- Кэтрин Гвалта у телефона.
      - Это я.
      - Здравствуйте.
      - Это я, Варгин.
      - Я поняла.
      - Кэтрин, давай уедем отсюда. Здесь скучно.
      - Куда уедем?
      - На Землю.
      На том конце провода глубоко вздохнули.
      - Что же вы там со мной будете делать?
      - Ты не хочешь?
      - Я хочу, но это было бы слишком глупо с моей стороны, лететь с вами на Землю.
      - Перестань называть меня на "вы". Почему глупо?
      - Потому что я очень привязчивая.
      - Что еще за глупости?
      - Конечно, глупости. Вот и вы это понимаете...
      - Я ничего не понимаю.
      - Ну, как вам объяснить. Это же просто: если я привыкну к вам, я не смогу быть без вас.
      - Вот и хорошо. Значит, едем?
      - Нет, это исключено.
      - Кем исключено?
      - Обстоятельствами. Здесь у меня любимая работа и важное дело. Я же не могу все бросить.
      - Какое у тебя здесь дело? - перебил ее Варгин, нарываясь на скандал.
      - Вы прекрасно знаете, какое дело.
      - Да ведь бред это все, нервное заболевание, общественный выверт. Это утопия. Через десять-двадцать лет все развеется как дым. Развитие не остановишь искусственно, нельзя сказать человеку: не выдумывай ничего нового. То есть, сказать, конечно, можно, но сделать нельзя. Все равно найдется какой-нибудь Кулибин, Эдисон, Лавуазье. Ты ему на работе запретишь думать, он дома начнет выдумывать, в сарае. Днем запретишь, ночью будет во сне придумывать. Тут уж ничего не поделаешь.
      - Очень даже поделаешь. Если припрет, то все получится, - возражала Кэтрин. - И потом, зачем так утрировать? Никто не запрещает думать, экспериментировать, изобретать. Вот как раз и думай, как устроить нетривиальное развитие. Знаете, сколько нерешенных проблем?
      - Представляю, - с издевкой сказал Варгин.
      Кэтрин, почувствовав это, продолжала ледяным голосом:
      - Больше я не намерена выслушивать ваши необоснованные выпады. Прощайте.
      Она положила трубку. Вот и поговорили.
      Выходя из будки телефона-автомата, Варгин чуть не наступил на дворнягу.
      - Вы звонить? Пожалуйте, - Варгин приоткрыл дверь будки, приглашая собаку войти. На приглашение человека собака ответила усиленным маханием хвоста.
      - Значит, звонить не будем.
      Варгин потрепал дворнягу и пошел прочь. Та увязалась за ним. Так они прошли метров сто. Дальше Варгин собирался ехать на такси.
      - Ну, псина, пока. Иди домой, иди. Видишь, мне нужно ехать.
      Рыжая лохматая дворняга не собиралась идти домой. Варгин стал рыться по карманам, надеясь найти хоть крошку. Собака следила за его движениями, наклоняя голову то в одну, то в другую сторону. Ничего съестного, конечно, в карманах не было. Чтобы у собаки не осталось никаких сомнений, Варгин даже вывернул карманы.
      - Вот видишь, ничего у меня нет. Так что прощай.
      Варгин остановил такси и попросил отвезти его в отель. Через несколько минут он обернулся и увидел, что дворняга рысью бежит за машиной. Она старалась изо всех сил, но не поспевала. Постепенно она стала отставать, и когда подрагивающее рыжее пятнышко стало еле заметным на фоне далеких прохожих, домов и деревьев, Варгин остановил машину и вышел.
      К отелю человек и собака подошли пешком. У отеля Варгин сказал:
      - Ты меня подождешь здесь. Я быстро, только посмотрю, нет ли чего от министра Глоба. А потом мы пойдем к Жаркомбе. Может быть, она хоть тебя полюбит.
      У портье Варгин выяснил, что никакой почты на этот раз ему не поступало. Значит, нужно разыскать министра и напомнить о статье Ремо Гвалты. Кроме того, недурно было бы выполнить главную задачу: Выяснить, кто же этот самый Феликс Жижин? У Варгина не было никаких конкретных идей, каким образом это сделать, кроме того, чтобы пойти к Кэтрин и попросить ее о помощи. Все это нужно было успеть за считанные часы.
      Варгин с трудом уговорил таксиста на провоз четвероного пассажира уж больно вид был заброшенный у рыжего пса, да и родословная подкачала. Подходя к двери Кэтрин, Варгин сказал собаке:
      - Ну, была не была, не бойся. Я сам боюсь.
      Он позвонил.
      - Кто там? - спросили из-за двери.
      - Мы.
      - Ой, какая хорошая собака, - открывая дверь, воскликнула Кэтрин.
      Псина завиляла хвостом. По всему было видно, что они понравились друг другу.
      - Вот встретил по дороге... - оправдывался Варгин. - Ничего, что она такая лохматая? Зато у нее глаза красивые.
      - Сами вы лохматый, - оттаивая, сказала Кэтрин. - Заходите же. Надо ее срочно стирать.
      - Ты собираешься ее оставить у себя?
      - Конечно. Она ведь ничья, совсем бездомная. Другая ведь к вам не пристанет.
      Варгин не спорил.
      - Как же ее зовут? Кстати, почему ее?
      Варгин пожал плечами. Они рассмеялись.
      - Я думаю, его зовут Рыжик, - сказал Варгин.
      - Рыжик так Рыжик. Пойдем-ка, Рыжик, в ванную.
      Пока Кэтрин "стирала" собаку, Варгин стоял на подхвате. При этом он пытался выспросить насчет своих дел. Кэтрин не обращала внимания на его вопросы. Она была полностью поглощена важным делом.
      - Отстанете вы от меня наконец со своим Глобом? Дайте лучше полотенце. Да не это, чистое дайте.
      - Чистое, чистое, - бурчал Варгин. - А чем это не чистое? Я же вытирался им утром...
      - Ну, ворчун.
      - Годы свое берут, - объяснил Варгин.
      Рыжик смотрел на своих мучителей взглядом, полным недоумения. У него хватило терпения выдержать насильственное купание, но вытирание полотенцем было выше его сил. Рыжик выскочил из рук Варгина и занялся сушкой сам.
      - У него неплохо получается, - сказала Кэтрин, вытирая лицо. - Пожалуй, лучше запереть его здесь, пока он не высохнет.
      Они оставили пса сушиться и вышли в гостиную.
      - Теперь я тебе совсем не нужен, - сказал Варгин. - Теперь у тебя есть настоящий друг.
      - Теперь у меня есть два настоящих друга, - поправила Кэтрин.
      Она потрепала Варгина по голове.
      - Как ваши дела? Встречались вы с этим, как его...
      - Унитером, - подсказал Варгин. - Да, встречался.
      - Он рассказал что-нибудь о Ремо?
      - В общем, ничего особенного. Все, как говорил Альфред Глоб. Получается банальная история об интеллигенте, не разобравшемся в реализме действительной жизни. Опять же, мафия или банда оголтелых технократов.
      - Вы не верите в это?
      - Не знаю. Все вроде бы сходится. Одного только я не понимаю: зачем надо было на меня нападать?
      - Но ведь Глоб же объяснил. Преступники боятся, что после смерти Ремо остались списки.
      - Это я понимаю. Но ведь списков-то они не нашли. Почему же они больше не роются у тебя дома?
      - Может быть, удалось обезвредить всю организацию? - высказала предположение Кэтрин.
      - Может быть, - думая о чем-то своем, согласился Варгин. - Кэтрин, мне нужно связаться с Глобом.
      - Глоб сегодня звонил мне в гимназию и спрашивал, где вы. Ладно, не злитесь, - заметив реакцию Варгина, сказала Кэтрин. - Он сказал, что статью Ремо отдаст завтра перед отлетом. И просил, чтобы вы не пытались его разыскивать. Он уехал в провинцию по срочному делу.
      - Так, они уже знают, куда надо звонить, - недовольно поморщился Варгин.
      - Ничего не поделаешь. От Глоба ничего не скроешь.
      - Ты не боишься... - Варгин замялся, - ну, в общем, что я... что мы...
      - Это мои проблемы, - сказала Кэтрин.
      Она встала и вышла. Вскоре она появилась в сопровождении роскошного огненно-рыжего пса. Тот, увидев Варгина, радостно завилял хвостом и сказал:
      - Гав.
      * * *
      В двадцать часов ноль ноль минут пятеро обитателей восьмого блока были выведены в коридор подземного сооружения фабрики-прачечной. Громким голосом, так, чтобы было слышно всем обитателям соседних блоков, коридорный зачитал:
      - Решением Высшего Специализированного Консилиума УНП группа опасных государственных преступников в составе Натаниеля Рубака (кличка Корень), Хенеса Халоша (кличка Хлыщ), Жоржа Шабата (кличка Серый), Ласло Чечу (кличка Желудь) за подготовку и организацию побега заключенного Ремо Гвалты (кличка Бычок) с целью нанесения ущерба интересам родины приговариваются к смертной казни.
      Коридорный сделал паузу и затем продолжал:
      - Заключенный Ивон Форбер (кличка Карлик) за вступление в контакт с враждебными лицами и передачу секретной информации приговаривается к восьмистам пятидесяти годам тюремного заключения строгого режима. Смертный приговор привести в исполнение в течение двадцати четырех часов.
      По коридору пронесся тяжелый выдох, наполненный одновременно удивлением и ужасом. Пятеро дикарей были ошарашены услышанным. Сказанное настолько противоречило их представлениям о ходе событий, что на их лицах появилось какое-то обиженное детское выражение.
      Закончив свою речь, коридорный отделил приговоренных к смерти и отвел их в спецблок. Тягостное молчание прервалось странной речью Желудя, который до сего времени больше одной фразы в день не говорил:
      - Великое очищение наступает, когда выпьешь из прозрачного родника вселенской истины. Спасите, наконец, Вселенную, не продохнуть ей, глаз не протереть от зловоний ваших и испражнений. Так и задохнется она, в пыли на дороге, на коленях ползая, алкая милости вашей, надеясь на жалость и милосердие, не мечтая ни о чем более, нежели как сохранить констанции свои мировые...
      Все это Желудь говорил на одном дыхании, так что его речь прерывалась хрипом - он набирал в легкие воздух. Желудь продолжал:
      - Не нужно спасать живое, спасите мертвое и спасетесь сами. Опомнитесь наконец, остановитесь и одумайтесь. Куда идете? С чем идете? Путь ваш ложен, средства необдуманны, цели неясны. Так вернитесь же к заветам отцов и дедов и пусть покой посетит ваши души. Пусть государство будет маленьким, а население - редким. Пусть будут в нем различные оружия, но пусть ими не пользуются. Пусть народ помнит о смерти и не уходит далеко. Пусть будут у него лодки и колесницы, но пусть им не будет применения. Пусть будут у них щиты и оружие, но не будет против кого их направлять. Пусть люди снова вернутся к узелкам. Пусть пища их будет сладкой, одежда красивой, жилище удобным, а жизнь радостной. Пусть соседские царства расположатся так близко, что будут видны издали, крик петухов и лай собак будет доноситься от одного к другим, а люди царств никогда не будут иметь нужды друг в друге.
      Так за несколько минут Желудь выговорил свою месячную норму. Однако дикари не обратили должного внимания на это из ряда вон выходящее событие. Лишь коридорный, внимательно слушавший тираду Желудя, сказал:
      - Ай да Желудь, ай да молодец. Видать, осталась в твоей голове мыслишка-другая. Начитанный ты мужик. Но теперь уже поздно индульгенцию выспрашивать, хотя, если подать прошение на имя президента...
      Коридорный сильно ошибался, если думал, что слова Желудя были своего рода раскаянием обезумевшего технократа. Скорее всего, это был нарыв в помраченном сознании больного человека, до которого через толщу вышедших из строя нервных связей дошел трагический смысл приговора. Во всяком случае, дальнейшее поведение Желудя показало, что это был действительно сиюминутный порыв сомнительного содержания.
      Остальные обитатели блока номер восемь еще находились в полном трансе. Понурив головы, они сидели на кушетках. Первым очнулся Корень. У него вдруг сильно начала чесаться правая голень. Именно это занятие вернуло его к анализу событий. Ему теперь казались совсем смешными их необоснованные надежды на быстрое освобождение. Все, что они узнали от Фарбера о землянине, превратилось в разрозненные обрывки случайных событий. Появление Варгина в Санаториуме, которое они связали с бегством Бычка, теперь представлялось совершенно второстепенным явлением. Действительно, думал Корень, - если бы Бычок дошел и все рассказал, разве так бы реагировала Земля? Вряд ли. Тут бы дело не обошлось без комиссии сообщества как минимум, а то и прямого десанта. Разве мог быть вынесен этот дикий приговор? Тем более, в такое время. Значит, Ремо не дошел.
      - Погиб Ремо, значит, - уже вслух договорил Корень.
      - Погиб, погиб, - подтвердил коридорный.
      Коридорный стоял возле двери, изучая реакцию дикарей. Он смотрел на них с какой-то злой жалостью. Вот, мол, сами вы этого хотели, вот и получили. Он и рад бы уйти - чего больше? Но его удерживало что-то. Это что-то было жалостью, но не к ним, обреченным на смерть, а к себе. Он знал, что припрет его неопределенная тоска и отвращение ко всему, будто он чего-то не доделал, не докончил. Конечно, он будет гнать от себя неприятные мысли и наверняка прогонит их далеко и навсегда, но прежде измотается навязчивой идеей, будто он царапает шершавую стенку коридора, и ногти с пальцев отдираются со страшной пронзительной болью. Конечно, не этой именно идеей, но очень похожей, другой, связанной все-таки с его работой. И тут уж лучше раньше начинать с ней бороться, доведя все до полного абсурда, до полного отвращения к себе самому. Поэтому он и топтался в камере. Ему было явно недостаточно произведенного эффекта, ему хотелось знать, видеть и мучить, но не ошарашенных внезапным известием людей, а людей прочувствовавших и сломавшихся, окончательно отбросивших всякие фантазии о грядущей жизни. Все это он попрячет по углам, в подвалах и кладовках своего мозга, зароет в чердачном хламе детских и юношеских воспоминаний, откуда потом, через много времени, будет выдергивать понемногу, снабжая роскошной словесной кожурой, рассматривать, причмокивая и цокая языком, а потом будет записывать в плоские, как галантерейные зеркала, романы.
      Когда Корень, человек не нервный, до крови расчесал себе ногу, бормоча о смерти Ремо Гвалты, душа коридорного встрепенулась, словно хищник при виде мяса. Он повторил:
      - Погиб, бедняга, чуть было не добрался. Испугался высоты, закачался и - в пропасть, о камни. Трах, тарарах. Или нет, не трахнулся он, а шмякнулся. На самую высокую высоту забрался, вплоть до самопожертвования, до самоотречения, и с самых этих сверкающих высот обратно в грязь: шмяк! - Коридорный показал рукой, как это должно было выглядеть. - Но ведь в чем ирония? За идею Бычок погиб, а точнее, в борьбе с идеей. Красиво? Не спорю. Было бы красиво, если бы не одна поправочка, такая маленькая-маленькая ремарочка весьма пикантного содержания.
      - О чем это ты? - спросил своего мучителя Корень. - Какая ремарочка?
      - Как же, известная ведь. Неужто Бычок не посвятил вас, друзей, соратников, мучеников? Неужто не знали, за чьи идеи вы тут щи тюремные хлебаете, света белого не видите? Ай да Бычок, ай да математик ты наш, испугался, значит. Да, не простая это наука - в глаза жертве смотреть, очень непростая. Куда проще кровь за свободу проливать, жизней своей как монетой играть, отцом-радетелем себя выставлять, аплодисменты срывать у зрителей. - В глазах коридорного опять замелькали злые огоньки. - Укрыл он от вас, значит, свои грешки юношеские. Ну, смех и слезы. Погиб он от своей же собственной глупости. Нет, не глупости, теперь это уже не глупость называется, теперь это уже государственная политика, светлый наш путь. Так сказать, дорога счастья к самопроцветанию во веки веков. Начертал таинственные апокрифы и в журналы научные послал - читайте, умы великие, восхищайтесь красотой невообразимой, сама природа, и та до такого не додумалась, а я - гениальный Ремо Гвалта - волею божией смог. А умы великие лопухами оказались, никакого внимания молодому таланту не оказали и тем самым себя дискредитировали в его же глазах. Ладно, сказал им математик, мысленно, конечно, и начал в жизнь свои идеи внедрять. Вот и внедрил, царство ему небесное. Ну, его не жалко, а вы за какие грехи на смерть идете? А, Корень, чувствуешь, как складывается финал?
      - Что же ты сказать хочешь? Что Ремо Гвалта... - Корень не докончил.
      - Именно он и сотворил весь наш нетривиальный прогресс, гори он ясным пламенем. Не сам, конечно. Одно дело - придумать, другое - воплотить в сознание миллионов. Тут характер надо иметь недюжинный, твердость духа проявить. Ведь переступать же пришлось через многое. Здесь уже спрашивать - "кому", "за что", справедливо", "не справедливо" - некогда. Нет здесь уже этих интеллигентских штучек "любит - не любит", "простит - не простит". История все простит и полюбит, только не сопляков этих, навроде вашего Бычка. Это же на бумаге только, закорючка в уравнении под названием "катализирующие источники", а в жизни это люди, сотни и тысячи людей, кстати, таких же, как и он сам. Написать-то легко: "Положим катализирующие источники равными нулю и получим стационарное, экологически чистое решение", а сделать? Как делать начали, сразу завопил: права человека, гуманизм, демократизм! Праведником прикинулся, Христос новоявленный. За голову схватился, запричитал: "Я же не думал, что так вот будет, я же как лучше хотел, чтобы всем было хорошо". Но дело уже завертелось, покатилось. Загромыхали колеса истории по ухабам да по кочкам, по путям непроторенным, полетели из телеги лишние предметы, которые плохо лежали, не закрепились которые, не подстраховались. "Эй! - кричит возница. - Кто тама на путях стоит, ручонками машет? Отойди с дороги, зашибу! Не стой поперек народных интересов, не то вмиг лепешкой на ободах завертишься, закукарекаешь словами умными, воронам на смех! Па-а-берегись!" кричит возница. А кто же там на дороге-то стоит? Это наш Гвалта стоит, предтеча всех бед наших. Ну и шибануло его колесом, закрутило, завертело, как ту частицу элементарнейшую в синхрофазотроне...
      Коридорный вошел в раж. Он туго вращал вытянутой рукой, глаза его налились кровью. Корень качал головой и причитал еле слышно:
      - Бедный Ремо, бедный Ремо...
      - Да ты себя пожалей, - крикнул коридорный, - вон их пожалей. Чем они-то виноваты? Вон Серый уже как стена бледный, с жизнью, наверное, распрощался. А Желудь, Желудь-то, совсем ничего не понимая, смерть примет. А ты - Гвалта, Гвалта. Ты спроси лучше, где этот Гвалта Феликса нашел?
      - Нет! - вскрикнул Корень. - Только не это, не может быть, ты лжешь, коридорный, ты не можешь знать этого, потому что этого не могло быть!
      Коридорный ликовал:
      - Постеснялся, значит, Бычок рассказать, как он Феликса Жижина вдохновлял, а тот, не будь дураком, слова его серьезно воспринял, на язык практической жизни перевел, а потом своего же дружка идейного с дороги-то турнул. Не пойму я только, зачем он с ним столько лет цацкался? В память о молодости хранил?
      Корень уже никак не реагировал на слова коридорного. Тот постоял молча немного и, прежде чем выйти, сказал:
      - Жаль вас, ох и жаль. Моя бы воля, отпустил бы вас с богом, это я, Лейб Унитер, вам говорю.
      * * *
      Варгин проснулся от странного монотонного шума, доносившегося со всех сторон. Казалось, по улице бежит, быстро перебирая лапками, тысяченогое существо. Он осторожно, чтобы не разбудить Кэтрин, встал и подошел к окну. В дождь уезжать - хорошая примета. Капли дождя сбивали с веток последние листья. Тяжелыми оранжевыми пятнами те падали на асфальт, где смешивались с тысячами своих собратьев, за несколько дней успевших начисто позабыть о существовании в природе корней, стволов и ветвей.
      Всю ночь они с Кэтрин ссорились и мирились, мирились и ссорились. Он не понимал, почему она остается здесь, когда он уезжает, но это еще было полбеды, он не понимал, почему это ее "оставание" является самым "красноречивым свидетельством ее привязанности". Он злился, называл ее бумажной крысой, канцелярской скрепкой, злюкой, Жаркомбой, и прочее. С нее он переходил к Санаторию, называл его лечебной дырой, махал руками, кричал, что все они, друзья Кэтрин, сброд скучных демагогов, полоумных стариков, экологических интриганов. Она страшно возмущалась, затыкала уши, она ничего такого не хотела слышать, всячески пыталась оправдывать отдыхающих, заявляла, что раз ее бедный брат нанес такой ущерб делу, то она тем более должна остаться и работать, работать и работать. Правда, уверенности в ее словах заметно поубавилось, но это еще больше ее распаляло. Она чувствовала, что конкретно Варгин был зачастую прав, но глубокая вера в высокие идеалы нетривиального прогресса была сильнее. Тогда она начинала говорить о национальных особенностях, об особой роли, о различии культур. Здесь вдруг Варгин хватался за голову, напоминая, что они не на заседании специальной комиссии, и просил прекратить пустые словопрения и, несмотря на все различия, заняться каким-нибудь полезным делом. Все менялось. Они весело смеялись над собой, цитировали друг друга, кривлялись всячески и, наконец, ненадолго мирились.
      - Ой, что же вы молчите? - раздался возглас Кэтрин. - Я чуть не проспала дождик.
      Она подбежала к Варгину, положила ему на плечо подбородок и стала разглядывать дождик. На ее лице появилось необычное выражение, будто она отдыхала в эту минуту от всех сделанных и несделанных дел, будто она долго-долго шла, не оглядываясь по сторонам, не замечая ничего вокруг, и вдруг на минуту подняла голову и застыла - так красиво было там, вверху. Варгин боялся пошевелиться, он понимал, что не часто человеку выпадают такие минуты. Он вспомнил где-то прочитанные строчки:
      Мы оглохнем с тобой, когда ветер осенние листья погонит,
      Оголяя асфальт, заметая в оврагах траву,
      И когда упадут на разжатые к небу ладони
      Шесть осенних дождей, оборвав тишину.
      Вспомнил, но промолчал. Надолго зарядил, с удовольствием подумал Варгин, глядя на огромные лужи, усеянные водяными пузырями. В этот момент он почувствовал, что Кэтрин сильно сжала его руку. Варгин обернулся и увидел побледневшее от испуга лицо.
      - Кэтрин, что случилось?
      - Я вспомнила, - дребезжащим голосом ответила она.
      - Что ты вспомнила? Да перестань же дрожать, - он взял ее за плечи.
      - Вы говорили, что вас сбил серый автомобиль САМ 16-03?
      - Насчет номера я пошутил, - Варгин кисло улыбнулся.
      - Я вспомнила его. Когда вы сказали тогда перед театром про водителя с родимым пятном на правой щеке, меня как укололо: где-то я его видела. Сначала я подумала, что это водитель Глоба. Я даже бросила вас и поехала к Глобу в министерство проверить свое подозрение. Весь вечер я толкалась среди машин, но ничего похожего не обнаружила. Потом меня встретил Глоб и рассказал о вас все, что он думает. В общем, после этого я стала думать, что вы и вправду пошутили. Но сейчас я вспомнила: эта машина останавливалась вон там, у газетного киоска, - Кэтрин показала рукой в окно.
      - Но отсюда номер, а тем более родимое пятно не разглядишь, - удивился Варгин.
      - Дело в том, что я ездила в этом автомобиле, - руки Кэтрин бессильно опустились.
      - Ничего, ничего, - успокоил себя Варгин. - Продолжай.
      - Когда меня приглашали на собрания, за мной всегда присылали машину. Несколько раз приезжала именно эта машина и за рулем был отдыхающий с родимым пятном на правой щеке. Такое не очень приятное коричневое пятно, кругленькое, как вишенка. - Кэтрин дотронулась пальцем до щеки точно в том месте, где Варгин видел пятно у водителя злосчастного автомобиля.
      - Постой. Кто, говоришь, тебя приглашал?
      - Либо Феликс Жижин, либо от его имени.
      - Мало ли людей с родимыми пятнами...
      - Но ведь и номер совпадает, - словно не веря своим словам, сказала Кэтрин.
      - Ты уверена? Неужели ты специально разглядывала номер?
      - Я его не разглядывала. Мне говорили: "За вами приедет машина с номером таким-то." Конечно, я не помню наверняка, но кажется, - она заколебалась и докончила: - Да нет же, я уверена, именно САМ 16-03.
      Интересное кино получается, подумал Варгин и спросил:
      - Ты понимаешь, что это значит?
      Она понимала, но не могла поверить.
      - Может быть, преступники специально угнали машину?
      - Вместе с шофером, - Варгин криво усмехнулся. - Тогда уж надо было красть машину президента, вместе с президентом. Восхитительный наезд получился бы. Я непрочь погибнуть под колесами машины самого президента.
      - Может быть, враги пробрались в аппарат? - Высказала Кэтрин новое предположение.
      - Тогда срочно нужно сообщить в аппарат, - Варгин решительно направился к телефону.
      - Нет, не надо, - вскрикнула Кэтрин.
      - Видишь, ты сама в это не веришь.
      - Что же делать?
      - Одеваться и завтракать.
      - Вы шутите, а между тем все рушится. Получается Глоб врал. Нет никакой мафии, значит, и Ремо не преступник, значит, и Унитер врал, следовательно... - она подошла к дивану и села обхватив голову руками.
      - Следовательно, я - осел, - подытожил Варгин. - А это неприятно.
      В дверь поскребся Рыжик, который услышал разговор людей и не желал больше оставаться в одиночестве.
      Завтракали под аккомпонемент смачного чавканья пса.
      - Чем-то Ремо стал поперек вашему прогрессу, - сказал Варгин. - Да не просто прогрессу, а его лидерам, может быть, самому Эфже.
      Кэтрин не возражала. Она была слишком потрясена собственным открытием.
      - Самые смешные предположения вдруг становятся дикой реальностью. Если они готовы убить землянина ради нескольких формул...
      - Убить? - Очнулась Кэтрин.
      - Извини, конечно, за грубость стиля, но если бы я не прыгнул в сторону... Я представляю, что они сообщили бы на Землю: "Трагическая случайность. Труп кремирован. Наши соболезнования правительству и родственникам покойного." И полетел бы я с последним звездолетом в лучший из миров.
      Варгин задумчиво почесал затылок. Настроение было у него не из лучших. Просидел целую неделю и ничего не выяснил, точнее, дал обвести себя вокруг пальца. Он явно недооценил своих оппонентов. Полный провал. Он с удовольствием смаковал все свои промахи. Это не был мазохизм. Скорее, наоборот, это было следствием его самоуверенности. За Варгиным числилось такое свойство - неудачи его расстраивали, но только до определенной степени. По достижении некоторого предела в нем включалось какое-то устройство и возникало злейшее, граничащее с авантюризмом желание действовать.
      - Кэтрин, мне нужен Ф.Ж., срочно. Я думаю, он как-то связан с твоим братом, причем связь это ему афишировать невыгодно.
      - Боже, о чем вы говорите? Эфже так хорошо ко мне относится...
      - Вот это и подозрительно!
      - Хорошо, я могу ему позвонить. - Она набрала номер телефона Эфже. По телефону ответили, что Феликс Жижин ближайшие дни никого принимать не будет, в связи с отъездом.
      - Что это они все разъездились? - возмутился Варгин. - Могли бы проводить меня сначала: чай, не каждый день инопланетяне улетают.
      Кэтрин вяло улыбнулась. Варгин продолжал:
      - Меня все-таки мучает вопрос: на какой почве могли столкнуться Ф.Ж. и Ремо Гвалта? В прачечной? Вряд ли. В университете? Возможно. В Институте Продвинутых Исследований - весьма вероятно. Кэтрин, кто был Жижин лет восемь-десять назад?
      - Я уже говорила вам, ничего об этом не знаю.
      - Хорошо, хорошо, просто я подумал, может быть, ты еще что-нибудь интересное вспомнила. Можно было бы порыться в архивах, если таковые сохранились, но ведь нет же даже имени у вашего Феликса Жижина, так, одно обозначение, символ. Ты что-то говорила о его матери?
      - Да, слух ходит, говорят, он всячески о ней заботится, но, дабы не подавать повода пересудам, держит ее в тени.
      - Где она живет?
      - Не знаю, но его секретарша... она выполняла кое-какие поручения по дому.
      Варгин красноречиво посмотрел на Кэтрин.
      - Я могу попробовать...
      - Постарайся, чтобы все выглядело естественно, - обрадовался Варгин.
      Конечно, ей это будет сделать гораздо удобнее. И все же Варгин чувствовал свою вину - дело было не безопасное. Но в какой мере? Он этого не представлял.
      - О чем вы думаете? - спросила Кэтрин.
      - Я думаю, стоит ли тебя толкать на эту встречу.
      - Он - меня толкать! - возмутилась Кэтрин. - Какая самоуверенность! В лучшем случае вы мне не мешаете. В конце концов, Ремо мой брат, и я хочу знать, почему он погиб. Так что еще неизвестно, кто тут кого подталкивает.
      - Сдаю все полномочия, - расшаркался Варгин.
      - Вот это другой разговор. Вам я советую заняться этим, как его, Унитером, а точнее - фабрикой-прачечной. Не мне вас учить, - в голосе Кэтрин зазвучали гимназические нотки, - как найти прачечную. Впрочем, лучше объяснить, а то все дело испортит. Будете пасти Унитера возле его дома. Когда он пойдет на работу...
      Варгин более не мог терпеть таких издевательств. Он встал, подошел к Кэтрин и обнял ее.
      - Не затыкайте мне рот, - пыталась вырваться Кэтрин. - Что за панибратство с начальством, не потерплю...
      Вдруг Варгин почувствовал, как его потянули за штанину.
      - Так, двое на одного! - заорал он. - Скажи своему церберу, чтобы он отпустил мои брюки, они казенные, специально для Санатория выдали.
      - Ах вы, несчастный шпион, агент инопланетный, чуждый нашему образу жизни разум. Взять его, Рыжик, взять!
      - Развели здесь Рыжиков-Пыжиков, работать не дают, - возмущался Варгин.
      Наконец они утихомирились и решили заняться делами. Перед тем, как разойтись, они назначили контрольное время - в зависимости от обстоятельств условились звонить либо в гостиницу, либо домой Кэтрин. Варгин ушел первым.
      Менее чем через двадцать минут он был уже у дома Унитера. К его удовольствию, машина коридорного стояла рядом. По-видимому, хозяин был дома. Варгин отпустил такси, внимательно осмотрелся - слежки не было - и подошел к допотопному лимузину Унитера. Все-таки машина - это роскошь, подумал Варгин, подкладывая под колесо ржавый гвоздь, найденный тут же на дороге.
      Поправив для надежности гвоздь, он отошел на другую сторону улицы, где укрылся от дождя под козырьком автобусной остановки.
      Варгин не представлял, как долго ему придется ждать, но ничего другого ему не оставалось. Было около девяти часов утра. До отлета оставалось примерно десять часов. Неужели придется уехать ни с чем? Ну, а что можно было сделать за неделю? Кто же думал, что они такие негостеприимные. Последний рейс, последний рейс, - вспомнил он слова Глоба.
      На остановке топтались отдыхающие. Они, как маленькие дети, подставляли ладони под падающие с неба капли, удивленно качали головами, растерянно поглядывали друг на друга. Потом подошел автобус, и все изменилось. Они превратились в сосредоточенных пассажиров, озабоченных личными проблемами. Хмурый автобус укатил вдаль. Через некоторое время удивительное превращение повторилось с новой партией отдыхающих, потом еще и еще.