Сперва восполню небольшое упущение.

Возвращаясь из Алжира в первый раз с тем огромным багажом, я везла кроме всего прочего и арабский лук для Люцины — не для готовки, а чтобы высадить на нашем участке. Лук, по всей видимости, подопрел, начал прорастать и вонял невыносимо. Сидела я вечером на Восточном вокзале в Париже, ждала поезд. Стемнело. Умученная до смерти, я вдруг сообразила, что делаю — проросший вонючий лук везу через пол Европы. Я расхохоталась так, что слезы потекли из глаз, и люди на меня стали оглядываться. Физиономию прикрыть было нечем, меня наверняка приняли за помешанную. Это показалось мне ещё смешней.

Позже, уже после смерти Люцины, пропал Роберт.

Вскоре после нашего возвращения домой к нему поехали Зося с Моникой, а вот когда я высылала ему частями кузов для машины, не помню, — до её отъезда или после. Во всяком случае, я высылала части летом, потому как в отпуск в Польшу приезжал Саси. Решётку радиатора, крылья и дверцу мне удалось купить в авторемонтной мастерской. Заплатила я вдвое дороже, ничего другого не оставалось, и что-то — не то крыло, не то дверца — до сих пор валяется в подвале. Остальное я сплавила в Алжир. Намеревалась отправить с уезжающими знакомыми, это было бы проще всего, однако они, смертельно напуганные собственным отъездом, отказались. Не помогали никакие объяснения — им ничего не грозит, вещи везут легально, записанные в декларацию, и пошлина за них уплачена. Арабы тоже ничего против не имели, мой сын заберёт все в аэропорте. Знакомые в панике вообще не понимали, о чем речь. И тут как раз пришёл ко мне Саси, озабоченный собственными проблемами. Он спрашивал у меня совета, как провезти купленные в Варшаве пиджаки.

— Да надень их на себя, — рассеянно посоветовала я.

— Все четыре? — испугался Саси.

— Нет. один. Ну, может, два…

И я погрузилась в проблемы кузова. Тут меня осенило — я решила всучить запчасти Саси. Он не протестовал, даже обрадовался, что, по пути в Тиарет, Роберт завезёт его в Махдию. У него всего один чемодан — пожалуйста, заберёт и два места с железками.

На всякий случай накануне я съездила в аэропорт и договорилась со старшим по смене — Саси, дескать, не везёт контрабанду, просто я посылаю запчасти сыну в Алжир и сама заплачу пошлину. Итак, все было в ажуре, обо всем договорились, все легально.

Двое контрактников летели тем же самолётом, что и Саси. Они прошли таможню, настала очередь Саси с железками. Тут же выяснилось — он, как иностранец, должен заплатить за лишний вес в долларах. Вышло более девятисот, я расстроилась — валюты при себе не было. Девушка-таможенница понимала, в чем дело, целые машины по частям летели с людьми в Африку. Поймала одного из контрактников и вырвала у него из рук паспорт и билет. Тот обалдело уставился на девушку, которая, не обращая внимания на его протесты, приписала ему мои железяки. Я помчалась платить за лишний вес в злотых. Саси терпеливо ждал. Контрактник, очень бледный, открещивался от подозрительного багажа и орал: мол, в Алжире он ни за что не отвечает. Вся заварушка продолжалась довольно долго. Как всегда, в кассу стоял хвост, Саси был последний. Пришла другая таможенница, её заинтересовало, почему араб везёт чужие запчасти. Саси разнервничался, начал говорить по-арабски и показывать пальцем на меня. Таможенница наконец подошла ко мне. Я объяснила, что договорилась со старшим по смене.

— С кем? — недоверчиво осведомилась она.

— Откуда мне знать — с кем? Такой высокий, красивый…

— У нас все красивые, — мрачно ответствовала она, но заколебалась и махнула рукой.

В суматохе на чемодан Саси никто и внимания не обратил. Пиджаки преспокойно отправились в Алжир. Железо уехало на конвейере. Я прорвалась через дежурного у дверей и полетела платить пошлину по своему собственному паспорту, когда самолёт уже набирал высоту.

Роберт части кузова у Саси получил, а трусливых контрактников спровадил на такси. Ехали они куда-то на юг, не помню, в какое селение, во всяком случае по эту сторону Сахары. Автобусное сообщение оставляло желать лучшего. Я пыталась во время пребывания в Алжире узнать, имеют ли алжирские автобусы хоть какое-то расписание? Оказалось, имеют и придерживаются его с точностью до полутора суток. Забери знакомые Робертово железо, он отвёз бы их сам, а автобуса пришлось бы ждать Саси.

А затем, как я сказала, Роберт пропал.

Зося и Моника улетели к нему, все вместе отправились в отпуск во Францию, и тут их след затерялся. В Алжир они не вернулись, в Польшу не приехали, никто ведать не ведал, что с ними случилось. Марек со свойственным ему оптимизмом утверждал — Роберт записался в Иностранный легион или стал торговать наркотиками и теперь сидит в тюрьме. Зося и Моника наверняка тоже. Я перетерпела эти утешительные прогнозы, полагаясь на собственные предчувствия.

И в самом деле, через несколько месяцев мой ребёнок нашёлся в Канаде. Выезд он оформил во Франции, Канада его принимала. Фирма оплачивала проезд, предоставляла часть мебели и полугодовую стипендию на изучение языка, нужного ему как телеге пятое колесо, а потом работу. Наконец-то ему пригодилась любимая профессия — производство точных приборов. Когда я летела на Кубу, я уже имела адрес Роберта в Гамильтоне.

На Кубу меня отправили в командировку. Там проводился конгресс детективов, пардон, авторов детективных произведений. Пригласили писателей из стран народной демократии, Центральной и Южной Америки и несколько человек со стороны. Думаю, от нас никто не захотел ехать, а посему пихнули меня. Я согласилась сразу и совершенно забыла — ведь лететь туда придётся через Бермудский треугольник.

Бермудского треугольника я боюсь панически, и пусть никто меня не уговаривает, что там ничего нет. Сама убедилась — есть. Сейчас об этом расскажу.

Выехала я в спешке. Министерство оформило моё дело так идиотски, как только могло: я не получила никакой информации, никакой валюты, деньги — кубинские песо — сняла со своего счета. Иначе летела бы без гроша. Я представляла себе лишь одно: по пути будет Прага, а потому взяла и кроны. Доллары оставила дома, даже мелочь выложила — зачем мне обменная валюта на трассе Варшава-Прага-Гавана. Я не взяла ни одной своей книги, постаралась только не забыть купальник. Что касается книг, то, честно говоря, у меня самой их не осталось, а переиздания ещё не вышли.

В Праге выяснилось — транзитом летят двое: какой-то наш парень в Панаму и я. Парень не имел ни гроша в чешских деньгах, следующий самолёт вылетал лишь вечером. Мы шлялись по городу, я поставила ему пиво и скромную еду. Пересадка в Монреале оказалась полной неожиданностью, в свою очередь парень поставил мне напитки и подарил тридцать пять центов — послать открытку детям. Ждали недолго, вылетели.

Погода с самого начала была прекрасная. Чистое небо, солнце непонятным образом всходило дважды, все очень мило. И вдруг ни с того ни с сего самолёт врезался в туман. Густое молоко на высоте почти десяти километров, вата со всех сторон, вверху, внизу, впереди и сзади. Я возмутилась.

— Ну и что это значит? — показала я вид за окном.

— А вы не знаете? — удивился парень. — Бермудский треугольник.

— Езус-Мария!!!.. — Волосы у меня зашевелились, и я едва не задохнулась. — Вы уверены, что мы летим вперёд? — в панике вопросила я.

— Вроде бы крена нет, да в Бермудском треугольнике никогда ничего не известно…

Стиснув зубы, я начала считать километры. Скорость сообщили, часы на руке шли точно, сосчитала — туман тянулся на протяжении тысячи двухсот километров. Многовато…

Зато какое облегчение наступило, когда внизу я увидела океан и острова, описать невозможно. Куба уже почти видна, острова и морской простор вокруг как рекламная картинка Цвет воды показался мне совершенно ненатуральным, от светлой зелени до темно-фиолетового через все оттенки голубого и зеленого. Я поинтересовалась, отчего это происходит, уверенная, что оттенки зависят от цвета разных водорослей. Парень летел в Панаму не первый раз и объяснил: ничего подобного, никаких водорослей, просто разный песок на разной глубине просвечивает сквозь кристально чистую воду. Так оно и оказалось, позже я все увидела вблизи и сама входила в такую воду.

На месте обнаружились разные сюрпризы. Во-первых, кубинскими песо я могла обклеить сортир! Иностранцы на Кубе расплачиваются долларами. Существуют также особые средства оплаты, нечто подобное нашим бонам, коими когда-то расплачивались в коммерческих магазинах. Меня обязаны были снабдить ими в Варшаве, но, как я уже сказала, министерство все оформило блистательнейшим образом, отправив меня без гроша в кармане. Во-вторых, я официально и в единственном числе представляла Польскую Народную Республику и на конгрессе от меня ждали доклада. Ну что же, будет вам доклад. В-третьих, польская литература на Кубе кончилась на Мицкевиче и «Quo vadis» [15], и никто больше в глаза не видел ни одной польской книги. Ах нет, простите, в посольстве ещё отыскалась «В пустыне и в пуще».

Мне дали переводчицу, Беатриче, молодую негритянку с самыми прекрасными глазами, какие только бывают на свете. И вообще красавицу, на голове у неё тридцать две косички. Ясное дело, сама я не считала, просто спросила. Беатриче истинная аристократка, её прабабку привезли на Кубу невольницей прямо из Африки, и ни разу в семье не случались смешанные браки. Чёрная раса сохранилась в нетронутом виде.

Впечатлений и переживаний нахлынула уйма, одно за другим. Я едва не сделалась причиной польско-кубинской войны, зато укрепила болгаро-кубинские отношения. Расскажу обо всем тематически, пренебрегая хронологией.

Официальных выступлений я сделала два. Первое прошло легко на встрече литераторов, журналистов и переводчиков, и всем очень понравилось. Потом состоялся приём у министра культуры, и я снова представляла Польшу.

Кубинские переводчики выдрессированы потрясающе, текст проговаривают слово в слово. Беатриче посерела, когда переводила меня, но говорила как положено, фразу за фразой. Испанский язык — не китайский, сориентироваться можно. Я не сказала ничего чрезвычайного, посоветовала из элементарной доброжелательности, чтобы спустя двадцать семь лет существования кубинцы избавились от шпиономании и идеологической бдительности и расширили интересы. В Польше это сделали, и ничего страшного не произошло. Правда, если учесть тогдашнее положение у нас, признаюсь, убедительность моих доводов явно была не на высоте.

Господин министр вскочил и зажигательно произнёс какую-то пламенную тираду. Встреча превратилась чуть ли не в митинг. После этого весь конгресс старался обойти меня широкой дутой вплоть до момента, пока не обнаружилось, что я пребываю в дружеских отношениях с Юлианом Семёновым, который, впрочем, прекрасно владел пером. Дружба наша выявилась из-за посеянных мной сигарет, а без курева мне не прожить. За песо доступны лишь дешёвые сигареты без фильтра. Я разозлилась, помчалась к Семёнову и потребовала купить мне какие-нибудь американские.

— Вас тут переводят, — произнесла я на своём прекрасном польско-русским языке. — У вас есть какие-то деньги. Купите мне сигарет в рамках польско-советской дружбы, а я верну вам долг через русскую подругу.

Не уверена, уразумел ли он смысл моих слов, но сигареты купил и подарил в качестве сувенира, после чего конгресс снова начал со мной общаться. А я и свои сигареты потом нашла.

Однако faux-pas [16] я все-таки совершила и попыталась исправить промах.

На приёме в посольстве я разговорилась с нашим послом и двумя кубинскими вице-министрами, работавшими у нас и хорошо знавшими польский язык. Я постаралась им объяснить, что имела в виду, и вознамерилась привить им свои взгляды, после чего Беатриче отвела меня в сторонку.

— Не хочу вас огорчать, к тому же я не слышала, о чем вы говорили, только ваш посол выглядел так, будто его вот-вот удар хватит…

И я начала обдумывать, где мы будем вести войну, — географически место найти трудно. Посла, однако, кондрашка не хватил, и вполне живой и здоровый, он потребовал от меня решить проблему с польскими книгами. Любыми способами добиться, чтобы ему наконец прислали современную литературу — стыд сплошной ничего не иметь, а официальным путём буквы не допросишься, не то что книги. Все правильно, министерства как-никак не затем существуют, дабы что-нибудь делать.

А вот болгаро-кубинские связи я упрочила случайно. На конгрессе присутствовал писатель, от которого я пришла в восторг с первого взгляда. Телевизор я не смотрю, но раза два довелось видеть у кого-то фрагмент «Изауры». Я констатировала, что Изаура косит, и увидела Леончика. Этакий душка с усиками, идеальный тип латино-американского мужчины. Точь-в-точь так же выглядел кубинский писатель. Для меня он прямо сошёл с экрана, и я этого не скрывала.

— Ох, не называйте, пожалуйста, его Леончиком! — взмолилась Беатриче. — Я сама уже забываю, как его зовут, и тоже начинаю говорить «Леончик».

Мне расхваливали кубинское мороженое, а я этого лакомства ещё не пробовала. И тут подвернулся подходящий случай.

Я сидела в гостиничном ресторане, Беатриче не было, свободный стол для членов конгресса позволял выбирать. И тут я вспомнила насчёт мороженого. За столиком у стены сидели болгарский писатель и Леончик. По-каковски разговаривали, Бог знает. Оба владели английским приблизительно как я. Я подошла к Леончику.

Он легко понял, что я чего-то хочу, не понял только чего. Gele, говорила я, ice, Glass, iskrem soda. Почему у меня вырвалось по-датски, сама не понимаю. Но сколько слов я ни употребляла, все безрезультатно. Леончик пришёл в отчаяние, я тоже, и обратилась к болгарину.

— Ну помогите же мне, — попросила я на сей раз на смешанном русско-чешском. — Хочу попробовать zmrzlinu.

— Я вам помогу, — заверил он и повернулся к Леончику. — Она хочет такое, о!..

Он высунул язык и выразительно несколько раз лизнул свою ладонь.

— А-а-а!.. — воскликнул осчастливленный Леон чик. — Gelado!..

Вот именно gelado. Такое простое слово не пришло мне в голову. Я получила мороженое, в самом деле великолепное. Уже ради одного этого стоило сблизить болгарина с кубинцем.

Из личных впечатлений: я до сих пор больна ракушками. Самой мне удавалось находить небольшие, на глубине одного-полутора метров. Чаще всего они зарывались в песок. Раковины тяжёлые, не то что янтарь, и спокойной воде их не сдвинуть с места. Крупные раковины, коих я жаждала всеми силами души, сидят себе на пятьдесят метров глубже. Их добывают ловцы-ныряльщики или, случайно, рыбаки. Мы поехали с Беатриче на Варадеро, в распоряжении конгресса имелись машины, на пляже я увидела мальчика с огромной раковиной. Он спрятал её под рубашкой и украдкой показывал. Раковина восхитительная, крупная, но молодая, в идеальном состоянии. Хотел он за неё сколько-то долларов. Пять, пятнадцать, а то и все пятьдесят. Или ботинки. Откуда мне взять ботинки, может отдать свои босоножки?.. По пляжу я вообще хожу босиком… Я решила прислать ему из Польши всю обувь своих сыновей. Утратив способность рассуждать здраво, я помчалась за Беатриче, чтобы она перевела моё предложение. Вернулись мы через несколько минут. Мальчика уже перехватила полиция — на Кубе запрещают торговать раковинами. Один полицейский стерёг преступника, который под краном отмывал ноги от песка, другой направился куда-то в глубь берега, размахивая раковиной. Я бы его догнала и отняла сокровище. Не обязательно насильно — с любой полицией мира до сих пор мне удавалось договориться, но меня удержала Беатриче.

— Прошу вас, одумайтесь! Что вы делаете! Вы уедете, а я здесь останусь!..

Я поняла её — строй у нас был одинаковый. Проводила я полицейского алчным взглядом, чуть не плача, и позволила ему уйти восвояси. До сих пор не могу себе простить! Думаю, вы меня поймёте: ракушка из магазина совсем не то…

Так вот, насчёт строя. Гостиницы на Кубе были в порядке, старые, не разгромленные. Ванные комнаты — с ума сойти, ванны встроены в пол, кондиционеры… Правда, у меня в номере кондиционер начал нагреваться и вонять, но это чепуха, не стоившая внимания. Номер мне сразу же сменили, на том же этаже, дабы недалеко было переезжать. В ресторане внизу холодище как на псарне, сплошное удовольствие. Однако социализм дал себя знать тут же рядом, в уборной. Я специально пошла посмотреть. Санузел ассоциировался с баром «Деликатес» в нашем универсаме. Те же красоты, то же состояние. Поинтересовалась уборными в городе. Правда, до Советского Союза им далеко, но социалистический строй и в них угадывался с первого взгляда. Опять же напоминаю: Куба с Польшей не граничит…

Кажется, у них как раз цвели пышным цветом наши пятидесятые годы. Ни один кубинец не имел права зайти ни в одну гостиницу, разве только служащий там и имеющий специальный пропуск. У входа дежурил амбал, и даже я разглядела в нем агента. Не полагалось спрашивать, где живёт эта бородатая… пардон, Фидель Кастро. Население получало карточки. По ним люди могли купить в год четыре пары трусов и две пары обуви. Других товаров я не помню. В салонах свободной торговли цены были во много раз выше, на них денег у людей не хватало. Издательства не имели бумаги. Старая Гавана начинала разрушаться — ремонта не делалось со времён событий в заливе Кочинос, повсюду осыпалась штукатурка, зияли дыры на месте сорванных с петель оконных рам и дверей, обрушенные балконы, чудное кружево испанской архитектуры пребывало в руинах. Старые кофейни, ресторанчики, магазинчики в предместье забиты досками. Прямо-таки город, вымерший после чумы. Очереди за своими же фруктами, как у нас за арбузами. А рядом лавки, изобилующие продуктами исключительно за доллары. Какой я молодец, что не взяла с собой долларов: в пересчёте у меня получилось, что Куба самая дорогая страна в мире.

В городе я не померла от жажды исключительно благодаря Беатриче. Она или велела мне молчать и прикидываться кубинкой, или выкрикивала: Полония — специалист, коммунист, революционер, имеет право за песо выпить мятный коктейль! Ещё никогда в жизни я не была такой революционеркой, как на Кубе, но для утоления жажды соглашалась на что угодно.

Уничтожали этот удивительный остров всеми силами. Если появлялась где-нибудь промышленность или велись работы, после них оставалась голая земля, будто после ядерного взрыва. Искалеченная растительность, торчащие культи засохших деревьев, чёрная, абсолютно опустошённая, истощённая земля. Какой-то придурок с гордостью показывал мне на автостраде оставленные в качестве памятников будки, где когда-то платили за проезд, и объяснил, как теперь хорошо: раньше ездили автострадой за деньги, а теперь даром. Беатриче, к счастью, около меня не случилось и я не смогла обратить его внимание: когда-то автостраду поддерживали в идеальном состоянии, а теперь тут сплошные дыры и выбоины, залатанные польским асфальтом. Смола из него брызжет до верхушек кокосовых пальм. Ещё немного, и здесь появятся типично русские колдобины и ухабы.

По статистике сто шестьдесят человек ежедневно бегут из этого рая на лодках во Флориду. И никто ещё не убежал с Флориды на Кубу, дабы вырваться из капиталистического ада, хотя американцы никого не держат насильно.

Кокосы падали с пальм у самого шоссе и разбивались. Мне захотелось отыскать несколько штук не очень побитых. С женой чешского писателя и Беатриче мы поехали на Варадеро. Кокосами я намеревалась заняться на обратном пути, уговорила и чешку.

Мы заняли кабину у бассейна, закрыли свои вещи и отправились на пляж. Все шло хорошо, пока не настала пора возвращаться. В чешском посольстве планировался приём, а может, и более серьёзное мероприятие, жене писателя предстояло вернуться к определённому часу. Мы зарезервировали время на кокосы и пошли к кабине.

Кабина запиралась, но ключ клиентам не выдавали, поскольку он был один на все кабины. Пошли искать служителя. Он исчез, остальные пришли в явное замешательство. Беатриче удалось разузнать: служитель надрызгался и потерял ключ — может, в воду уронил, или ещё куда засунул.

Мы потребовали открыть дверь любым способом, причём, понятно, чешка проявила максимум энергии. В ожидании решительных мер, мы сидели на скамейке в тени и нервничали. Явились двое молодых парней, осмотрели дверь, заглянули внутрь в щель между планками и предложили подождать, пока хранитель ключа протрезвеет. Чешка энергично запротестовала. Парни ненадолго удалились, после чего принесли какие-то железяки, возможно ложку, вилку, отвёртку и, сдаётся, консервный нож и приступили к делу. Я смотрела на них и думала: любой польский хулиган открыл бы хлипкую дверь из реек одним пинком, а эти еле шевелятся. Видать, Фидель Кастро весьма смягчил нравы.

Чешка впала в раздражение. Парни ковыряли в двери вилкой, Беатриче побежала скандалить. Явился ещё один малый, постарше, теперь они стали ковырять втроём. И тут мне подумалось: а министр культуры оказался прав, преступность у них весьма умеренная — взломов как таковых не бывает. Через полтора часа кабину открыли, сорвав дверь с петель. С кокосами пришлось распрощаться, не лезть же с пустяками к нервничающей до потери сознания женщине.

Её муж, очень бледный, ждал на лестнице гостиницы в вечернем костюме. Он был свято убеждён, что мы попали в аварию и жены он больше никогда не увидит. Она метеором пролетела в номер переодеваться.

Я попала на Кубу в сезон дождей — грозы проносились через день, разражался ливень, и снова с чистого неба шпарило яркое солнце. Перед очередной грозой я собралась на прогулку. Почему именно в тропиках я отправилась гулять в самое неподходящее время, представления не имею — на месте не сиделось. Вышла, с надеждой подумав: «Может, удастся что-нибудь слямзить…»

Эта мысль меня развеселила, я принялась докапываться, откуда она взялась, и наконец сообразила — в мои планы входило отыскать какой-нибудь махонький кактус. Кактусов полно всюду, дело лишь в размерах — самый скромный из них занял бы полчемодана. И все-таки я отыскала миниатюрное растеньице, теперь оно выросло у меня выше полутора метров и даже цветёт, так что о прогулке я не жалею.

Предгрозовая погода и у нас-то плохо действует на человека, а уж на Кубе… Атмосфера давила с силой гидравлического пресса, небо заволокло чёрной тучей, бешеный ветер как с цепи сорвался, и хлынуло!.. Я не уходила далеко от гостиницы, но добежать не успела — промокла до нитки, словно мокнулась в море в платье и в туфлях.

Растение из сада Хемингуэя мне даже красть не пришлось. Его я получила в подарок: коллега-венгерка пришла от него в восторг, её переводчица постаралась вырвать «сувенир» с корнем, а заодно кое-что перепало и мне. Растение продержалось у меня два года, потом засохло — не выдержало наших батарей.

Вилла-музей Хемингуэя сделана очень изобретательно. В музей не входят, а осматривают все через окна, обходя дом вокруг, поэтому ничего не портится. Осмотрев музей, я решительно утверждаю: если у меня будут подобные условия для работы, я тоже получу Нобелевскую премию. Увы, подобного чуда мне не дождаться. Нужна заботливая жена.

Под конец пребывания на Кубе у меня отобрали Беатриче: приехал кто-то из нашего Министерства внешней торговли, и у меня выросли крылья. Не приходилось больше держать себя в руках. Парк официальных такси был для меня недоступен — водители ездили только за доллары, а я нашла себе частника, за песо, которых у меня осталось до черта. Мы оба были довольны.

Осмотрела я все и лишь из-за недостатка времени не пересекла остров из конца в конец. Разговаривали мы таинственным языком, он выкрикивал: «Grando, grando!» — а я размышляла: не то что-то большое, не то польское «granda» — буза, безобразие, банда хулиганья. Я склонялась ко второму толкованию, польскому, по той причине, что мы осматривали как раз правительственные здания. Вот тогда-то я увидела старую Гавану и удостоверилась — Беатриче говорила истинную правду.

От неё я узнала, что кубинцы чистые, а европейцы воняют. Больше всего русские. И в самом деле она способна была унюхать русского по другую сторону улицы, почти так пограничная собака. Мы проверяли, и всякий раз она оказывалась права, нюхом распознавая русских; по виду не удалось бы. Такой полной мешанины рас и национальностей, как на Кубе, я больше нигде не встречала. Всевозможные цвета и оттенки кожи от белых до чёрных. И честно признаюсь: меня привело в восторг действительное равенство. Я сама перестала замечать цвет кожи, атмосфера отношений — как в Польше к полякам: никого не касается, блондин ты, шатен или лысый, какая разница? Никакой. Куба одержала победу над расизмом, хотя, зная строй, я не могу гарантировать подлинность и долговечность этой победы.

По-видимому благодаря чистоте, бедность не бросалась в глаза. Я как-то забрела в авторемонтную мастерскую в старой Гаване. Ничего показного, вполне заурядная, но ей-богу, все механики были в чистых брюках и чистых рубашках. Беатриче уверяла — кубинец моется трижды в день, а при крайне неблагоприятных условиях всего лишь два раза и не наденет на себя той одежды, что снял перед мытьём. Учитывая климат, я вполне их понимаю.

Улетела я с Кубы в ясный день, ещё более лучезарный, чем во время прилёта. Подобное редко встречается. Обычно в воздухе видны облачка, туманности, какие-то полосы. А тут от Гаваны через Монреаль и Прагу погода сияющая, идеально чистое небо и прозрачный воздух. В Нью-Йорке я могла бы пересчитать здания, над Канадой видела коров на лугу и дорожные знаки на автострадах. Но в чёртовом Бермудском треугольнике самолёт снова вошёл в туман почти в том же самом месте и летел в этом молоке восемьсот пятьдесят километров — я не поленилась высчитать. И что? Там ничего якобы нет? Как бы не так!

Когда мы подлетали из Праги к Варшаве, я вдруг увидела тучу. После ослепительно солнечной погоды на одной трети земного шара туча мне понравилась — все-таки какое-то разнообразие. Всматривалась я, всматривалась, и постепенно меня охватывал ужас.

Не туча. Наш родной варшавский смог. Взирала я на него с высоты десяти километров и пыталась рассчитать размеры. Темно-серая пыль поднималась на высоту одного километра и простиралась над территорией не только города, но и всего воеводства. Туча смога висела неподвижно, весьма довольная запрещением курить на железнодорожных вокзалах. Самолёт снизился и приземлился прямо в этом благоухающем свежем воздухе.

Мне сразу пришла на ум благородная оздоровительная акция — запретить курить повсюду, дабы не вредить некурящим! Странные люди некурящие, вредят им, видите ли, сигареты. А роскошный запах выхлопных газов городского транспорта? Мусороуборочная машина — розарий, самосвал — небесный аромат, а уж трубы заводов и плавильных комбинатов, выбросы химических предприятий — вне всякого сомнения, залог счастья и здоровья. Вдыхай полной грудью!

В глазах темнеет. Лишь бы создать видимость заботы о людях, другого наши руководители не умеют. Делать вид, будто трудятся в поте лица, лишь бы удержать кресла и кормушки. Сколько бед принесли нам бессмысленные указы, распоряжения, запрещения. Когда же наш народ опомнится, спрашиваю я?!..

Ох, простите! Ведь я не собиралась лезть в политику…

Совсем забыла написать о том, как, порвав с Мареком, я отправилась на косу, и там у меня приключился инфаркт. Я понятия не имела, что со мной. Удивлялась, правда, острой боли в сердце, но приписывала её взбудораженным чувствам и приходила в ярость Изо дня в день я бродила по замерзлому пляжу и ждала, скоро ли пройдёт хворь. Мне полегчало, когда лёд вскрылся и к берегу прибило целые залежи янтаря.

Что там творилось, рассказывать не стану — намереваюсь написать об этом целую книгу. Одно могу сказать: там я поняла, каким образом люди умирают от холода, — нет ничего лучше, чем личный опыт. Множество раз читала: потерпевшие кораблекрушение умирали в лодке от холода через два дня, и понять не могла, как это случалось. Скоротечное воспаление лёгких, что ли?.. Наконец до меня дошло. Возвращаясь однажды домой, я отчётливо ощутила, как у меня леденеет костный мозг, а сама я превращаюсь в колоду. Хорошо — близко жила, а если бы подальше?.. Поняла и согласилась — умереть от холода можно, и довольно быстро.

Возвращаюсь к текущему моменту, хотя очерёдность событий нарушается. Мои дети после семи лет пребывания в Алжире вернулись и снова поселились в Польше.

Первые весьма сложные перипетии, связанные с незнанием ситуации в стране, счастливо закончились, и сын купил себе в Секерках теплицу для выращивания шампиньонов.

Вспомнила, все было не так. Ещё раньше я отвезла мать в Канаду. Незабываемый случай, потому что за два часа до отлёта дорогой ребёнок позвонил и потребовал найти строителя. Умного и опытного.

— Ты совсем сдурел? — разозлилась я. — Не мог вчера сказать? Через два часа самолёт!

— Вчера я не знал. Найди строителя сейчас же! Удалось застать Эдмунда, с которым я работала на строительстве Дома крестьянина. Телефон его у меня был, но не виделись мы много лет. Не имея времени на долгие разговоры, я бросила его на съедение Ежи и занялась матерью.

Мать после смерти Люцины очень сдала. Потеряла аппетит, и никакими силами не удавалось вынудить её хоть немного поесть. Похудела она страшно и не выходила из состояния меланхолии. Повторяла лишь одно:

— Ребёнок меня забудет…

Уставясь куда-то вдаль (от этого её взгляда руки опускались), мать твердила своё:

— Значит, ребёнка я уже никогда не увижу…

В данном случае «ребёнок» — Моника, дочь Роберта. Через несколько недель заупокойных причитаний я не выдержала.

— А вот и увидишь! — заявила я со злостью и по звонила Тересе.

Тереса впала в панику, но приглашение матери прислала. И мне тоже. А ведь я чётко сказала — мне приглашение не нужно!

Теперь, боюсь, начнётся одно отступление за другим. В приглашении я действительно не нуждалась. Ещё во времена Марека и безусловно с его помощью я вела полугодовую войну из-за этих чёртовых приглашений, казавшихся мне позорными и унизительными. Я человек взрослый, самостоятельный и за себя отвечающий, психически нормальный. Под судом и следствием не состояла. Работаю. По какому праву я должна становиться безвольной рабыней? По какому праву мой отъезд в другую страну должен зависеть от настроения и прихоти другого человека?! У меня есть деньги. Трудовые, не краденые. Я имею право их вывезти и на них жить. И какого черта кто-то предполагает, будто я уеду без гроша и начну воровать в универмагах?! Ум у меня помутится с получением загранпаспорта, что ли?!