Уинтроу повернул голову и снова оглядел палубы "Проказницы". Пират по имени Брик, которому было доверено начальствовать, громким голосом выкрикивал команды, и моряки, они же разбойники, умело и расторопно исполняли их, носясь туда-сюда по снастям. Уинтроу оставалось только признать: ни разу доселе он не видал, чтобы с "Проказницей" управлялись настолько искусно. Пусть эти люди были тысячу раз висельники, но моряцкой сноровки им было не занимать. Они не просто работали на корабле - они двигались так, словно сами были ожившими частями пробужденного корабля.
      Но были на палубах и другие люди, основательно портившие картину. Бывшие рабы (а среди них весьма немногие погибли во время сражения), даже освободившись от цепей, далеко еще не обрели былое человеческое достоинство. На их коже виднелись следы кандалов, лица уродовали невольничьи татуировки. Одежда висела жалкими клочьями, сквозь дыры просвечивали костлявые, бледнокожие тела. В свое время капитан Хэвен набил ими "Проказницу", что называется, под завязку; теперь они разместились не только в трюмах, но и по всем палубам, и все равно корабль выглядел переполненным. Рабы не принимали участия в работе команды, не имея на то ни сил, ни умения. Они праздно торчали тут и там и двигались с места на место, только когда занятые пираты прогоняли их с дороги. Иные, кто был покрепче, возились с тряпками и ведерками, наводя чистоту на палубах и особенно в трюмах, жутко провонявших за последнее время. Впрочем, особенного рвения эти люди не проявляли. Видно было, что сложившееся положение дел их не слишком удовлетворяло. Уинтроу мысленно спросил себя, что будет, вздумай они перейти от тихого недовольства к открытому действию...
      Уинтроу заглядывал в свою душу, и собственное отношение к бывшим рабам его изумляло. Пока они сидели в цепях, он по доброй воле спускался к ним в трюмы и ухаживал за ними как мог, потому что сердце у него разрывалось от жалости к этим несчастным. Увы, он немногое мог им предложить: ведерко соленой воды из-за борта да мокрую тряпку для омовения. Теперь ему казалось, что это была пустая и бессмысленная услуга. На первых порах он пытался давать им жреческое утешение, но отступился: их было попросту слишком много.
      А теперь... Теперь, глядя на них, он вспоминал не свою прежнюю жалость и сострадания, а крики и кровь - кровь своих товарищей по команде, которых восставшие поубивали всех до единого. Оттого он и не мог подобрать имени чувству, охватывавшему его при виде освобожденных. Оно было слишком сложной смесью гнева и страха, отвращения и сочувствия. Оно было постыдным, это чувство, и оттого вконец выворачивало душу. Жрецу, служителю Са, не пристало подобное... И Уинтроу воспользовался умением, полученным в монастыре. Попросту отгородился от какого-либо чувства в отношении этих людей.
      Справедливости ради следовало признать, что кое-кто из команды - по меркам людского суда - получил вполне по заслугам. Но за что убили Майлда, дружески привечавшего Уинтроу? Скрипача Финдоу, шутника Комфри и множество других добрых матросов?.. Уж они-то были достойны участи гораздо более милосердной... Все они пришли на "Проказницу" задолго до того, как капитан Хэвен превратил ее в работорговое судно. Их преступление заключалось только в том, что и после этого они остались на ней...
      А вот Са'Адар, раб-жрец, и не думал раскаиваться в том, что устроил резню. Он полагал, что работа в команде невольничьего корабля сразу ставила человека вне закона и делала его заклятым врагом всех честных людей. И это опять-таки вносило в душу Уинтроу мучительный разлад. Оставалось утешаться лишь священной заповедью Са: "Не суди ближнего своего". Воистину, лишь Творец способен судить. Лишь Его мудрость вполне совершенна...
      Бывшие рабы на борту явно не разделяли мнения Уинтроу. Глядя на него теперь, кое-кто вспоминал тихий голос в трюмных потемках и руки, протягивавшие влажную тряпку. Иные же видели в нем никчемного капитанского сынка, вздумавшего поиграть в сострадание, но ничего не сделавшего для их освобождения - пока они сами не вернули себе свободу... Те и другие сторонились Уинтроу, и он не мог их за это винить. Он тоже держался особняком, проводя большую часть времени на баке* [На баке, бак возвышенная носовая палуба судна.], рядом с Проказницей. Пираты там появлялись только по необходимости, если того требовало управление парусами. Как и бывшие невольники они суеверно избегали приближаться к живому изваянию. Их пугала движущаяся, говорящая статуя. Возможно, это глупое шараханье раздражало Проказницу, но она ничем этого не показывала. А Уинтроу только радовался, что было на корабле местечко, где он мог найти хотя бы относительное уединение.
      Он садился на палубу, прислонялся спиной к поручням и пытался найти тему для размышлений, которая была бы не слишком болезненной.
      Дома, наверное, почти уже наступила весна... В монастырских садах на деревьях налились почки... Вот бы знать, как продвигаются занятия у Бирандола? Скучает ли наставник по своему запропавшему ученику?.. Уинтроу пытался думать о том, что мог бы изучать сейчас он сам, будь он по-прежнему в монастыре, - и печалился. Потом он опускал глаза и смотрел на свои руки. Когда-то они переписывали старинные манускрипты и составляли витражи из кусочков цветного стекла... Это были руки мальчика - ловкие, но еще по-детски тонкие и нежные. А теперь его ладони оделись плотной коркой мозолей, и на одной руке не хватало пальца. Это были загрубелые руки матроса. И пальца недоставало того самого, на котором полагалось бы носить жреческое кольцо...
      Здесь тоже постепенно приближалась весна, но совсем иначе, чем дома. Парусина хлопала на стылом ветру. Над головой с бередящими душу криками проносились стаи перелетных птиц. Острова, обрамлявшие пролив, покрывались пышной новой зеленью. Там кишели кишмя и отчаянно галдели приморские птицы, спорившие из-за места для гнезд...
      Что-то прервало его размышления.
      - Твой отец тебя зовет, - тихо подала голос Проказница.
      Да. Он и сам это уже ощутил - через нее. Приснопамятная штормовая ночь усилила и укрепила чувственную и духовную связь мальчика и корабля. Он более не сопротивлялся этой связи, как раньше, Проказница же утратила былое свое трепетное к ней отношение. "Чего доброго, - подумал Уинтроу, - на этом мы с ней сойдемся. Посередине..." Со времени шторма Проказница была добра к нему. Но не более. "Мы с ней прямо как вечно занятая мамаша и требующее заботы дитя..."
      - В некотором смысле, - заметила она вслух, - с начала плавания мы с тобой поменялись ролями, ты не находишь?
      Он кивнул, не чувствуя ни сил, ни желания отрицать очевидное. Потом расправил плечи, провел рукой по волосам и крепко сжал челюсти. Он не собирался показывать отцу свою неуверенность и душевный разлад.
      С высоко поднятой головой проследовал он по палубам корабля, обходя и группки рабов, и работающих матросов. Никто не окликнул его, не попытался встретиться взглядами. "А в самом-то деле, что им наблюдать, куда я пошел? Они одержали свою победу. Какая им теперь разница, чем занят единственный выживший член команды?.."
      Уинтроу шел вперед, и никто не трогал его. А вот "Проказница" несла на себе отметины, оставленные бунтом. На палубах еще можно было различить кровяные натеки. Их пытались оттереть, в том числе пемзой, но не очень-то удавалось. И воняло на судне по-прежнему работорговлей - хотя Брик и распорядился беспрерывно чистить и отмывать трюмы. Шторм же немилосердно прошелся по парусам; пираты залатали их на скорую руку, но зрелище торопливой починки попросту ранило глаз. В кормовой части корабля были выбиты все двери - восставшие выломали их, гоняясь по каютам за начальствующими. Чудесная плотницкая работа была разворочена, разбита в щепки... Во что превратилось ладное и аккуратное судно, на которое он взошел когда-то в Удачном!.. Уинтроу окатило внезапным стыдом оттого, что его фамильный корабль дошел, что называется, до ручки, - он как будто увидел собственную сестру, превратившуюся в портовую шлюху. Сердце Уинтроу сжалось, и он внезапно подумал: "А как могло бы все быть, если бы я попросился на корабль... сам, по собственной воле... юнгой... и стал служить под началом у деда?"
      Но потом ему пришлось отставить все лишние мысли. Он подошел к запертой двери, которую караулили двое хмурых "расписных" (так называли неуживчивых и опасных рабов, которые часто переходили из рук в руки, и оттого их лица покрывались все новыми хозяйскими татуировками). Уинтроу миновал бывших невольников, точно пустое место, и постучал в дверь каюты, где до своей смерти обитал Гентри, старпом. Теперь эта каюта, ободранная и дочиста разграбленная, служила местом заточения его отцу. Уинтроу переступил порог, не дожидаясь, пока тот отзовется.
      Его отец сидел на краешке голой койки. Он посмотрел на Уинтроу в полтора глаза: один белок был сплошь покрыт кровавыми жилками, разбитое лицо безобразно опухло. Поза Кайла Хэвена свидетельствовала о боли и отчаянии, но, когда он заговорил, в голосе прозвучал лишь едкий сарказм:
      - Как мило, что ты удосужился обо мне вспомнить. Я уж думал, у тебя теперь только и дела, что перед новыми хозяевами на брюхе ползать...
      Уинтроу подавил вздох.
      - Я уже приходил тебя навестить, но тогда ты спал. Я и подумал, что лучшего лекарства, чем сон, все равно предложить тебе не смогу. Как твои ребра?
      - Горят. И в голове каждый удар сердца отдается. И от жажды и голода умираю. - Кайл Хэвен осторожно шевельнул головой, указывая подбородком на дверь: - Эти двое меня даже воздухом подышать не пускают...
      - Я тебе в тот раз оставил воды и пищи. Разве ты не...
      - Да, я все это нашел. Глоточек воды и две черствые корки.
      В голосе отца прозвучал сдавленный гнев.
      - Это все, что я сумел для тебя раздобыть. На борту очень мало съестного и пресной воды. Во время шторма много припасов уничтожило забортной водой...
      - Скажи лучше - рабы все сожрали! - Кайл с отвращением мотнул головой и сразу вздрогнул от боли. - У них даже ума не хватило сообразить, что еду надо расходовать бережливо! Сперва они убивают всех, кто способен управляться с кораблем в бурю, потом сжирают половину припасов, а оставшиеся уничтожают. Стая кур и то лучше смогла бы о себе позаботиться!.. Надеюсь, тебя радует свобода, которую они благодаря тебе получили? Может, они останутся жить, а может, все погибнут...
      Уинтроу упрямо ответил:
      - Они освободились сами, отец.
      - Но ты ничего не сделал, чтобы остановить их!
      - Я ничего не сделал и для того, чтобы помешать тебе доставить их на борт в цепях. - Уинтроу поглубже вдохнул, собираясь продолжать... но передумал. Как бы ни пытался он разумно обосновать свои действия или бездействие, отец никогда не прислушается к его доводам. Зато слова Кайла были попросту солью на душевные раны Уинтроу. Следовало ли ему винить себя в смерти команды - ведь он в самом деле ничего не предпринял для прекращения бунта?.. Но если так, значит, на его совести и все рабы, погибшие на борту до восстания?.. Слишком больно даже думать об этом... И Уинтроу продолжал совсем другим тоном: - Ты хочешь, чтобы я посмотрел твои раны? Или еще еды попробовал раздобыть?
      Кайл спросил:
      - Ты нашел лекарские припасы?
      Уинтроу покачал головой:
      - Пока еще нет. Никто не признается, что взял их. Может, их во время шторма за борт унесло.
      - В таком случае ты и правда мало что можешь для меня сделать, сказал ему отец не без цинизма. - А вот поесть было бы не худо.
      Уинтроу отказал себе в праве на раздражение.
      - Посмотрю, что можно сделать, - ответил он тихо.
      - Посмотри, посмотри, - хмыкнул отец. И, внезапно понизив голос до шепота, спросил: - Так что именно ты собираешься сделать с пиратом?
      - Не знаю, - честно сознался Уинтроу. Прямо посмотрел в глаза отцу и добавил: - Мне страшно. Я знаю, что должен попытаться его исцелить. Беда в том, что я не знаю, какой исход хуже: он остается в живых и распоряжается нами как пленниками - или мы все умираем с ним вместе, покидая корабль в одиночестве...
      Отец Уинтроу плюнул на пол каюты. Это было до такой степени на него не похоже, что произвело эффект полновесной пощечины. Его глаза холодно заблестели, как два синих камня.
      - Я тебя презираю, - прорычал он. - Твоя мать, должно быть, пустила к себе в постель морского змея, иначе у нее не родилось бы нечто подобное!.. Мне стыдно, что люди называют тебя моим отпрыском!.. Посмотри на себя, несчастье ходячее!.. Пираты захватывают твой фамильный корабль, источник пропитания твоей матери, сестер и младшего брата. Их жизнь или смерть зависит от того, сумеешь ли ты отбить "Проказницу" у разбойников!.. Но тебе даже и мысль об этом в голову не приходила! Ты только и думаешь о том, удастся ли тебе вылечить пиратского вожака, у которого ты и без того оказался под сапогом!.. А о том, как бы раздобыть нам оружие, как бы уговорить корабль оказать пиратскому капитану то же неповиновение, которое видел от нее я, - не-ет, это не для нашего Уинтроу. Вспомни-ка, сколько времени ты потратил, ухаживая за двуногими скотами по трюмам! Ты добился, чтобы хоть кто-нибудь из них теперь помог тебе? Нет! Ты скачешь на задних лапках перед пиратом, укравшим наш корабль, да еще помогаешь ему его удержать...
      Уинтроу, опечаленный и изумленный, только покачал головой.
      - Не очень понимаю, - сказал он, - о чем ты говоришь. Каких деяний ты ждал бы от достойного сына? Я должен в одиночку отбить корабль у Кеннита и его команды головорезов, подчинить рабов, загнать их назад в трюмы и благополучно доставить в Калсиду? Так, что ли?
      - Смогли же вы на пару с этим хреновым кораблем, свергнуть меня и уничтожить мою команду! Так почему бы тебе не напустить "Проказницу" на него, как ты напустил ее на меня? Почему бы тебе хотя бы один-единственный раз в жизни не поступить так, как того требуют интересы семьи?..
      Отец поднялся на ноги, сжав кулаки, как если бы собирался вот-вот наброситься на Уинтроу. Резкое движение, впрочем, тотчас заставило его ахнуть от боли и схватиться за помятые ребра. Лицо из багрового почти мгновенно сделалось белым, он покачнулся.
      Уинтроу шагнул вперед, чтобы поддержать его...
      - Не смей прикасаться ко мне!.. - зарычал Кайл угрожающе. И неверными движениями вернулся к койке. Осторожно опустился на нее - и остался сидеть, зло глядя на сына.
      "Знать бы, что он видит, когда вот так на меня смотрит?" - невольно спросил себя Уинтроу. Наверное, этот высокий светловолосый мужчина видел перед собой сущее разочарование: Уинтроу удался (вернее, не удался) в мать - малорослым, черноволосым и тонким в кости. Он сам знал, что никогда не сравняется с отцом ни ростом, ни физической силой. В свои четырнадцать лет он все еще оставался в телесном отношении более мальчиком, нежели мужчиной. Но великое разочарование Кайла Хэвена имело отношение не только и не столько к плотской стороне дела. Уинтроу и духовно был совершенно иным, чем его родитель.
      - Я никогда не подговаривал корабль против тебя, отец, - тихо сказал Уинтроу. - Ты сам, своим обращением с нею, восстановил ее против себя. И я не вижу, каким бы образом я мог прямо теперь вернуть ее. Самое большее, на что я рассчитываю, - это сохранить жизнь тебе и себе.
      Кайл Хэвен отвел глаза и уставился в стену.
      - В таком случае ступай отсюда и принеси мне поесть!
      Он пролаял команду так, словно по-прежнему повелевал кораблем.
      - Попробую, - холодно отозвался Уинтроу. Повернулся и вышел из каюты.
      Когда он закрывал за собой перекошенную, плохо державшуюся дверь, к нему обратился один из "расписных". У него на физиономии было столько наколок от разных хозяев, что при движении лицевых мышц они, казалось, шевелились и ползали.
      Он спросил:
      - С какой стати ты от него все это терпишь?
      - Что?.. - удивился Уинтроу.
      - Да он же с тобой обращается хуже, чем с собакой!
      - Он мой отец, - ответил Уинтроу, только пытаясь не выдать свой испуг: они, оказывается, неплохо слышали разговор, происходивший внутри! "Знать бы, много ли они успели подслушать?.."
      - Жопа он вонючая, а не отец, - высказался второй стражник. - А ты, коли терпишь, получаешься, стало быть, жопиным сыном...
      - Заткнись! - рыкнул на него первый. - Парнишка не заслужил, чтобы еще и ты его скипидарил! Если ты сам запамятовал, кто был добр к тебе, пока ты валялся в цепях, так я живо напомню! - И темные глаза "расписного" вновь обратились на Уинтроу. Он мотнул головой в сторону двери: - Будет сильно доставать, парень, ты мне только скажи. Я его за тебя живо раком поставлю.
      - Нет! - четко и недвусмысленно выговорил Уинтроу. - Я совсем этого не хочу. Не надо ради меня никого раком ставить. - И добавил, чтобы бывший раб, привычный к грубому обращению, вернее понял его: - Пожалуйста, не обижай отца.
      - Тебе видней, - "расписной" передернул плечами. - Я, знаешь ли, из опыта говорю. С такими типами, как твой батька, разговаривать можно только одним способом - мордой об стол. Либо он тебя на четыре кости поставит, либо ты его. Люди вроде него другого не разумеют...
      - Может, ты и прав, - неохотно согласился Уинтроу. Хотел уже идти прочь, но остановился: - Как тебя звать?
      - Вилья. А ты Уинтроу, верно?
      - Да, я Уинтроу. Приятно познакомиться, Вилья.
      И мальчик посмотрел на второго стража. Тот нахмурился, неловко переступил с ноги на ногу... Но в конце концов назвался:
      - Диккен.
      - Диккен, - повторил Уинтроу, накрепко фиксируя в памяти новое имя. Он поймал взгляд Диккена и кивнул ему, прежде чем уйти. Он чувствовал, что их короткий разговор позабавил Вилью и вызвал его одобрение. Вот так. Вроде бы чепуха - но в этой ерундовой стычке он сумел настоять на своем... и от этого чувствовал себя некоторым образом лучше.
      Потом он вышел на верхнюю палубу, моргая от яркого солнечного света, и немедленно оказался носом к носу с Са'Адаром. Рослый жрец еще выглядел осунувшимся и изможденным после долгого заточения в трюме, а на запястьях и лодыжках красовались багровые следы. Их называли "поцелуями кандалов".
      - А я тебя повсюду ищу, - сказал он Уинтроу.
      Еще двое "расписных" следовали за ним по пятам, ни дать ни взять верные цепные псы.
      - В самом деле? - отозвался Уинтроу. Он только что не позволил Диккену сесть себе на голову и решил продолжать в том же духе. Он расправил плечи и прямо посмотрел Са'Адару в глаза. - Это ты, - спросил он, - поставил тех двоих при дверях каюты, где сидит мой отец?
      - Я, - невозмутимо ответствовал жрец. - Этот человек должен пребывать под стражей до тех пор, пока не предстанет перед судом и справедливость не будет совершена над ним. - Он смотрел на Уинтроу сверху вниз, с высоты своего роста и прожитых лет. - Уж не собираешься ли ты оспорить мое распоряжение?
      - Я? - Уинтроу притворился, будто всерьез над этим задумался. - А что, неужели ты беспокоишься, как бы я не взялся тебе противиться? Право же, на твоем месте я менее всего волновался бы о том, что там думает какой-то Уинтроу Вестрит. Я бы спросил себя, а как посмотрит капитан Кеннит на то, что я такую власть себе присвоил...
      - Кеннит лежит при смерти, - отвечал Са'Адар самонадеянно. - Не он распоряжается здесь, а Брик. И его, как я понимаю, вполне устраивает, что я взялся командовать рабами. Если он хочет что-нибудь приказать им, то делает это через меня. И он не возражал, когда я приставил к капитану Хэвену стражу.