Тысяча предположений относительно того, что мог думать Арман, пронеслось в голове, пока я не сообразила — надо позвонить другу, предупредить! Дура, не могла раньше догадаться. Вытащив свой мобильный телефон, который я все же не забыла прихватить из прошлого века, я воспользовалась моментом, когда пришлось остановиться перед светофором, и позвонила.

Роман сразу отозвался.

— Господин Гийом едет следом за вами! — быстро сказала я. — Похоже, следит. Большая темно-зелёная машина. Надо что-то предпринять…

— Понял, — ответил Роман.

Если он и говорил ещё что-то, я уже не слушала, потому что не научилась пока говорить по телефону, когда веду машину. Пришлось бросить его и схватиться за баранку обеими руками.

До аэропорта оставалось совсем немного. Я была здесь, когда провожала Гастона, а поскольку у меня хорошая зрительная память, не сомневалась: сумею проехать правильно. А ставить машину на платные стоянки и покупать в автоматах билеты Роман научил меня ещё во Франции.

Ну и была жестоко наказана за самоуверенность, благодарив судьбу за то, что выехала пораньше. Шесть раз окружила я аэропорт в тщетной попытке въехать и каждый раз попадала на полосу, по которой машины выезжают из аэропорта, и лишь чудом отыскала нужный уровень и нужную полосу. Когда же наконец оставила машину на стоянке и вбежала в громадное застеклённое здание, первым делом пришлось разыскивать дамский туалет, потому что пот с меня лил ручьями и требовалось привести себя в порядок, встречая любимого мужчину. А потом подумала — надо все-таки запомнить, где именно я бросила машину, чтобы потом вывести Гастона и носильщика с вещами прямо к ней, нечего им путаться по залам и стоянкам. И сама запуталась, глянула на часы и бросилась к выходу, откуда будут появляться прибывшие из Парижа пассажиры.

Да, самостоятельность женщины в двадцатом веке — дело хорошее, но иногда и она имеет свои тёмные стороны.

Но вот потянулись парижские пассажиры, и вскоре я уже оказалась в объятиях Гастона.

На обратном пути я молчала, слова не могла вымолвить и тряслась как в лихорадке. Охотно уступила место за рулём Гастону, сама же оцепенела в ожидании ужасного. Ведь мы будем опять проезжать мимо проклятого барьера времени, кто знает, что случится. Встревоженный Гастон пытался меня расспрашивать, но я отделывалась нечленораздельным мычанием сквозь судорожно стиснутые зубы. Глазам не поверила, когда мы подъехали нормально к моему дому и Роман, прибывший раньше нас, вышел, чтобы помочь внести багаж Гастона. Какой там багаж, один лёгкий чемоданчик!

И только тогда я перевела дыхание и разжала зубы.

Хотя уже совсем стемнело, я затащила Гастона в садовую беседку, где нас никто не мог услышать. В моем саду были установлены очень вычурные садовые светильники, освещая дорожки и зелень, которая в их свете казалась красивее, чем была в действительности. Рядом шумел фонтанчик. Хорош в жаркие дни, сейчас, в сентябрьскую ночь, совсем ненужный, но настроение создавал. Не накормив человека, не дав ему умыться с дороги, заволокла в беседку, прихватив с собой лишь бутылку красного вина, неизвестно когда и кем откупоренную, и два бокала. Так не терпелось мне переговорить с любимым!

Обеспокоенный моим странным состоянием, Гастон не стал протестовать и послушно последовал за мной. В беседке сразу же взял у меня из рук бутылку с бокалами и налил мне успокаивающий напиток.

— Дорогая, сядь, успокойся и скажи наконец, что же случилось? Наверное, в последний момент? Ведь перед отъездом я не смог с тобой поговорить, твой телефон молчал.

Близость любимого, романтическое освещение и глоток хорошего вина подействовали, я уже обрела способность говорить по-человечески.

— Две вещи. Во-первых: я жду ребёнка. Лишь двух мужчин за всю жизнь видела я в своей постели — мужа и тебя. Как думаешь, чей это ребёнок?

Все ещё держа бокал вина, Гастон вдруг обессиленно опустился на скамью. Вскочил, опять сел. И повёл себя должным образом. Просиял и с возгласом «Великий Боже» сначала упал передо мной на колени, принялся целовать руки, совсем обезумел от радости. Предложил выпить за мать и дитя, снова наполнил бокалы, прибавив во втором тосте ещё и отца.

Короче, прошло немало времени, пока можно было заговорить о второй вещи. Да какое значение имеет что-то ещё, когда у него будет ребёнок? Он так счастлив, что себя не помнит. Давно мечтал о ребёнке, любимая женщина и ребёнок — что ещё человеку надо? А детей он всегда любил, больше даже, чем кошек и собак, честное слово! Мог бы — давно сам себе родил. Первая его жена, оказывается, и слышать не желала о ребёнке, а ему уже за тридцать, когда же детей заводить, если не сейчас? Меня он любит до безумия, а теперь и вовсе… слов нет!

Каждая женщина мечтает о таких минутах. И я не была исключением. В отличие от Гастона, я не стала выражать свои чувства к нему в словах, только думала — ещё неизвестно кто кого больше любит.

Прошло немало времени, прежде чем Гастон настолько овладел собой, чтобы спросить о второй вещи. Второй вещью был Арман, вся история с ним. И внезапно история эта показалась мне какой-то нереальной, что ли, слишком уж ужасна она была. Все эти покушения на мою жизнь и возможные теперь покушения на жизнь Гастона. Может, не стоит и говорить об этом человеке? Не преувеличиваю ли я грозящую нам опасность?

— Нет, не преувеличиваю, — вслух ответила я себе. — Арман Гийом твёрдо решил овладеть моим состоянием в качестве единственного родственника, хотя и незаконнорождённого, однако он потомок по прямой линии моего прадеда. Ты знаешь, он неоднократно пытался меня убить. Я подписала завещание, оставив пока все, что у меня есть, церкви, поэтому он изменил планы и, если не ошибаюсь, теперь намылился жениться на мне. Тут у него на пути встал ты. Хотя знай, я не вышла бы за него, даже если бы он был единственным мужчиной на земном шаре…

Тут моё живое воображение представило райский сад, и в нем мы с Арманом, единственные люди на земле. И от меня зависит продолжение рода людского… Какая ответственность!

Врождённая честность заставила меня внести коррективы в сказанное.

— Разве что тогда, — мрачно поправилась я. — Но пришлось бы каждый раз напиваться и на его месте представлять тебя. — И увидев непонимающие глаза любимого, пояснила: — Это я говорю о том случае, если бы мы с Арманом оказались в ролях Адама и Евы и без меня перевёлся бы род человеческий, но я расценила бы это как наказание Господне…

Я не договорила, ибо Гастон разразился хохотом. Сквозь смех с трудом проговорил:

— Признаюсь, очень убедительная апокалипсическая картинка! Ты меня убедила. Верю, Арман тебе противен. Видела бы ты себя!

Смех немного разрядил атмосферу и позволил опомниться. Уже спокойнее я докончила:

— Вот мы с Романом и боимся, как бы теперь негодяй не взялся за тебя. А если я рожу, то и ребёнка убьёт. И так до скончания света станет убивать всех моих мужей и потомков, пока никого не останется.

— Не заводись! — обнял меня Гастон. — Ну что ты опять…

— А куда деваться? — зарыдала я. — Даже если у меня будет шестеро детей, всех со свету сживёт, а потом и меня, чтобы унаследовать моё состояние! Это в том случае, если я изменю завещание и оставлю все своим детям и мужу. Ну, перестань улыбаться, это не истерия, к сожалению, я говорю правду. Сколько раз довелось мне видеть в его глазах железное упорство. Такого человека ничто не остановит. И не станет он ждать, пока я рожу шестерых детей, начнёт сразу же. Гастон, я боюсь!

Наконец-то Гастон стал серьёзным. А может, притворился? Перестал улыбаться, видя, как раздражает меня его улыбка, а ведь мне вредно волноваться. И дитя может родиться нервное.

— Успокойся, любимая, не волнуйся. Я все понял. Поговорю с Романом, что-нибудь придумаем. Кстати, почему мы с тобой забрались в беседку? Разве нельзя было спокойно поговорить в доме?

— Чтобы в доме с чистой совестью могли всем нежданным гостям отвечать — меня нет дома, — простодушно пояснила я и увидела, что опять Гастон с трудом удержался от улыбки. А я раздражённо добавила: — В последнее время просто спасу нет от гостей! Словно сговорились — так и прут один за другим…

И прикусила язык, вспомнив, что пёрли гости в основном в девятнадцатом веке, теперь же, в конце двадцатого, их стало намного меньше.

Ох, язык мой — враг мой. Хорошо хоть о барьере не проговорилась.

— Ладно, — решила я, — если хочешь, можем вернуться в дом. Главное я тебе уже сказала.

Роман полностью подтвердил мои опасения. Арман и в самом деле следил за его машиной, отцепился лишь распознав Сивинскую, когда та принялась делать в магазине покупки. И уже не успел догнать меня в аэропорту.

Стали совещаться втроём. Все сходились на том, что по закону убийца не имеет права унаследовать имущество жертвы, значит, ему придётся инсценировать мою случайную гибель. Тут же набросали несколько вариантов моей случайной гибели. Помогли прочитанные нами детективы, варианты сами приходили в головы. Но в любом случае ему придётся дожидаться изменения моего завещания, судиться с церковью он не станет. А завещание автоматически изменится с момента моего выхода замуж (о моей беременности, надеюсь, он пока не знал). Так что логично предположить — негодяй подождёт до свадьбы. Разве что настроится на убийство Гастона.

И мы стали рассуждать, как лучше убить Гастона. Убийце нужно алиби, железное, к которому не придерёшься. И каждый из нас попытался ненадолго сделаться убийцей. Если не привлекать наёмного, то самое верное — автокатастрофа. Не будет Арман нанимать киллера, зачем ему этот дамоклов меч, потом ведь самому придётся убивать киллера. Лишние сложности. Итак, машина.

Роман несколько снял напряжение, заметив, что для организации автокатастрофы Гийому потребуется время, ведь сначала ему надо проследить за нами с Гастоном, куда ездим и когда, то да се. Присмотреть место, выбрать время. Возможно, даже решит кокнуть графа Монпесака не здесь, а в Париже. И не станет его убивать до женитьбы, это мы неправильно считаем, ему не захочется судиться с костёлом, подождёт, когда наследником станет он. И тут я сразу возненавидела все на свете завещания.

Гастон предложил нам отправиться с ним в свадебное путешествие. В октябре и ноябре Сицилия особенно хороша! Пелопоннес тоже подходит, и вообще в южном полушарии весна, можно махнуть в бывшую ЮАР или в Австралию. Итак, он возвращается в Париж, вкалывает за троих, освобождается к октябрю, берет меня, и мы мчимся в синюю даль.

Не очень обрадовали меня эти планы, очень уж хотелось посидеть в тишине и спокойствии. В собственном доме, со своим Гастоном, со своей беременностью. Можно в Секерках, можно в Монтийи. Ну, на Сицилию слетать ненадолго, наконец-то полечу на самолёте, давно мечтаю.

Додумав до самолёта, я отключилась от общего разговора, не знаю, на чем порешили Гастон с Романом. Я же перенеслась мыслями в прошлое, когда ещё существовали поединки между мужчинами. Как просто тогда было законно избавиться от Армана! Да у меня по крайней мере под рукой было пятеро поклонников, готовых за меня в огонь и в воду… Достаточно было все похитрее организовать, а потом поношу траур под чёрной вуалью, попритворяюсь скорбящей по родственнику…

Уж и не помню, как мы поужинали, смутно вспоминается, что и Сивинская, и Зузя допоздна были в доме, обслуживая нас. И как же чудесно я себя чувствовала в окружении дружественных и заботливых людей, в безопасности!

И подумав, что в понедельник останусь опять одна, без Гастона, зато с проклятым барьером, поджидающим меня на дороге, я не колеблясь приняла решение: лечу с Гастоном в Париж!

Ах, как же это было прекрасно!

Не качало, абсолютно никакой морской болезни, ни малейшей тошноты, самолёт летел спокойно, я настроилась на то, что будет качать, а тут ни капельки. Все время полёта я провела у иллюминатора, будучи не в состоянии оторвать глаз от далёкой земли и с трудом удерживаясь от криков восторга. Даже позабыла о сидящем рядом Гастоне и всю дорогу жалела лишь о том, что до сих пор не удосужилась полетать на самолёте.

В Париже мы провели пять восхитительных дней. Почему-то прекратилась тошнота по утрам, чувствовала я себя прекрасно и вовсю наслаждалась жизнью. Поселилась в Монтийи, «пежо» ждал меня в гараже и я стала в полной мере пользоваться им, чувствуя себя в абсолютной безопасности, поскольку Арман остался далеко в Польше. Общалась с Эвой и Шарлем, побывала на скачках и даже выиграла, часто посещала лучшие дома моды. Гастону решительно приказала не появляться мне на глаза, пусть работает, чем он был невероятно удивлён, заявив, что вряд ли найдётся на свете вторая женщина, способная добровольно отойти на второй план перед работой мужа. И тут я, не задумавшись, выпалила:

— А вот среди представителей сильного пола вряд ли найдётся хоть один, способный уразуметь, что перед балом нельзя заходить в дамский будуар!

Язык мой — враг мой! Гастон удивился, но тут же расхохотался.

— Вот оно, влияние Бальзака! Видел, как ты его запоем читаешь! Глядя на тебя, и я, пожалуй, перечитаю классиков.

— Перечитай, очень советую.

Я бы с радостью провела в Париже не одну, а две недели, но билет на самолёт заказан и что-то заставляло спешить домой.

Оказывается, правильно я поступила, вернувшись. Первое, что мне сообщил встречающий меня в аэропорту Роман — негодяй Гийом, узнав с опозданием о нашем отъезде, тоже устремился в Париж. Поехал на машине, так что время прошло, наверное, лишь в уик-энд туда добрался.

До свадьбы нам с Гастоном оставалось всего две недели. Я решила их провести дома, рассчитывая, что сбитый с толку Арман задержится в Париже. А выезжать из дому буду по другой дороге, чтобы не рисковать, проезжая мимо проклятого барьера. Ехала просёлочными дорогами до Магдаленки, а оттуда уже по шоссе. Конечно, приходилось делать крюк, да и дороги хуже, но зато безопаснее.

Первой о моей беременности догадалась Моника.

— По тебе ничего не заметно, но ты так цветёшь, что голову ломаю — только от любви или уже и прибавление намечается?

Какое счастье, что ребёнок до свадьбы теперь уже не позорное явление! Я могла сказать правду. И бросила беззаботно:

— Жду ребёнка, ясное дело. Ты не представляешь, как мне хотелось его! И вообще, у меня будет много детей.

— А он?

— Гастон? У него к детям такое же отношение. Считает — чем скорее они у нас появятся, тем лучше.

— Я почти готова тебе позавидовать, хотя детей не терплю. А жить вы где будете?

— И здесь, и там. И в Польше, и во Франции, как получится. Брак заключаем здесь, потом ненадолго съездим в свадебное путешествие, а потом подумаем.

Моника принялась меня поздравлять, знаю, искренне желала нам счастья, но сама была она какая-то… пригасшая. Выяснилось — из-за Армана. Умчался в Париж, не соизволив её предупредить, и теперь не отзывается, она и не знает, что думать. Призналась мне откровенно. Даже сказала — не то что любит его всей душой, знает нельзя на него положиться, но он словно её приворожил и теперь без него места себе не находит. А что я о нем думаю?

Не могла же я сказать ей правду! Преступника, дескать, полюбила, французская полиция давно подозревает его в убийстве, а меня он мечтает убить, и я безумно рада, что его здесь нет. Я молчала.

Видя мою нерешительность, Моника, желая толкнуть меня на откровенность, сказала:

— Не бойся, в Вислу не брошусь, даже если он меня бросит, но ещё какое-то время хотелось бы побыть с ним. Однако больше всего не переношу напрасное ожидание, вот и хотела бы знать, могу ли ещё его ждать, есть шансы?

Ну, тут уж я чистосердечно могла её заверить — шансы увидеть Армана у неё есть, наверняка он скоро здесь появится, мерзавец. Моника удалилась, немного успокоенная, и почти сразу же позвонила пани Ленская.

Она уже вернулась из поездки и заняла свои покои в отремонтированном замке в Монтийи.

— В Варшаву лететь мне не хочется, — сразу взяла она быка за рога, — а по телефону говорить трудно. Ну да ничего другого у нас не остаётся, раз мы разминулись в Париже. Ты, случайно, не собираешься сюда в ближайшее время?

— Пока не знаю. Разве что после свадьбы, вместе с Гастоном.

— На вашей свадьбе я не буду, привези фотографии или киноплёнку. Ох, не люблю я болтать по телефону, насколько лучше и приятнее общаться с человеком, сидя за чашкой чая. Придётся рассказать обо всем лишь в общих чертах.

И она рассказала. Наверное, полчаса не отнимала я трубку от уха, боясь пропустить хоть слово.

Дело в том, что Патриция Ленская разыскала одну из прежних служанок в замке Монтийи, работавших там ещё при моем прадеде. Не служанка это была, а даже весьма квалифицированная кухарка, окончившая специальное училище, с опытом работы. Очень надеялась сделать карьеру у старого графа Хербле, но не тут-то было. Экономка Луиза Лера подрезала ей крылья, сразу почуяв соперницу, хотя та вела себя тише воды, ниже травы, притворяясь тихоней и неумёхой, которая мечтает научиться у такой мастерицы, как мадемуазель Лера, и её отличной старой кухарки. А у самой всегда были ушки на макушке и длинный любопытный нос. Любила Клара совать его в чужие дела, постоянно все высматривала и вынюхивала. А поскольку при всем этом была девицей смазливой, Арман обратил на неё внимание. Девица не хотела неприятностей, ссориться с могущественной экономкой ей не было резону, но Арман на своём настоял, уж он привык всегда пользоваться смазливыми бабами. Луиза скоро обо всем прознала и с треском выгнала бедную Клару. Главное, без рекомендаций, на которые очень рассчитывала девушка, ибо работа в замке Монтийи дорогого стоила.

Но и Клара была девицей не промах. Решила, что сама сделает себе нужную рекомендацию. Ещё раньше разведала, в каком столе и в каком ящике хранятся нужные ей бланки. Бланк сама заполнит, кухарка ей подмахнёт, а подпись экономки Клара и сама подделает, заранее позаботившись об образце. И надо же такому случиться, что за бланком Клара отправилась как раз в тот злополучный час, когда Луиза Лера ссорилась с Арманом в своём кабинете. Клара и подслушала, что они в раздражении кричали друг другу. Мадемуазель Лера предъявляла любовнику фальшивое свидетельство о браке с графом Хербле, понятное дело, настоящего не могло быть, Арман же заявил, что отказывается на ней жениться и забирает старинные пистолеты. Пара нечистых взаимно осыпала друг друга упрёками, упоминалось и убийство сотрудницы загса. Однако конца ссоры Клара не дождалась, в опасении, что кто-нибудь из двух преступников выскочит из комнаты и увидит её. Последнее, что она слышала — слова Луизы, грозившей смертью любовнику. Девушка была уже у чёрного хода в кухне, когда послышался громкий шум и вроде бы звук выстрела, однако увидеть, что там произошло, у Клары не было желания. Как нет желания и давать показания в суде. В запертом дворце она оказалась незаконно, не станет же признаваться, что заранее раздобыла ключ от чёрного хода через кухню. В настоящее время девушка устроилась на хорошее место и всячески оберегает свою репутацию.

Пани Ленская знала Клару с давних пор, покровительствовала ей и теперь разыскала, попросив рассказать обо всем и пообещав не сообщать полиции. Ну разве что в случае крайней необходимости. А кроме того, она, Клара, очень боится Армана. По её словам, этот человек способен на все.

Я слушала тётку в большом волнении и сама не знала, как отнестись к рассказанному. Пани Патриция пока ещё никому не говорила о показаниях Клары, ни нашим друзьям, ни официальным лицам. И не скажет, пока не настанет этот случай крайней необходимости. Пока сообщила лишь мне, поручив переговорить и с Гастоном, и с Романом. Я с ними общаюсь непосредственно, не по телефону, можно посоветоваться как следует. По мнению пани Ленской, до свадьбы я в безопасности, а потом Арман, считает она, убьёт нас обоих, причём сделает так, чтобы я умерла после Гастона, тогда ничто не помешает ему унаследовать моё состояние.

Да, ничего не скажешь, привлекательная перспектива!

В первую очередь я посовещалась с Романом. Тот внимательно выслушал в моей передаче сообщение тётушки и мрачно задумался. Затем изложил свои соображения. По его мнению, откровения Клары не внесли ничего существенного в расследование дела об убийстве Луизы Лера. Опять лишь улики, свидетельствующие о предполагаемой вине Армана. А если бы даже судьи поверили в его вину, вряд ли их приговор был бы суров, ведь мерзавец мог действовать либо в состоянии аффекта, либо и вовсе вынужден был защищать свою жизнь, ведь доказано — первой выстрелила Луиза. А может, и вовсе Арман отделался бы условным наказанием. И был бы вечной угрозой для нас с Гастоном.

Я прекрасно понимала аргументы Романа, недаром успела начитаться детективов и разбиралась во всех тонкостях расследования уголовных дел. Безнадёга… И опять, чтобы не впасть в уныние, нашла и чему порадоваться: по крайней мере, о приезде Армана узнаю сразу же от Моники.

Гастон должен был приехать в субботу, решил вкалывать там, у себя, до упора, сделать как можно больше, чтобы потом уже остаться здесь до свадьбы. Мы с Моникой договорились вместе отправиться в магазины за покупками, но она позвонила, сообщив, что не сможет поехать — вернулся Арман, так что извини, дорогая. Я оказалась права, сообщила, спасибо ей. И дай ей бог побольше сил и здоровья, чтобы задержала при себе Армана как можно дольше.

Поэтому за покупками я поехала с Романом, одна бы не осмелилась, никак не могла освоить принципы парковки в родной столице. С этой точки зрения Варшава хуже Парижа, там, по крайней мере, никто не мешал мне ненадолго бросить машину даже посредине улицы, никто не цеплялся, не выскакивали притаившиеся за углом стражи порядка, которые устраивали мне грандиозный скандал и вымогали громадные штрафы, предварительно смешав с грязью. Интересно, почему и не постоять минутку в таком спокойном месте? Поэтому Роман выискивал место стоянки и оставался в машине, я же ходила по магазинам.

Итак, поехала с Романом в Варшаву и сразу подняла крик, ведь он вздумал ехать обычным путём, не через безопасную Магдаленку. Роман пытался образумить меня, твердил, не может быть тот барьер роковым, просто остался от прежней полосы препятствий, когда неподалёку водились конюшни, что настоящий барьер времени — понятие чисто условное и невидимое простым глазом. Я стояла на своём и не желала рисковать, дважды уже пострадав из-за проклятого препятствия.

— Бережёного бог бережёт! — положила я конец спору, и Роман вынужден был подчиниться.

И вообще пятница оказалась для меня тяжёлым днём. Столько дел! С паном Юркевичем пришлось обсуждать вопрос об интерцизе, для чего вынуждены были привлечь и месье Дэсплена, консультируясь с ним по телефону несколько раз. И так мне понравилось вести переговоры с помощью этого чудесного изобретения, что я позабыла о своей обычной манере капризничать и стоять на своём, соглашаясь со всеми замечаниями поверенных — французского и польского, чем очень их удивила. Месье Дэсплен в этих переговорах представлял и интересы Гастона, получив от последнего необходимую доверенность, что теперь разрешалось. Несколько часов работы — и необходимые документы были составлены, оставалось лишь нам с Гастоном их подписать.

Потом мне долго морочили голову издательские сотрудники, пришлось разбираться в куче счётов. Правда, раздражение моё уменьшилось, когда по этим счетам я определила размеры прибыли от предприятия. Затем надо было заняться приготовлениями к свадебному пиру. Ну, пир — громко сказано. Напротив, я настаивала на скромном приёме всего человек на двадцать, зато в Виланове[17], не хотелось устраивать столпотворения в доме.

Встречать Гастона я поехала вместе с Романом, хорошо помня мои прошлые мучения с заездом в аэропорт. И вот по дороге Роман вдруг стал говорить мне ужасные вещи.

— Не хотелось мне огорчать пани, вы уж извините, но вот я все обдумал, проверил… да, я о господине Гийоме. С пани Ленской сам переговорил, и с месье Дэспленом, и ещё с тем моим знакомым парижским полицейским, помните? И пришёл к выводу — дело дрянь! А у нас, нет худа без добра, в последнее время столько мафий развелось, столько бандитов, дня не проходит без стрельбы и сведения счётов между бандитскими формированиями, как официально сообщается. То стреляются, то бомбу подкладывают, вроде бы свои вопросы решают, но кто запретит и ошибочку допустить? И ведь никто даже не подумает на господина Гийома, не состоит он в мафии и у нас здесь бывает наездами, так что руки у него развязаны и может натворить дел. Вот я и пришёл к выводу: от господина Гийома надо избавиться раз и навсегда.

Я уточнила:

— Вы хотите сказать — мне придётся его либо застрелить, либо взорвать? Лучше уж отравить.

— Кому-то придётся. Не обязательно этим заниматься лично пани. И даже лучше кому другому. Вот если предположить, что кое-какие идеи у меня появились… Скажите, вам ведь лучше знать, нет ли у пани Танской какого ухажёра, отставленного из-за Гийома, или ещё её бывший муж надеется…

Я так и вспыхнула — говорить со слугой о таких предметах, где это слыхано? Танская как-никак баронесса, я графиня и… Стой, дурёха! Какие тут баронессы? Опять аукнулись прежние; времена, а Роман давно не слуга, а верный и преданный друг, главная моя опора. И словно разгадав мои мысли, Роман смущённо добавил:

— Я бы и сам это разузнал, да времени не остаётся.

И я без колебаний ответила:

— Нет, постоянного хахаля у Моники уже давно не было, последний сам её бросил, хоть и старается, бедняжка, уверить меня, что это она его отставила. Потому так и ухватилась за господина Гийома, когтями и зубами в него вцепилась. Да ведь вы сами, Роман, не один раз собственными глазами в этом убеждались.

— А врагов тоже никаких нет?

— У пани Танской? Насколько мне известно, нет. Нельзя же всерьёз принимать пару баб, которые её на дух не выносят.

— Вот и прекрасно, не привлекут к ответственности невиновного…

— Что вы имеете в виду?

— Да ничего особенного. И вообще, лучше пани этого не знать. Я тоже уверен — до бракосочетания вашего с паном Гастоном негодяй ничего вам не сделает, так и выкиньте его из головы.

Признаюсь, я с облегчением последовала совету верного Романа, хотя и не поняла, которое из бракосочетаний он имеет в виду. Гражданское приходилось на субботу вечером, совсем скромное, всего двое свидетелей, а из приглашённых — лишь Роман и Зузя, которая заранее предупредила: если не приглашу её в качестве гостя, так она силой ворвётся в загс, очень уж любит такие мероприятия и ни за что не пропустит. Свидетелем мы выбрали пана Юркевича и его помощника, чтобы никого из друзей не приглашать. Даже Монике я сообщила лишь о приходящемся на следующий день, воскресенье, венчании в костёле. Назначено оно было на утренние часы. Гастон все так распределил, чтобы уже в понедельник мы могли отбыть в свадебное путешествие.

Когда мы возвращались из аэропорта, встретив Гастона, я соизволила разрешить Роману проехать мимо барьера. В крайнем случае, в прошлое перенесусь с ними обоими…

Неделя пролетела — я и не заметила. Всецело поглощённая Гастоном, не обратила внимания на то, что почти не вижу Романа. Возможно, из деликатности не хотел навязываться, оставив нас одних. Я перестала совершать конные прогулки. И не только проклятый барьер отпугивал, требовалось считаться и со своим интересным положением. Не скажу, что мы все время были с Гастоном вдвоём. Нет, гости изредка нас посещали, в том числе и Арман, который вдруг стал необыкновенно милым. Перестал говорить гадости, проявлял ко мне внимание, а Гастону даже признался — уже перестал ему завидовать, потому как предпочитает Монику. Разумеется, все это не могло не вызвать подозрений, но я следовала совету Романа и выкинула злодея из головы.

Удивило меня только, что Роман чуть было не опоздал на бракосочетание в загсе. Правда, брачующиеся перед нами проворачивали церемонию с великой помпой, гостей понаехало прорва, так что Роману было непросто отыскать место для парковки, тем более что после оформления брака вся эта толпа не спешила расходиться и разъезжаться, и сотрудники загса их не торопили, ведь мы с Гастоном были у них на этот день последними. Вот и получилось — мы уже заняли кресла, когда Роман вошёл в зал, а не задержись предыдущая пара, непременно бы опоздал. После церемонии в мэрии мы не устраивали приёма, Юркевич и его помощник были приглашены на завтрашний парадный приём в Виланове, мы же с Гастоном вернулись домой одни и поужинали вдвоём, прислугу я отослала заранее. Вряд ли стоит говорить, что этот вечер с мужем остался навсегда в моей памяти.

И за весь вечер даже ни разу не мелькнула мысль о том, что вот теперь Арман уже должен попытаться нас убить.

Снова удивилась я уже на следующий день, когда после венчания все друзья и знакомые собрались в зале Вилановского дворца и среди собравшихся не оказалось Армана. Всецело занятая Эвой и Шарлем Борковскими, прилетевшими специально из Парижа, я не сразу заметила, что Моника явилась одна и такая расстроенная, что даже не сумела этого скрыть. Занятая гостями, я не имела возможности расспросить её.

Надеюсь, выглядела я потрясающе. Будучи вдовой, не имела права венчаться в белом платье, поэтому выбрала для себя голубое — голубой мне особенно к лицу. Шляпку к подвенечному платью надела малюсенькую, тоже гармонирующую с сапфирами на шее, но с пышной вуалью, заколотой так, что образовывала нечто вроде изящных крыльев, и потому я могла свободно двигаться, перестав жалеть об отсутствии неположенного вдовице белоснежного платья с огромным шлейфом.

Вскоре, как обычно на таких приёмах, гости перемешались, поднялся гул голосов, я воспользовалась свободной минуткой и смогла переговорить с Моникой. И выяснилось: вчера вечером Моника с Арманом и каким-то его деловым партнёром были на ужине в модном ресторане. Арман хотел сочетать приятное с полезным, как он ей сказал. Все шло прекрасно, Арман удалился в туалет, а она пошла танцевать с этим партнёром. Он ей даже понравился, интересный мужчина и умеет себя держать в хорошем обществе, большая редкость у деловых людей по нынешним временам. Потанцевали, сели за столик, а Арман все не возвращался. Не вернулся он и до сих пор.

У меня не было времени на собственной свадьбе вплотную заняться утешением Моники, я лишь торопливо напомнила ей, что от Армана можно ожидать самых неординарных поступков, такой уж он человек.