У него могли быть свои люди в больницах…

И в погребальных конторах…

И в органах социальной защиты…

И в домах престарелых…

А интересно, среди моих знакомых много таких одиноких стариков? Я даже о спичках забыла, плюхнулась на диван и принялась загибать пальцы. Совсем одиноких, не имеющих ни родителей, ни детей, ни близких родственников, рассорившихся со всеми друзьями, я насчитала шестнадцать штук. А ведь если хорошенько повспоминать, то наберется в два раза больше. Получается, что у этого негодяя было широчайшее поле для деятельности. Но без помощников ему было не обойтись. Правда, люди могли делиться с ним сведениями, и не подозревая, что участвуют в грандиозной афере. К тому же преступник мог получать информацию от профессионалов, имеющих дело со стариками, – нотариусов, адвокатов, врачей…

Точно, информатор у него наверняка был. Не сообщник, который запросто мог стать шантажистом, а именно информатор, который и сам толком не знает, что к чему. И помогать злодею он мог не за мзду, а по дружбе.

И вторая сторона медали. Знакомые Эвы. У нее же тьма приятельниц. А что, если одна из ее подруг является и подружкой злодея? О том, что он злодей, она, конечно, и не догадывается…

Жалко, что я ничего не знаю об Эве. Надо бы расспросить Гонсовских. Кроме того, в Кракове у Эвы наверняка остались давние подружки, еще со школьной скамьи и ранней юности. Может, она с ними до сих пор общается?

Езус-Мария, вот же эти растреклятые спички! Лежат себе в чулане, на своем законном месте, вместе со свечками и обычными спичками. Обрадовавшись, что с поисками покончено, я схватила коробок и направилась к камину. Расследование на время вылетело у меня из головы.

Позже выяснилось, что примерно о том же размышлял и инспектор Рейкееваген, но одними размышлениями он не ограничился.

Квитанция с заправки, которую любезно нашел и выслал польский коллега, незамедлительно попала к экспертам. Те исследовали бумажонку и убедительно доказали, что порой возможности полиции ни в чем не уступают возможностям преступников. Эксперты определили владельца кредитной карты, которому принадлежала квитанция!

Это был Соме Унгер.

Инспектора чуть кондрашка не хватил от злости, хотя он и ожидал чего-то в этом духе. Этот проклятый Соме Унгер наловчился оставлять полицию в дураках. Но самое гнусное состояло в том, что никакого Сомса Унгера никто в глаза не видел, будто его и на свете не существовало! Точнее, он существовал, но исключительно на бумаге. Однако теперь стало ясно – Соме Унгер вовсе не пароль к закрытому банковскому счету, а псевдоним реального человека.

И маленькая бумажонка доказывала, что у этого реального человека Сомса Унгера была кредитная карта, он покупал бензин, привез тело убитой женщины на стоянку в Зволле, где и случилась у него осечка – потерял клочок бумаги. А значит, у отеля он побывал. Хотя…

Инспектор так уверовал в способности Сомса Унгера, что засомневался, а не устраивал ли тот махинаций и с кредитными картами?

Поразмышляв, инспектор выработал дальнейший план действий. Из показаний свидетелей следовало, что покойная ван Эйк, фигурально выражаясь, поймала Сомса Унгера врасплох. Может, он и не растерялся, но наверняка понял, что времени у него в обрез. Ему следовало поторопиться. Первым дело прикончить разоблачительницу, а затем быстро избавиться от тела. От кого-то негодяй узнал о намерениях Эвы Томпкинс и воспользовался удобным случаем. А значит, следует заняться знакомыми мсье Ляпуэна и приятельницами Эвы Томпкинс.

И инспектор разослал очередные запросы. Последним он осчастливил молодого английского полисмена. Причем осчастливил в самом прямом смысле этого слова, ибо, узнав, что ему предстоит визит к прекрасной Яде Гонсовской, Джеймс Бартлетт едва не запрыгал от счастья.

– Уж вы извините меня, пани Иоанна, что морочу вам голову, но я просто не знаю, как быть, – жалобно говорила Эльжбета Гонсовская. – Вы единственный человек, который может мне объяснить, что происходит, и посоветовать, как нам с дочкой поступать. Понимаю, последнее нахальство с моей стороны. Пани мне позвонила из самых добрых чувств, а я вцепилась в нее как пиявка и вот надоедаю своими проблемами. Но я верю только вам, пани Иоанна! Умоляю, скажите – Ядя попала в какую-то неприятную историю?

Встревоженная мамаша явилась ко мне с визитом, не желая удовлетворяться телефонной беседой. Я понять ее могла. Сначала Ядя исчезла, потом от нее начали приходить панические письма, затем ею заинтересовалась полиция, а теперь она и вовсе ведет себя как-то странно.

Уверив женщину, что она нисколько мне не мешает, напротив, я рада лично пообщаться с ней, я спросила, в чем же проявляется странность Яда.

– Какой-то английский полицейский так и крутится вокруг нее, – всхлипнула пани Гонсовская. – Так неудобно об этом говорить, что и не знаю… Яденька его совсем не боится, кажется, наоборот…

– Он ее боится? – удавилась я.

– Нет, не то чтобы боится, напротив… А Ядя… из ее писем получается… не знаю, как и признаться… получается, что она вроде влюбилась в этого полицейского…

И женщина, сообщив наконец свою ужасную новость, замолчала, глядя на меня полными слез глазами. Я пожала плечами, заявив, что такое случается с молодыми девушками и лично я ничего ужасного в этом не вижу. Мои слова окончательно добили беднягу.

– Что пани такое говорит? Что из этого получится?

– Думаю, что лучше влюбиться в англичанина, чем, скажем, в какого-нибудь турка или араба. Эти мусульмане, знаете ли, очень плохо обращаются с женщинами. А англичане… что ж, культурная нация, цивилизованная. К тому же я знаю несколько польских девушек, полюбивших англичан.

– И что?!!

– И ничего. Вышли замуж и прекрасно живут себе в Англии.

– Разве такое возможно?

– Да почему же нет?

– Ну, я не знаю…

– Минутку. Давайте разберемся. Вижу, пани немного успокоилась, теперь обстоятельно, не торопясь, выложите мне свои проблемы. Вот, садитесь за стол, вот бутылочка отличного красного вина, очень помогает при плохом настроении. Итак, это тот самый полицейский, который тогда ее поймал?

– Ну да, тот самый. Поймал, но не арестовал. И повадился к Яде ходить каждый день. Все расспрашивал о хозяйке, правильно тогда пани сказала, их интересует не Ядя, а миссис Томпкинс. Ну раз зашел поговорить, ну два… Вроде бы Яденька сразу ему рассказала все, что знает. А ему все мало, теперь вот принялся за Эвиных подружек и знакомых. Полиция вроде бы ни Ядю, ни Эву и правда ни в чем не подозревает, ищут какого-то человека из тех, кто возле Эвы крутился. А моя дурочка… Ядя ведь совсем ребенок, такая наивная, врать не умеет, говорит все, как есть. И знаете, сначала по-английски с трудом два слова могла сказать, а теперь уже вовсю болтает. Этот полицейский каждый день с нее снимает показания – так это, кажется, называется? А мне она пишет, какой этот Джеймс замечательный, и какой симпатичный, и какой вежливый. Тут не только я, родная мать, но и пень поймет, что девчонка по уши влюбилась.

– А он?

– А он, похоже, еще больше. Ведь не только эти… показания снимает, а чуть ли не каждый день то на танцы ее водит, то на пикник, то в театр. Ну скажите мне, станет полицейский так убиваться, чтобы допросить свидетеля? На кой это ему, если свидетель и без того все выболтает. Вызвали бы в полицию, допросили – и конец. А этот и на гриль тратится, и на мороженое, и на катание на лодках. А Ядя – девушка честная, не какая-нибудь лахудра, прости господи…

Судя по тому, что я услышала от взволнованной матери, английский полицейский избрал наилучший метод общения со свидетелем. Только вот не закружит ли он и в самом деле голову глупой девчонке?

Я осторожно спросила:

– А вы не могли бы повторить хоть один из вопросов, которые этот замечательный полицейский задает Яде?

Женщина задумалась.

– В основном об Эве спрашивает. И даже не о самой Эве, а о людях, с которыми она общается. В том числе о соседях…

Гостья моя вздохнула, пригубила винца, поглядела на кошек, нежившихся в саду, еще раз вздохнула и продолжила:

– Из-за этого полицейского она так старалась, что за несколько недель научилась свободно говорить, хотя весь год толком объясняться по-английски не умела. И теперь, когда в доме собираются Эвины английские подружки, Ядя все понимает. Вот и спрашивает меня – как быть? Подслушивать нехорошо, а полиции доносить еще хуже. Я и не знаю, что ответить… Они-то думают, что Ядя ничего не понимает, и болтают открыто обо всем. И выходит, она подслушивает…

– А если даже и так, что же здесь плохого? – холодно поинтересовалась я.

– Ну что пани такое говорит! – ужаснулась пани Гонсовская. – Некрасиво…

– А бабу убивать красиво?

Вот, вырвалось слово, и гостья моя так и подскочила.

– Какую бабу? Как это убивать? Езус-Мария!

– «Как, как». Я ведь говорила об этом пани. Убили женщину в Голландии, теперь по всей Европе ищут убийцу, а у следователей получается, что убийца знаком с Эвой Томпкинс. Вот и пытаются выйти на него. Представляете, сколько у них работы! Причем дело очень тонкое, всех знакомых проверяют деликатно, а то найдется дура и ляпнет убийце, что о нем расспрашивали. И готов еще труп. У него рука не дрогнет, пани, поверьте мне. Так что Ядя правильно делает, что обо всем говорит полицейскому. И не верю я, что он охаживает девушку лишь в профессиональных целях.

– Вы так думаете? Но ведь она в него втюрилась!

– А он в нее не мог? Пани вон какая интересная женщина, дочка, должно быть, тоже не урод.

– У меня с собой фотография… Торопливо покопавшись в сумочке, женщина вытащила фото.

Прелестное личико! Если такая девушка сомневается, может ли понравиться парню, то я уж и не знаю… Надеюсь, девушка не горбатая, не колченогая, фигура в порядке?

На всякий случай уточнив про горбатость и получив заверения, что и фигура в порядке, и горбика нет, я с чистой совестью успокоила пани Гонсовскую, да и сама успокоилась. И если этот, как его, Джеймс упустит такую девушку, то будет последний дурак. Но, насколько мне известно, английская полиция не набирает кретинов в свои ряды.

Но больше всего меня заинтересовали знакомые миссис Томпкинс. Мне ведь тоже не мешает знать, какие тучи сгущаются над моей головой. Было бы очень полезно поговорить с Ядей лично. Нет, в Лондон не поеду, но для чего-то существуют же телефоны?

Мое предложение пообщаться с ее дочерью пани Гонсовская восприняла с энтузиазмом.

– Конечно, конечно же, дорогая пани! Я и сама хотела вас об этом просить, да не осмелилась. Если бы вы могли… Только вот дорого стоят эти разговоры, а Яде часто звонить из дома Томпкинсов никак нельзя, у них сразу все на счетах обнаружится.

Я успокоила гостью – расходы меня не волнуют, звонить, конечно же, буду я. Только вот как выбрать удобный момент, чтобы Ядя могла свободно поговорить? Матери она звонит лишь тогда, когда никого нет в доме. А я как узнаю, что никого нет? Не могла бы пани Гонсовская рассказать мне подробно об образе жизни Ядиных хозяев?

Оказалось, Томпкинсы ведут весьма размеренный образ жизни. Хозяин уезжает на работу в половине девятого, хозяйка отправляется в город около десяти, и оба возвращаются после пяти, Эва немного раньше, ее муж попозже. Обедают, как правило, дома, потом она едет куда-нибудь на презентацию или выставку, а муж – в свой клуб. Так что почти весь день Ядя в доме одна. Выходит, конечно, за покупками, но в основном готовит и наводит чистоту. Так что, в принципе, я могу звонить в любое время.

Что я и сделала при первой же возможности.

Соме Унгер прекрасно знал, что на него открыта охота.

Он так и так собирался покончить с махинациями, поскольку понимал, что они не могут продолжаться бесконечно. И даже стал предпринимать осторожные шаги по свертыванию похоронного предприятия, когда на него налетела эта старая перечница Нелтье ван Эйк.

С перечницей он расправился без проблем. Все было сделано, как задумано, и прошло без сучка и задоринки. Казалось, ему удалось уничтожить все документы, где упоминался Соме Унгер, но увы. Выяснилось, гадина Нелтье записала имя где-то еще, так что полиция очень быстро все разнюхала. Впрочем, еще в самом начале аферы он предполагал, что может наступить момент, когда Сомса придется уничтожить. И вот теперь Сомсу конец, Соме исчезнет, а он перевоплотится в другую личность, в другого человека. Даже в двух человек. Не одновременно, конечно, а по очереди – сначала в одного, потом в другого. И лишь после этого сможет вернуться к своей настоящей личности и настоящему лицу. Вся легенда продумана до мелочей, ничто не вызовет подозрений. Он теперь богат и может зажить в свое удовольствие, ни в чем не нуждаясь.

Так-то оно так, если бы не одно «но». Был на этом свете человек, который видел его настоящее лицо.

В Зволле он допустил ошибку. Все из-за спешки, да и кто мог ожидать такого стечения обстоятельств? Словно специально эта проклятая баба дожидалась, сидя в темном автомобиле, когда он пройдет мимо. Словно намеренно желала разглядеть его лицо. И ведь всегда так бывает. Одна дурацкая ошибка – и все усилия могут пойти насмарку. Правда, в настоящее время ему ничто не грозит, может опознавать его хоть сто раз, все равно не узнает – настолько он изменил свой облик. Но позже, когда он заживет своей обычной жизнью… Ведь от случайностей никто не застрахован… И тогда ему конец. Нет, не стоит рассчитывать, что у этой бабы короткая память.

Бабу надо устранить – никакого сомнения.

Хотя и спешки особой нет. Пусть эта зараза исчезнет с лица земли одновременно с Сомсом. Причем никаких убийств, все должно выглядеть рядовым несчастным случаем. Или самоубийством. Или как нападение уличных грабителей, вон сколько их развелось в последнее время. Чтобы, не дай бог, у полиции не возникло подозрений…

Адрес проклятой бабы он знает, места знакомые. Сейчас эта идиотка где-то шляется по свету, но для сезона отпусков это дело обычное. Можно и подождать. Вернется домой, никуда не денется. Тут ей, сердечной, конец и наступит. Надо только заранее изучить окрестности ее дома, все распланировать. Судя по встрече в Зволле, баба любит порулить, так что самое простое – автокатастрофа со смертельным исходом. Уж машин-то бьется на польских дорогах – не счесть…

Я позвонила Роберту Гурскому.

– Понятия не имею, что они там комбинируют и что думает по этому поводу пан, но могу рассказать о том, что мне стукнуло в голову. Не о компьютерных махинациях, разумеется, тут я полный баран, а о взаимоотношениях между людьми. Есть у меня кое-какие соображения. Кое-что я узнала наверняка, до кое-чего доперла дедуктивным методом. И хотя с дедукцией я уже разок попала впросак, уповать на нее не перестала. Бзик у меня на почве дедукции. Теперь я, правда, поосторожнее в своих выводах, однако поделиться ими с вами могу. Пан желает послушать?

Послушать Гурский желал. И я ему все рассказала.

Эва Томпкинс со своей домработницей Ядей держалась запросто, можно даже сказать, по-дружески. Они часто болтали о разных разностях, особенно когда возились в саду, где муж не мог им помешать. И никто не мог подслушать, а если бы и подслушивал, все равно бы ничего не понял, ведь болтали они по-польски. Держать язык за зубами Ядя умела. К тому же девушка, хоть и совсем молоденькая, была отнюдь не дурочка, а приступ нежных чувств к английскому парню помог ей понять чувства хозяйки к мсье Ляпуэну.

Вот примерно как происходил наш разговор с Ядей.

– Понимаете, пани Иоанна, мне просто не с кем посоветоваться, я всех боюсь, даже Джеймса. Может, я ему и нравлюсь, но ведь он полицейский, так? Тогда уж нравлюсь не нравлюсь, дело десятое, главное – служба, так? Мой дядя служил в армии, так что я могу это понять, а полиция похуже армии будет, так?

Я подтвердила – точно, похуже, и тут же деликатно намекнула, что она и сама не урод, даже полисмену может понравиться, если у того есть глаза.

Ядя вроде бы немного воспрянула духом.

– Ну, может быть… Но ведь не только одна я знаю, что Эва уезжала… с этим, своим… Многие догадываются или даже точно знают. Вот пани, например, так? И полиция, так?

Я подтвердила, что полиция давно в курсе шашней Эвы. И девушка разговорилась.

– А вот Жорж не знает. То есть муж. Его вообще-то Джорджем зовут, но Эва зовет Жоржем. А он ревнивый – страсть какой ревнивый. Даже к почтальону ревнует… А я уже сообразила, что полиция хочет знать, кто об этой поездке Эвы знал заранее. Это я из вопросов полицейского сделала такой вывод. Правильный?

Я с радостью подтвердила – правильный. Молодец, девочка!

– Так вот, заранее никто не знал. Прежде она тщательно скрывала ото всех свои планы. Даже близким подругам не говорила, да у нее только одна близкая подруга и есть, и то не здесь, а в Кракове. Впрочем, подруга приезжает каждый год. И я о ней никому не сказала, даже Джеймсу. Пани Эва ее в свой список знакомых тоже не внесла. А теперь вот я подумала – а вдруг от этого какой вред будет?

У меня перехватило дух. Девушка из Кракова вряд ли как-то связана с голландским убийцей. Но все же…

И я осторожно заметила:

– Минутку. А если окажется, что эта краковская подруга каким-то образом, совершенно случайно, встретилась с убийцей и проболталась, сама того не желая?

– И что тогда? – в ужасе пролепетала Ядя.

– Вот именно! Что тогда? Нет-нет, вам с Эвой никакого вреда – я уверена, а вот той подруге… Для убийцы-то она нежелательный свидетель, и уж он непременно прикончит дурочку. Зачем ему рисковать?

Ядя долго молчала.

– Ну, я и не знаю… Пани Иоанна, помогите! Я, конечно, детективы читала, по-польски, правда, но… пани лучше меня разбирается в таких вещах. Вот почему я обрадовалась, когда пани мне позвонила, и теперь очень прошу – сделайте так, как считаете нужным. Я на вас, пани Иоанна, полностью полагаюсь. Может, как-нибудь так деликатно об этой польской подруге сообщить, чтобы никто не пострадал? Заодно и ее предупредить. Это можно?

Я без колебаний заверила – можно.

– А я тут по-английски доверительно не сумею с ними поговорить, – продолжала Ядя. – И если та подруга никому не рассказала… тогда полиция и не станет к Эве цепляться. Уж очень мне хочется ее защитить. И без того она вся исстрадалась. Моему полицейскому не скажу, а вот пани я полностью доверяю.

Тут мне показалось, что на меня взвалили мешок с картошкой.

– Зовут ее Малга Кузьминская. Проживает в Кракове, улица Витоса, дом двадцать два, квартира четырнадцать. И еще хочу сказать… Это у пани Эвы вырвалось… Она понимает, что все дело в ее машине, но только ведь не одни ее знакомые знали об их поездке. Марсель тоже мог кому-нибудь сказать. Нет, она не догадывается, кому именно, да и вообще мало знакома с его приятелями. А теперь и поговорить с ним не может, разве что по телефону, да и то надо соблюдать осторожность… Например, тот человек, у которого они дом сняли, тоже какой-то его добрый приятель. Да мало ли кого этот ее Марсель знает! А теперь поступайте так, как сочтете нужным.

Я и поступила, как считала нужным, – позвонила Роберту Гурскому.

Инспектор Гурский вовсе не считал нужным притворяться, будто у него есть какие-то еще причины, кроме как попить у меня чайку. До хорошего чая он большой охотник, а мой чай едва ли не лучший во всей Варшаве. Комплиментам этим я верила с готовностью и чая не жалела. Ну а ведь чай молча пить не будешь, разговор сам по себе заводится.

– Я не могу слишком уж нахально вмешиваться в расследование, – говорил Гурский, прихлебывая чай, – в конце концов, с инспектором Рейкеевагеном мы не друзья-приятели, отношения у нас чисто служебные. И он не очень-то делится со мной своими успехами и планами. Может, ему тоже пришла в голову мысль о знакомых… А Гонсовская права, любовника непременно следует потрясти. И эта Кузьминская из Кракова… Минутку. Говорите, Кузьминская? Так это ведь девичья фамилия Эвы. Родственница?

В самом деле, а я от волнения и не сообразила.

– Не знаю, Ядя говорила о ней только как о подруге, но, может, и родня. Завтра уточню у Яди.

– А почему не сейчас?

Я взглянула на часы:

– Поздно. Кто-нибудь из хозяев мог вернуться домой, не будем создавать девушке трудности. Но вот расспросить Малгу Кузьминскую я могла бы и сама. Для этого не обязательно ехать в Краков.

Гурский молча смотрел на меня, и в его глазах много чего можно было прочитать. Я поднапряглась и кое-что поняла.

– Ну да, – не совсем уверенно начала я, – бабам между собой легче договориться… Но я чувствую себя неловко. Ведь я всех этих Гонсовских не обманываю, они прекрасно знают, что я в контакте с полицией, вот и выкладывают мне всю правду, чтобы я сама выбрала и сообщила полиции те сведения, которые им не навредят. Они верят мне. А Кузьминскую, выходит, придется брать хитростью? И не поеду я в Краков, пускай и близко. Пан так смотрит… Ага, догадалась – моя Мартуся! Так ведь Мартуся на хитрость не способна, у нее что на уме, то и на языке. Думаете – оно и лучше? По-вашему, Мартуся – наилучший вариант? Согласна, она очень приятная в общении. Но если окажется, что Малга Кузьминская что-то кому-то сказала, то полиция всерьез возьмется за нее… Нет, вы и в самом деле уверены, что разговор с Кузьминской лучше начать в частном порядке?

– Разве я хоть слово сказал?

– Я и без слов все поняла.

А Гурский все молчал, и тут я рассердилась.

– Ну ладно, мы знакомы тысячу лет, вы еще в школу ходили, а может, и вовсе в детский сад, когда я уже вовсю дружила с народной милицией. А сначала и с прокуратурой. Вы в те годы меня за руку не держали, откуда вам знать, какие преступления я совершила? Нет, не совершила, но всегда мечтала совершить. И что?! Не получается у меня с криминалом! Возможно, я слишком глупа для преступлений. Ладно-ладно, попробую. Холера с вами!

Гурский наконец заговорил, мягко и вежливо:

– Законность пани не нарушит. Это во-первых. А во-вторых, я прекрасно знаю, что пани не переступает закон, если, конечно, закон в ладах со здравым смыслом. Разумеется, вы не станете проводить свое собственное расследование и не проговоритесь о том, что известно вам о следствии…

Тут уж я заорала во весь голос:

– А тогда пусть ваш Юрек-Вагон возьмется за любовника! Ядя Гонсовская права, у кого он арендовал виллу в Кабуре? И этот его сосед в Париже? У него что, глаз нет? Не видел, что сосед внезапно сменил машину?

– Еще раз напоминаю пани – подробностей не знаю…

– Так узнайте наконец! Если мне грозит опасность, то я имею право не блуждать в темноте! Согласитесь, это справедливо.

Стоило захлопнуться за Гурским двери, как я метнулась к телефону.

Мартусю я отловила на каком-то перекрестке и до смерти напугала, заявив, что она должна немедленно мчаться на улицу Витоса, допрашивать некую Малгу Кузьминскую. Вместо того чтобы свернуть направо, бедная Мартуся поехала прямо и опомнилась там, где уже нельзя было остановиться.

– Погоди, дай куда-нибудь приткнуться, и ты мне все повторишь. О боже, здесь везде стоянка запрещена, и вообще я еду не в ту сторону. Почему я должна ее допрашивать и кто она такая?

Я коротко объяснила ей задачу.

– Словом, побеседуй с ней по-дружески, выясни, не родня ли она Эве. Или свояченица. Кто-то там мог выйти за кого-то…

– А какая разница?

– Двоюродная сестра – это родственница. Но муж двоюродной сестры – только свояк. А потом разговори ее и выведай, что ей было известно о планах подруги провести отпуск с любовником. И кому она об этих планах говорила. Хахалю, приятельнице, кому угодно. Поняла?

– Понять-то я поняла, – вздохнула Мартуся, – и даже улица Витоса недалеко отсюда. Но не лучше ли позвонить и предупредить человека, что нагряну?

– Не уверена. А вдруг она скажет, что не намерена с тобой встречаться, и привет? Ты сразу лишишься всякого шанса втереться в доверие. Так что внезапность лучше всего. Уж не говоря о том, что у меня нет номера ее телефона.

Мартуся на удивление быстро оправилась от свалившейся на нее напасти. И даже принялась генерировать собственные идеи:

– Ну хорошо, но ведь ты тоже знаешь какую-то Кузьминскую! Вы даже вместе учились в школе. Может, та твоя Кузьминская тоже родственница или свойственница?

– Одно другому не мешает, можешь и моей поинтересоваться. Только вот имя ее вспомнить не могу. Или тоже Эва, или Лялька, то есть Мария…

– А ты не можешь узнать?

– Черт ее знает, где сейчас ее разыскивать. Они переехали уже сто лет назад, теперь может сидеть в Америке или Пернамбуко. Да это не имеет значения. Правильно, вот и предлог. Хочешь разыскать мою одноклассницу, поэтому отлавливаешь всех Кузьминских.

– А если не сработает?

– Пожалуйста, есть другой, еще лучше. Тебе звонили из полиции и разыскивали Эву, якобы она у тебя проживала. Вот пусть и объяснит, что бы это такое значило. Да предлогов можно сочинить пропасть. И лучше поезжай к ней сейчас же, в такое время все нормальные люди обычно возвращаются домой.

– Я, например, не возвращаюсь, а еду невесть куда»..

– Так я же сказала – нормальные.

– Ну ладно, попробую, раз ты просишь.

Господи, и чего я так суечусь? Не моя страна, не мой труп, не мое расследование, не моя работа… И я твердо решила отвлечься хотя бы на время и немного побыть нормальной и приличной женщиной.

Но как бы не так. Все мысли вертелись исключительно вокруг расследования. Дело, может, и не мое, и труп уж точно не мой, но лежал-то он в каком-то метре от моего багажника! Разве могу я оставить это без внимания? А кроме того, если я не стану вмешиваться в это дело, кто, скажите на милость, расскажет мне все детали? Да никто! Ототрут в сторонку и словечка не скажут! Нужен мне такой покой? Да никогда! Это все равно что дочитать детектив до самого интересного места и обнаружить, что последние страницы кто-то вырвал с корнем! Да я себе потом места не нашла бы, пока не отыскала окончание.

Подумав еще немножко, я честно призналась, что приличной и нормальной женщины из меня не выйдет, как бы ни старалась. У всякой приличной женщины – дом, муж, дети, уборка, гости, вечные хлопоты, чем накормить-напоить, постирать, квартиру привести в порядок. У меня, правда, тоже детки имеются, но вижу я их, слава богу, раз в году, а насчет гостей… Ну случается, угощу кого-нибудь, а чаще гости и так обходятся. Да, еще приличная женщина должна вечно думать о том, как она выглядит, значит, парикмахер, косметичка, маски, макияжи… О, этого еще не хватало!

Нет, я решительно предпочитаю преступления…

Направляясь в Варшаву на арендованном автомобиле, Солмс Унгер размышлял о политике. Вот, Польша присоединилась к ЕС, словно выполняя его желание. Немецкие номера на его машине без проблем и совершенно незаметно позволяли переезжать из одной страны в другую. То есть не оставляя на границах никакого следа. Пограничники проверяли исключительно всякую шелупонь – Россию, Белоруссию… А немцев не трогали. А если какой фотоавтомат случайно и зарегистрировал его машину – тоже не страшно. Машина взята в аренду неким врачом-неврологом, который, благодарение господу, уже два месяца как помер. Невозможно, чтобы за неделю удалось это обнаружить, а через неделю Сомса Унгера уже не будет.

Отбросив политику, Соме перешел на личное.

Итак, через неделю он вернется, и врач-невролог перестанет существовать. Будет спокойно лежать в могиле, никто его не тронет. А недели Сомсу вполне хватит для того, чтобы разобраться в создавшейся обстановке. Теперь на первое место в его планах решительно вышла эта зараза. И совсем не обязательно связываться с автокатастрофой, можно просто свалиться с лестницы, отравиться газом… Вот еще хорош сердечный приступ в ванне. Или самоубийство, хотя это потребует больше хлопот. А ему пока совсем ни к чему обретать свой настоящий облик, таким, как сейчас, его никто не узнает. И даже лучше, если Соме Унгер исчезнет немного позже. Именно исчезнет, а не погибнет – нечего тратить время и силы на организацию его гибели. Исчез как сон, как утренний туман… И дело с концом. Никаких глупостей в виде сожженных неопознанных трупов или затонувших бомжей, с утопленниками тоже бывают непредвиденные осложнения. А тут – просто исчез. Никто не видел Сомса Унгера раньше, никто его не увидит и теперь.

Подъезжая к столице, он, на всякий случай, позвонил.

Приехал Тадик, привез почту и четыре контейнера минеральной воды. «Мазовшанки», самой лучшей для чая. Теперь, когда чай стал приманкой для Роберта Гурского, «Мазовшанка» требовалась мне позарез.

Заталкивая контейнеры с минералкой в самый угол кухни, Тадик докладывал о последних происшествиях.

– Он опять звонил, – сообщил Тадик. – Только что, я аккурат за письмами заехал.

– Кто звонил? – не поняла я, совершенно позабыв его рассказ о каком-то непонятном телефонном звонке.

– Да тот тип, что тогда на шурина нарвался, – пояснил Тадик. – Я догадался, что это он, по акценту. Шурин еще говорил… Но вот теперь подумал – скорее не иностранный акцент, а какой-то дефект речи…

– А, вспомнила. И что спрашивал?

– То же самое. Спрашивал вас. Я ответил, что вообще-то пани есть, но сейчас ее нет. Временно. И дал ему номер вашего мобильника. Правильно я сделал?

– Правильно. Пусть звонит, если приспичило.

Заставив угол кухни контейнерами с «Мазовшанкой», Тадик поставил на место мусорную корзину и похвастался:

– Я уже сменил ту розетку в вашей кухне, которая всегда искрила. Вы оказались правы, надо было поменять, не то короткое замыкание – и конец. Потому она так и трещала каждый раз.

– Спасибо. Много еще там работы осталось?

– Нет, почти закончил, начинаем устраиваться. А если мне опять попадется эта минеральная, закупить? Пусть будет запас. У вас еще осталось место в углу.