— Подумаешь, строитель, уж я постараюсь, — ответил Войтек.

Я предупредила Янку, она запекла двух жирных цыплят, и мы отправились к ним на бридж. Меня уже и саму разбирало любопытство, что получится. Войтека пьяным не видела никогда, мог выпить очень много, и плохо ему было, но с печенью, а что касается Доната, так у него допуск, по-моему, был вообще неограниченный. Начали играть, сделали перерыв, дабы подкрепиться цыплятами, и снова вернулись к игре.

Сколько выжрали водки, не имею понятия, хотя мы с Янкой на всякий случай не пили. Окончательный результат у мужчин оказался ничейный: Войтек мучился со своей печенью в ванной, а Донат один-одинёшенек сидел за столом и упорно продолжал играть в бридж. Отсутствия партнёров просто не заметил, сдавал, торговался, разыгрывал, похваливал удачные ходы, ругал неудачные розыгрыши, вёл разговор за четверых, вообще разговаривал как никогда много. На нас не обращал никакого внимания. Войтек, выползши из ванной, разобиделся: он страдает, а мы ржём как сумасшедшие.

Играли мы у них в бридж и в Пасхальное воскресенье. Начали прощаться в час, Войтек вспомнил, что уже обливальный понедельник наступил, и прыснул водой на Янку.

— Ах, ты!.. — крикнула она и плеснула в него от души.

Войтек успел брызнуть в меня, я отреагировала молниеносно и достигла впечатляющего эффекта. Он расположился в кухне, а мы с Янкой заперлись в ванной; вода всем доступна, а между кухней и ванной открывалось окно. Войтек использовал всё более ёмкие кастрюли, мы обливали его из таза. Донат стоял в дверях комнаты, защищая спящего ребёнка, вода текла с него потоками, хоть никто из нас нарочно его не обливал, так мы отомстили друг другу за все. Кажется, у соседей снизу начался потоп.

Досталось Войтеку во Владиславове, где мы проводили отпуск с огромным количеством детей. Янкин Кшиштоф, Войтеков Кайтек и оба мои. Войтек, кажется, приехал из Варшавы и привёз яжембяк, этим яжембяком мы с Янкой упились в стельку, Янка решила возвращаться домой, а я собралась на прогулку.

— Едва с ними не спятил, — жаловался Донату Войтек. — Одна лезет на шоссе, а вторая норовит на пляж улизнуть, обе в разные стороны, как мне с ними справиться?..

Янка жила неподалёку, перетащил её через шоссе и поставил у дверей нужного дома, после чего ухитрился догнать меня, пока я не успела погрузиться в морские волны. Кой черт дёрнул нас надрызгаться, понятия не имею, ведь мы же не пили, тем более при детях. А всего, кроме упомянутых случаев, я упилась вдребадан ещё четыре раза, два по ошибке, просто разнервничалась. В конце концов, не так уж и много.

А в «Блоке»…

Да уж, нелегко им пришлось со мной. Когда мне что-нибудь не нравилось, я упиралась как ослица и никакой уступчивости не проявляла. Однажды насильно Витек записал меня на учёбу по безопасности и гигиене труда, потребовав написать отчёт. Идти не хотелось — ни времени, ни желания. Он настоял, пожалуйста, пусть будет. Отчёт звучал так:

Полагаю, пользы из моих записей Витек извлёк не много. Следующим мероприятием, на которое меня отрядили, оказалась трудовая дисциплина, в те времена с этим понятием происходили какие-то странные метаморфозы. Заболел Збышек Краснодембский, не приходил на работу, к нему делегировали группу общественных добровольцев, мобилизованных насильно. Не ведаю, кому сие пришло в голову, но опасаюсь — Витеку, совершенно непонятно, с какой целью. Проверить, не симулирует ли?.. Мне поручили составить протокол. Составила.Протокол

Какое-то техническое описание, которое меня вынудили выполнить, вызвало нарекание Витека. По-видимому, речь шла о трансляционном центре в Грабове, абсолютно не помню, какое отношение я к нему имела. Возможно, не имела никакого, просто мне всучили это техническое описание, а вообще-то центром занимался кто-то другой. Смутно мерещится, Казик занимался.

— Романы пишешь, — ядовито шипел Витек. — Не талдычь, что с дурацким техническим описанием не справишься!

Я разозлилась и техническое описание создала с маху.

И так далее. Боюсь, Витек не включил моё описание в документацию. Я не переваривала бюрократизм всех оттенков, ненавидела протоколы и отчёты, но техническое описание — другое дело. Оно действительно необходимо, и если уж я протестовала с Грабовским центром, значит, мне навязали работу против всяких правил.

Гурце удалось закончить в срок. Проект был технологически обоснован добротно, выполнен тщательно, хотя и скупо, но комиссия по оценке инвестиционных проектов не утвердила его по одной простой причине: первоначальная смета составляла девять миллионов, а у нас равнялась двадцати миллионам. Превышение сметы на одиннадцать миллионов, более чем на 100%, никакая комиссия не утвердила бы, в чем все прекрасно ориентировались. Однако заказчик, вооружённый готовой документацией, имел основания для скандала, каковой зашёл столь далеко, что местные власти после трех бурных заседаний решили утвердить мелиорацию и армирование всего района. А после мелиорации наш проект со всеми сооружениями летел к чёртовой бабушке. Использовать можно было лишь некоторые строения, да и те требовалось ставить иначе, учитывая изменение прочности почвы.

Началось светопреставление — к черту пошли двести тысяч злотых. А за двести тысяч сажали без всяких разговоров. Технический директор, настоявший на однофазовом проекте, полетел с работы, а меня спас исключительно листочек в клетку со словами «За счёт и под ответственность заказчика». Бумажку я отыскала в своём столе, потому как моё правило — никогда и ничего не выбрасывать.

Затем Витек совершил ошибку, и мастерская начала разваливаться. Он с разгону под конец года всем сразу выплатил все премии, в некоторых случаях весьма солидные. Не только я возвращалась домой под утро, все работали день и ночь, дошло до того, что Збышек вкалывал, лёжа в больнице. Ему оперировали ногу, голова и руки действовали исправно, получил маленькую чертёжную доску и таранил работу, аж искры сыпались. Ещё и я его подгоняла — кое-что он и для меня делал. В результате сантехники и электрики получили больше всех, и никто из нас не обижался — они будь здоров сколько отвалили работы.

Зато обиделось не то министерство, не то объединение — большие премии возбудили дикую зависть и неистовое возмущение, нас затерроризировали разные контрольные комиссии, которые несправедливо и без всяких на то оснований задним числом начали урезать расценки. Результат превзошёл все ожидания, случилось нечто небывалое, не имевшее прецедента, — банкротство государственного предприятия. Мы предложили отработать эти якобы сверхзатраты в течение четырех лет, отказываясь от премий, на одних зарплатах, однако на это власти предержащие не пошли, чем решительно засвидетельствовали своё априорное решение попросту нас прикончить. И прикончили — архитектурно-проектная мастерская закрылась.

А пока существовали, вылезло дело с пустотелыми вентиляционными блоками — ещё один несусветный идиотизм. Как явствует из названия, из пустотелых блоков делались всевозможные каналы — блок с круглой дырой в середине, с тонкими стенками экономил огромное количество кирпича и места. Ни с того ни с сего последовало распоряжение, запрещающее проектирование с использованием блоков и вообще их производство. Я впала в ярость, полетела в объединение с вопросом, какого черта происходит, мне объяснили: блоки неплотно подгоняются, каналы, смонтированные из них, пропускают. А почему? А потому, что блоки имеют неровные края. Холера, вместо того чтобы наладить точное производство и тщательную обрезку, нашли прекрасный выход — вообще запретить. Господи, спаси и помилуй!..

Персонал мастерской разлетелся по миру. Алиция уехала в Данию, когда вышла моя вторая книга. А до того появился на экранах и фильм "Лекарство от любви", оба события произошли чуть ли не одновременно. Я организовала торжественную раздачу экземпляров героям произведения, разослав следующее приглашение:

Вышесказанное возымело немедленное действие: принесли с собой самые разные вещи. Стефан явился с ручным тормозом от машины, Витек с ножкой от кресла, Каспер с булыжником, вывернутым из мостовой около моего дома, Весек приволок мощный сук, обвитый лентой с надписью: «Надёжное лекарство от любви». Не помню, чем ещё запаслись, но каждый имел наступательное оружие.

Кроме того, отмочили номер с телеграммами.

С интервалами в две-пять минут приходил мальчик и приносил телеграммы, по одной, по две. Подлинные, прямо с почты, с наклеенными полосками текста, некоторые на открытках с картинками. Часть сохранилась, привожу содержание.

И множество других, к сожалению, со временем потерялись. За каждую телеграмму мальчик получал два злотых.

Кстати, о Янушеке с женой. Он успел жениться, когда мы все работали в «Блоке», венчание мы устроили громогласное. Сперва мы встали шпалерами, склонив над ними рейсшины, как некогда склоняли уланские сабли. Рейсшины притащили с собой свои и позанимали у коллег, один сразу же бросился отвинчивать ролики, бывшие тогда дефицитом. На лестнице костёла Святого Креста в обе стороны разбросили полрулона кальки, Дануся прошла на высоких каблуках, калька рвалась под её ногами с выстрелами — гремела настоящая канонада, потом бабы из зрителей бросились собирать обрывки, с ужасом причитая:

— Такой хороший пергамент пропадёт…

А в конце церемонии мы прицепили им к машине — разумеется, украдкой — цепочку от лампы с множеством металлических украшений, консервных банок, кусочков жести, колокольчиков и другого мелкого металлолома. Януш, весь бледный, торопил водителя — побыстрее уехать от костёла и вырваться из рук дорогих друзей.

Меня перевели на службу в горпроект «Столица» на Крулевской, там я подружилась с Эвой и Тадеушем, которые от случая к случаю выступают в нескольких произведениях. Впервые в «Колодце предков».

В новой мастерской на меня свалили всякую чепуху: для какой-то рабочей столовки в Гродиске Мазовецком я доделывала санузлы; обследовала состояние строений, назначенных на снос или для ремонта на Броней. Безнадёжные занятия. Более интересная работа — концепция расширения Института биологии в университете, где мне довелось пережить нелёгкие минуты.

Моё отношение к гусеницам и всяким иным извивающимся тварям не изменилось, по-прежнему не могла их видеть. А там, в этом институте, меня водили повсюду — я уточняла необходимые перестройки в помещениях и в одной из комнат наткнулась на сцену, которая разве что в кошмаре присниться может. Два желтопузика пытались сожрать крупного земляного червя. Один желтопузый идиот разевал пасть на среднюю часть обеда, укусить не удавалось, потому он как бы лизал свой обед. Второй оказался умнее, начал с хвоста, а может быть, с головы, во всяком случае с какого-то конца. Благодаря этому обеду я впервые сориентировалась, где у червяка перед, а где зад, однако вовсе не мечтала об этом узнавать, а потому застряла столб столбом, наблюдая зрелище, наконец преодолела паралич из-за острой необходимости срочно посмотреть на что-нибудь другое. Оглянулась, с отчаянием отыскивая, на что бы нейтральное взглянуть, и увидела большую банку с овсяными хлопьями. Мне уже было полегчало, как вдруг обнаружилось, что в овсяных хлопьях копошится масса отвратительных красных червячков и все содержимое банки мерзко шевелится. Что я пережила, все моё. К горлу подкатила тошнота, и я выскочила из помещения быстрее, чем того требовали служебные цели. Все нужды помещения я описала уже за дверью.

В ходе преодоления служебных задач в Институте биологии я порезала себе руку стеклом в двери, и вовсе не из-за сквозняка — просто самым обычным образом решила убить, наконец, этого Дьявола. Мы возвращались домой с приёма у невесты Витека, второй Алиции, сейчас уже его жены, и Войтек, как всегда, успел довести меня до белого каления на лестнице. Следовало убить его сразу же на лестнице, проще гораздо, однако по неизвестной причине предпочла сделать это в квартире. Да, сознаюсь, я жаждала задушить его голыми руками, и не иначе — иной вид его смерти не принёс бы мне облегчения. Сбежал от меня и запер застеклённую дверь, что случилось потом, не помню, поскольку в глазах у меня потемнело. Когда приехала «скорая», я уже больше злилась на себя, чем на него: надо же быть такой дурой — изуродовать себе правую руку из-за поганого мужика. Вот идиотка, как будто в кухне нет ножа, пестика или других орудий. Просто ослица.

Безумцев Господь Бог милует, в «Скорой» дежурил доктор Венгжин, специалист по хирургии руки, без всяких сомнений лучший в мире. У него оказались с собой личные инструменты. Иглы, которые позже я рассмотрела, походили на изогнутую ресницу. А доктор Венгжин вообще не врач, а художник. Нет, ещё лучше, просто не найти соответствующего слова, дабы определить его мастерство. Чинил меня полтора часа, создал невероятный шедевр, при виде коего врачи лишь причмокивали в экстазе. Венгжин спас мне руку, все могу делать, трудно только писать, поэтому всегда пишу на машинке.

В гипсе проходила семь недель. Естественно, получила больничный лист, да что из того — концепция расширения и перепланировки Биологии имела сроки, и я лично за них отвечала. Поэтому приходила в мастерскую и диктовала машинистке текст по своим заметкам, опоздала всего на неделю.

С помощью этого гипса мне удастся наконец кое-какие события разместить в хронологической последовательности. Прежде всего выплывает эпизод, как я надрызгалась у Тадеуша. И снова перестаю понимать, что, когда, почему. Именины Тадеуша приходятся на 28 октября, во всяком случае, многие годы я считала эту дату его именинами, оказалось, ничего подобного: празднование состоялось поздней весной. Тут я уже уверена. После того как сняли гипс, я уехала летом в отпуск и разрабатывала руку во Владиславове, а позднее начались съёмки «Лекарства от любви», и на снимках видно, что ещё лето или только-только начиналась осень. Выходит, были не именины, а какое-то другое празднество.

Приёмы у Тадеуша для меня весьма памятны — приходилось волочь к нему мою гладильную доску. У Тадеуша мебели не было, кроме чертёжной доски на козлах, служившей по мере надобности столом. Посадочных мест не имелось тоже, проблема решалась просто, складывались две высокие кипы старых фотокопий, на них укладывалась моя доска, на ней усаживались шесть человек средних габаритов. Что касается тяжести, доска могла выдержать и гораздо больше.

В описываемый вечер о доске речи не шло, рука моя была в гипсе. Сидела я на низеньком табурете и спорила с кем-то насчёт бриджа, с кем, понятия не имею; речь шла о бубнах — что следует объявить, если на руках девять бубён, начиная с дамы, а сбоку мелочь. Я настаивала, следует объявить три бубны, собеседник придерживался иного мнения, в пылу спора я от волнения то и дело пила, мне подливали — рюмка стояла под рукой. Последнее, что помню, — Эва, благостно спавшая в углу на куче фотокопий.

От Тадеуша я несомненно ушла, ибо вдруг оказалась совсем в другом месте. Место, где бросила якорь, произвело на меня огромное впечатление. Прибыла туда в обществе одного из коллег, с кем именно, головы на отсечение не дам, дискуссия застряла, кажется, все на той же точке, а место пребывания запомнилось великолепно, в поисках его позже я всех знакомых чуть до удара не довела.

Представьте себе: большая комната, как бы двухъярусная, на более высокий ярус ведёт одна ступень, внизу длинный стол красного дерева, идеально полированный, небось старинный-престаринный, ампир какой-нибудь, за этим ампиром я и сидела во время диспута.

Чего только не предпринимали мои знакомые, чтобы отыскать эту комнату и этот стол. Подробностей сообщить я не могла, лишь неистово настаивала на своём, а обладатель стола так и не нашёлся. Ревизовали все возможные дома — ни комнаты, ни стола так не отыскали и по сей день, а я клянусь головой — были.

А сейчас гвоздь эпизода. Сидела, значит, я за этим спорным столом, а утром проснулась в собственном доме, на собственной тахте, в постели, в ночной рубашке, тщательно умытая, без всякой косметики на физиономии, в квартире, запертой на засов изнутри. Ключи лежали на буфете. Замка с защёлкой у меня не было, никто не мог со мной войти, помочь, а после уйти, захлопнув дверь на автоматический замок. То есть выходит, все сделала сама. Можно бы предположить, что основательно набальзамированная личность выполнила все по привычке, но постель лежала в ящике тахты, а правую руку я лелеяла в гипсе!!!.. Как же все это сделала? Коллега, довёзший меня до дому, на коленях присягнул: поставил меня перед дверью, проверил, попала ли ключом в замок, послушал, заперла ли за собой дверь, и удалился. Дома никого не было, Войтек где-то шастал, возможно, в командировке, а может, у семьи, не помню, куда подевались дети, во всяком случае, вывод один: с перерывом в биографии и с рукой в гипсе я провернула неподъёмную работу.

А теперь придётся несколько попятиться назад — из вспоминаемых лет у меня как-то выпал Влодек. Тот самый субъект, то и дело поминаемый в этой книге, который сперва ворвался в груецкий подвал с сообщением — рвётся, мол, шрапнель, и вошла русская армия, а после завёл во Владиславове звероферму пушнины и нормальный дом, овдовел, и наконец после моего развода мы подружились, хотя по возрасту он находился где-то на полпути между мной и моими родителями, несколько позже он женился на Боженке, которую я в дальнейшем не пощажу.

А в те более ранние поры, которые я и хочу восстановить, ему пришло в голову жениться на мне, и даже семейство моё было «за». К детям Влодек относился с ангельским терпением — они его смешили почему-то, Роберту вообще позволял командовать в своей машине, после чего она отказалась двигаться: жуткое дитятко с помощью клаксона посадило аккумулятор. Ферма у Влодека образцово процветала, в приморском районе имел большие возможности, место повятового архитектора в Пуцке уже ожидало меня, но, к вящему возмущению семейства, я с моими причудами отказалась от предложения. Влодек не настаивал, дружеские отношения сохранились, того и гляди, ещё вернусь к нему — неизбежная минута приближается…

Работала я уже в «Столице», когда Войтек получил талон на машину, «Шкоду-1000 МВ». В рассрочку. Начались события исключительно мерзопакостные, и мне больших усилий стоит удержаться в форме более или менее тактичной.

Я ждала гонорар за что-то — значит, первый взнос мы заплатим. Как всегда случается, талон выскочил на пять дней раньше, и двадцать четыре тысячи злотых следовало на пять дней перехватить. По телефону я договорилась за два часа насчёт пожертвований малыми частями, ибо всей суммой никто из моих знакомых не обладал. Собрали мы деньги по знакомым и уже поздним вечером оказались у Янки и Доната. Омерзительной сцены передачи Войтеку денег, к сожалению, не могу избежать — непонятен останется конец. Я собрала тридцать тысяч злотых, и назавтра Войтек собирался их внести, а пока что мы умудрились, как всегда, поссориться. Не собираюсь цитировать его высказываний или уточнять кое-какие детали — скомпрометировала бы себя безнадёжно, но в целом он вёл себя скандально. Если бы не прописала его у себя постоянно, рассталась бы с ним уже через три года, но в создавшейся ситуации с пропиской просто не умела убрать его из моей биографии. Он же со мной вовсе не собирался расставаться и положения пиковые всегда в последнюю минуту смягчал — напомню вам, обладал колоссальным обаянием. Я все прекрасно понимала, верить ему нельзя ни на грош, кондрашка меня хватал миллионы раз, денег был должен мне не счесть, потому как глупые порывы у меня давно сделались безусловным рефлексом, зато реакции вспыхивали спонтанно, фейерверком. Вспыхнуло и в тот вечер.

Ни с того ни с сего я потребовала с него расписку. Плачу взнос за «шкоду» в тридцать тысяч, «шкода» принадлежит ему, а не мне, и эти тридцать кусков даю взаймы, и баста. Валяй пиши расписку на заём в присутствии свидетелей, свидетели сидят вместе с нами за столом, иначе чхать хочу на машину — не дам ни гроша.

Меня охватило неистовое бешенство, а бешенство по такому поводу мне чуждо, значит, треклятый Дьявол выкинул какой-то суперномер. Я заартачилась. Войтек тут же отступил — сам он был весьма эластичен: давил и злил сколько мог, но быстро отступал перед опасностью. Вышло по-моему, сочинили мы документ честь по чести — официальный, юридически точный, Янка и Донат, несколько ошалелые от скандала, подписались в качестве свидетелей, я велела им смотреть — тридцать штук передаю из рук в руки. Терроризованный Войтек надулся, почти оскорбился, а на следующее утро проснулся хоть бы что.

Многие годы я судила и рядила, как же он ко мне относится, и только теперь приходит в голову: просто обязан был меня возненавидеть. Ни один мужчина не простит такого. А такое выглядело следующим образом.

Мы поехали за машиной, кажется, на Жерань, выяснилось, водительские права он получил десять лет назад и с тех пор не сидел за рулём. А у меня навыки свежие — не только ездила за детьми, но с Янкой мы катались в летний лагерь к Кшиштофу, машину я брала напрокат в Мотосбыте, за рулём чувствовала себя увереннее.

— Садись за руль! — велел мне Войтек.

Божья воля. Села, дала задний ход от стены, развернулась и поехала. Забавно, но с каждой новой машиной я всегда начинала с заднего хода… Погода и дорога оказались кошмарные, разъезженный в месиво снег, конец февраля, ничего, условия знакомые, права получала точно в такую же погоду. Никаких особых затруднений, хотя что тут скажешь, побаивалась я — новая машина, дорога паршивая… Видно, научилась-таки обращаться с этой телегой, домой доехали без всяких сенсаций.

Разногласия начались с ходу. Я проявила порядочность высшего класса, и это, верно, тоже стало камнем преткновения.

— Садись и веди, — посоветовала я. — Необходимо наработать навыки, других способов нет.

Произошло все, пожалуй, сразу назавтра, около дома моей матери. Первая попытка закончилась тем, что заехал в сугроб и не мог выбраться, выводить машину пришлось мне. Ну?.. Вот вам и пожалуйста! Какой мужчина стерпит такое? Он не сумел, а я выполнила манёвр без труда, Боже милостивый, баба! Да такую бабу либо надо обожать на коленях, либо решительно задавить. Склонностей к обожанию на коленях Войтек не имел, а когда же я насчёт этого догадалась? Сейчас! Через двадцать шесть лет!.. Да уж, нечего сказать, в самое время…

Честно говоря, свою глупость демонстрировать не собиралась, просто с языка сорвалось…

Навыки и в самом деле необходимы, да не надо преувеличивать, я тоже хороша. Войтек заграбастал свою машину и не уступал, я задалась целью отстоять свои права и поехать «шкодой» на море в малюсенький отпуск, с визитом к Влодеку, который к тому времени уже женился на Боженке. Вместе со мной собиралась Эва — навестить двоюродного брата в армии.

Эва была моложе меня на десять лет. Нет, не была, а есть — даты рождения, к сожалению, не меняются. Красивая девушка, и я вовсе не удивлялась Тадеушу, который двадцать семь лет тому назад повёл осаду твёрдо и настойчиво, пока не добился своего, живут вместе и по сей день. Не поженились из-за юридических крючков — дело не в том, что у кого-то была семья, просто существовали античеловеческие жилищные правила. Эва жила с матерью-вдовой, Тадеуш, как всякий архитектор, работал дома, поженись они, пришлось бы поселиться в одной квартире, а не в двух, то есть вместе с малюй и двумя чертёжными досками формата А-О. Выдержать такое трудно, потому и не зарегистрировались, ну а спустя годы регистрация нужна им была как рыбке зонтик.

Поездку на море из Войтека я выбила, и мы отправились в путь в прекрасный день кануна весны. Эва везла зажаренного цыплёнка для брата, я поллитра яжембяка для Влодека и Боженки. В Млаве мы пообедали и отправились было дальше, но увидели указатель на Варшаву и сообразили, что едем обратно, развернулись и направились к морю.

«Шкода-1000 ВМ» — машина неудачная. О ней говорят — малостабильна, и справедливость такого мнения я оценила сразу. Дабы избежать недоразумений, сразу сообщаю: у меня пятнадцатилетний стаж вождения машины и не поддающееся учёту количество километров — когда наездила около полумиллиона, перестала считать. Каждый нормальный водитель чувствует машину в локтях, рёбрах, щиколотках, в подошвах — везде, одним словом. Если не чувствует, лучше не ехать. Так вот, «шкоды» не чувствуешь, о чем тогда я ещё не знала.

Дорога знакомая. Перед Пасленком у меня мелькнуло — надо бы сбросить скорость, предстоит зловредный поворот, осторожность не помешает. Погода прекрасная, шоссе сухое, ехала девяносто в час. Поворот близко, снова мысль — надо медленней, и таки продолжала ехать все с той же скоростью. Эва держала на коленях портативный приёмник «Крокус». Поворот совсем близко, опять проскользнуло — пора замедлять, навстречу мотоцикл, вместе с ним не впишусь в проклятый поворот наверняка…