— За восемнадцать часов… Тридцать помножить на восемнадцать…

— Какие ещё восемнадцать часов! — разгневалась хозяйка дома. — Столько не может быть!

Тереска своим ушам не поверила. До сих пор никто ещё не обвинял её в подтасовке. Она вытаращила глаза на недоверчивую мамашу, заглянула в тетрадь и подсчитала ещё раз.

— Все правильно, — сказала она, приходя все в большее недоумение. — Пожалуйста, можете сами проверить. Четыре недели по четыре раза и два дополнительных урока…

— Ничего подобного! Уроков по два часа ты ей вообще не давала, уходила раньше, занятия были по полтора часа, никак не больше. А на прошлой неделе, помнится, ты вообще с ней не занималась…

— На прошлой неделе вас не было дома… — Начала Тереска и осеклась. До неё вдруг дошло, что происходит, все внутри неё перевернулось и кровь ударила в голову. Как раз с этой ученицей ей очень не повезло, Тереска неоднократно занималась с ленивицей сверх записанного, прослеживая, чтобы были сделаны до конца все уроки. Она билась с ней, можно сказать, из чистого самолюбия, чтобы достичь хоть какого-то результата. Никогда не уходила она раньше времени! Каким-то все ещё способным соображать уголком сознания она порадовалась своей бухгалтерской тетрадочке.

— Какое вам ещё доказательство нужно? — возмущённо спросила она, подсовывая под нос даме финансовый документ и чувствуя, что это дело непременно надо прояснить до конца. — К счастью, я все записывала очень точно, а Малгося подтверждала это своей подписью. Вот, пожалуйста!

Хозяйка дома пренебрежительно отмахнулась от тетради.

— Написать можно что угодно, — наглым тоном заявила она, — а Малгося подтвердит это своей подписью, если ей велят. Она и не смотрит, что подписывает. Ты себе насчитала слишком много. Я тебе заплачу за десять часов, и ни копейки больше!

Тереска почувствовала что-то вроде удушья и, потрясённая, обернулась к своей ученице.

— Малгося! ..

— Малгося, деточка, ты же не смотрела, под чем подписываешься.

Малгося, сидевшая за столом, глядела на Тереску смущённо, но и не без злорадства.

— Я… не помню… конечно же, не смотрела!

У Терески пропал голос. Обвинение в мошенничестве было столь чудовищным и неправдоподобным, что ей не верилось в происходящее. Малгося и её мать показались ей вдруг противными до невыносимости. Она боялась, что её хватит удар, оскорблённая честь не позволяла рассуждать здраво, и отвращение победило все остальные чувства.

Дама вынула деньги из кошелька.

— Триста злотых, — твёрдо объявила она. — За десять часов триста злотых. Больше не было никаких занятий.

Тереска гордо выпрямилась.

— Плевать я хотела на ваши триста злотых! — ледяным тоном проговорила она, не думая о последствии. — Я знаю, сколько было уроков, и знаю, что больше не будет ни одного. Поищите себе другой объект для оскорблений.

Руки у неё тряслись, когда она торопливо собирала свои вещи, решив плюнуть и на эти паршивые деньги, и на эту паршивую семейку. Как можно быстрее покинуть этот зачумлённый дом! Пускай они этими злотыми подавятся, какое свинство, какое страшное свинство…

Малгося по-прежнему сидела у стола, встревоженно глядя на Тереску. Её мамаша на диво быстро упрятала деньги в кошелёк.

— Как хочешь, — сказала она, даже не пытаясь скрыть удовольствия. — Но ты бы могла вести себя повежливее.

Тереска, уже приблизившаяся к дверям, разгневанно остановилась. Она собиралась гордо покинуть этот дом, не сказав ни единого слова, но алчная радость хозяйки дома заставила её поступить по-другому. Она вдруг поняла, что бережливая дама как раз и рассчитывала на её оскорблённую гордость. Нет, этот номер не пройдёт…

— Повежливее? — переспросила она с безграничным презрением. — Хорошо. Извините, я передумала.

Я возьму эти триста злотых, а двести сорок буду считать платой за преподанный мне урок. Благодарю вас. Дама, слегка покраснев, заколебалась и снова вынула деньги из кошелька.

— Вот, бери…

— Прощайте, — ледяным тоном произнесла Тереска и вышла.

Мать и дочь, посмотрев ей вслед, переглянулись.

— Ну вот, сэкономили двести сорок злотых, — с показной беспечностью проворковала она. — Отец перестанет к нам цепляться и скандалить. По правде сказать, я надеялась, что она обидится и не возьмёт ничего.

— Больше она к нам не придёт, — пробурчала дочь. — А отец вовсе не из-за меня скандалил, а из-за тебя. Кричал, что ты слишком много тратишь на всякие глупости. О моих уроках и речи не было.

— Мои траты никого не касаются. На твои уроки идёт слишком много денег, а они мне очень нужны.

— Ты её обманула!

— Вот ещё! Деточка, не морочь мне голову. Я просто не позволила обмануть себя, это в жизни самое главное…

— Конечно, — ехидно поддакнула Малгося, — без обмана не проживёшь. Если не ты, то тебя…

Тереска в бешенстве выскочила на улицу, стыд и гнев душили её. И омерзение — такого омерзения она ещё не испытывала никогда. Она никак не могла совладать со своими чувствами, все бурлило внутри неё — обида и отвращение, презрение и жажда мести. Оскорблённое чувство справедливости требовало выхода, ей вдруг захотелось поджечь ненавистный дом или совершить что-нибудь не менее грандиозное, чтобы разрядить бурю, бушующую внутри… Лишённая способности рассуждать здраво, Тереска продвигалась вперёд, приближаясь к зданию, перед которым её братишка неделю назад любовался машинами…

Она, конечно, не могла знать, что на четвёртом этаже этого здания, в двухкомнатной квартирке имела место дружеская сходка, которая весьма заинтересовала бы и Кшиштофа Цегну и многих других его собратьев по ремеслу. В одной из комнат играли в покер за четырьмя столами, в другой вовсю крутились три рулетки. Квартирка была битком набита. В кухне играли в кости те, кому не досталось места в комнатах. На буфете, на комоде, на книжных полках были расставлены тарелки с бутербродами столетней давности. Повсюду стояли наполненные рюмки, к которым никто не прикасался. Возле игроков в покер лежали карты для бриджа и блокноты для записи, а в комнате с рулеткой магнитофон гремел танцевальной музыкой.

В прихожей разговаривали два человека. В одном из них Тереска и Шпулька без труда узнали бы гостеприимного психа, гонявшего их по своему дому. Принарядившись, он выглядел вполне цивилизованным горожанином. Другим был тощий, слишком усердно выстиранный блондин.

— С прежним местом нам очень не повезло, — говорил блондин, — посему, пан Шимон, пришлось принять дополнительные меры предосторожности. У нас есть своя система сигнализации, а наш человек безотлучно стоит у входа внизу. Чуть что, прозвенит звонок, пан Шимон.

— И тогда что? — спросил пан Шимон, слушавший с напряжённым вниманием.

— Ничего. Полный порядок. Гости прячут деньги и карты и играют в бридж по пятьдесят грошей. Это не запрещено. Рулетки складываются и тоже превращаются в столики для бриджа. Все пьют, закусывают и танцуют с дамами. Обычная вечеринка. В чем же можно нас обвинить?

— Ни в чем, — признал пан Шимон. — Деньги не отберут?

— С какой стати? Закон не запрещает иметь деньги и носить их при себе. За деньги не беспокойтесь, пан Шимон, можете спокойно приходить сюда и развлекаться на всю катушку. Вы же сами видите, как у нас уютно и безопасно.

Пан Шимон Салакшак неспокойно затоптался на месте. Лицо его побагровело, а в глазах зажёгся алчный огонёк.

— Ну что ж, — попробовать можно, — пробурчал он, направляясь к рулетке.

К тощему блондину подошёл жгучий брюнет низенького роста.

— Ну как? — тихонько спросил он. — Клюнуло? Блондин кивнул. С минуту они наблюдали за игроками, сидевшими к ним спиной.

— Закорюка здесь, Лысый здесь, Часовщик, Фриц, Черномазый, Шимон играет, — шёпотом подсчитал брюнет. — Редкий случай. Ставлю цветок, пусть знают, что пора начинать.

Блондин, подумав, кивнул. Брюнет неспешно подошёл к открытому окну и передвинул на середину подоконника огромный горшок с фикусом, прятавшийся за шторой в углу. Горшок был такой тяжёлый, что брюнет, не в силах поднять его, с трудом проволок по подоконнику, не заметив, что вместе с горшком передвинулась и зацепившаяся за него нейлоновая леска, прикреплённая к звонку, висящему под подоконником.

Он вернулся в прихожую к блондину, взглянул на часы и сказал:

— Подождём минут пятнадцать или двадцать. Дадим Шимону разыграться…

В этот самый момент из входных дверей дома выглянул пожилой мужчина, покинувший свой пост на первом марше лестницы, — он только что обнаружил, что у него кончились спички, а курить хотелось невыносимо. Мужчина пребывал в нерешительности — оглядел улицу, совершенно пустую, взглянул вверх, кинул взгляд назад и скорым шагом направился к табачному магазинчику.

Лишь только он исчез в магазинчике, к дверям, из которых он выглядывал, приблизились Тереска. Бушевавшая в ней буря чувств не утихла, ей казалось, что она вот-вот разорвётся от переполнявшего её бешенства. Обходя рытвину в тротуаре, Тереска подалась к стене здания, возле которой валялась огромная картонная коробка, и с силой, от всего оскорблённого сердца саданула по коробке ногой.

Коробка пулей пронеслась вдоль стены и зацепилась за тоненькую нейлоновою леску, уходившую куда-то вверх. Внизу леска была привязана к крюку, вбитому между плитами тротуара. Коробка, отскочив от стены, снова подкатилась Тереске под ноги, и она ещё раз мстительно пнула её ногой.

Словно в ответ на пинок, за её спиной что-то страшно загрохотало, Тереска в ужасе обернулась и увидела на тротуаре громадный горшок с фикусом.

Какое-то время она стояла, затаив дыхание и стараясь уразуметь, откуда и каким чудом она сбросила этот здоровенный горшок. Ведь она же всего-навсего пнула ногой пустую коробку! Над её головой послышались какие-то голоса, она посмотрела наверх: в окне на четвёртом этаже что-то происходило, какой-то скандал, затем голоса стихли, словно бы скандалисты разом отдёрнулись внутрь, и окно с треском захлопнулось. Тереска испугалась, что сейчас к ней начнут из-за этого горшка цепляться, а она ничего объяснить не сможет. И вообще с неё хватит, ей надоело ходить в преступниках.

«Этого только недоставало! — разгневанно думала Тереска. — Таким здоровым горшком меня могло пришибить на месте! Пускай выпутываются сами…» Тереска увидела, что от Пулавской к дому бежит какой-то человек, ещё один показался на другой стороне улицы. Решив не давать никаких объяснений, она поспешно юркнула в ближайшие двери.

А за окном, из которого вылетел злополучный горшок, бушевал дантов ад. Сигнальный звонок внутри и страшный грохот снаружи всех заставил вскочить на ноги. Гости лихорадочно рассовывали по карманам деньги и карты, в том числе и приготовленные для бриджа и призванные служить маскировкой. Со звоном летели на пол поспешно хватаемые рюмки, кто-то сбросил тарелку с бутербродами и влез туда всей ногой, кому-то прищемило палец рулеткой, спешно преобразуемой в столик. Если бы кто-то заглянул в этот момент в квартиру, то наверняка решил бы, что попал в сумасшедший дом, а не на вечеринку.

Минут через десять суматоха слегка улеглась. Никто из чужих в квартире не появился, и причина тревоги продолжала оставаться загадочной. Гости, симулируя игру в бридж и танцуя якобы беззаботно, пребывали в страшном напряжении, пока наконец низенького роста жгучий брюнет не отважился сойти вниз.

Внизу он увидел пожилого мужчину, убиравшего обломки горшка.

— В чем дело? — с тревогой спросил он. — Что тут произошло?

— А бес его знает, — ответил тот. — Здесь все тихо, это там у вас. Какого черта вы швыряетесь горшками в окно? Надо было меня предупредить!

— Был сигнал тревоги. Звонок прозвенел. Никто ничем не швырялся. Что здесь творилось?!

— Да ничего не творилось, чтоб мне сдохнуть! Тишь да гладь, и вдруг бухнуло. От вас это, от вас кто-то спихнул горшок! Сюда живая душа не входила!

В голосе мужчины проскальзывали неуверенные нотки, однако он ни в коем случае не желал признаваться, что отскочил на минутку, тем более, что на улице и правда никого не было. Или кто-то прошёл через двор? Но чтобы задеть за сигнальную леску, все равно надо выйти на улицу… Несуразица какая-то получается…

— Нет, ты все-таки ответь, что случилось, — не отставал от него брюнет. — Нашкодила нечистая сила?

— Похоже на то. Или приблудный кот.

— И точно в то самое время, когда все собрались, — возмущённо начал брюнет, но продолжать не стал, что-то разгневанно бурча себе под нос, он выглянул во двор, ещё раз оглядел улицу и, войдя в дом, стал подниматься по лестнице. К счастью, ему не пришло в голову заглянуть в подвал, где, вжавшись в стену, стояла насмерть перепуганная Тереска.

Она боялась выбраться из дома через двор, так как не знала, есть ли оттуда куда-нибудь выход. Дорогу на улицу преграждал мужчина, сметавший с земли черепки. Она невольно подслушала странный разговор, не понимая пока его смысла, и с облегчением вздохнула, когда собеседники разошлись: один стал подниматься вверх, а другой понёс черепки на помойку. Она быстренько проскользнула в подъезд, а оттуда выскочила на Бельгийскую.

Только пройдя половину пути до дома, Тереска немного оправилась от потрясений, преследовавших её всю вторую половину дня. Она шла так глубоко погрузившись в свои мысли, что не увидела распахнутой настежь двери сапожной мастерской.

Мастерская принадлежала знакомому сапожнику, взявшему в починку её туфли. Надеясь на сегодняшние деньги, она упросила его сменить ей каблуки в неслыханно короткий срок. Как раз сегодня она намеревалась забрать туфли, но из-за обилия потрясений напрочь про них забыла.

Сапожник заметил свою юную клиентку, когда она проходила мимо дверей. Обещанные туфли были уже готовы. Человек он был услужливый и добродушный — поняв, что девушка впала в глубокую задумчивость, он сорвался с табуретки и выскочил на улицу.

— Проше пани! — приветливо прокричал он. — Проше пани! Ваши туфельки уже готовы!

Тереска обернулась, увидела перед собой размахивающего руками сапожника и вспомнила все. В её несколько сдвинувшейся психике прочно засело ощущение полученного финансового удара, силы которого она ещё не успела осознать, помнила только, что её ограбили при расчёте, а за туфли надо платить сегодня, нет, надо совсем сдуреть, чтобы пойти этой дорогой! Какой-то миг она вглядывалась в добряка-сапожника расширенными от перепуга глазами, а потом развернулась и кинулась наутёк. Мастер остолбенел.

— Проше пани… — прошептал он ещё раз, изумлённо глядя вслед удалявшейся галопом Тереске. Ни один из его клиентов не реагировал столь странным образом на приятную весть. Сапожник с минуту постоял в оцепенении, затем очнулся и, качая головой, вернулся к себе.

Совершенно выведенная из равновесия Тереска, тяжело дыша, домчалась, наконец, до дома и, переступив порог, чуть не споткнулась о Янушека, раскинувшего по всей прихожей электрические провода.

— Чего летишь, как на пожар? — заинтересовался Янушек. — Осторожнее, гляди, куда наступаешь!

Тереска перевела дух, сердито взглянула на брата и выпутала ногу из клубка проволоки.

— За мной гнался сапожник, — пояснила она. Янушек недоверчиво скривился.

— Мания преследования, — изрёк он диагноз. — То машины за тобой гоняются, то сапожники. Тебе пора лечиться в закрытом заведении. Надо сказать отцу, чтобы он тебя отвёз в дурдом, а я займу твою комнату.

— Придержи язык, а то узнаешь! — взъярилась Тереска, останавливаясь на лестнице. — И так вокруг одни огорчения и сплошное свинство, сегодня еле в живых осталась, и ты туда же! В собственном доме подстерегает враг!

В Терескином голосе звучало такое искреннее отчаяние, что Янушеку, имевшему в сущности доброе сердце, стало не по себе. Он встревожился и ощутил прилив братских чувств.

— В кухне для тебя обед оставлен, — великодушно известил он. — И кисель с кремом. Я ещё не весь успел съесть. Бери.

Столь явное проявление братской доброжелательности после всех мук этого несчастного дня оказалось благотворным для Терескиного самочувствия, и она вновь обрела способность размышлять.

Обедать ей пока не хотелось. Действительность была такова, что всякий аппетит отбивала. Жизнь казалась омерзительной, кошмарной, будущее беспросветно чёрным, мир не заслуживал того, чтобы жить в нем.

«Нет, в таком состоянии жить нельзя, — подумала Тереска. — Надо все это как-то распутать, иначе мне придётся утопиться. Или повеситься». Она уселась за письменный стол, вынула лист бумаги и приступила к составлению списка своих несчастий, поняв, что иначе с ними никак не разделаешься.

Первым пунктом, разумеется, пошёл Богусь.

1. Богусь пропал.

Пункт первый вверг её в меланхолическую задумчивость, но, тряхнув головой и решив себя пожалеть потом, Тереска продолжила опись.

2. Денег у меня нет.

3. Подложили свинью с уроками.

4. Выставила себя дурой перед сапожником.

5. Магнитофона нет.

6. С именинами много хлопот.

7. Я не понимаю бандитов.

8. Чулки поехали.

9. Не хватает проблем.

10. Я бестолкова и неинтеллектуальна.

Список несчастий Тереска составляла всякий раз, когда их накапливалось слишком много, и всякий раз неизменно прибавляла последний пункт, хотя не переставала надеяться, что когда-нибудь сможет его аннулировать. На данный момент он оставался более чем актуальным.

Она прочитала список два раза и сама себе подивилась. «И вправду, — подумала она, не без сарказма, — пункт девятый плюс все предыдущие неопровержимо свидетельствуют о десятом».

Теперь предстояло проанализировать все пункты списка по порядку. Богуся она оставила на десерт и занялась деньгами. До неё наконец дошло, что понесённый ею ущерб ограничился суммой в двести сорок злотых, а это, собственно говоря, не так уж много. К тому же предполагались новые поступления: завтра за Мариолку, послезавтра за Тадзика. Так что особой беды не случилось. Напрасно она убежала от сапожника, денег у неё вполне хватало, чтобы выкупить туфли, ведь до завтра ей больше ста злотых не понадобится.

Пункт третий сперва не поддавался беспристрастному осмыслению. Однако хорошенько поразмыслив, Тереска все же пришла к выводу, что ничего особенного с ней не произошло. Всем известно, что в этом мире мошенничество и подлость в большом ходу. Правда, сама она выказала себя глупой гусыней, но могло быть и хуже. К тому же случившееся бросало тень на эту паршивую семейку, а вовсе не на неё, так что пора бы и успокоиться.

Заодно ей припомнился разбитый цветочный горшок, и подслушанный разговор, припомнился вдруг и тот тип, что шёл по противоположной стороне улицы, — ей тогда уже почудилось в нем что-то знакомое. Ну конечно же, это был тот потрясший их своим благородством садовник, смахивающий на гориллу!

У Терески даже на душе потеплело при воспоминании о нем, и анализ дальнейших пунктов проводился уже не в столь мрачном состоянии духа. С сапожником она уладит дело завтра, что-нибудь придумает для объяснения. Магнитофон… Ну, тут уж ничего не попишешь, на магнитофон придётся подкопить деньжонок, всякую дешёвку она покупать не станет. Именины. Она уже решила, что отдельного приёма устраивать не будет, пусть все делается по воле рока. Что до бандитов, надо будет при первой же оказии что-нибудь выпытать у этого Скшетуского. А чулки отдать в ателье, где поднимут петли.

Не хватает проблем. Это ж надо, внести в список такую глупость! Не хватает! Очень кстати ей припомнилась выявленная в школе аморалка, потом все сегодняшние передряги, и Тереска осознала, что проблем достаточно. Во всяком случае, вполне хватает для лёгкой светской беседы на житейские темы.

Перед пунктом десятым, неизменно актуальным, она смирилась, признав его Божьим напущением. Интеллект — врождённое свойство, против рожна не попрёшь, значит, покончено и с последним пунктом.

Таким образом, можно было вернуться к пункту первому, то есть к Богусю. До именин оставалось тринадцать дней. Тереска настроила себя на то, что раньше он не появится. Торчит наверное в своём Вроцлаве, но уж на именины прибудет обязательно. Они падают как раз на субботу.

Она лицезрела Богуся глазами души. Вот он входит с букетом красных роз, на семью это произведёт потрясающее впечатление. Да черт с ней, с семьёй… Богусь войдёт, сверкая белозубой улыбкой, приблизится к ней, опустится на одно колено…

Все плотины, поставленные рассудком, прорвало. Слишком долго Тереска отказывала себе в чарующих мечтах о Богусе, занятая унылой прозой повседневной жизни. Где-то там, в закоулках сознания, ещё не утих предостерегающий шёпот, что все это пустые фантазии, причём совершенно идиотские, кто же нынче станет пользоваться реквизитом прошлого века, какие розы, какое колено, ни один нормальный человек ни за какие сокровища не отважится выставить себя на посмешище, но очарование романтической сцены было столь велико, что Тереска не могла его одолеть. Правду сказать, если бы Богусь действительно выкинул бы этот номер с коленом, Тереска и сама решила бы, что у него не все дома, но почему же хотя бы не помечтать об этом? Допустим, что это вовсе никакой не номер, а общепринятая манера выражения чувств, и если к тому же учесть очарование Богуся…

Янушек, давно уже стоявший внизу и криками призывавший Тереску к обеду, решил наконец, что она или оглохла, или спит, или покончила с собой, что вполне возможно, если вспомнить, в каком состоянии она вернулась домой. Последняя версия заставила его подняться наверх. Он осторожно приоткрыл дверь, заглянул и пристыл к месту от изумления.

Сестра сидела на стуле, повернувшись боком к письменному столу. Глаза закрыты, губы изогнуты в блаженной улыбке. Вдруг она склонилась вперёд, очень низко, сделав руками такой жест, словно брала что-то, чем собиралась вытереть лицо. Секунду подержав в руках эту штуку, она её целовала. Янушек сразу решил, что штуковина прозрачная и потому её не видать, непонятно только, зачем Тереска её целует. Когда она опустила руки, в которых ничего не оказалось, он понял, что сестра проделывает свои фокусы с воздухом.

— Чтоб мне… — в ужасе прошептал он.

Крики снизу до Терески не доходили, зато тихий шёпот у двери прогремел иерихонской трубой. Она очнулась, лишь наполовину запечатлев поцелуй на устах коленопреклонённого Богуся, и секунду размышляла, как поступить: придумать своим действиям объяснение или без лишних слов убить брата на месте. Тереска выбрала первое.

— Зачем пожаловал? — сурово спросила она.

— Чтоб мне сдохнуть, — наконец докончил фразу Янушек. — Что ты делаешь?

— Упражняюсь в наклонах. Сознательная координация различных групп мышц в произвольно выбранных частях тела. А что?

Янушек встряхнулся. Изобилие учёных слов так его устрашило, что он решил прекратить расспросы, опасаясь, что сестра прочитает ему целую лекцию да ещё начнёт выпытывать, что он знает из анатомии.

Сидя за письменным столом, Тереска в восьмидесятый раз перечитывала две фразы, размашистым почерком написанные на именинной открытке: «УСПЕХОВ И СЧАСТЬЯ НА СТО ЛЕТ! ЖАЛЕЮ, ЧТО МЕНЯ НЕТ РЯДОМ. Б.» Эти слова так прочно обжились в её памяти, что смысл их уже не доходил до неё. Вглядываясь в них с нежной укоризной, Тереска сожалела, что открытка не пришла в субботу. Ну почему, почему она не пришла в субботу? Это избавило бы Тереску от многих мук. Именины остались бы в её памяти милой домашней вечеринкой, а не кошмаром, не отчаянием, не катастрофой. Разве может человек столько вынести? Значит, может, и выстраданного не отнимешь…

Опоздание в школу в день именин ей простили. Ни один педагог, даже самый суровый, не решился бы погасить сияние, исходившее от Терески и пронизывающее все вокруг ожиданием счастья. Впрочем, если бы и не простили, счастья от этого не убавилось бы.

Источников счастья было два. Первым оказался взлелеянный мечтами долгожданный магнитофон с несколькими катушками плёнок, совместный подарок от всей семьи, а вторым… второй податель счастья наверняка ехал сейчас из Вроцлава в Варшаву. Магнитофон Тереска обнаружила на обеденном столе, когда утром спустилась вниз, и не было на свете такой силы, которая помешала бы ей как следует рассмотреть его и насладиться чувством обладания. Опоздание в школу никакого значения не имело. Пан Кемпиньский, дававший дочери инструкции, как обращаться с магнитофоном, тоже опоздал на службу.

— Так приятно дарить Тереске подарки, — признался он потом жене. — Девочка так умеет радоваться!..

С упоением слушая первые звуки записей, Тереска подумала, что если рядом с магнитофоном посадить Богуся, то это, пожалуй, будет слишком прекрасно, чтобы оказаться правдой…

Из школы домой она летела на крыльях. Впереди было много дел. Помочь с готовкой праздничного ужина, причесаться, одеться, прослушать плёнки, сделать этот неописуемо сложный макияж — изысканный, не сразу бросающийся в глаза…

Мир прекрасен! Жизнь великолепна! Тёмные, низко нависшие тучи не имели к ней никакого отношения, а нудный монотонный дождик вообще можно было не замечать. Для Терески светило солнце, а небо сияло ослепительной голубизной.

На мокром скользком асфальте осторожно продвигавшимся машинам то и дело отказывали тормоза. Увешанная сумками женщина преклонных лет, переходя улицу в запрещённом месте, вдруг заспешила, трусцой побежала к тротуару, но споткнулась о бордюрный камень и упала на колени в лужу, выпустив из рук свою ношу. Тереска сегодня любила всех людей, а угодивших в беду особенно. Полная сочувствия, она тут же кинулась к старушке, чтобы поднять её. С другой стороны к пострадавшей подбежал какой-то молодой человек.

— Яйца! — в отчаянии стонала старушка. — Езус-Мария, целых пятнадцать штук! Разбились!

По мокрому тротуару раскатились лимоны, картофелины, свёкла и множество каких-то пакетиков и свёртков. Подняв старушку, Тереска и молодой человек принялись собирать продукты, стряхивая с них воду и грязь. Тереска вытащила из портфеля пластиковый пакет, в котором носила школьный завтрак, а молодой человек вынул из кармана газеты.

— Спасибо, спасибо, — рассыпалась в благодарностях спасённая старушка. — Вы так любезны, это так редко у молодёжи в наши дни. Большое спасибо.

— Нельзя перебегать дорогу в таком месте, — ласково укорял её молодой человек тёплым голосом. — Очень сыро, машины тормозят с трудом.

— Гонят как сумасшедшие! — с обидой пожаловалась старушка. — Пешехода считают ни за что. Какая им разница, сыро или нет, они под крышей, на них и дождь не каплет. А вот людям сыро, да ещё и грязно и скользко, у машины четыре колёса, а у человека всего две ноги…

Молодой человек собрался было возразить, но старушка продолжала дальше:

— А все из-за этой слякоти, такой дрянной погоды. .

— Что вы! — невольно запротестовала Тереска, искренне убеждённая в обратном. — Погода просто замечательная!

И старушка, и молодой человек взглянули на девушку с неподдельным изумлением и на какой-то миг обоим показалось, что серенький денёк и вправду озарился солнцем — прозрачные зеленые глаза светились, излучая радость, юное прелестное лицо казалось воплощением весны, а сияющая счастливая улыбка побеждала тучи и дождь. Молодой человек так ею залюбовался, что позабыл о свёкле, которую укладывал в пакет.

В этот момент и Тереска взглянула на него внимательно. «Какой красивый!» — отозвалось что-то у неё внутри. Гораздо старше, чем она, лет двадцать или чуть побольше, волосы тёмные, загорелое лицо с правильными мужественными чертами и редкой красоты глаза — синие, отливающие сапфиром, с блеском. Таких красивых глаз Тереска не видывала ни разу. К тому же строен, широкоплеч, высок. Одет прекрасно. «Если бы не Богусь…» — снова что-то отозвалось в Тереске.

«Что за очаровательное создание!» — в унисон отозвалось что-то в объекте Терескиного восхищения. Неведомо почему, ему представилось озеро под ветром и солнцем. Не отрывая глаз от Терески, он вдруг принялся заворачивать свёклу в газеты.

Старушка, ничего не понимавшая в правилах уличного движения, во многом другом знала толк благодаря богатому жизненному опыту. С добродушной улыбкой она отобрала овощ у молодого человека.

— Большое спасибо, теперь я справлюсь сама. А вам хочу пожелать счастья на новом отрезке жизни. Такая прелестная пара!

Молодые люди одновременно очнулись, оторвав глаза друг от друга. Молодой человек на минуту лишился дара речи, а Тереска весело рассмеялась.

— Благодарим, вы очень любезны, — ответила она. — Мы постараемся ваше пожелание выполнить.

Её радостная беспечность была заразительна. Молодой человек тоже рассмеялся и поклонился.

— Готов признать вашу правоту, — сказал он. — Погода, действительно, замечательная!

Счастье било из Терески лучами, когда она бежала домой, перепрыгивая через лужи. Ей становилось весело от их вида. И от пожеланий старушки, и от воспоминаний о молодом человеке, который так восхищённо на неё смотрел.

— Твоя дочка с каждым днём хорошеет, — заметила пани Марте сестра, явившаяся к ним сразу после обеда.

— Это она от счастья, радуется подарку, — пояснила пани Марта с улыбкой. — Мы дознались от Шпульки, что Тереска давно мечтала о магнитофоне.

К вечеру беззаботное счастье стало уступать место волнению и даже тревоге. Собралась уже вся семья, пришла Шпулька, пришёл кошмарный кузен Казик с длинным красным носом и свежим прыщом, ещё более отощавший и ещё более претенциозный, чем обычно. Петрусь, сынок тётки Магды, уже успел сунуть руки в салатницу и хорошенько повозиться в салате. Янушек не вынес ожидания и полакомился половиной апельсиновых цукатов с торта, а Богуся все ещё не было. Всеми силами Тереска пыталась оттянуть начало праздничного ужина, но причины для промедления почти иссякли.

— Ты Богуся ждёшь? — вполголоса спросила Шпулька, отведя подругу в сторонку, потому что усилия Терески, ускользавшие от внимания домашних, для Шпульки были ясны, как день.

Даже Шпульке не могла признаться Тереска, с каким волнением она его ждала.

— Да, нет, — небрежно обронила она. — Я вообще сомневаюсь, сможет ли он выбраться из Вроцлава.

— Тогда, ради Бога, зови гостей к столу, а то Петрусь ликвидирует весь ужин. А мне так хочется попробовать фаршированную рыбу!

Петрусь и впрямь не без успеха прокалывал вилкой яйца в майонезе. Одну половинку ему даже удалось спихнуть с блюда на стол.