— Ничего не понимаю, — недовольно отозвалась моя мамуся. — Здесь убивают за прабабкины усадьбы? За эти мельницы?

— Скорее, из-за винокурни, — пробурчала Люцина.

— Подождите! — вдруг оживилась Тереза. — Из этого же явно следует, что это не мы должны что-то кому-то отдать, а нам, так? Ну скажите же, так или нет?

— Ну, так… Похоже, что так…

— И мы никому ничего не должны? Слава богу! А то мне это уже надоело!…

Михал Ольшевский сорвался с кресла.

— Как вы можете?! — крикнул он со смертельной обидой. — Какие ещё усадьбы, об усадьбах и речи не было!..

— Как это? Вы же сами читали нам завещание прабабки, — удивлённо перебила моя мамуся. — Зачем же убивать, если все национализировано…

— Да ведь не это важно! Черт с ними, с усадьбами и с винокурней! Вы что, совсем не слушали? Сундук!!!

— Какой сундук? — заинтересовалась Люцина.

Михал Ольшевский отчаянно застонал, схватил завещание и заново зачитал фрагмент, касающийся окованного сундука, полученного Бартоломеем Лагевкой на хранение. В сундуке должны были лежать разные ценные вещи и пятнадцать тысяч рублей золотом.

— И что стало с этим сундуком? — спросила моя мамуся.

— Давным-давно сгинул, — убеждённо ответила Люцина. С того времени прошли две мировые войны…

— И одна революция, — ехидно подсказала я.

— Две революции, — нервно поправил Михал. — Какая разница? Это не имеет значения…

— Сынок, опомнись, — с жалостью произнесла Люцина. — Что могло сохраниться за две войны и две революции! Давно все разворовали!

Михал Ольшевский разволновался настолько, что начал глотать части предложений и даже слов:

— Во-первых, нота… В тридцать …вятом… году! — кричал он. — Лежало, как и лежит! Согласно во… во-вторых! Вот так! Я знаю! Ни на каких рынках! Не было!…

— Дайте ему воды, а то у него судороги начнутся, — забеспокоилась Тереза.

— Зачем вы его расстраиваете, — упрекнула их тётя Ядя. — Дайте ему договорить. Пусть он расскажет все, что знает.

— Ну ладно, пусть скажет, — согласилась Люцина. — Я во все это вообще не верю, но пусть будет так, как он хочет.

Михал Ольшевский, пытаясь обрести дар речи, вытягивал из сундука и разбрасывал по столу документы. Он схватил стакан Терезы с остатками чая и залпом выпил. Поперхнулся, отдышался, собрался, разложил бумаги в нужном порядке и вновь приступил к объяснениям, пытаясь подавить охватившее его волнение.

Из повторно прочитанных бумаг неумолимо следовало, что таинственный сундук две революции и одну войну выдержал. Оставался вопрос второй войны. Михал Ольшевский упёрся, что сундук должен был выдержать и вторую, поскольку ни один из содержавшихся в нем предметов никогда не увидел дневного света. Ни один из них никто не продавал и не покупал. Ни один нигде не появился. Сундук должен где-то лежать нетронутым и все тут!

— Что это вообще за предметы? — раздражённо спросила Тереза.

— Ну, наконец-то! — победно выкрикнул Михал. — Наконец-то! Сейчас вы убедитесь…

Он схватил очередную бумажку очень большого формата, частично порванную и будто изъеденную молью.

— Монет золотых и серебряных разных, две тысячи штук, в том числе византийских, давно не используемых, — довольно объявил он. — Это нумизматическая коллекция высшего класса!.. Вот, пожалуйста… Подсвечник золотой, семирожковый, весом в пуд с четвертью, украшенный каменьями и зеленой жемчужиной грушевидной формы в основании, выкупленный триста лет назад у рода неких Ожинов, добытый во время крестовых походов, одна штука… С зеленой жемчужиной, обратите внимание. Такие подсвечники есть, но как раз с зеленой жемчужиной ни одного… Кубков серебряных, изготовленных по заказу графов Лепежинских при жизни короля Батора, с оленями, на ножке в форме рогов, три штуки… Сервиз серебряный, на пятьдесят восемь персон, исполненный краковским ювелиром в 1398 году от Рождества Христова, со сценами охоты… Шкатулка для драгоценностей из чистого золота, в итальянском стиле, с искусной резьбой…

— Он с ума сошёл? — удивилась Люцина. — Сынок, ты что читаешь?

— Изготовленная для короля Зигмунта Августа, — продолжал по инерции Михал, — украшенная кораллом, купленная у князей Радзивиллов. Старинный головной убор, выполненный из трехсот жемчужин…

— Что вы читаете, — подозрительно прервала его Тереза. — Это должно быть в сундуке?

— Наверное, это описание какого-то древнего клада, — неуверенно предположила тётя Ядя.

— Ничего подобного! — энергично запротестовал Михал. — Это как раз то, что вы наследуете! Предметы, оставленные внучке пани Софией Больницкой! Содержимое этого сундука!

— Чепуха! — презрительно провозгласила Люцина. — Полный вздор! Головной убор из трехсот жемчужин!.. Идиотизм. В этой семье никогда ничего подобного не было.

— Откуда вы знаете? Это все спрятано!

— Да где там, — скептически произнесла моя мамуся. — Наша семья никогда не была такой богатой.

Мне стало нравиться происходящее. До сих пор я слушала в некотором оцепенении, пытаясь разгадать причины, по которым этот чужой парень так горячится. Теперь все прошло, я поняла интерес Михала Ольшевского, как-никак искусствоведа.

— Замолчите! — решительно вмешалась я. — Меня лично все происходящее и не касается, чтобы что-то получить, мне придётся убить вас троих, но я интересуюсь старинными вещами. Покажите ещё раз эти бумаги!

— Ну, наконец-то! — облегчённо вздохнул Михал.

— А я в эти бредни не верю, — уведомила нас Тереза.

Повторно просмотрев при помощи Михала все документы, я стала на что-то надеяться. Из них следовало, что не столько семья, сколько прабабка обогатилась, как-то внезапно и без видимых последствий. Наследство от графини, наследство от родственника, приданное прабабки… Все, что было, она запихала в сундук, благодаря чему все это не растранжирено…

— Дурочки, — сказала я без всякого уважения. — Конечно, семья была не богатой, от самой прабабки осталось какое-то барахло…

— Баччиарелли! — выкрикнул с обидой Михал.

— А что такое один Баччиарелли по сравнению со всем остальным! Пара каких-то мелочей, а все остальное — это побочные наследства, которые прабабка вообще не трогала. Кроме того, усадьбы и мельницы были настоящими. Франек их помнит. Вас никогда не удивляло, что прабабка ничего не получила от предков?

— У неё ничего не было, потому что не было у предков, — гордо ответила моя мамуся.

— Значит, усадьбы Франек выдумал? Я всегда думала, что кроется за этой каретой…

— Какой каретой? — неуверенно прервала Тереза.

— Все знают, что прабабка смылась от прадеда и потом была привезена в Тоньчу в карете с четвёркой коней. Так откуда карета? Из этой нищеты? По-моему, что-то в этом есть, раз у матери прабабки была карета с четвёркой коней, а у прабабки эта халупа в Тоньчи…

— Бабку лишили наследства, — неуверенно объяснила моя мамуся.

— То-то и оно. А с имуществом предков что стало? И с её приданым? Карета была, а приданого не было?

— Она очень мудро рассуждает, — похвалила меня тётя Ядя.

— Кажется, что всего этого много только потому, что прабабка все хорошо спрятала. Подумайте, что бы произошло, если бы прабабка получила своё наследство вовремя, что бы от него осталось? Прадед докупил бы земли, построил большой дом, может, расстарался бы о карете, а потом все разошлось бы по девяти детям. Ещё до первой мировой войны стало бы расходиться…

Агитация мне удалась, Михал Ольшевский одобрительно кивал головой, моя мамуся и Тереза начали сомневаться, но Люцина была непоколебима.

— Триста жемчужин! — презрительно фыркнула она. — Как же!..

— Дались тебе эти триста жемчужин! — разозлилась на неё Тереза. — Триста жемчужин да триста жемчужин! Ты там больше ничего не заметила?

— Золотая шкатулка с резьбой в итальянском стиле! — вспомнила Люцина с ещё большим пренебрежением. — Византийский подсвечник! Фи!..

— Бокал венецианского стекла, украшенный резьбой и оправленный в золото, — дерзко напомнил Михал.

— Такой, как Любомирский разбил о свою голову, — добавили я. — Хотела бы я увидеть нечто подобное…

— Увидишь! — сварливо фыркнула Люцина. — Ухо от селёдки!

Тётя Ядя опять попробовала вмешаться:

— Да подождите же, пусть он расскажет все до конца. Почему вы считаете, что это ещё никто не украл? Откуда вы это знаете?

Михал благодарно посмотрел на неё и подождал, пока другие перестанут ссориться.

— Сейчас я все объясню, — сказал он поспешно. — Как я сказал — я искусствовед. Десять… нет, пятнадцать лет я интересуюсь антиквариатом, исследовал, осматривал… Потом все каникулы я проводил за границей, наработался как вол, но не в том дело… Я осмотрел все музеи, все доступные частные коллекции, собирал все сведения об аукционах, распродажах, наследствах, сейчас я в состоянии рассказать вам, где что находится по всему миру. А лучше всего я знаю, что было в Польше, что украли и вывезли, что Потоцкий проиграл в 1909 году в Монте-Карло…

— И что он проиграл? — вдруг заинтересовалась моя мамуся.

— Серебряную упряжь для коня в стиле барокко, украшенную бирюзой и жемчугом. Упряжь и седло. Это он и оставил.

— Он поехал в Монте-Карло с упряжью в стиле барокко? — недоверчиво поинтересовалась Тереза.

— Ради бога! Он её оставил дома, а деньги ему дал один французский торговец, который давно поджидал удобного случая. Месяцем позже все перешло в собственность одного английского коллекционера. Подобную информацию я собираю много лет…

— Ну, хорошо, — остановила его Люцина. — А какое это имеет отношение к делу? К сундуку нашей прабабки?

— Я же рассказываю. Я знаю судьбу всех шедевров по всей Европе и большей части во всем мире. И могу сказать…

Михал остановился. Он посмотрел на нас, поднялся с кресла, немного помолчал и наконец очень торжественно закончил:

— Пожалуйста… Со всей ответственностью я могу вам сказать, что ни один из упомянутых предметов нигде не появлялся. Совсем нигде. И никогда. Никто о них даже не упоминал. А означать это может только одно… Это может означать только то, что ни у кого этого нет. Все эти сокровища до сих пор лежат в сундуке, как и много лет назад. В целости и сохранности!…

Мы смотрели на него заворожённо и несколько туповато, смысл его слов доходил до нас постепенно, с некоторым сопротивлением. Если он говорил правду… Если не преувеличивал своих знаний… Действительно, существовала возможность, что наследство прабабки, в отличном состоянии, до сих пор лежало где-то в безопасном месте и ожидало наследников…

— Ну, знаете… — возбуждённо прошептала тётя Ядя.

Люцина очнулась первой.

— Где там! — скептически фыркнула она. — Дудки! Может оно и лежит целое, но мы этого не получим, это точно. И вообще, вздор!

— Почему?! — обиделся Михал. — Я же сказал!..

— Ну и что, что ты сказал, сынок, можешь говорить все, что хочешь. Подумайте, мы бы от этого разбогатели?

— Конечно! — воодушевлённо подтвердила моя мамуся.

— А вот и нет. Наша семья не может разбогатеть. Мало было случаев? И что? Кто-нибудь разбогател?

Я тоже очнулась. Люцина была права, над моей семьёй висел какой-то злой рок, который сводил на нет все попытки получения материальных благ.

— Действительно, — неохотно призналась я. — Каждый делал что мог, чтобы, упаси бог, чего-нибудь не получить. Я уже не говорю, что мы все своё барахло, по примеру других, перед самым восстанием перевезли в Варшаву и запихнули в дом бабки, а в этот дом как раз попала первая бомба. Но, насколько я знаю, мой папаша продал сад как раз тогда, когда начали обогащаться зеленщики, не вспоминаю о довоенных долларах, от которых он избавился при оккупации, потому что думал, что они не понадобятся. Кажется, и раньше что-то было…

— Конечно, — подхватила Люцина. — Твой дед продал землю под Варшавой, одиннадцать гектаров, а на следующий день твоя бабка купила на эти деньги коробку спичек…

— Ничего подобного, — воспротивилась моя мамуся. — Вовсе и не коробку спичек, а петуха. Из этого петуха получился бульон.

— Она действительно купила петуха за одиннадцать гектаров? — заинтересовалась тётя Ядя.

— Действительно. Была инфляция — этот петух как раз столько и стоил.

— Боже мой! — испуганно сказал Михал Ольшевский. — Но это было раньше! Может, уже прошло?..

— Сомневаюсь, — холодно произнесла Тереза. — Моя средняя сестра уже после войны выбросила в Вислу два колечка из чистого золота…

— А моя мамуся выбросила на свалку корсет, в который бабушка зашила золотые рубли, — дополнила я. — Но подождите, может, он и прав. Хотя, кто знает? Тереза ещё не довела Тадеуша до банкротства…

— Зато я уговорила его купить акции золотых приисков, — с горечью пробурчала Тереза.

— Ну и что?

— Ничего. Они у нас есть. Стоят шесть долларов.

— А за сколько купили?

— За четыреста…

— Только не пытайтесь их продавать, — предостерегла Люцина, — на следующий день окажется, что там нашли уран…

Нарисованный Михалом Ольшевским образ сундука, мне очень понравился, и я не собиралась от него отказываться. Поэтому я решила добавить в семью немного оптимизма.

— Подождите! А может, это предзнаменование? У одной только прабабки было немного здравого смысла, она предвидела эти семейные сложности, и, чтобы не растрынькать эти богатства, хорошо их спрятала. Может, в конце концов, у нас ничего и не получится, но разыскать их надо. Подумайте, если мы теперь плюнем на этот сундук, это будет классический пример делать все наоборот, любой нормальный человек стал бы искать, даже если бы ничего не было…

— А я говорю, что есть! — крикнул Михал Ольшевский.

— Есть или нет, а поискать надо. Может, это проклятие уже немного ослабло…

— Она права, — горячо поддержала меня тётя Ядя.

— И-и-и-и-и… — сказала Люцина.

Михал очень нервничал и все время то вставал, то садился. Теперь он опять сорвался с кресла.

— Здесь дело уже не в проклятии! — выкрикнул он с запалом. — Извините, но это было бы преступлением!… Преступлением перед национальной культурой!… В нашей стране и в нашем положении, такой случай выпадает раз в столетие!… Было бы преступлением, даже не попробовать найти такие шедевры.

Последней сдалась Люцина, упорно отказывающаяся поверить в триста жемчужин. Она вдруг вспомнила, что слышала о каком-то лакее Радзивиллов, хотя это мог быть и гайдук, который оказался фигурой достаточно сенсационной, то ли любовником жены одного из Радзивиллов, то ли злодеем, точно было не ясно, поскольку происходило все очень давно. Рассказывал про все садовник князя, получавший от прабабки рассаду. Во всяком случае, этот лакей-гайдук мог украсть золотую шкатулку или получить её от изменницы-княгини в подарок. Какой-то скандал с этим лакеем все-таки возник, после чего причина скандала была уволена с работы, там не держали ни злодеев, ни любовников. Позднее он мог продать добычу за полцены или пропить её. А возможно, он украл и продал и кое-что ещё. Например, этот головной убор из трехсот жемчужин, ведь моду на жемчуг ввела Барбара Радзивилл…

Конфликт в роду Радзивиллов убедил Люцину окончательно, она перестала упрямиться.

Место укрытия драгоценного сундука не оставляло сомнений. Он должен был находиться в пределах собственности Франека, о чем явно свидетельствовали слова его отца.

— Отец говорил, что здесь, — рассудительно, с облегчением, но в то же время озабоченно заметил Франек. — Он говорил: «Здесь, здесь», что он имел ввиду? Не национализированные же усадьбы!

— Хорошо. Здесь, но где? — нетерпеливо сказала Тереза.

— Это спрятано давно, — напомнил Михал Ольшевский, для которого деревня Воля стала излюбленным местом времяпровождения. — Нотариусу помогал Франтишек Влукневский, человек, как здесь написано, исключительной порядочности, нотариус ему доверял. Действительно, все указывает на то, что здесь…

— Кроме того, здесь все и ищут, — ехидно заметила я. — Заинтересованные потомки валят табунами…

— О, боже, мы уже знаем, что здесь, но где?! — застонала Люцина.

На этот вопрос никто ответить не смог. Раскопанный колодец оказался пустым. Вопреки утверждению моей мамуси, что в старом подвале ничего нет, все настойчивее стала появляться идея разобрать развалины. Заброшенная, лежащая в отдалении куча камней так и просилась что-нибудь под неё спрятать. В любом случае, в подвал стоило заглянуть. Расчистить вход, посветить лампой, проверить кирпичи и штукатурку…

Для работ по расчистке мы созрели за один день, после чего стали разбираться с подключением к делу милиции. Получилось, что привлечь её не получится, не из-за налога на наследство, а из-за Франека. Именно его когда-то назначили охранять сокровища, теперь он оказывался в двусмысленном положении. Он не мог доказать, что до сих пор не имел ни малейшего понятия о сокровищах, его бы начали подозревать. У милиции временами возникают очень странные идеи.

Франек был от души благодарен нам за принятое решение, хотя мужественно и благородно готов был уведомить власти самостоятельно. Он с воодушевлением выдал разрешение перекопать всю свою собственность и вызвался принимать участие, забросив уборку. В этот раз на работу нас вывела не моя мамуся, а Тереза, смертельно обидевшаяся на Михала за предположение, будто она хочет вывезти часть наследства в Канаду. Она решительно возразила и объяснила, что заботится о своей чести и будет искать до последнего, исключительно для обогащения своих сестёр и польской Родины. Она первой отправилась на покорение развалин, которые, по неизвестным причинам, понравились ей намного больше, чем колодец.

Кучу перед входом в развалины нам удалось растащить за один день, и вечером все беззаботно отправились спать. Утром оказалось, что все засыпано камнями, которые столкнули сверху.

Это стало невыносимо. Разъярённый Ендрек уведомил нас, что больше не выдержит и подкараулит негодяя с вилами. Если бы не воспоминание об упыриной роже Больницкого, которое напрочь отбивало все мысли о непосредственных контактах с противником, я бы и сама с чем-нибудь затаилась, хоть со сковородкой. Ситуация становилась слишком сложной, запутанной и напоминала всеобщее помешательство. Завал был явным доказательством деятельности упрямого убийцы, который никого не грохнул только потому, что рядом никого не было. Сторожить было слишком рискованно, а без охраны труд становился просто сизифовым. Отказ от услуг милиции в данной ситуации казался просто идиотизмом, а подключение её усложняло положение Франека. Интенсивный труд преступника позволял надеяться, что мы близки к успеху. Тем более необходимо было что-то делать, чтобы преступник не успел больше нас. Однажды он мог поступить наоборот, и вместо того, чтобы уничтожать плоды нашего труда, использовать их и докопаться до сундука. Никто не сомневался, что эта отвратительная личность рассчитывает на то же сокровище, что и мы, зная о нем побольше нашего, это был единственный вопрос, с которым все согласились. Все остальное оставалось клубком противоречий.

От ночных дежурств нам удалось отговорить сначала Ендрека, потом Михала и мою мамусю. Люцине пришло в голову поставить на охрану заменитель, нечто среднее между пугалом для воробьёв и магазинным манекеном. Мысль показалась нам чудесной, был шанс дезориентировать преступника. Он забеспокоится, возможно испугается и решит подождать, или будет долго сомневаться и за всю ночь ничего не сделает. Вместе с тётей Ядей, из старой одежды Франека, большого количества сена и некрупной дыни, которая должна была изображать лицо, маячащее во мраке, мы сделали замечательную куклу. Чтобы нашему детищу было что сторожить, пришлось заново освободить вход.

Последствия обмана были неожиданно страшными. Примчавшись утром за хлев, мы увидели несчастную куклу в жалком состоянии. Разорванное туловище и разбитая о камни дыня явно указывали, что виновник происшедшего измывался над своей жертвой, разозлённый совершенной ошибкой. Самое удивительное, что порванные тряпки произвели на всех гораздо большее впечатление, чем настоящий труп. Воображение нашло себе пищу, и всей семьёй овладел страх, будто только теперь незримое присутствие преступника и связанные с ним опасности были восприняты сознанием. Два законченных преступления и одно незавершённое были ничем, разбитая дыня, выпотрошенное сено и рваные штаны — вызвали почти истерическую панику.

Утешало одно — вход в подвал был засыпан неполностью. По-видимому, бандита удалось обмануть, он долго ждал, прячась от куклы, а потом разъярился и занялся местью. На земляные работы времени уже не хватило. Идея, приведшая к столь потрясающим последствиям, оказалась хорошей, но только на один раз.

— Ну, теперь не дай бог попасться ему в лапы! — вздохнул Франек, с грустью разглядывая оторванный от пиджака рукав.

— Слушайте, может это кто-то знакомый? — забеспокоилась тётя Ядя. — Пистолет совсем не лает. То есть лает, но как-то добродушно и всегда одинаково.

— Этому псу все село знакомо, — пожаловался Ендрек.

— И хорошо, что не лает, а то он отравит собаку, — испугалась я.

— Дура, пса тебе жалко, а то, что он людей убивает, ничего? — возмутилась Тереза.

— Собаку-то мы знаем… — пробормотала Люцина.

— На этот раз он убил только дыню, — одновременно с ней напомнила я. — Не путай…

— В любом случае, надо что-то делать, — энергично вмешался Михал Ольшевский. Он опёрся на свою любимую алебарду, которую притарабанил из музея, спровоцированный упоминанием Ендрека о вилах. — Теперь понадобится что-то другое, второй раз он на дыню не клюнет. Будем думать во время работы!

Изучение входа в подвалы и рассуждения на тему новых методов борьбы с работящим убийцей прервал Марек. Он привёз новости, которыми желал поделиться со всей семьёй, чем вызвал большое оживление. Не часто он добровольно, как бы на пол пути, расставался с информацией. Отказ от привычек он подкрепил ещё и категорическим отказом говорить на свежем воздухе, где мог подслушать кто-нибудь посторонний. Он согласился на кухню Франека, где хоть и было очень жарко, но без труда могли поместиться все родственники. После небольшой ссоры на тему открытого окна, мы решили его не закрывать, обязав Ендрека стоять на страже и проверять, не крадётся ли кто по двору. После такой прелюдии разгоревшийся интерес сильно повысил температуру в помещении.

Марек с каменным спокойствием подождал, пока все замолчат, после чего ещё некоторое время прислушивался. Родственники напряжённо затихли. Одна из куриц, снеся яйцо, с оглушительным кудахтаньем выскочила из курятника. Марек перестал прислушиваться.

— Больницкий был настоящим, — внезапно сказал он, как будто стоял и ждал этой курицы. — У него был какой-то мужчина, судя по описанию, облизанный Никсон. Он наговорил ему черт знает чего про древний семейный клад. Больницкий не очень поверил, но заинтересовался. После разговора с Никсоном он приехал сюда посмотреть, и кто-то столкнул его в колодец. Теперь он не хочет иметь со всем этим ничего общего, хотя облизанный Никсон очень настаивал на сотрудничестве. Имени Никсона он не знает, и кто он такой, не имеет понятия. Так звучит официальная версия.

— Превосходно, — немедленно отреагировала я, — а как звучит неофициальная?

— Так значит, это облизанный Никсон убивает? — спросила моя мамуся.

— Откуда он, черт побери, узнал?! — занервничал Михал Ольшевский. — Как это могло разойтись? Он не сказал, откуда?..

— А не этот ли Никсон столкнул его в колодец? — заподозрила Тереза.

— Тихо! — крикнула Люцина. — Заткнитесь и дайте ему договорить! Вы же видите, что он ещё не все сказал!

Марек начал с конца.

Больницкий не знает, кто его столкнул. Допускает, что Никсон, но не уверен. Никсон про колодец ничего не говорил, а только просил все посмотреть. Больницкий досок с колодца не снимал, когда он появился, колодец был открыт и он туда чуть не свалился…

— Так свалился же, — поправила Люцина.

— Тихо!!! — цыкнула на неё Тереза.

— Он пришёл, посветил фонариком и заглянул вниз, тут его что-то и толкнуло. Никсон не говорил, откуда он знает про сокровища, и свой интерес объяснял очень нечётко. Я сомневаюсь, что убивает он, потому что до сегодняшней ночи его тут не было…

— Так сегодня никого и не убили, — удивилась моя мамуся.

— Куклу убили, — опять поправила Люцина. — Он прав, наверняка тот же самый…

— Тихо, — не выдержав, крикнула я. — Бросай эту ерунду и говори, как выглядит неофициальная версия, я чувствую, что здесь собака и зарыта!

Марек посмотрел на Ендрека. Ендрек, уставившийся на нас, нервно вздрогнул и тут же высунулся в окно. Он пробежал взглядом по небу и земле и успокаивающе кивнул.

— Спокойно, ни души…

— По неофициальной версии, Больницкий о старом кладе слышал. Случайно. Он помнит своего деда, который когда-то жаловался на несправедливый раздел имущества в семье. Его отец, то есть прадед этого Больницкого, чего-то там не получил. Это что-то не получил никто, потому что все было спрятано неизвестно где, и кто-то это сторожил. Отец деда был обижен, дед тоже обижался, причём разговоры о сокровищах ясности в дело не вносили. Точно было известно, что находятся они в безопасном месте, в котором должны пролежать ещё сто лет, другой раз, также точно, было ясно, что их кто-то украл. В рассказах деда мелькало одно имя, будто бы главного врага, которое Больницкий вспомнил с большим трудом, поскольку в детстве не обращал на эти разговоры внимания, считая их склеротическим бредом. Сокровища прятали как раз от главного врага, которого звали… Ну, отгадайте!

— Менюшко! — ни на секунду не задумываясь выкрикнула Люцина.

Марек утвердительно кивнул.

— Действительно, Менюшко. Произошёл какой-то конфликт между Менюшко и семьёй Больницких…

— Абсолютно бессмысленно, — критически прервала Тереза. — Все поперекручено. То прабабка, то Больницкий, во что нам теперь верить?

— Вот именно. По-моему, здесь он врёт, — недовольно заметила моя мамуся.

— А вот и не вру. Я просто повторяю вам все, что знал Больницкий. Такую версию событий он восстановил после визита Никсона, а до этого вообще ничего не помнил. Он считал это пустой болтовнёй и не забивал ею голову. Теперь, после визита в колодец, он, тем более, не желает ввязываться в идиотскую войну за сокровища, которых, как он думает, давным-давно нет.

— А он не притворяется? — неуверенно спросила я. — Этот Никсон может его и уговорить…

— Скорее всего нет. Вчера он отправился отдыхать в Болгарию. Я видел.

— Больницкий или Никсон?

— Больницкий, с рукой в гипсе.

— А из разговоров в его семье не ясно, где спрятаны сокровища? — с надеждой поинтересовался Михал Ольшевский. — Не было ли каких-нибудь слухов относительно места?

— Относительно места, мы давно знаем, что здесь, — выдавила из себя Тереза. — Могли бы в конце-концов пошевелить своими кочерыжками и решить, где искать.

— А ты своей кочерыжкой пошевелить не можешь? — обиделась моя мамуся.

— Я самая молодая и прабабку не помню.

— Ишь, хитрая! — фыркнула Люцина. — Ты знаешь то же, что и мы. Прабабку никто из нас не знал!

— Да. Но, по-моему, нам нужна именно эта прабабка, — озабоченно сказала тётя Ядя. — Это она придумала, куда спрятать сундук? Вы её правнучки, могли бы думать точно также…

Михал Ольшевский горячо её поддержал, напомнив, что единственный путь к сокровищам — тщательный анализ гипотетических мыслей завещательницы и её нотариуса. Несмотря на массу усилий и прямое происхождение от завещательницы, анализ не удавался. Что могло прийти в голову покойной прабабке, оставалось загадкой. К счастью, существовало только три возможности.

— Это можно было спрятать в склепе на кладбище, если бы он у нас был, — уныло сказала я. — Раз склепа нету, может быть в гробу…

— В этих развалинах, — живо вмешалась Люцина. — Нормальный человек спрятал бы в развалинах. Лежат они себе нетронутые столько лет, и никто ими не интересуется.

— А мне показалось, что все ими интересуются, — заметила моя мамуся. — Но в имении прабабки, я уверена, тоже был колодец. Не могло не быть.

— Он тебя не убьёт, я это сама сделаю, — диким голосом прорычала Тереза. — Если ты ещё раз вспомнишь про какой-нибудь колодец!..

— В имении прабабки мог быть и склеп, — поспешно вмешалась тётя Ядя. — Может, сначала следует заглянуть в него?…

— Но это лежит здесь, а не там! — запротестовала Люцина.

— Значит, вы думаете, что все спрятано либо в склепе, либо в этих развалинах, либо в каком-то из колодцев, — подвёл итог Франек. — Возможно вы и правы. Прятал то наш дед, а он был хитрый. Все зависит от того, спешил он или нет.

— Да? — оживлённо подхватила Люцина. — А у него было достаточно времени?

— Не знаю. Меня при этом не было.

— Предположим, что не очень много, — предложил Марек.

Михал взглянул на него и нахмурил брови.

— Он был уже старым, этот нотариус, — сказал он медленно. — Пани Больницкая умерла и он остался с этим сундуком, Франтишеком Влукневским и Менюшко…

— С Менюшко!.. — вырвалось у Люцины.

— Завещание его клиентки и записку разделяют два года, — продолжал Михал. — Всего два года… Его сын уже ничего не прятал и не переносил, значит, все было сделано за эти два года…

Люцина беспокойно заёрзала.

— Обращаю ваше внимание на Менюшко… — напомнила она сладким голосом.

— Он по полю мчался… — с нескрываемым отвращением фыркнула Тереза. — Можно узнать, что это даёт, даже если он действительно мчался?

Михал Ольшевский упорно гнул свою линию:

— Этот Менюшко мог быть опасен. Может, он был жадным? Может, пришлось прятать быстро, чтобы он ничего не увидел?.. Из того, что вы рассказывали, следует, что с ним было что-то не в порядке. Его потомок тут крутился…

— Тепло, тепло… — одобрил Марек.

— Так его же грохнули в болоте. О чем можно говорить? — удивилась моя мамуся.

Я перестала их слушать. Передо мной возникла картина давно минувших дней: незнакомое мне имение прабабки, которого я в глаза не видела. Пасмурной ночью, в темноте, двое заняты погрузкой на телегу огромного тяжёлого сундука… И третий человек, скрывающийся за деревьями и кустами, подглядывающий жадными глазами… Я увидела, как эти двое обменялись какими-то жестами, шёпотом посовещались, поглядывая в сторону третьего, хлестнули четвёрку коней и скрылись во мраке… Третий немного подождал, отвязал от дерева коня, запрыгнул в седло и отправился за ними…