Дети звёзд

Ну, ну, я же шучу, это я так, для образности, для пространственного восприятия твоего научного подвига, я же знаю тебя - ты наш, Коля, наш полностью, что там медные трубы, понимаешь, мы и не такое стерпим, дай я тебя еще поцелую (лобызается). А эти, горе-ученые, официальные апологеты, как они в ту самую лужу и сели! (Делает овратительную гримасу.) Захватили власть, сукины дети, ни тебе в журнал, ни тебе докладов, сидят по редакциям, толстые зады наедают под покровом научной тайны, мнят себя благоустроителями Вселенной; вот они-то и есть дети своих отцов-теоретиков, непроверенных научным опытом гениев и пророков, самых что ни на есть кровавых графоманов...
      Появляется Елена. Гоголь-Моголь бросается к ней, дает газету.
      Гоголь-Моголь. Царица наша, прочти и возрадуйся.
      Елена читает. Но из глаз ее не исчезает какая-то глубокая непреодолимая печаль. Она садится на диван и молчаливо наблюдает, как гости накрывают на стол. Приносят чайник. Инженер достает бутылку шампанского. Гоголь-Моголь вываливает из сетки яблоки на стол. Ее опять усаживают во главе. Чокаются, выпивают за победу.
      Богданов (к Гоголю-Моголю). Вот ты говоришь, железа много в яблоках. А откуда это железо?
      Гоголь-Моголь. Как откуда? Из почвы, естественно, корнями вытягивается, по стволу, по веткам в яблоко попадает. А после я его откусываю (откусывает яблоко), и внутрь заглатываю, и все в себе растворяю (довольно улыбается).
      Богданов. Все правильно, растворяешь. Ну, а в почве откуда железо?
      Гоголь-Моголь. Накапливается от времени, из отходов разных, металлолома (смеется). Вон трубопровод, знаешь, как гниет, ржавеет. У нас недавно прорвало, неделю воды горячей не было...
      Богданов. Подожди насчет воды. Ну а раньше, когда трубопровода не было?
      Гоголь-Моголь. Это что же, до римской империи?
      Богданов. Ну, например.
      Гоголь-Моголь. Хм, в земле залегало, в природном состоянии. Но ты, конечно, спросишь, откуда в земле? Так я тебе отвечу, я читал, ты не думай, что я совсем темный, крот подземный. Вся Земля наша образовалась из протопланетного облака первичного вещества. (Задумывается.) Хм, а откуда оно появилось в первичном веществе?
      Богданов. В том-то и дело, что вещество это не первичное, а уже бывшее в употреблении!
      Гоголь-Моголь. Как так?
      Богданов. Сейчас доподлинно известно, что в первичном веществе никакого железа не было. А железо может получаться только внутри звезд. Звезды сгорают, потом взрываются, и железо попадает в допланетное вещество, а из него уже и Земля сотворилась. Выходит, это железо, которое мы с яблоком глотаем и которое в нас содержится, прежде обязательно было в какой-нибудь звезде.
      Доктор. Следовательно, мы состоим из звездного вещества!
      Гоголь-Моголь. Ура, мы - звездные люди, дети звезд!
      Елена (грустно). Неужели это правда? И я, и Гоголь-Моголь, и Доктор все мы дети звезд? Правда, Коля?
      Богданов. Да, истинная правда.
      Елена. И все остальные люди тоже?
      Богданов. Да.
      Гоголь-Моголь. Друзья, как здорово много знать, я люблю много знать. Знать - это почти что любить. Да, да, я не верю в любовь без знания. Черт возьми, хитро получается. Ведь мы же, получается, все как братья. (Задумывается.) Я представляю, как тут лирически все можно вывернуть. Я раньше думал, почему люди с такой тоской смотрят на звезды? Теперь понял: это в нас внутри атомы шевелятся по своей родине, по своим родным краям. (Цокает языком.) Красиво. Нет, каково, скажи, Доктор - красиво?
      Доктор. Конечно, красиво. Я теперь понял, почему ты тоску навеваешь на меня.
      Гоголь-Моголь. Ладно, не задирайся. (Смотрит на Елену.) Елена вот сегодня почему-то грустная. Что с тобой, чего теперь грустить? Вам теперь с Колей прямо вперед смотреть надо. Жизнь устраивать на новый лад.
      Елена (пытается улыбнуться). Что ты, разве я грущу? Мне ужасно весело.
      Гоголь-Моголь. Нет, я вижу, тебя что-то гнетет.
      Доктор. Не приставай к человеку. Видишь, человек устал. И как тут не устать - столько всего навалилось. Эх, вам бы, ребята, сейчас отдохнуть деньков двадцать в пансионате. Правда, поехать бы куда-нибудь, обстановку сменить. А то, видишь, радость уже не в радость.
      Елена (меняется, встает). А что, поедем, Коля, куда-нибудь к морю, прямо завтра же. Все бросим, я целый год моря не видела. Море и звезды, и мы одни, чтоб никого не видеть, а только вспоминать. Нет, и вспоминать никого не будем. Будем одни с нашим железом и звездами.
      Богданов. Но как же рукопись? Нужно довести теперь до конца.
      Гоголь-Моголь. Да брось, теперь чего волноваться, теперь пусть они там сами волнуются. Представляю, как этот профессор приползет, - простите, мол, извините, ошибочка вышла, не разобрались по темноте нашей... (Доктор и инженер смеются.)
      Елена (серьезно). Не приползет.
      Гоголь-Моголь. А я говорю - приползет, если не дурак, а ведь не дурак, раз профессор. Он еще в соавторы к Коленьке напрашиваться станет. Слушай, Коля, ну возьми ты его в соавторы, что тебе, жалко? Ты еще десять таких теорий изобретешь. Да и этого паренька, Анатолия, очень он мне понравился. Очень мы с ним тогда душевно, насчет равнодействия... Нет, впрочем, его не бери. Он вроде сам мужик умный. Из него может толк выйти, если рутина не засосет.
      Елена не принимает возражений Гоголя-Моголя. Она чем-то озабочена, будто постоянно что-то там внутри себя ищет, перебирает, но никак не находит. Это видно хотя бы по тому, как нервно блуждают ее руки, словно ищут какого-то равновесного удобного состояния. Она то одергивает платье, то потирает висок, поправляет прическу, то вдруг сильно сжимает руки. Раздается звонок. Елена вздрагивает. Гоголь-Моголь идет встречать и возвращается с вытянутым лицом.
      Гоголь-Моголь. Там... Этот...
      Елена (не выдерживает). Да кто там?
      Гоголь-Моголь. Призрак.
      Появляется Марк Васильевич Разгледяев.
      Елена (удивлена, будто ждала кого-то другого). Ты?
      Разгледяев. Я низменно прошу прощения. У вас праздник.
      Воцаряется неловкое молчание. Наконец сам Богданов первым сбросил оцепенение и вопреки условностям пошел навстречу гостю.
      Богданов. Ничего особенного. Проходите, у нас тут действительно что-то вроде...
      Разгледяев. Знаю, знаю, чего там. Конечно, такое событие нужно отметить. Разрешите пожать руку (трясет Богдановскую руку). От всей души. Конечно, получается, как это вдруг: я - и от всей души. Ну уж, знаете, такой факт. Как говорится, перед наукой все тлен. И такое открытие, что ей-богу!
      Богданов. Конечно, конечно. Ну что ты, Елена, так смотришь на меня? Вот, право же, не знаем мы еще человека, не ведаем, в чем его сила. А сила, может быть, и есть в том, чтобы признать свою слабость, суть свои заблуждения.
      Разгледяев. Абсолютно здесь признаюсь. Растоптан совершенно, и поделом мне. Да, да, растоптан вашим великим предсказанием.
      Елена (зло). Что тебе надо?
      Богданов. Ну что ты, Елена, зачем так? Человек сам пришел. Присаживайтесь, здесь есть что выпить.
      Разгледяев (берет бокал, подставляет под шампанское, но не садится). Да, официально заявляю, заблуждался. Конечно, я мог бы себя оправдать, хоть отчасти. Большое, как говорится, видится апостериори. Да и вообще, что я? Разве специалист? Смешно сказать, гуманитарий, мог ли предвидеть, если сами профессионалы маху дали. Нет, ей-богу, сами судите, приходит совершенно неизвестный научному миру человек, абсолютно аматор, и предсказывает десятый спутник Сатурна. Да как я могу судить, если абсолютно профан? Ну, положим, что звезда такая, Сатурн, есть - я слышал, и то, кстати, не обязан, а так, в силу общей культуры. Да, что такая комета есть, положим, я знаю, но отчего я должен знать, что у нее должны быть какие-то там спутники? Вы говорите - десятый. Да по мне - хоть двадцатый. Я, извиняюсь, специалист в другом роде. Конечно, не скрою, Николай... извиняюсь...
      Богданов. Степанович.
      Разгледяев. Дорогой Николай Степанович, конечно, была у меня определенная антипатия. Ну, тут меня понять можно, все-таки личные мотивы нужно тоже учитывать. Теперь-то я понимаю, что низок был, нелеп. Примитивный эгоизм проявлял. Со своей несчастной любовишкой вознамерился сопротивляться, извиняюсь, даже соперничать с таким человеческим светочем, с возвышенной духовной связью между вами, Николай Степанович, и моей супругой...
      Елена. Коля, прогони его! Он какую-то гадость задумал.
      Разгледяев. Конечно, теперь меня как собачонку прогнать можно. Что же, гоните, хотя я - из лучших побуждений, только засвидетельствовать свою полную низость. Но, ей-богу, искренне каюсь, вот даже обнять могу, если позволите. Совершенно ведь зла не таю. Зло - оно откуда берется? Зло от невежества, а теперь я прозрел. Не сам, конечно, под действием обстоятельств, посредством, так сказать, всесоюзного радио. (Выпивает шампанское и приготовился обнять инженера.) Позвольте, в знак полного примирения...
      Елена (кричит). Коля, не смей!
      Разгледяев. Да что здесь такого?
      Богданов (нерешительно к Елене). Действительно, Елена.
      Гоголь-Моголь и Доктор в полной растерянности наблюдают за всей этой каруселью. Разгледяев обнимает инженера. Елену передергивает.
      Разгледяев. И ничего страшного. Теперь и мне легче на душе. В такой день и меня удостоили. А ты, Елена, говоришь, я гадость задумал. А чего теперь вам бояться? Вам теперь все трын-трава. Вы победители. Вон какая у вас славная компания. Вы теперь кого угодно раздавите. Конечно, я в переносном смысле. Что же ты сердишься, Елена? Каково мне стоять здесь перед вами и признаваться в своей глупости? Ты же хотела меня осрамить, вот я и исполняю свой долг и торжественно заявляю в соответствии с нашим уговором.
      Богданов. Каким уговором (оглядывается)?
      Разгледяев. Право, Николай Степанович, совершенно маленький вопрос. Даже не знаю, стоит ли, такая мелочь. Да и Елена вот уже совершенно забыла.
      Богданов. Нет, объясните, пожалуйста.
      Разгледяев. Раз вы настаиваете, - но, право, такая мелочь, я единственно, чтобы объяснился мой приход и все эти признания. Тут, право, один лишь долг чести и не более того. Правда, разве этого мало? (Смотрит на Елену, потом на инженера. ) Не надо волноваться, вы еще, не дай бог, подумаете, что здесь заговор или, хуже того, спор. Просто это мы с Леночкой договорились послать вашу рукопись в институт...
      Елена. Нет, этого не было!
      Разгледяев. Ну как же, вспомни, ты еще сказала: "Если Колю признают, ты за свои слова перед ним извинишься".
      Богданов (к Елене). Правда?
      Елена. Все было не так. Слышишь, никакого уговора не было! Он лжет.
      Разгледяев. Я - лгу? Тогда ответь сейчас при всех: от кого ты узнала об институте?
      Елена. Какая разница.
      Разгледяев. И правда, какая в конце концов разница. Такой торжественный день, а мы грыземся по мелочам. Вокруг-то, оглянитесь, весна. Правда, погода мерзкая, а все же чувствуется брожение молодых соков. Вот-вот из слякоти и грязи прорастет новая неведомая жизнь. В такую пору не хочется умирать. (Делает паузу.) Нет, весной умирать обидно. Именно обидно, что все только начинается, а тебе говорят - хватит, все это не для тебя, дружок. И пока ты мертвый там лежишь в неудобной позе, над тобой земля расцветает, птички с песнями размножаются, человеки клейкими листочками любуются. Несправедливо.
      Гоголь-Моголь. Ох, ваша правда, очень несправедливо. Вот у нас сегодня, понимаешь...
      Богданов (к Разгледяеву). Постойте, что это вы о смерти?
      Разгледяев. Я бы и рад не говорить о таких скучных вещах, но что делать, так и лезет на язык, будто кто-то специально подталкивает. И вроде не хочешь огорчать окружающих, но так и подмывает...
      Доктор. Выражайтесь яснее.
      Разгледяев. Нет больше вашего злейшего оппонента, профессора Суровягина!
      Богданов. Вы шутите?
      Разгледяев. Погиб. В метро под поезд свалился.
      Гоголь-Моголь задрожал от нетерпения и принялся оглядываться по сторонам. Доктор закуривает, а Елена опускает голову, закрывает лицо руками.
      Богданов. Как же так?
      Разгледяев. Но самое неприятное не в этом. Существует мнение, что профессор вовсе не свалился, а его как бы подтолкнули под поезд. Компетентные органы уже начали расследование. (Упирается взглядом прямо в инженера.)
      Богданов. Что вы так на меня смотрите?
      Разгледяев. Я просто думаю - придет к вам следователь и спросит: "Гражданин Богданов, а где это вы были тогда-то и тогда-то?"
      Богданов. Не понимаю - почему ко мне придет следователь? (Отступает назад.)
      Разгледяев. Ну, это так, игра воображения; вы просто представьте, что вас спросили: где вы были сегодня около часу дня. Ваш ответ?
      Богданов. Я, я... я спал, а впрочем, кажется, нет... Да, точно, я гулял, по городу... Знаете ли, такая погода, солнце, и люди с колясками... Расслабился немножко.
      Разгледяев. Ну, что это за алиби? Вы спали или гуляли?
      Елена. Все-таки с гадостью пришел. Коля, да он решил тебя оклеветать. Ах, какая гадость, какая гадость! Но ты просчитался...
      Раздается грохот. Это инженер, свалил бутылку шампанского.
      Разгледяев (продолжает напирать). Так с кем вы гуляли, где, в метро?
      Инженер нагибается, пытается голыми руками собрать осколки. К нему бросается Доктор, помогает выпрямиться, но инженер вырывается.
      Богданов. Да, я был один, совершенно один среди огромного количества организмов и растений. Таких, знаете ли, необычных, как будто из плотной бумаги (хватает вилку со стола, гнет), я их только слегка надламывал, но, кажется, никого не толкал. Слышите, я его не убивал! Слышишь, Елена, я не убивал!
      Гоголь-Моголь. Да это я его убил! (Разгледяев с неодобрением смотрит на утописта.) Да, сегодня, но черт его дери, я же не знал, что он профессор! Вы что, не верите? (Смотрит на Елену.) Елена, подтверди. (К Богданову.) Мы же с ней тогда и встретились. (К Елене.) Скажи им, Елена, что под мой поезд свалился профессор. При чем же здесь Коля? Он никак не мог, да и убийства там никакого не было. Ну, что ты молчишь, Елена? Ты еще сказала: "Пойди к Коле, успокой его".
      Наступает пауза.
      Разгледяев. Ты? Ты там была? Елена (горько улыбаясь). Все правильно. Видишь, Разгледяев, ошибся ты малость.
      Богданов (подкрался к Разгледяеву и, как слепой, ощупывает гостя). Здесь должна быть специальная защелка, "собачка" такая металлическая.
      Разгледяев. Э-э, бросьте ваши штучки. Шут гороховый!
      Доктор (обнимает инженера). Коля, не беспокойся, мы сами все сделаем, мы обязательно эту защелку на место поставим. А вы, уходите сейчас же (к Разгледяеву).
      Богданов. Нет, пусть он останется. Нужно проверить наконец: существует или ангажировано!
      Разгледяев подходит к Елене, потом резко поворачивается и уходит. С Богдановым совсем плохо. Доктор с Гоголем-Моголем укладывают его на диван. Вызывают скорую. Гаснет свет.
      Картина десятая
      Зажигается свет. Квартира инженера. Появляется Анатолий. Оглядывается, замечает полуоткрытую дверь в пустую комнату. Открывает дверь со скрипом настежь. На полу сидит Елена, вокруг разбросаны листки рукописи. Анатолий заходит, садится на пол рядом. Берет в руки листки, читает.
      Скрипит несмазанный с допотопных времен навес. Шуршат разбросанные по полу аккуратно отпечатанные листки из частей, параграфов и глав. Елена похожа на куколку, брошенную уставшим от игры исполином. Она тихо плачет. Комната освещается через большое окно дармовыми квантами улицы. Проступают на стене две полосы - желтая и зеленая. Потянулась неровная линия вверх, закругляя овал мальчика. Но она нарисована не одним махом, как это делают профессионалы, а многими тщательными усилиями, состоящими из недлинных неуверенных штришков. Будто рисовавший очень хотел, чтобы получилось похоже, и все боялся, что не успеет запечатлеть, и от этого постоянно ошибался, потом поправлялся, делая очередной неверный шаг, отчаянно понимая свое бессилие, но не отступая от поставленной задачи. Самодельный уголек, краешек обгоревшей щепки, потрескивая и осыпаясь, оживал на стене щемящей проекцией неустанно терзавшего душу автора видения. Глаза мальчика, образованные двумя опрокинутыми навстречу друг другу сегментами и от этого казавшиеся подведенными как у актера немого кино, источают последнюю горькую мысль еще живого существа. Уже накинута на шею кривая черная полоса, уходящая под потолок. Наверное, чтобы ее нарисовать, пришлось тащить с кухни стол, а потом еще и приподниматься на цыпочки, опираясь левой рукой на стену. Теперь там виден отпечаток ладони инженера. Неужели не побороть вездесущее земное тяготение? Неужели не побороть, не остановить природное взаимное влечение тяготеющих масс? Неужели никто не зашевелится, не встанет с места, не приподнимется над своим страхом и не заорет дурным хриплым голосом, так, чтоб лопнули глухие перепонки очерствевшей души? Неужели сотрется еще одно имя, еще одна человеческая веточка, еще один волшебный узелок, связующий невидимую нить, протянутую в будущее людское братство?