Хлумов В.
      СТАРАЯ ПЕСНЯ
      Комедия
      Мать - Надежда Львовна Шнайдерман.
      Михаил Анреевич Каракозов - дядя Миша, старинный друг семьи.
      Леонид Абрамович Шнайдерман - сын, зубной врач, на вид лет тридцать.
      Юлия Абрамовна - дочь, младше брата лет на пять.
      Женя - девушка из соседнего подъезда.
      Таня Кожевникова - подруга Юлии.
      Владимир Кожевников - муж Тани.
      Почтальон.
      Представитель еврейской общины.
      Молодой человек - представитель фирмы по продаже недвижимости.
      Молодая женщина - секретарь представителя.
      Картина первая
      Конец воcьмидесятых годов. Гостиная в старой московской квартире. В ожидании гостей наведен относительный порядок, но все же видно, что хозяева собираются съезжать. На стене, чуть покосившись, висит большая картина - копия Шишкина "Рожь" (копия сильно больше оригинала). В другой стороне - копия Марка Шагала - две летящие фигуры над Витебском (тоже увеличена и висит неровно). В углу гитара, на журнальном столике двухкассетник. Появляется молодая хозяйка.
      Юлия (зовет). Мама! (оглядывается по сторонам и снова зовет) Мама!
      В гостиную медленно входит мать.
      Юлия. Мама, ты не видала такую зеленую коробку с вилками?
      Мать. С серебряными?
      Юлия (нетерпеливо). Да, да, конечно, с серебряными...
      Мать. Посмотри там (показывает в угол), в ящике номер шесть, под Тургеневым.
      Юлия подходит к коробочному небоскребу, нагибается, находит нужный номер и кое-как снимает верхние ящики. Мать тем временем подходит к большому столу, отодвигает стул, устало присаживается.
      Юлия (развязывает веревки, роется). Тут ничего нет (достает какие-то альбомы).
      Мать (вздыхая). Ты же взяла девятый ящик , посмотри, где точка.
      Юлия. Но под Тургеневым (пинает бывший верхний ящик с надписью: ТУРГЕНЕВ).
      Мать. Я имела в виду, что в этой стопке...
      Юлия. Господи, ты издеваешься надо мной, неужели нельзя сразу помочь (снимает еще ящики)? Почему все перепутано? А? Почему все так перепутано? Еще вчера все было по порядку, я же сама надписывала.(В отчаянии присаживается на ящик, берет в руки старый, потертого бархата альбом.) Я ничего не успеваю. Боже, зачем нужно было устраивать этот отходняк. Мама, сколько времени?
      Мать. Пол-шестого.
      Юлия. Ничего не успеваю, ой, нужно покрошить картошку и яйца.
      Мать. Я уже порезала.
      Юлия (раскрывает автоматически альбом). Почему все так перепутано? (смотрит на фотографии. Наконец, соображает.) Зачем его запаковали? Кто его сюда положил? Я же просила, не кладите альбомы!
      Мать качает головой. Входит Леонид. Напевает тумбалалайку.
      Леонид (иронически). Предаемся ностальгическим воспоминаниям по родине-мачехе, господа евреи.
      Юлия (захлопывает альбом). Уйди с глаз долой.
      Леонид. Юленька, зачем злишься, голубушка. (Подходит к столу, пытается взять ломтик сухой колбасы).
      Юлия. Отойди от стола, негодяй.
      Мать. Леня, пойди на кухню, попей чайку.
      Леонид. Ах, чай, русский душистый чай, боже, в последний раз, мамочка, как это прекрасно: в последний раз! (Все-таки берет ломтик. Снова запевает тумбалалайку.Уходит.)
      Юлия. Что я искала? Я забыла.
      Мать. Вилки, серебряные вилки (замолкает, вспоминая). Я купила в пятьдесят девятом, в Столешниковом, Абраму Иосичу на юбилей. Если бы он знал...
      Юлия. Мама, перестань сейчас же, мы же договорились - больше ни слова. (Ищет ящик номер шесть.) Как все перепутано. (Достает вилки. Принимается вытирать их полотенцем и раскладывать на столе).
      Мать. Сколько будет народу?
      Юлия. Пятеро, кажется, пять. Постой, нас - трое, Кожевникова Таня четыре...
      Мать. А Владимир?
      Юлия (нервно). Владимира не будет.
      Мать. Ну, значит, всего - пять.
      Юлия. Как же пять? Четыре.
      Мать. Еще дядя Миша.
      Юлия. Дядя Миша?! Разве он в Москве?
      Мать. Да, он проездом в Москве, он звонил вчера, я... я забыла сказать.
      Юлия (подозрительно). Он звонил, зачем?
      Мать. Ну просто, позвонил.
      Юлия. И ты его сразу пригласила...
      Мать. Но что здесь такого, Юленька. Человек позвонил, я пригласила, неизвестно еще, когда свидимся.
      Юлия. Мама, ты невыносима, зачем приглашать чужого человека.
      Мать. Почему чужого, ты же знаешь, Михаил Андреевич - наш друг, он был другом папы, и потом, я же не спрашиваю, зачем ты пригласила Кожевниковых.
      Юлия (нервно). Я позвала только Таню. (Пауза.) Ладно, надеюсь, ты больше никого не приглашала.
      Снова появляется Леонид. У него в руках за спиной тюбетейка.
      Леонид (подходит к матери, надевает тюбетейку). Мама, а что такое тумбалалайка? Тум балалайка или тумба лалайка? Причем тут тумба?
      Мать (доброжелательно). Баломут.
      Леонид. Нет, ты скажи, причем здесь тумба?
      Мать махнув рукой, тяжко вздыхает. Леонид опять запевает и пытается пританцовывать лезгинку. Потом останавливается.
      Леонид. Эх, отрощу бороду, прочту Талмуд, и в пески, в пески... (Поворачивается к Юлии) Юлия Абрамовна, почему не в духе?
      Юлия. Отстань. (Смотрит, куда бы еще положить вилку).
      Леонид. Да что вы все, как на похоронах? Глупый народ, чего носы повесили. Новая жизнь начинается, новые горизонты вдали забрезжили, а они куксятся? Чай, не в Сибирь едем, на родину, (к Юлии) к мужу, кстати.
      Юлия. Ты посмотри на нее, сидит как заговорщица. Затеяла эти похороны, так еще и дядю Мишу пригласила. Договорились же - все решено, все навсегда решено...
      Леонид. Та-а-ак. Михаил Анреевич Каракозов, собственной персоной, мугу, ангел-хранитель, друг семьи. Мама, мамочка, ты нам праздник хочешь устроить или похороны? Или тайную вечерю? А кто будет Иисусом Христом?
      Мать. Дети мои, но нельзя же так просто уезжать, нужно же проститься...
      Леонид. Впрочем, чем больше народу, тем лучше. Гул, гам, и никаких сокровенных разговоров.
      Звонит телефон. Леонид первым подскакивает.
      Леонид. Алеооо? (слушает, зажимает трубку) Юлия Абрамовна, вас какой-то хмырь.
      Юлия. Слушаю. (Резко меняется, отвечает сухо). Да, я узнала. (Слушает.) Нет. (Слушает.) Нет. (Слушает.) Не смей. (Слушает.) Никогда (бросает трубку).
      Мать. Кто звонил?
      Юлия. Господи, ничего еще не готово. (Уходит.)
      Леонид делает многозначительное лицо, провожая взглядом сестру.
      Мать (вослед). Бедная, бедная, она совсем запуталась.
      Леонид. Ничего, отъезд все разрубит.
      Мать. Пойду на кухню.
      Леонид подходит к зеркалу. Поворачивается, поправляет тюбетейку. Пытается вскочить на носки и изобразить лезгинку. Звонят в дверь. Слышится голос матери.
      Мать. Лень, открой дверь.
      Леонид открывает дверь. На пороге молоденькая девчушка. Держится рукой за щеку.
      Женя. (стесняясь). И-извините. Вы меня не помните?
      Леонид. К несчастью.
      Женя. Я живу в соседнем подъезде.
      Леонид. Очень рад.
      Женя. Понимаете, у меня страшно болят зубы.
      Леонид. Поздравляю.
      Женя. Вы смеетесь, а мне очень больно.
      Леонид. Не смеюсь нисколько. Просто, зубная боль - верный признак наличия зубов.
      Женя. Я знаю - вы доктор. Сделайте хоть что-нибудь!
      Леонид. Я не принимаю. (Закатывает глаза.) Прием окончен навсегда.
      Женя. Но что же мне теперь делать.
      Леонид (пожимая плечами). Выпейте анальгину и обратитесь в поликлинику.
      Женя. Да какая сейчас поликлиника, а я слышала, что вы прекрасно лечите.
      Леонид. Я больше не практикую.
      Женя (хватается за щеку, кричит). О-о-о!
      На крик прибегает Юлия.
      Юлия. Что здесь происходит?
      Женя (тут же успокаивается). У меня болит зуб, а они не хотят помочь.
      Леонид. Да у меня все запаковано. И кресло продано.
      Женя. Я могу на диване.
      Юлия усмехается. Леонид снимает тюбетейку.
      Леонид. Диван тоже продан.
      Женя (показывает на софу). А это что?
      Леонид. Это софа.
      Женя. Что же мне делать?
      Юлия (к брату). Ну хотя бы посмотри девочку.
      Леонид. Да вы что, какой, к черту, зуб? Девушка, неужели вы не видите, что сейчас не время.
      Женя. Зуб, он не выбирает.
      Юлия. Мы ждем гостей.
      Женя. У вас праздник?
      Леонид (мрачно). Похороны.
      Женя. О-о-о! (Прокричав, хватается за щеку).
      Появляется мать с большим блюдом.
      Мать. У нас пациент?
      Женя быстро снимает пальто и сует его в руки Леониду. На ней джинсы и рубашка. Тот автоматически берет пальто.
      Женя. Да, меня зовут Женя.
      Мать. Знаю, из соседнего подъезда. Леня, посмотри ее, пожалуйста.
      Леонид. Да чем я ее посмотрю?
      Юлия. Глазом.
      Мать. Леонид, нужно помочь, нужно оставить по себе хорошую память (отходит к столу).
      Леонид. Да вы с ума сошли, как я могу!
      Сдается. Мать ставит блюдо.
      Леонид. Весь вечер испортили (вешает пальто).
      Женя. А кто у вас умер?
      Леонид. Дальний родственник... из Туркмении (крутит тюбетейкой).
      Женя. Вы так шутите.
      Леонид. Как?
      Женя. Как врач, чтобы отвлечь пациента от боли.
      Леонид (смотрит с некоторым интересом на Женю). Ладно, пойдемте в мою комнату.
      Проходят мимо разобранной стопки ящиков. Женя спотыкается. Леонид подхватывает ее. Женя нагибается, поднимает фотографию, выпавшую из альбома.
      Женя. Какие большие губы! Это кто?
      Леонид. Отец.
      Женя. Такой молодой?
      Леонид. Он умер.
      Женя. Простите.
      Леонид. Да нет, он умер давно. Я его даже не помню (отбирает фотографию и кладет ее на ящик. Уходят).
      Мать провожает их взглядом. Подходит к альбому, берет в руки фотографию.
      Мать (разговаривает с портретом). Милый, добрый Абрам Иосич, что я наделала? Прости меня, если сможешь, а не сможешь - так мне и надо. (Вытирает платком слезы и фотографию).
      Появляется Юлия.
      Юлия. Хватит. (Отбирает фотографию, кладет обратно в альбом и прячет его подальше). Мама, неужели ты всерьез думаешь, что папа не уехал бы с нами.
      Мать пытается возразить, но Юлия не дает.
      Юлия. И хватит. Не надо больше слез. Посмотри на Леньку. Он, наконец, ожил. У него веселое настроение, у него появилась надежда в жизни. Ты хочешь, чтобы он здесь остался и спился окончательно? Он даже забыл... ее. Или тебе приятно, что эта стерва его так мучала?
      Мать. Неправда, он ее не забыл. Он просто хорохорится, я же вижу. Он ей вчера звонил.
      Юлия. Ложь, не верю. Он не мог ей звонить. Он, он совсем другой теперь. Ты же видела, какой он теперь весельчак...
      Мать. Да какое там. Он же ждет, все время ждет, что она позвонит.
      Входит Леонид. Вытирает полотенцем руки.
      Юлия. Ну что там, серьезно?
      Леонид. Надежда остается.
      Мать. Ты что-нибудь предпринял?
      Леонид. Я ей за щеку проспиртованный тампон положил. Пусть посидит. Конечно, лучше бы грамм сто внутрь.
      Юлия (ласково). Баломут (уходит).
      Леонид. А вообще, пасть у этой девочки, как у тигрицы. (Задумчиво.) Где я ее видел?
      Мать. Это Женя, из соседнего подъезда. Мы с ее мамой в приятельских отношениях.
      Леонид. Да, я уже слышал. Мама, я заметил, когда у женщин смешанные имена, в них развивается что-то хищное.
      Слышется голос Юлии с кухни.
      Юлия (зовет). Мама, иди скорее, мы про тесто забыли.
      Мать (ворчит). Ничего не забыли. Как что, так мы. (Уходит)
      Леонид подходит к столу, наливает рюмочку коньяка, собирается выпить. Раздается звонок в дверь. Леонид открывает дверь. На пороге мрачный человек в старом зимнем пальто.
      Почтальон. Шнейдерманы тут живут?
      Леонид. Да, живут, а в чем дело? (Смущенно сдирает тюбетейку.)
      Почтальон. Вам телеграмма... международная, из Израиля (делает ударение на втором "и"). Распишитесь (протягивает замусоленный клочок бумаги).
      Леонид. Пройдемте к столу.
      Почтальон, поеживаясь, проходит к столу. Пока Леонид подписывает, оглядывается вокруг.
      Леонид. Не пишет.
      Почтальон. Конечно, не пишет, такой мороз, ты дыхни на нее, (Леонид дышит на ручку) во, во, сильнее.
      Почтальон продолжает осматриваться.
      Почтальон. Значить, съезжаете.
      Леонид (раздраженно). Да.
      Почтальон. Навсегда.
      Леонид. Да.
      Почтальон. А квартера как же?
      Леонид борется с ручкой.
      Почтальон. Ну-ну, сбегаете, значить.
      Леонид (наконец подписыват, протягивает бумагу). Где телеграмма?
      Почтальон. Нате. (Отдает и выжидательно смотрит на Леонида).
      Леонид роется в кармане, протягивает трешку.
      Почтальон (усмехнувшись). От крыс не беру. (Круто поворачивается и уходит, хлопнув дверью).
      Леонид, остолбенев, стоит среди комнаты. Появляется мать с очередным блюдом.
      Мать. Кто это был?
      Леонид (Подбегает к двери, ударяя кулаком). Сволочи, мразь, варвары.
      Мать ставит на стол блюдо. Подходит к сыну, пытается обнять.
      Мать. Что случилось?
      Леонид. Мразь, ненавижу.
      Мать. Успокойся.
      Леонид. Ни дня, понимаешь, ни дня здесь оставаться нельзя! Они нас ненавидят.
      Мать. Перестань, успокойся, кто, кто нас ненавидит?
      Леонид. Они, все.
      Мать. Да, кто это был?
      Леонид (безнадежно машет рукой). А, черт с ним! (Замечает телеграмму.) Вот телеграмма (рассматривает) от Моисея. (Протягивает матери).
      Мать (читает вслух). Джулия, Мама, Лео. Поздравляю с визой. Жду. Целую. Ваш Мойша. (Растерянно опускает руки. Плачет.)
      Леонид (подходит к матери, обнимает). Мама, не плачь, не смей. Я знаю, все наладится, там все наладится.
      Мать. Абрам Иосич никогда бы не согласился уехать. Он был патриотом.
      Леонид. Да брось, тогда они все были патриотами-интернационалистами.
      Мать. Он любил эту страну.
      Леонид. На это я скажу: "ха-ха"! Какую страну, позволь, мамочка, где она, страна? Держава? (Подходит к столу, выпивает рюмку.) Все трещит по швам, и скоро начнут искать крайнего. Ты знаешь, что он, этот почтальон, сказал мне? Он назвал нас крысами. Мама, мы для них - крысы, мерзкие, вонючие жиды, ему плевать, что отец положил жизнь за это мурло...
      Мать (сквозь слезы). Перестань, все не так, все сложнее...
      Леонид. Нет, все просто, понимаешь, все просто, как лабораторный анализ крови. Я раньше смеялся, не верил, что какой-то там химический состав жидкости красного цвета может серьезно что-то определять. Мы все были лысенковцами. Мы думали - главное уход и увлажение почвы. Но ведь это же глупость, чепуха, ветвистая пшеница. Сколько ни поливай огурец, он помидором не станет. Все дело в том, что мы разные. Понимаешь, раз-ны-е. Мы жуки в этом растревоженном муравейнике.
      Мать качает головой. Леонид подбегает к магнитофону.
      Леонид. Мама, послушай. Я тут песню записал.
      Включает: слышится старая еврейская песня. Замирают, слушают. У Леонида, кажется, наворачиваются слезы. Незаметно появляется Женя.
      Леонид. Это очень старая еврейская песня. Я просто схожу с ума от нее, хотя ни одного слова не понимаю. У меня вот здесь (кладет руку на грудь) что-то шевелится, ноет, будто болит, нет, будто просыпается. Да, просыпается что-то древнее, археологическое, как будто где-то там, во временах давно прошедших и забытых, возникают огромные прекрасные миры. Словно теплый ветер, и я, как пес, задираю морду, принюхиваюсь и чую, слышу, неопровержимо ощущаю многотысячную человеческую душу. Я знаю, там хорошо, там все братья, я чувствую их надежные руки, я слышу их бархатные голоса, и другое, мне кажется, я там был, я любил то место, и меня там любили. (Замолкает, вслушивается.) Мама, там так хорошо, там свет, там много света и тепла. И странно, ты не смейся, я вижу себя маленьким в деревянной коляске, с такими круглыми красными колесами. И они берут меня из коляски на руки и поднимают над городом, и я вижу, как они радуются моему восторгу. Боже, как там хорошо. (Замолкает, будто спохватывается.) Прости, видишь, расчувствовался, как женщина.
      Мать (у нее глаза опять на мокром месте). А ты и есть женщина.
      Леонид (улыбается). Почему?
      Мать. Я хотела дочь, а родился ты. (Мать замолкает, будто что-то вспоминает.) Так говоришь, с красными колесами?
      Леонид. Да, такие (показывает) большие деревянные. (Замечает, наконец, Женю). Так, пациент, почему здесь?
      Женя. Бу-бу-бу (ей мешает говорить тампон).
      Леонид. Сплюньте тампон.
      Женя (пытается тут же выполнить указание врача.) Бу-бу-бу.
      Леонид. Куда! Не на стол же. В руку.
      Женя (отворачивается, сплевывает в ладошку тампон). Ой, так жжет, так жжет!
      Мать. Зуб-то болит ли еще?
      Женя. Спасибо, уже значительно лучше.
      Леонид. Как это лучше, что значит значительно? Давайте я вам сделаю укол. Внутримышечно.
      Женя (вскрикивает). Нет! Уже не болит, почти.
      Леонид. Все-таки почти!
      Женя. Нет, все прошло, мне уже можно идти?
      Леонид. Да, и три часа нельзя есть.
      Женя. Вы все шутите. Ну я пойду?
      Леонид. А рюмашечку, на дорожку?
      Женя. Нет, что вы, я не употребляю.
      Леонид. Ну да, не употребляете, очень употребляете, вон щеки порозовели.
      Женя. Это от мороза.
      Звонит телефон. Леонид срывается, подбегает к аппарату.
      Леонид. Але, але. (Слушает) Кого? (Слушает) Евгению? Такие здесь...
      Женя (подбегает к телефону, выхватывает у Леонида трубку). Это меня. Папа! Зачем ты звонишь. (Слушает.) Ну что же со мной может произойти? (Слушает.) Нет, обычные советские люди. (Слушает.)
      Мать. Пойду покажу Юле телеграмму (уходит).
      Женя. Я сейчас выхожу (кладет трубку, поворачивается к Леониду). Это мой папа, он все боится, что б меня не украли. А мне, между прочим, уже восемнадцать лет.
      Леонид. Да-а? Так может - коньячку?
      Женя. Нет-нет, спасибо, я лучше пойду.
      Леонид. Не смею задерживать.
      Идут к двери.
      Женя (останавливается). У вас руки нежные, как у женщины (хитро смотрит на Леонида).
      Леонид. Вы что, подслушивали?!
      Женя. Но вы так кричали, так страшно...
      Леонид. Ну, это уже слишком. (Подталкивает ее к двери.) Пойдемте.
      Женя. О-о-о! (кричит, хватается за щеку.)
      Леонид (раздраженно). Черт возьми.
      Женя. Что вы ругаетесь, лучше бы помогли.
      Леонид. Пойдемте (берет ее за руку, подводит к столу, наливает коньяку). Пейте!
      Женя. Нет, что вы!
      Леонид. Пейте, пейте.
      Женя (берет рюмку). Ну, раз вы настаиваете.
      Леонид. Я настаиваю.
      Женя. Только как лекарство.
      Леонид (наливает и себе). Абсолютно (пытается чокнуться).
      Женя (отводит рюмку). На похоронах не чокаются.
      Леонид. Ах, да (выпивает).
      Женя выпивает залпом, хватается за горло.
      Леонид. Ничего, ничего, сейчас... (наливает воды) запейте. Вот, отлично.
      Женя (понемногу приходит в себя, но, кажется, пьянеет). Что-то не то, вы как-то в сторону съехали.
      Леонид. А зуб?
      Женя. Фу, как невежливо напоминать.
      Леонид с интересом смотрит на Женю. Та вдруг смущается, осматривает себя, поправляет воротник.
      Женя. Что вы так смотрите?
      Леонид. Как?
      Женя. Не знаю. (Смущается, идет к двери). Я, кажется, пьяна, я пойду.
      Леонид. Конечно, но если опять (намекает на зуб), не дай бог, конечно, приходите еще.
      Женя (неуверенно). Но вы ведь не практикуете больше.
      Леонид. Ну, напоследок.
      Женя улыбается. Леонид помогает одеть пальто. Провожает. В этот момент звонок в дверь.
      Мать (с кухни). Наверное, дядя Андрей.
      Леонид открывает. На пороге курьер из еврейского общества.
      Курьер. Шолом, господа. Надежда Львовна Шнайдерман, 1928 года рождения, имеется в наличии?
      Леонид. Проходите, пожалуйста.
      Курьер. Извините, спешу. Я от синагоги, прошу принять гуманитарную помощь... сухим пайком.
      Леонид. Мама! К тебе.
      Появляется Надежда Львовна
      Курьер. Шолом, Надежда Львовна.
      Мать. Добрый вечер.
      Курьер (протягивает пакет). Здесь два литра растительного масла, сыр из Хайфы и , конечно, маца.
      Мать (Всплеснув руками). Куда же столько?
      Леонид (усмехаясь). Бери мама, пригодится.
      Мать. Ей-богу, неудобно, да и ведь как, если завтра...
      Леонид (перебивая). Завтра, завтра - будет завтра, а сегодня сырок пригодится.
      Курьер (отдавая пакет). Берите, берите, по еврейской линии воспомоществование.
      Женя(смеется в сторону). Как же так, сухим пайком и вдруг - масло.
      Мать. Спасибо, конечно...
      Курьер. Не сочтите за бестактность, извольте паспорт взглянуть, отчетность, извиняюсь.
      Леонид. То есть, как паспорт? Краснокожую книжицу желаете?
      Курьер. Только чтоб не вышло путаницы.
      Надежда Львовна идет за документом.
      Женя(к курьеру). А не евреям полагается что-нибудь?
      Леонид смущен.
      Курьер. Не евреям не полагается, барышня хорошая.
      Женя. Понятно, ага, то есть - только нуждающимся.
      Курьер. Нуждаются многие, но наша организация помогает только евреям, притом вдовым и пенсионерам.
      Женя. А евреев вы по паспорту устанавливете?
      Курьер (нетерпеливо). Нет, по паспорту мы сверяем паспортные данные.
      Возвращается Надежда Львовна. Курьер сравнивает паспортные данные со своей бумагой.
      Курьер (возвращает документ). Извините еще раз. Шолом всем. (поворачивается к Жене) До свидания, девушка (уходит).
      Мать. Ах, как неудобно, как неудобно... (уносит пакет на кухню).
      Леонид. Не очень тактично вмешиваться в чужие дела.
      Женя. Не знаю, но если корабль тонет, что же пассажиров спасать по паспортам?
      Леонид. Причем тут корабль, и, вообще, не ваше это дело.
      Женя. Ах, не мое?! Сколько я вам должна за визит?
      Леонид. Перестаньте.
      Женя. Нет уж, извините. Паспорта у меня нет с собой, да и не такой у меня паспорт, чтобы бесплатно ваш коньяк пить, сколько я вам за рюмку должна?
      Леонид. Ты что себе позволяешь? Девчонка!
      Женя. А вы мне не тыкайте. Не хотите сказать, ну что же, я узнаю и верну, при первой возможности.
      Леонид от возмущения не знает, что ответить.
      Женя. Отказываетесь. Спасибочки за гуманитарную помощь. Не провожайте, сама дойду (уходит, громко хлопнув дверью).
      Леонид. Оторва!
      Стоит еще некоторое время, потом подходит к магнитофону, снова слышится старая еврейская песня.
      Картина вторая
      Та же гостиная. Пришли гости, муж и жена Кожевниковы, Михаил Адреевич Каракозов, все ждут, когда появится мать, чтобы выпить. Во главе Михаил Андреевич, как раз напротив Леонида.
      Леонид (громко зовет). Мама, все готово, иди скорее, гости изнывают от жажды.
      Юлия (с укором). Леонид.
      Тот пожимает плечами, мол, а я что? Ставит обратно рюмку. Татьяна и Владимир Кожевниковы сидят скованно перед пустыми тарелками.
      Юлия. Накладывайте пока (поднимает огромную салатницу и предлагает сначала Каракозову). Дядя Миша, ваше любимое оливье, мама готовила.
      Каракозов. Спасибо, Юленька, с превеликим (накладывает несколько ложек). Гостям, гостям предложи, я-то человек свой (тянется за водкой и наливает рюмочку).
      Владимир (он неотрывно смотрит на Юлию). Мы тоже - не чужие.
      Юлия (не замечая Владимира, предлагает еще один салат Татьяне). Попробуй, Таня, салат вегетарианский, совсем без мяса, специально для тебя.
      Таня (кротко). Спасибо.
      Наконец, появляется Надежда Львовна, снимая на ходу передник. Усаживается рядом с Михаилом Андреевичем.
      Каракозов (приподнимается). Позвольте по старинному обычаю, по старшинству, так сказать (упирается в картину на стене). Русь! Велика и разнообразна, но что есть главного в ней?
      Леонид (не скрывая возмущения, отодвигается, качает головой, бросая в зал). Начинается.
      Каракозов (не замечая). Вот смотрю я на это великое, да, для нас, русских, - великое, гениальное полотнище, и замечаю в нем главную нашу идею. А главное что в ней, в Руси, есть? (Пауза.) Не степь, не удаль наша разудалая, и даже - не душа, умом непознаваемая, а главное в Руси дорога, долгая, без края, до горизонта, дорога. Всяк, ступивший на нее однажды, сойти не может, даже если и занесет судьба в заграницы. Давайте ж выпьем за нее , за матушку нашу, за Россию.
      Михаил Андреевич чокается со всеми. Надежда Львовна в недоумении. Остальные - без особого энтузиазма, а Леонид, когда Каракозов обошел уже весь стол и подошел к нему, демонстративно отодвигает рюмку.
      Каракозов. Что же, Леонид, за Россию не желаешь?
      Леонид. За империю пить не буду, а за дорогу - выпью.
      Каракозов (не сильно конфузясь). Ну, пей за свою дорогу (отходит, не чокнувшись. Выпивает до дна, громко ухает, нюхает корочку хлеба и молча возвращается на место).
      Воцаряется неловкая пауза.
      Мать (виновато). Закусывайте, закусывайте.
      Гости ковыряются в тарелках.
      Таня (прерывая затянувшуюся паузу). Мне сегодня сон приснился про школу, будто все, как прежде, сидим мы с Юлей за одной партой и пишем сочинение по геометрии...
      Леонид. Вот тебе и здрасьте - сочинение по геометрии: площадь трапеции равна полусумме оснований, на высоту.
      Таня. Да, по геометрии, только у меня сочинение на сумму углов треугольника. И будто я уже описываю, что за мораль у этой теоремы, и отчего все складывается именно так, а не иначе, и в чем скрытый смысл.
      Владимир (стесняясь жены, подыгрывая Леониду). Может быть, все-таки про трапецию?
      Таня. Нет, Володечка, про треугольник, да это неважно, а странно совсем другое. (Она уже обращается к Юле). Там, во сне, ты, Юленька, все пытаешься ко мне в тетрадь заглянуть, будто списать у меня хочешь. А я прикрываюсь, не позволяю. Как же так, думаю, вот всегда на геометрии я у тебя списывала, и ты никогда не отказывала, а мне будто жалко. Лучшей подруге... и жалко.
      Юлия. Смешной сон. Неужели, так и не дала сдуть?
      Таня. Стыдно, не разрешила.
      Каракозов. Молодец.
      Таня. Нет, теперь стыдно. Еще думала, сказать или нет, а потом решила - обязательно признаюсь.
      Юлия. Вот глупости. Танька, а помнишь, мы нашему физику глазки строили?
      Таня. Бозону? Помню.
      Юлия. Ну-да, Бозон Бизонович, эх школа, школа, прекрасная пора... давайте выпьем за прекрасное время.
      Леонид. Ну, пошло-поехало, козы-подружки... выпьем, выпьем за прекрасное.
      Юлия чокается с Таней за дружбу школьную. Все выпивают.
      Таня(запевает). Прекрасное - далеко, не будь ко мне жестоко...
      Юлия, нехотя, подпевает. Поют первый куплет и, не зная слов, останавливаются.
      Каракозов. Браво, браво, а дальше-то...
      Леонид. А я школу не люблю. Вот, ей-богу, ни одной школьной минуты и не помню хорошей. Одна история чего стоит, сон разума и сумрак законов, Белка, Стрелка, Днепрогэс... О господи, неужто все это позади?!
      Каракозов. История, она завсегда, - позади.
      Леонид. Только не в этой стране.
      Каракозов. А чем же тебе наша история не по душе?
      Юлия. Стоп, стоп, стоп... дядя Миша, он же нарочно заедается.
      Мать. Право, Михаил Андреич, не кипятись.
      Каракозов. Нет, погоди. Хорошо, положим, он России не любит, плевать, что она его воспитала, образование дала, профессию, впрочем, профессия у него - так себе, сам выбирал, но дань отдать, уважение, покрайней мере...
      Леонид. Я - дантист!
      Каракозов. Не дантист ты, а Дантес! Был бы, как мы с Абрам Иосичем, разведчиком земных недр... или, наоборот, космических.
      Леонид. А какая может быть у меня профессия, при моей-то фамилии, куда я мог поступить в вашей стране?
      Каракозов. Ты меня фамилией не попрекай, мне Абрам Иосич, царство ему Ерусалимское, лучшим другом был, из одной тарелки щи хлебали, в тайге , в Сибири, в одной палатке согревали друг друга. Что ты мне фамилией тыкаешь? Уж он бы гуманитарную помощь еврейскую побрезговал, из синагоги.
      Леонид раздраженно встает, готовясь выйти из-за стола.
      Юлия. Какую еще гуманитарную из синагоги?
      Каракозов. Погоди, Юленька, голубушка. Что он скажет? (Пауза.) Молчишь? Признайся - брал подачки.
      Леонид (к матери). Господи, вот ведь недержание. (Уже к Каракозову.) Брал, брал, да и вы как-то сырком, без особого отвращения, закусываете.
      Каракозов. Я - по незнанию (осматривает кусок сыра на своей вилке и тут же, со вкусом, проглатывает его), а ты - умышленно. Нет, послушайте, (оглядывается вокруг, упирается во Владимира, наклоняется к Надежде Львовне) Этот мрачный, что за гость? Ты бы хоть представила.
      Мать. Владимир Дмитриевич Кожевников, муж Тани, ученый. А Таня...
      Каракозов. Таню знаю. Вот вы, ученый человек, определите нам, что за, понимаешь, гуманитарная помощь, по еврейскому признаку?
      Владимир. Ни еврейскую - евреям, ни германскую - немцам, никакую другую, по национальному признаку,- не приемлю.
      Каракозов. Правильные мозги - наш человек, только мрачный очень. Ну да я не вмешиваюсь, я про этот сыр с мацой толкую. Вот и Абрам Иосич не взял бы.
      Леонид. Между прочим, Абрам Иосифович - мой отец.
      Каракозов (слегка кривляется). Между прочим, Абрам Иосич самый что ни-на-есть русский человек был и жизнью пожертвовал... за ради тебя.
      Леонид (ядовито). Ага, нашел Ивана из Одессы.
      Владимир встает из-за стола. Отходит в сторону, закуривает.
      Каракозов ( выходя из себя). Да, русский, потому что не выбирал, где потеплее.
      Мать. Михаил Андреич, ты право, неудобно...
      Каракозов (он теперь захмелел и не сдерживался). А чего же мы, спрашивается, стесняемся? Что же мы, как битая собака, только огрызаемся и потворствуем ответу на эти национальные вопросы? Да и что это такое национальные запросы, что это за штука такая хитрая, неужто объективное затруднение или все-таки жупел буржуазии? Империя - с надрывом говорят они, а мы куксимся, кулачок слюнявим, мол, простите несмышленых за наше, понимаешь, навязчивое руководство. А нет бы, распрямиться и гордо сказать: да, Империя, да, понимаешь, мечта! Наша российская, или лучше назвать - русская мечта.