Сага о живых кораблях (№2) - Безумный корабль

— Нельзя, — предостерег его Уинтроу. — Сейчас твоя кровь успокоена и не истекает из раны, так что лучше тебе не подвергать себя опасности, тревожа ее. Видишь ли, если ты попытаешься сесть, кровь начнет иначе распределяться в твоем теле, нежели сейчас, и какое-то ее количество не сможет найти иного выхода и устремится сквозь рану. Это непреложная истина, которую я крепко запомнил в монастыре…

— А вот непреложная истина, которую я постиг на палубе корабля: пиратский капитан, который больше не способен вести своих людей в бой, очень скоро отправляется рыбам на корм. Когда сюда явится Соркор, я всенепременно должен сидеть!

Уинтроу тихо спросил:

— И даже если это убьет тебя?

Кеннит мрачно поинтересовался:

— Ты что, никак взялся оспаривать мою волю?

— Нет, — ответил Уинтроу. — Ни в коем случае. Я просто обращаюсь к твоему здравому смыслу. Неужели тебе охота умереть здесь, в собственной постели — а ты точно умрешь, если не будешь лежать, — просто ради того, чтобы произвести впечатление на человека, который, кстати, поражает меня своей бесконечной преданностью тебе? Думается мне, ты недооцениваешь свою команду, Кеннит. Твои люди не отвернутся от тебя из-за того только, что сейчас тебе необходим отдых.

— Что ты понимаешь, щенок!… — фыркнул Кеннит презрительно. И отвернулся от Уинтроу, предпочтя рассматривать стену. — Что ты можешь смыслить в верности? Или в том, как управляться на корабле? Говорю тебе: в подобном состоянии видеть меня не должны!

В его голосе прорезалась некая нотка, которую чуткий Уинтроу немедленно уловил.

— Почему ты не сказал мне, что боль снова вернулась? У нас есть еще бренди с кожурой квези, и я могу ее притупить… чтобы ты мог рассуждать спокойно и разумно, не отвлекаемый страданием. А то ты даже и отдохнуть как следует не можешь.

— Хочешь сказать, что подпоишь меня своим снадобьем и я стану покладистей? — зарычал Кеннит. — Да ты спишь и видишь, как бы внушить мне свою волю!… — Он поднял трясущуюся руку ко лбу: — И вообще, при чем тут нога? У меня голова от боли раскалывается… Больше похоже на то, что ты мне успел какого-то яду подсунуть…

И как ни был Кеннит ослаблен и измучен, на лице его все-таки возникло выражение этакого коварного торжества. Он явно полагал, что изобличил заговорщика.

А потрясенный Уинтроу на какое-то время попросту утратил дар речи. Ну вот как прикажете иметь дело с подобной подозрительностью и недоверием?… Потом он услышал собственный голос — чопорный и холодный:

— Я не собираюсь навязывать тебе никаких лекарств, господин мой. Если твоя боль сделается такой, что ты захочешь избавиться от нее, пошли за мной, и я применю кожуру квези. А до тех пор не смею более беспокоить тебя. — Это Уинтроу добавил уже через плечо, поворачиваясь, чтобы идти. — Если ты все-таки усядешься ради Соркора, это оборвет обе наши жизни, твою и мою. Но с твоим упрямством я бороться не буду.

— Да прекратите же это!… Вы оба!… — зашипела на них Этта. — Есть же самое простое решение, притом такое, что всех устроит! Может, позволите хотя бы предложить его вам?

Кеннит снова перекатил голову, чтобы найти ее взглядом. Глаза у него от боли были мутные.

— Ну и?… — выговорил он.

— А ты Соркора просто не принимай. Передай ему распоряжение идти в Бычье Устье, а мы, дескать, последуем… Ему сейчас в самом деле незачем знать, до какой степени ты ослаб. А пока доберемся до места, ты, глядишь, и окрепнешь…

В потускневших глазах пирата разгорелась хитрая искорка.

— Бычье Устье совсем рядом, переход будет слишком коротким, — объявил он. — Нет уж, пускай ведет нас прямо в Делипай. Так я получу больше времени на поправку… — И добавил, помолчав: — Вот только Соркор определенно задумается, почему это я не желаю принимать его рапорт. Еще заподозрит что-нибудь…

Этта сложила руки на груди:

— Так вели сказать ему, что ты… занят. Со мной. — И улыбнулась уголком рта. — Пусть мальчик передаст это Брику, а тот скажет Соркору. Занят, мол, и просит не беспокоить. Соркора это удовлетворит…

— Да… пожалуй, может сработать, — не спеша согласился Кеннит. И жестом бессильной руки направил Уинтроу к двери: — Иди же, не медли… Так и скажи Брику: я с Эттой… и не велел беспокоить. Да передай приказ: идем в Делипай… — И Кеннит сузил глаза, но от чего — от усталости или от озорства, Уинтроу не мог бы сказать. — Будешь говорить с Бриком, намекни этак невзначай, что, мол, я решил в этом переходе проверить, насколько он хорош у штурвала… Пусть все выглядит не как результат моей неспособности, а как шанс для него пройти испытание! — Глаза пирата совсем превратились в щелки. — Побудь наверху, пока мы не окажемся на ходу. Потом возвращайся сюда. Это будет и для тебя испытание… Сумеешь уболтать Брика и Соркора — я, может, позволю тебе еще раз намазать мою ногу тем снадобьем… — Его веки полностью опустились, и он очень тихо добавил: — Может, я тебя даже оставлю в живых…

ГЛАВА 9

УДАЧНЫЙ

Глубоко во внутренностях «Совершенного» ворочалась и крутилась с боку на бок беспокойно спавшая Янтарь. Ни дать ни взять — плохо переваренный сухарь в матросском брюхе. Женщину терзал кошмар, подсмотреть который кораблю не было дано; он только чувствовал, что ночи, у людей вроде бы предназначенные для отдыха, для нее раз за разом превращались в мучительные поединки с собой. Иногда Совершенного брало искушение попробовать-таки заглянуть в ее мысли и разобраться наконец, что же так ее мучит. Однако здравый смысл брал верх: ему следовало благодарить судьбу уже за то, что ее страдания его никоим образом не касались.

Янтарь поселилась-таки у него на борту. И ночь за ночью укладывалась спать там, внутри, охраняя его от тех, кто мог явиться и на буксире утащить его навстречу разрушению. Она даже исполнила его последнюю и страшную просьбу, но сделала это по-своему. Она заполнила несколько отделений его трюма… только не сухим плавником и дешевым маслом, предназначенным для светильников, а породистым деревом, которое использовала в своем ремесле, и баночками со всякими масляными пропитками. Все это под предлогом того, что-де по вечерам она будет сидеть возле его форштевня и резать по дереву. Тем не менее оба знали: для того чтобы плеснуть масла и поджечь хорошо высушенное дерево, ей понадобятся мгновения. Так что взять его живым она не позволит.

Порой Совершенному становилось почти жалко Янтарь. Небось нелегко было с удобством расположиться в накрененной на один борт капитанской каюте. То-то она все бормотала себе под нос, вынося вон нехитрые пожитки, оставленные здесь Брэшеном. От Совершенного не укрылось, как внимательно она рассматривала каждую вещицу, прежде чем отнести на нижнюю палубу и там аккуратно сложить. Остался только гамак, в котором она и спала по ночам.

Когда погода была хорошая, она варила себе ужин на костерке, разведенном на берегу. А если погода не позволяла, довольствовалась холодной едой. Утром же, отправляясь к себе в мастерскую, всякий раз захватывала с собой ведерко для воды. И возвращалась вечером, неся его наполненным до краев, а в другой руке — узелок со снедью, купленной на рынке. Она забиралась внутрь Совершенного и возилась там, вполголоса напевая что-нибудь бессмысленное. Потом разводила огонь и принималась за нехитрую готовку, беседуя с кораблем.

Такое общение ему в определенной степени нравилось, причем именно своей каждодневностью. Нравилось, но в то же время и раздражало. Он слишком привык к постоянному одиночеству. А кроме того, даже во время самого оживленного разговора его ни на миг не покидала мысль, что подобное положение дел — явление всего лишь временное. Как и вообще все, что делали люди. Да и могло ли быть по-другому, если речь идет о существах, подверженных смерти?… «Даже надумай она провести со мной всю свою жизнь, когда-нибудь настанет срок, и она покинет меня…» С тех пор как Совершенного впервые посетила эта мысль, он уже не мог отделаться от нее. Сознание, что однажды Янтарь уйдет от него навсегда, заставляло его ждать этого. А он терпеть не мог ждать. Уж лучше сразу покончить. Пусть бы она уже ушла, но только не заставляла его ждать, когда же произойдет неизбежное!

Из-за этого он часто бывал с нею раздражительным и немногословным.

Сегодняшний день, впрочем, был исключением. Янтарь заставила его выучить одну из тех дурацких песенок, которые сама любила мурлыкать, и они спели ее сообща, дуэтом, на два голоса. И Совершенный с изумлением обнаружил, что ему нравилось петь.

Янтарь и еще кое-чему его обучила. Нет, не плетению гамаков, это он узнал когда-то от Брэшена. Да она вряд ли и владела таким матросским умением. Зато она вручила ему большой кусок мягкой древесины и большой нож, чтобы он мог попробовать свои силы в ее ремесле.

Была у них и другая игра, довольно тревожная по своему смыслу. Янтарь брала длинный легкий шест и постукивала по телу Совершенного то в одном месте, то в другом. Его же задача состояла в том, чтобы отбивать удары шеста. Янтарь особенно радовалась, когда ему удавалось перехватить шест еще прежде, чем он успевал коснуться его. Время шло, и корабль определенно делал успехи. Когда удавалось сосредоточиться, он прямо-таки чувствовал движение шеста, успевая улавливать едва заметное возмущение воздуха, которое тот производил.

Эти занятия были якобы всего лишь развлечением, но про себя Совершенный понимал, что на самом деле все обстояло иначе. Следовало посмотреть правде в глаза: Янтарь хотела, чтобы он смог хоть как-то постоять за себя, если дело дойдет до прямого нападения. «Ну и долго ли, интересно, я продержусь?… — мрачно усмехался он в темноту, в вечную свою темноту. — Наверное, достаточно долго, чтобы она успела высечь огонь. Уж я постараюсь…»

А что, если именно это и навевало ей такие скверные сны? На сей счет ему оставалось только гадать. Быть может, ей снилось, что она подожгла его и никак не может выбраться наружу из трюма. И горит, с криком горит у него внутри, и мясо отваливается от костей… Нет. Приснись ей нечто подобное — она проснулась бы от собственного вопля. Но она никогда не кричала по-настоящему, лишь стонала и всхлипывала — жалобно, умоляюще. И если все-таки просыпалась, то медленно, с трудом освобождаясь от липкой паутины кошмара. Тогда от нее пахло потом, тем особенным потом, который бывает только от страха. Она выбиралась из каюты на палубу и жадно вдыхала прохладный ночной воздух. Затем усаживалась, привалившись спиной к его накрененным надстройкам, и он чувствовал дрожь и трепет ее худенького тела…

…В общем, после некоторых раздумий и колебаний Совершенный подал голос:

— Янтарь! Янтарь, слышишь, проснись! Это всего лишь сон!…

Он услышал, как она беспокойно зашевелилась и что-то невнятно пробормотала. Ни дать ни взять, звала его из какого-то запредельного далека.

— Янтарь! — заорал он. — Я здесь!

Она неожиданно забилась — ее движение не было движением сонной женщины в гамаке, а скорее рыбы, бьющейся в сетях — и потом столь же внезапно затихла. Очень скоро ее босые ноги прошлепали по полу. Подойдя к стене, она нащупала крючки, на которых развешивала одежду. Потом выбралась на палубу и с легкостью пичуги перемахнула фальшборт, оказавшись на песке. И прижалась спиной к его бортовым доскам.

Конец бесплатного ознакомительного фрагмента.