- Нелегко вам, Илья Ильич..." {9}
      Дипломаты расценили сообщение ТАСС как еще одну попытку прозондировать намерения Гитлера, еще одно приглашение к переговорам. Мне, однако, не приходилось встречать объяснений, почему этот сигнал прозвучал именно 14-го числа? Почему, скажем, не 16-го и не 10-го? Мне кажется, все становится на свои места, если предположить, что Сталин вполне отдавал себе отчет в том, что война уже стучится в дверь, и более того - достаточно точно предвидел дату ее начала.
      Довольно определенные сведения к нему, как известно, поступали. Было, кроме того, известно, что Гитлер нападает по воскресеньям. Так вот, 15 июня было именно воскресенье, и Сталин мог ожидать нападения в этот день. Тогда сообщение ТАСС 14-го числа публикуется как бы в последние сутки перед войной и представляет собою "последнюю" попытку выпросить у Гитлера мира. Но если так, тогда и в следующую субботу, 21 июня, должна была иметь место еще одна последняя попытка?
      И она - была.
      Тогдашний первый секретарь нашего посольства в Берлине В. М. Бережков сообщает: "В тот субботний день (21 июня.-П. X.) к нам в посольство поступила из Москвы телеграмма, предписывавшая послу безотлагательно встретиться с Риббентропом и сообщить ему о готовности Советского правительства вступить в переговоры с высшим руководством рейха и "выслушать возможные претензии Германии". Фактически это был намек на готовность советской стороны не только выслушать, но и удовлетворить германские требования" {10}.
      Указание на эту готовность находим и в дневнике начальника германского Генштаба Ф. Гальдера, записавшего: "...г. Молотов хотел 18.6 говорить с фюрером" {11}.
      Тот факт, что Сталин предвидел грозу, не может удивлять, ибо на сегодняшний день нет сомнений, что большинство компетентных профессионалов (дипломатов, разведчиков, пограничников и т. д.), хоть сколько-нибудь осведомленных о развитии обстановки, отчетливо предчувствовали войну. Из этого следует, во-первых, что Сталин оценивал обстановку как все профессионалы; во-вторых, что, если бы принятие главных решений в Советском Союзе не замыкалось на одном человеке, если бы в стране была демократия, Гитлер не имел бы никаких шансов на "внезапность", на так называемое "вероломство" нападения. На самом деле внезапности не было, а был паралич системы управления.
      Но почему, сознавая близость нападения, Сталин не развернул армию, не привел ее в боевую готовность, подставив ее под бомбы - спящую в казармах, с накрытыми брезентом самолетами, с незаминированными мостами на границе? Видимо, потому, что он оценивал перспективы войны опять-таки как все профессионалы. Английские, американские, немецкие военные и политики полагали, что на разгром Советского Союза у вермахта уйдет от трех недель до трех месяцев. Причем это говорилось не на публику, а вполне серьезно, между собой. Других мнений практически не было.
      Ожидая в случае войны скорого поражения, а для себя лично - гибели, Сталин, вероятно, счел сопротивление бесполезным, оттого и не пытался ни грозить Гитлеру, ни изготовиться к бою вовремя. На такое предположение наводит и его поведение в первые дни войны, когда он выпустил из рук руководство, совершенно не принимал участия ни в каких делах. Г. К. Жуков утверждает (о предвоенных месяцах Сталина): "Главное, конечно, что довлело над ним, над всеми его мероприятиями, которые отзывались и на нас,- это, конечно, страх перед Германией. Он боялся германских вооруженных сил, которые маршировали легко по Западной Европе, и громили, и перед ними все становились на колени. Он боялся. Боялся почему? Потому, что он привел страну к такому угрожающему моменту, не готовил к войне. Он понял, что вся предвоенная политика оказалась фальшивой. Опоздали{12} .
      В том же духе повествует о начале июня 1941 года Н. С. Хрущев: "От Сталина не поступало никаких новых распоряжений, лишь один затяжной обед сменялся другим. Я уже начал чувствовать отвращение к этим обедам. Они давали мне возможность наблюдать Сталина вблизи, и мне не нравилось то, что я видел. Казалось, что он полностью утратил всякую веру в способность нашей армии дать отпор врагу... Он держал меня около себя просто потому, что нуждался в обществе, особенно когда его одолевал страх. Он не выносил одиночества..." {13}.
      Начавшаяся после 22 июня переписка Сталина и Черчилля также свидетельствует, что в 1941 году "Гениальный стратег" принимал решения под действием неуверенности и страха. 3 сентября он писал Черчиллю: "За последние три недели положение советских войск значительно ухудшилось... Относительная стабилизация на фронте... потерпела крушение... Я думаю, что существует лишь один путь выхода из такого положения (курсив мой.- П. X.): создать уже в этом году второй фронт..." {14} Далее Сталин упоминает и о возможности поражения Советского Союза в войне. Надо полагать, глава правительства выбирал выражения в официальной переписке, и если он писал, что второй фронт - единственный путь выхода из положения, значит, в одиночку выстоять не надеялся. Во всяком случае, на протяжении трехлетней дискуссии о втором фронте он подобных слов больше не употреблял. Но еще красноречивее о его состоянии говорит следующее письмо Черчиллю, отправленное через 10 дней, 13 сентября: "Если создание второго фронта на Западе в данный момент, по мнению Английского Правительства, представляется невозможным, то, может быть, можно было бы найти другое средство... Англия могла бы без риска высадить 25-30 дивизий в Архангельск или перевести их через Иран в южные районы СССР..." {15} 25-30 дивизий составляли большую часть британской сухопутной армии, и Черчилль заведомо не мог их отдать. Мало того: эти дивизии были заведомо не нужны нам. У нас было достаточно солдат, но остро не хватало для них оружия, даже винтовок и пистолетов. Из Англии в Союз уже шел, хоть и прерываемый противником и обстоятельствами, поток оружия и других военных материалов, но не хватало судов для их транспортировки и охраны. В сложившейся обстановке каждый доставленный к нам британский солдат означал бы недоставленную сотню килограммов оружия и боеприпасов. Зачем же нам люди вместо оружия именно тогда, когда люди у нас были, а оружия не хватало? Бессмысленная и постыдная просьба Сталина заранее была обречена на отказ и лишь открыла Черчиллю смятение союзника, потерю веры в себя, в свою армию, в свой народ.
      Исходя из всего вышесказанного, мы, по-моему, имеем право сделать вывод: в 1941 году Красная Армия и народы Советского Союза преподнесли потрясающий сюрприз не только фашистским захватчикам и нейтральным наблюдателям, но и собственному тирану.
      . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
      {1}Молдавия литературная. 1989. No 10. С. 74.
      {2}Правда. 1940. 10 ноября.
      {3}Знамя. 1988. No 5. С. 81.
      {4}Правда. 1941. 22 января.
      {5}См.: Военно-исторический журнал. 1990. No 6. С. 43-46.
      {6}Коммунист. 1988. No 14. С. 99.
      {7}См.: Новая и новейшая история. 1988. No 6. С. 15.
      {8}См.: Сандалов Л. М. Первые дни войны. С. 13.
      {9}Азаров И. Н. Осажденная Одесса. М., 1966. С. 8-9.
      {10}Международная жизнь. 1989. No 8. С. 27.
      {11}Гальдер Ф. Военный дневник. Т. 2. М., 1969. С. 579.
      {12}Коммунист. 1988. No 14. С. 99.
      {13}Молдавия литературная. 1989. No 10. С. 74.
      {14}Переписка Председателя Совета Министров СССР с президентами США и премьер-министрами Великобритании во время Великой Отечественной войны 1941-1945 гг. М., 1976. Т. I. С. 28-29.
      {15}Там же. С. 32.
      Заключение
      Вспомним рассказанный в начале этой книги эпизод Белорусских маневров 1936 года с участием Ворошилова. Маленький, маловажный деловой разговор, маленький, маловажный результат которого был принесен в жертву нелепому светлому образу армии, в которой все настолько рвутся в бой, что никому ничего не приходится приказывать. Крушение целого поезда может отразиться в крохотном осколке зеркала. Национальная трагедия 1941 года отразилась в мимолетном диалоге "первого красного маршала Ворошилова", ибо страна тоже была принесена в жертву - не одному образу, но иррациональной образной системе.
      22 июня 1941 года - не случайный просчет. К поражениям того лета мы шли многие годы. К несчастью, война просто не могла начаться удачно для нас. Резюмируя все изложенное выше, процессы, приведшие к катастрофе, можно описать так.
      В течение более 10 лет, до 1937 года включительно, Сталин постепенно, шаг за шагом, создавал и обустраивал систему власти, которая позволяла бы ему по любому вопросу диктовать любое решение, ни перед кем не отчитываясь, не мотивируя свои поступки. Он действовал планомерно; и объективно его планы не служили ничьим интересам, кроме его собственных, более того, эти планы несли смертельную угрозу каждому человеку в стране, без каких бы то ни было исключений. Уже по одной этой причине истинные замыслы и концепции, которыми он руководствовался, не могли быть отражены ни в каких документах. Политика Сталина была по-своему эффективной: он добился своей цели, внедрил свою технологию власти. Специфика его тоталитарного режима состояла в том, что даже свойства его подсознания, даже второстепенные черты характера накладывали отпечаток на общественную жизнь, на облик государства, на политику. С другой стороны, исключительное положение, в которое Сталин себя поставил, устраняло для него необходимость мыслить хоть в какой-то степени строго аргументирование. Его образование, склад ума также располагали к интуитивным, нелогичным, безотчетным умозаключениям. Страна насильственно и инстинктивно приводилась им к образу общества-машины. Видимо, он считал, что более похожее на машину государство будет и более эффективно, чем другие. В будущем предвиделась неизбежная великая схватка с "капиталистическим окружением" серия войн и организованных при помощи из Москвы восстаний в разных странах которая должна закончиться созданием "мировой коммуны", "всемирной диктатуры пролетариата", или, в переводе на сталинское истолкование этих слов,распространением режима власти Сталина на весь земной шар. В этот план, как и в план сталинизации Советского Союза, никто, по-видимому, не был посвящен до конца.
      Большой террор 1936-1938 годов был единой многоцелевой акцией; выбор момента для ее осуществления и степени ее интенсивности определялся тем, что это была по замыслу предвоенная чистка. В подготовке к войне Сталин осуществлял выбор из множества вариантов (как отдельных решений, так и долгосрочных стратегий) на основе следующих стереотипов.
      Главное - вооружение. Остальные военные и военно-политические проблемы находятся на втором плане.
      Из всех вооружений отбираются для рассмотрения те, что зрительно легко представимы в бою или на параде.
      Рассматриваемые образцы оружия доводятся до рекордных показателей по какому-то одному параметру.
      Такие образцы оружия производятся в рекордных количествах.
      Выбор между качественно различными задачами и вариантами развития производится на основе их искусственно-количественного сопоставления. Например: наступление - "больше" обороны; будем готовиться к наступлению, об обороне можно забыть. Само замыкание процесса принятия решений на одном человеке предопределяло неизбежные огромные пробелы в подготовке к войне. Сталинский способ иррационального выбора и формулирования проблем, с одной стороны, еще больше расширял эти пробелы, а с другой, как это ни парадоксально, порождал иллюзию военного могущества.
      Социализм разыгрывался как театральный спектакль: дома строились прежде всего не для жилья, а для декорации; законы писались не для исполнения, а "для красоты"; люди выходили на демонстрации и приходили в Верховный Совет не для защиты своих интересов и не для выражения своего мнения, а для исполнения назначенных ролей, и т. д. Будущую войну Сталин тоже надеялся разыграть как спектакль. В сущности, он настаивал на создании декоративных танков и бомбардировщиков.
      К 1937 году оценка Сталиным собственных сухопутных и воздушных сил была сверхоптимистичной; по этим компонентам военной помощи он уже считал себя сильнее всех в мире и приступил к быстрому строительству огромного океанского флота. По косвенным признакам можно предположить, что он рассчитывал в близком будущем установить контроль над Евразией, а через 8-10 лет иметь физическую возможность воевать с Америкой, или, возможно, с Британской империей,
      В это время внешнеполитические маневры Сталина определялись желанием немедленно бросить в бой Красную Армию, не вступая, однако, в конфликт со всеми будущими противниками сразу, но предварительно расколов их. Заключая договор о ненападении с Берлином, Сталин рассчитывал вступить в Западную Украину и Западную Белоруссию, в Прибалтику и Бессарабию, в Финляндию и Турцию до конца весны 1940 года, продемонстрировать свою военную мощь и к моменту, когда Гитлер мог бы атаковать Францию, стоять на его восточной границе с превосходящими силами, будучи готовым или к открытому столкновению, или к выгодному торгу. В тот момент он ошибался не в истолковании планов потенциального противника, а в оценке своих сил.
      Неудачная война с Финляндией явилась крахом всей многолетней подготовки Сталина к войне. Она полностью сломала его планы на будущее, породила неуверенность в себе, будучи для Вождя не только непредвиденной, но и необъяснимой катастрофой. 1937 год и конец 1939 года-временные рубежи, на которых может основываться периодизация довоенной истории СССР.
      В 1940-м и начале 1941 года Сталин лихорадочно пытается что-то "исправить", плохо представляя, что именно надо исправлять. Еще летом 1940 года он приходит к выводу, что в 1941 году Гитлер нападет на СССР, а с приближением срока нападения окончательно убеждается в этом и достаточно точно предвидит дату начала войны. Он ожидает в случае войны быстрого поражения и поэтому в первую очередь сосредоточивается на попытках как-то задобрить Гитлера, выпросить, выкупить у него еще один мирный период. Все, что хоть в малейшей степени может противоречить этой цели (в том числе мероприятия по срочному развертыванию армии и повышению ее боеготовности), не допускается к исполнению. Нападение 22 июня, строго говоря, не было внезапным, так как практически все компетентные специалисты в СССР, включая самого Сталина, его предчувствовали и предвидели. Имел место паралич системы управления.
      Итак, нельзя считать, что причиной трагедии 22 июня 1941 года было какое-то одно ошибочное решение или одна неверная оценка. Поражение было предопределено всем обликом политического строя и всем складом личности диктатора. Обобщая сказанное, я бы назвал в качестве главных причин случившегося следующие.
      Ситуация в партии в 20-х годах, чреватая, как показало время, эволюцией к тоталитаризму сталинского образца.
      Распространившаяся в партии к 20-м годам система политических стереотипов, дезориентировавшая ее носителей, в значительной мере унаследованная Сталиным в пору его высшей власти.
      Наполовину сознательная, наполовину подсознательная игра образов в воображении Сталина, уходившая своими корнями глубоко в его психику и характер, предопределявшая важнейшие государственные решения.
      Я позволю себе на минуту переменить жанр данной работы и предложить вниманию читателя мысли и ощущения Сталина (как я их себе представляю) в период после финской катастрофы.
      ...Страшно не то, что артиллерия слаба и пехота - дура. Страшно, что товарищ Сталин много лет что-то делал не так, а что - он не может понять. Он торопится все исправить - еще сильнее оружие, еще больше гонять и учить бойцов, заменить командование, обобщить боевой опыт... Но все это не то, и он это чувствует. Все это уже было, и все это закончилось Финляндией. А тут немцы одним ударом кладут на лопатки Францию, и по спине пробегает озноб. Все. Следующий - я.
      Слабая надежда: Молотов едет в Берлин. Но нет - переговоры с Гитлером только подтверждают самые худшие опасения. Пусть дураки надеются на лучшее. Товарищ Сталин реалист, ему уже все ясно. Это война. Что делать, а? Сволочь Гитлер знает, что делает. Франция - это тебе не Финляндия. Только перья полетели... Раз решил напасть, значит, разгромит. Всех разгромил и меня разгромит. Что делать, что делать? Что ты сказал, товарищ Тимошенко? Что укрепить? А, укрепляй, укрепляй... Смотри только Гитлера мне не разозли...
      Вот уже все вокруг смекать начали, куда дело идет. Застучали кулачками в стенку: "Товарищ Сталин! Вы слышите, товарищ Сталин?.. Война, товарищ Сталин!..".
      Заткнитесь, дурачье. У вас еще и в мыслях не было, а товарищ Сталин уже знал: война. Что делать, а?.. Эй... Гитлер... Как здоровье?.. Алло... алло... Позвольте побеспокоить... Как здоровьице?.. Молчит, подлец. Зубы точит... Сильней надо стучать! Может, достучусь! Главное - не опускать рук! Эй, Берлин! Алло!
      Я на все согласен! Слышите, алло? Я на все согласен! Что?.. Тимошенко?! Это опять ты?! Я же сказал: нет!!! Что?.. Не поддаваться на провокации - и точка. Нет. Нет. Нет. Нельзя. Не провоцируйте их. Оставьте меня в покое, никакой войны не будет. Не ваше дело. У нас есть средство... да. Средство такое. От войны. Оттягивает на год. Да, таблетка. Ну, какая, какая... Это государственная тайна. Вы свободны. Выполняйте.
      В заключение необходимо отметить, что доступ к минимально необходимым историческим источникам по данной проблеме в нашей стране пока только начинает открываться. Наряду с обоснованными и неизбежными сохраняются и абсурдные запреты на информацию. Но и к открываемым документам получают доступ не все исследователи, а лишь некоторые. Это ненормальная ситуация. Условия и атмосфера для свободной и подлинно научной дискуссии еще не сложились. Учитывая все это, данная работа может претендовать лишь на выдвижение рабочих гипотез. Более серьезные достижения, как мне кажется, станут возможны лишь в будущем.