Ну ладно, ладно… Что мне, даже ошибиться нельзя? Errare humanum est, то бишь человеку свойственно ошибаться, а женщина вроде как тоже человек. Из-за проклятой «Марии» Мальчевского я вырвала остатки волос на голове, потому как только по выходе книги прочитала, что сама умудрилась написать.

Вообще-то я не только писатель, я и читатель. Книги читаю разные, в момент, когда писала тот текст, читала аккурат Элизу Ожешко, где постоянно встречалась именно Мария. Может, это была повесть «Над Неманом»: «Любит ли тебя Мария, золотой мой, милый мой…» И так далее. После чего я, совершенно не подумав, влепила «Марию» Мальчевского вместо «Воеводы» Мицкевича. От отчаяния бьюсь башкой об пол. Даже издательство в смятении.

Разумеется, и малому ребёнку понятно, что строки «Поздней ночью из похода воротился воевода» принадлежат Мицкевичу. Удивительно, что пока никто из читателей не выразил бурного протеста.

Эта скандальная путаница с Мальчевским и Мицкевичем вкралась во второй том биографии, воспевший мою первую молодость. Вся эта ужасная правда и только правда мне до чёртиков надоела, и теперь я просто мечтаю о каком-нибудь художественном вымысле. Боюсь, что надоела я и читателям, хотя никто у нас ещё не издавал приказа эту книгу обязательно читать…

Тем не менее чувствую себя обязанной внести кое-какие исправления и дополнения.

Первое касается седой старины. Та самая домашняя птица, оказывается, наклюкалась вишен на спирту вовсе даже не у графа Росчишевского, а у моей прабабушки в Тоньче. Возможно, аналогичный случай имел место и у графа тоже — я не настаиваю на исключительных правах на пьяную птицу. Так что сперва я все правильно помнила, потом родные меня попугали.

Кроме того, вышла на свет Божий причина отсутствия моей прабабушки за столом, когда моя мать и дядя Петрек наперегонки хлебали ложкой кипящее молоко. Так вот: за столом прабабушки никогда не бывало. Она не снисходила до трапез со своими домочадцами, кушала отдельно у себя в комнате, да притом не абы что, а изысканные лакомства. Ела она немного, но только вкусное, что подтверждает Марыська, которой иногда выпадала честь делить с бабушкой стол, потому как Марыське моя прабабушка доводилась бабушкой. За остальными детьми и внуками присматривал дедушка. Быть может, это от бабушки у меня такое нежелание есть в компании, в чем я честно и открыто признаюсь. А может, эта нелюбовь к совместным трапезам появилась позже и тесно связана с любовью к чтению.

В течение нескольких лет, когда мои дети были ещё маленькие, почитать книгу мне удавалось исключительно за едой. Единственное право, в котором мне не отказывали, — это право на питание. Есть я все-таки должна была время от времени, а с вилкой и ножом в руках трудно мести пол, развлекать ребёнка, чертить проекты или ходить по магазинам. Я использовала эти минуты для чтения и не скрываю, что старалась есть как можно медленнее. Это вошло у меня в привычку и так навсегда и осталось.

Из детства я вынесла ещё одно воспоминание, которое — неизвестно почему — я полностью упустила из виду. Конечно, это мелочь, но, поскольку событие запало в душу, я до сих пор помню его в подробностях. Каждая причина имеет своё следствие, и хотелось бы разобраться, что послужило толчком к этому переживанию…

Моя мать зорко следила, в каком обществе вращается её единственное чадо, и решила сама выбирать мне подружек. Далеко не с каждым ребёнком мне разрешали играть. Мама указала на одну девочку как на самую подходящую кандидатку в подружки, и я покорилась, хотя у меня к ней сердце не лежало. Сразу же, в первой общей игре, выяснилось, насколько неудачен мамин выбор. Девочка эта от души огрела другую, помладше, молотком по спине, пытаясь подчинить её и наказывая за какие-то капризы. Меня это потрясло, к физическому насилию я не привыкла и расценила поступок подружки как верх невоспитанности. Я помчалась к матери и все ей рассказала, в результате чего мать перестала подбирать мне подружек и никогда больше в мои с ними отношения не вмешивалась. Максимум, на что она отваживалась, — высказать своё мнение, как бы в пространство.

Забыла я упомянуть и про Томиру. Тереса вышла замуж за Тадеуша, когда мне было восемь лет, и семьи перезнакомились между собой. У Тадеуша была старшая сестра, а у сестры — две дочки, Зося и Тоня. Разница в возрасте между ними составляла тринадцать лет. Зося была старшая. Четырехлетняя в ту пору Томира отличалась своеобразием, которое по сию пору помнит вся семья.

Жили они на Жолибоже, и мы с Тересой пошли к ним в гости. Томира играла в садике — прыгала, вертелась, носилась как неугомонная. Я, старше её на целых пять лет, с ней не водилась и чинно сидела на лавочке. Тереса — рядом со мной. Вдруг Томира бросила играть и подошла к нам.

— Я устала, — доверительно призналась она. — Мне надо побегать.

И действительно: стала бегать по садику из конца в конец.

Необычность такого отдыха меня поразила, и много раз в жизни, когда кто-нибудь жаловался на усталость, я вполголоса огрызалась:

— И что, тебе надо побегать?

Ничего удивительного, что меня иногда считали особой, у которой «не все дома».

Из своего детства я вынесла также вполне определённый взгляд на углы. Нет, не на тупые или острые, известные из геометрии, а на пересечения улиц, которые тоже называются углами. Нет ничего более страшного в жизни, чем торчать на углу улицы, особенно в обществе лица мужского пола. Это предел морального падения! Убеждение в том, что так никогда нельзя поступать, укоренилось во мне настолько прочно, что все детство и ранняя юность были отравлены. Например, возвращаюсь я из школы, со мной парень, одноклассник, который жил неподалёку. У последнего перекрёстка мы с ним расходились в противоположные стороны. Разумеется, всю дорогу мы обсуждали наши обычные школьные дела, и на этом последнем перекрёстке меня подстерегали адовы муки. Нельзя же оборвать разговор на полуслове, и мы обменивались прощальными фразами именно здесь, на проклятом углу. У меня земля горела под ногами! Как я страдала! Кидала по сторонам нервные взгляды, не видит ли меня кто из знакомых, теряла нить разговора, таблица умножения и та вылетала из памяти, а парень не мог понять, с чего бы это я вдруг начинала судорожно рваться домой. То есть угол вышибал из меня остатки здравого смысла, и длилось это годами.

Это называлось: хорошее воспитание.

И требования у «воспитанной девочки» тоже были не дай Бог. Значительно позже, в очереди за билетом в кино, со мной пытался флиртовать незнакомый молодой человек. Способы добывания билетов в послевоенных кинотеатрах я уже описывала, повторяться не стану, но всем и без того понятно, с какой лёгкостью заводились знакомства в таком месте. Парень даже понравился мне, я почти готова была отказаться от ледяной неприступности, билеты мы покупали с ним одновременно, в зале оказались тоже вместе. На экране шёл киножурнал, показывали парусные лодочки на озере, и парень прокомментировал картину:

— Какая там чудесная погода, солнце, ветер… Так и хоцца поплавать!

Ну и добил меня этим своим «хоцца». После конца сеанса я постаралась поскорее улизнуть. Он мог быть самым красивым парнем на свете, но говорить на родном языке не умел! Такой мне даром не нужен.

Вернусь ещё к одному важному воспоминанию детства: своему первому литературному произведению. Написала я его под конец войны, а начиналось оно следующей фразой: «Я умерла и, к своему изумлению, попала на небо».

Процитировать дальше я, увы, не смогу, оригинал давно пропал, остался только переработанный вариант, но содержание помню. Оказалась я на небе, вместе со множеством людей, столь же удивлённых. На небе вели раз и навсегда установленный образ жизни, каждый день Божий начинался с шести утра, вместо будильника пронзительно верещали райские птицы, совершалась общая молитва, а затем следовал завтрак. На завтрак подавали манную кашу без соли. Потом была заутреня, после заутрени все собирались петь псалмы, ангел следил за порядком и дирижировал хором. После песнопений шли на обед, с меню изо дня в день одинаковым: брюквенный супчик, второго блюда не помню — то ли творожная запеканка с вермишелью, то ли ещё нечто подобное, на десерт компот из райских яблочек без сахара, ибо райские плоды сами по себе сладостны.

После обеда снова наступал час общей молитвы, а потом — отдых. Все брались за руки и водили хороводы или играли в ручеёк, а не то ходили парами по райскому саду. Затем была вечерняя служба, ужин из ячменного кофе и ржаного хлебушка со свекольным мармеладом, и — баиньки. В памяти у меня осталась завершающая фраза: «…и все пришли к выводу, что лучше уж самая страшная война на земле, чем это небесное спокойствие».

Собственно говоря, фраза эта была не последней, за ней следовало разъяснение. Когда спасённые души едва не повредились в уме, оказалось, что это был вовсе не рай, а всего лишь чистилище. Мы страдали за грехи наши, а дополнительным наказанием служила уверенность, что так оно теперь во веки веков и будет. На небо нас должны были впустить только теперь. Распахнули перед нами огромные врата, и за ними открылось нечто столь прекрасное, что оказалось неподвластно моему перу.

Будучи уже совершенно взрослым человеком, я переделала этот рассказ в радиоспектакль, введя туда конкретные персонажи и слегка изменив содержание. Радиостудия не пожелала поставить этот спектакль, не знаю почему, мне-то самой он до сих пор нравится. Воспользуюсь-ка я случаем и осчастливлю читателей.

Название у него было весьма заурядное:

НЕБО

Вторую радиопьесу, написанную значительно позже, я тут приводить не стану, поскольку, во-первых, её передавали по радио, а во-вторых, я получила за неё награду на каком-то конкурсе. Называлась она «Ласточки» и основывалась на подлинном событии.

Случилось оно в Подгуже, где на каникулах отдыхали мои дети со своей бабушкой и Люциной. Из-под стрехи выпало ласточкино гнездо, ударилось о землю и развалилось. Уцелели два птенчика, две маленькие ласточки, обречённые на смерть; родителям было не справиться с такой катастрофой, они всего лишь летали вокруг и отчаянно кричали. Мои дети пришли в ужас, Люцина с радостью им помогала, они вместе подобрали птенцов с земли, выложили им гнёздышко и стали их выхаживать. Говорят, что спасти и выкормить ласточкиного птенца невозможно, во всяком случае неслыханно трудно, никто из окружающих в успех не верил, но мух, невзирая на это, ловила вся деревня. Ежи и Роберт не только получили какое-то конкретное занятие, но и приобщились к чувству сопереживания, а ласточки ели-ели, росли-росли, пока не выучились летать и в конце концов вылетели на свободу, благодаря чему пьеса получилась со счастливым концом. Люцина утверждала, что обе птички стали совершенно ручными, привыкли к своим опекунам и каждый день, до самого отлёта, кружили у них над головами и даже садились на окно хатки.

В одном я совершенно уверена — и потому сразу предупреждаю читателей: мешанина в приложении побьёт все рекорды, как по части хаоса во времени, так и в событиях. Оказалось, что у меня просто талант все забывать и упускать из виду. Сперва покончу с «Энергопроектом», чтобы больше к нему не возвращаться. В бытность мою там происходили весьма поучительные события.

В скобках хотела бы признаться, что у меня большие проблемы с именами. Не говоря уже о табунах Ежи, теперь я вижу, что перепутались ещё и Тадеуши. Я не вправе оглашать их фамилии, поскольку люди эти живы, и не каждому нравится, когда на него показывают пальцем, поэтому я пользуюсь именами, из-за чего они перепутались между собой. Придётся их перечислить.

Один Тадеуш — это мой дядя, муж Тересы. Второй — это мой коллега по работе, лучшая половина Эвы. Третий, Тадик, — сын моего молодого приятеля Мацека. Теперь ещё добавился четвёртый, сотрудник из «Энергопроекта».

Не помню его специальности, вроде бы конструктор, но звали его именно Тадеуш, был он красивый, симпатичный, интеллигентный и хорошо воспитанный, с прекрасными манерами. Я его очень любила. Нет-нет, никакой сердечный трепет тут не примешался, потому как муж и ребёнок занимали моё время и сердце без остатка, но ведь бывает же и платоническая любовь!

Не исключено, что он пытался за мной скромно ухаживать, скорее всего просто так, шутки ради. Как-то мы с ним вместе возвращались через сквер с работы… Может, это были Лазенки? Хотя откуда взяться Лазенкам между Кручей и Груецкой! Неважно, где это было, но факт, что в том скверике он пытался меня поцеловать. Я понимаю, что одной этой фразой способна заставить современную молодёжь лопнуть со смеху. Но, во-первых, это происходило сорок лет тому назад, во-вторых, я ведь уже ясно сказала, что воспитание у меня было довоенное. Кстати, могу сообщить, что у меня в институте была приятельница, которая ужасно стеснялась причёсываться при мужчинах. Распускание волос в присутствии лица противоположного пола для неё было более страшным грехом, чем для мусульманки — показать личико. Так что я не побила рекорда в области целомудрия. Однако от поцелуя я с ужасом отшатнулась, Тадеуш не настаивал на своём, его моё поведение скорее рассмешило, и он сказал мне тогда очень умные слова:

— Вы такая молодая, что я могу позволить себе дать вам совет. Никогда не показывайте мужчине этой убийственной серьёзности в глазах…

Я приняла совет к сведению, но дело не в этом. Флирт флиртом, но мы все-таки подружились, и Тадеуш рассказал мне о своём детстве. Я готова была дать голову на отсечение, что он воспитывался в благородной семье дворянского происхождения, среди любящих родителей, а оказалось — ничего подобного, ни в каких салонах он не вращался, скорее уж в придорожной канаве. Его родители погибли в самом начале войны, и он остался с бабкой, старой, больной и, видимо, глупой. Она не обращала на ребёнка никакого внимания, ребёнок же быстренько сообразил, что пропитание он должен добывать себе по методу волчьей стаи. Он прибился к дружкам постарше, замечательно выучился воровать, тогда это было даже признаком патриотизма, потому что воровали у немцев из железнодорожных вагонов, жизнь он вёл совершенно беспризорную, а после войны перед ним открывались все шансы стать записным бандитом. Это ему не понравилось, неизвестно почему. Ему очень хотелось учиться, он добровольно пошёл в школу, добровольно усваивал знания, хватался за самые разные заработки, кормил себя и бабку, потом получил стипендию. Окончил учёбу и пошёл работать, а откуда у него взялось настоящее светское воспитание — не знаю. Может, ещё до войны его так воспитывали родители, может, бабушка применяла, сама того не зная, прекрасные методы воспитания. Не исключено, что она просто не умела есть иначе, как вилкой и ножом. А может, просто гены сказались, потому что родом он был из хорошей семьи. Во всяком случае, по его внешнему виду никто не догадался бы о его подзаборно-бандитском прошлом.

Тадеуш совершенно перестал со мной флиртовать и переключился на чертёжницу, некую Ванду, у которой были волосы исключительной красоты. Я восхищалась ими, не скрывая зависти.

— Если бы вы только знали! — ответила Ванда. — Год назад я была совершенно лысая!

Я изумилась и не поверила, поэтому попросила рассказать подробнее. Ванда не отказывалась.

После какой-то болезни она настолько облысела, что на голове у неё было больше проплешин, чем волос, кроме того, и остатки лезли пучками: на горсти уже их не хватало. В отчаянии она решила попробовать чей-то совет и стала мазать голову касторкой, из-за чего в течение целого года у неё попусту пропадали субботы и воскресенья, потому что процедура выглядела следующим образом: в субботу вечером надо было втереть в голову тёплую касторку при помощи зубной щётки, помассировать кожу головы, обмотать башку полотенцем и спать в таком виде. Утром в воскресенье она мыла остатки волос и ждала, чтобы они высохли, потому что в те времена фен был недоступной роскошью. Стиснув зубы, она выдержала этот год, и результат был потрясающий: грива у неё выросла как у дикой лошади.

Потом пришёл момент, когда отправились в голубую даль и мои волосы. Никаких тяжких болезней у меня не было, разве что какие-то мелкие недомогания, но волосы стали выпадать толстыми прядями, и я страшно перепугалась, отнюдь не желая сравниться с нашим тогдашним премьер-министром. И тут, вспомнив о Вандиной касторке, я кинулась проводить курс лечения, с той только разницей, что мне не приходилось жертвовать субботами и воскресеньями, не говоря уже о том, что означает вечер выходного дня для молоденькой девушки, а что — для многодетной матери. Мне нужен был только свободный вечер дома, потому что как-то нелепо выходить на улицу с полотенцем на голове; я держала эту касторку на голове часов пять или около того, потом мыла голову и спала для разнообразия на бигуди. Эта китайская пытка знакома всем женщинам. Я выдержала три месяца, результат был такой же, как у Ванды: при самом сильном дёрганье вылезал от силы волосок, ну, два. Через пару лет ситуация повторилась, я снова бросилась на касторку, и она снова потрясающе помогла.

Я авторитетно утверждаю, что нет лучшего лекарства для волос, касторка действует безотказно и сулит только два неудобства. Во-первых, каждое мытьё головы — а делать это надо минимум раз в неделю — отнимает семь часов, и, во-вторых, это форменное несчастье для натуральных блондинок. Под влиянием касторки волосы слегка темнеют и выглядят так, словно отрастают после окраски. Зато, вопреки всем опасениям, волосы совершенно ничем не воняют и без труда отмываются, если не жалеть шампуня и горячей воды.

Там же, в «Энергопроекте», произошла история с пани Генрикой, и её я тоже считаю назиданием для всех. Надеюсь, что пани Генрика мне простит.

Пани Генрика в свои тридцать два года была вдовой, работала она чертёжницей. Она успела закрепиться на работе ещё в те времена, когда чертёжникам платили сдельно, зарабатывала очень хорошо, зато вид у неё был ужасный.

Если описывать её сверху, то тёмные завитые волосы на темени у неё были прилизаны так, что голова выглядела словно бы наполовину срезанной. Возле ушей, наоборот, волосы торчали во все стороны. Лицо она не красила, носила жуткий халат, толстый и засаленный, на ногах — чулки в резиночку и дешёвые полуботинки на низком каблуке. В общем, ни дать ни взять провинциальная учительница, совершенно махнувшая на себя рукой.

Она призналась мне, что её муж, за которым ей пришлось в течение нескольких лет ухаживать, был старше её на тридцать восемь лет, и замуж за него она вышла не из страстной любви, а из уважения и восхищения. Она идолопоклоннически обожала в нем мудрость и характер, но почти десять лет вела с ним очень трудную жизнь: оказалось, что он болен раком. Он все больше слабел, умирал тяжело и долго, до конца не потеряв своих благородных черт.

Пани Генрика не без причины рассказывала мне все это. Однажды в командировке она встретила молодого парня, который ей понравился. Ничего такого не последовало, но она вдруг сделала для себя открытие.

— И понимаете, — говорила она с умилением и немного смущённо, — когда он схватил мой чемодан… Я обомлела. Мне же в голову не приходило, что мужчина может носить чемоданы, ведь всегда их таскала я, а он так легко это сделал, что у меня просто дух захватило…

Мы обе с уже описанной ранее Данусей, которая потом вышла замуж за египтянина, решили вдруг сделать из пани Генрики молодую женщину. Неделю-другую она сопротивлялась, но в конце концов поддалась нашему нажиму. Я погнала её к парикмахеру, её подстригли и причесали под Симону Синьоре. Дануся помчалась с ней вместе в комиссионный магазин — единственное место, где можно было в те времена купить что-нибудь приличное, и они отхватили роскошное платье и элегантные туфли. Пани Генрика на этом не остановилась: она подкрасилась, нацепила белые клипсы и в таком виде заявилась в конструкторское бюро. Она мигом расцвела, как роза, поскольку в коридоре её не узнали двое мужчин из того же самого бюро.

— Да ведь это красивая женщина! — возопил по том при мне один из них, совершенно остолбеневший.

Пани Генрика помолодела лет на пять, привыкла к своей новой внешности и решила так держать! В очередной командировке она снова познакомилась с каким-то парнем и пришла ко мне поделиться и посоветоваться.

В виде отступления хочу обратить ваше внимание на то, что обо всех тайнах, которыми со мной тогда делились, я на протяжении сорока лет не пикнула никому ни словечка. Но ведь теперь прошло уже сорок лет, истекли все сроки давности, а?..

Вернусь к пани Генрике.

— Не знаю, что и делать, — сказала она мне. — Он в меня, похоже, влюбился, совсем голову потерял, а я стараюсь крепиться по мере сил, но я тоже влюбилась.

— Ну и отлично, — похвалила я. — И что?

— Да что вы, что ж тут хорошего? Он же моложе меня на семь лет!

— А он об этом знает?

— Даже не догадывается. Он думает, что мне лет двадцать пять-двадцать семь. Ума не приложу, как мне быть.

— Дать себя соблазнить, — твёрдо посоветовала я. — А признаться в своём возрасте только тогда, когда он окончательно с ума сойдёт.

Пани Генрика загрустила.

— Но ведь он меня бросит. Ещё пять лет — и мне будет тридцать семь, а ему всего лишь тридцать, он кинется на молоденьких, и что дальше?

— И ничего. Сразу настройтесь на то, что он вас бросит, а пока будете счастливы. Каждую из нас в любой момент могут бросить, и из двух зол лучше уж быть к этому готовой, чем оказаться внезапно перед лицом такой ситуации. А что переживём — то наше. Да ну вас, не валяйте дурочку: это же вроде как не пойти в кино или на танцы, потому что потом надо будет возвращаться обратно домой!

На пани Генрику аргумент подействовал, она отважилась на роман с тем парнем. Встретив её через несколько лет, я испытала огромное удовлетворение.

— Я все хотела вас поблагодарить, — сказала мне пани Генрика с искренней признательностью, — это вы тогда меня уговорили. Он меня как раз только что бросил, и мне паршиво, но ничего страшного! Ведь я прожила с ним несколько прекрасных лет. Он меня на руках носил. Без вас я бы все сомневалась, как дурочка, и ничего бы не получилось. А теперь надо мне решиться и выйти замуж за кого-нибудь такого, средних лет… Это уже, конечно, не то, но все-таки человек рядом будет…

Я потеряла пани Генрику из виду и не знаю, что с ней произошло в дальнейшем, но подтверждение собственной правоты меня очень поддержало.

И я сразу вспомнила другую историю.

В «Энергопроекте» работала ещё одна чертёжница по имени Натя. Она, в свою очередь, происходила из так называемых социальных низов, и вкус у неё был уже сложившийся: красный плюш с кисточками и позолоченные люстры казались ей верхом красоты и элегантности. И что странно: при этом она умела одеваться с безошибочным вкусом, одежда её от плюша с кисточками отличалась как небо от земли. Инстинкт, что ли?.. И она твёрдо решила покорить одного конструктора, парня очень красивого и высокообразованного, владеющего иностранными языками, способного, с блестящей перспективой. Загвоздка была в его тогдашней даме сердца, девушке очень красивой и по уровню развития ему куда более подходящей. Натя, однако, отличалась обаянием, прекрасно танцевала на коньках и к тому же знала, чего хочет.

— Фиг он от меня просто так получит, — упрямо говаривала она мне. — Пусть сперва женится. И вы ещё увидите…

Увидела: он действительно женился, вызвав сенсацию во всем конструкторском бюро. И опять же я встретила Натю спустя несколько лет. Выглядела она потрясающе и сверхэлегантно.

— Я закончила школу, — призналась мне она. — Потому что, знаете, к нему приходят разные знакомые, коллеги. Мать честная, я же вообще не понимаю, о чем они говорят! Нет-нет, вы не думайте, я же не такая дура, чтобы рот разевать, я ни слова, все молчу, киваю, даже не улыбаюсь, и все думают, будто это я такая умная. Но ничего, я все лучше справляюсь, ребёночек у нас есть, а я, если угодно, и ещё одного могу родить…

По какой-то необъяснимой ассоциации у меня перед глазами встаёт пример собственного сына. Нет, Натя и её взгляды здесь ни при чем, сын вспомнился мне скорее в связи с пани Генрикой и её первоначальной причёской.

Я не динозавр и к причёскам молодёжи особенно не придираюсь, но в своё время была очень модной причёска под Иванушку-дурачка. Мой старший сын этой моде последовал, и была она ему исключительно не к лицу. Честное слово, очень тяжело смотреть на собственного ребёнка, если у него при этом рожа абсолютного дебила, а он именно так с этими волосёнками и выглядел. Я его ласково попросила, чтобы он постригся как-нибудь иначе, что не дало никаких результатов. Я попросила энергичнее. Тоже нулевой результат. В конце концов я ему пригрозила, что с такой причёской и такой мордой домой может не приходить. Пришёл. И в одиннадцать ночи я выгнала его на Центральный вокзал, потому что только там в это время и работала парикмахерская, запретив переступать порог дома нестриженым. Он пошёл надутый, возмущённый, со слезами на глазах, но на следующее утро я могла тешить глаз созерцанием нормальной личности с необходимой степенью умственного развития.

Насчёт его теперешних причёсок пусть голова болит у моей невестки.

Упустила я из виду и преступление, которое совершила на русской границе.

Шатаясь по стране на мотоцикле, доехали мы с мужем до Медыки и с интересом смотрели на пограничный пункт. Никто там в те времена не толпился, потому как границу дружбы невозможно было пересечь. Меня восхитили ворота, выкрашенные в весёленький, хотя и поблекший цветочек, я вытащила фотоаппарат и сделала снимок. Я ещё держала аппарат в руках и как раз переводила кадр, собираясь пощёлкать ещё какие-нибудь достопримечательности, но тут к нам подскочил какой-то тип и завопил, что здесь нельзя фотографировать! Никаких снимков!!! Ворота в цветочек составляют военную тайну!!!

Я спрятала аппарат за спину, боясь, как бы он у меня этот аппарат из рук не вырвал. Пусть и старая штуковина, но на что-то она пока ещё годится! Тип резко спросил, фотографировали мы уже что-нибудь или нет. Муж, который не видел, как я делала снимок, со всей искренностью отрицал страшное преступление. Благонадёжность из мужа била, как кипяток из гейзера, тип поверил нам на слово и велел убираться прочь. Мы уехали, а ворота в цветочек остались мне на память.

Точно так же выпал из памяти гусь, весьма существенный фрагмент, который я включила в «Леся».

Гуся выдумал Тадеуш, тот, который муж Евы, из Горпроекта «Столица». Он все нудил насчёт гуся и нудил. Дескать, есть замечательный способ запечь гуся в кострище. Этим методом пользовались русские солдаты: гуся пекут на костре в перьях и глине. Уговаривал он нас, уговаривал принять участие в этой нездешней дурости, и мы согласились!

Я долго вычисляла, когда же это было и кто с моей стороны участвовал в затее, Марек или Войтек. В принципе приключения на пленэре были скорее в духе Марека, но, с другой стороны, я очень сомневаюсь, что он допустил бы такой идиотизм. Только Ева, которой я в конце концов позвонила, убедила меня, что это был Войтек.

Войтека подробности не волновали, поэтому место свершения кретинизма выбирал Тадеуш. Закоренелый харцер, который никогда в жизни не стал бы жечь костёр в лесу. Только у воды! К тому же другой необходимый элемент кулинарии заключался как раз в глине, вот мы и поехали на Вислу.

Важнее глины был только сам гусь, можно сказать, исходный продукт. Мы собирались купить гуся в первой попавшейся деревеньке над Вислой, и наша вера в традиции польского крестьянства едва не прикончила в зародыше всю затею. Бабы наотрез отказывались продавать нам гуся, утверждая, что сейчас не сезон. Гусей надо есть в октябре, а пока только конец августа. Мы все-таки упёрлись на своём и вытребовали гуся, не обращая внимания на выражение лица селянки, которая смотрела на нас, как на скопище слабоумных. Вероятно, она решила, что мы сбежали из Творок — знаменитой варшавской психлечебницы, — и продала нам гуся из обычного страха перед сумасшедшими. Она даже забила птицу и выпотрошила, но по нашей просьбе не стала гуся ощипывать.

В основном все подробности кулинарного действа я поместила в «Лесе», поэтому могла бы их здесь опустить, но не стоит впадать в крайность. Вышло все так, как я там и описала. Тадеуш с Войтеком влезли в Вислу и накопали глины из берега, гуся начинили картошкой и как следует облепили глиной, а вот материала на костёр совсем не было. Мы с Евой как ненормальные метались по окрестностям в поисках чего-нибудь горючего. Протестуя против разведения костра в лесу, Тадеуш не учёл, что на лугу дрова не растут. Не говоря уже о том, что костёр получился очень и очень скромненький, в огонь гуся пихали мужики, а не мы, и положили они гуся неправильно: спиной вверх, а животом в землю.

Пеклась эта зараза до Судного дня без малейшего результата. Нет, преувеличивать не стану: результат был. Вся спина у гуся превратилась в уголь, перья жутко воняли, а мясо на вкус напоминало корабельные канаты или ремни от конской упряжи. Поллитра водки мы выпили под печёную картошку и, возможно, просидели бы там до утра, если бы не досадный факт, что во всей округе невозможно было найти уже ни сучка, ни веточки. Пришлось выгрести из пепла вонючего и твёрдого как камень гуся и отправиться к Тадеушу. Мы с Евой обе смывали глину с птицы, скребли её щёткой под кипятком из крана, кажется, мыли даже мылом. В конце концов глина сошла. Тадеуш порубил птицу на кусочки и сунул в кастрюлю, собираясь потушить. Он тушил его с неделю, каждый день принося на работу по кусочку, но гусь оставался несъедобным, и примерно половину Тадеуш выбросил.

Конечно, все мы знали, что свежеубитого гуся есть нельзя, что он должен полежать и «дозреть», но эксперимент всех интересовал. Может, из-за глины все будет иначе? В конце концов мы убедились, что глина ничего не даёт и скушать нечто подобное способен только русский солдат, и никто другой.

Иного рода приключение мы пережили позже, уже в эпоху Марека. Мы пекли на костре фазана. К фазану был у нас хлебушек и грудинка, ломтиками которой мы обвязали дичь, и даже ещё осталось. Хвороста для костра было в достатке, потому что место выбирал Марек, и мы расположились на опушке леса. Тадеуш демонстративно удалился на луг, чтобы не участвовать в скандальном поджоге леса. Никакого пожара мы не устроили, зато фазан оказался слишком маленький. Идеально пропечённый, он удался на славу, запах усиливал аппетит, и в последние секунды мы зависли над костром, как стервятники, жадно глядя Мареку под руку. Потом мгновенно слопали птичку, сожрали хлебушек с остатками грудинки, после чего вернулись домой настолько голодными, что с порога накинулись на еду. Кажется, даже Марек впервые в жизни отказался от душа перед сном.

Всех предупреждаю: один фазан на четверых — это не еда, а несчастье, способное пробудить в человеке каннибальские склонности.

Расскажу ещё и про Стефана, которого я описала в «Лесе», «Диком белке» и в «Подозреваются все». Он действительно был конструктором-сантехником, но в данном случае речь пойдёт не об этом. У Стефана был брат.

Я лично этого брата не знала, но как про него, так и про сам этот случай мне рассказывали свидетели, и все говорили слово в слово одно и то же, поэтому я свято верю, что все это правда, а не какой-то там дурацкий анекдот.

Во-первых, брат Стефана отличался скупостью, во-вторых, был скандалистом высшей пробы, в-третьих, — страстным болельщиком. Один раз он смотрел матч Польша — Аргентина, который, Бог знает почему, постоянно попадается мне под руку.

Как известно, начали мы этот матч с проигрыша. Брат Стефана так огорчился счётом не в нашу пользу, что выдрал из мебельной стенки телевизор и выбросил его в окно. Потом его чуть Кондрат не хватил, потому что мы начали выигрывать, а отголоски наших успехов доносились из-за стены от соседей. Ясное дело, что телевизор смотрели все, все старались сделать как можно громче, и шум матча вкупе с воплями комментатора раздавались отовсюду. Брат Стефана страдал и скрипел зубами, матч в конце концов завершился, после чего к нему наведался мальчонка, сын соседей.

— Проше пана, — сказал он брату Стефана, — папка говорит, чтобы вы спустились вниз, а то какой-то гад выкинул телевизор прямо на ваш автомобиль…

А потом разные там всякие утверждают, будто я выдумываю неправдоподобные байки!

Именно в те времена, где-то между Войтеком и Мареком, я решила написать трактат о том, как завоевать мужчину. Не только решила, а даже написала. Приводить его тут я не могу, потому что рукопись куда-то у меня подевалась, а содержание я точно не помню. Создала я сей шедевр в целях главным образом дидактических, помешанная на консерватизме и рассерженная ошибками, которые постоянно совершают представители обоих полов.

Другое дело, что времена с тех пор несколько изменились. Четверть века тому назад все было немножко по-другому. На взгляды и поведение взрослого поколения все-таки ещё влияли довоенные времена, а близкую к одичанию свободу поведения демонстрировала только немногочисленная часть молодёжи. С одичанием я и собиралась бороться, потому как старинные обычаи красивее, в них было обаяние, романтизм, совершенно чуждый людям наших дней.

Помню, что в своём трактате я начала с того, как надо знакомиться: вопрос, который, на мой взгляд, утратил актуальность. На мой возраст очень прошу не обращать внимания, мне только что объяснился в любви один водитель такси, поэтому я не совсем вышла в тираж. Знакомятся люди сегодня как попало, где попало, а место и обстоятельства не имеют для них никакого значения, поэтому я не стану вспоминать все поучительные примеры, любовно описанные в моем научном труде, а также все дипломатические ухищрения, многочисленные ошибки и недоразумения.

Поучительная часть начиналась с того, что не каждый с каждым хочет спать. В своих рассуждениях я не принимала в расчёт уровень морали ниже сточной канавы, а имела в виду нормальную часть общества, способную пользоваться интеллектом, хотя, в общем-то, не интеллект в постели играет главную роль. Впрочем, интеллект тоже может пригодиться…

На мой взгляд, мы в целом весьма далеко ушли в этой области, и отсюда такая паника насчёт всяких болезненных симптомов. Положа руку на сердце, пусть часть общества соответствующего возраста признается, сколько раз она принимала участие в сексуальных отношениях не из большого желания, а просто за компанию. Или по множеству других причин, совершенно лишённых эмоционального элемента. Разумеется, это дело вкуса, но некоторая умеренность в этой области имела в себе массу заманчивой притягательности, совершенно недоступной сегодняшней свободе. Кажется, я пыталась рассматривать эти проблемы и в своём трактате.

Кроме того, я описала там всякие потрясающие события — неведомо зачем, пожалуй, просто для острастки. Сколько всего наслушаешься за жизнь! Одно такое приключение я помню с подробностями и могу привести здесь.

Некий мой приятель — разумеется, в ту пору ещё весьма юное создание — ехал на велосипеде по Уяздовским Аллеям и стал спускаться вниз по Бельведерской улице. Вечер был поздний, почти ночь, освещение — очень слабое, а парень по какой-то причине хотел использовать то, что улица шла под уклон: скорее всего, спешил домой в Вилянов. Он как следует разогнался и вдруг увидел перед собой зад автомобиля, запаркованного без малейшего огонька. Парень уже ничего предпринять не успел, врубился на полном ходу в багажник, вылетел из седла, перелетел через крышу и приземлился на капот. Хотя каким-то чудом с ним ничего не случилось, велосипед совершенно утратил первоначальный вид. Он со стоном кое-как собрал свои косточки — парень, конечно, а не велосипед, — и увидел, как из машины вылезают две особы, мужского и женского пола, в шоковом состоянии.

Эти двое устроили себе свидание в таком идиотском месте — другого не нашли! — но, надо признаться, тогда движение на дорогах было не столь интенсивным, поздним вечером по городу почти никто не ездил, и ставить машину можно было где только пожелаешь. Наверное, влюблённые были слишком уж поглощены друг другом, если даже не включили парковочные огни. Взглянуть их глазами, так ведь страшно делается: ни с того ни с сего автомобиль получил мощного пинка в зад, потом что-то бабахнуло по крыше, а затем свалилось на капот. Легко себе представить, как они были потрясены, поскольку стали изысканно извиняться перед моим приятелем, потом отвезли его до самого Вилянова и ещё дали двести злотых в качестве компенсации за разбитый велосипед.

Из этого эпизода у меня вытекала ясная мораль: надо как следует выбирать места для рандеву.

У второго моего приятеля приключения были яркие и многочисленные, а среди них встречались прямо-таки истории из прошлого века, даже, можно сказать, восемнадцатого. Например, история, как он спускался зимней ночью по строительным лесам с шестого этажа, потому что нежданно-негаданно вернулся муж героини его романа. Хорошо ещё, что он не дал замуровать себя в алькове. Или ещё прелестный вечер со случайной знакомой, когда его выследила его постоянная подруга и устроила под дверьми такой скандал, что чертям тошно стало, а милый вечер пошёл коту под хвост. Потом мстительница ещё и подожгла изменщику машину марки «трабант». Подробности происшествия я знаю точно, поэтому и говорю с тех самых пор, что в человеческих поступках для меня нет ничего невероятного.

Мой трактат никогда не был опубликован, и, как мне кажется, поделом. Может быть, я плохо его написала, может, он оказался слишком несовременным, чего-то ему, во всяком случае, не хватало. Однако фрагменты его годились чуть ли не на все случаи жизни, их стоило бы использовать, чего я не сделала, а теперь очень жалею, потому что рукопись пропала. Правда, я дамских романов не пишу, но любовной страстью нетрудно было бы извинить любую глупость на свете. Если никоим образом не удаётся найти мотив преступления, всегда можно сказать, что жертву уделал влюблённый кретин или влюблённая кретинка, причём по ошибке.

Ну ладно, пропала рукопись — и пропала, что теперь поделаешь…

Все реалии я проверяю очень старательно и добросовестно, иногда как бы на вырост и впрок, хотя, может, не слишком методично. В медный рудник, например, я ворвалась без определённых намерений, это мне ни для чего не было нужно, и до сих пор не понадобилось, но кто знает…

Я попалась на удочку флотации. Понятия не имею, что такое флотация и для чего она служит, но напишу, как этот процесс выглядит. Я знаю его по игорным автоматам из Тиволи.

Так вот, в довольно большом помещении по широкому конвейеру движется вперёд густая грязь, почти совершенно чёрная, причём не сама движется, а её подталкивает специальное устройство. Грязюку пихает вперёд такая вертикальная заслонка: толкнёт кучку, кучка валится вперёд, потом заслонка пихает ещё раз, ещё… Казалось бы, грязюка должна падать вниз, вот-вот свалится, ан нет — фигушки. Не падает. Завалится при следующем толчке или нет? Вот и нет… Ну так сейчас бухнется!… Холера её затрепи, снова не упала!.. Ну вот сейчас, вот-вот… Ничего подобного… Уж теперь-то! Ну наконец-то… Часика эдак через два меня силком уволокли с помоста возле этой машины. Дай мне волю, я бы застряла там суток на двое, не меньше. Невозможно глаз оторвать от этой кучки грязи! Слетит' дерьмо или нет?!

Точно такие же устройства находятся в увеселительных заведениях, и я стараюсь избегать их, как огня, потому что прекрасно знаю: мне лично там гарантировано банкротство. Мне — но не всем.

Две такие машины стоят в Тиволи. Разумеется, в них не грязюка плывёт, а жетоны, огромные такие блины, самые большие, которые можно себе представить. Они лежат кучей, а то, что слетает, составляет выигрыш. Кидаешь туда очередные, они падают кучкой за теми, что уже там накопились, и подталкивают их вперёд. Страшная куча уже едва держится, вот-вот упадёт, ну вот ещё секундочку… Ничего подобного. Ладно, ещё чуть-чуть, вот обменяю на эти блины очередные десять монет…

Эта свисающая куча оборачивалась таким обманом зрения, что аж дурно делалось. Раззадоренные игроки кидали туда целые состояния, в том числе и я, хотя редко, потому что эту заразу я раскусила в два счета. Но шлялся там какой-то старый бородатый козёл — ему бы без грима людоеда играть, — и караулил. Терпение у него было сверхчеловеческое. Он ждал того момента, когда от очередной кучки отойдёт проигравшийся кретин, который, поверив в свисающую кучу, накидал массу жетонов, а у него ничего не вышло. Кретин разочаровался, или там деньги у него кончились, и он отказывался от развлечения. Тогда людоед кидал несколько жетонов, и куча в конце концов сваливалась. Людоед забирал своё, предусмотрительно не дожидаясь, пока упадёт следующая кучка, и караулил очередного игрока Он здорово на этом выигрывал, я специально несколько дней за ним следила и лично в том убедилась.

Второго выигравшего я встретила в Брюсселе. Увеселительное местечко тянулось вдоль железной дороги километра на два, я не шучу. Таких устройств для флотации меди там стояло несколько штук. От тех, что в Тиволи, они отличались дополнительной приманкой, а именно: поверх всего жетонового хлама лежали электронные часы, которые тогда были ещё в диковинку. Вместе с какой-нибудь очередной кучей слетали и часики. Возле одной такой машины я наткнулась на земляка, он тоже дураком не был и проделывал примерно то же самое, что и людоед, только с меньшей долей терпения: высматривал игрока-неудачника, продолжал игру после него и показал мне пять штук часиков. Он как раз спихивал себе пятые и признался мне по секрету, что эти часики обеспечивают ему тут, в Бельгии, вполне сносное житьё; есть покупатель, который берет у него товар по двести франков за штуку. Однако земляк собирался после Бельгии ещё попутешествовать, вот на это путешествие он и зарабатывал. У него уже есть кой-какие сбережения, осталось только чуть-чуть поднакопить, с недельку поиграет — и хватит…

Такое же развлечение бытовало и в Тюильри. Французы, должно быть, повредились в уме, потому как учинили там нечто чудовищное…

Ну вот, надо же, я-то думала, что в приложении будет один обыкновенный хаос, а оказывается, что и от хаоса ещё нужны отступления. Я пыталась вспомнить, когда же это было, и выяснилось, что с моим тогдашним пребыванием во Франции связаны сопутствующие обстоятельства.

Я сидела в Дании у Алиции. В предыдущем году на скачках в Шарлоттенлунде я пережила нечто ужасное, поскольку надумала поставить в четвёртом заезде комбинацию 2-7-10; заполнила купон, сунула его в программку и забыла сдать в кассу. Вспомнила я об этом только тогда, когда лошади выходили на финиш и на третьем месте аккурат оказалась десятка. Перед ней были семёрка и двойка… Меня чуть было на месте кондрашка не хватил, я так и не стала выяснять, сколько тогда выплатили выигрыш, намеренно уговаривая себя, что не больше трехсот крон, потому что от трех, например, тысяч я бы трупом пала на месте. После я очень старательно следила, чтобы никогда больше не свалять такого же дурака.

Алиция высмотрела в рекламе экскурсию в Париж за семьсот крон, почти задаром. Её племянница Малгося купила себе дом в Бретани и отчаянно зазывала её к себе, даже вместе со мной, потому что ей требовались совет и помощь в обустройстве дома. Алиция не рвалась на эту тяжёлую работу, но поехать ей хотелось; с другой стороны, стоял август — самый жаркий месяц в Париже, с третьей стороны, она очень любила путешествовать, а на сей раз мы могли даже пожить бесплатно в пустой вилле деверя Малгоси, семь минут электричкой с вокзала Сен-Лазар, с четвёртой стороны — Алиция не выносила жары и так далее… Словом, мы обе колебались. Я отправилась на скачки, все ещё сердитая и раздражённая из-за этой своей несыгранной комбинации с прошлого года. В этом году я уже старательно доводила до конца все свои идеи, и результат оказался весьма неожиданный.

Я решила, что обязательно выиграет восьмёрка, поэтому ставила на неё во всех заездах подряд. И надо же было так случиться, что среди шедших под восьмым номером оказалась одна лошадка, принёсшая солидный выигрыш!

Выплатили тогда тысячу двести крон, если учесть, что остальные комбинации проиграли, то чистой прибыли, у меня оказалось семьсот двадцать крон. Аккурат стоимость экскурсии в Париж!

— Судьба! — сказала я торжественно Алиции. — Не знаю, как тебя, но меня толкает во Францию высшая сила!

Алиция примирилась с решением сверхъестественных сил, и мы поехали.

Мелкие и незначительные подробности я опускаю. Не стану рассказывать, как мне пришлось одалживать у Алиции платья, потому что я набрала с собой вещей только для Дании, и ничего по-настоящему летнего у меня просто не было. Не стану говорить, как мы только чудом не перекусали друг дружку на вокзале Сен-Лазар, потому что никак не могли вспомнить, у кого из нас должен был быть адрес этого Малгосиного деверя, а жара добивала нас на месте; опущу тот момент, когда Алиция сняла с себя платьишко и задумчиво спросила:

— Слушай, как ты думаешь, когда высохнет, будет стоять само?

…Не стану расписывать, что единственным прохладным местом во всем городе оказалась лавочка около сортира на площади Пигаль, прибежище парижских проституток. К сожалению я не могла там просидеть все время пребывания в Париже. Не буду живописать кошмарную пирамиду в Лувре и книги Малгоси, которые я вместе с ней расставляла по полкам в два часа ночи.

Ой, нет, этого я не могу не рассказать: французы впали в гигантоманию

Ни Алиция, ни я не чувствуем тяги к обществу, обе любим быть наедине. Мы бегали по Парижу не вместе, а отдельно. Результаты были впечатляющие

— Я тут была очень много лет тому назад, — вечером рассказывала Алиция. — Слушай, там сооруди ли нечто невероятное: представь себе, огромная стеклянная стена, за стеной вода, в ней плавает акула или ещё какая-то зараза, что-то ещё есть наверху, но надо было платить пятьдесят франков за вход, а я не знала, стоит ли. Поэтому не заплатила и не знаю, что там ещё было.

— Ничего страшного, — ответила я. — Пожертвую этими пятьюдесятью франками, пойду туда и по том все тебе расскажу.

Пойти-то я пошла, но никакой стеклянной стены с водой не нашла, наоборот, отыскала сперва цветник с ошеломляющей растительностью, а потом огромный торговый центр. Алиция торгового центра и в глаза не видела.

Затем она первая поехала на площадь Дефанс, а я на следующий день, после чего мы обменялись впечатлениями.

— Ты видела такую площадь с большущими воротами? — спросила она.

— Какую площадь, спятила, что ли?! — запротестовала я — Площадь была, но без ворот. А вот ты видела такой большой мозаичный столб, из трех частей, и каждая разного цвета?

— Никакого столба там не было…

Сооружения грандиозны до такой степени, что теряют человеческие масштабы. Мы осматривали все тщательно, как полагается, и каждая видела что-то в отдельности Уж не говоря про то, что на площади Дефанс невозможно выйти из метро. Я напрасно купила входной билет на выставку, никакого результата это не дало, я рассердилась и в конце концов протиснулась под барьерчиком. Когда я увидела, что точно так же ползут на четвереньках благородная пожилая чета и монашенка, я решила, что это, очевидно, в порядке вещей, и перестала стыдиться самой себя. После чего я наткнулась ещё на один чудовищной величины торговый центр, к тому же он помещался внутри циклопических размеров здания. Я уж не чаяла оттуда выбраться. По-французски я читать умею, клянусь, надписи поняла правильно и поехала вверх, чтобы оттуда сориентироваться Я заметила проблеск дневного света и очень обрадовалась. И зря, потому что дневной свет был искусственным и лился из ресторанчика в садике. Я съехала вниз, терзаемая клаустрофобией, прошла пешком полмира и наткнулась на стоянку автомобилей для доставки заказов на дом А чтоб их всех черти побрали! Я стала искать автобус, потому как уж что-что, а автобус наружу обязательно выедет. В результате площадь Дефанс я осмотрела исключительно из автобуса и наткнулась на этот трехцветный столб, но никаких ворот нигде не видела, и привет!

Зато именно тогда я своими глазами видела нагромождение ворот в Тюильри. Не знаю, кому в голову пришла такая сатанинская идея, должно быть, пьяному в сосиску. Проходишь через египетскую аркаду из Карнака, римские пропилеи, средневековые городские ворота и что-то русское, кстати, очень напоминающее ворота в Медыке. Сделано все это было из картона и тряпок, как на деревенской ярмарке. По-моему, там же ещё поставили и краковский Барбакан, не говоря уже о Микенах. Потрясающе! Потом я наткнулась на игральные аттракционы, или машины для флотации меди. Я лично выиграла на них часики, зажигалку, дорожный будильник и телефон, с которым неизвестно было, что делать, потому что к нашей телефонной сети он не подходил. Я кому-то его отдала.

Во всяком случае, автоматы для игр и флотация меди основаны на одном и том же принципе, и я понятия не имею, для чего это мне может пригодиться.

Очередную порцию знаний я получила в Кросне, куда я отправилась на цикл «Встречи с любимыми писателями». Не исключено, что это способствовало моему рекорду на скачках.

Поехала я туда в основном для того, чтобы ознакомиться с работой стекольного завода. Разумеется, я слышала, как делают стекло, но представить себе этого не могла. Как же это получается? Стекло ведь жидкое, его как-то выдувают, но каким образом это жидкое вещество становится твёрдым? Каким образом сохраняет форму, когда и как стынет, что с ним делают в течение всего процесса? Я хотела во что бы то ни стало увидеть все собственными глазами!

До Жешова я полетела самолётом, оттуда меня забрали фургончиком, потому что машины у меня уже не было, я её продала под влиянием Марека. Скорее всего, ему до чёртиков надоели постоянные починки моей старой телеги, он уговорил меня от неё избавиться и заверил, что я получу талон на «фиат». Никакого талона я не получила, потому что не принадлежала к привилегированным классам, кроме того, сразу после этого стала меняться власть, всякие талоны пропали из нашей жизни, денег у меня не было, и осталась я безлошадной.

Гостиницу мне забронировали в Кросне, и я сразу, с первого же дня стала настаивать на том, чтобы пойти на этот стекольный завод. Наверное, из страха, что я откажусь участвовать в этих читательских конференциях, экскурсию мне устроили и привели меня в цех.

Зрелище оказалось просто восхитительным. Действительно, стекло было жидким, действительно, надо было дуть в капельку массы, а из неё на самом деле возникали великолепные изделия. Я остолбенела от восторга и с величайшей радостью провела там целых четыре дня, наплевав на свои официальные обязанности. И выволокли меня оттуда просто силой, иначе я бы не ушла.

Тогда же я обратила внимание на изумительную красоту работающих в цехе лиц женского пола. Сперва попалась мне одна красавица мирового стандарта, потом вторая, третья, а потом я стала специально присматриваться. В жизни не видела такого количества красивых девушек, одна другой краше! Как на конкурсе красоты! Меня это заинтересовало, и я спросила, уж не специально ли подбирают сюда персонал, как стюардесс на авиалиниях. А если так, то по какой причине? Директор — бабник?.. Так вот, вовсе даже нет, никто их сюда не подбирал. Кросненское воеводство много лет знаменито именно красивыми девушками. Хотелось бы знать, почему это не рекламируется? Стада мужиков со всего мира приезжали бы ими любоваться, и у нас были бы дополнительные доходы от туризма.

В гостинице мне удалось ввести европейский стандарт. Как обычно, после встреч с читателями голод мой превратился в дикого зверя, pi я решила все-таки поужинать. Зал местного ресторана при гостинице мог отбить аппетит даже у скотины в хлеву, подробностей я описывать не стану, их каждый по собственному опыту знает сам. Однако я не отказалась от еды, поймала кельнера и попросила его принести мне поесть, в номер, частным, так сказать, образом. На самом деле такой изысканный стандарт обслуживания гостей тут не практиковали. Мы с ним друг друга взаимно поняли и в течение всего своего пребывания гам я ела у себя в номере без дополнительных отрицательных впечатлений.

Я запланировала все так, чтобы вернуться в Варшаву ещё в субботу утром и успеть на скачки. Самолёт вылетал из Жешова около шести утра. Встала я в четыре пятнадцать, фургончик прибыл без опозданий, по дороге на аэродром я ещё полюбовалась красивейшим восходом солнца, на аэродром успела, после чего начались проблемы с багажом.

Работники аэродрома, в лице очень вежливой и симпатичной пани, пожелали увидеть содержимое моей сумочки. Я не возражала против этого, но само желание меня слегка удивило. Прошло несколько минут, прежде чем я сообразила, что стала жертвой противотеррористических мер, что у меня ищут оружие с целью захвата самолёта. Эта возможность меня сразу заинтересовала: никаких захватов самолёта, я ведь должна вовремя приземлиться в Варшаве! И я стала рассуждать вместе с ними, что опасно, а что нет. Например, маникюрные ножнички в косметичке: вроде бы маленькие, но ими без труда можно отстричь пилоту ухо! Сумка у меня была небольшая, в багаж я ничего не сдавала, и сразу возникла проблема: в Кросне я купила рюмки, а стекло возить нельзя; мало того, у меня был ещё большой фаянсовый горшок, в котором я кипятила себе воду для чая, такой тяжёлый, с ручкой. И что теперь делать?

— Горшок не отдам, — твёрдо заявила я. — Вот горшок вы мне оставьте; если им дать кому-нибудь по башке, эффект гарантирован. В случае, если появится какой-нибудь террорист, я ему так шандарахну по затылку этим горшком, что навек отобью охоту безобразничать. Словом, обещаю, что немедленно приму участие в операции по обезвреживанию любых террористов, потому что мне очень надо вовремя быть в Варшаве.

Пани с аэродрома, увидев во мне союзника, махнула рукой и оставила при мне все моё добро. Я полетела со своей сумкой, а террорист, слава Богу, не появился.

На скачки я успела с песней на устах и сразу сделала все ставки. В тот день была, можно сказать, именная скачка. Скакала в те времена кобыла по кличке Имплозия. Была она абсолютной фавориткой всего ипподрома, а ездил на ней Мельницкий. Все на неё ставили. Но, как оказалось, в тот день Мельницкий заболел и вместо него должен был ехать Филиповский. Тут я засомневалась. Имплозия Имплозией, но ездит-то Филиповский куда хуже Мельницкого. Мельницкий — тот вообще гений, никто с ним сравниться не мог. Стала я вычислять и гадать, на кого ставить.

Прочитала всю программку, шло девять — или одиннадцать? — лошадей, все хорошие, все более или менее одинаковые. У всех был шанс выиграть. Я решила ставить не на лошадей, а на жокеев. Кому там очень надо выиграть? А-а, Варштоцкому? Отлично, на Варштоцкого я и поставлю. И поставила на всякий случай на Имплозию и на Варштоцкого на Алъпине.

Потом оказалось, что я просто ясновидящая. Филиповский совершил даже две ошибки, в последний момент он вышел на большую дорожку, не успел этого наверстать и оказался вторым на полголовы. Выиграла Альпина, а с ней ошалевший от радости Варштоцкий, который хотел заключить контракт с немцами и поэтому так старался. За выигрыш заплатили двести семьдесят четыре тысячи злотых, и это был рекорд моей жизни. Для сравнения сообщаю, что за авторские встречи с читателями, с которых я только что приехала, — а работа это каторжная — платили всего лишь тысячу злотых. Если бы я могла купить машину в собственной стране, я бы наверняка её купила тогда же, но это умение было мне недоступно. Автомобильного же рынка я панически боялась.

Все потом спрашивали меня, откуда я получила сведения, что Альпина выиграет, никто не хотел верить, что ставила я не на Альпину, а на Варштоцкого. Я стала побаиваться, что условием моего выигрыша на скачках должно быть раннее вставание. Встанешь эдак часика в четыре — и пожалуйста, выигрывай. Может, опасения были правильны, но до сих пор мне не удалось этого проверить, потому как в четыре утра я вставала только для того, чтобы идти собирать янтарь.

Забыла я рассказать и про садовый участок, который терзает меня вот уже лет тридцать и в той или иной степени отравляет мне жизнь. Вообще-то говоря, садоводство я люблю, не только в масштабах собственного участка. Люблю копать, сажать, сеять, даже полоть. Люблю также собирать и лущить горох и фасоль. Однако наш фамильный участок крепко меня достал, особенно под конец своего существования.

В течение долгого времени им занимались втроём: моя мать, Люцина и мой отец. Потом уже только моя мать и Люцина отдавали своё время этому Молоху. Люцина жила почти напротив калитки нашего участка, по другую сторону улицы, и вопрос приезда на участок для неё не существовал. Мать в таких случаях ночевала на квартире сестры, что для неё тоже было очень удобно, а от себя, с Аллеи Независимости, она ехала автобусом без пересадки, причём остановка была у дома Люцины. Одно удовольствие. А я, без машины, должна была добираться уже двумя автобусами. Как-то раз я специально проверила и убедилась, что путешествие на садовый участок занимает у меня пятьдесят минут. А я никогда в жизни не располагала избытком времени.

Не было у меня и ключей. Ни от ворот садового кооператива, ни от калитки, ни от садовой беседки. До сего дня я ломаю голову, почему эти чёртовы бабы не дали мне ключей, которые, в конце концов, я могла бы отнести в мастерскую и сделать дополнительный комплект. Отсутствие ключей приносило страшные неудобства. Казалось бы, обе дамы должны были торчать там безвылазно с весны до осени, но, невзирая на это, каким-то таинственным образом я не заставала их в двух случаях из трех и не могла попасть внутрь, что меня в конце концов так разозлило, что я почти перестала приезжать. Они полезли ко мне с претензиями, тогда я попыталась договариваться с ними на определённое время, что тоже не принесло результатов. Приобретя машину, я несколько лет служила им средством транспорта. Возила я туда и коровьи лепёшки, и негашёную известь, причём известь рассыпалась у меня в багажнике, хорошо ещё, что дождя не было. Я подряжалась на совершенно определённые работы: перекапывание земли по весне, сбор урожая и перекапывание по осени, копание картошки, а на мелочи у меня уже времени не хватало. Люцина с моей матерью ухаживали за участком так, что получали местные награды, это была их мания, хобби, бзик и единственное счастье в жизни; урожаи были слишком большие, и они издевались над окружающими, требуя, чтобы те забирали с участка помидоры, свеколку, морковку, картошку, яблоки, сельдерей и черт знает что ещё. А, смородину! От смородины вообще можно было рехнуться…

Кроме всего прочего, у нас были разные взгляды. Сперва там росла груша прабабушки из Тоньчи — Люцина постаралась достать от неё саженец, и плодовитость этой груши переходила все границы, но потом с ней что-то случилось. Я-то считала, что её надо спасать, может, привить её на другую грушу, это было вполне доступно. Так нет же! Они срубили эту грушу, по-моему, просто в запале, и потом сами потихоньку жалели. К моему отчаянию, они выкинули прочь малину, утверждая, что малина слишком уж разрослась и с ней надо бороться. Я в основном не вмешивалась, потому что моё участие в сельхозработах было мизерным, но страдала я очень, и потому мне не хотелось заниматься участком.

Разумеется, там часто бывали мои дети. Ежи получил в своё единоличное распоряжение целую грядку, тут и доказал, что он истинный потомок своих предков по матери. В нем проснулись черты прапрабабушки, он сажал там что попало, некоторые растения и вовсе вверх ногами — ничего страшного, все выросло. Меня специально вызвали, чтобы показать эти джунгли: действительно, плотный куст растительности просто буйствовал, а в самой серёдке весело спели помидоры размером с кулак. Значит, была у Ежи лёгкая рука от прабабок, жаль, что он не стал садовником.

Роберт растительности не выносил, его аж передёргивало от омерзения при одном упоминании о земляных работах, зато он смастерил тачку, которая, правда, не пролезала в калитку, но за этим маленьким исключением была просто замечательная.

В течение долгих лет это был рай, существовавший как бы на полях моей жизни, где-то с краю, после чего наступил момент, когда мне пришлось заняться участком серьёзнее. Произошло это после смерти Люцины, моя мать уже не справлялась с хозяйством, и ей надо было помочь. Вообще-то в последние годы весьма полезным оказался Марек: деревья он стриг профессионально, перекидывание компоста в его исполнении выглядело как приятное развлечение, он же наконец приладил козырёк над дверями беседки, и мне кажется, что скорее наступит конец света, чем этот козырёк обвалится. Но потом Марек выпал из моей биографии, и всю работу мне пришлось делать самой.

Ну хорошо, не удастся мне скрыть, как моя мать решила разнообразить мою жизнь. Прежде всего, она была явной пироманкой: обожала жечь костры, причём чем больше, тем лучше. Её невозможно было остановить, она плевала на атмосферные явления, украдкой пихала в огонь целые охапки засохших стеблей, срубленные кусты, сухие листья, удивляюсь, как она не спалила дотла все Океньче. Я до сих пор ещё не выкинула блузку, у которой на спине прожжены две большие дыры; блузка была любимая, и я все ещё надеюсь залатать дыры.

Обрезая сухие ветки, я всеми святыми заклинала маму, чтобы она перестала мне помогать. Одной веткой она чуть не выколола мне глаз, я едва успела откинуть голову, в результате осталась просто с поцарапанным лицом, толстым суком она шандарахнула меня по башке и так далее. Мать была человеком нетерпеливым, всегда спешила, и её спонтанная помощь грозила человеку непредвиденными и ужасными последствиями. Именно поэтому я впала в панику в Канаде, где мы обе с Тересой рубили сухую сосенку на крутом склоне над озером, а моя мать, готовая помочь, появилась над нами с топором в руках. У меня волосы встали дыбом!

— Тереса, бежим!!! — в отчаянии завопила я.

Тереса стала скандалить с ней, и разобиженная мать отказалась от идеи нам помочь. Так мы остались живы.

На участке она хваталась за самые тяжёлые работы, и я была главным образом занята тем, что вырывала у неё из рук вилы, топоры и лопаты. Я вежливо просила её, чтобы она занялась прополкой: при этом она может сидеть на табуреточке и постепенно удалить сорняки. Нет, почему же, она все это делала, но только когда меня рядом не было. А в моем присутствии она рвалась на роль силача непревзойдённого.

Надо мной, видимо, висит какое-то проклятие, потому что моя родная мать с самыми наилучшими намерениями приносила мне только вред. Там, на участке, у меня тоже был один утолок, который я посвятила своим травам. Я уже тогда любила составлять сухие букеты, и мне очень нужны были бессмертники. Я их посеяла, они взошли очень густо, а мне именно это и нужно было.

Мать проредила их очень старательно и аккуратно, часть выкинув на помойку, потому что прореженные цветы некуда было пересадить. Я чуть не разрыдалась.

— Зачем ты это учинила? — в отчаянии допытывалась я. — Тебе что, больше делать нечего? Это мой кусок, что ты лезешь на мои грядки?!!

— Так ведь ты сама говоришь, что у тебя времени нет, я и хотела тебе помочь…

Три года я пыталась вырастить травку, у которой была одна особенность: прорастать она должна была только под колпаком. Дома у меня это не получалось, поэтому я посеяла её на участке, причём прикрыла травку большой обувной коробкой, а сверху положила несколько камней, чтобы ни у кого не оставалось никаких сомнений, что коробка тут лежит не случайно. Когда по прошествии трех дней я появилась на участке, от коробки и травки и следа не осталось: мамочка выбросила ненужный мусор.

Зато с горошком она управилась просто замечательно. За отсутствием времени я решила переключиться на многолетние растения, большой газон и декоративные кустарники. Поэтому я приложила огромные старания, чтобы получить неизвестно какое растение, о котором я знаю только то, что оно относится к тому же семейству, что и душистый горошек. Разрастается точно так же обильно и долго цветёт, только цветки у него не пахнут. По осени я без малейших угрызений совести воровала стручки у соседа, свято уверенная, что потеря трех стручков замечательного растения не причинит ему особого убытка. Он наверняка с превеликим удовольствием подарил бы мне эти стручки, но краденое лучше растёт. Я сеяла семена везде, где только можно, на участке и на балконе, но все безрезультатно. Три года я мучилась, прежде чем пришла к цели одновременно двумя путями. Во-первых, украла у соседа маленький весенний росток возле сетчатого забора. Сосед почему-то упорно выдирал все растения около забора, поэтому угрызений совести у меня и на сей раз не было. Во-вторых, эту упрямую мерзавку посеяла моя мать. И у неё, разумеется, она выросла. Я забрала у матери с балкона ящик, рассадила растеньице на участке, и у меня наконец-то были вымечтанные заросли, но соседский росток размножился быстрее.

Тридцатилетнюю сливу я срубила с третьей попытки. Это должен был сделать ещё Марек, но он меня надул, точно так же, как с квартирой Люцины, поэтому я рассердилась — кроме того, я ещё панически боялась всяких идей матери — и решила выполнить эту работу сама. Разумеется, в лютые холода и снегопад. У меня были два топора и три пилы, намучилась я до полного изнеможения и только потом сделала открытие, что все мои орудия труда были безнадёжно тупыми. А я-то с самого начала удивилась, что они так плохо режут… Одна мощная коряга осталась лежать на пионах, но я успокоила себя мыслью, что зимой пионы из-под земли не лезут, стало быть, им эта коряга не помешает. А потом, конечно, я её уволоку. Мать, разумеется, меня опередила: перетащила жуткую корягу, а потом тяжело болела…

Окончательное поражение наступило после возвращения из Канады.

Брошенный на произвол судьбы, участок за два месяца превратился в дикие джунгли. Чтобы пробраться по нему, я прокладывала себе дорогу лопатой, мне ужасно не хватало мачете, бурьян лихо конкурировал с цветущим салатом, ноготки просто взбесились, лебедой я могла выкормить утиную ферму, а все вместе сливалось в плотные заросли. К тому же там завелось нечто новое, какие-то загадочные вьющиеся лианы, которые оплели даже деревья, не говоря уже о сетке забора, смородине и всем остальном. Растение выглядело симпатично, цветочки у него были миленькие, такие шипастые шарики, но воняло кошмарно! Говорили, что кто-то привёз себе эти семена из Советского Союза, а поскольку день оказался ветреный, то мерзость рассеялась по всему садовому кооперативу. Причём растение было жутко упрямым и стойким: ещё два года спустя приходилось вырывать остатки!

Когда через две недели я наконец добралась до последнего угла, оказалось, что на кусте смородины какая-то птичка свила себе гнёздышко, вывела птенчиков и улетела, в чем ей никто не помешал. Неглупая, видать, была птичка, сообразила, что тут ей будет тихо и спокойно…

До зимы я так и не успела до конца избавиться от сорняков. Страшно довольные жизнью, весной они снова ринулись завоёвывать себе жизненное пространство, и борьбе с ними я вынуждена была отдавать все свободное время и силы. С розами я провела эксперимент: совсем не стала их подрезать, с интересом глядя, что из этого выйдет. Ну что ж, эффект был неплохой, новые ростки выросли на три метра, загораживая проход от калитки к садовому домику, царапая руки и ноги и хватая та волосы. Яблоки я возненавидела уже осенью, они все опали и стали гнить, я выкопала огромную яму и пыталась их все туда закатить, потому что мне ничего другого не оставалось. Под мирабелью нападал огромный, пышный красный ковёр. Мало того, что пришлось его убирать, так ведь ещё потом дома необходимо было употребить все это изобилие на конфитюры, компоты и маринады. Я варила-парила-закатывала с безумием в очах. Конечно, все это было очень вкусно, но во мне крепла уверенность, что этак и до петли недолго. Возвращалась я настолько измученная, что ни о какой работе и помыслить была не в состоянии.

Можно, конечно, работать в садике и одному, почему нет? Но одно из двух: или это должен быть садик при доме, где человек оказывается, выйдя из дверей, либо надо сидеть в этом чёртовом садике пять дней в неделю, бросив дом и все другие занятия. Так, как одна дама, — я видела её участок, проходя на свой. Я синела от зависти. Она сидела там не пять, а все семь дней в неделю, вылизывая каждый квадратный сантиметр.

— Это моя последняя любовь в жизни, — признавалась она одному из наших соседей.

О себе я того же самого сказать не могу.

В довершение всего на этом нашем участке вырос грецкий орех. В приступе легкомыслия мы обе с мамусей высадили в горшке два грецких ореха: один обыкновенный, а другой громадный, и оставили их на произвол судьбы. Оба ореха проросли, чтоб им! Ну хорошо, выросли, цветут, растут дальше, пора пересаживать их в землю. Не оба, конечно, а этот здоровенный. Замечательная мысль, только который из них здоровенный?!

В землю мы пересадили оба, рассчитывая на то, что растение покажет себя в плодах, таких же огромных, как и прародитель. До сих пор оба шикарно растут, приносят огромные орехи вот уже три года, а мы по сю пору не ведаем, «кто есть кто».

Однако добило меня какое-то проклятие, не иначе.

Много лет я привозила от Алиции дивной красоты растения и сажала их на участке. Растения, конечно, были многолетние. Им у меня не понравилось, там, видимо, земля была получше. Здесь они расти не хотели, болели и чахли, я снова их привозила, и они, видимо, собравшись с духом, стали расти чуть веселее. Я смотрела на них с умильной надеждой, что наконец-то у меня будет настоящий красивый сад, цветущий сам по себе, а я займусь исключительно газоном. Ещё год-другой…

Надежда продержалась ровно два месяца. Я сама не справлялась, на помощь мне приходили разные друзья. Ну и в очередной раз выпололи мне абсолютно все, до голого чернозёма. Тогда я сложила оружие. Пусть никому не покажется, будто я тут разоряюсь по пустякам. Эти садовые старания стоили мне по меньшей мере трех книг и одного нервного расстройства. Зимой ещё полбеды, но от весны до осени владелец сада терзается и угрызается: за работу сесть или на участок ехать? После участка о работе и думать нечего, руки деревенеют, и мозги тоже. Чередовать работу с участком через день?.. А если дождь? А все остальные дела?

Я эту свою погибель садовую не продала: избавиться от неё радикально, раз и навсегда — это выше моих сил. Я отдала участок в подарок Басе, невестке Марека. Не было ни малейшего повода порывать отношения с его детьми, и мы остались в тесной дружбе. Бася наконец родила вымечтанное чадо, прелестную девочку, ушла в долгий отпуск по уходу за ребёнком, природу она всегда любила и прекрасно знала, как с садом обращаться, а потому охотно приняла подарок. Она и раньше пахала там, как каторжная. Мы с ней заключили договор, я переписала участок на её имя с условием, что я имею право там бывать, рвать цветы, брать себе груши, яблоки и проклятую эту мирабель. Словом, я в любой момент могу туда наведаться, тем более что ключи у меня есть. По-моему, за два года я там не была ни разу…

Зато сад есть у моих детей…

Ничего не поделаешь, придётся снова перенестись в другое время, потому что по теме как раз подходит. Хоть кричи караул!

Ну почему у меня в жизни обязательно должна быть такая сложная мешанина?

А-а, поняла. Очень давно на вопрос, в чем заключается для меня идеал счастья, я ответила: хочу иметь в жизни РАЗНООБРАЗИЕ. Должно быть, эти слова я сказала в дурной час. Ирена, моя подружка по институту, оказалась умнее и ответила, что хочет иметь в жизни ПРИЯТНОЕ разнообразие.

Только что мне в душу закрались сомнения, не затронул ли этот дурной час и её, потому что она живёт в Калифорнии, а последние калифорнийские события к приятным не отнесёшь…

Давным-давно, единственный раз в жизни, я переболела ишиасом, то есть воспалением нервных корешков. Мои дети были уже совершенно взрослыми, что оказалось чистым благословением. Самостоятельно встать с дивана я абсолютно не могла. С детьми никаких проблем не было: я просто хваталась за согнутую руку кого-нибудь из сыновей, а они без малейшего труда подтягивали меня в сидячее положение. Болела я недолго, через неделю самые пакостные симптомы стали проходить, а на мелочи я внимания не обращала.

Поздней весной, когда моя мать стала уже сильно болеть и у меня дома заседала чуть ли не вся Академия медицинских наук, я, торча за машинкой, почувствовала, что с позвоночником у меня что-то неладно. Я с огорчением подумала, что это снова мои проклятые корешки, нашли время капризничать… Приложила грелку в надежде, что все пройдёт само, ан нет. Становилось только хуже, разразился форменный кошмар — воспаление поясничного нерва, никакие не корешки.

Полежав один день — а большего я не могла себе позволить, — я снова стала каждый день бывать в доме у матери. Ночью я расхаживала по квартире, издавая слабые стоны, потому что на громкий вой у меня не хватало сил. Анальгетики не оказывали на меня ни малейшего воздействия, а разнообразные впечатления дополнил лёгкий паралич левой ноги. Не привыкшая ни к каким параличам, я вела себя неосторожно и, выходя из дома, как следует кувыркнулась в собственной подворотне. Это оказалось чрезвычайно полезно, поскольку я крепко шмякнулась задницей и благодаря этому что-то там вскочило на своё место. Я почувствовала некоторое облегчение, мозги у меня снова заработали, и я зубами и когтями вцепилась в пани Ванду, биоэнергоцелительницу, которую не колеблясь признала Каро.

Пани Ванда поставила безошибочный диагноз и научила моего мужа, который должен был служить рабочей силой, что ему надо со мной делать. Муж подчинился, с большим успехом. Признаться, после первого сеанса я очень долго ловила воздух ртом, но потом стало лучше. Пани Ванда разъяснила мне, откуда эта пакость вообще взялась и какое движение я наверняка должна была сделать, чтобы в эту передрягу вляпаться. Все идеально сошлось, именно такой жест я сделала из чистой лени: мне не хотелось вставать со стула, чтобы дотянуться до низкой полочки за спиной, где стояли у меня разные словари, я обернулась и выгнулась изо всех сил, чтобы ухватить словарь. Что называется: сама себя раба бьёт…

Этот кошмар с воспалением нерва потихоньку начал проходить, боль стала вполне переносимой, паралич потихоньку ликвидировался, правда, сгибалась я ещё с большим трудом, когда в магазине «Дары природы» я напоролась на лилии.

У моих детей на одной половине сада росла берёзовая роща, а на другой — газон, и они не хотели никаких дурацких садовых растений. Я никак не могла им втолковать, что с многолетними растениями нет никаких хлопот, они сами растут. Я им своё, а они своё; здорово, кума — на рынке была… Меня это рассердило.

В Канаде, гуляя по парку с Зосей и Моникой, то есть моей второй невесткой и внучкой, я увидела прелестную картину. На огромном газоне была всего одна клумба в форме полумесяца, густая, буйная, цветущая всеми цветами радуги. Это было настолько великолепно, что я и своим детям решила устроить такое же украшение сада. Купила я эти лилии, а дальше — смех, да и только.

Мало эти лилии купить, надо ещё их посадить, к тому же во время отсутствия хозяев, чтобы не путались под ногами. Для этого совершенно необходимо приложить физические усилия, а я на них все ещё не была способна. Таким образом, у меня на руках одновременно оказались: моя мать на Аллее Независимости, профессиональная работа дома, лилии в Константине и воспаление поясничного нерва — везде. Надо было найти какой-то компромисс между всеми этими неблагоприятными обстоятельствами.

Выкроить минутку, когда моих детей не было дома, оказалось относительно легко. Сын на работе, Каролина в школе, невестка зачем-то отлучилась в центр города, дома остались собака и папуля — отец моей невестки, Богдан…

У детей Богдан бывал очень часто, присматривая то за собакой, то за рабочими, то за Каролиной, то ещё за кем-нибудь там. Я тайком с ним уговорилась, прихватила Мацека, мужа Анки, и мы поехали с мешком луковиц!

Сажали мы эти лилии втроём в страшной спешке и очень странным способом. Мацек копал яму, Богдан приносил торф, поскольку земля была песчаная, а я сажала. Мацек копал слишком мелко — глубже ему было лень, Богдан не поспевал с торфом и кое-где сыпал его уже поверх посаженной луковицы. Наверное, ни одна клумба лилий не была высажена так по-дурацки, как эта. И что же? Цветы не только выросли, а даже зацвели. Каро вывалялась в них всего разочек и сломала одну, но и та прижилась. Мои дети, подумав, согласились, что засаженную лилиями территорию надо расширить, и я очень надеюсь, что без воспаления нерва в следующем году я посажу эти растения получше. В этом году я как-то не успела.

Теперь я перенесусь назад исключительно по той причине, что эти истории мне только что вспомнились. Хронологически и тематически они ни с чем не связаны, но зато на редкость нелепы.

В ту пору я работала в Дании, на Фиолстраде, у Фрица. Над нами, этажом выше, тоже находилось конструкторское бюро, где служил один мой земляк. Иногда он заходил просто так, поболтать.

Как-то раз он зашёл, поздоровался, а вслед за ним появился огромный негр, очень чёрный, но не с негритянскими, а скорее с арабскими чертами лица. Он остановился в дверях и опёрся о косяк.

— А этому пану чего тут надо? — спросила я про сто так, для смеху. — Он тоже понимает по-польски?

— Подумаешь, делов-то, проше пани! — ответил негр на чистейшем польском языке без малейшего акцента. — Конечно, понимаю.

Должна признаться, это меня сразило. Будь он хотя бы не такой чёрный!.. Оказалось, что это суданец, который несколько лет назад целых восемь лет учился в Польше. Вернее, теоретически он учился, а на практике занимался всяким нелегальным бизнесом, из-за чего его в конце концов вышибли вон. Он подружился с этим моим земляком и приехал в Данию погостить, а заодно и найти новое поле деятельности.

Поскольку я ни с того ни с сего вспомнила про такое, воспользуюсь-ка случаем и приведу здесь языковые недоразумения, в результате которых польский язык время от времени подкладывал мне свинью…

Алиция что-то покупала в киоске на Ратушплаце — естественно, в Копенгагене. Я стояла рядом.

— Пить хочу, — сердито сказала я. — И вообще, поторопись, мне пописать надо.

— Вы уж решитесь на что-нибудь одно, — сурово и неодобрительно произнёс бородатый тип у меня за спиной, — а то у вас конфликт потребностей получается.

Затем я напоролась на лайнер «Стефан Баторий» [1].

Я все-таки очень привыкла, что в Дании меня никто не понимает. В зале ожидания порта я должна была встретиться с матерью Эльжбеты, Марысей, которая ехала в Канаду и транзитом везла для меня вареники. Толпа с «Батория» бурлила вокруг нас.

— Мать честная, ну и толстая же бабища! — неосмотрительно вякнула я.

Марыся тревожно вздрогнула, а баба посмотрела на меня таким взглядом, что каждый порядочный человек на моем месте пал бы трупом от стыда. Я совершенно забыла, что эти с «Батория» знают польский не хуже меня.

В Польше мы обе с Алицией три дня водили по городу двух французов, прилизанного блондинчика и негритянку. Замученные французским языком, мы слегка потеряли голову и забыли, где находимся. Французы польского не знали, поэтому при них мы могли говорить все, что угодно, лишь бы на лице была улыбка и приятная гримаса. В кафе в Вилянове я пошла с девицей в туалет, где темнокожая красавица сидела невыразимо долго. Потерявшая терпение Алиция вместе с парнем ждали возле дверей.

— Что вы делали в этом сраче столько времени?! — с милейшей улыбкой во весь голос спросила она при нашем появлении, пытаясь скрыть раздражение.

— Это не я, это она, — возразила я, прежде чем успела заметить, что все головы повернулись к нам. Общественность в кафе сидела исключительно местная…

Забыла я и о некоторых алжирских перлах. Туда редко приезжал кто-нибудь, хорошо владеющий французским языком.

Одна дама отправилась на базар, непременно желая купить кило пуговичины. Речь шла о баранине, она, естественно, перепутала le mouton и le bouton, барана и пуговицу, и настаивала на своём. Вторая для разнообразия требовала полкило вестибюля. Естественно, она имела в виду печёнку, большую такую, foie, только почему-то у неё из этого вышло foyer, то есть вестибюль. Результатов этих попыток я не знаю, все-таки, думается мне, вернулись они домой с покупками, потому что арабские рынки и не такое видали.

Рекорд поставило моё младшее чадо, Роберт. Он пришёл на сук, алжирский базар, и стал болтать с арабом, настоящим, местным, в бурнусе и тюрбане.

— Vous-etez Russe? — спросил араб.

— Non, et vous? — ответил Роберт, не задумываясь.

В переводе это звучит не столь светски и блестяще, как по-французски, тем не менее:

— Вы русский?

— Нет, а вы?

Суть в том, что всех наших черт драл и холера трясла, когда их принимали за русских. Мы не желали быть родом из Советского Союза. Видя, какой эффект произвёл его ответ, Роберт стал с огромным успехом применять его всюду и повсеместно, и вполне может статься, что тем самым он многим дал информацию к размышлению, потому что все наши с большим энтузиазмом его поддерживали.

Кроме того, я свято уверена, что немедленно после того, как этот последний том я отдам в печать, мне тут же станут напоминать и прочие языковые курьёзы. Ничего не поделаешь, поезд ушёл, пусть сами и пишут дополнения и поправки.

Опять же, понятия не имею, с чего это я вдруг стала писать про языковые хохмы. Ведь собиралась-то я повести рассказ о наследстве.

Тётя Ядзя несколько раз звонила, огорчённым голосом рассказывая, что у неё страшные проблемы. Умерла какая-то дальняя родственница, степень родства раз и навсегда осталась для меня тайной, но вроде бы мать родственницы и моя бабка были двоюродными сёстрами, а может, и вовсе седьмая вода на киселе. По крайней мере, какой-то общий предок у них был, а сразу после войны и покойница, и её мать какое-то время жили у бабушки на Праге, потому что им некуда было деться, они все потеряли. Тётя Ядзя и бабушка им помогали, как могли. Длилось это недолго, родственницы быстренько встали на ноги, и семейные связи почти порвались.

Не знаю, что делала мать, особа уже в то время немолодая, но знаю, что дочка стала работать у ювелира и занималась этим делом всю жизнь. Ну ладно, сразу признаюсь. Эту историю я воткнула в «Две трети успеха» и сейчас мне надо как следует напрячь мозги, чтобы сообразить, что я выдумала, а что было на самом деле.

Ювелир был, это точно. Замуж эта дочка тоже выходила. Муж у неё был человеком весьма зажиточным, хотя не помню, чем он там занимался. Детей у них не было, после смерти матери у этой родственницы никого из близких не осталось, а у её мужа была сестра. Он загодя составил завещание, в котором единственной наследницей назвал свою жену. Если бы жена умерла раньше, чем он. то наследницей стала бы сестра. Он умер, завещание вступило в законную силу, а жена пережила его на много лет.

Обе они, и жена и сестра, питали друг к другу острейшую неприязнь и вообще не виделись. У этой дальней родственницы бывала тётя Ядзя, а также многочисленные приятели и приятельницы, среди них самая близкая к покойной. У сына этой подруги, можно сказать, было две матери, потому что покойная была его крёстной матерью и любила его, как родного сына, а может, и больше. Все для мальчика! Покойная на весь свет раструбила, что мальчик этот станет её наследником, её кооперативная двухкомнатная квартира должна перейти ему, и вообще все, что после неё останется, — пойдёт этому ребёнку! Тётя Ядзя эту историю знала и мне рассказывала её раз двадцать.

Родственница умерла, и началась свистопляска. Чуть не плача от обиды и возмущения, тётя Ядзя мне рассказывала, что понятия не имеет, как ей теперь быть. Она чувствует себя обязанной выполнить последнюю волю покойницы, а золовка покойной, та самая сестра мужа, вцепилась в это наследство, как обезумевшая гарпия. Крёстного сына нет, он давно вырос и по контракту работает не то в Германии, не то в Ливии, его мать пытается отстоять для него хотя бы квартиру, но тоже не может ничего сделать, потому что письменное завещание никогда не было составлено, золовка наняла адвоката-мошенника, суёт всем в нос то старое завещание брата, утверждая, что у неё есть права, ключи от квартиры растащили разные люди, поэтому теперь в квартиру можно войти только всем вместе и так далее. Тётя Ядзя поневоле во всем этом участвует, поскольку один из ключей оказался у неё, — в общем, плач и скрежет зубовный, а конфликты только множатся.

Сперва я вообще не стала принимать ничего этого близко к сердцу, считая, что тут не у юродивого копеечку отняли. Раз парень сидит на работе за границей, значит, от самого дна нищеты он уже оттолкнулся, так что получит он эту квартиру или нет, для него без разницы. Постепенно вышло на свет Божий, что семья небогатая, заграничный контракт — это все, что у парня есть, кроме того, контракт краткосрочный, всего на полгода и через три месяца истекает, это во-первых, а во-вторых, родственница небось в гробу переворачивается, ведь золовка — последний человек, которого она хотела бы осчастливить своими богатствами. Они друг друга терпеть не могли, родственница была больна, золовка об этом знала и даже не позвонила, своё после смерти брата она уже получила, ну и так далее. Кроме того, лично обидели тётю Ядзю. Во время одного из совместных визитов в квартире покойницы нашли семь золотых двадцаток и разделили их очень странно: одну — матери крёстного сына, одну — тёте Ядзе, одну — соседу снизу, одну — другу дома, одну — адвокату, одну — золовке, а последнюю — зятю золовки. Откуда вообще тут взялся этот зять и какое ему дело до этих двадцаток?! А тёте Ядзе хотелось бы получить только барометр, который там висит на стене, и ещё маленький шкафчик. Она бы и взяла, только не знает как, на спине ведь не потащишь…

Она была так огорчена, что мне стало её жаль, и я обещала устроить ей транспорт для перевозки. Витек, муж Малгоси, моей племянницы по мужу, работал в те времена таксистом. Я его наняла, мы поехали за тётей Ядзей и её шкафчиком.

Как всегда, визит в квартиру покойницы состоялся при многочисленном стечении заинтересованных лиц. Я вошла туда, не имея понятия, во что вляпалась.

Атмосфера потрясла меня сразу, стоило мне перешагнуть порог. Бурлящая внутри толпа состояла не из людей, а из голодных стервятников, гиен и шакалов. Жадность и злоба прямо-таки искрили в воздухе, все смотрели друг другу в руки, а хуже всех, действительно, была золовка, выделяющаяся даже в этом изысканном обществе. Барометра на стене уже не было, его забрал зять золовки, надутый спесивый недомерок.

Я с места в карьер завелась. Ах ты, черт, знай я раньше, уж я бы им показала…

В конце концов, если уж на то пошло, так единственной родственницей покойной была тётя Ядзя и её братья, в том числе мой отец, а после отца — я. Родственницы этой я вообще не знала, в глаза её не видела и плевать хотела на наследство от совершенно чужого человека, но, стоило бы мне раньше увидеть эту стаю голодных кладбищенских гиен, клянусь головой, я бы вмешалась! Только для того, чтобы сделать им назло, потому что аж руки чесались. Встать бы на пороге и заявить:

— А вы что тут делаете?! Узы крови распространяются только на мою тётку и на меня Я наследница, отдавайте ключи и вон отсюда со скоростью света!

Отобрать бы у них ключи, хоть бы и силой, и никого не впускать. Тётя Ядзя всю свою жизнь была безукоризненно честным человеком, она в точности выполнила бы все прижизненные пожелания покойной, а мерзкая золовка с её ещё более мерзким зятем накрылись бы медным тазом!

Злая, как собака, на самое себя, что так поздно этим занялась, я стала вынимать книги из книжного шкафа в углу и устроила розыгрыш. Опустившись на колени, я открыла запертую нижнюю часть шкафчика и громко воскликнула:

— Ах! Я нашла сокровище!!!

Это был верх легкомыслия, потому что они меня едва не убили. В следующий миг мне на голову обрушилась вся толпа, и я едва не влетела башкой в шкаф. Спасло меня только то, что я упёрлась руками.

Сокровище было самое настоящее и имело вид огромного запаса туалетной бумаги. Я великодушно разделила его на всех, большую часть отдав тёте Ядзе. Затем я заявила ей, что она должна взять не только шкафчик, но pi письменный столик, о котором, как я знала, она мечтала в душе, а также хрусталь, причём одну вазу для меня, поскольку я тоже наследница. Никто не осмелился и слова поперёк сказать, видимо, я проявила достаточно энергии, но их рожи доставили мне колоссальное удовольствие. До сего дня у меня хранится огромная хрустальная салатница, которая нужна мне, как телеге пятое колесо, я ею не пользуюсь, но это Все равно что трофей с поля боя. Мебель для тёти Ядзи мы забрали, и на этом история кончилась. Квартиру, правда, обобранную, получил в результате крёстный сын родственницы, так как пять человек согласным единодушным хором подтвердили, что вместе выслушали волю покойной. Это называется устным завещанием.

Кстати, о Витеке. Таксистом он прослужил два года, поскольку в тот период люди, меняющие профессию, были освобождены от налогов. После первого года работы ему пришлось продлить разрешение на индивидуальную трудовую деятельность, и он отправился в налоговую инспекцию.

Через два дня Витек с подробностями все это рассказывал мне, периодически вздрагивая от пережитого ужаса. Так вот, пришёл он туда в двенадцать

ДНЯ.

— О, пан сегодня уже не успеет, мы работаем до трех, — бесстрастно заявила ему девица в соответствующем кабинете.

Витек, зная жизнь не по учебникам, спросил, не нужно ли, случайно, заполнить какие-нибудь анкеты или формуляры. Он бы взял их с собой, дома заполнил, а завтра принёс бы готовые.

Ах да, конечно, заполнять надо. Девица без возражений вручила ему бумаги. Их надо было заполнить в трех экземплярах, упаси Боже, не под копирку, каждый отдельно. Она с таким ударением это подчёркивала, что Витек, забрав макулатуру, весь вечер провёл, заполняя бумаги.

На следующий день он прибыл туда к восьми утра и начал своё путешествие пилигрима со вчерашней девицы. Вручил ей заполненные формуляры, девица старательно их проверила, выписала его фамилию на лист бумаги и велела идти в комнату 25. Он пошёл. Там другая девица просмотрела его документы, поставила галочку на бумаге с фамилией и послала его в комнату 27. Он подчинился. В комнате 27 его фамилию отметили галочкой в соответствующем списке и послали дальше, в комнату 29. В комнате 29 свершились более серьёзные дела, там ему выписали какую-то квитанцию. С этой квитанцией, согласно приказу, он отправился в комнату 24, где ему выписали очередную, ещё более важную квитанцию, и направили в кассу, чтобы он внёс оплату.

Перед кассой выстроился длиннющий хвост, и очередь аккурат впала в панику, поскольку кассирша вышла, и неведомо было, когда она вернётся и вернётся ли вообще. Однако оказалось, что все не так уж плохо, вернулась она через пятнадцать минут.

К окошечку Витек подошёл уже через час, заплатил, что нужно, и вернулся в комнату 24. Там у него забрали квитанцию из кассы и поставили печать на предыдущей квитанции, менее важной. С припечатанной квитанцией он снова отправился в комнату 29, где квитанция и осталась, но зато Витек получил другую бумажку, с которой обошёл остальные комнаты. Наконец он снова добрался до первой девицы. Девица поставила ему печать на свидетельство об освобождении от уплаты налогов, после чего сделала самое главное, а именно: смяла в комок три старательно заполненных Витеком формуляра и кинула их в мусорную корзину.

Мы долго и всерьёз вычисляли, сколько времени ушло бы у одной девицы на то, чтобы выполнить все эти манипуляции. Получилось четыре минуты, и при этом она могла работать не спеша.

Неправда, что безработица появилась только сейчас, она существовала и при минувшем строе, только её тщательно скрывали, между прочим вышеописанным методом. Искусственно создавалась работа для администрации, причём работа настолько примитивная, что с ней могла справиться даже последняя кретинка. Но это основательно усложняло жизнь нормальным людям. Общество в большинстве своём привыкло к синекуре…

Старые распоряжения до сих пор остаются в силе. Кто должен навести здесь порядок? Я? А может быть, все-таки власти?..

О травках я, несомненно, писала, но хочу написать ещё раз для пропаганды и рекламы. Я изо всех сил выступаю ЗА траволечение. Врачи в массе своей поглупели, поскольку понятия не имеют о силе трав, а иные лекари и вовсе считают, будто травы — это предрассудок. Я уж не стану уточнять, что я о таких врачах думаю, а то они примут мои слова за оскорбление и, чего доброго, при случае какой-нибудь подсыплет мне отравы…

Алиция в этом вопросе не столь категорична, хотя вообще-то она рационально смотрит на вещи и исходит из принципа, что жизнь себе надо облегчать, а не усложнять.

— Экая ты, право, — сказала она мне недавно. — Не делай из меня дурочку, разумеется, я верю в травы, но зачем искать себе лишнюю работу? Зачем кипятить воду, отмеривать это сено, заваривать, прикрывать, следить, чтобы упрело, процеживать и долго ждать результата, когда я могу проглотить пилюлю? Для того ведь и сконцентрированы в ней все полезные вещества, чтобы избавить человека от лишних хлопот.

В этом есть своя сермяжная правда, но моя душа против неё восстаёт. Алиция не желает выглядеть дурочкой — и не надо, а мне плевать. Вряд ли я паду в глазах общественного мнения ещё ниже. Особенно после различных интервью, в которых многочисленные журналисты дали волю своей гусарской фантазии. Послушать их, так окажется, что я страстный игрок, алкоголичка, в определённой степени эротоманка, клуша, с умилением квохтающая над своими детками, впавшая в детство склеротичка, законченная идиотка, шизофреничка с манией величия и Бог весть кто ещё. Я богачка, каких свет не видал, и я же продулась на скачках в пух и прах. Что бы обо мне ещё ни присочинили, особой разницы это уже не составит.

Так вот, возвращаясь к травам. Травы надо собирать по-разному. Алиция издевается над этим предрассудком, постоянно поддевая меня оглядками на полнолуние, перекрёстки дорог и тому подобное, и пусть потом не возмущается, что она-де ничего подобного не говорила. Но суть не в предрассудках, а в законах ботаники. Растения реагируют на атмосферные явления по-разному, душистый горошек сильнее пахнет к вечеру, некоторые растения накапливают свои целебные свойства в разных частях — корнях, цветах, листьях. Поэтому и существуют разные поры сбора трав: прежде растения собирали в разные времена года и при определённой фазе луны. В этом, кстати, и заключалось умение ведьм и колдуний, бабки руководствовались не чёрной магией, а самыми обыкновенными знаниями ботанических особенностей разных трав и растений.

Другое дело, что я совершенно не понимаю, как в ночную пору отличить растения одно от другого. Я не смогла бы собирать их даже при полнолунии. Надо думать, бабки полагались при этом на осязание и обоняние. Как бы там ни было, я ими восхищаюсь и мне очень грустно, что сегодня их методы не применяются. Чего уж греха таить, теперь растения собирают как попало, что резко снижает их лечебные свойства. Что же касается бормотания при этом всяких разных заклятий и наговоров, то это разве что придаёт храбрости собирателю…

Позволю себе ещё привести совершенно конкретные примеры. В соответствующий период ранней молодости у меня на физиономии нет-нет да и появлялась разная гадость. Нет, не золотушная сыпь, всего лишь прыщики, но ведь и они способны повергнуть юное существо в отчаяние. Кто-то подсказал в качестве лечения пить натощак отвар зверобоя и ромашки. Не исключено, что совет исходил от Люцины: ведь Люцина любила природу и очень много знала. Я готова была пить цикуту, поэтому решилась и на это зелье.

Стала я заваривать и пить травку, систематически, изо дня в день, натощак, рано утром. Это требовало большой самоотверженности, я имею в виду раннее утро, потому что жаворонком я никогда не была. Результат был ужасающий.

Через три недели физиономия моя выглядела немногим лучше, чем после чёрной оспы. На коже, видимо, проступили все мерзкие черты моего характера. Я боялась смотреть в зеркало, но лечение продолжала — наверное, с отчаяния, а может, в приступе мазохизма. Зато потом я была вознаграждена за свои муки.

Через три месяца все пропало, как рукой сняло. На всякий случай я продолжала пить травки, и кожа у меня стала просто сливочной. Пила я травы полгода, и этого хватило на всю жизнь. Обмен веществ травы регулируют безошибочно. Могу посоветовать это средство каждому, суть только в том, что травы надо пить натощак: ни чаю, ни кофе, ни завтрака, сразу после пробуждения — травку.

Моя предыдущая домработница Геня, которая любила посидеть со мной за чашечкой кофе и поболтать, рассказала мне своё самое страшное переживание детства.

Лет в десять-двенадцать она взобралась на дерево, не помню какое, ясно только, что высокое, и с того дерева рухнула. По дороге она ещё зацепилась за сук и страшно разодрала себе ногу, кровь ручьём лилась из глубокой раны, но Геню испугало не это: она представила себе, как её выпорют дома. Девочка сидела под деревом, боясь вернуться домой, кровь текла, и она, чтобы как-то остановить кровь, рвала растущие рядом листья и прикладывала их к ране. По чистой случайности это оказались листья лопуха. Так продолжалось несколько часов. К величайшему удивлению Гени, рана стала затягиваться прямо на глазах. Наутро она уже покрылась струпиком, потом без малейшего заражения крови зажила, не оставив следа.

Я пыталась лечить травами собственную мать в тот период, когда она потеряла аппетит и стала худеть. На основании шедевра «Траволечение» ксёндза Климушко и собственного опыта я составила для неё убийственную смесь и велела пить. Месяца через два мать снова заявила, что потеряла аппетит. Я испугалась.

— Ты травы пьёшь? — встревоженно спросила я.

— Нет, — смущённо призналась мамуся.

— Почему?!!

— Как только я начала их пить, у меня такой аппетит разыгрался, что я бы тут же растолстела. Ну я и перестала…

Исправления я решила вносить постепенно. Раз уж речь зашла об Алиции, то внесу и остальные поправки.

Так вот, прочитав третий том «Автобиографии», Алиция страшно рассердилась и набросилась на меня с когтями и зубами. Кстати, в скобках замечу, что зубы у неё собственные.

— Я все могу вынести, только не это! — решительно заявила она. — Убей не помню, чтобы я вырывала доски из забора, ну ладно, пусть это останется, ты столько небылиц сочиняешь, что одной больше — од ной меньше, какая разница. Но насчёт негритянки ты обязана исправить! Это НЕ Я сказала, что она воняет, я ненавижу расизм! Для меня самая большая мерзость на свете — это расизм! Будь добра дать публичное опровержение!

Теперь меня Алиция уж точно убьёт, но я все-таки напишу, что думаю. Может быть, замечание о том, что от негритянок дурно пахнет, высказал кто-то другой, насчёт этого я возражать не стану. Сама я этого не выдумала, наверняка где-то услышала, но это совершеннейшая неправда. Я специально принюхивалась к ним в Дании, во Франции, на Кубе — ничего подобного, от некоторых наших земляков несёт куда сильнее. Возможно, их запах просто отличается от нашего, но я что-то не заметила. Впрочем, дело не в этом.

Алиция — ярая антирасистка. Это факт. Антисемитизма она тоже не выносит. Мой антисемитизм она прощает, наверное, в её глазах меня спасает тот факт, что я не отличаю евреев от остальных народов, причём антисемитизм у меня слегка ущербный, я об этом уже писала, обещая объяснить сей факт. Я так и сделаю, чуть позже. Но, во-первых, в те времена её взгляды ещё не были столь бескомпромиссными, категоричность в этих вопросах у неё появилась только после переезда в Данию. Мне кажется, что про негритянку она все-таки могла ляпнуть… Ну ладно, пусть я не права, и это сказала я сама. А во-вторых, пусть её кто-нибудь спросит, вышла бы она замуж за пуэрториканца, например. Или за серба… или вовсе за араба…

Я очень хорошо знаю, что она на это ответит Что это, мол, вопрос не расизма, а личных пристрастий, за рыжего она тоже не вышла бы, потому что рыжие ей не по душе. Как бы там ни было, а на всякий случай этот том автобиографии я ей вообще не покажу…

Чтобы избежать недоразумений, сразу скажу, что Алицию я обожаю, что у меня болит за неё душа, как у заботливого хозяина за свою коровушку. Если бы меня свалила тяжкая болезнь, если бы надо мной нависли нужда, нищета, угроза голодной смерти — я хочу, чтобы рядом была Алиция. Если бы мне грозил эшафот, если бы во всем мире мне надо было выбрать единственного человека, заслуживающего доверия, — я бы выбрала Алицию. До конца своих дней не забуду, что именно она, а не кто другой, оказал мне самую важную в жизни услугу без малейшей в том корысти и с большими потерями для себя. Что, впрочем, не мешает нам самозабвенно ссориться и ругаться.

Я с умилением прощаю ей склероз, который ещё почище моего. Надо же окончательно впасть в детство, чтобы забыть мои заслуги по уходу за её садом. У неё начисто вылетело из памяти, что я подрезала ветки и деревца в её живой изгороди со стороны улицы и сразу же жгла их, а память о тех потрясающих кострах жива во мне по разным причинам.

Как раз перед тем я купила себе знаменитый платиновый парик, который потом описала в романе «Что сказал покойник». Вместе со мной шлялся по саду Алиции некий Яцусь, которого я превратила потом в Мацуся в «Проклятом наследстве». Именно Яцусю принадлежал малинового цвета ночной горшок, который я везла в тот раз, когда берлинский поезд удрал с моими вещами, оставив меня на перроне. Именно у Яцуся были пятьдесят долларов одной банкнотой, каковую он именовал полудурком… Как раз возле того костра он и пошутил в своё удовольствие.

— Батюшки, ты волосы подпалила! — в какой-то момент с ужасом крикнул он.

Я так и помертвела, принимая во внимание цену парика. Превозмогая паралич в ногах, я кинулась к зеркалу, после чего оказалось, что он пошутил. Яцусь сатанински хохотал, клянусь, что Алиция при этом присутствовала! И теперь она утверждает, будто ничего не помнит и я никаких веток не жгла!

Алиция также утверждает, будто я вместо того, чтобы писать правду, просто творю новое художественное произведение, а стало быть, все это — плод моего воображения и фикция. Если даже и так, то в весьма мизерной степени, поскольку её поправки не составляют и одной двадцатой части написанного мною. К счастью, я нашла собственные письма, которые посылала из Дании. Я не ставлю дат, но упоминание каких-то событий позволяет сделать привязку ко времени. Например, если я упоминаю, что через неделю Рождество, это ведь о чем-то говорит.

Она же утверждает, что я не могла слопать миндалину, потому что фрау фон Розен вообще по рассеянности не воткнула её в крем, но я-то помню, что грызла!

Так вот, давно обещанные объяснения по поводу моего антисемитизма. Дело в том, что когда-то я купила себе Библию, полный текст, с колоссальным интересом её прочитала и была потрясена. Из неё ясно следовало, что Моисей, прежде чем вывести евреев из Египта, посоветовал им накануне Исхода одолжить у египетских друзей и знакомых серебряные и золотые сосуды. Простодушные египтяне и одолжили им свою посуду, после чего иудеи вместе с серебром и золотом покинули страну. Ничего удивительного, что их подвергали столь яростным гонениям… Очень уж это некрасиво. Если бы они у врагов одолжили, это ещё куда ни шло, но у друзей! Порядочные люди так не поступают.

А потом какое-то племя, которое им встретилось, попросило их рассказать про Иегову, потому что они тоже хотели бы поклоняться Иегове и быть под его защитой. Так иудеи им решительно отказали. Фигушки, заявили они. Иегова только наш!

Зато сами от племени чего-то там требовали. Тоже некрасиво. Надо иметь очень мерзкий характер, чтобы выкидывать такие фортели. Я нашла там ещё пару-тройку подобных поступков, хотя достаточно и этих, чтобы докатиться до антисемитизма. Но, между нами говоря, это не имеет никакого практического значения.

Поскольку я и без того махнула рукой на последовательность дополнений, воткну сюда несколько очередных. Мелочь, а все-таки потом я годами занималась этим хобби, так что какая разница, куда я его всуну.

Мой новый бзик родился в Згеше. Туда меня пригласили тоже на встречу с читателями, а вместе со мной поехала Тереса, которая как раз была в Польше и хотела посмотреть Згеш. Ради Бога, я ехала на машине и могла взять её с собой.

Она остановила меня на перекрёстке улиц перед входом в Дом культуры.

— Слушай, ты можешь мне сказать, что это та кое? — спросила она, указывая пальцем на скульптуру по диагонали от нас.

Я внимательно присмотрелась.

— Пролетариат, который борется с существующим строем, — ответила я, почти не задумываясь.

Тереса сфотографировала скульптуру, записала текст, после чего мы вошли внутрь.

В Доме культуры как раз устраивали выставку прикладного искусства. Она состояла в основном из тканных вручную ковриков, очень красивых. Делали их дети и молодёжь. Изделия меня заинтересовали, я стала говорить на эту тему с читателями и после встречи, а потом взгляд мой упал на что-то очень красивое, разноцветное, яркое, в огромном пластиковом мешке на полке. Каждый день после очередной встречи с читателями я смотрела на эту красоту и наконец не выдержала, спросила, что это.

— А, это просто остатки, — махнула рукой руководительница кружка и подарила мне это великолепие — золотые, оранжевые и коричневые клубки шерсти.

Дома я нашла кусок ткани, не то мешковины, не то дерюжки — словом, редко тканной тряпки. Затем по руку подвернулся вязальный крючок, и это решило судьбу. Я сотворила пробный ковёр, как потом оказалось, методом смирненского плетения, о чем я не имела ни малейшего понятия, только значительно позже узнав, что применяю такую изысканную технику. Я начала от середины, и у меня получилось странное, но весьма эффектное творение.

Моя невестка, Ивона, при виде шедевра заявила, что это самый красивый ковёр, который она когда-либо в жизни видела, и едва не разревелась, так как злая свекровь даже не сделала попытки подарить ей ковёр. Я слегка удивилась, ведь объясняла же ей, что это всего лишь проба, незавершённая работа, что я сделаю для неё гораздо лучший коврик. Не помогло. Она продолжала безудержно восхищаться именно этим ковром. Я подарила ей его и немедленно приступила к созданию следующего.

На самом деле моей целью было закрыть стену в собственной квартире. Полкомнаты, которая изначально составляла часть кухни, сперва было покрашено масляной краской, потом на эту краску наложили ещё клеевую, после чего все красочные слои стали облезать. Я решила закрыть весь этот кошмар декоративной тряпкой, а посему стала заниматься рукоделием.

Для собственных нужд у меня остался только шестой ковёр. Первый отобрала Ивона. Младшие дети, Роберт и его тогдашняя жена Анка, чуть ли не разобиделись: у ТЕХ, мол, есть, а у них нет, поэтому второй ковёр я сделала им в подарок. Не помню, что случилось с третьим, но четвёртый предназначался для Моники, поэтому поехал в Канаду. Пятый получил Марек, и это было единственное моё произведение, которое он пожелал иметь. Марек настолько не скрывал своего желания, что даже высказался насчёт размера — хорошо бы, мол, поменьше. Вот и отлично, раз поменьше, то и делать быстрее. Шестой ковёр я наконец-то сделала для себя, причём вопрос с маскировкой стены за это время сам собой решился: при очередном ремонте её наконец-то отчистили и покрасили как следует. Но моих намерений это не изменило, я повесила ковёр на заранее облюбованное место.

Первый ковёр, подаренный Ивоне, теперь служит собаке. Каро считает его своей личной собственностью и укладывается на нем всякий раз, когда находится в квартире. По цвету они даже гармонируют, Каро и ковёр. К тому же, он был соткан из остатков всякого барахла. Шерсть из Згеша очень быстро кончилась, поэтому мне пришлось искать дополнительный материал; я воспользовалась шерстью, хлопком, акрилом, вискозой, даже волокна стекловаты там торчат. К следующему ковру я уже отнеслась серьёзнее, покупала шерсть где только можно было, в том числе и на базаре, и на сельскохозяйственной выставке при ипподроме в Служевце, непосредственно от гуралей, жителей польских Татр. Красила я все это собственноручно и до сих пор не понимаю, как удалось Гене смыть радугу красок с кухонного буфета. Два маленьких мотка, красиво расстриженных и предназначенных специально для этих целей, я получила в подарок от Алиции, у которой хватает ума никогда ничего не выбрасывать.

В последнюю очередь я сделала ковёр для теперешнего дома моих здешних детей. Я не очень им довольна, получился он так себе, но, к счастью, висит так, что не очень бросается в глаза. Я собираюсь сделать им ковёр покрасивее.

Как выглядела моя квартира во время этой работы — ни в сказке сказать, ни пером описать. Остатки шерсти разбросаны повсюду, клубки, мотки, расстриженные пасмы валялись просто так вперемешку и были рассованы по коробочкам, нитки цеплялись ко мне и всем приходящим, многочисленные обрывки попадались даже в еде, от пыли было не продохнуть. Больший беспорядок мне удавалось учинить только при помощи сухой травы.

Работа была настолько сложной, что заниматься ею приходилось лишь при дневном свете, которого зимой, например, явно не хватает. Искусственное освещение сразу можно послать не скажу куда, потому что оно меняет цвета. Весной и летом было лучше, дошло до того, что я вставала с рассветом и принималась за работу — так меня тянуло к этой деятельности, что аж в пальцах покалывало. Это называется: страсть!

Я же говорила! Жизнь без страстей ничего не стоит!

И вот, одержимая этой творческой страстью, я совершила чудовищный промах, последствия которого до сих пор меня преследуют. А именно: я привезла себе из Алжира шерсть, купив её на тамошнем базаре. Её спряли, не ссучивая, шерсть была замечательная, я не покрасила её сразу, не зная точно, какой цвет хочу иметь, а потом вылезла на свет Божий страшная правда: в этой шерсти гнездилась моль!!!

То есть, я устроила в доме рассадник моли. Впервые в жизни, поскольку до тех пор эта напасть как-то обходила меня стороной. Я воевала с этой дрянью всеми способами, нафталином пахло даже на лестничной клетке, я всюду пихала наше отечественное мыло «Семь цветов», оно тоже воняло, а моль его нежно возлюбила; три зимних месяца два мешка с шерстью я держала на балконе, с тоской ожидая крепких морозов и с болью выбросив любимые старые тряпки. Это была война не на жизнь, а на смерть. Похоже, мне все-таки удалось одержать верх при помощи арабского же средства от тараканов, которое я привезла тоже из Алжира, дохло от него все, в том числе люди. Применив это средство, надо было помнить, куда не входить, чего не открывать, где не дышать. Однако моль в основном передохла, перегрызя до этого все, что попало на зуб.

Но со своим хобби я вовсе не покончила. У меня в планах ещё несколько декоративных ковриков.

Теперь речь пойдёт о всяких пустяках.

С большим сожалением вспоминаю, что в первом томе я забыла упомянуть об Анджейках. Известно, что я имею в виду: в канун святого Анджея, зимой, все ворожат, причём не ограничиваясь литьём воска, гаданий полным-полно самых разных.

У нас дома гадания организовывала всегда Люцина, которая вечно была генератором идей, особенно полезных в те времена, когда воска нельзя было достать ни за какие сокровища. Откуда-то в конце концов появился здоровенный кусок, который каждый год и использовали, оберегая, как бриллиант из короны. Кроме воска мы также пользовались скорлупками от грецкого ореха, которые пускали по воде со свечкой в серёдке, выставляли свои туфельки одну за другой. Обладательница туфельки, которая первой выходила за порог, должна была в наступающем году выйти замуж, что на мне и сбылось. Вытаскивали мы и билетики с предсказаниями. Можно было ни во что не верить, но в гадания на святого Анджея — обязательно.

В конце первого тома я обещала рассказать, как отомстила мне Янка за то, что я попусту съела первую весеннюю клубнику, так как из-за беременности клубника мне впрок не пошла и меня тошнило. Так вот, когда Янка ожидала своего сына Кшиштофа, мы с ней жили вместе на даче. У меня в то время уже был трехлетний Ежи, и я по долгу матери готовила ему каждый день манную кашку на молоке. Я уже не раз говорила о том, что от запаха кипячёного молока меня буквально выворачивает наизнанку. А тут Янка, которая всю жизнь обожала молочные каши и супы, стала меня просить, чтобы я каждое утро готовила кашку и для неё, так как сейчас ей это особенно полезно. Просто-напросто двойную порцию. И вот каждое утро, отвернувшись от плиты и зажав нос — поскольку двойная порция воняла вдвое сильнее, — я вытянутой рукой мешала в кастрюле проклятущую кашку. К счастью, своё прожорливое чадо мне кормить не приходилось: я выливала кашу в тарелку и звала его, а он с превеликим удовольствием лопал. Сварив кашу и посадив сына за стол, я будила Янку:

— Вставай, твоя кашка готова!

Ответом мне было сонное бормотанье, после чего Янка зарывалась лицом в подушку, и часа два я не могла её добудиться. Потом она вставала и приходила в кухню, где её ждала остывшая каша. Янка наклонялась к кастрюле, слегка зеленела, хватала кастрюлю за ручки, мчалась в уборную, выливала туда кашку и, если можно так выразиться, изливалась сама. Потом она со слезами выходила из сортира и жалобно просила меня назавтра снова приготовить ей кашку. Через неделю я делала это уже из чистого любопытства. По-моему, она за все лето, что мы прожили на даче, так и не съела ни ложки…

Кроме того, я совершенно забыла про Владека Марчинского.

Он был архитектором и работал у нас, наверное, на полставки, потому что появлялся с перерывами. Обворожительный человек, как правило, говорил очень мало, но зато все, сказанное им, имело глубокий смысл, и одно его высказывание я запомнила навек.

Меня тогда терзала страшная проблема, так как я была приглашена на именины Алиции Витека. Этих Алиций в моей биографии целых четыре, и придётся их тут всех перечислить и пояснять, которая из них кто, иначе выйдет полная неразбериха.

Одна Алиция, самая главная, это которая в Копенгагене, она фигурирует во всех моих книжках. Вторая Алиция, сперва невеста, а потом и жена Витека, встречается у меня только в некоторых книгах, но она личность настолько яркая, что её надо бы вставлять почаще. Третья Алиция не встречается нигде, потому как с самого начала, ещё в «Подозреваются все», я нарекла её Моникой, чего она сама пожелала. Наконец, четвёртая Алиция была женой Леся и переименована мною в Касеньку. А тут речь пойдёт о второй Алиции, которая тогда была ещё невестой Витека.

Так вот, на именины я была звана именно к Алиции Витека, и идти нужно было с подарком. Только цветы меня не устраивали, мне хотелось чего-нибудь другого. Знала я её тогда очень мало, дарить что-то сугубо личное было неудобно, с деньгами у меня было туго, и я не знала, как быть. Пришлось прибегнуть к помощи сотрудников.

— Слушайте, ребята, — сказала я им, вконец рас строенная, — посоветуйте, что бы такое купить женщине дешёвое, но бесполезное? С полезным как-то неудобно лезть, а на дорогое презренного металла не хватает. Ну?

Все задумались. Думали они думали, все безрезультатно. После очень долгого молчания заговорил Владек.

— Дешёвое, говоришь? — уточнил он.

— Дешёвое, — поддакнула я немедленно.

— И бесполезное?

— Бесполезное.

— И для женщины?

— Для женщины.

— Мыло для бритья…

В результате я отправилась с одними цветами.

В эпоху моей работы в БЛОКе там творилось множество интересных дел, и в числе прочего случилась мелкая, но поучительная история, имевшая прямое отношение к Алиции, которая Моника.

Её обожал Каспер, она же не питала к нему ни малейшей склонности. Не помню уже, по какому случаю — может, вскоре после свадьбы нашей сотрудницы Анки, мы задержались на работе втроём: Каспер, Януш и я. Вечер ещё не закончился, мы решили куда-нибудь пойти, лучше всего в ресторан «Конгрессный». И Каспер пал передо мной ниц, умоляя оказать ему услугу. Сперва заехать к Алиции-Монике и упросить её пойти с нами! Януш с интересом смотрел, что из этого получится.

Разумеется, я охотно согласилась. Мы и поехали. Жила Моника-Алиция в Средместье, добираться было две минуты. Она уже собиралась ложиться спать. Её особо даже и не пришлось уговаривать, она мигом накинула на себя нарядное платьице, подкрасилась и через пять минут была готова. И тут как раз случился этот мелкий конфуз.

Причёски у неё не было никакой, а ведь известно, что с волосами всегда самые большие трудности. Алиция мгновенно решила для себя эту проблему, нацепив поверх растрёпанных сальных волос прелестную вечернюю шляпку, и сразу обрела элегантный вид. Я с восхищением воззрилась на неё, затаив дыхание. Боже ты мой, какая замечательная идея! Вот это решение вопроса! А мне-то в мою дурацкую башку ни разу ничего подобного не стукнуло! У меня, взрослой женщины, вообще не было ни одной шляпки! Мелочь, пустяк, а вот поди ж ты!..

Поучительная мелочь так меня потрясла, что шляпку я впоследствии заменила париками. Что касается читателей, то мне интересно, поймёт ли меня хоть один мужчина?..

Каспер пытался использовать присутствие Моники-Алиции в максимальной степени, признаваясь ей в своих чувствах, и постоянно прогонял из-за стола меня и Януша весьма дорогостоящим способом: без конца заказывал для нас оркестру народные танцы. Оркестр не имел ничего против и лихо наяривал польки, обереки и краковяки. Януш отбросил излишнюю стеснительность и откалывал коленца с радостными воплями:

— А я и не знал, что я такой способный! Иду записываться в «Мазовше»!

Раз он, правда, упустил меня, и я со страшным грохотом врезалась в двери мужского туалета, но ничего страшного не произошло, поскольку меня поймал кто-то, там в тот момент находившийся. Зато два мужика плюхнулись в фонтан, что весьма развлекло посетителей ресторана. Однако Алиция-Моника не смягчилась, и единственным поучительным моментом того вечера стала для меня шляпка.

Чтобы поднять самой себе настроение, поскольку воспоминание о шляпке меня очень опечалило, я решила похвастаться.

Нет пророка в своём отечестве, это общеизвестная истина, но я все-таки стала исключением. Один раз в жизни я имела огромный успех, причём не в стране, а в собственной семье. Так как моя семья никогда и никому не рвалась высказывать своё признание, то мой успех следует считать просто сверхъестественным.

Я решилась принести на Аллею Независимости несколько страниц из «Леся», которого как раз писала. Речь идёт о сцене нападения на поезд. Обычай читать вслух все литературные произведения укоренился у нас со времён «Кафе под Миногой», поскольку это произведение очень давно печаталось в «Пшекруе» частями. Все вырывали журнал друг у друга, каждый хотел быть первым, поэтому пошли на компромисс. Моя мать читала вслух одновременно всей семье. Тогда я переживала тяжкие минуты. Я ненавижу, когда что-нибудь читают вслух, я должна читать глазами, иначе не понимаю содержания. Эта особенность у меня с детства, с того самого момента, когда я научилась самостоятельно читать. Для меня единственным выходом было дорваться до произведения раньше всех, прочитать самой, а потом уже с упоением слушать, как читает мать.

Теперь я принесла им этого «Леся», чтобы они прочитали его вслух. Начала, разумеется, мать, доехала до сцен на рельсах, и тут её возможностям пришёл конец. Она разразилась таким неудержимым хохотом, что нельзя было понять ни слова. Присутствовавшая при этом Тереса — я специально выбрала момент, когда она приехала в гости из Канады, — рассердилась.

— Вот дурочка, что ты там лепечешь, давай мне, я прочитаю.

Тереса вырвала у матери листочки из рук, пробежала глазами следующую фразу — и с ней случилось то же самое. Она вообще ничего не прочитала вслух. Разгневанная Люцина отобрала у неё текст, но и она завыла от смеха, упав головой на стол, благодаря чему отец смог отобрать у неё рукопись и прочитал сам. Они немного успокоились, я не помню только, участвовала ли в этом тётя Ядзя, но, по крайней мере, продолжение по очереди читали моя мать и Люцина.

Я слушала все это очень спокойно и гордо, счастливая, полная безграничного удовлетворения. Родственники могли говорить обо мне все, что угодно, смех свидетельствовал сам за себя, его не скроешь. Не надо было никаких комплиментов, на фига мне Нобелевская премия! Такой ошеломляющий успех в собственной семье!!!..

Я до сих пор этим горжусь, и буду гордиться до конца жизни. Один раз я их все-таки уела!

Кажется, среди всяких мелочей я ухитрилась забыть и о собственных приключениях в автомобиле. О самых значительных я писала, а вот о тех, что поменьше, — забыла

Уже все знают, что я питаю склонность к глубокой задумчивости, и в таких случаях у меня из поля зрения выпадает весь внешний мир. Спасибо моим автомобилям, которые в таких случаях ехали сами собой. Если я и заставляла их что-то делать, то ничего об этом не помню.

Однажды мне нужно было уладить какие-то дела на площади Унии. Я поехала и, наверное, от самого дома сразу погрузилась в задумчивость.

Опомнилась я около Крулевской. «Господи, что я тут забыла?!» — ещё успела подумать я. Ведь я должна быть на площади Унии!

Я исколесила полгорода, понятия не имея о том, что делаю. Если бы горела вся Маршалковская, я и то вряд ли заметила бы.

О путешествии из Гамбурга в Копенгаген новоприобретённым «опелем» я уже писала. В густом тумане, ночью, вглядываясь в задние огни автобуса, я ехала и ехала… Вздумай автобус свернуть на свежевспаханное поле, я последовала бы за ним. Точно такая ситуация сложилась у меня и в Варшаве.

Вместе с матерью и отцом я отправилась в театр «Комедия» на Жолибоже, где мы встретились с одним знакомым. Он тоже ездил «фольксвагеном». Спектакль кончился, мы отъехали почти одновременно, я первая, а знакомый — за мной. Он жил в Средместье.

Из театра « Комедия» на Аллею Независимости ведёт почти идеально прямая дорога. Было, конечно, очень темно, но темнота ведь не покривила дорогу! Я пристроилась за каким-то автобусом и сразу же, на Жолибоже, стала пересказывать матери сплетни о тех наших знакомых, которые там жили, они мне вспомнились по ассоциации, мать заинтересовалась, мы с ней дружно сплетничали, а я все ехала и ехала себе за автобусом. Отец с заднего сиденья бормотал, что мы-де не так едем, но мы хором велели ему замолчать. Автобус наконец куда-то пропал, кругом воцарился непроглядный мрак, а я с удивлением обнаружила, что мы вроде как выезжаем из города. Я остановилась, слегка растерявшись.

Знакомый остановился за мной. Мы с ним оба вышли из машин.

— Простите за назойливость, но не могли бы вы мне ответить, куда это вы направляетесь? — с превеликим интересом спросил мой знакомый.

— Вот и у меня тот же вопрос, — ответила я. — Может, вы случайно знаете, где мы находимся?

— Случайно знаю. На Гурцах. У меня на соседней улице садовый участок, и я здесь иногда бываю.

Я прокляла чёртовы Гурцы. Мало того, что мне долго отравлял жизнь проект под этим названием, так ещё теперь нечистая сила вытащила меня сюда. Знакомый, как оказалось, специально свернул за мной, потому что ему было страшно интересно, куда это меня несёт. Он же знал, что я еду на Аллею Независимости. Оказалось, что отец был прав, а мы несправедливо велели ему замолчать.

Теперь пришла пора придраться к нашей службе здравоохранения, поскольку у меня к ней серьёзные претензии. Я отнюдь не утверждаю, что все врачи скопом — сборище аморальных выродков, но это профессия, которая не может быть только профессией, она должна быть призванием. Без призвания она превращается в ошибку, иногда прямо-таки преступную и убийственную. И от этих своих слов я не откажусь.

Начинается все с диагноза. Слава Богу, я медицине не училась, не знаю, чему учат студентов, но как пациент подозреваю, что симптоматику различных болезней от них тщательно скрывают, или же они осваивают диагностику, как я — предмет под названием «стальные конструкции». Допускаю, что у них нет склонности к этому предмету. Но я могла себе это позволить, моё незнание никому и ничем не угрожало. А с врачами все как раз обстоит с точностью до наоборот.

Один раз, правда, эта ошибка даже пошла мне на пользу. К Ежи, которому тогда было четыре года, пришла пани доктор и нашла у него свинку. Я тогда уже работала и с живейшей радостью приняла бюллетень по уходу за ребёнком на шесть недель, а своё собственное мнение о болезни высказывать не стала. Я-то прекрасно знала, что это не свинка. На погибель своему бюджету я вызвала частного врача, который был несколько старше врача из поликлиники и, по счастью, тот же самый, что лечил ребёнка три года назад. Вот и оказалось, что это снова воспаление лимфатических узлов, осложнённое ангиной и простудой. Миндалины сыну в конце концов удалили, после так называемой «свинки» он выздоровел в течение недели, а я получила отпуск сверх программы.

Скарлатина едва не вогнала меня в гроб. Когда очередная пани доктор, снова из районной поликлиники, в четвёртый раз обнаружила у ребёнка скарлатину, я сочла это явным преувеличением. Тем более, что в районной поликлинике был заведён замечательный порядок — каждый раз приходил новый врач. Скарлатиной люди болеют раз, ну, на худший конец, два, но ведь не четырежды! Иммунитет вообще-то должен выработаться после первого раза! Когда скарлатина объявилась в третий раз, я крепко засомневалась, а уж в четвёртый!

И снова то же самое, частный врач-педиатр… Разумеется, сразу же выяснилось, что у ребёнка аллергия на сульфамиды, от них у него сыпь, против которой постоянно прописывали сульфатиазол. Мы прекратили давать ему сульфатиазол, и от скарлатины он избавился раз и навсегда.

Врача, который работал в медпункте в «Энергопроекте», я до сих пор вспоминаю с умилением. В те же времена я скрипела зубами при одном его виде, как и большая часть наших сотрудников. Незадачливый эскулап был помешан на пищеварении и, невзирая на симптомы болезни, неизменно спрашивал: «А стул каждый день?»

Третий раз в жизни я застудила коленный сустав. Впервые меня это поразило в детстве, потом — во время дипломного отпуска, а в третий раз — аккурат в «Энергопроекте». Вроде бы ничего такого, но болит страшно, и ногу невозможно согнуть.

Пошла я к доктору и показала колено.

— А стул каждый день? — сурово вопросил тот.

— Пан доктор, у меня же колено болит! Я его согнуть не могу, мне по лестнице тяжело подниматься!

— Сустав разработается! — изрёк доктор и прописал мне мягкое растительное слабительное.

Слабительное я выбросила, а колено действительно разработалось.

О случае с моим отцом я уже упоминала, у него был инсульт, а пани доктор решила, что ангина; я ей не поверила, пригласила врача из хозрасчётной поликлиники, который немедленно отправил отца в больницу. У Люцины в течение пяти месяцев не могли обнаружить злокачественную опухоль. Хочу обратить внимание, что все это истории, случившиеся в одной семье, знакомых я сюда не вмешиваю.

Врачи вообще перестали ставить диагнозы без лабораторных анализов. Когда-то таких подпорок у них не было, и тем не менее они как-то справлялись, отличая воспаление желчного пузыря от воспаления суставов. Теперь же при любой хвори человек обязан принести им результаты всех исследований, включая зондирование желудка. Конечно, у меня хватает ума согласиться, что это бесценная информация о состоянии здоровья человека," раньше при постановке диагноза совершали множество ошибок, электроника же и химия дают точные ответы. Тем более постановка диагноза, казалось бы, должна проходить «на ура», а проходит… как бы это выразиться… задом и на четвереньках.

Несколько лет тому назад, когда современные роскошества в области оптики не существовали даже в мечтах, я должна была сменить себе очки и искала хорошего окулиста. Люцина по знакомству отвела меня к пани докторше в одной такой клинике. Я бы охотно заплатила, хотя по идее должна была бы получить такую помощь бесплатно, но увы, бесплатно сменить очки оказалось невозможно… Не знаю, чем занималась пани доктор в течение целого дня и вечера, но принять меня она могла исключительно в половине восьмого утра. Вотще я умоляла перенести приём на более позднее время, объясняя, что в такие часы мой организм ещё не функционирует. Люцина велела мне перестать капризничать, и я покорилась. Наверное, исследование, проведённое докторшей, показало, что я абсолютно слепа, поскольку выписанные мне тогда очки до сих пор лежат мёртвым грузом. Не стану нецензурно выражаться, описывая, что и как я в них вижу. А я ведь говорила, что проверять у меня надо было зрение, а не умение вставать к утренней дойке коров!

С отчаяния я рванула к первому попавшемуся окулисту в кооперативной поликлинике. Он принимал в шесть вечера, и характер у него был кроткий.

— Две диоптрии… — начал было он.

— Исключено! — бурно запротестовала я. — У меня было полдиоптрии, теперь может быть максимум одна!

Он на минуту задумался.

— Ну ладно, — сказал он, — ни вашим, ни нашим: полторы.

Подумав, я согласилась. Выписанные им очки замечательно служат мне до сих пор.

Вскоре после этого у меня появилась на физиономии какая-то гадость — покраснение кожи и припухлость под глазами. Похоже было, что это какая-то аллергия. Я сразу отправилась в кооперативную поликлинику, к дерматологу, а заодно и венерологу, поскольку у нас просто дерматологов не существует. Не знаю, как обстоят дела в других странах. Пани доктор поставила диагноз сразу же.

— Угри, — пренебрежительно бросила она.

Я не стала ей объяснять, что из подростково-переходного возраста я вроде как уже вышла…

Доверия она у меня не вызвала, поэтому я отправилась к моей косметичке. Та подтвердила, что у меня аллергия, велела сменить мыло и проверить, какой новой косметикой я мазала себе физиономию, а потом это новое выбросить, и дала какие-то медикаменты. Я сменила оправу от очков, и через две недели вся мерзость у меня с физиономии пропала. Причём пропадать стала уже на третий день.

Потом я столкнулась с форменным кошмаром… Наверное, все-таки придётся посвятить читателей в свою личную жизнь, потому что, хотя до современной модной литературы с её сенсациями ей далеко, но тем не менее приятно идти в ногу со временем.

Так вот, в давнюю пору мне пришлось ломать голову над жуткой житейской проблемой. Что будет, когда умрёт мой первый муж, отец моих детей? Должна я идти на его похороны или нет? Я прекрасно знала, что он не хотел бы этого ни в коем случае, но, с другой стороны, для моих сыновей это самый близкий человек на свете, и что же, собственная мать не примет участие в похоронах самого родного им человека? Плохо. Кому-то я буду вынуждена подложить свинью — или им, или ему.

Все считали мои терзания дурным анекдотом, а тем временем мой первый муж действительно умер. От диабета. Проблема встала передо мной на практике, и я разволновалась страшно: что мне делать-то?!

Подумав, я решила все-таки на первое место поставить интересы детей: хочет он того или нет,' а на похороны я пойду. Кроме того, Роберт, который в тот момент работал в Канаде, не мог приехать, и надо было как-то заменить его, послать цветы и так далее. Ну вот, купила я цветы и отправилась на похороны.

Тут сразу же выяснилось, до какой степени мой первый муж не желал меня на этих похоронах видеть. Именно тогда я подхватила опоясывающий лишай. На заднице, словно других мест в природе не бывает. А ведь муж мог бы учесть, что я не из-за себя попёрлась, а ради детей!

Разумеется, сперва я не сообразила, в чем дело; заболевание показалось мне в высшей степени подозрительным, но, поскольку оно проявлялось вроде бы только снаружи, я снова помчалась к той же самой косметичке. Она пролила бальзам на мою душу.

— Лёгкая форма опоясывающего лишая, — заявила она, едва взглянув.

Я почувствовала себя, как тот мужик в анекдоте: «Ой, слава те, Боженька, я-то думал, кила…» Сразу же смекнув, что это меня муж наказал, я приступила к лечению. Однако на всякий случай, едва только оказавшись в Канаде, я содрала с Роберта деньги за те самые цветы на похороны.

— Твой отец в гробу переворачивается, любимое моё чадо, — решительно заявила я. — Мало того, что я потащилась на кладбище, так ещё и цветы купила. Не желаю больше рисковать своим здоровьем, цветы должны были быть от тебя!

Сумма была не разорительная, вместе с лентами получилось долларов пятнадцать. Роберт мне их выдал, и я успокоилась.

Кстати, о лекарствах. Самое остроумное — это выдача рецептов. Приходит врач к больному человеку, который лежит с температурой, сотрясением мозга или вывихнутой ногой. И оставляет рецепты. Предположим, человек живёт один. И что ему с этими бумажками делать? Сжевать и проглотить — авось поможет?

Табуны и стада засопливленных, чихающих и кашляющих личностей стоят в очередях в аптеках, распространяя заразу. Ладно, сейчас их вроде как поубыло, может, прошлый государственный строй организовывал их поточное производство. Что, впрочем, не мешает свистопляске с рецептами продолжаться и поныне. Кроме того, врачи понятия не имеют, есть ли в продаже те лекарственные средства, которые они выписывают, и где их вообще можно достать. Я лично в полном отчаянии обзванивала все аптеки и шастала по далёким окраинам Варшавы. За деньги, правда, все можно устроить: медсестра из поликлиники доставит вам лекарства на дом, но не все же располагают такими деньгами…

Раз в жизни мне довелось увидеть, как вопрос этот решается кардинально. Тогда врач в поликлинике нашёл у меня инфаркт, аритмию, острую коронарную недостаточность и черт знает что ещё. Я до того рассердилась, что все гадости потихоньку стали у меня проходить сами по себе, но пан доктор сунул мне в зубы нитроглицерин и стал выписывать рецепты. От госпитализации я наотрез отказалась.

— Хорошенькое дело, — разозленно заявила я, — то вы меня силком тащите в больницу, кричите, что я до завтра не доживу, а тут я изволь бегать по аптекам? Это меня оздоровит?

— Э-э, нет, — согласился пан доктор. — Ни по каким аптекам вы бегать не будете.

Тут он вызвал водителя «скорой», и лекарства я через полчаса получила на руки. Такой способ мне очень даже понравился. При случае выяснилось, что поликлиника уже давно умоляет разрешить ей открыть у себя собственную аптеку с полным ассортиментом лекарств, районная администрация никак не выдаёт разрешение. Я все думаю, неплохо бы собрать всю нашу администрацию в одном месте, за высокой загородкой и впустить туда голодных тигров… Обожаю кормить зверюшек!

До завтрашнего дня, вопреки диагнозу, я дожила, но дожила довольно забавно.

На следующий день была суббота. Загадочные перебои сердца вроде бы поутихли, и я собралась ехать на скачки. Я уже оделась, когда ребра вдруг сковала сильная мерзкая боль, дышать стало трудно. Господи Иисусе, инфаркт! Перепугавшись насмерть, я вызвала «неотложку» и занялась проблемами, которые немедленно надо было решить.

Я позвонила Юреку, кузену Анки, который на скачках сидит в кресле передо мной, сообщила ему, что покидаю эту юдоль скорби, и наказала передать Марии, чтобы она приехала ко мне после скачек. Очень логично — наверное, чтобы она осмотрела мой труп… Затем я сняла с двери цепочку и открыла засов, чтобы врач «неотложки» мог войти без помех. Потом, осторожно доковыляв до дивана, я легла, потому что при инфаркте вроде как всегда надо лежать. Тем и ограничилась, лежала и старалась глубоко дышать.

В дверь позвонили. Я испугалась, что врач с «неотложки» не догадается открыть дверь и уйдёт. Раз уж помощь подоспела, меня смогут спасти, даже если я рухну трупом в прихожей, поэтому я встала и пошла открывать дверь. Встретила я спасателей на пороге комнаты, потому как они таки сообразили войти.

При виде врача мне сразу полегчало. Я объяснила, что происходит, доктор посмотрел мою вчерашнюю кардиограмму, стал проверять пульс и давление. И тут влетел Юрек.

Эля, его жена, вытолкала его взашей из дома: вдруг он как-то сумеет помочь. Юрек приехал и вошёл без звонка. При виде его мне стало ещё лучше.

Доктор по размышлении сказал, что не уверен в моей немедленной кончине; не исключено, что я ещё и выживу. Я задумалась.

— А знаете что, — решила я с ним посоветоваться, — может, вместо того, чтобы лежать и ждать конца, я бы лучше поехала на скачки?

— И поезжайте! — одобрил доктор. — Я-то лично за скачки, потому как там мой сын скачет.

— Да что вы говорите? — удивилась я. — А как его фамилия?

— Чего ты глупости спрашиваешь, читай, тут все написано, — укорил меня Юрек, показывая на именной значок на халате врача.

Я страшно оживилась.

— О Боже мой! — воскликнула я. — Если вашего сына кто-нибудь задушит голыми руками, так это буду я! Всякий раз, стоит мне на него поставить, и я проигрываю!

Проигнорировав мою угрозу, доктор поинтересовался, есть ли у меня на ипподроме какое-нибудь спокойное местечко, я заверила его, что есть. Доктор вколол мне какое-то болеутоляющее средство, и «неотложка» уехала. Я отправилась с Юреком на скачки, потому что настроение у меня значительно поднялось. Укол начал действовать, дышать стало легко, я уснула в своём кресле, как суслик, и проспала почти полтора заезда. Так что лечение подействовало.

Кажется, в число отрицательных примеров я с разбегу включила положительный. Ничего, я сейчас это исправлю…

Поразительная бесчеловечность нашего здравоохранения проявлялась между прочим и таким образом: человек заболевал, чувствовал себя очень плохо, но высокой температуры у него не было. Врач из поликлиники приходил на дом только в тех случаях, когда температура подскакивала до тридцати девяти градусов. Иначе пациент должен был идти к врачу сам, а это удовольствие выше среднего. Сперва с шести тридцати утра больной выстаивал очередь за талончиком, потом до пяти-шести вечера сидел в очереди с этим талончиком, после чего простаивал очередь в аптеке, чтобы купить лекарство. Если у кого здоровье лошадиное, с грехом пополам выдержишь. Но тогда и без врачебного вмешательства, глядишь, оклемался бы.

То же самое касалось и детей. Легко принести к доктору младенца, а как быть с пяти-шестилетним ребёнком, который весит около тридцати килограммов? Или тащить ребёнка в поликлинику на своих двоих, что, конечно, весьма способствует выздоровлению, либо мать должна нести его на руках. Причём упакованного в тёплую одежду, то есть и вовсе неподъёмного. Как же это все мыслилось на практике?

Для меня эта проблема — больное место, поскольку мои дети были крупные. Тащить тяжесть около полуцентнера — за гранью моих возможностей. Я уже писала о сложностях с моим семейным бюджетом. Именно потому счета ломали мне все планы — врача я вызывала частным образом.

Ну ладно, ладно, что вспоминать прошлое. Водки я не покупала, приёмов не устраивала, платьев, туфель, косметики у меня не было, телевизора и стиральной машины мы не могли себе позволить, муж ходил в одних-единственных портках… А на врачей тратиться приходилось.

И в результате бесплатное здравоохранение оказалось сплошным мифом и легендой. Ясное дело, я имею в виду ситуацию в Варшаве, и пусть никто мне не талдычит, будто врачей не хватало. По официальным данным, Варшава была набита врачами до отказа, у медработников не было шансов получить тут работу, больницы трещали по швам от лишних врачей, урвать рабочее место в системе здравоохранения было чем-то вроде выигрыша в лотерею. Так что, в конце концов, не хватало у нас врачей, или их было слишком много?!

Мы, наверное, все-таки не отдаём себе отчёта, сколько вреда причинил нам бывший строй. Он губительно деморализовал службу здоровья, оглупил общество, довёл людей до уровня ниже скотского. Кто это выдумал? Ленин?..

Верхом социальных достижений как были, так и остаются больницы.

Когда я забирала из больницы отца, которого выписали домой в пятницу, у нас появился большой шанс провести уик-энд, сидя на ступеньках больницы: у отца по необходимости, а у меня — с ним за компанию. Отца уже выписали, поэтому койки ему не полагалось, но уехать ему пришлось бы в одной пижаме, халат у него был тоже казённый, а потому его надлежало сдать. Будь хотя бы на дворе лето, так ведь нет, поздняя осень. А гардероб-склад был заперт, поскольку работал только до одиннадцати утра, а оформление выписки дело долгое и закончилось только к часу дня. Пункт «Скорой помощи» не дежурил, до понедельника все было закрыто.

Меня такая перспектива не вдохновила, я закатила скандал, намереваясь в случае необходимости вломиться в этот склад. Вероятно, моя решимость как-то повлияла, потому что кастеляншу разыскали уже через час, и она со страшно недовольной миной в виде исключения вернула отцу его одежду. Кто, спрашивается, внушил этой бабе, что она должна считать всех людей своими врагами? И о чем думал врач, который отца выписывал?

На Цегловской, где лежала Люцина, творились страшные вещи. О некоторых я уже писала, повторяться не хочу, только кое-что добавлю. Я привезла туда Люцину на пункцию в тяжелейшем состоянии, почти захлёбывающуюся раковым экссудатом. Оставив её в регистратуре на инвалидной коляске, я помчалась искать докторшу, потому что никто понятия не имел, где она обитает. Я обегала полбольницы, а она довольно большая, но никакими сведениями так и не разжилась. Люцина задыхалась и синела. Сидела она в регистратуре, где за стеклом две медсёстры весело и беззаботно болтали, время от времени бросая на неё равнодушные взгляды. Думается, обычные уличные шлюхи проявили бы больше сочувствия. Медсёстры! Дерьмо, а не медсёстры!

Стиснув зубы, я обратилась к ним. Оказалось, они прекрасно знали, где искать доктора и куда везти пациентку. В конце концов они направили нас с Люциной куда надо. Интересно, чего же они ждали раньше? Что она окончательно захлебнётся и проблема отпадёт сама собой?

Регистратура в лице недовольной жизнью девицы потребовала от меня, чтобы я подсуетилась. Мне надо было мчаться через весь двор в другое крыло здания и принести какие-то документы или результаты анализов, причём было заранее ясно, что бегать взад-вперёд мне придётся раза три. Оглушённая ситуацией, я даже сделала было шаг к выходу, после чего вдруг опомнилась, и меня охватило дикое бешенство. Я обратила внимание девицы, что телефон у неё под рукой, говорить она, как я поняла, умеет, и глухотой тоже не отличается. Девица пыталась мне возразить, что она, мол, не знает номера телефона. Я упёрлась на своём, заявила, что я больна, не помню уж чем — то ли ногу вывихнула, то ли печёночной коликой маюсь, прибавила себе лет, а уж тон, каким я говорила, был вполне достоин взбешённого айсберга, если такое явление вообще существует в природе. Девица капитулировала, и тут оказалось, что мне и бегать-то никуда не надо.

Люцина, как я уже говорила, до последней минуты жизни сохраняла чувство юмора. Некоторые сцены больничной жизни я знаю по её рассказам. Пациентам, например, делают клизму в процедурном кабинете, после чего, ясное дело, нужен туалет. Так вот, туалет находится на большом расстоянии от кабинета, в другом конце амбулатории. Пациент, сопровождаемый страстными увещеваниями потерпеть, мчится в коротенькой рубашонке или в полуспущенной пижаме среди людей в зимних пальто, лихорадочно держась за интимные места, а за ним несётся медсестра, которая его понукает. Полное уважение к человеческому достоинству…

Пациент — не человек, а грязная тряпка для мытья полов…

Я тоже в больницах леживала… Ладно, забегу немножко вперёд.

Честно говоря, в той больнице я оказалась по блату. Мне надо было сделать пустяковую операцию — удалить полип с голосовых связок. В моей судьбе приняла деятельное участие Мария, которую я описала в «Бегах». Она научный работник, который трудится в Польской Академии наук и возится с крысами и морскими свинками — не гарантирую, что правильно помню вид животных, — но при этом она только и думает, что о людях. Каждое больное существо она хватает за руку и тащит лечиться. Нетрудно догадаться, что в службе здоровья у неё сплошь друзья и родные.

Это она коварно затащила меня на Стемпиньскую и заставила лечь на операцию. Происходило все следующим образом.

Я пришла туда в понедельник утром, меня внесли в компьютер, что продолжалось довольно долго, потом я вернулась домой. Разумеется, требовалось принести с собой результаты всех лабораторных анализов, рентгеновский снимок, справку от кардиолога, что наркоз мне не повредит, цитологическое исследование, кардиограмму и ещё кучу всякой чертовщины. Я предпочла пройти все эти обследования сразу — разумеется, за деньги, что обошлось мне примерно в миллион злотых. Именно по таким причинам я и не отношусь к числу богачей. Любой другой человек потратил бы время и силы, я предпочитаю заплатить.

Затем, во вторник, я пришла на операцию. Я понимаю, что мне говорят, и не всегда бываю последней кретинкой, поэтому в рот не брала ни еды, ни питья, даже сигарет не курила.

На стол я должна была лечь первой, что звучит на редкость заманчиво. При этом я испытывала огромное облегчение, что мучиться буду не я, а врачи… М-да, действительно…

Я очнулась и сразу же почувствовала, что начинена какими-то железяками. Меня как раз укладывали в послеоперационной палате, успокаивая, что меня интубировали, то есть вставили в глотку дыхательную трубку. Один полип мне удалить успели, а второй — нет, я вдруг ни с того ни с сего стала отекать, поэтому пришлось спешно засунуть трубку для дыхания. Их трудности мне были до лампочки, страшно хотелось спать, и собственной участью я озаботилась несколько позже.

Конечно, я туда не на показ модных туалетов явилась, поэтому гробовой саван, в который меня облачили, мне никоим образом не мешал. А вот остальное… Меня подключили к различной аппаратуре, к капельнице и ещё какой-то дряни… Иглу мне в руку воткнули намертво, я не могла шевельнуться, поэтому попыталась общаться на письме. Это дало кое-какие результаты.

В этой трубке для дыхания скапливается влага, и время от времени её надо отсасывать. Во время отсасывания о дыхании не может быть и речи, задыхаешься, как рыба, выброшенная на песок, зато потом сразу становится легче дышать. До вечера ко мне вернулась большая часть пяти чувств, поэтому я письменно потребовала кислорода; мне его дали, почему бы и нет. Потом я стала протестовать против питательной капельницы, объясняя, что с удовольствием похудею, но мои протесты оставили без внимания. Я немного почитала книжку, немного поспала, вроде бы все шло путём. Явились посетители — Ивона с Каролиной. Ивона в ужасе глянула на меня и выкинула ребёнка за дверь, чего я не могла понять, поскольку чувствовала себя прекрасно. Это потом выяснилось, что видок у меня был тот ещё. Эх, жаль, меня не сфотографировали!.. Наступил вечер, и пришла медсестра из ночной смены — добрая, хорошая и в высшей степени порядочная. Она честно бодрствовала всю ночь, хотя возле меня стояла свободная койка; внимательная и серьёзная, она сидела рядом, в любой момент готовая действовать.

Каким же бичом Божьим она оказалась!

Сперва я запиской попросила у неё кусочек марли, чтобы вытереть уголки рта. Мне казалось, что просьба элементарно проста. Медсестра прочла записку и стала готовить машинку для отсасывания влаги из трубки. Позабыв про марлю, я схватила ручку и спешно написала огромными буквами:

ПОДОЖДИТЕ, ПОЖАЛУЙСТА, ПОКА Я НАБЕРУ ВОЗДУХА,

А ТОЛЬКО ПОТОМ ВТЫКАЙТЕ ЭТУ ШТУКУ!!!

Взяв листок, она принялась читать. У неё это очень плохо получалось. Согласна, я писала каракулями, но все же… медсестра поднесла бумажку к самым глазам. Не помогло. Тогда, подойдя к лампе, она стала разглядывать листок на свету. Я видела, что она вообще-то читает в очках, но лишена была возможности предложить ей воспользоваться этими очками. А сама она как-то не сообразила. Я безнадёжно смотрела на неё. Она, так и не разобрав моё послание, взялась отсасывать влагу и, естественно, постаралась воткнуть трубку как раз в тот момент, когда я выдохнула воздух.

Что уж нам судьбой отпущено, того не избежать…

Относилась она ко мне вполне по-человечески, даже заботливо и нежно.

— Вы поспите! — ласково посоветовала она. — Самое милое дело — проспать эти скверные часы. Попытайтесь уснуть.

Мне и пытаться не надо было, спать хотелось со страшной силой. Стоило только мне погрузиться в дрёму, как сестричка тотчас развивала бурную деятельность. То уронит на пол какие-то предметы, судя по стуку, деревянные и очень громоздкие, то хлопнет дверцами шкафчиков. Потом она задела нечто металлическое, отозвавшееся звуком индийского гонга, и звук этот ещё долго-долго витал в воздухе. И все это время моя благодетельница твердила мне, что я должна уснуть.

Манипуляции с гонтом до того рассмешили меня, что я чуть не умерла. Попробуйте-ка посмеяться с трубкой в гортани! Сестру милосердия я вспоминаю с нежностью; гонг гонгом, а она всю ночь присматривала за пациентом да ещё и по-человечески относилась к нему. Сердце у неё было, это точно.

На следующий день трубку эту из меня вынули.

Сцена, которую я устроила на операционном столе, превосходит, по словам медперсонала, все, что доводилось людям видеть с момента возникновения медицины. У меня были на то свои причины, но никто не хотел вникнуть в них.

Так вот, мне втемяшилось, будто я умру. Из подслушанного накануне разговора медсестёр получалось, что из-за отёка я едва не умерла накануне, во время операции, и что меня спасали в поте лица. А откуда мне было знать, прошёл ли отёк? Вроде бы оно и так, все доводы разума говорят в пользу того, что он давно прошёл, но ведь разум — это ещё не все. Душа-то боялась. Ну ладно, умру, Божья воля, завещание я дома оставила, но непременно надо было что-то ещё к нему приписать. Какое-то моё последнее желание было страшно важным, и я не соглашалась помирать, не зафиксировав его в завещании. Я во что бы то ни стало требовала кусочка бумаги. Сказать я ничего не могла, поэтому зубами и когтями сопротивлялась попытке вынуть из меня эту трубку — исключительно из желания выразить на бумаге свою последнюю волю. Медперсонал впал в отчаяние, никто не понимал, почему я так полюбила эту чёртову трубку, которая обычно расположением пациентов не пользуется. Наконец со мной сладили силой, причём меня держала пара сильных санитаров, и трубку из меня выдрали. Оказалось, что мне суждено жить.

В четверг утром я вернулась домой и спокойно уселась за работу.

Ну вот и пожалуйста. Я оказалась в клинике в роли священной коровы, меня холили и лелеяли, берегли и опекали, все хотели меня вылечить — ради меня самой, а не как интересный случай в практике. Профессор, который меня оперировал, был хирург Божьей милостью. Персонал мгновенно реагировал на каждый звонок, уколы делала медсестра, которую я ждала с нетерпением, поскольку в её исполнении уколы становились прямо-таки развлечением. И моё финансовое положение всему этому не препятствовало. И тем не менее…

В среду в послеоперационной палате я лежала одна, потому что вторничный пациент уже выписался. Говорить я могла беспрепятственно и попросила открыть окно, жарко было, как в аду. Я привыкла к прохладе, у меня дома вообще-то холодно. Сперва мне возражали, потом дежурная медсестра поддалась на уговоры. Приоткрыв окно на три сантиметра, она выждала минуту-другую, потом поскорее снова закрыла окно. Это называлось проветриванием. Я капитулировала, так как иных проблем хватало.

Я категорически воспротивилась катетеру в вене. От этой чёртовой иглы рука распухла, что твой кабачок, болела невыносимо, и я взбунтовалась.

— У меня очень много вен, — злым голосом заявила я. — Нравится колоть, Бога ради, колите, но придерживайтесь хоть какого-нибудь разнообразия! А вы каждый раз норовите попасть в тот сгусток крови, который там образуется, чего доброго, рука воспалится… нет уж, спасибо, она мне ещё пригодится. К чёртовой матери все эти ваши изобретения!

Благодаря своему упрямству мне удалось отвертеться от капельницы. Ну ладно, это я, у меня дурной характер, а каково пациентам кротким?..

Потом я разговаривала на эту тему с кардиохирургом, который навещал мою мать. Оказалось, что я совершенно права.

— У нас о таком даже думать не моги, — возмущённо сказал кардиохирург. — Каждый сгусток крови равносилен убийству, тромб отсасывают всякий раз. Но в других больницах, там, конечно, сами понимаете… Это скандальная практика, но уж так повелось…

Понимать-то я понимаю, но согласиться не могу.

Забирали мы из больницы Марию…

Нет, вкратце не получится, придётся опять все сначала. Из каждого события вырастает сто других тем, и приходится раскрывать их все разом.

Я деликатно, но с нажимом умоляла её не ехать. Она устроилась в качестве сопровождающего врача при пилигримах, которые пешком шли в Ченстохову. В Ченстохове находится почитаемая всем католическим миром чудотворная икона Богоматери. Причём Мария едва успела оправиться после болезни, после антибиотиков, которые вообще ослабляют организм; при субъективно плохом самочувствии она собиралась в длительное путешествие, во время которого её ждала каторжная работа! Форменный кретинизм. Я скрывала от Марии свои дурные предчувствия, чтобы не накаркать, другие были менее суеверны и ясно говорили о том, что её ждёт автокатастрофа. Никаких результатов — поехала.

Аварию она устроила рекордную.

Никто не мог вообще понять, как это случилось, подозреваю, что, невзирая на все цветистые слова, медицина тоже мало что знает. Милицейские протоколы цитировать не стану, но выглядело это примерно так.

Мария должна была ехать в Альфонсов. Даю вам слово, такое место существует возле Томашува-Мазовецкого. В машине у неё были три пассажирки, которые отправились на поклонение, но им стало нехорошо. В этом походе принято, что служба здравоохранения подвозит тех, у кого в пути отказали ноги. Именно этих трех она и везла.

В Иновлодзе, рассматривая карту, Мария спросила какого-то человека, правильно ли она едет, тот подтвердил, а она продолжала изучать карту, желая проверить, нет ли поблизости второго Альфонсова. Уже само это предположение кажется мне первым признаком помрачения рассудка: два населённых пункта с таким названием?! Человек подошёл снова справиться, все ли у неё в порядке.

С этого момента события известны только по свидетельским показаниям.

Мария ответила, что все в порядке, просто она проверяет на карте, нет ли тут второго Альфонсова. Потом она сообщила своим спутницам, что чувствует, как у неё падает давление, и поэтому хочет принять лекарство. Она нашла пилюли, пассажирка налила ей чаю из термоса, Мария растворила в чае лекарство и выпила, затем стала заводить мотор. С первой попытки у неё не получилось, только с третьего раза мотор зафыркал.

— Пани доктор, может, лучше обождать? — забеспокоились встревоженные пассажирки.

От Марииной ответной реплики волосы дыбом встают на голове, а именно: надо, мол, ей доверять, коль скоро она врач и знает, что делает. После чего Мария тронулась с места, зигзагами проехала двести метров, при активной помощи пассажирки, сидящей рядом, разминулась со столбом от ворот, зато въехала во двор завода по производству газированной воды и врезалась в стену здания.

С какой скоростью Мария ехала, никто не знает. Судя по состоянию машины, — свыше сорока. Окружающий мир она узрела только после аварии и сотрясения мозга, вызвавшего невероятную подвижность, Мария выскочила из машины, упала на пассажирку, которую выбросило из машины, основательно придавив несчастную женщину и вызвав вопли, смысл которых заключался в пожелании Марии идти куда подальше. Наконец Марию силой забрала «скорая помощь». С пассажирками ничего не случилось, двое отделались всего лишь ссадинами от ремней безопасности, но все были в шоке от страха. А вообще-то во двор заводика въехала самая голосистая машина на свете, поскольку все три паломницы вопили не своими голосами.

После расследования оказалось, что Мария была в невменяемом состоянии. Нет, речь идёт не о потере сознания, что было бы для неё куда лучше, а именно о невменяемости: конечности действовали без участия мозга, правая рука не ведала, что творит левая, Марии просто казалось, что она должна что-то делать — и все. Причиной этого безобразия послужило резкое падение уровня сахара в крови.

Машину забрала милиция и берегла самым похвальным образом.

С моей стороны это происшествие выглядело так: утром зазвонил телефон. Обычно я не снимаю трубку до девяти утра, но тут, после слов своей секретарши, я кинулась к телефону и узнала, что Мария в результате аварии лежит в больнице в Томашуве-Мазовецком и мы можем приехать за ней в пятницу.

Я правильно поняла, что её разрешается забрать, после чего поймала Вальдемара — его я описывала в «Бегах», он работает профессиональным водителем радиофицированного такси… Господи, опять придётся сделать отступление! Ну ладно, лучше уж сразу, не откладывая в долгий ящик…

Во-первых, жена Вальдемара — врач-ветеринар. Был момент, когда мы отчаянно искали ветеринара, не помню, о ком шла речь, о Каро или конях Славека, главное, что дело касалось крупного животного. Смущённый Вальдемар что-то там такое бормотал, мол, его жена занимается мелкими зверюшками, но о чем тут говорить, не в размере же дело! Мы бросились к ней, и оказалось, что она специалист по пчёлам…

Во-вторых, дочь Вальдемара училась во Франции и вышла замуж за французского графа. Состоялась свадьба, Вальдемар привёз фотографии, я посмотрела и презрительно фыркнула. Такая красивая девушка, и надо же выйти замуж за эдакое чучело, недокормыш какой-то, ни пёс, ни выдра, да пусть хоть бы и наследник престола…

После чего молодые приехали в Польшу, меня пригласили в гости, я лично познакомилась с графом — и радикально изменила своё мнение. Какой очаровательный человек! Полный обаяния, интеллигентный, общительный, великолепно держится, с потрясающим чувством юмора, просто чудо! Я бы сама за него замуж вышла! Перестав удивляться вкусам дочки Вальдемара, я стала ей завидовать.

В случае с Марией жена Вальдемара пережила необыкновенные минуты. Она ещё ни о чем не знала, потому что Вальдемара я поймала не сразу, к тому же в городе. Жена Вальдемара сняла трубку, и какой-то сотрудник больницы сообщил ей, что близкий Вальдемару человек попал в катастрофу и лежит в больнице. Она окаменела с трубкой в руках. В Польше как раз в это время гостили её дочка с зятем, они поехали на Мазуры, а машину водит зять… Радость от того, что это Мария, едва её не убила, кроме того, жена Вальдемара долго не могла сообразить, о ком идёт речь, потому что тот, кто с ней разговаривал, явно полагал, что она в курсе всей истории. Позже выяснилось, что это была медсестра, которая хотела убедиться, что мы обязательно приедем.

Разумеется, мы в ту же пятницу поехали. Оказалось, что я правильно поняла, Марию надо было забрать домой. После сотрясения мозга, одно ребро сломано, второе треснутое, а уж лицо… Мне даже жалко стало, что мы никак его не использовали. Я робко предлагала прогуляться через какое-нибудь кладбище, лучше всего вечером, потому что такого упыря со свечкой поискать. Во был бы эффект! До смерти не забудешь! Мария почему-то отказалась. Но дело не в этом.

Мы прождали примерно час, поскольку пациентка, ещё не оправившаяся после сотрясения мозга, должна была сама выполнить все формальности. Ковыляя от окошка к окошку и из кабинета в кабинет, дожидаться, пока всесильная администраторша соизволит прийти и с непонятной злобой выдать очередную бумажку, бегать по лестницам и гоняться за ординатором… Я носилась за ней с растопыренными руками, боясь, что она каждую секунду в буквальном смысле упадёт, поскольку её временами заносило из стороны в сторону. Это что, оригинальный метод лечения?.. Хочу напомнить, что Мария сама врач и коллега всего тамошнего персонала, может, это и справедливо, что ко всем одинаково наплевательское отношение, что даже своих не уважают… Тут здоровый человек в нервное расстройство впадёт, а что уж говорить о больном…

Когда Алиция в Биркеред выходила из больницы, к ней пришли доктор с медсестрой, вручили ей все бумаги разом, да ещё подарили кугу перевязочных материалов и лекарств, проинструктировав, как ими пользоваться. Я тому свидетель.

Может, пора все-таки административным лярвам оторвать задницы от стульев?!

Я уж и не говорю о таких мелочах, как кошмарное питание. То есть, говорю, но не здравоохранению, у которого, как известно, денег нет совсем. Но ведь можно плохо кормить, да при этом относиться по-человечески. Одно другому не мешает.

В стародавние времена, когда наше здравоохранение, как говорили, получало более обильные дотации, мать Евы сломала руку. «Скорая» отвезла её в больницу, не знаю, правда, в которую, о чем очень жалею. При поступлении её зарегистрировали, после чего бедняга со сломанной рукой три с половиной часа просидела на стуле в приёмном покое, и ни одна сволочь ею не занялась! Она пыталась воззвать к медсёстрам и врачам, которые проходили мимо, обратить на себя внимание — бесполезно! Только после того, как Ева вернулась с работы и, узнав, что мать сломала руку, нашла её и устроила грандиозный скандал, пострадавшей все-таки соизволили заняться.

В больнице Преображения Господня, где лежала, к счастью, недолго, тётя Ядзя, я успела стать участницей следующей истории.

Тёткины соседки по палате дружным хором просили пить. Обычной водички, только кипячёной. Я пошла искать санитарку, отыскала её в буфете и передала просьбу.

— Да ну их, успеется… — ответила мне презрительно толстая баба и куда-то ушла.

Я принесла больным эту самую воду, найдя там же в буфете чайник и какую-то посуду, но это ведь проблему не решало. Работать бы этой санитарке в тюрьме для закоренелых преступников, а не в больнице. Говорят, у нас безработица, так может, выкинуть пинком под зад эту бабищу и поискать среди других кандидаток? Нет кандидаток? Тогда где же безработица?..

Ну а стоматология?!

Тут уж я вовсе ничего не понимаю. Из бывшего Советского Союза приехала Елена и объявила, что собирается вырвать у нас в Польше под общим наркозом шестнадцать зубов. Без наркоза она себе ничего вырывать не позволит, потому как жестокая истерия — это цветочки в сравнении с тем, что она пережила дома. У нас — где-то на Хлодной, она это знает лучше меня, дают наркоз и вставляют сразу новые зубы. И все удовольствие за двести долларов. Я не уверена, стоило это две сотни или две тысячи…

Я отнеслась к её словам с большим недоверием. В нужную стоматологическую поликлинику Елена добралась сама, зарегистрировалась, уехала домой, чтобы через две недели снова приехать на операцию. Операция состоялась утром, количество зубов уменьшилось, драть надо было только восемь. Тоже мало не покажется.

Я отправилась к ней вечером, озабоченная, но с огромным любопытством. Она жила в гостинице на Воле. И я все увидела собственными глазами.

Елена с новыми зубами аккурат поглощала ужин в обществе двух своих земляков. Я видела её до этого и могу подтвердить, что зубы действительно были новые и красивые. Я слегка обалдела.

— Как ты себя чувствуешь? — неуверенно спросила я.

— Ты видишь перед собой самого счастливого человека на свете, — торжественно заявила Елена. — Смотри.

Естественно, я и смотрела на неё вытаращенными глазами. Смотрела ей в зубы, как коню на ярмарке.

— Ты можешь есть? Неужели сразу разрешили?

— Я все могу! Я даже не чувствую, что у меня вставные зубы. Словно ничего со мной и не делали. Господи, я на верху блаженства!

Она подробно рассказала, как все происходило. Усадили её в кресло, сделали какой-то укол. А потом велели открыть рот.

— Рано, я пока ещё не хочу спать…

— Ничего страшного, — успокоила её медсестра. — Вы откройте рот, иначе потом пришлось бы открывать силой…

Ну ладно, открыла. Медсестра, к её ужасу, вставила ей в рот какую-то палочку. Потом подошла и вынула эту палочку, наверное, на минутку. Елена и воспользовалась этой минуткой.

— Но мне ещё совсем не хочется спать! Подождите!

— Проше пани, все позади…

Не веря в чудо, Елена языком ощупала зубы. Они были на месте, новёхонькие. Хотите верьте, хотите нет.

Это происходило три-четыре года назад. Зубы у неё целы до сих пор и прекрасно ей служат. И при этом не какая-нибудь там искусственная челюсть, не протез. Зубы, и все тут!

Меня эта история страшно заинтересовала, и я стала расспрашивать, нельзя ли такое чудо ещё разочек повторить. Ни один дантист не дал мне вразумительного ответа, все в один голос утверждали, что это невозможно. В конце концов я сама отправилась на Хлодную. В регистратуре сидела обычная стерва, надутая и ненавидящая пациентов мегера, которая сквозь зубы цедила сведения. Разговаривать на все темы надо с врачами, врачей пока ещё нет, они приходят в шестнадцать часов и сразу начинают оперировать, то есть к ним не подступишься. Тогда как же с ними поговорить? Бывает, они приходят на четверть часа пораньше, вот тут и надо их ловить. На ходу.

Я огляделась кругом. Людей в приёмной было полным-полно, очевидно, все они ждали этих пятнадцати минут, когда можно поймать врачей. Если в таких условиях вести серьёзный разговор…

Я рассердилась и отбыла прочь. Потом я занималась зубами своей матери, а вслед за тем, так сказать, на десерт, зубами Тересы. До собственных дело не дошло — не хватает ни ума, ни храбрости. История с Еленой для меня до сих пор загадка, я бы не поверила, если бы лично не видела результатов. Что это вообще было?..

Наша служба здоровья у меня уже в печёнках сидит, но справедливости ради должна вам сообщить, что не только у нас случаются чудеса. Датская клиника — рай земной. Жил бы там и не вылезал, но коновалы встречаются и в этом замечательном краю.

Алиция много лет жаловалась, что у неё болит спина, точнее, позвоночник. С чем она и отправилась к своему врачу.

— Ну, знаешь ли, — пожал плечами врач. — Это уже старость, а против неё лекарства нет.

Через пару месяцев Алиция попала в автомобильную катастрофу. Ничего особенного с ней не случилось, она ехала пассажиром, а женщина, которая вела машину, тоже немного полежала в больнице; словом, обе отделались лёгким испугом. Спустя некоторое время Алиция убедилась, что позвоночник у неё перестал болеть. Вывод был ясен: она как следует шандарахнулась, и что-то там встало на место. Алиция снова отправилась к тому же самому врачу.

— Я помолодела на пятнадцать лет, — ехидно заявила она. — Ты что, не заметил?

Врач хотел вести себя с достоинством, но ему, правдолюбивому датчанину, пришлось капитулировать. Он дипломатично поинтересовался, каким чудом она ухитрилась выздороветь. Алиция с большим удовольствием поделилась своим секретом. На том дело и кончилось, врач не перестал быть коновалом. Чего ради, спрашивается, она несколько лет мучилась болями?

Теперь я затрону вопрос, который мне множество раз задавали.

Меня постоянно спрашивают журналисты, частные лица и официальные, как именно я пишу.

Со времён детства Роберта у меня огромный навык отвечать на вопрос «как». Мои дети терзали меня вопросами, причём каждый сын придерживался своего метода.

Ежи, например, в ответ на любое моё высказывание спрашивал: «Цем?», то есть «чем?» Если я говорила, что мы сейчас будем кушать кашку, он спрашивал". «Чем?», на что я отвечала: «Ложечкой». Но стоило мне сказать, что идёт дождь, как он тоже спрашивал: «Чем?» Как тут ответить? Водой, что ли? Или же: я ему говорю, что надо спешить, а он туда же: «Чем?» Ну чем мы можем спешить? Ногами, что ли?

Роберт же спрашивал: «Как?» Тут было легче. Дождь лил сильно, завтрак мы ели с аппетитом, спешили быстренько. Вот с той поры я и наловчилась отвечать на вопрос «как?»

Ответить можно было бы одним словом: пишу глупо. Умно. Быстро. Медленно. Смешно. Мрачно. И так далее.

Но я же отлично знаю, что речь не о том. Этот вопрос заключает в себе массу нюансов и оттенков, он всего лишь концентрация всех остальных вопросов, но ради Бога, я отвечу.

Сейчас мои дети в Лондоне. Я торчу в их доме, привязанная к двум псам, и пытаюсь работать. То есть, писать. Больше собственного текста меня интересует, кто у кого сожрал на завтрак кукурузные хлопья, Каро у Покера или наоборот. Кто-то из них ломится в дверь, и меня вот-вот Кондрат хватит, потому что три минуты назад я дала им по огромной говяжьей кости, чтобы они хоть на полчаса оставили меня в покое, исключено, чтобы они так быстро расправились с костями!

Покер, разумеется, вырос, ему уже шесть месяцев, он ещё щенок, но почти догнал Каруню. Каруня — мегера, Покер страшно её боится, но он пёс отважный и оттявкивается изо всех сил. За это она не подпускает его к миске или к кровати, чёрный дьявол прибегает ябедничать ко мне и просит помочь. Отмахнуться от него нельзя. Каро оскорблена, надо её погладить, почесать, объяснить, что Покер — тоже человек, пожать лапу, утихомирить скандалистку. Ладно, она меняет гнев на милость и позволяет ему жить. Но чёрный упырь хочет поиграть, он не способен надолго оставить Каруню в покое, он кусает её за ухо и за хвост, тянет за шкуру, и мы обе отлично понимаем, что пора от него отдохнуть. Изолировать мерзавца от возжаждавшей покоя собаки, её запереть в гараже, а он пусть ловит мячик. Может, кто-нибудь знает, как бы это изловчиться одновременно сидеть в доме за машинкой и на газоне кидать мячик псу?..

Все эти фразы я написала единым духом, наверное, только благодаря этим костям. Похоже, теперь мерзавцы облаивают кого-то на дороге.

О, в самый раз!.. Вовремя почуяла, что собачье варево пригорает!

Ничего страшного, не пригорело: помешала, все в порядке. Но пока засыпала в миску лапшу, успела забыть, о чем писала.

Даю голову на отсечение, что в эту секунду в дверь скребётся Покер. Каро этого не делает, она сама умеет открывать, и того и гляди научит этому искусству щенка. Все, к собакам не пойду!

Вчера они четыре раза выключали электричество, и я свила себе гнёздышко на ступеньках лестницы в подвал. После каждого их выбрыка надо по новой настраивать водный насос, иначе произойдёт катастрофа. И чего этот пёс хочет, черт бы его побрал?.. Я все караулила, когда выключат в пятый раз, но электричество почему-то продолжало гореть.

Я боюсь уйти из дома, потому как замок у калитки заедает и существует очень большая вероятность, что отсюда я выйду, а обратно не войду. И останемся мы: я тут, голодные псы там… придётся перелезать через забор. Единственное моё спасение — Богдан, мы с ним дежурим по очереди.

Я дала собакам по куску ливерной колбасы, слегка протухшей. Покер своё слопал немедленно. Каро закопала в свежепосаженной клумбе. Покер это видел. Теперь он уселся и ждёт момента, чтобы выкопать порцию Каруси. Каро тоже уселась. Она даже не рычала, всего лишь оскалила зубы и сморщила нос. В конце концов она улеглась на землю, поверх своего сокровища. Покер вытащил из земли луковицу лилии. Теперь придётся сажать её обратно… Ну вот вам и ответ: именно так я пишу…

Форменным несчастьем, не только моим, но и каждого автора, стали типографские опечатки. Точно так же, как за ошибки строителей винят проектировщика, так и за опечатки винят автора. Я-то знаю, что «свинные и куринные окорочка» — это не автор кулинарной книги и не корректор изобрёл, а попросту виноват наборщик, но читателю-то откуда это знать? Я знаю, что фразу "Джордж приехал на «тойоте-корове» вместо «тойоте-королле» создал не Маклин и не переводчик. А орфографические ошибки в «Крестоносцах» Сенкевича? Школьники читают, а потом взрослые люди, естественно, не умеют грамотно писать.

Мне подложили парочку свиней. Первая оказалась в «Крокодиле из страны Шарлотты». Я чётко написала, что на проезжей части свернула влево. Потом «влево» мне почему-то изменили на «вправо», и все потеряло смысл. В «Больших заслугах» меня доконало издательство «Альфа». Вместо «эта хилая Мизя» они поставили «эта милая Мизя»! Ведь есть все-таки разница! Представим себе кривого, больного урода, которого вместо «хилый» вдруг называют «милый»! Люди, мне только повеситься остаётся, больше ничего! Или «бор», который мне изменили на «бар»! Одно дело, если люди отправились собирать грибы в бор, и совсем другое дело — если в бар!

В романе «Что сказал покойник» меня добили географическим ляпсусом. Я упустила этот момент, когда читала корректуру, и только читатели уведомили меня об ошибке. Откуда у редакции взялись Острова Белого мыса, не знаю! Убейте меня, в подлиннике было чёрным по белому написано: Острова Зеленого Мыса, Capo Verde.

Когда-то я писала статью о дизайне интерьера и отдала её перепечатать машинистке. Речь в статье шла об англосаксонском стиле. Так вот, машинистка изобрела свой стиль: НАГЛО-САКСОНСКИЙ, причём придерживалась его весьма последовательно.

Иногда такая опечатка меняет весь смысл произведения. Одна переводчица с ужасом обнаружила, что смысл переведённого ею рассказа был извращён одной-единственной буквой. Вот как это произошло.

Рассказ — пера одного из американских писателей, не помню кого именно — сводился к тому, что бедную девушку, дочь смертельно больной матери, соблазняет циничный миллионер. Он обещает ей златые горы, но порядочная девушка холодна к его посулам. И тут миллионер прознал про её слабое место — больную мать — и пообещал девушке огромную сумму на лечение матери, если та проведёт с ним ночь. Кульминационная фраза этой сцены звучала так:

— Да! — сказала Мэри.

В изданном тексте чёрным по белому стояло:

— ДО! — сказала Мэри.

Комментарии излишни.

Иногда я думаю, что за учителя были у наших корректоров, редакторов и наборщиков. Мои подозрения, что неправильнописанию их учили в школе, вполне оправданны, если вспомнить один случай.

Соседка, мать девочки-школьницы, пришла к нам выяснить, как пишется слово «почерк». Я ответила. Оказалось, что девочка написала правильно, а учительница исправила ей на «поДчерк». Боже мой…

И как тут удивляться капралу милиции, из глубокой провинции, который в протоколе написал, что преступник был взят в ресторане «Фигвам»! Он не имел в виду, что ресторан назывался столь вызывающе и дерзко, просто он считал, что слово «вигвам» именно так и пишется. Замечательные у него, должно быть, были учителя!

Собственно говоря, проехавшись по здравоохранению, надо было бы теперь посвятить время и место просвещению, потому что эта область точно так же требует призвания и жертвенности. Однако собственных печальных воспоминаний и собственного опыта у меня нет, поскольку в дни моей молодости учителя были замечательные, а позднее, честно говоря, я избегала школ, как чумы. Тесный контакт с учительницей моего сына у меня произошёл только раз и характеризует её не с самой худшей стороны.

Это была учительница русского языка. У ребёнка моего двойки по этому предмету были непрестанные, как полярная зима, близился конец года, а ребёнку грозила переэкзаменовка на осень. Такая перспектива ему не улыбалась, а учительница была настолько уверена в двойке, что даже не хотела его спрашивать. Я вмешалась, потому что он на моих глазах битых две недели учил этот злосчастный предмет, и я считала, что старания надо как-то вознаградить. Я отправилась к учительнице.

— Проше пани, если он два года ничего не делал, то каким чудом смог выучить все за две недели? — сердито спросила меня учительница.

— Да, вполне с вами согласна. Но ведь часть воспитательной деятельности в том и состоит, чтобы ему это доказать, поэтому помогите мне, прошу вас. Пусть парень сам убедится, что ничего не знает, иначе он во веки веков будет считать, что он умный, а мы с вами обе дуры.

Пожав плечами, она велела сыну прийти на экзамен. Я ждала в коридоре. В глубине души я очень надеялась на благополучный исход, потому что немного знала собственных детей. Разумеется, речь шла о Ежи, а не о Роберте. Роберт на такие мелочи, как двойки в школе, плевал с высокой колокольни.

Через полчаса изумлённая учительница вышла из класса, удивлена она была так, что глаза лезли на лоб.

— Вы знаете, он действительно все выучил, — в полном ошеломлении призналась она. — Может быть, раньше он только притворялся? Я поставила ему тройку. Ничего не понимаю…

Бог весть в который раз я благословила в душе отцовские гены моих детей. Они и впрямь имели способности к иностранным языкам.

Разумеется, к опечаткам это никакого отношения не имеет.

Я все ещё сижу в доме моих детей, которые сегодня должны вернуться. Как раз приехали ассенизаторы и выкачивают выгребную яму. Обоих псов пришлось запереть в доме. Каро бурно протестовала, укусила Покера, тот заплакал. Собаки грызутся между собой, и я чуть ли не каждую минуту должна их разнимать. Что за текст выйдет из-под моего пера?!.. Если меня кто-нибудь ещё раз спросит, как я пишу, ей-богу, буду стрелять без предупреждения!

К последним событиям в нашей семье относятся два путешествия.

В августе, когда было ещё страшно жарко, Каролина возмечтала увидеть Евро-Диснейленд под Парижем, и моя невестка решила с ней поехать. Ни с того ни с сего я пожелала к ним присоединиться. Побросала все дела, сорвалась с места и поехала. Глупо, ничего не скажешь.

Глупость проявилась в первую очередь в дорожных сборах. Вместо того, чтобы взять сумку с багажом и другую, лёгкую, на каждый день, я впихнула все вместе и потом должна была таскать с собой здоровенный баул размером с платяной шкаф. Я была зла сама на себя, как собака.

По дороге ничего особенного не происходило, с гостиницами нам повезло — дважды попадались очень хорошие, удобные и приятные, со свободными номерами, автостраду в стадии землеустроительных работ Ивоне удалось преодолеть, и на третий день мы остановились в Реймсе, где я решила обязательно осмотреть собор. Девочки мои закапризничали, им хотелось поскорее добраться до места, мне, впрочем, тоже, но, коль скоро мы были в Реймсе, не осмотреть собор было бы нелепо.

— Я только посмотрю снаружи, — пообещала я, — внутрь не полезу.

Ивона сдалась, направилась к собору и объехала его вокруг.

— Ну и на кой вам любоваться строительными лесами? — с упрёком спросила она.

Что поделать, собор был на ремонте, и мне пришлось махнуть на него рукой. Доехали мы до этого Евро-Диснейленда, гостиницу выбрали по картинке в проспекте. И там начался ад земной. Всюду кишели дикие, невероятные толпы. Количество детей превосходило всякое воображение, но ведь, в конце концов, вся катавасия и была выдумана специально для детей, так что с этим пришлось смириться. Ивона с Каролиной помчались регистрироваться к портье, я с час караулила машину и добро в ней, с большим интересом наблюдая за сценами, какие разыгрывались вокруг. Мы получили двухкомнатный номер, было ещё рано, потому что от Реймса до Парижа близко, и мы сразу же отправились развлекаться.

Погода испортилась, подул ветер, набежали тучи и стал накрапывать дождик. Подумаешь, моросит — эка невидаль.

Когда Ивона с Каролиной пошли кататься на карусели, дождь полил сильнее. Они были под козырьком, я стояла снаружи, таращилась на них, и мне даже не приходило в голову обернуться, а между тем сразу позади меня продавали жёлтые пелеринки от дождя. Их заметила только Ивона, она пробралась сквозь толпу, купила три штуки, мы их нацепили — и дождь немедленно прекратился.

Настоящий ливень хлынул, когда мы оказались в лабиринте Алисы в Стране Чудес. Лабиринт на то и лабиринт, чтобы из него нельзя было запросто выбраться. Он создан под открытым небом, стенки в нем из густейшей стриженой живой изгороди, пролезть сквозь них невозможно, по аллейкам текли потоки по щиколотку, с неба лил форменный водопад, а Каролина сатанински хихикала, заводя нас в тупики. Наконец мы все-таки выбрались из лабиринта, и тут ливень кончился, как ножом отрезало.

Тем не менее вода под ногами хлюпала. Пытаясь обходить самые глубокие лужи, я шла за девочками, не отдавая себе отчёта в том, куда бреду. И вдруг я оказалась в какой-то очереди, которая уже зашла за оградительный барьерчик и явно направлялась в какое-то здание.

Мне уже хотелось отдохнуть. Я смертельно устала и не собиралась впутываться ни в какие головоломные мероприятия, хитроумные развлечения и потрясающие забавы. Я сразу заявила, что ни на какие «американские горки» и «повороты смерти» не полезу, могу поплавать на кораблике по озеру — и на том конец. Мне бы спокойно посидеть на лавочке, бездумно пялясь на окружающий мир — и ладно. Я ведь затем и удрала из Варшавы. Посмотреть со стороны на всю эту красоту — и с меня хватит, большей радости не требуется. А тут вдруг оказывается, что я стою в очереди и собираюсь принять участие в какой-то чертовщине!

Я здорово забеспокоилась.

— Что тут такое будет? — подозрительно спросила я. — Куда мы лезем?

— Космическое путешествие! — робко пояснила Каролина.

— Путешествуйте без меня! Нужен мне ваш космос, как свинье парик.

— Теперь уже поздно, мамуля. Вам отсюда не выбраться, — обрадовала меня Ивона.

Я подчинилась, потому что выбраться оттуда действительно было невозможно. Очередь двигалась довольно быстро, и вскоре нас впустили в маленький кинозал с огромным экраном во всю стену. Велели пристегнуться, как в самолёте. Предчувствия у меня возникали — одно хуже другого. Из громкоговорителя прозвучало обнадёживающее напутствие капитана космического корабля:

— Это ваше первое путешествие в космос. Моё тоже…

Билетёрша, которая нас рассаживала, поскорей удрала и заперла за собой двери.

Каким образом это достигалось, понятия не имею, только весь кинозал с огромной скоростью вдруг ринулся вперёд. Перед нами раскрылись ворота шлюза, показался вроде как порог, а за ним — пропасть, и мы ка-а-ак рухнем мордой вниз! Однако в последний момент все-таки спаслись и полетели вверх, в этот самый космос, попали в метеоритный поток, метеориты со всех сторон ударяли в кресло, с диким визгом все вместе неслось вперёд, мы резко тормозили, внезапно меняли направление полёта, влетали в какую-то туманность или черт знает что ещё, ка-ра-ул!!! Я закрыла глаза и изо всех сил цеплялась за подлокотники, чтобы не врезаться лицом в спину парня, который сидел передо мной, с одной стороны над ухом дико визжали Ивона и Каролина, с другой стороны — чужие люди, весь кинозал вопил не своим голосом во всю глотку. Мать моя родная!!!

Это было хуже, чем «американские горки». Пока меня швыряло из стороны в сторону космическими потрясениями, я в душе давала себе торжественные клятвы никуда больше не лезть. Время от времени я приоткрывала один глаз и как можно скорее снова его зажмуривала. Этот ужас длился шесть минут, а я готова была поклясться, что час, после чего, когда мы уже приземлились и все облегчённо вздохнули, перед нами показался поезд, едущий наперерез. Каким чудом мы избежали катастрофы, не знаю, потому что я снова закрыла глаза.

Ивона с Каролиной слетали в космос ещё раз.

— По второму разу впечатление меньше, — делилась потом Ивона. — Можно выдержать с открытыми глазами.

Каролина стремилась использовать своё пребывание здесь на полную катушку, и мы пошли к пиратам.

Пираты пиратами, но где-то же они должны жить. Оказалось — в пещерах. Поначалу все выглядело вполне невинно, я вошла туда безропотно, хотя и недоверчиво, и вскоре выяснилось, что назад поворачивать нельзя, надо идти вперёд до конца. Дневной свет пропал ко всем чертям, какие-то жалкие лучинки не позволяли разглядеть, что у тебя под ногами: то горка, то ямка, то какие-то колдобины, кошмар какой-то… Вела эта дорога в огромную пещеру, оттуда виднелся пиратский притон со множеством людей, все они ели и пили, мне тоже страшно захотелось есть, но в трактир не пускали. Надо было выстоять очередь к лодкам, проплыть на лодке и только потом выбраться из пиратских катакомб. В лодку я села покорно.

Ну вот, наконец-то спокойное развлечение, подумалось мне, когда я прикинула размеры лодки и увидела, что вода возле неё неглубокая.

Лодка пошла вперёд и не успела я оглянуться, как она стала въезжать вверх по крутому склону! Иисус-Мария, я обернулась и посмотрела вниз в полном ужасе. А если канаты оборвутся? Они так угрожающе скрипели… Канаты не оборвались, зато с горки мы ухнули вниз почти отвесно. Вот вам и спокойное развлечение. Потом мы все-таки выбрались на ровную поверхность, лодочка поплыла нормально, только слегка ударяясь о скалистые берега.

Картины пиратской жизни были очень хороши: то груда сокровищ, то пьяная баба, то висельник в стадии полного разложения, то скелет, то бандит, который всаживает нож в другого бандита, — словом, все, как полагается. Я надеялась, что нас вывезут наружу и тогда не надо будет брести по пещерам, спотыкаясь на каждом шагу, но нет, мы доехали до того самого места, где садились в лодку. Я покорилась своей участи и решила стоически выдержать всю экскурсию до конца, и моё терпение было вознаграждено: от пристани до выхода пришлось сделать всего пару шагов.

Из этой экскурсии мы прежде всего вынесли волчий голод. И сразу же рядом обнаружили прелестный бар, свободные столики стояли под зонтиками на свежем воздухе, народу — ни души, и мы уселись, поздравляя друг друга с удачей. В тишине и покое мы вкушали поздний обед — или ранний ужин, — и оказалось, что мы успели в последний момент, потому что в разгар обеда на бар обрушилась толпа людей, и у стойки началась давка, весьма напоминающая жанровые сценки в бывшем Советском Союзе. Поистине нам повезло.

Покончив с Замком Ужасов, экскурсией на кораблике по озеру, фейерверком, парадом сказок и кое-какими другими аттракционами, мы вернулись в конце концов в гостиницу, где объявились развлечения иного рода.

Каролина приклеилась к телевизору, там показывали мультфильм «Русалочка», а мы с Ивоной пошли в бар выпить вина. Пить вино во Франции прямо-таки обязательное удовольствие. После нашего обеда-ужина есть нам больше не хотелось, что было к лучшему.

В ресторане отеля еды никакой не подавали, зато там скакали табуны детей. Часть играла в баре на полу. Был уже, слава Богу, первый час ночи, и эти дети, несомненно, воспитывались без комплексов.

Историю ребёнка без комплексов мне рассказали буквально через несколько часов после происшествия, поскольку свидетелем его была моя хорошая знакомая.

Она ехала в трамвае, рядом расположилась мать с маленьким ребёнком. Напротив сидела женщина в светлом пальто. Ребёнок вёл себя отвратительно, вертелся, пинал женщину ногами, пачкая её светлое пальто. Женщина вежливо попросила мамашу слегка укротить своего неугомонного отпрыска.

— Я, знаете ли, воспитываю ребёнка без комплексов, — высокомерно ответила оскорблённая мать, а чадо по-прежнему продолжало пинать даму.

При этих словах какой-то пан не выдержал, подошёл, плюнул на мамашу и сказал:

— Меня, знаете ли, тоже воспитывали без комплексов.

Что было дальше, не знаю, только весь трамвай ему зааплодировал.

Вот такие бескомплексные детишки и катались по полу в баре в первом часу ночи.

На следующий день какая-то пара вздумала поужинать в этом ресторане, так им принесли кофе, кока-колу и чипсы. Кажется, подали ещё и кукурузные палочки. Посетители за столиком устроили страшный скандал, чему трудно удивляться. Наученные горьким опытом предыдущего дня, мы избавились от забот, утром быстренько съездив автобусом-экспрессом в Париж и привезя оттуда огромные сандвичи, которые в один присест и не съесть-то. Разумеется, мы ездили в Париж не за сандвичами, а за какими-то учебниками для Каролины, сандвичи подвернулись под руку между делом.

Утром в гостинице не хватило припасов на завтрак постояльцам, остались только рогалики, масло и джем. Не знаю, как в других гостиницах, но в нашем отёле, дорогостоящем и высокого класса, сервис явно оказался не на высоте. До сих пор не понимаю, почему все было так скверно организовано.

Точно так же выглядела ситуация и на территории самого парка. Баров там было кот наплакал, в изобилии предлагали только кока-колу, мороженое, фруктовые соки и поп-корн. Питание для взрослых оказалось вне закона. Все рестораны сгруппировали у выхода, а не каждому в разгар веселья захочется тащиться туда пообедать или поужинать. Вечером голодная толпа чуть не дралась у стойки бара за жареную картошку. В первый раз, в том баре у пиратов, нам просто неслыханно повезло.

С другой стороны, постояльцы этой гостиницы, должно быть, соответственно зарекомендовали себя, так как там были введены всякие строгости. За пользование телефоном в номере требовалось заранее внести залог в размере пятисот франков, за пользование баром в номере — тоже. Мы такими средствами располагали, но не пошли ни на какие залоги по очень простой причине: пропить и прозвонить пятьсот франков в течение двух дней, которые мы к тому же проведём в основном вне гостиницы, явно не реально, а стоять потом в длиннющей очереди внизу, чтобы получить обратно неистраченную сумму, нам не хотелось. Удовольствие могло продлиться и два часа, а времени было жаль.

На обратной дороге машина моей невестки начала барахлить. Точнее говоря, это была машина моего сына, а может, даже собаки, потому что багажник «форда» Каро считала своей собственностью. Таинственная сила поглощала из радиатора воду, что, впрочем, можно было заметить уже в начале нашего путешествия.

Я по-прежнему все занудствовала по поводу старинных городов на Рейне, пытаясь вспомнить, где стоял на мосту архиепископ во время первого крестового похода, в Могунце или в Кобленце. Наконец, я накаркала нам пребывание в Кобленце. Сразу за городом нам пришлось остановиться в гостинице, потому что радиатор повёл себя, как гейзер. Ивона в панике позвонила Ежи, тот велел немедленно сдать машину в ремонт. Станции техобслуживания «фордов» в Кобленце на каждом шагу, мы поехали туда утром, нам обещали отремонтировать машину к завтрашнему дню и даже доставить её к гостинице за свой счёт.

Девочки поддались моему занудству, мы купили план города и отправились, руководствуясь им, осматривать старый Кобленц.

Старина стариной, однако вместо многовековых руин мы безошибочно вышли на суперсовременный торговый центр, весьма привлекательный.

— Мама, вы замечательный гид! — похвалила меня Ивона. — Ходить с вами на экскурсии сплошное удовольствие.

Верные себе немцы, как обещали, так и сделали: на следующий день машина была готова.

Кстати, архиепископ стоял все-таки на мосту в Могунце.

Все это вместе взятое — наше путешествие в Диснейленд и авария Марии — в конце концов вынудило меня купить машину. Иначе не обойдёшься, хотя бы из-за скачек. Не можем же мы с Марией обе остаться безлошадными. С ипподрома совершенно невозможно выбраться, а такси по радиовызову не всегда знает, как проехать к директорской ложе. В результате остаёшься ни с чем. Я прекрасно донимаю, что трехкилометровая прогулка пешком три раза в неделю мне очень даже не повредила бы, но у меня мало времени, поэтому пришлось купить машину.

Приобретя маленькую «тойоту», я немедленно отправилась в Данию. В путешествии в Париж мне приходилось приноравливаться к капризам невестки и внучки, а эти юные стервозины меня постоянно погоняли. Я даже не удивлялась. Ивоне до смерти надоели пробки на автострадах, она мечтала поскорее добраться до места, Каролина рвалась к вожделенным развлечениям, я сама на их месте точно так же спешила бы, но я-то мечтала просто отдохнуть, а спешка мне очень мешала, не давая расслабиться. Поэтому я решила отправиться одна и делать в этой поездке все, что хочу.

Оказалось, что прежние особенности всех моих путешествий совершенно не изменились. Атмосферные пакости только приобрели иной характер. Они уже знали, что в ночную тьму я не дам себя загнать, время года не обещало гололедицы, поэтому природа выделила мне солнце, бьющее прямо в глаза. Приближаясь к Щецину, я почти два часа совершенно ничего не видела: в очках плохо, без очков ещё хуже, причём солнце не яркое, а словно размытое, сунься какая-нибудь живая тварь под колёса, я бы наверняка без зазрения совести её переехала.

Меня это рассердило, и я свернула на Варнемюнде, отказавшись от запланированного Любека. Трассу через Данию я знала прекрасно, и не объяснить причин, заставивших меня сунуться в самый центр Копенгагена, вместо того, чтобы его объехать; видать, меня сердцем туда потянуло, потому что Копенгаген я люблю. После чего, тоже черт знает почему, я свернула перед Неррепортом, а не после.

Что я вытворяла, чтобы выбраться в конце концов на автостраду до Хиллеред, — ни в сказке сказать, ни пером описать. Почему-то при каждой попытке сменить направление я безошибочно попадала в Шарлоттенлунд. Скачек в тот день не было. После третьей попытки я капитулировала, махнула мимо входа на скачки и двинулась в Биркеред обычным путём, как если бы возвращалась с поезда.

Увы, не суждено мне было… В Клампенборге я съехала на автостраду в Хельсингер, хотя вовсе не собиралась этого делать, свернула к Биркереду с северной стороны, выбралась на шоссе и двинулась обратно. Я не сомневалась, что я уже в Биркереде, только в совершенно незнакомом мне месте. Хочешь смейся, хочешь плачь, потому что уже стало темнеть, откуда-то взялся лес, а я никакого леса в Биркереде не встречала! За лесом появились постройки, не то дом отдыха, не то пансионат, словом, какие-то дома, и кругом совершенно безлюдно. Смотрю, в чистом поле прогуливается дама средних лет, я подрулила, задала ей вопрос — очень вежливо — насчёт дороги. Дама словно оглохла, идёт себе дальше, на меня внимания не обращает. Я снова развернулась…

Остановившись на площадке перед каким-то особняком, я уже всерьёз стала задумываться, не расположиться ли тут на ночь, когда подошёл некий симпатичный человек и спросил, не нужна ли мне помощь. Ещё как нужна! Я без труда объяснила ему, что мне надо, в критических ситуациях иностранные слова сами просятся мне на язык, мужчина расхохотался, потом ушёл, попросив меня минутку подождать. Вскоре он вынес ксерокопию карты, на которой сам проложил для меня дорогу. Оказалось, что я попала на территорию сумасшедшего дома…

Я ничего не выдумала, такие вот ихние Белые Столбы, куда теперь стали принимать и политических беженцев-шизофреников из разных стран. По карте, которую мне дали, я без труда добралась до торгового центра в Биркереде, откуда до дома Алиции я могла бы дойти в египетской тьме и с завязанными глазами.

Не стану тут говорить лишнего по поводу новой недвижимости Алиции, чтобы её не сердить. Алицию, конечно, а не недвижимость. По страшному недоразумению, Алиция приобрела льготный участок с домиком, после чего оказалось, что, во-первых, участок вовсе ей не принадлежит, право собственности распространяется только на домик, а во-вторых, она обязана ухаживать за этим участком строго определённым образом. Стричь живую изгородь и газоны, выращивать полезные растения, чистить дорожки перед домиком и участком, выпалывать сорняки и ещё черт знает что! К тому же этим участком она владеет как бы незаконно, поскольку у неё уже есть дом с садом, а такие участки предназначены исключительно для людей, живущих в городских квартирах. Её вроде как перепутали с деверем, братом Торкильда, фамилия-то одна…

Я проявила среднюю степень самоотверженности. В собственном саду у Алиции росли яблони, и я до сих пор не могу на яблоки смотреть, потому что от всей души возненавидела эти наиполезнейшие фрукты на свете. Они все попадали с веток, часть лежала на площадке перед домом, остальные под деревьями. Алиция поехала в Борнхольм, я осталась с яблоками. Весь день я провела, разъезжая по Биркереду и ища, нет ли где мусорных свалок, на следующий день стала разъезжать и потихоньку подбрасывать пакеты с яблоками в разные места. Я ликвидировала все подчистую, пособирала те, что осыпались под деревья, и с облегчением вздохнула, после чего оказалось, что начинают опадать яблоки поздних сортов…

Я взбунтовалась и жертвовать собой перестала. Зато на этом самом участке, который Алиция приобрела по недоразумению, я повырезала весь разросшийся бамбук. Он оскорблял мои эстетические чувства.

Наводнение в Копенгагене мы проспали, но буря чувствовалась даже у нас, поэтому я засомневалась насчёт даты отъезда, поскольку не было другого пути, кроме как паромом. Алиция смеялась над моими опасениями вплоть до самой трагической минуты.

— Может, тебе и впрямь лучше переждать. — сказала она мне, когда я вернулась из Шарлоттенлунда. — Пусть шторм уляжется. Паром-то затонул.

— Ты что, шутишь? — ошеломлённо спросила я.

— Ну что ты… Правда, утонул.

Как раз случилась катастрофа с «Эстонией». Три дня потрясённая Скандинавия жила этим событием, телевидение показывало разные кошмарные сцены, а мы с ужасом смотрели. Ясно было, что теперь переправа будет организована гораздо надёжнее, не бывает так, чтобы одна катастрофа следовала за другой, следующий паром раньше, чем через двадцать лет, не утонет, но я ничего с собой поделать не могла: впала в истерику, и все тут. Мне приснилась спасательная шлюпка, одна из тех, которые переворачивались, подминая тонущих и отправляя их на дно. Это меня окончательно добило.

— Плевать я хотела на все сроки, — энергично высказалась я. — Не поеду, пока этот чёртов ветер не утихнет. На себя я давно рукой махнула, а новую машину жалко.

В результате я поплыла не по морю, а словно по тарелке супа. К тому же через Редби и Путтгартен, на том участке, где в момент отплытия от одного берега уже виден другой. Короче говоря, с мерами безопасности я несколько переборщила.

Однако, прежде чем это случилось, я снова кое-что ляпнула некстати. Похоже, мне надо раз и навсегда заткнуть пасть, чтобы ненароком чего не накаркать.

— Я так по-дурацки всегда здесь путаю дорогу, что, того и гляди, прозеваю Редби и заеду в Копенгаген, — поделилась я с Алицией своими опасениями.

Именно это и случилось. Я снова ехала против солнца, задумалась, пропустила дорожные указатели и опомнилась только в предместьях Копенгагена. К счастью, опомнилась я вовремя, чтобы выбраться через пригороды на нужное шоссе. Потом я уже внимательно следила за дорожными знаками и в Гедсер не укатила.

Слава Богу, дорога на Любек и Гамбург достаточно прямая и заблудиться на ней невозможно, но, как только появлялись хоть малейшие к тому предпосылки, я их радостно использовала. Для разнообразия я пропустила Берлин и обнаружила, что еду в Ганновер. Конечно, можно было двинуть и туда, почему бы и нет, но пора было возвращаться домой и осматривать всю Германию я не собиралась. Так что пришлось поворачивать обратно.

Наступила зловредная темнота, я переночевала в гостинице неподалёку от Гамбурга, понятия не имею, где именно, во всяком случае автострада на Берлин была где-то рядышком, и на следующее утро я двинулась в нужном направлении. Ехала я себе с величайшим удовольствием в сторону Свецко, солнце наконец-то было позади, и при таких замечательных условиях я напоролась на транспортную пробку. Прежде чем я успела сообразить, что делаю, я свернула на обочину, намереваясь эту пробку объехать.

А пробка-то растянулась на девятнадцать километров до самой границы. Я потому утверждаю с такой точностью, что там был столбик с указателем, сколько километров осталось до границы. Съехав с шоссе, я вынуждена была блуждать по каким-то градам и весям, пока не подкатила к придорожному трактиру. Там я наткнулась на типа, который сидел с автомобильным атласом в руках.

— Простите, вы не подскажете, где мы находимся? — вежливо спросила я у него.

Он и сам искал ответ на этот вопрос, а тут аккурат нашёл это место на карте и пытался установить, как бы пробраться на погранично-пропускной пункт в Костшине. Я заверила его, что от Костшиня до Познани он без труда доедет по прямой. Откуда мне было знать, что я ненароком обманула беднягу, потому что из Костшиня сделали объезд через Шамотулы. С этим мужиком я ехала до самого Костшиня, там в очереди в таможне простояла битый час и поинтересовалась у пограничника, в чем дело.

— Сам не знаю, — мученическим голосом ответил он. — У них вроде как праздники, вот они и попёрли к нам. Со вчерашнего дня эта напасть…

До Варшавы я добралась в третьем часу дня, но через город ехала дольше, чем из Познани до Варшавы. Я добровольно влилась в пробку, отнесясь к ней почти с нежностью: огромное удовольствие мне доставляла мысль, что эти улицы я знаю, как свои пять пальцев, и никакие стрелки, намалёванные на асфальте, не выкинут меня в нежелательный ряд.

Пользуясь случаем, могу сказать, что моё отношение к ремням безопасности окончательно определилось. Я отношусь к ярым противникам этого правила безопасности, и то, что это правило неукоснительно выполняют во всех странах мира, на меня ни малейшего влияния не оказывало. Ремни безопасности этой самой безопасности вовсе не гарантируют, это клинический случай, когда бабушка надвое сказала. Иногда ремни спасают, а иногда — совсем наоборот. Я лично знаю массу примеров, которые друг друга уравновешивают, извольте, могу поделиться.

Две дамы выехали маленьким «фиатом», причём хозяйка как раз приобрела ремни безопасности. Приятельницы собирались торжественно прокатиться в машине, обновив защитное приспособление, но заболтались и забыли пристегнуть ремни. Они попали в катастрофу: врезались в автобус, а сзади их «поцеловал» грузовик. Габариты «фиатика» при этом слегка изменились, измерения, внесённые в милицейский протокол, гласили, что они составили семьдесят четыре сантиметра. С дамочками ничего не случилось, потому что в момент первого столкновения они через дверцы вылетели с обеих сторон на проезжую часть и отделались парой синяков. А что было бы, если бы они пристегнули ремни?..

Войтек тоже как-то раз участвовал в лобовом столкновении и тоже уцелел, потому что сразу вылетел. А если бы он сидел с пристёгнутыми ремнями?!

Я уж не говорю о сотнях случаев, когда люди заживо сгорали или тонули, и все только потому, что не успевали расстегнуть эти проклятые ремни. В двух дорожно-транспортных происшествиях, в которые я сама лично угодила, ремни никакого значения не имели, потому что я и без ремней, и с ними все одно схлопотала бы по башке куском кузова и выбила коленом рычаг переключения скоростей. А недавно мне рассказали о катастрофе, в которой уцелел только один человек, который не был пристегнут ремнями и сразу вывалился наружу.

Случалось и наоборот, не буду скрывать. Алиция ухитрилась на вспаханном поле перевернуть свой «вольво» вверх колёсами. И машина, и пассажирка повисли вниз головой — и только. Её удержали ремни. Мой отец, если бы не пристегнулся, наверняка выбил бы головой лобовое стекло. Мацек с Анкой и Агатой, возвращаясь из Дании, разогнались, их страшно •занесло на немецкой брусчатке, и выбор у них был между лобовым столкновением или канавой. Они предпочли канаву. Ремни удержали их в сантиметре от приборной доски…

Но все-таки с пристёгнутым ремнём вести машину страшно неудобно: они ограничивают свободу движений, придавливают шею, душат. Правда, случалось мне ездить и в удобных ремнях безопасности — в Канаде. Их просто не чувствуешь. А сейчас у меня как раз неудобные ремни, и я их пристёгивать не буду. Очень надеюсь, что ГАИ этих слов не прочтёт.

Настаиваю, что в этом вопросе не должно быть категорических запретов, только рекомендации, к тому же следовать им водитель должен по своему усмотрению. Насчёт собственной жизни человек вправе решать сам. В конце концов, у него даже возникают какие-то предчувствия. Никто не может гарантировать, что в ремнях безопасности ему ехать надёжнее. А если отправишься к праотцам в ремнях безопасности, кто возьмёт на себя за это ответственность?

Возможно, этот вопрос рассмотрят серьёзнее, когда в высокоцивилизованных странах ещё энное число людей утонет, сгорит или будет раздавлено в кашу в ремнях безопасности…

Ещё несколько слов о машинах и механизмах. Не так давно, года два назад, я так страшно разбогатела, что впервые в жизни справила себе автоматическую стиральную машину. А-а, нет, вру, мне только что подвернулась гарантия на эту машину, и вижу, что было это четыре года тому назад. Как время-то летит! Совершенно бестактно с его стороны. Купила я эту машинку в магазине поблизости от дома, и вопрос перевозки встал передо мной во всей своей красе.

Расстояние было настолько мизерным, что нечего было и мечтать об использовании фургона для перевозки мебели. Кроме того, никакой доставки магазином не предусматривалось, а машинка почему-то сама идти домой не захотела. Мало того, меня ещё и предупредили, что у них временно закончились гарантийные талоны и инструкции к этим машинам. Поступят, мол, через несколько дней. Я согласилась взять документацию попозже и занялась актуальной проблемой доставки.

При покупке машины меня сопровождал Мацек, муж Анки, который работает таксистом. В такси эта сволочь — машина, а не Мацек — не помещалась. В результате мы перевезли се на багажной тележке, принадлежащей магазину, с тележки она соскальзывала на каждом шагу, а помогал нам парень, который подрабатывает в магазине грузчиком. Мы с Мацеком вдвоём втащили стиральную машину по лестнице и сунули её в ванную.

После чего началась классная свистопляска. Документы все никак не привозили в магазин, и я решила их все-таки раздобыть. Через три дня гарантийный талон я кое-как выцарапала, но инструкции по-прежнему не было.

Эту итальянскую машину мне установил сосед — по картинкам, подписи к которым были на французском. Пока на том дело и кончилось, поскольку из итальянского текста я уразумела лишь то, что на « Г» начинается отжим белья. Поди догадайся, для чего служат всякие там кнопочки и рычажочки, если даже не можешь сообразить, как этот агрегат включается.

После четвёртого визита в магазин, видя совершённую беспомощность директорши в технических вопросах, поскольку все рабочие часы она проводила с телефонной трубкой в руке, я попросила её дать мне номер телефона, по которому можно допроситься этих самых инструкций. Улажу дело без посторонней помощи. Директриса обрадовалась и охотно воспользовалась моей инициативой.

Длилось это неделю. Меня по очереди отсылали в разные организации, названий которых я уже не помню, и скандалы я вообще-то устраивала жёнам высокопоставленных мужей, поскольку самих мужей — руководителей организаций — нигде нельзя было застать.

— Прекрасно понимаю, что вы тут совершенно ни при чем ни с какого боку, — говорила я каждой из них. — Но вашего уважаемого супруга я нигде не могу застать, а вы его все-таки видите. Поэтому будь те добры рикошетом передать ему все то, что я вам сейчас скажу.

После чего я переставала быть вежливой. Дамы подобного натиска не выдерживали, и в конце концов мне удалось связаться с каким-то торгом, который ведал импортом. И там оказалось, что, во-первых, таких стиральных машин в Польшу поставили всего четыре штуки, во-вторых, инструкции на польском языке вообще нет, зато есть очень обширная по-немецки.

Я без обиняков высказала своё мнение по поводу такой организации импорта и потребовала, чтобы для меня сделали ксерокопию этого немецкого шедевра. Не всей инструкции, я её пролистала, лишь шести страниц. Очень смущённая сотрудница, которой это самостоятельно в голову не пришло, схватила указанные шесть страниц и помчалась делать ксерокс. Я уселась на стул и вежливо поинтересовалась, можно ли закурить.

— Тут не курят, — буркнул мне в ответ сидящий у соседнего стола раздолбай.

И тут я взвилась на дыбы.

— В таком случае придётся закурить, — заявила я голосом ядовитой гадюки. — Я сюда не ради удовольствия пришла, даже не по доброй воле, а потому, что вы меня собственной халатностью вынудили. Вы не выполняете своих элементарных обязанностей в отношении клиента, из-за вас я теряю время, силы и здоровье. И сейчас не мне будет плохо, а вам. Не надо было до этого доводить.

Я закурила, тип сделал вид, что этого не видит, я же мстительно решила, что буду курить одну за другой, одну за другой… Увы, месть не состоялась, не успела я до половины выкурить первую сигарету, как вернулась служащая с ксерокопией.

Я готова была уже снять трубку и обратиться за помощью к Алиции, но тут, к счастью, пришёл мой ребёнок и перевёл мне, что требовалось. И я решила устроить торжественную стирку.

Напихала в машину всякого грязного белья и как следует закрыла круглое окошечко, помня страшную сцену в Копенгагене много лет назад, которой сама была свидетелем. Молодая пара, парень и девушка, стирали бельё в городской прачечной и решили, видимо, добавить ещё какую-то вещь, словом, открыли окошечко, когда машина уже работала. Потом клиенты ждали по стеночкам или за порогом, пока страшно смущённая пара собирала воду с пола тряпками, губками и стаканчиками для кофе из автомата.

Закрыла я окошечко, поставила на нужную букву и включила. Спустя короткое время машина зарычала. Тут я сообразила, что краны-то я не открыла, и кинулась отвёртывать их, ломая пальцы. Вытерев пот со лба, я с облегчением вздохнула и тут вспомнила, что не насыпала порошка. Я схватилась за коробку, она оказалась нераспечатанной, я раздирала её чуть ли не зубами, в отсеке для моющих средств уже бурлила вода, так что порошок я сыпала как попало, не разбирая ни количества, ни качества. Руки у меня тряслись. Я решила передохнуть и ушла в кухню.

Через несколько минут меня разобрало любопытство, и я вернулась в ванную. И правильно сделала. Весь пол уже был залит: я забыла сунуть в унитаз сливной шланг. С перепугу я воткнула шланг куда надо, вытерла пол и постояла секунду в дверях, присматриваясь к этому сложному устройству. Работало оно как надо, из шланга не текло. Мне захотелось использовать унитаз по прямому назначению. Я вынула шланг. Именно в этот момент из него хлынул поток грязной мыльной воды.

Должна признаться, что никогда в жизни у меня не было такого чистого пола в ванной. Я вытерла его досуха и больше не отваживалась вынимать шланг.

При очередной стирке мне показалось, что я все сделала по науке. Включив машину, я снова отправилась в кухню, не то позавтракать, не то пообедать, скорее пообедать, поскольку время, как сейчас помню, шло к вечеру. Спустя некоторое время ко мне в дверь позвонили. Это был сосед снизу, который в страшном огорчении спросил, не текут ли у меня батареи центрального отопления в прихожей, потому что у них капает с потолка. Я удивилась, и мы с ним вместе осмотрели мои трубы, совершенно сухие, точно пустыня Сахара. Я, как бывший строитель, утешила соседа, что лопнули трубы в перекрытиях, и теперь сантехники раскурочат у него потолок; короче, весёлая жизнь ему обеспечена. Сосед, тяжело вздохнув, ушёл, а я направилась в ванную без малейших дурных предчувствий.

Вода в ванной уже стояла по щиколотку. Разумеется, я снова забыла сунуть шланг в унитаз. Полведра вытекло наружу и просочилось в прихожую — дом строили так, что полы в нем с наклоном. В первую секунду, под влиянием глубокого раскаяния, я хотела было заверить соседей, что все в порядке, но, убирая моря разливанные, подумала, что не обязательно афишировать на весь мир собственную глупость. У соседей и так скоро все высохнет, потому что отопление работает, люди увидят, что течь перестало, и обрадуются.

На том мои дурацкие эксперименты со стиральной машиной закончились, хотя я рассказывала не для того, чтобы лишний раз продемонстрировать свою тупость, а хотела подчеркнуть, как у нас уважают права потребителей, да и прочие права…

Форменный идиотизм процветает по всей стране и во всех областях. Тысячи глупостей, которыми отличался минувший государственный строй, вовсе не исчезли, потому что их никто не упразднял, а различные законодательные органы заняты решением столь важных вопросов, как собственные квартиры, зарплаты, когти орла в гербе и запрет абортов.

Ну, насчёт абортов у меня есть своё, с давних пор устоявшееся мнение. И тут меня никто не переубедит. По этому вопросу говорить и принимать решения имеют право только женщины. Могу даже объяснить почему. Потому, что за всю историю человечества пока не было случая, чтобы хоть один мужчина умер родами. Неужели никто не задумается над этим фактом? А надо бы…

Едва не забыла написать про номада, араба-кочевника. Не слишком примечательная история, но, раз уж я обещала написать про этого номада в приложении, все решили, что он — нечто особенное.

Ехали мы втроём, Роберт, Марек и я, в туристическо-познавательных целях, и наткнулись на огромное стадо верблюдов. Зрелище показалось нам необыкновенно экзотическим. Роберт остановил машину, мы вышли, а дело происходило, естественно, в Алжире.

Сперва нас заинтересовало, что же такое они едят, ведь вокруг простиралась сплошь одна засохшая глина. Потом какой-то одинокий верблюд направился к шоссе, и Роберт ни в коем случае не хотел уезжать: появился шанс, что мы верблюду не понравимся и он вздумает нас оплевать. Моё же чадо жаждало увидеть, как эта зверюга плюётся. Мы даже не заметили, что вместе с верблюдом к нам приближается и номад.

Верблюд был далёк от мысли плеваться в путников, зато номад обратился к нам с речью. Роберт уже немного умел говорить по-арабски, но понимал гораздо хуже, а слов номада и вовсе не мог уразуметь. Хотя номад Роберта прекрасно понял.

— Он чего-то от меня хочет, — изрёк мой сын. — Но убейте меня, не пойму, чего именно.

Мы попробовали угостить его сигаретами. Он отказался. Мы пытались дать ему пять динаров. Он с улыбкой отвёл и их. Зато упрямо показывал на кучу тряпок посередь поля. Наконец нам удалось отгадать: он приглашал нас к себе в гости!

Марек, не убирая с лица приятной улыбки, предостерёг нас от подобного визита. Куча тряпья была шатром номада, а в шатре кишмя кишат паразиты, вши, блохи, амёбы и микробы. Не дай Бог, номад ещё примется и угощать нас…

Мы стали жестами объяснять, что страшно спешим, приглашения не приняли и очень дружески с арабом распрощались, что явствует из фотографии в четвёртом томе.

Кстати, я вспомнила ещё одну интересную сцену, которой была свидетелем в нашем варшавском зоопарке. Ивона приехала в Варшаву с Каролиной, и мы отправились в зоопарк, чтобы развлечь ребёнка. За сеткой лежал верблюд, причём так близко, что через ячейки сетки можно было до него дотронуться. Лёжа неподвижно, он смотрел вдаль, ни на кого не обращал внимания и начинал рычать, только когда подходила Ивона. Ей-Богу, он издавал глухое утробное рычание, слегка похожее на собачье, если вообразить себе очень большую и ленивую собаку. Не веря собственным ушам, мы сделали множество попыток, и каждый раз происходило одно и то же. Всматриваясь в пространство, верблюд ни на что не реагировал и рычал только при появлении Ивоны. В конце концов мы решили, что от неё пахло Алжиром, иного объяснения просто на ум не приходит.

Разумеется, нужно исправить ещё одну ошибку, тем более что она действительно бросается в глаза. Во втором томе я написала, что моя подруга Янка шла к алтарю, взбешённая тем, что вместо чайных роз ей прислали красные. Единственное, что верно, — это цвет. Но на снимке ясно видно, что это были никакие не розы, а гвоздики! В этом и заключался весь юмор, ведь к бежевому костюму она заказала чайные розы, а ей прислали розовые гвоздики! Её чуть кондрашка не хватил. Ошибка закралась следующим образом. Текст сперва пошёл в печать, потом я выпросила у Янки фотографию, и лишь позднее мне пришло в голову присмотреться к ней повнимательнее. Присмотрелась — и мне стало нехорошо. Гвоздики были видны невооружённым глазом.

А в памяти у меня осталось главное — то есть цветовое несоответствие, расстроившее тогда и меня, и её, а уж какие оказались цветы, безразлично было нам обеим. Очень сожалею о своей ошибке. Склероз крепчал…

Зато в первом томе я забыла описать, что за платье было на мне. Так вот, там, где мы с Лилькой обе стоим на жёрдочках через речку, на мне просто-таки историческое одеяние, переделанное из невыразимо изысканного наряда Люцины, в котором та во время Варшавского восстания шла на Садыбу. Напоминаю, что это было платье, белое в красный горошек, и красный плащик в белый горошек, а из всего этого вышло то, что видать на снимке. Почему не получилось нечто посолиднее, понятия не имею, в конце концов из двух предметов одежды минимум полтора-то уж можно соорудить… Или у изысканного наряда был безумно сложный покрой?

Очень хотелось бы включить сюда ещё одну историю, но я люблю точность и все ждала, когда Мария разыщет то самое моё письмо, где все подробно описано.

Эта история приключилась в Торонто, на Международном писательском конгрессе. Ясное дело, нам обеспечили питание, а шведский стол позволял удовлетворить любые аппетиты. Подошёл какой-то тип с тарелкой, сел со мной рядом, и я взглянула на его тарелку просто так, без какой-либо причины. И челюсти мои парализовало.

Тарелка была большая. Сам тип тоже, но это как раз значения не имеет. Именно содержимое тарелки я очень старательно описала Марии сразу после этой встречи, постаравшись все как следует запомнить. К сожалению, письмо у неё куда-то пропало, что весьма странно, потому что писала я его на фирменном бланке конгресса, и выглядело послание весьма нестандартно. Ну ладно, что пропало, то пропало, попробую перечислить продукты по памяти.

Так вот, гарантирую, что на тарелке было тушёное мясо в соусе, холодные копчёности всех сортов, макароны, картофельный салат, очень сладкий зелёный арбуз, порезанный кубиками, шоколадный юрт со взбитыми сливками, огурчики, яичница и что-то ещё, точно не помню. По краям лежали листочки зеленого салата, оливки и фруктовая смесь. Все было навалено вперемешку, но типу явно было на это наплевать. Он преспокойно слопал подряд все содержимое тарелки. Я долго таращилась на него выпученными глазами, а потом мне пришла в голову одна мысль, и я глянула на его визитку. Ну конечно же, американец!

Уму непостижимо, на что этот народ способен…

Кстати, о Марии.

И тут я допустила две ошибки. Во-первых, я не написала о Мисе. Мне не хотелось этого делать, так как Мися уже умерла, а была она совершённым чудом. Её предыдущая хозяйка покидала страну, и кому-то надо было приютить кошку, в ту пору уже шестилетнюю, со сложившимся характером и привычками. Они с Марией знали и любили друг друга, но взгляды у них различались, из-за чего полгода тянулась война. Мария своё, Мися своё, в конце концов обе пошли на компромисс, но мне всегда казалось, что Мися отстояла больше прав.

Мися была комнатным созданием, на прогулку выходила редко, исключительно на лестничную клетку, из-за солидного возраста она не питала склонностей к чрезмерному своеволию, и все же…

В один прекрасный вечер кошка вышла прогуляться и вернулась явно взволнованная. Она металась по квартире, отчаянно мяукала, лезла к хозяйке, вытворяла разные фортели, явно чего-то добиваясь.

— Ну в чем дело, — в конце концов встревожилась Мария. — Чего ты скандалишь? Что с тобой? Покажи…

Она пыталась осмотреть кошку. Возмущённая и разгневанная Мися вырвалась у неё из рук. В конце концов она успокоилась, но на следующее утро караулила хозяйку возле двери, и, когда Мария выходила из квартиры, чтобы идти на работу, Мися выскочила с ней вместе. Не без труда кошка отодвинула коврик у двери и гордо показала свой трофей. Она поймала мышку!

Удачная охота состоялась накануне вечером, и кошка хотела похвастаться. Она ведь ясно говорила об этом, взволнованная своим успехом, а хозяйка, глупая, как и все человеческие существа, ничего не поняла. Мария опоздала в тот день на работу, ведь Мисю надо было похвалить и поздравить…

Кошка много лет приносила нам радость, отличая порядочного человека от проходимца, обижалась на слишком долгое отсутствие хозяйки, не выносила автомобильных поездок, человеческий язык прекрасно понимала и каждое слово до неё доходило. Был случай, когда я очень напугала Мисю. Читая мою книжку, Мария хохотала во всю мочь. Испуганная столь нечастым явлением Мися влезла ей на грудь и стала заглядывать в рот, безошибочно определив, что именно там находится источник смеха. К сожалению, Мися недавно умерла от старости и болезней.

Вспоминаю ещё, как в Тлене однажды собралась большая компания, поскольку приехали и мои дети, Ежи, Ивона и Каролина. В тот раз Каролина довела всех до форменного бешенства. Стоя на расстоянии нескольких метров от остальных, она ловила рыбу одну за другой. Ни у Марии, ни у Мацека, ни у Ежи поплавок даже не дрогнул!

— Убери отсюда эту мерзкую соплячку!!! — орал мне взбешённый отец ребёнка, а Каролина заходилась от хохота.

Мало того, она ещё и ловила-то рыбу на что попало, клянусь, насаживала на крючок куски колбасы с кулак величиной, они у неё падали с удочки, когда она её закидывала… Не иначе как рыбы поглупели. Мне тогда нелегко досталось, ведь я должна была снимать ей рыбу с крючка, она сама не хотела, говорила, что ей противно. Наловила девчонка столько, что обеспечила нам ужин…

Я без утайки раскрыла так называемые секреты ремесла, и теперь читатели боятся — а может, и надеются, — что больше я уж ничего написать не смогу. Все мои книги опирались в той или иной степени на подлинные факты, на реальных героев. Теперь, вероятно, считается, что я уже все использовала, и никаких заначек у меня не осталось.

Ха-ха-ха!

Только теперь я вижу, сколько же я всего пропустила, скольких человек даже не упомянула, сколько криминальных сюжетов у меня в запасе, сколько нераскрытых тайн осталось! Хотя бы та девушка из Лодзи…

Это случилось давным-давно, чуть ли не двадцать пять лет назад, срок давности распространяется не только на военные, но и на обычные преступления. Убийца мог бы дать в газетах объявление, назвать свои имя и фамилию, а также адрес, и его не удалось бы привлечь к ответственности по закону.

Дело это я знаю потому, что в своё время его вёл Войтек и потерпел сокрушительное поражение. Была убита шестнадцатилетняя девушка, не какая-нибудь вертихвостка,, единственная дочь состоятельных родителей, серьёзная, прекрасная ученица, добрая, порядочная девушка, всегда избегавшая неподходящих компаний. Произошло это в воскресенье, родители уехали то ли на уик-энд, то ли к родственникам, дочка собиралась куда-то за город с друзьями, дом оставался пустой. По возвращении в воскресенье вечером родители застали в квартире труп дочери.

Расследование установило следующее.

Девушка по неизвестной причине вернулась рано. Может, ей не понравилась поездка, может, она что-то забыла, во всяком случае она оказалась дома около полудня. И не одна. Не установлено, был ли это кто-то из знакомых, которому она сама открыла двери, или кто-то чужой, проникший в дом перед её приходом. Все-таки следствие склонялось к мысли, что человек был знакомый; кто-то из числа её друзей сделал себе ключи и в отсутствие хозяев решил обокрасть богатую квартиру. Не исключено, что он намеревался при случае изнасиловать жертву, очень красивую девушку, но это была уже побочная версия, так как изнасилование места не имело. Что именно там происходило, не удалось установить; завязалась борьба, девушка бежала к балкону, очевидно, рассчитывая позвать на помощь, преступник бросил в неё хрустальной пепельницей и попал ей в висок.

Милиция прилагала все мыслимые усилия, для Войтека это был вопрос престижа, но, невзирая на все старания, дело так и не сдвинулось с мёртвой точки. Микроследы в ту пору у нас не изучались, а если прочие технические возможности вроде инфракрасных лучей, теплового излучения и прочего и были известны, то их у нас не применяли. Расследование зашло в тупик, и нераскрытое дело сдали в архив.

А двое братьев, один из которых убил человека? Оба брата, но не вместе, а порознь, оказались на месте преступления, у обоих была возможность и мотив, обоих в итоге арестовали, после чего оба они по очереди то признавались в убийстве, то заявляли, что невиновны. Жертва погибла от одного удара, два человека никоим образом не могли её убить, оказалось совершенно невозможно установить, кто из них совершил это преступление, поэтому обоих оправдали.

А девушка, которой парень то ли заслуженно, то ли незаслуженно должен был платить алименты целых восемнадцать лет? По-моему, следствие изначально допустило кучу ошибок, а потом было слишком поздно их исправить, и парень расплачивался как миленький…

Такого рода дела для меня — просто насущный хлеб, я накидываюсь на них, как кладбищенская гиена. Почём знать, что ещё мне вспомнится? Какую ещё нестираемую картинку покажет мне проклятое воображение?

Кстати, насчёт кладбищенской гиены…

В сороковые годы случались самые странные и невероятные истории. Понятия не имею, каким образом и через кого эта история дошла до меня, можно сказать, в первые же дни, из первых рук. Где я тогда была, в Бытоме или во Вроцлаве?.. Это не имеет никакого значения, достаточно того, что об этом событии я узнала, как о чем-то, что случилось почти с моими личными знакомыми. Может, покойница была чьей-то подругой?.. То, что вор не принадлежал к нашему кругу, это точно.

А случилось вот что.

Одна тётка умерла, и её похоронили. Похороны состоялись как положено, на третий день после смерти, на одном из вроцлавских кладбищ. Женщина средних лет осиротила мужа и детей, её горько оплакивали. Семья у неё вообще-то была очень большая, после похорон устроили поминки, в квартире покойницы собралось довольно много народу, все скорбно сидели за столом.

Происходило это поздней осенью, темнота наступала рано. Окончания церемонии погребения нетерпеливо дожидалась кладбищенская гиена, обычный профессиональный вор, который обкрадывал трупы, таща что попало, в основном золотые зубы. Кстати, я все ломаю голову, откуда этот тип знал, у кого есть золотые зубы, а у кого нет? Может, действовал наудачу.

Выждав, сколько надо, он принялся за работу, раскопал могилу, открыл гроб и приступил к аккуратному выстукиванию зубов молоточком. Золотые зубы у покойницы были, хотя не в таком количестве, как у арабского шейха. И вдруг, потревоженная этим выстукиванием, усопшая села в гробу

Вор недолго думая хлопнулся в обморок. Покойница тоже особо размышлять не стала и выскочила из могилы. Она никак не могла взять в толк, что случилось, почему она в гробу, и очень испугалась. Дрожа от холода, она припустилась на улицу, увидела, что идёт трамвай, и в этот трамвай и села. Кондуктор потребовал с неё деньги за проезд.

— Нет у меня денег, — кротко пояснила дама с того света, — видите ли, я с кладбища возвращаюсь…

— Ну и что с того? — возмутился кондуктор. — Если вы на кладбище приехали, значит, деньги у вас с собой были?

— Да нет, видите ли, меня туда привезли… Я в гробу лежала… Меня похоронили…

С чокнутыми боятся связываться, так что кондуктор прекратил домогаться оплаты проезда. Умершая беспрепятственно доехала до своей остановки, вышла и отправилась домой. Позвонила в дверь квартиры, ей открыл муж, точнее говоря, вдовец, и тоже свалился в обмороке. Лишилось чувств ещё несколько человек, но у кого-то нервы все-таки оказались покрепче; позвонили в «Скорую помощь» и в милицию, приехали и те и другие.

Оказалось, что врач, который констатировал смерть, был слишком молодой и неопытный. Женщина вовсе даже не умерла, а была в коме или летаргии. Словом, так это по науке доказали. Тут же мусора потрусили на кладбище, где застали лежащую без памяти кладбищенскую гиену и с удовольствием замели.

После чего состоялось судебное разбирательство.

Во время разбирательства свидетельница, то бишь покойница, очень просила, чтобы обвиняемому дали самое мягкое наказание, ведь он ей как-никак жизнь спас. А вор бухнулся на колени и в присутствии многочисленных свидетелей поклялся страшной клятвой, что ни за какие коврижки больше ноги его не будет ни на одном кладбище.

Это никакие не выдумки, кто хочет, пусть покопается в документах сороковых годов в Шленске. Когда-то «Пшекруй» напечатал самый мудрый лозунг в мире: «Нет на свете ничего более неправдоподобного, чем действительность».

Одному Господу ведомо, что мне ещё вспомнится. Теперь, кстати, память услужливо подсунула жуткие истории из детства.

Понятия не имею, что такого я могла натворить, но почему-то я вдруг пришла к выводу, что совершила какой-то тяжкий грех. Было мне тогда лет десять, и я, как уже писала, зачитывалась книжками. Осудив себя как достойное наказания существо, я решила сама себя покарать за грех. Наверное, мне хотелось заодно испытать свою силу воли, но, как бы там ни было, я наложила на себя торжественную епитимью: за целый день не прочитать ни единой буквы.

Смилуйся, Господи, надо мной, грешной! До сего дня помню страшные муки тех суток. Мне в жизни не приходило в голову, что нас окружает столь невероятное количество печатных слов. Куда ни кинешь взгляд, всюду натыкаешься на тексты! У меня были свои представления о честности, если сказано: не прочитать ни слова, значит, ни слова! А слова валились на меня градом, мир состоял из газет, вывесок, шкаф с книгами так и притягивал взгляд, а названия книг сами бросались в глаза! Как же я намучилась, силясь не прочитать за день ни слова!..

Тот день, мне кажется, длился целую вечность. В глубине души я тихо радовалась, что не дала зарок на неделю…

Разные люди подсказывают мне воспоминания, в памяти оживают тысячи забавных пустяков, обрывков информации, каждый из которых способен вдохновить на творчество. Предупреждаю, что собираюсь укротить свою правдивость и никогда больше не рассказывать, что было на самом деле и кто есть кто.

А взять хотя бы историю с Мацеком… Ладно, так уж и быть, открою, что речь идёт о Мацеке, которого я описала в «Бесконечной шайке» и с которым вместе работала в «Энергопроекте». Дело было, кажется, в пятидесятые годы. У нас в Польше как раз проходил слёт молодёжи или какой-то фестиваль. Со всего мира съехалась младая поросль. Я переживала адские муки, видя, как одеты девушки моего возраста, ну да не о том речь. Танцы, гулянья, веселье вспыхивали где попало, атмосфера в городе царила, как на карнавале в Рио-де-Жанейро, сплошное веселье и беззаботность.

Мы были молоды и влились в танцующую толпу. Мацек стал флиртовать с девушкой и машинально заговорил с ней по-английски. Девушка, наша соотечественница, при звуках иностранной речи расцвела и засияла звёздным блеском. Мацек, не будь дурак, воспользовался случаем и напрочь забыл родной язык. До следующего утра. Утром, спросонок, он сболтнул что-то по-польски. В результате, одураченная героиня его романа гналась за ним в халате, и ему пришлось удирать, держа ботинки в руке.

В заключение собираюсь под шумок устроить себе рекламу.

Наконец-то выходит «Пафнутий». Не везло рассказам о медведе Пафнутий. Начала их было издавать лодзская «Эгида», но обложка, хотя и весьма эффектная, оказалась неудачной, книга вышла безумно дорогая, к тому же покупатели раскритиковали это издание. Дети с восторгом вырывали страницы, которые сами напрашивались на то, чтобы их вырвали; прежде чем родители успевали купить продолжение, предыдущая книжечка уже была растерзана. В конце концов печатать его перестали, «Эгида» пропала из виду, охладев к «Пафнутию». Принялся за «Пафнутия» Польский Издательский дом, но у них не было художника, а какая книжка для детей без картинок! Две первые книжечки были иллюстрированы, хотя мои друзья в Канаде жаловались, что иллюстраций мало. Не обязательно, чтобы картинки были цветные, важно, чтобы они были на каждой страничке, это ведь приманка, чтобы приохотить к чтению ребёнка. Я с этим полностью согласна, но что мне было делать?

Я ужасно расстроилась, потому что ни одну книжку я не люблю так, как «Пафнутия». Я начала писать его, когда слала письма Каролине, которая тогда была в Алжире. Ивона хотела научить ребёнка читать и требовала от меня соответствующих текстов, в результате чего я стала по частям высылать ей повесть о Пафнутии. Первый фрагмент я вывела печатными буквами, потом плюнула на эту каторжную работу и остальное печатала на машинке. Ивона читала Каролине мои послания вслух. Выяснилось, что неизвестно ещё, кто больше ждёт продолжения, мама или дочка. Поэтому я писала и писала продолжения.

Рассказов о Пафнутии семь, и через них красной нитью проходит тема охраны окружающей среды. Охрана леса. Диких животных и природы. За эту тему я готова отдать жизнь, и мечтаю, чтобы она пошла в народ и стала всем близкой и родной. Взгляды, характер и личность формируются в детстве. Я хочу, чтобы правильные взгляды проникли в души детей, из которых потом вырастут взрослые люди. Надеюсь, что и взрослые извлекут из «Пафнутия» хоть какой-то полезный урок.

Моя подруга Мария сообщила мне, что под влиянием этой книги она, оказавшись в лесу, крышку от пивной бутылки не выкинула, а сунула в карман. И на мою душу снизошло райское блаженство. Я тем более решила настоять на публикации этой книжки. Неприлично говорить, что я пожертвовала часть своего гонорара, чтобы книга была надлежащим образом оформлена, но так оно и есть.

Принимая во внимание, что я не только жива, но меня ещё и время от времени осеняют дурацкие идеи, Бог знает что из всего этого может получиться. О старости нечего говорить, возраст — вопрос состояния духа. Увяла плоть, но дух мой юн. Молодость — это не обязательно пламенная любовь к оглушительным звукам дискотеки или рубке дров. Хотя и рубить дрова я люблю, и танцевать не откажусь, если меня кто-нибудь пригласит. Желательно, правда, кавалер старой закваски, так как танго я решительно предпочитаю новомодным психотронным выкрутасам.

А старости, милые мои, не было, нет и не будет.

С сердечным приветом

Иоанна Хмелевская.

Фотографии

1

Очень известный пароход польского туристического агентства — Примеч. перев.