– Интуиция подсказывает мне, – медленно сказала Лиза, с трудом переводя дух, – что эти следы никому в институте показывать нельзя. И менее всего – злобному профессору Утюгову.
      Она опустила рукав пониже, села в машину и поехала дальше.
 
      Устав впустую метаться по кабинету, Рязанцев набрал номер Алевтины Вениаминовны Чабрецовой – биофизика, доктора наук, недавно вышедшей замуж за милиционера Дениса Чабрецова.
      – Владимир, здравствуйте, – сказала дама, услышав его голос. – Если вам нужен мой муж, то он уехал в командировку в Екатеринбург, будет только в пятницу. Там молодая певица упала с крыши. То ли сама, то ли ее подтолкнул кто... В общем, мой супруг проверяет московские связи погибшей.
      Рязанцев объяснил, что на этот раз ему нужна именно Алевтина.
      – Утюгов? Да, знаю, – сказала женщина, ее голос сразу стал сухим. – Очень неоднозначная личность.
      – О нем ходят разные и очень странные слухи, – сказал Владимир Евгеньевич, изо всех сил стремясь растопить внезапно возникший лед.
      – Да, – подтвердила Алевтина, – слухи ходят разные, некоторые – вообще на грани бульварных россказней о визитах зеленых человечков. Особенно меня позабавил последний слух о том, что директор НИИ Новых биотехнологий изобрел средство для неограниченного продления жизни и таким образом будет руководить институтом вечно. Кроме того, говорят, что в НИИ изобрели вещество, которое служит аналогом «генной пушки»: при попадании в кровь оно разносится по всему организму и меняет цитоплазму клеток. Последний слух похож на правду, но сотрудники института, очевидно, изобретением делиться не намерены и напускают туману вокруг этого вопроса. Этот факт меня и моих коллег очень настораживает. Впрочем, может быть, что никаких пушек они там не изобрели и это такая же ерунда, как зеленые человечки.
      Она засмеялась, но ее смех особым весельем не отличался.
      – А когда вы видели Утюгова в последний раз? – спросил полковник.
      – Около полугода назад, на научном симпозиуме. Он был в добром здравии и, к слову, громче всех потешался над разными пугающими слухами о своем НИИ.
      Рязанцев сделал небольшую паузу.
      – Алевтина, дорогая, – сказал он, – я не сомневаюсь, что в вашей научной среде больше знают об Утюгове и его институте, чем у нас, в коллективе скромных работников правоохранительных органов.
      Супруга Чабрецова молчала. Было очевидно, что тема ей неприятна.
      – Вы понимаете, – медленно сказала она наконец, – я не уверена, что распространение глупых слухов, порочащих честь и достоинство моих коллег, является хорошим и приличным поступком.
      – Является и хорошим, и приличным, – тут же горячо подтвердил Владимир Евгеньевич. – Давайте я через полчаса приеду, и мы поговорим. Помогите мне, Алевтина. Дело в том, что в этом институте находится моя невеста.
      Алевтина положила трубку и задумалась. Из мелких фактов, неизбежно просачивающихся за стены НИИ, руководимого Утюговым, собиралась, как из мозаики, совершенно неприглядная картина, вызывающая у Чабрецовой все более нездоровые ассоциации с научными изысканиями, проводимыми в свое время фашистами.
 
      Богдан смотрел на экран компьютера, но ничего не видел. Мысли его бродили далеко.
      – Наверное, я зря это сделал, – пробормотал он, – зачем я отправил юную девушку в эту биологическую мясорубку! Да, она убийца, я заплатил ей, но мне все равно не по себе. Утюгов – тертый калач и опытный боец. Появление Лизы может вызвать вопросы, кто-нибудь выяснит, что у нее фальшивый диплом – и пиши пропало. Превратят ее в страшилище, вырастут у нее третья нога, пятая рука и глаза на затылке... Жуть! Я знаю, каково это – быть уродом.
      Совесть мучила Богдана все сильнее. Он выпил чаю, съел горсть печенья, прошелся по кабинету, размахивая руками вверх и вниз, а потом сел за рабочий стол и попытался сосредоточиться на договоре. Работая, Овчинников как настоящий трудоголик обычно отключался от всех проблем и окружающей реальности. Но сегодня все шло нештатно. Через несколько минут бесплодных попыток вникнуть в суть договора Богдан снова встал. Его грызло беспокойство.
      «Позвонить ей, что ли, попросить вернуться? – подумал он. – Или не надо? Может, все не так страшно и я зря нагнетаю ситуацию? Ну не убьют же ее там в конце концов».
      «Вполне могут», – тут же подсказал ему внутренний голос.
      Овчинников принялся ходить из угла в угол. Член при этом ему активно мешал.
      «Монетку, что ли, бросить? – думал молодой человек. – И если выпадет решка, позвонить Лизе и сказать, что я отменяю свой заказ?»
      Он снова сел в кресло и почесал затылок. В мыслях у Богдана царили разброд и шатание.
 
      В коридоре прошаркали шаги. Гришин, с трудом волочивший ноги в огромных ботинках, прошел в другом направлении. Лариса и Ева оглянулись и проводили Алексея взглядом.
      – Не нравится он мне, – сказала Ильина, нахмурившись, – не сегодня завтра повесится.
      – Ты что?! – испугалась Ершова, чуть не уронив пробирку с раствором рестриктазы.
      Через большие окна лаборатории были видны кроны деревьев и проплывающие над ними рыхлые облака. Садившееся солнце иногда бросало на края облаков косой золотой луч, и тогда на несколько мгновений унылая картина преображалась, как по волшебству.
      – У него апатия, он не хочет жить и, судя по всему, потерял надежду, – вздохнула Ильина, почесав длинным, как макаронина, пальцем кончик своего носа.
      – Может, поговорить с ним? – спросила подругу Ева, внутренне содрогаясь. – Ноги, ставшие лыжами, – это еще не повод умирать! Мы-то с тобой не сдаемся.
      – Да тебе-то что! – рассмеялась Ильина. – Ты, Ершова, просто пойдешь в салон и сделаешь себе фотоэпиляцию. И не будет у тебя лишних волос. Снова станешь человеком.
      Луч солнца опять на секунду прорвался сквозь сплошную облачность и тут же пропал. Еве вдруг ужасно захотелось подставить лицо свету и зажмуриться, чтобы лучи проникали сквозь сомкнутые веки и становились ярко-розовыми. В здании НИИ девушке было неуютно. Стены в коридоре были выкрашены в бирюзовый цвет, но он совсем не напоминал о небе, являясь скорее издевательской пародией на него. Белые потолки, как в больнице. Мебель кое-где была современной, офисной, а в других помещениях оставалась старой, советского образца. Ева поймала себя на мысли, что ни на секунду не может расслабиться. Внутри как будто стоял ком, а может – стальной стержень. Иногда девушке приходило в голову, что так же некомфортно в НИИ чувствуют себя абсолютно все, в глубине души ожидая неприятностей и страдая от страха и беспокойства.
      – Да-да, – повторила Лариса, – сделаешь фотоэпиляцию, и будет у тебя кожа гладкая, как у младенца.
      Ева с сожалением отвернулась от окна, выныривая из глубины собственных мыслей.
      – У меня не хватит денег, оплата за фотоэпиляцию рассчитывается на основе обработанных квадратных сантиметров тела, – пробормотала Ева. – К тому же такую процедуру можно делать девушкам с темными волосами и светлой кожей, чтобы контраст был. А я-то... Не негритянка, конечно, но вполне классическая смуглая восточная женщина.
      Ева закончила перемешивать содержимое пробирки, когда на дороге, ведущей к НИИ, появилась маленькая красная машинка. Несколько секунд девушка рассматривала автомобиль, пытаясь вспомнить, видела ли она его раньше.
      – Лариса, – позвала Ершова, махнув своей коллеге, которая в этот момент включала сканирующий туннельный микроскоп, стоивший кучу денег. За его создание разработчикам в свое время была вручена Нобелевская премия. – Чья это машина?
      Бросив возиться с оборудованием, высокая, как журавль, Лариса подскочила к окну, чуть не ударившись о стекло длинным носом. Мускулистые крысы беспокойно зашевелились в своей клетке.
      – Не знаю, – медленно сказала Ильина, – ни у кого из нас такой машины нету.
      – Давай посмотрим, кто из нее выйдет, – предложила Ева, прижимаясь вплотную к стеклу, чтобы было лучше видно.
      Дверца старенького «Сеата» распахнулась, и из машины вышла юная девушка в джинсах и куртке.
      – Студентка, наверное, на практику отправили, – прошептала Ева.
      Подруги переглянулись.
      – Надо ее предупредить. Пусть скорее уезжает отсюда, – сказала Ершова. – А то будет здесь еще один урод и еще одна поломанная жизнь.
      – Ты права, – спокойно кивнула Лариса. – Я ее предупрежу. Тебе нельзя рисковать.
      Ева с недоумением посмотрела на Ильину.
      – Думаешь, я не догадалась, что ты из спецслужб? – сказала Лариса, бросив быстрый взгляд на приоткрытую дверь. – Ты же ничего в биологии не понимаешь, совершенно, но все вынюхиваешь и выглядываешь. Если ты сейчас пойдешь предупреждать новенькую, то провалишь задание. Поэтому пойду я.
      И она быстро вышла из лаборатории. Ева выбежала за ней.
      – Пойдем вместе, – сказала она Ильиной. – Я, может, и рискую заданием, зато у меня всегда есть возможность вызвать подкрепление, ферштеен?
      – Ты прямо-таки Джеймс Бонд, – сказала Лариса после минутного колебания.
      – Тс-с-с-с, – ткнула ее Ева пальцем в бок. – Сейчас главное – предупредить новенькую.
      Девушки быстро пошли по узкому коридору.
 
      Алевтина налила полковнику темно-коричневый чай в прозрачную стеклянную чашку и подвинула блюдце с пирожным. Она явно не знала, с чего начать.
      – Когда вы впервые познакомились с Утюговым? – спросил полковник, перемешивая жидкость и глядя, как в ее глубине, как в аквариуме, кружатся крупные черные чаинки.
      – Около десяти лет назад. Может, двенадцать. А может, и все тринадцать, – сказала Алевтина. – Он тогда был заместителем директора НИИ Новых биотехнологий. Руководителем института он стал после смерти своего начальника.
      – А что с ним случилось? – аккуратно спросил Владимир Евгеньевич.
      – Разумеется, он пропал без вести, – насмешливо сказала Чабрецова. – Вышел погулять из НИИ в лес и не вернулся. После этого главой института стал Утюгов. Кстати, пропавший директор был умницей, красавцем и очень порядочным мужчиной.
      – Молодым?
      – На момент пропажи ему было около сорока, – сказала женщина.
      – Вы думаете, его убили? – прямо спросил Рязанцев, отхлебывая чай.
      Алевтина поморщилась. Ее пальцы нервным движением разгладили край скатерти с нарисованными на ней крупными маками.
      – Не бойтесь, – сказал Владимир Евгеньевич, наклоняясь вперед, – вы жена моего друга, у нас сейчас с вами частная беседа, просто расскажите мне все, что знаете. Как я уже сказал, у меня в этом НИИ невеста, и я очень волнуюсь. Если честно, то просто места себе не нахожу.
      Чабрецова молчала. Полковник не торопил ее. Он медленно пил чай и ел пирожное, купленное Алевтиной во французской булочной, находившейся на первом этаже их дома.
      – Не только я думаю, что это было убийство, – сказала наконец Чабрецова. – У нас почти все так считают, только вслух не говорят. Все-таки мы научные работники, а не сплетники, и уважаем факты, а не домыслы. К тому же НИИ Новых биотехнологий обычно представляет на конференции великолепные доклады, у них отлично поставлена работа, так что формально к ним нет никаких претензий. А слухи – это не из области науки.
      Она встала и подошла к окну.
      – Но раз у вас там невеста и это ваше личное дело, я расскажу все, что знаю.
      Рязанцев напрягся, боясь пропустить хоть слово.
      – Я была хорошо знакома с предыдущим директором, Степаном Комиссаровым, молодым успешным доктором наук, хорошим администратором и приятным человеком, – сказала Алевтина. – Профессор Утюгов был его замом по науке. Кроме того, я была знакома с дочерью Утюгова.
      – Была? – уточнил Рязанцев. – Что, она тоже умерла?
      – Говорили, что она серьезно заболела и была помещена в закрытую клинику, – пояснила Алевтина, – но я не знаю, правда это или нет. Не исключено, что девушка участвовала в каких-либо недозволенных опытах и получила большие проблемы со здоровьем.
      – Психические или физические проблемы? – уточнил полковник.
      – Не знаю, – пожала плечами жена Чабрецова, – думаю, что и первые, и вторые. В общем, она тоже пропала, как Комиссаров, и выяснить, в какую именно клинику она помещена, не удалось. Примерно в это же время я заметила в поведении Утюгова разительную перемену.
      Она замолчала и отпила глоток чая, который уже почти остыл.
      – В чем заключалась эта перемена? – спросил Рязанцев. – И не связана ли эта перемена с горем по поводу проблем с дочерью? Может быть, между Комиссаровым и Маргаритой Утюговой вспыхнул страстный роман и они просто сбежали? Уехали вдвоем? А профессор был по каким-либо причинам против их брака, вот дело и обросло нелепыми домыслами? Есть и другой вариант – Утюгов был настолько взбешен их романом, что убил обоих любовников. Во всяком случае, двойное исчезновение – зрелого мужчины и юной девушки – наводит на мысли, что тут были замешаны чувства.
      Алевтина молчала. Полковник тоже немного помолчал, давая женщине собраться с мыслями. Часы, висевшие на стене, громко тикали, отсчитывая мгновения.
      – Мне трудно сказать что-то определенное, – ответила Чабрецова спустя некоторое время, – честно говоря, я не верю, что любовь имеет к этой загадке хоть какое-то отношение. Что же касается сути перемены, то ее мне тоже трудно сформулировать. Со стороны это выглядело так, словно Валентин Эмильевич нашел бриллиант величиной с колесо от «БелАЗа» и теперь боится, как бы кто-нибудь его не забрал.
      – Он нервничал?
      – Не то чтобы слишком. Не могу точно объяснить, в чем заключалась перемена. Но она точно была. С тех пор, кстати, и начались чудеса. Комиссаров исчез, Утюгов стал директором, институт взял курс на самоизоляцию, притом что их научная работа была вполне качественной и они регулярно отчитывались о создании новых видов теплостойких пингвинов, такс-многоножек, шелковичных червей толщиной с батон колбасы, самоуничтожающихся тараканов, плотоядных кроликов, поющих аквариумных рыбок, озимой картошки и засухоустойчивых фикусов, которые можно не поливать по полгода, а они все равно цветут, как ни в чем не бывало. Фактически в НИИ Новых биотехнологий делают чудеса, причем быстро и дешево.
      – Как интересно, – прошептал Рязанцев. – Утюгов, значит, действительно гений?
      – Будете смеяться, – пожала плечами Чабрецова, – но я никогда не замечала за ним особого интеллектуального блеска. Так, середнячок. Все считают, что НИИ добивается таких успехов благодаря замечательной технологической базе. Они покупают новейшее оборудование, иногда весьма недешевое. Но выдающимся интеллектом Утюгов не отличается. Впрочем, это мое личное мнение.
      – Но он же профессор?
      – Я имею в виду, что он – обычный средний профессор, – поправилась Алевтина Вениаминовна, слегка покраснев. – Умный, эрудированный, он знает все о своей области деятельности. Но блеска и гения в нем нет.
      – Может, открыл что-то? Случайно? Какой-нибудь стимулятор мозговой деятельности?
      – Вряд ли, – покачала головой женщина, – все известные науке стимуляторы влияют на эмоциональную сферу, уменьшая при этом остроту разума. Кроме сахара, конечно. Сахароза реально улучшает мозговую деятельность и производительность труда. Но ненамного.
      – Может, в институте есть кто-то другой гениальный? Ученый, находящийся в тени?
      – Сомневаюсь, – хмыкнула Чабрецова. – Самым умным из них был Комиссаров. Я скорее поверю, что он сделал какое-то эпохальное открытие, после чего его и убили. Он ведь был открыт и доверчив, как ребенок.
      Полковник сделал большой глоток чая и доел пирожное.
      – Значит, у нас вырисовываются два вопроса, – резюмировал он, – первый заключается в том, что дочь Утюгова куда-то пропала несколько лет назад. Сколько, кстати, ей было лет?
      – Около двадцати двух. Сейчас ей было бы почти тридцать. Вернее, двадцать восемь, – прикинула Чабрецова.
      – Второе. Куда пропал прежний директор НИИ Новых биотехнологий? Связано ли это с исчезновением дочери Утюгова, и если связано, то как?
      Владимир Евгеньевич допил чай, встал и поставил чашку и блюдце в раковину. Место, в котором находилась Ева, нравилось ему все меньше.
 
      Здание было огромным. Лиза не думала, что оно такое колоссальное. Серый куб лежал в зеленых зарослях, сквозь асфальт пробивалась трава – такая же агрессивная, как и вся местная растительность. Лиза припарковала машину и вышла, опустив рукав куртки пониже, чтобы он скрыл следы зубов зверя. Вокруг было тихо – ни шума автомобилей, ни привычных звуков большого города. Тихонько шумели деревья, тучи, казалось, стали тяжелее и ниже.
      – Ни забора, ни охраны, – пробормотала Минина, оглядываясь. – Видимо, считается, что дикого леса с не менее дикими зверями вполне достаточно для того, чтобы у всех пропало желание сюда соваться.
      Девушка принюхалась. Запах зелени был слишком резким и слегка пряным.
      – Тут все мутантное, даже сорняки, – сказала самой себе Елизавета, увидев, что стебель безобидного на первый взгляд вьюнка покрыт мелкими острыми колючками.
      Прямо перед девушкой, в полном соответствии с нарисованным Богданом планом, был главный вход в здание – двери из матово-молочного стекла. Одна створка была приоткрыта. Ни одного человека во дворе не было, но Лиза кожей чувствовала, что из зеркальных окон на нее смотрят многочисленные глаза.
      – Ничего, смотрите, любуйтесь, – пробормотала Минина, натягивая на голову капюшон и надевая на палец кольцо с маленьким отравленным шипом. – Только бы меня представили самому директору! Впрочем, новеньких тут мало, так что это вполне возможно.
      Первое же рукопожатие должно было закончиться смертью Утюгова. Яд, заключенный в крошечную капсулу, действовал хоть и медленно, но наверняка.
 
      Богдан выпил кофе, съел булочку с маслом и снова попытался сосредоточиться на работе, прилагая для этого поистине титанические усилия. Минут пятнадцать ему удалось провести, занимаясь исключительно производственными проблемами, но потом образ Лизы вновь вторгся в его сознание.
      – Зря я не рассказал ей всего. Зря! – сказал мужчина, встал и потянулся.
      Для убийства Утюгова у него имелась еще одна причина. У Богдана была девушка, с которой они вместе учились в вузе, а потом также вместе устроились на работу в НИИ Новых биотехнологий. Сделавшись уродом, Овчинников сбежал, но она – она осталась. Не в последнюю очередь из-за того, что в свое время у Богдана не хватило смелости продемонстрировать подруге, во что превратился его член. В их последнюю встречу Овчинников ходил вокруг да около, намекал на некоторые сложности и уговаривал свою девушку покинуть НИИ вместе с ним.
      Он очень боялся: увидев, что приключилось с его мужским достоинством, подруга тут же его бросит.
      В результате Овчинников ушел один, а через несколько дней девушка написала ему СМС, что они больше не могут встречаться.
      Богдан тяжело вздохнул и сел в кресло, в котором несколько часов назад сидела Лиза.
      – Во всем этом деле полно загадок, – сказал мужчина вслух, – в частности, непонятно, что случилось с дочерью Утюгова Маргаритой. Неужели Утюгов настолько аморален, что не пощадил даже собственную дочь? Неужели и она стала жертвой экспериментов и у нее выросли, например, глаза на пятках или язык стал ярко-зеленым и светящимся, как у Сени Плохоцкого?
      Он снял ботинки и положил ноги на журнальный столик.
      – Кроме того, может статься, что Рита больше не может выносить солнечного света и вынуждена постоянно сидеть в темноте, как это случилось с Филиппом Цукерманом, который помаялся-помаялся и в конце концов ушел жить к кротам, – продолжил он свои размышления.
      Эти мысли одолевали Овчинникова уже с полдесятка лет. При этом проверить свои догадки он не имел никакой возможности.
      – Меня больше всего удивляет некоторое логическое несоответствие, – пробормотал мужчина. – Если у дочери Утюгова появились проблемы, то почему профессор не дал ей противоядие и не нейтрализовал действие зелья? Я никак не могу этого понять! Впрочем, может быть, изменения у Маргариты были столь радикальными, что решить проблему в обратном направлении оказалось невозможно. К тому же не исключено, что сама Рита, получив какое-то необычное качество, более не захотела с ним расставаться. Такое было с Мишей Панфиловым, который в результате эксперимента стал пьянеть от воды и трезветь от спирта.
      Богдан снова сел за стол и в очередной раз попытался сосредоточиться на работе. У него в очередной раз ничего не получилось. Его одновременно грызло любопытство, он мучился от страха за Лизу и чувства вины. И сильнее всего из половодья эмоций Овчинникова мучило стойкое ощущение, что время пришло. Что пора решать загадки и рубить гордиевы узлы, завязанные столько лет назад.
 
      – Вам кого, милочка? – прошамкала старенькая вахтерша, увидев входящую Лизу.
      Минина в нерешительности остановилась, изобразив наивную улыбку. Холл был высоким и просторным. Справа, в полном соответствии с планом, виднелся выход на лифтовую площадку. Чуть дальше был расположен небольшой коридор, который, как знала девушка, вел в гараж. Прямо напротив центрального входа начиналась широкая парадная лестница, ступеньки которой были устланы ковровой дорожкой. Над лестницей, на стене, виднелись витражи, изображающие биологов за работой. Фигуры людей в белых халатах с микроскопами, пипетками, центрифугами, шприцами, шейкерами, дистилляторами и пробирками были с большим тщанием выложены из множества разноцветных стеклышек.
      – Здравствуйте, – сказала Лиза, отрываясь от созерцания произведения искусства, неуловимо напоминающего о католическом храме. – Где тут у вас отдел кадров?
      Вахтерша с трудом встала и, подойдя к Лизе, махнула дрожащей рукой вперед и влево.
      – Туда, – пояснила она, – по лестнице на второй этаж и потом до конца коридора, табличку увидишь. Правда, насколько я знаю, Марина Яковлевна в это время ходит к руковод-ству с докладом. Придется подождать.
      – Хорошо, – пропищала Лиза, старательно изображая недоумка.
      У нее это обычно хорошо получалось.
      – Ты, наверное, только что окончила вуз, деточка? – прошамкала вахтерша, поправляя на плечах платочек.
      – Да, бабушка, – кротко кивнула Минина.
      Она поднялась на второй этаж, продолжая разглядывать витражи и удивляясь обилию мелких деталей, которые можно было рассмотреть только с близкого расстояния. Ковровая дорожка, покрывающая ступеньки, была слегка потертой, но пыли на ней не оказалось. Девушка вышла на второй этаж и нос к носу столкнулась с высокой черноволосой фурией в узкой юбке-карандаше, грохотавшей по полу каблуками.
      – Вы ко мне? Устраиваться на работу? – строго спросила она Лизу.
      Глаза инспекторши возбужденно бегали. Несмотря на эффектную внешность в стиле женщины-вамп, в ее манерах было что-то нервное, ощущался какой-то внутренний надлом.
      – Да, я на работу, – кивнула Минина. Ее натренированный взгляд не упускал ни одной детали.
      – Пойдемте, – отрывисто сказала фурия и повернулась к девушке спиной, предлагая ей следовать за собой.
      Лиза быстро осмотрела фурию сзади. Внешне у нее было совершенно нормальное тело – ни дополнительных ног, ни двух рядов зубов не наблюдалось.
      Лиза пошла за начальницей отдела кадров, ступая в отличие от той мягко и бесшумно.
      – Какой вуз окончили? – спросила фурия, оборачиваясь на ходу.
      Лиза ответила. Вуз находился в Самаре.
      – Факультет?
      – Физико-химической биологии и генной инженерии.
      – Знаю такой факультет, – кивнула кадровичка. – Вы у профессора Осепяна учились?
      Лиза кивнула. Она понятия не имела, кто такой профессор Осепян, но ее это не слишком волновало. Минина не планировала оставаться тут надолго.
      – Медицинская справка есть? – задала следующий вопрос инспекторша.
      – А как же!
      – Отлично.
      В этот момент фурия столкнулась с двумя девушками, одна из которых была смуглой и коротко остриженной, а вторая – худой, длинноносой и такой высокой, что цеплялась головой за потолок.
      «В ней метра три, не меньше», – отметила про себя Лиза и на всякий случай потрогала свое кольцо с отравленным шипом.
      Вспомнив, что надо бы удивиться, Минина резко остановилась и ойкнула. Девушки тоже остановились. На лице инспекторши немедленно появилась ярость.
      – Ильина! Что за шутки? – прорычала она блондинке. – Кто вам позволил появляться в этой части НИИ? Вы должны постоянно находиться в отделе номер триста пятнадцать!
      «Ага, – подумала Лиза, – сотрудникам с явно видимыми отклонениями запрещено покидать специально отведенные для этого помещения, дабы не смущать случайных посетителей вроде меня».
      Пока начальница распекала несчастную Ильину, вторая девица сделала Лизе какой-то знак.
      «Она пытается меня предупредить», – поняла Минина, подмигнула смуглой брюнетке, сжала кулак и оттопырила палец вверх, выразительно посмотрев коротко стриженной брюнетке в глаза.
      «Все нормально. Девушка в курсе событий. Вероятно, еще один агент», – подумала Ева.
      В этот момент в массе черных волос кадровички, распекавшей Ильину, что-то зашевелилось, и из прически выглянул любопытный глаз на усике.
      К счастью, Лиза успела «надеть» придурковатое выражение лица и сделать вид, что она не заметила ничего необычного.
 
      – Меня зовут Владимир Евгеньевич Рязанцев, я полковник ФСБ.
      – Богдан Овчинников.
      Мужчины пожали друг другу руки и сели за столик у окна, на котором стояла небольшая керамическая ваза с бархатцами. День постепенно клонился к вечеру. Западный ветер все еще дул. Тучи потемнели, но дождя пока не было.
      – Почему вы позвонили именно мне? – спросил Богдан. – Есть и другие бывшие сотрудники НИИ Новых биотехнологий, куда более осведомленные об обстановке в институте, чем я. К тому же вы могли бы побеседовать лично с профессором Утюговым, он точно знает все лучше всех.
      – Вы, наверное, удивитесь, но никто не согласился со мной встретиться. Кроме вас, – честно сказал полковник. – А среди бывших сотрудников НИИ только один успешный человек со своим бизнесом – и это опять-таки вы. Еще один выступает в цирке, но его сейчас нет в городе, он находится на гастролях за Полярным кругом.
      – Вы имеете в виду Васю Терентьева, который завязывает узлом руки, ноги и голову? – уточнил Овчинников.
      – Да. Особенно зрителей привлекает последнее.
      – Могу себе представить, – улыбнулся Богдан. – Зрелище самой высшей пробы.
      Улыбка, помимо его желания, получилась грустной.
      – А вы, значит, тоже видели это шоу?
      – Вася был моим собутыльником, – признался Овчинников. – Он еще и не такое умеет, только стесняется показывать.
      – Чудеса с задницей? – уточнил полковник.
      – Да. Причем невероятные. Куда там голове! Но цензоры, наверное, не позволили ему демонстрировать подобное на арене.
      Официантка принесла две чашки кофе, сахар и корзиночку с печеньем. Полковник взял свой кофе и осторожно отхлебнул. Напиток оказался жидковатым, но сейчас это беспокоило Рязанцева меньше всего.
      – Понятно, – сказал Богдан, – вам нужно было получить сведения об институте из первых уст, и вы нашли только меня и Терентьева. А что остальные? Я почти десять лет ни с кем из бывших сотрудников не общался. Расскажите мне что-нибудь о них.
      – Остальные либо совершили суицид, либо пропали в неизвестном направлении, либо спились. Некоторые выглядят вполне благополучно, но ведут себя странно. Например, я пытался пообщаться с Плохоцким, но он не сказал мне ни слова.
      – Стесняется своего ярко-зеленого языка, – пояснил Овчинников. – Он у Сени к тому же еще и светится в темноте, как лампочка.
      – Удобно, – сказал Владимир Евгеньевич.
      – Возможно, – вздохнул Богдан, – но из-за этого Сеня стал жутко застенчивым. Поэтому и молчит все время.
      Рязанцев хотел было спросить, какие проблемы имеются у самого Богдана, но решил проявить тактичность.
      – Я слышал, что около шести лет назад пропал бывший директор НИИ Степан Комиссаров, – сказал полковник, меняя тему. – Вы ничего не знаете о его судьбе?
      – Он пошел в лес и не вернулся. Это все, что я знаю, – ответил Овчинников. – Но если вы хотите знать мое личное мнение, то он либо был убит Утюговым и его приспешниками, либо его держат в обширных подземных помещениях института. Причем там чем глубже, тем меньше это похоже на научный институт и тем больше – на какие-то древние катакомбы времен язычества. Я думаю, в этих казематах можно найти много интересного. В частности, там есть карцер, и Утюгов со товарищи сажают туда людей даже за мелкие провинности. Страшное место.
      Лицо Овчинникова исказила судорога.
      – Но никто не жалуется на нарушение прав человека, потому что все хотят вернуть себе прежний облик, – сказал Рязанцев. – Я правильно понимаю?
      – Не только, – покачал головой Богдан, – некоторые мечтают стать сверхлюдьми.
      – А это возможно? – аккуратно уточнил полковник.
      – Думаю, нет! – твердо сказал Овчинников. – Да, они умеют здорово ломать геном, встраивая как искусственно созданные гены, так и гены других живых организмов, но испоганить – не значит создать что-то хорошее. Все эти опыты деструктивны по своему содержанию. В них нет ни полета души, ни гуманизма. И хоть многие в институте мечтают о том, что им выдадут пилюлю вечной жизни, я в это не верю.
      Оба собеседника выпили еще по чашке кофе.
      – Кстати, – сказал Богдан, – будете встречаться с Утюговым, обязательно спросите, куда подевалась его дочь.
      – Я спрошу, – пообещал полковник. – Мне и самому хотелось бы это знать. Кстати, вы не знаете, у пропавшего Комиссарова случайно не было романтических отношений с исчезнувшей дочерью Утюгова?
      Богдан искренне удивился.
      – Вроде бы нет, – ответил он, – наш бывший директор вообще был влюблен именно в науку. Биотехнологии были его страстью.
      Рязанцев кивнул и допил третью чашку кофе. Ему чем дальше, тем сильнее хотелось поскорее забрать Еву из этого неприятного места.