— Моя… подру…га… Алиция!

— Это я, а не Алиция, — с достоинством объяснил Мартин. — У тебя помешательство постоянное или временное?

Я все-таки исхитрилась объяснить. Мартин взглянул на свой поп-артовый костюм и тоже начал хохотать. Нахохотались мы вволю, смех — это здоровье, а вот серьёзного претендента я потеряла безвозвратно.

Ну и при удобном случае сообщаю: эти сто пятьдесят крон, растраченные ухажёром на охмурение, целое событие. Датчане денег на ветер не швыряют. Торкиль, сделавший Алиции дорогой подарок, вызвал неслыханную сенсацию — прошу учесть, сейчас забегаю намного вперёд, подарок случился значительно позже, уже после их свадьбы.

В Париже состоялся очередной съезд Союза женщин-архитекторов, Алиция получила приглашение.

— Ну и как мне ехать? — спросила она не то сердито, не то смеясь. — В предыдущий раз на мне был норковый палантин, а теперь что? И то же самое платье!

— Платье не проблема, — заметила я. — Сейчас лето, скомбинируешь новое, а где тот палантин? Или плохой тон поехать ещё раз в том же палантине?

— Дура, нету у меня палантина, я его тогда одолжила. В этом все дело.

Я подумала.

— Между нами говоря, возьми да и купи. Ведь у тебя есть деньги.

Алиции идея явно не приходила в голову, и она заинтересовалась.

— Слушай, а ведь ты права. В самом деле могу купить. Я как-то не подумала! Прекрасная мысль!

Мы обсудили цвет. Конечно, самый изысканный — белый, как раз на лето, но белая норка со временем желтеет, и тогда её отдают горничной.

— У меня нет горничной, так что проблема отпадает. Ты не против пастельного?

Сошлись на бежевом палантине. Перед своими именинами Алиция вместе с Торкилем отправилась по меховым магазинам, Торкиль капризничал ужасно. Не разрешил ей купить самый красивый, идеального оттенка и прекрасно лежащий палантин. Вытащил её из магазина, убеждая поискать ещё, такие-де важные решения не принимаются с ходу, следует сравнить, посмотреть ещё и так далее.

— Уж не знаю, что там ещё сравнивать, — сообщила мне Алиция по телефону, злая как черт. — Палантин прекрасный, я сержусь на него и на себя, надо было сразу купить. Ничего лучшего не найдём.

— Ну завтра и купишь, помнишь ведь, где смотрели мех.

— Пока помню, а через день-два забуду…

На следующий день приходились её именины. Позвонила мне сразу по приходе на работу, чуть не плача от волнения.

Оказывается, Торкиль действовал коварно и дипломатично. Рано утром поздравил её и положил на одеяло свёрток, перевязанный ленточкой. Палантин, купленный ей в подарок.

Я тоже прослезилась от восторга. Палантин стоил пять с половиной тысяч крон, никто в Дании таких подарков не делает, король по этикету может позволить себе купить что-нибудь за пятьсот крон, а пять с половиной тысяч — вообще безумие! Мои сотрудники заинтересовались, что случилось, потому как я плавилась в эмоциях. Рассказала, не хотели верить, пять с половиной тысяч я написала на бумаге, считали нули, деликатно выспрашивали, вполне ли нормален муж моей подруги. Начали звонить знакомым, в свою очередь рассказывая про неслыханное безумие, сенсация пошла в город — событие без прецедента.

Палантин сослужил Алиции и ещё одну службу. Задавала шик на съезде, а после проехалась до Монте-Карло и отправилась в казино. Проигрывать состояние в её намерения не входило, других игр, кроме бриджа, не признавала, но в казино пала, во всяком случае, она придерживалась такого мнения. Решила попробовать игральный автомат, бросила в него франк.

Автомат франк сожрал. Алиция возмутилась и бросилась разыскивать обслуживающего, механик слазал в механизм и вернул ей франк с поклоном.

— А все из-за палантина, — рассказывала она похохатывая. — Представь, как он взглянул на меня — молниеносный оценивающий взгляд, и сразу же полный Версаль. Кабы не палантин, шиш бы я получила, а не франк. Знаешь, я подозреваю, Торкиль меня любит…

— Что ты говоришь, — удивилась я вежливо. — Представь себе, тоже подозреваю…

A propos[13], о потерянных и найденных вещах. Через несколько месяцев моего пребывания в Дании я примеряла в универмаге блузку и забыла в примерочной на крючке серебряную цепочку от комплекта. Поехала на следующий день, прихватив с собой в качестве доказательства браслет. Приятный господин выслушал моё сообщение, принёс деревянную коробочку, вместе с другими мелочами там лежала и моя цепочка. Господин посмотрел на цепочку, на браслет и с довольной улыбкой вернул мне потерю.

Алиция почти по такому же случаю сваляла дурака в Польше. На родину приехала уже после долгого пребывания в Дании, пошла по делам в Главное таможенное управление и, выходя, обнаружила, что в очередной раз потеряла перчатки. Наверняка уронила, высаживаясь из такси. Рассердилась, а на прохожей части, отделённой от стоянки большими каменными шарами на столбиках, наткнулась на милиционера. Бросилась к нему как рассвирепевшая кошка.

— Я здесь обронила перчатки, — заявила она холодно и презрительно. — Так вот, пан милиционер, я живу в Дании. Если бы потеряла в Дании, мои перчатки уже лежали бы вот тут, например…

Оглянулась, показала на каменный шар и онемела. На шаре лежали её перчатки. Милиционер только покачал головой, Алиция же призналась, что давно не чувствовала себя такой дурой…

Её отъезд и свадьба принцессы Маргариты почти совпали, правда, Маргарита чуть опередила Алицию, я в этом уверена, так как Алиция перевела нам свадебную речь графа Генриха. Он встал и заявил:

— Tak for Margherite.

«Спасибо за Маргариту», больше, по-видимому, сочинить не сумел, нам, однако, его речь очень понравилась. С уверенностью утверждаю, весна ещё не наступила, скорее был канун весны, помню украшенные улицы. Амурчика, который, отражаясь в витрине магазина, целился в мусорницу, опускаю, меня поразила сирень. Я стояла у какого-то магазина и вдруг явственно ощутила аромат сирени, оглянулась — вся крыша над входом покрыта душистой сиренью, нетепличной, а полностью расцветшей. Я слегка обалдела. Откуда, на милость Божескую, в такое время года сирень? Если бы не запах, конечно, сразу поняла бы — искусственная, но сирень благоухала как холера.

И все-таки оказалась искусственная и парфюмированная. Погода была ужасная — ветер и изморось, а Маргарита, в открытом экипаже, в свадебном атласе, говорят, даже насморка не получила. Естественно, я глазела на свадебный кортеж, ведь я жила неподалёку от Амалиенборга, Конгенс Нюторв совсем рядом. Генриха я встречала много раз на улице, шёл себе как простой смертный, если и существовала охрана, наверняка только в моем лице, никого больше вокруг не было видно. И сразу вспомнились мне наши государственные мужи, так и вижу: бегут по улицам пешком, как и все прочие люди…

Алиция уехала, приказав мне выместись из прачечной, чем смертельно меня поразила. Не говоря уж про деньги, я попросту не умела найти себе жилище и на поиски дипломатично старалась склонить госпожу фон Розен. Госпожа фон Розен вежливо объяснила, что дело терпит. Я успокоилась, и напрасно. Алиции пришлось оправдываться перед благодетелями, ругательски ругала меня по телефону и долгие годы не могла мне этого простить.

Алиция ездила в Польшу новым «вольво», самой дорогой машиной в мире, однако больше на тему «вольво» ничего не скажу, ибо после многочисленных и разнообразных стычек я принесла торжественную клятву — об этом автомобиле не заикаться до конца жизни. Её или моей. Во всяком случае, «вольво» и сегодня стоит у неё в Биркероде под навесом и, Богом клянусь, двигатель по-прежнему работает бесшумно. Из Дaнии в Польшу «вольво» перегнал некий Хансен, коллега по работе. Сразу же, въехав в наши пределы, встали — в бензине оказалась вода…

Ах да, я ведь поклялась. Лучше займусь своими неприятностями.

В прачечную приехал Войтек.

Хоть я и сбежала от него, но время и расстояние все смягчили. Меня одолела снисходительность, и я выправила ему приглашение через господина фон Розена.

В первые же минуты мы занялись хлопаньем дверью, хлопанье разносилось по всему зданию. В двери был замок с защёлкой, и следовало помнить, по какую сторону ты оказался, захлопнув дверь. Глупо сперва захлопнуть, а после стучать. Разве что ключ с собой таскать постоянно.

На его приезд, без сомнения, повлияла катастрофа со «шкодой». Машину, правда, отремонтировали, но Войтек перестал её любить, я соглашалась — пора купить новую, даже подсчитала предстоящие расходы. Получилось, надо покупать не одну новую, а две подержанных, одну оставить себе, другую загнать, иначе опять останусь без денег. В «шкоду» я вложила несколько десятков тысяч, но мне как-то не приходило в голову, что стоило бы их вернуть, и я рассчитывала на текущие поступления.

Войтек со мной соглашался. Денег на подержанную машину уже хватало — накопились у господина профессора. Покупать следовало в Гамбурге, упаси Боже не в Дании, где так называемый момс, таинственный дополнительный налог, сильно повышал все цены. От кого-то, не уверена, не от моего ли приятеля, доверенного лица, я имела адрес типа в Гамбурге, каковой тип и поможет совершить покупку. Собирались мы ехать вместе, но в последнюю минуту Войтек дезертировал.

ФРГ в те годы не считалась страной, к которой у нас бы относились снисходительно. Войтек испугался визы в паспорте. Я тоже боялась, правда, на визу мне было начхать, просто вся затея устрашала, но, вопреки всему и вся, решилась ехать одна. Вскорости выяснилось, ФРГ политические сложности учитывает и нашим даёт визу на отдельном листочке бумаги, но было поздно переигрывать дело. Я получила визу без проволочек, транзитную, на двадцать четыре часа, никто не знал, возвращаться следует той же дорогой или можно другой, например, через Голландию или через ГДР, но я решила рискнуть. Могла, предположим, доказывать — ехала во Францию, по дороге у меня разболелся живот, вот и возвращаюсь, и кто меня убедит, что это не так?

Поехала поездом, как пижонка, спальным вагоном и прокляла путешествие до самого первого колена мирового железнодорожного транспорта.

Вагон оказался советский. Почему между Копенгагеном и Гамбургом курсировали советские вагоны — черт знает. Отличался вагон монолитностью — ни открыть, ни закрыть в нем ничего не удавалось: окно и вентиляция не открывались, а отопление не закрывалось. Конечно, место у меня оказалось верхнее — на верхние места везло всю жизнь, не могу вспомнить, чтобы хоть раз спала внизу, а температура в купе, на мой глаз, достигала семидесяти по Цельсию. Истекала потом и задыхалась всю ночь. Много раз выходила, сидела в коридоре, болтала с проводником, пыталась что-нибудь пустить в ход или сломать в купе — дудки. Короче, провела бессонную ночь в условиях, весьма напоминающих пекло. В Гамбурге с облегчением вылезла из монолита, условленный тип ждал, полный порядок.

Тип оказался просто золото. Заслуживал цистерны «чистой выборовой», а не жалкой бутылки, которую я ему презентовала. Показал, сколько удалось, Гамбург, привёз к продавцу «фольксвагена».

Продавец — ха-ха! Автосалон на трех этажах, продавцы в чёрных костюмах, в белых рубашках, галстуки-бабочка. Осовелая после бессонной ночи, я смотрела в основном на цены, выбрала горбунка на первом этаже. Уплотнитель у стекла был помят явно для отвлечения внимания, понятно; я безнадёжно велела исправить, уверенная, иных недостатков, хоть лопни, не найду. Ну что ж, была не была, беру.

Разговаривала я с ними фантастически. Тыкала пальцем в цену.

— Das ist zu viel.

— Aber das ist sehr gut! — отвечали мне с возмущением.

— Aber ich habe keine Geld[14], — объясняла я холодно. В итоге этих салонных переговоров я, сама того не ведая, выторговала семьдесят марок. Покупку оформили мгновенно, а я сидела откинувшись в удобном кресле и раздумывала, что раньше последует: они оформят бумаги или я отдам концы. Напряжение, нервы и усталость спровоцировали печень, разболевшуюся не на шутку…

Да, верно, пришла пора объяснить, как меня эта печень донимала. Ни с того ни с сего вдруг возникало жуткое чувство: даже не боль, а некая общая невозможность чего бы то ни было — меня давило, распирало, парализовало, тошнило при полной уверенности, если моргну хоть глазом, тут же отдам Богу душу. Во мне гнездилось что-то ужасное, убийственное. Сколько людей я перепугала таким состоянием, не сосчитать, потому как при этом я ещё чудовищно зеленела. В общем, полное веселье. Несколько лет подряд вдруг в самые неожиданные моменты меня схватывало: в Париже на перекрёстке при зеленом свете, в Вене с двухлитровой бутылью в руках, на стоянке у суперсама в Варшаве, на бридже в пожарной охране и так далее…

Само собой, схватило и при покупке «фольксвагена». А то как же. Выжила-таки, приступ прошёл, я даже вполне самостоятельно расписалась. Села в транспорт, дала задний ход, развернулась и выехала на улицу.

Первый изъян обнаружился быстро. Включённое отопление не выключалось, совсем как в советском вагоне. Я перепугалась, опускаются ли стекла, слава Богу, опускались. Ехала я в Путтгарден через Любек, далее паромом до Рёдбю, виза действовала до полуночи, однако в полночь уже нет парома. Необходимо успеть на последний паром в Данию.

Боже мой, как хорошо вести «фольксваген»! Кто ездил горбунком, тот знает. Я почувствовала его с первого же момента, ехал сам, любил меня так, как «шкода» любила Войтека. Две мелочи отравляли моё безграничное счастье: проклятое обогревание — поклялась бы, что подошва на туфлях уже прогорела насквозь, время от времени я осматривала её и удивлялась — ещё цела; все стекла я опустила, и все же в машине стояла дикая жара. Вторая мелочь — моё самочувствие, моментами я переставала видеть с открытыми глазами. После бессонной ночи, напряжения и печёночного приступа наступила реакция — только бы поспать, остановиться на первой же маленькой встречной стоянке и отдаться усталости. Но куда там — часы показывали: в запасе нет и минуты лишней, должна спешить.

Отвлекли меня воспоминания.. Этой самой дорогой, добираясь до отца в Англии, после освобождения из лагеря для военнопленных, топал пешком мой первый муж. К нему я уже давно не питала никаких дружелюбных чувств, мысль, что по той же самой дороге я еду машиной, весьма приободрила меня. Плохой характер порой даже оказывается кстати.

На паром я въехала последней. В Рёдбю ждал Войтек и безумно нервничал.

— Садись, дорогой, за руль, — пробормотала я вяло. — У меня нет сил.

Дальше я уже лишь механически талдычила:

— Медленней, здесь поворот. Медленней, здесь ограничена скорость. Медленней, у меня нет денег на штраф…

А Войтек в тот момент любил меня безгранично, больше жизни. Я была божеством — все-таки утешение, какая женщина откажется быть божеством хоть ненадолго?..

Божество довольно скоро с пьедестала свалилось, но кое-что от божественности сохранилось.

Здесь необходимо объяснить несколько языковых неологизмов, которыми мы пользовались, разбирая маршрут по автомобильному плану города. У Алиции, у Мартина и у меня был план города в книжном издании, на каждой странице содержалась информация — «sekort» и цифра, то есть смотри страницу такую-то. Мы это называли просто «секортами». Секорт тридцать, секорт восемь и так далее, что-то расположено на секорте двадцать четыре. Переделывали мы на польский лад что попало: экскурсию заказывали в райзебюро, садились на автобус на Ратушплощади, на скачках лошадь частенько шла в четвёртом лёбе. «Lo/b» — по-датски «заезд».

Все вместе мы — Войтек, Мартин и я — поехали в Бакен — весёлый городок с занятными аттракционами ярмарочного типа. Там была, например, железная дорога, вторая по ужасам в Европе. Первое место занимал якобы подобный же аттракцион где-то под Лондоном. У типа, рассказавшего про лондонский аттракцион, рывками, поворотами, падениями и так далее поразбрасывало все авторучки, шариковые карандаши и прочее, старательно запрятанные во внутренний карман пиджака; когда вышел, в карманах ничего не обнаружил.

Крики с железной дороги в Бакене было слышно за пять километров в Клампенборге, что подтверждаю уже лично. Вагончики были сооружены из дерева, во время езды трещали неимоверно — вот-вот развалятся. А рекламировалась эта железная дорога двумя смертельными случаями, когда тормозной кондуктор упился вдребадан. Подобная железная дорога есть и в Тиволи, и крики слышно у бокового входа центрального вокзала, но по сравнению с Бакеном в Тиволи просто детская игрушка. Впрочем, в Бакене детям без взрослых пользоваться этим аттракционом запрещено, в Тиволи, пожалуйста, катайтесь на здоровье.

Какой черт дёрнул меня дважды проехаться этой мерзостью, до самой смерти не уразумею.

Первый раз ещё ладно — ведать не ведала, что человека ожидает. Не орала лишь оттого, что перехватило дыхание и голос. А второй раз зачем меня понесло, не понимаю. Правда, на предложение прокатиться в третий раз я просто сбежала почти за ворота.

Теперь Бакен очень изменился, пожалуй, поблагороднел, и не знаю, куда девался так называемый двигающийся дом.

Совершенно разбитая железной дорогой, я уселась отдохнуть и подвижный дом проигнорировала. Войтек и Мартин отправились одни.

Начало я видела, и с меня хватило. Все доски, из которых был сделан дом, ходуном ходили туда-сюда, причём каждая отдельно. Ступив на крылечко у лестницы, оба пана начали выделывать антраша изощрённее советского балета — ножка вправо, ножка влево, потому как доски ходили не вдоль, а поперёк. Движения панов были идеально синхронны. Лестница обладала теми же свойствами, но танцовщики начали исполнять уже разные номера: один продолжал большой батман, а второй приседал на правой ноге, так как левую тянуло под балюстраду. И тут я перестала собой владеть.

Ко мне подкатился какой-то швед, меня не хватило даже отвергнуть его внимание — я хохотала неудержимо, из глаз ручьями лились слезы, то стояла согнувшись пополам, то держалась за живот. Ни одного человеческого слова швед от меня не услышал и сам начал хохотать, неизвестно над чем; подвывая, взвизгивая и кудахча, мы слонялись у ограды в аттракцион, пока мои паны не вышли, на этот раз то устремляясь вперёд, то отскакивая назад, так как доски двигались вдоль. Не знаю, как я не померла от хохота.

В этом же Бакене вместе с Войтеком мы уселись в вагончик, проезжающий дворец ужасов. Так это называлось. Веселились вовсю, уверенные, что с нами ничего не случится: хихиканьем встречали стену огня, столкновение с поездом, скелет во мраке, страшную сову, неожиданно бросившуюся сверху, и тому подобные штучки, но когда над ухом вдруг раздался ужасный, леденивший кровь в жилах вопль, мы сообща заорали. Из всех ужасов крик оказался самым эффектным.

А при случае я услышала забавный рассказ про скелет. Хмырь в тёмном бархате, с реалистично нарисованным на костюме скелетом (в темноте виден только этот фосфоресцирующий костяк), появлялся перед посетителями в нужный момент. Якобы какой-то шутник прокрался в закоулки аттракциона и без всяких плохих намерений похлопал скелет по плечу. На что скелет отреагировал очень просто — свалился в обморок.

Увы, через двадцать лет дворец ужасов исчез, и я не нашла подвижного домика. Придумали новые аттракционы, сознаюсь, интересные.

Все это я подвожу к рассказу о возвращении из Бакена, тоже очень смешном. Каким манером после такого великолепного развлечения мы умудрились поссориться с Войтеком, не могу вспомнить. Возможно, я что-то напутала, короче, мы заблудились в бесконечных дорогах, ехали черт знает куда. Войтек обругал меня идеальным сопровождающим, я разозлилась и всучила план Мартину. Раз я дура, пускай он даёт указания, возможно, успеет прочитать и дорожные указатели при такой скорости, какая не позволяет этого сделать. Мартин панически перепугался, но план взял. Войтек ехать медленнее не намеревался, мчался словно на пожар, ибо, во-первых, так любил, во-вторых, рассвирепел.

— Где мы находимся? — яростно рявкнул он.

— На четвёртом секорте, — ответил испуганно Мартин.

— А куда едем?

— На пятый секорт…

Зубовной скрежет Войтека я слышала отчётливо. Вся злость у меня испарилась, дальнейший их разговор доставил мне исключительное удовольствие. До Копенгагена нам все-таки удалось добраться, но Мартин категорически отказался когда-либо меня заменять.

Выходные мы использовали на то, чтобы познакомиться хоть с небольшой частью Дании. Поехали в Ютландию и на Скаген, откуда меня волокли на аркане, так поразил меня восхитительный вид с мыса Скаген. Встречаются два пролива, Скагеррак и Каттегат, волны идут с двух сторон навстречу друг другу, наскакивают друг на друга и самым очевидным образом недоумевают — а что же делать дальше? Я видела открытки и фотографии, но куда им до натуры. Я торчала на мысу по щиколотку в воде и глаз не могла оторвать.

В это Войтеково пребывание мне удалось впихнуть ещё и Париж. Хлопанья дверью в качестве развлечения явно было недостаточно, я купила через райзебюро очень дешёвую экскурсию, и впечатления столь ошеломили меня, что не помню даже, чем мы туда добрались. Наверное, самолётом.

Париж я знала теоретически из чтения и изучения архитектуры, половину города могла начертить на память и потому представляла город неплохо. Но Париж оказался не только созвучен моим представлениям, но ещё лучше, и, верно, за это я полюбила его навсегда.

В Париже обретался мой старый приятель Пётр, который после своих дальневосточных контрактов уже не вернулся в Польшу, а переехал во Францию. Работал, делал блестящую карьеру, женился на своей тамошней кузине, что значительно сократило ожидание гражданства. Со своей предыдущей женой развёлся. Я сразу же встретилась с ним и сразу же признаюсь, в книге "Что сказал покойник " он выступает в качестве моего таинственного друга, таинственного потому, что его жена меня не любит, хотя я не сделала ей ничего плохого.

Несколько отступлений в связи с «Покойником». Пётр как раз был у меня, когда оторвался и свалился нам на голову карнизик вместе с прикреплённой к нему занавеской между кухней и комнатой. Пришёл ко мне с каким-то делом, Пётр, конечно, не карнизик, не помню с каким, потому как время мы провели, пытаясь вмонтировать на место это устройство. Правдиво и то, что пришёл он ко мне после аварии, в которую попала его тогдашняя жена, тяжко озабоченный, не уверена только, чем больше — женой или отсутствием денег на ремонт машины. Время было летнее, дети на каникулах, о своей кормёжке я почти не заботилась.

— Есть хочу страшно, в желудке подсасывает, — грустно сообщил Пётр. — У тебя не найдётся перекусить?

В доме оказались яйца, мука и соль. Возможно, яйцо одно. Я быстренько соорудила вареники, на воде без молока, и мы сожрали их с солью. Чай был. Никто не смеет утверждать, что подцепила я Петра, через желудок добравшись до сердца.

— Я тебе кое-что покажу, — сообщил он мне таинственно, когда мы встретились через семь лет в Париже, без Войтека, который, ясное дело, о свидании знал и использовал его, чтобы сказаться оскорблённым.

Белая «ланчия» у Петра действительно была, и мы поехали.

— Куда едем? — поинтересовалась я.

— В аэропорт.

— А что там такое?

— Увидишь.

Ничего не хотел объяснить по дороге, а привычка к Войтеку заставила меня спросить:

— Сколько я должна тебе за бензин?

— Поцелуй меня в задницу, — вежливо ответил Пётр.

Мы доехали до Орли, и там он привёл меня в часовню.

Посмотрела. Это был шедевр. Овал, стенка внутри, около неё алтарь, и ничего больше. Абсолютная простота средств и безупречные пропорции — дух захватывало. Я молчала, да и что тут скажешь?

А подумала следующее: увидев такое чудо, амбитный архитектор должен бежать на первый попавшийся мост, перемахнуть через барьер — и в Сену. Лучше никто и ничего уже не создаст. На мгновение мне сделалось неимоверно тяжело, затем наступило полное облегчение: ведь пишу книги, сменила профессию, и мне вовсе не надо топиться в Сене!

Искренно и честно — часовня в Орли нанесла сокрушительный удар по всем иллюзиям насчёт моей профессии. Часовня постоянно у меня перед глазами и в памяти. Отпало всякое желание найти работу в архитектурно-проектной мастерской, когда я вернулась в Польшу. Войтек, тяжко оскорблённый, один отправился на площадь Пигаль, где его утешила какая-то мадемуазель, предложив услуги за полцены. Не воспользовался, привык к даровым услугам, денег пожалел, зато настроение значительно повысилось.

В Париже мы провели восемь дней, и, конечно же, я перепутала дату отъезда. В последний день валялась ещё в постели. Войтек отправился за чаем.

— Слушай, что происходит? — забеспокоился он, вернувшись. — Вся датская группа сидит в холле на чемоданах. Мы, случаем, не сегодня уезжаем?

Господи Иисусе, я вскочила. В халате помчалась выяснять — и в самом деле, улетаем сегодня, вся компания, готовая в путь, ждала автобуса. Мы собирались в бешеном темпе, чемодан не желал закрываться, Войтек трудился над ним как вол, придавил крышку и закрыл единственно силой воли.

— Где паспорта? — заорал панически.

Я вывалила сумочку — паспортов и билетов нет, Господи!..

— Ох, наверное, все в чемодане, — пробормотала я вне себя.

Войтек держался как положено мужчине. Ничего не сказал, стиснул зубы, открыл проклятый чемодан и начал рыться в вещах. Когда половина вещей уже валялась рядом, я вспомнила, что паспорта в несессере. Запихал все снова по-прежнему молча. Мы успели дуриком — посадка в автобус с багажом затянулась, а ведь кто-то же должен быть последний?

Мне тогда вспомнилась ужасная история в таком же роде, рассказала её Войтеку в качестве утешения. Моя приятельница по институту Ханя, спортсменка, ехала с группой коллег в какой-то лагерь. В купе заглянул контролёр.

— Билеты у всех есть? — спросил он нехотя, по обязанности.

Все кивнули, один парень решил пошутить.

— Вот у этого коллеги нет, — сообщил он, показав на кореша.

Все засмеялись, контролёр тоже, но потребовал предъявить. Обвинённый весело полез в карман, не нашёл, начал шарить в другом. Когда обыскал четвёртый, уже не смеялся. Встал, начал снова — карманы в пиджаке, карманы в брюках, контролёр ждал с каменной физиономией, приятелям стало не по себе. Парень снял с полки чемодан, поискал в нем — без толку, проверил карманы в пижаме, вспомнил про рюкзак, вывернул из него все вещи — билета не было. Заглянул даже в мыльницу с горя. Кто-то вспомнил — на следующей станции выходить, контролёр решил выйти с ними. Штраф следует оформить. На перроне, где основательно распотрошённый парень утопал в целой куче своего барахла, контролёр попросил собрать вещи и отправиться в соответствующее учреждение, приятели пришли в отчаяние, парень все собрал, забросил на плечо фотоаппарат и вдруг вскрикнул с облегчением. Быстро открыл футляр и вытащил билет.

Только тогда контролёр устроил устрашающий скандал: вся сцена-де разыграна специально с целью поиздеваться над железнодорожными властями. С великим трудом удалось его угомонить.

В Польшу Войтек уехал «фольксвагеном», я проводила его до Гесера и дала доверенность на пользование машиной. Не уверена, приезжал ли он ещё раз, ибо в памяти маячит не его визит, а неприятное впечатление, когда я узнала, что «фольксваген» зарегистрировал на себя, а не на меня. Объяснил тем, что таможенный досмотр проводился на его имя, потому и пришлось так зарегистрировать. Моё разочарование продолжалось недолго — махнула рукой, я уже накопила денег на вторую подержанную машину и собиралась возвращаться ей.

Потом приехала Аня.

Не помню кто, но мне посоветовали снять комнату у фру Скифтер на бульваре Андерсена, почти напротив бокового входа в Тиволи. Поселилась я в великолепном салоне, но со Святой Анны окончательно не выехала — зарезервировала прачечную для Ани, собравшейся ко мне в небольшой отпуск. Сдаётся, через кого-то оформила ей приглашение назло её мужу, тиранические склонности коего возбуждали протест в моей душе. Приезд Ани сделался во многих отношениях потрясением.

Началось с того, что с поездом не приехала, и письмо, которое я тут же начала писать, звучало следующим образом: