— Наоборот, я знаю, что это он. Подожди, все усложняется. Остановимся на чем-нибудь разумном, а то мы с ума сойдём. Предположим, что он… или она, или они вдвоём… перед отъездом обеспечили себе слежку. Каждый уехал спокойно, зная о том, что за время отсутствия получит полный рапорт, и все думали, что двойник будет на виду. Поэтому они побеспокоились о сходстве издалека.

Муж так ритмично кивал головой, как-будто в нем работал какой-то механизм.

— Да, в этом что-то есть. Логично. Неправдоподобно, но возможно. Теперь второе, а что насчёт сходства вблизи? По моим сведениям изображаемого человека надо хорошо знать, изучить как он ковыряется в носу, научиться грызть ногти и всякое такое. Только теперь я вижу, что такого обучения не было вовсе. Он так меня задурил, голова у меня так была занята этой квартирой, что я даже не успел понять, что я делаю. По инструкции я должен был почти не попадаться тебе на глаза, не встречать, не говорить, в случае чего выскакивать с криками про любовников. Только к Земянскому мне надо было ехать исключительно с тобой, на машине…

— Почему?

— Не знаю. Было известно…

— Подожди. Откуда ты знал, где этот Земянский?

— Товарищ делал у него шаблоны. Было известно, что ты будешь сопротивляться, потому что отравляешь мне жизнь на каждом шагу. Все совпадало, ты была, как цикута, да и все остальное было плохо. Я вечно терял эти очки и вообще не мог понять, чего это ты так взбрыкиваешь!

— Взаимно. Я постоянно думала, что ты или слепой или недоразвитый. У меня точь-в-точь то же самое.

— Вот тебе и пожалуйста. И что это должно означать?

Вывод напрашивался сам собой.

— Похоже, они знали, что в доме будут люди, которые друг друга не узнают. Каждый из нас может делать все, что в голову взбредёт, а другой будет думать, что так и надо. Только в этом случае они могли не возиться с подробностями.

— Значит, ты думаешь, что они действовали согласованно?

Я кивнула головой. Неясные подозрения постепенно складывались в логичную последовательность. Сотрудничество обоих супругов было единственным осмысленным объяснением удивительного пренебрежения, которое проявили Басенька и пан Паляновский в вопросе полного сходства с заменяемыми особами. Как настоящий муж, так и настоящая жена, расшифровали бы обман в мгновение ока, надо было спятить окончательно, чтобы не понимать это.

— Ну хорошо, — задумчиво произнёс муж. — Но на кой же черт им понадобилось это представление?

— Не знаю, — тяжело вздохнув, ответила я. — Он так придавил меня своей большой любовью, что я не могла от неё оторваться. Теперь получаются две больших любви. Ничего не понимаю.

Сложные амуры семейства Мачеяков вместе с созданной ими самими ситуацией казались настолько идиотскими, что кружилась голова. Нельзя же представить, что они оба заранее знали о своих планах на путешествие и нанимаемых двойниках, причём последние имели целью исключительно обслуживать нанятых людей. Ни на что другое они не годились.

— Во всем этом я вижу тень смысла только в том случае, если они не только знали друг про друга, но и действовали в полном согласии, — сообщила я. — А если в согласии, то я понимаю ещё меньше. Воюют они или не воюют?

— Нет, — рассудил муж. — Такая идиотская семья существовать не может. Ни в какие романы я не верю. Попробуем разобраться в мелочах.

Оказалось, что нас обрабатывал один и тот же гримёр, незаметный, худой, лысый человечек. День и время тоже сходились. Мужа обработали до меня, причём пана Паляновского он не видел. Что-то почувствовав, я потребовала предъявления фотографии настоящего пана Романа, которая должна была находиться в его документах. Предчувствие меня не обмануло, это была та самая физиономия, которую Басенька представила мне как своего шурина.

Страшный обман проявился во всей своей красе.

— Твоя фотография была в доме пылкого любовника, — сообщила я мужу. — Хватает уже и этого. Все они из одной шайки и, по непонятной причине, посадили нас сюда вместо себя. Мне это кажется все подозрительнее.

— Мне тоже. Тем более, что мы не должны были про это знать…

— Вот именно! Я только теперь понимаю, откуда этот идиотский балаган в доме. Был разговор, что Басенька чудит назло мужу и я тоже могу себе это позволить. Во всем этом столько же правды, как грязи под ногтями, я подозревала об этом ещё со вчерашнего дня, из-за этой соли, потому что никакого смысла в здесь нет…

— Подожди, скажи ещё раз. Я не совсем понял, что ты имеешь в виду.

— Камуфляж, — объяснила я в приливе остроты ума. — Каждый из нас удивлялся бы, почему второй человек не узнает дублёра, в конце-концов одинаковых людей нет. Они защитились тем, что якобы известный много лет человек вдруг переменился и делает что-то совсем не то, что раньше. Мне объяснили, что Басенька чудит, поэтому, все, что я ни придумаю, муж будет считать её выбрыками и обмана не поймёт. В свою очередь, я бы удивилась, если бы нигде не нашла следов её выбрыков, им надо было как-то все инсценировать, времени было мало, а фантазии у неё не хватило. В спешке она сделала все как попало, что-то попереставляла, что-то спрятала и все. Получилась такая каша, что в её сумасшествии можно было не сомневаться.

— Ты думаешь, что обычно она ничего такого не делает и вообще нормальная?

— Конечно! Везде, там куда она не достала, царит педантичный порядок. По-видимому, до последней минуты они вели нормальную жизнь, а потом, возможно, вместе взялись за воспроизведение выбрыков. Таким способом они могли обмануть и тебя и меня.

— Согласен, — подумав признался муж. — Обманули. Теперь все становится логичным и цельным.

— Но становится все более подозрительным…

— Я в чувствую какую-то подлость, — решительно остановил он меня. — Никто не пустит на ветер сто штук только для того, чтобы посмотреть, как они летят. Надо во всем разобраться, с уголовным кодексом я связываться не хочу. Так получается, что мне нужна незапятнанная репутация, я химик и добиваюсь стажировки в Швейцарии на пол года, сама понимаешь. И вообще, у меня есть разные планы… Я не желаю портить себе жизнь из-за дурацких идей какого-то Мачеяка! Не для того я столько лет вкалывал за эти мизерные гроши, чтобы разрушить все одним ударом!

— Ты где-то работаешь?

— Конечно. В политехническом.

— А как тебе удалось вырвать эти три недели?

— Я взял отложенный отпуск за прошлый год. И неделю с этого года. Неважно. Ты лучше подумай, что все это значит.

— В комнате было накурено, как на вокзале. Мы сделали себе сначала кофе, потом чаю. Весь пол был усеян обломками веточек из икебаны. Невозможность разрешения странной загадки приводила нас в ярость, а ощущаемая за ней опасность казалась все ближе и все страшнее.

— Начнём ещё раз, сначала, — озабоченно сказала я. — Романы в подобной ситуации отпадают. С какой ещё целью можно было совершить такую двойную замену? Показную, ко всему прочему.

Муж бродил по комнате двумя руками теребя волосы.

— Показную, показную… — бормотал он. — Что? Показную?.. Подожди, почему показную?

— Мне все больше кажется, что весь этот маскарад не для меня и тебя, а для кого-то другого. На что он больше всего напирал? Чтобы вместе ездить к Земянскому и чтобы ты притворялся в машине. Ты что-то делал в Лодзи?

— Ничего, оставил заказ на ткань. Можно было послать по почте, но он приказал съездить и посмотреть…

— Вот видишь. А мне приказали бегать на прогулки. И делать покупки. Кто-то нас должен видеть…

— На прогулках тебе никто в рот не заглядывал?

— Не знаю. Но дебил смотрел мне на руки… И когда мы ездили к Земянскому, за нами кто-то все время плёлся. То такси с пьяницей, то парень на мотоцикле…

Муж остановился у стола, выпил остатки кофе, посмотрел на меня обезумевшим взглядом и опять принялся ходить.

— Да. В этом что-то есть, — признался он. — Напоказ, чтобы все думали, что мы дома. Но это не то, это ещё не то… Перед этим ты сказала что-то важное, и у меня что-то наклёвывалось… Ты не помнишь, что говорила?

— Разное. Больше всего меня беспокоит то, что они скрыли взаимную связь…

— Подожди, подожди… вот именно, что они являются одной шайкой… Нет, не то. Они посадили нас вместо себя, коварно и под фальшивым предлогом. На кой черт? Может этот дом должен взлететь на воздух?

В моем мозгу внезапно взорвался свет. Я похолодела внутри, что-то начало меня душить.

— Где пакет для шефа? — быстро спросила я.

— Муж остановился, как вкопанный, посмотрел на меня и застыл, запустив руки в причёску.

— Лежит в моей комнате. А зачем?..

— Они же знали, что мы никуда его не отнесём, верно? Оставим его дома. А если в этом пакете что-то… Я не говорю, что бомба, но что-то вредное… О боже, может оно что-то выделяет, излучает…

В воздухе повеяло жутким страхом. Муж сильно побледнел.

— Уран?.. — хрипло прошептал он.

Меня выбросило из кресла.

— Не знаю. Может, оно взорвётся и снесёт с лица земли всю эту халупу, или ещё что… Такое иногда делают. Крестьяне сжигают целые деревни, получают страховку; а может, им нужна фиктивная смерть…

Муж обрёл способность к движению. Не слушая моих апокалиптических допущений, он рванулся к лестнице, чуть не сорвав с петель двери. Я бросилась за ним. Мы ввалились в его комнату и застыли, опершись о стол, глядя на лежащий на нем пакет, как на страшную ядовитую змею, временно погруженную в лёгкую дрёму.

После короткого мгновения гипнотического транса, под влиянием одной и той же мысли, мы одновременно склонились над столом, напряжённо прислушиваясь. Ничего не было слышно, пакет лежал молча, не издавая никаких звуков.

— Бомба должна тикать… — неуверенно прошептала я.

— Тяжёлый гад… — пробормотал муж.

Некоторое время мы стояли неподвижно, молча, возможно думая, хотя за это поручиться нельзя. Куда вероятнее, что мыслительные процессы в нас тоже остановились.

— Что будем делать, — наконец спросила я драматическим шёпотом.

— Надо подумать, — беспокойно прошептал муж. — Кажется, надо на это посмотреть…

— Распаковать?..

Он кивнул головой, неподвижно и тупо всматриваясь в грозный предмет.

— С соблюдением всех средств осторожности?.. — нервно прошептала я. — Какие они, эти средства?..

Муж будто очнулся.

— Какого черта мы шепчемся? — раздражённо нормальным голосом спросил он. — Не будем сходить с ума! Чтобы та ни было, ясно, что надо на это посмотреть, ты настроила меня на катаклизм, теперь я не засну! Это ещё может быть тем, зачем приходил взломщик, а независимо от того, что это — взлом является преступлением, а если это имеет что-то общее с преступлением, я не могу рисковать, потому что это откроется, и что я докажу, сейчас, кажется я запутался…

— Ничего, все понятно. Ты имеешь ввиду, что в случае существования преступления и его раскрытия ты не сможешь доказать, что не принимал в нем участия. Надо узнать, существует ли преступление. Обращаю твоё внимание, что я в той же самой ситуации.

— Значит, твоими свидетельскими показаниями мы сможем подтираться. Жаль. Шеф, не шеф — открываем!

Я не раздумывая с ним согласилась. Проклятый пакет не дал бы заснуть и мне.

— Откроем на кухне, — предложила я. — В случае чего, под руками будет достаточно приспособлений.

Муж одобрил предложение, осторожно взял пакет в объятия и отнёс на кухонный стол. Когда он схватил нож, я его удержала.

— Подожди! Глупо будет, если там окажется, что-то невинное. Придётся даром во всем признаться. Оставим себе выход, распакуем его так, чтобы в случае чего, можно было запаковать обратно.

Муж признал мою правоту. Мы приступили к тяжёлой работе. Пакет был завернут в толстую бумагу и несколько раз окручен шнуром, завязанным на десятки узлов, распутывание которых отняло у нас остатки сил. Щадя ногти, я пользовалась вилкой, штопором и шилом, а муж, ругаясь и сопя, орудовал отвёрткой и плоскогубцами. Наконец, шнурок удалось снять.

Он, в свою очередь, остановил меня, когда я хотела снять бумагу.

— Подожди! Осторожно, ещё не известно, что там такое.

Я отдёрнула руки так быстро, будто пакет зарычал. Муж сдвинул брови и на некоторое время задумался.

— На всякий случай, надень маску и перчатки, — потребовал он. — От излучения это не спасёт, но от излучения нас уже ничто не спасёт, кроме того, в излучение я не верю. Но там может быть что-то едкое, ядовитое, черт его знает, какие-нибудь вещества могут там соединиться, получится газ или испарения. Понятия не имею, а допустить могу все.

Трезвая мысль о том, что все, что мы делаем, не имеет никакого смысла, до меня так и не добралась. Тип, который доставил пакет не соблюдал особой осторожности и сам обходился с ним довольно бесцеремонно. Принимая во внимание все, что мы с ним делали, то, что должно было соединиться или среагировать, уже давно соединилось и среагировало. Не сумев подумать над этим, я достала из аптечки марлю и вату и через минуту мы выглядели как жертвы авиакатастрофы. Из-под больших белых подушек выглядывали только наши глаза, волосы торчали над белыми мотками, а голоса звучали, как из бочки.

Мы развернули бумагу и увидели под ней большую картонную коробку, всю обвитую шнуром, ещё более тщательно чем бумага. Было похоже, что остаток жизни мы проведём за расплетанием узлов.

— Я уже по горло сыта этими Мачеяками! — как через глушитель раздражённо высказалась я.

— Исключительно беспокойные люди, — невнятно согласился муж. — Если под этим будет ещё одна верёвка, я все бросаю и бегу из этого дома. Повнимательнее, возьми с той стороны!

Мы осторожно сняли крышку с коробки, стараясь сделать это одновременно. От волнения мне стало жарко.

В середине показалась доска.

Мы алчно посмотрели на неё, потом друг на друга, а потом снова на неё. Доска была обыкновенной, струганной и занимала почти весь ящик, по краям она была подоткнута скомканной туалетной бумагой. Осторожно, кончиками пальцев, мы вынули бумагу, после чего муж взялся за доску, как за тухлое яйцо и медленно её приподнял.

Я чуть не заработала косоглазие, пытаясь одновременно смотреть на её нижнюю сторону и внутрь коробки. Муж держал доску как икону, направив её на меня.

— Что там? — нетерпеливо пробормотал он.

Некоторое время я была не в состоянии ему ответить. У меня перехватило дыхание.

— Не знаю, — наконец ответила я, забыв о коробке, чувствуя, что не могу оторвать взгляда от того, что увидела. — Думаю, что шедевр декоративного искусства. Единственная опасность, которую я в нем вижу, это то, что он может присниться.

Заинтригованный муж выглянул из-за доски, безуспешно пытаясь рассмотреть её обратную сторону. Это ему не удавалось, поэтому он осторожно опер доску о стол, развернул и положил. После чего застыл, глядя на неё в безграничном ошеломлении.

Да, удивляться было чему. Второй стороной доски было нечто, что можно было считать картиной в роскошной раме, объясняющей тяжесть пакета. Неизвестный богомаз изобразил рыцаря на коне, на фоне грозовой тучи, перечёркнутой молнией, точно такой, как на знаке «Осторожно, высокое напряжение!». Рыцарь имел голову, похожую на тыкву, тупую и кривую морду, у коня была голова, похожая на рыбью и удивительно рахитичные ножки. Рядом протягивала руку дева в белом тюле, для разнообразия состоящая в основном из живота, причём поднятая вверх рука вырастала из груди. С точки зрения анатомии и зоологии персонажи были просто уникальными. Впечатление усиливала рама, солидно, как крепостная стена, изготовленная из камня. Точнее говоря, из кусочков мрамора, местами разбавленными булыжником. Ни разу в жизни я не видела ничего подобного.

— Боже мой, чтоб я сдох, что это?!!.. — испуганно прохрипел муж.

— Доказательство изысканности вкусов шефа, — неуверенно ответила я, пытаясь успокоиться. — Это, должно быть, какой-то свежеразбогатевший коллекционер, который желает окружить себя произведениями искусства. Не смотри на это так старательно, заболеешь.

Муж издал неартикулированный стон и очень быстро перевернул шедевр. Он обеспокоенно заглянул в коробку.

— Там этого много?..

— Не знаю, с первого взгляда видно бумагу…

— Под романтическо-электрической картиной лежали какие-то предметы, запакованные в бумагу и пообтыканные ею со всех сторон. Мы осторожно вынули их, удивившись тяжести, странной для их размеров. Перед нашим взором появились четыре очень странных подсвечника, два железных и два керамических, бочковатые, бесформенные, усеянные множеством ненужных украшений, каких-то цветочков, сердечек, кокардок и черт знает, чего ещё. Они даже неплохо подходили к рыцарю с рыбоголовом. Под ними оказался ещё один слой помятой бумаги.

— Ну, — нерешительно произнёс муж. — Кажется хуже уже не будет…

Он поднял бумагу и замолчал. Рядом с шедевром, который поразил наши взоры, рыцарь и подсвечники перестали существовать. Присниться должно было именно это!

Рама была точно такой же, из мрамора с булыжником. Содержание картины до нас дошло не сразу. Она изображала силуэт в чёрном, заломивший руки на открытой могилой, в которой можно было разглядеть гроб, сверхъестественной силой удерживаемый в воздухе. Оба шедевра создавал один и тот же художник, который, по-видимому, начинал с головы, после чего, на все остальное не оставалось ни места ни сил. Силуэт поражал своим лицом. Голова у него была ещё больше, чем у рыцаря, разинутый рот, торчащие зубы, бельма на глазах и синяки под глазами.

Муж конвульсивным движением стянул марлю с лица и глубоко вздохнул.

— Я вижу этому только одно объяснение, — ехидно заметил он. — Шеф должен был это получить, посмотреть, потом прибежать сюда и надавать по морде всем, кого застанет. Отсюда и поступок Мачеяка.

— Слишком дорого это ему обошлось, — заметила я снимая защитную маску. — Давай не будем на это смотреть, а то мысли сбиваются. Не знаю, как ты, а я не чувствую себя удовлетворённой.

— Как, тебе этого мало?!!..

— Смотря чего. Художественных впечатлений мне хватит надолго, а вот объяснений мне не хватает. Если это возможно, я понимаю ещё меньше, чем раньше. На кой черт кто-то посылает кому-то такую мазню? На полуторадюймовых досках!.. И эти рамы!.. Для чего они нужны, для падения со стены на голову?

— Муж уставился на подсвечники.

— Кажется, ты права, — признался он. — Это все страшно тяжёлое. Для падения на голову оно будет в самый раз, жаль только, если разобьётся… Этот железный хлам я ещё понимаю, а эта керамика? Глина это или нет?

Каждый из нас взял в руки по подсвечнику, пытаясь сравнить их вес. Мои руки были оттянуты одинаково.

— На первый взгляд одинаково, — засомневалась я. — Подожди, дай мне подумать. Собственный вес железа, насколько я помню, около семи тысяч на кило… Я хотела сказать, семь тон на кубометр. Глина, даже прессованная, сейчас…

— Точно прессованная, — перебил меня муж, ощупывая подсвечник.

— Кажется от тысячи восьмисот до двух тысяч. Пусть даже две двести. Железные должны быть в три раза тяжелее!

Муж некоторое время взвешивал подсвечники в руках.

— Это не так, — произнёс он приговор.

Мы молча смотрели друг на друга и на удивительные произведения искусства. В кухне Мачеяков поселилась неразгаданная тайна. Муж осторожно поставил подсвечники на стол.

— Или я недоразвитый, или здесь что-то есть. Я понимаю все меньше. Любовь отпадает, взорваться это не взорвётся, ядовитым не кажется, кроме того, кто будет это лизать!..

— И не воняет, — добавила я, обнюхав художественные изделия.

— Так за что же, черт их дери, эти люди заплатили сто тысяч злотых?!!!

Я ощутила умственное бесплодие. Пакет для шефа продолжал хранить тайну, только увеличив беспорядок в рассуждениях. Мне пришло в голову, что на декоративных деталях может быть что-то написано или выбито, какой-нибудь шифр или кабалистические знаки, которые окончательно перепутают мысли, но существование которых надо проверить. Одновременно упоминание о полученном гонораре напомнило о принятых на себя обязательствах. Как минимум полчаса, как я должна быть в скверике.

— Оставим пока, — попросила я. — Над этим придётся подумать, а пока у меня нет времени. Подожди меня с новыми открытиями, я отработаю и сразу вернусь…

Бродя по грязной аллее и смотрела в основном под ноги, предмет своих чувств я увидела совершенно случайно. По-видимому у меня внезапно изменилось выражение лица, потому что блондин посмотрел на меня, явно узнал и легко поклонился. По этому поклону я поняла, что это за человек.

Есть такой особый вид людей, жутко хорошо образованных, вид очень немногочисленный и вымирающий. С самой старой и толстой спекулянткой на базаре они разговаривают так, будто это самая красивая девушка мира. Надо уметь в них разбираться, чтобы знать, что означают их поступки, на неопытную особу каждый их жест производит впечатление далеко идущих авансов. Я определила принадлежность блондина к редкому виду и мне стало приятно, хоть это и не имело смысла. Из-за его прекрасной противной жены я должна была пожелать, чтобы он был невоспитанным грубияном.

Мысль, как всегда при его виде, произвела крутой поворот. Я шла дальше, отбросив в сторону супругов Мачеяков и шефа, жёлчно, с издёвкой и сожалением рассматривая полную бесполезность обычных сердцеедских методов, которые, конечно, я ни за что не использую. Черт. Такого бы блондина пару лет назад… Судьба должна меня очень не любить, если так надо мной подшутила. Она сделала нечто, как по моему заказу, но показала мне это слишком поздно…

Выбравшись из дому на эту позднюю прогулку, в нервной спешке я оделась слишком тепло. Я надела тот же зимний костюм, что и вчера, не смогла найти косынку и взяла первый попавшийся шарф. Снизу на мне были тёплая блузка и свитер, вместе этого оказалось многовато. Медленно шагая, опять задумавшись, но теперь совсем о другом, я расстегнула жакет и отпустила шарфик.

Шагов сзади я не услышала, голос раздался так неожиданно, что внутри у меня все перевернулось.

— Извините, по-моему вы это потеряли…

Я обернулась. Сзади блондин моей жизни держал в руках какую-то тряпку. Я никак не могла освободиться от того, о чем думала.

— Исключено, — сказала я твёрдо. — Никакие потери я выдумывать не собираюсь. Исключено.

Блондин слегка удивился:

— Извините, не понял. Я своими глазами видел, как это у вас упало…

Он стоял передо мной с выражением нежного, неописуемо приятного внимания. Я пришла в себя, узнав в тряпке косынку Басеньки, ту самую, которую не смогла найти дома. По-видимому он был в рукаве, зацепился кончиком, а теперь скользкий шёлк спустился по спине под расстёгнутым жакетом. Если бы он был моим, я бы нашла способ от него отказаться, но разбрасываться собственностью Басеньки не могла.

— Действительно, это моё, — призналась я подавив сопротивление, и, не сумев вовремя остановиться, добавила: — Но я не теряла его специально!

Блондина, казалось, это сбило с толку. Он посмотрел на тряпку в руке, потом снова на меня.

— Мне очень жаль, но я все равно не понимаю. Почему, ради бога, вы должны специально потерять это или что-то другое?

Ситуация стала безнадёжной и неразрешимой. Я конечно могла вырвать у него из рук платок, крикнуть «большое спасибо» и убежать, но это не показалось мне самым правильным выходом. Я могла объяснить что имела ввиду, но стало бы ещё хуже. Я почувствовала себя такой бессильной, как никогда в жизни.

— Ну да, — невольно вырвалось у меня. — Если бы не это, все равно терять нечего, я пошла бы топиться. Какое счастье, что я не встретила вас десять лет назад!

— Наверное вы правы, но нельзя ли поинтересоваться, почему вы так считаете?

— Тогда я была молодой, глупой и полной нежных чувств, как почка на морозе. А может бутон, это безразлично. Столкновение с чем либо подобным навеки заморозило бы мою душу.

— Вы чувствуете, что говорите вещи, требующие объяснения?

— Не совсем. Видите ли, дело в том, что я сильно задумалась, кроме всего прочего, и о потере разных вещей. Кажется у меня все перемешалось…

— Ну, хорошо, а какое отношение к этому имеет замороженная душа?

Я смирилась с тем, что не смогу выпутаться. Он задавал вопросы так, что они требовали ответов, а из меня вырывалось совсем не то, что я хотела. Я сдалась.

— Отдайте мне эту тряпку, — сказала я вынув из его руки косынку Басеньки. — Чтобы вы потом не говорили, что вас держало что-то материальное. Если бы я захотела понятно и по мере возможностей дипломатично объяснить вам в чем дело, мне пришлось бы говорить целый час. А я готова поклясться, что у вас нет времени!

— А если попробовать недипломатично?..

Непостижимым для меня образом, на дальнейшую прогулку мы отправились вместе.

— Я удивлена, что вам понадобилось объяснение того бреда, который из меня вырвался, — с неприятным осадком на душе сказала я. — Не все ли вам равно?

— Нет. Когда мне говорят странный бред… Извините, я не хотел быть невежливым, но вы сами это так определили… то я должен узнать причины и цель. Я люблю понимать происходящие вокруг меня события.

— Очень обременительное увлечение. У вас много времени.

— Наоборот, у меня мало времени.

— В таком случае, что вы делаете в этом скверике?

— Пытаюсь добиться от вас объяснения редкой реакции на получение потерянного предмета.

Меня разозлило это упрямство.

— Это была реакция не на предмет, а на вас, — раздражённо заметила я. — Вы думаете, что я не думаю, что вы знаете, как вы выглядите?!…

Как и ожидалось, я сдурела окончательно и выложила ему все, что старательно пыталась сохранить в себе. Претензий, неизвестно к нему или к судьбе, я даже не скрывала.

— Ну, хорошо, — согласился он. — Допустим, что вы правы, хотя, по моему мнению, вы сильно преувеличиваете. Но я не понимаю в чем мешает моя внешность.

— В приставании к вам, — объяснила я. — Я не могу приставать к человеку, у которого по горло цепляющихся к нему женщин. Для меня вы неописуемо привлекательны совсем в другом смысле.

От этого другого смысла я полностью обалдела, потому что осознала, что не могу высказать ему ни своих взглядов, ни причин, по которым такой человек как он для меня бесценен. Моя страсть к сенсациям, загадкам и тайнам должна была остаться необоснованной, как же ему объяснить, что я про все это пишу, если я ничего не пишу, я Басенька, я грызусь с мужем и делаю узоры для тканей! Сбить его с темы было очень трудно, в довершение ко всему он нравился мне все больше, а мне казалось, что я ему нравлюсь все меньше, и себе нравлюсь все меньше, и вообще я попала в такую умственную трясину, вытащить меня из которой не мог ни один человек.

— Из того, что вы сказали следует, что вы любите таинственные события, — сказал он таким тоном, в котором едва чувствовалось неодобрение. Меня удивило то, что из того, что я говорю, для него вообще что-то следует.

— Люблю, — согласилась я. — А вы нет?

— Нет. Не вижу в них ничего привлекательного. Обычно они бывают очень мучительными.

— Возможно, но страдать я тоже люблю. К счастью складывается так, что на протяжении всей жизни меня встречают сенсационные идиотизмы, невыносимые для нормальных людей. Это случается настолько часто, что слишком долгое спокойствие всегда кажется мне подозрительным.

— И вам ещё мало? Вы надеетесь на большее?

— Конечно! Развлечений всегда не хватает, а спокойная жизнь отнимает у меня трезвый ум и хорошее настроение.

— Вы не похожи на человека которому не хватает трезвого ума и хорошего настроения…

— Откуда вы знаете, на кого я похожа, если смотрите на меня в темноте?

— А откуда вы знаете, как я выгляжу? Кроме того достаточно перекинуться с вами несколькими словами, чтобы узнать некоторые ваши особенности, даже в полнейшей темноте. Люди настолько переполненные жизнью как вы, встречаются очень редко.

— Вы говорите об этом так, будто считаете громадным недостатком, — критически заметила. — Активность характера всегда казалась мне достоинством.

— Мне тоже. Возможно вы почувствовали в моем тоне некоторое неодобрение, потому что, говоря об этом, я одновременно думал о способах расходования подобной энергии и активности. Способах, которые могут привести к довольно плачевным результатам…

Мне показалось, что в царящий во мне хаос вторгся спасительный луч света. Боже мой, о чем он говорит?! Что он имеет ввиду?! Может он знает про афёру Мачеяков?!..

Я вдруг утвердилась в дурацком убеждении, что он знает, что я не Басенька, знает тайну всего предприятия и даёт мне это понять. Он имеет что-то общее со всем этим, хотя известно, кто он, то есть не известно кто он, то есть не известно, что он здесь делает, то есть известно, что он здесь делает…

Я окончательно запуталась в собственных впечатлениях и в том, что известно, а что неизвестно. Кто он вообще такой, кто? Должен же он быть кем-то…

— Кто вы собственно такой? — спросила я прежде чем успела себя удержать. — Случайно не журналист?

— Да, — очень спокойно ответил он. — Я журналист.

Искусство мышления временно стало абсолютно для меня недоступным. Меня несло нечто такое, чем, насколько я понимала, следовало управлять, но я была не в состоянии.

— И кто ещё?

Он некоторое время молчал.

— Кто ещё? Например, рыбак.

— Извините, кто?..

— Рыбак.

— Где-то на задворках сознания промелькнула мысль, что любой нормальный человек спросил бы, какого черта он должен быть кем-то ещё. Он отвечает так, будто это естественно…

— Какой рыбак? — неуверенно спросила я. — Который стоит над Вислой и мочит в воде удочку?

— Это рыболов. Обычный рыбак, такой, который плывёт на промысел и ловит рыбу в море.

— У вас очень разные профессии… Может, вы кто-то ещё?

— Возможно. У меня очень разнообразные интересы. Особенно сильно меня интересуют последствия необдуманных и непредсказуемых действий, происходящих от избытка неконтролируемой энергии.

— И вы стараетесь противодействовать им?

— Стараюсь, как могу.

— Тогда у вас очень много работы…

— Да, не жалуюсь.

Что-то страшное толкало меня дальше.

— И по воле обстоятельств вам приходиться вмешиваться в разные дурацкие истории, — осторожно продолжила я. — Наверняка, сенсационные и таинственные? И вам это все бесконечно надоело и вы предпочли бы полный покой?