55

Преподобный Крили Пэтч, прижимая локтем к груди поднос, вставил ключ в замочную скважину. Поворачивая ключ, он через плечо сказал:

– Да, Отче. Исполнена будет воля Твоя.

– Бетси? – спросили изнутри.

– Нет, это Посланец.

– Я не хочу больше быть Свидетельницей. Выпустите меня. Пэтч открыл дверь ногой и вошел.

– Я думал, может, ты проголодалась. Смотри – вот чашка горячего шоколада и овсяное печенье.

Тонкая цепочка, приковывающая наручник на правом запястье Джинджер к водопроводной трубе, заскользила по кровати, когда девушка прижалась спиной к стене.

– Иди ты к хренам со своим шоколадом!

Пэтч поставил поднос на столик и сел на край кровати:

– Грубость не подобает христианке. – Он жестом показал ей, чтобы села. – Если ты успокоишься, я буду согласен поговорить о твоем будущем.

Джинджер села на край низкого табурета, держась прямо, крепко сжимая колени.

– Мой Отец нас избрал. – Пэтч подался к ней, положил волосатую руку ей на колено и улыбнулся. – Если бы только ты…

Джинджер, окаменев от его прикосновения, ударила по этой руке наотмашь.

– Убирайся от меня, старый козел! Вот погоди…

Улыбка сменилась мрачной нахмуренной физиономией.

– Да ты проказница сатанинская, да? – Он потер покрасневшую руку, куда пришелся удар. – Но я незлобив. Пей свой шоколад, подкрепись, и я, быть может, сниму твои оковы. И даже пущу тебя в святилище, если будешь себя хорошо вести.

Джинджер глянула на него прищуренными глазами:

– Обещаете?

Пэтч сцепил руки у себя на колене:

– Я – человек слова.

Она перевела взгляд с Пэтча на открытую дверь, на чашку и печенья, снова на дверь – и улыбнулась:

– О'кей.

Он кивком показал на поднос.

Она подняла чашку и отпила, настороженно глядя на Посланца, снова украдкой глянула на дверь, но ничего там не увидела и никого не услышала.

– Боюсь, я проявила некоторое неуважение, – сказала она, просияв. – Все так быстро случилось… Вознесение Князя, я – Свидетельница, ну, и все прочее…

– Разумеется. Мы должны следовать путем, который Он нам указывает. – На миг глаза Пэтча стали отсутствующими, потом он уставился на Джинджер сквозь толстые стекла не мигая. Увеличенные вдвое его глаза сверлили ее. – Наши судьбы, – сказал он, – твоя и моя, связаны меж собою.

Джинджер вздрогнула, стряхивая с себя его взгляд, но быстро скрыла этот невольный жест словами:

– Вам лучше знать, – и отпила еще глоток шоколада, закусив половинкой печенья.

Он разглядывал ее.

– Если ты не будешь делать то, что праведно, грех притаится у дверей твоих.

– Не беспокойтесь, я буду поступать правильно.

– Тебе шоколад нравится? Сахару достаточно? Я просил твою подругу Бетси выбрать для тебя печенье в том магазинчике на дороге.

– Очень вкусно. – Джинджер осушила чашку, поднесла к губам печенье, надкусила. Глянула сквозь дверной проем в пустой арсенал. – А где все?

– Выполняют Миссию Божью. Возвращают Князя из Музея Библии Живой. Этот жадный святотатственный купец Тадеуш Траут купил его у того музея крючков для пуговиц. – Пэтч сжал кулак. – Эти негодяи из Пиджин-Форджа продали его – за тридцать сребреников, не иначе. Траут его выставил на обозрение, как ярмарочного урода.

Джинджер помрачнела.

– Я вижу, ты разделяешь мое возмущение. Я позвонил этому человеку, объяснил, что Бог хочет поместить Князя в святилище рядом с одеждами, кои оставил он на земле. Ты знаешь, что сказал этот Траут? «Отличная идея, преподобный. Тащите сюда барахло этого парня, и я его развешу в зале мумии». – Пэтч вскочил, дико сверкая глазами. – Адское пламя ждет этого человека!

– Это неправедный поступок, – согласилась Джинджер, потирая глаза.

– Бедное дитя, ты устала… – У него на лице эмоции сменяли друг друга, он бормотал: – Да, Отче. Чудо… все уверуют, все.

Джинджер поставила на поднос пустую кружку, достаточно громко звякнув, чтобы преподобный обратил внимание.

– Ой, это было хорошо, – сказала она, подавляя зевок. – А наручник теперь снимем? Пойдем в святилище и подождем возвращения «светляков».

– Скоро, – ответил он с непроницаемой улыбкой. – Клонит в сон, дорогая?

– Чуть-чуть. Но на свежем воздухе…

– Сперва отдохни. – Пэтч встал и вышел.

– Нет, не уходите!

Джинджер дернулась вслед за ним – и свалилась на кровать, удержанная цепью.

Не только Шики Дун спрятался в Музее Библии Живой после закрытия. Как только зазвучало объявление «Просьба покинуть здание музея», Платон Скоупс нырнул за тяжелую портьеру в какую-то комнату. Он стоял и оглядывался. На штукатурке коринфской колонны пять футов высотой висел плакат:

«ВАШ ДЯДЯ – ОБЕЗЬЯНА? ЭВОЛЮЦИЯ – ФАКТ ИЛИ ВЫМЫСЕЛ? РЕШАТЬ ВАМ. ПОДАЙТЕ СВОЙ ГОЛОС».

На верхушке колонны сидела на стопке книг тридцатидюймовая статуэтка обезьяны и рассматривала человеческий череп, держа его волосатой рукой.

Дальше заинтересованный Скоупс увидел высокий мускулистый манекен, с белокурыми локонами и синими глазами. На шее висел плакат, сообщающий, что это – «Адам». Слева от Скоупса стояла большая мохнатая обезьяна с плакатом «Обезьяна». Это был не зоологически идентифицируемый примат – шимпанзе, горилла или орангутанг, а скорее идея скульптора о злобной обезьяне, снятой в плохом фильме про Тарзана: размером с человека, сгорбленная, с бусинками глаз, со слюной, стекающей из клыкастой пасти. С другой стороны стояла женская фигура, Ева, скромно укрытая купальником-бикини из двух фиговых листьев. Вдоль стен стояли пластиковые тропические растения, они же были расставлены между статуями, доходя им до колен.

Прямо перед Скоупсом расположилось зеркало в полный рост. Сбоку у него была коробка со светодиодным счетчиком и тремя большими красными кнопками. На одной была надпись: «Вы произошли от Адама?», на другой – «Вы произошли от Евы?», на третьей – «Вы произошли от Обезьяны?» Из крышки ящика торчали три здоровенные лампочки: синяя, зеленая и оранжевая, все выключенные. Любопытствуя посмотреть, как этот экспонат будет демонстрировать массам непогрешимую логику эволюции, Скоупс нажал кнопку «Адам». Вздрогнул, когда его голос был зарегистрирован с резким звоночком, загорелась синяя лампа, яркие театральные прожектора с потолка осветили Адама и одновременно с ним – лицо Скоупса. Скрытые полупосеребренные зеркала, поставленные под углом, наложили в зеркале изображение Адама на изображение Скоупса, и лицо Адама слилось с его лицом. На один восхитительный миг Скоупс увидел себя с белокурыми локонами и накачанным телом, одетого в плавки из фигового листа.

Испуганный Скоупс отпустил кнопку, резко обернулся, прислушался, ожидая звука шагов и воя сирен. Не услышал ни того, ни другого. Портьеры на входе, предназначенные для сохранения в зале полумрака днем, сейчас скрыли его действия от обхода охранников.

Он снова повернулся к зеркалу – теперь там отражалось только его собственное невыразительное лицо. Не желая видеть себя в виде Евы, но интересуясь третьей возможностью, он навел палец на кнопку «Вы произошли от Обезьяны?», нажал, увидел, как загорелась оранжевая лампа, услышал звоночек – и тут же превратился в волосатую обезьяну с руками до колен, с мордой в бакенбардах клокастого меха. Вместо собственного рта Скоупс увидел слюнявые клыки и крупные заячьи резцы.

Передернувшись, он отдернул палец и снова нажал на кнопку Адама. Звонок. Он улыбнулся и снова увидел мысленным взором, как бы он выглядел, будь в небесах сочувственный Бог – или будь у него более эстетичные родители. Он ухмыльнулся, убрал палец, снова нажал кнопку Адама, и снова, и снова. Скоупс… Адам, звонок. Скоупс… Адам, звонок. Скоупс… Адам, звонок. Звонок. Звонок. Звонок.

Вдруг с застывшим над кнопкой пальцем он краем глаза углядел счетчик сбоку от зеркала и в гневе отдернулся. Платон Скоупс только что семь раз подал свой голос против эволюции.

– Чушь! – рявкнул он и пнул коринфскую колонну.

Она покачнулась. Свалилась. Упала керамическая обезьяна. Пустая штукатурная колонна разлетелась с глухим стуком, и тут же разбилась с куда более музыкальным – хоть и не менее громким стуком, упавшая фарфоровая обезьяна. Зазвенели осколки.

Скоупс закрыл рот ладонью. Наверняка уже дюжина охранников бежит к нему, выхватывая на ходу оружие.

Но в этот самый момент – как будто Бог, о котором Скоупс точно знал, что его нету, решил сотворить ради антрополога мини-чудо – возле входа в музей заскрипел какой-то отчаянно фальшивящий рожок, а за ним раздались звуки ударов, звон стекла и рассерженные голоса.

56

Как бегущий кабан в тире, Джимми бросился к Залу Мумии, подальше от заварухи возле входной двери. Он остановился, развернулся на месте, сделал шесть шагов обратно и снова повернул, направляясь опять к своему высушенному предку. Что там у входа? Может, пьяные в дверь колотятся. Он посмотрел в другую сторону, где мумия ждала от него избавления. Разрываясь между долгом и честью, Джимми останавливался, вертелся, нерешительно танцевал на месте.

– Черт побери!

Он обещал деду не устраивать неприятностей – или хотя бы на этом не попадаться. Еще он с поднятой рукой давал клятву хранить порядок и имущество, когда Музей Библии Живой нанял его в охрану. С другой стороны, эта мумия представляла собой все, за что он сражался. Он снова дернулся при мысли о предке, который лежит беззащитный и обнаженный, и хамоватые белые туристы щелкают его фотоаппаратами и хихикают над его наготой.

– Я его спрячу и тут же вернусь разобраться с теми, кто у двери. Нет, сперва убрать тех, кто там орет – студенты, наверное, – и спасти мумию. Когда все будет в порядке, я ныряю, отвожу его к деду, и никто ничего.

Грохот у дверей стал громче. Зазвенело разбитое стекло.

– Ну, что там? – Джимми побежал к дверям.

Не студенты, а целая толпа, одеты в белые балахоны, с факелами и фонарями – «светляки» Джинджер, Дети Света. Джимми потянулся к поясу за рацией, сообразил, что оставил ее в комнате служащих, в здании, далеко от входа.

Разлетелась вторая стеклянная панель. Хотя Джимми был один, в костюме Давида, вооруженный только металлической дубинкой и рогаткой, право было на его стороне. Он щелкнул выключателем внешнего освещения.

Прожектора залили входной портик и внешние пандусы ярким светом. Толпа подалась назад.

Джимми выглянул сквозь выбитое окошко, сглотнул слюну, сжал покрепче дубинку, отпер двери и вышел наружу.

Расставив ноги, он постарался, чтобы голос его прозвучал властно:

– Все назад! Сюда едет полиция.

– Так что? – крикнул кто-то из Джонсов. – Мы выполняем Миссию Божью!

– А ты кто такой, черт побери? – добавил другой.

– Охранник музея.

Джимми потряс в воздухе дубинкой, для пущего эффекта хлопнув себя ею по ладони.

Один из лохматых завопил, взбежал по пандусу и раньше, чем Джимми успел среагировать, схватил дубинку и вырвал ее у него из рук. Повернувшись к Джимми спиной, лицом к факелоносной толпе, он взметнул дубинку над головой и поклонился, ухмыляясь. Толпа приветственно завопила.

Сконфуженный и разозленный, Джимми пнул его в зад. Подошва сандалии попала противнику в левую ягодицу как раз в середине поклона с раскинутыми руками, будто он собирался взлететь. И он, естественно, взмыл над землей, пролетел шесть футов в лебедином нырке и кувыркнулся через барьер в толпу.

Голиаф Джонс, на полголовы выше остальных, расчистил себе путь через упавших.

– Не знаю, кто он, но только не охранник. Смотрите, как он одет – как проститутка-трансвестит!

– Я не такой! – ответил Джимми. – Я – Давид, из Библии который.

– Он – Давид? – спросил кто-то из толпы. – В платье и в сандалиях с ремешками? Содомит он!

– Со-до-мит! Со-до-мит! – скандировала толпа.

– Давид я, черт побери! – заорал Джимми. – Давид!

– Давид, говоришь? – Голиаф Джонс ступил на пандус. – Меня всю жизнь доставали шуточки насчет Давида, пришло время расплатиться за них. – Он стал демонстративно закатывать рукава своего балахона. У своего помощника он взял бейсбольную биту, ткнул ею справа от себя и сказал: – Сейчас твоя башка полетит за изгородь, сосунок.

Джимми наткнулся спиной на закрытые двери. Проглотил слюну. Дубинки нет. Никакая полиция сюда не едет. Толпа размахивает факелами, становясь с каждой секундой все агрессивнее. Джимми подумал об отступлении, но ведь стоит ему только повернуться, чтобы открыть дверь, мужик с битой тут же окажется рядом.

Пальцы наткнулись на рогатку, и он вспомнил, как разогнал напавших на Джинджер безбожников. Если удастся удержать главаря от нападения хотя бы на несколько секунд, он сможет вбежать внутрь, запереть двери и вызвать помощь.

Джимми осмотрел мостовую в поисках камня. Очевидно, угрозы уборщикам со стороны мистера Траута дали свой результат – в портике не было ни пылинки. Единственное, что нарушало чистоту, – это комок жевательной резинки, прилипший к резному лотосу на одной из местопотомско-финикийско-греко-римско-египетских колонн.

Одним движением Джимми сдернул с пояса рогатку и оторвал резинку от колонны. Она еще была наполовину мягкая, и потому он скатал ее между ладонями в шарик, положил в кожаное гнездо, поднял рогатку, оттянул резину и выстрелил.

Розовой ракетой резинка влепилась в лоб Голиафу Джонсу, издав громкий чавкающий звук. Джонс с воплем рухнул на колени.

К нему подбежала женщина в чепце. Приняв прилипшую ко лбу розовую резинку за кровавую рану, она завизжала:

– Он его убил! – и упала в обморок.

– Голиафа убили! – разнеслось по толпе.

– Содомит его застрелил!

– Прямо в мозг.

– Все кровью залито…

Ошеломление перешло в ярость. Джонсы бросились мимо павшего предводителя, к пандусу.

Пораженный собственной меткостью и убойной силой Двойной Резинки, Джимми несколько секунд таращился на сраженного Голиафа. Слишком долго таращился. Он повернулся открыть дверь, но толпа настигла его, чья-то рука схватилась за килт и дернула, другая уцепилась за лодыжки, третья за локоть. Трое, потом четверо, потом пятеро свалили его на пандус

Голиаф, растянувшись на асфальте, почесал зудящий лоб и пробормотал:

– Черт побери, это же просто жвачка, – но никто не услышал.

Спортсмены в задних рядах хлопнули друг друга по ладоням и крикнули:

– В бой!

Один из гонщиков с выбиванием, все еще думая, что участвует в марше Клана, выкрикнул:

– Вздернуть его!

Предложения нашлись у всех:

– Нет, сжечь его!

– Повесить содомита!

– Повесить, а потом сжечь!

57

Шики Дун шел к Залу Мумии, когда возобновившиеся крики у дверей заставили его замедлить шаг. Сперва он усмехнулся, поняв, что шум отвлечет охранника, но потом выкрики: «Пустите!», «На помощь!» и гневные приказы: «Вздернуть его!», «Сжечь содомита!» и «Распни его!» заставили его задуматься. Слишком долго Шики был жертвой, чтобы игнорировать призыв о помощи от другого бедного чмо, который будет вот-вот утоплен и четвертован разгневанными массами. Попавший в беду, сообразил Шики, наверняка тот охранник, молодой индеец, которого Шики сегодня собирался перехитрить, но который, как помнил он по встрече у Пончо, не такой уж плохой парнишка, да еще получивший неприятности по вине женщины, – что он тоже хорошо мог понять.

– Погоди, Фенстер, – сказал он, – я скоро вернусь.

Может быть, думал он, бегом поспешая к входу, надо найти телефон и вызвать копов, чтобы прекратить линчевание, или вываливание в смоле и перьях, или какую там еще мерзость придумали для молодого охранника. А выполнив гражданский долг, он сможет вернуться к Фенстеру и освободить его.

Но первый же взгляд в выбитое окно металлической двери ясно дал понять, что если Шики не будет действовать сам, беднягу скоро поджарят. В подстрекателях он узнал клан Джонсов, обращенных Пэтчем. Они уже зажгли конфетную тележку в форме вавилонской колесницы и кидали в огонь обломки скамеек и содержимое мусорных ящиков, явно собираясь сделать из молодого Джимми Пера факел.

– Я-то что могу сделать? – сказал Шики.

Но, не успев еще договорить вопрос, он уже знал ответ. Вынув из-за пазухи Гудини, он поставил собачку на пол и велел: «Место». Гудини сел, склонив голову набок, и смотрел, как хозяин развязывает ботинки, снимает с плеч подтяжки комбинезона, переступает через упавшие штаны и трусы, снимает рубашку, и наконец, снимает с головы шляпу, парик, очки и бороду. Взяв в ладонь какой-то мелкий предмет из кармана, Шики открыл двойные двери и вышел в портик таким же голым, каким был в тот день, когда мамочка вскрикнула: «И ради вот этого я терпела девять месяцев адских мук?»

Набрав побольше воздуху, Шики встал на верхней ступени, поднял руки и воззвал:

– Дети мои!

Ахнула какая-то «светлячка»:

– АЛЛИЛУЙЯ! Это же Князь Света, он пришел за нами, взять нас наверх!

Поворачивались головы, глаза вылезали из орбит, текли слезы. Люди падали на колени и рыдали от счастья. Некоторые начали раздеваться, веря, что наконец-то началось Вознесение, и рвались его ускорить.

Голиаф Джонс с красным рубцом, горящим в середине лба, держал Джимми в борцовском захвате, отпуская ему «груши» по голове костяшками пальцев – как разогрев перед превращением в шашлык. При появлении Дуна Джонс застыл, не закончив движение.

– Слава! – воскликнул он. – Прав был преподобный Пэтч, когда говорил про чудо!

Шики указал на него пальцем:

– Отпустите этого юношу.

– Как прикажешь, Господи. – Джонс разжал руки. Потерявший равновесие Джимми рухнул головой на цемент.

Шики махнул рукой:

– Подойди ко мне, о юный грешник!

Джимми не надо было подгонять. Он встал, зажимая ладонью рассеченную бровь, и побежал вверх по лестнице.

Голиаф Джонс распустил ремень и расстегнул рубашку:

– Мы готовы, Господи!

Толпа стала раскачиваться, распевая ритмично: «Возне-се-ние, Возне-сение, Возне-сение».

Джимми вошел в портик, глянул на руку, залитую кровью. Уголком рта Шики почти прошептал ему:

– Войди и дверь держи приоткрытой.

– Дети! – обратился он к собранию. – Я вернулся призвать вас к верности, сказать, что наблюдаю за вами и что близится Великое Вознесение.

– Близится? – сказал Голиаф Джонс. Он уже спустил штаны к ногам и собирался через них переступить. – В смысле, нас сейчас не заберут?

– Гм, в небе еще не все готово, – ответил Шики. – Но я скоро вернусь, о'кей?

– Послушайте, мы приехали из самого Техаса, и…

Жена Голиафа Джонса пнула его локтем в ребра:

– Придержи язык, тупица! Он может тебя послать в ад так же легко, как на небо.

Джонс стал ковырять носком землю.

– Ага. – Подтянув штаны, он покорно посмотрел на Шики, но позволил себе еще один вопрос: – А скоро – это как скоро?

– В небесах, – произнес Шики с торжественной серьезностью пророка, которым они его считали, – «скоро» – это совсем не то, что «скоро» на земле. Но вечность – это навсегда.

И с этими словами он махнул руками поперек груди. Полыхнул ослепительный свет, раздулся клуб белого, как вата, дыма, и – Пуф! – Князь Света исчез.

– Ага! – сказал Мори, держа бинокль у глаз и глядя со смотровой площадки на Музей Библии Живой. – Итак, Шики Дун все еще ходит по земле. – Он потрепал рукоять кольта под пиджаком. – И когда же ты выйдешь из этого здания? Вот тогда Молот на тебя и обрушится как ястреб. Контракт будет выполнен, и совесть чиста.

– Как ты? – спросил Шики у Джимми, задвигая засов.

Он поднял с пола штаны, вытащил из кармана красную бандану и отдал молодому охраннику зажать рассеченную бровь.

Джимми прижал платок ко лбу.

– Болит не сильно, – ответил он, уставившись на лежащую на полу рубашку Шики, – но у меня галлюцинации. Я видел, как шевельнулась ваша рубашка.

– Это не глюки, это Гудини. – Шики одной рукой поднял рубашку, другой подхватил песика. Гудини он передал Джимми подержать, а сам восстановил вид фермера-амиша.

Толпа снова начала шуметь, обсуждая, зачем Князь так чудесно вернулся, что значит слово «скоро» и исчезла ли мумия Князя вместе с ним самим. Если мумия вернулась на небо, то вопрос насчет ее отвоевать становился спорным, согласно логике, но если Князь снова бросил свои бренные останки, то мумия тем более должна быть доставлена в Храм Света.

И снова командование принял Голиаф Джонс:

– Содомит удрал – забежал внутрь, прежде чем Князь послал бы его гореть. Пошли брать содомита и мумию!

Второй раз толпа поперла вперед. Шики прилепил бороду к щеке:

– Самое время сделать так, чтобы нас искали.

Он забрал Гудини у Джимми, сунул его под рубашку и побежал к Залу Мумии.

Джимми десять шагов пробежал за ним, остановился и сделал два шага назад.

– Я должен взять рацию и позвать на помощь. Я ее оставил в комнате отдыха, в том крыле.

Толпа опять выбивала двери, скандируя:

– Взять содомита! Взять мумию!

– С другой стороны, – рассуждал Джимми, – может, лучше будет спрятаться.

– Умный мальчик.

Шики приложил руку к солнечному сплетению, чтобы Гудини не выпал, и перешел на бег.

Они свернули за угол, как раз когда вылетели входные двери. Коридор осветился дрожащим светом факелов, заметались зловещие тени.

– Сюда! – Джимми подхватил предложенный темп при звуках нового припева: «Жги содомита! Жги содомита!»

Он обогнал Шики, вбежал в пещеру Зала Бытия, тускло освещенного единственной мерцающей ртутной лампой, и бросился к киту Ионы.

Шики оглянулся через плечо на мерцающие факелы, а когда снова посмотрел вперед – Джимми не было.

– Сюда! – позвал Джимми из зубастой пасти левиафана. Шики перелез через розовый язык, прошел сквозь черно-матовую служебную дверь и оказался в чреве кита.

Младший Траут и его команда ехали к «Пончо», когда заметили рядом с музеем толпу. С расстояния в полквартала было видно, как загорелый парнишка в юбке, который им помешал увезти ту фигуристую блондинку, открыл дверь, оттеснил было толпу, но был схвачен.

– Может, надо копам позвонить, – предложил Персик.

– Копам? – Младший постучал ему пальцем по виску. – Чтобы мы звонили копам? Они хотят сжечь этого пидорка – ради бога. Они хотят утащить папину мумию – это дело другое. У меня в бардачке «магнум» и ключи от дверей музея. Мы войдем с заднего входа и их погоним. – Он хлопнул ладонью по рулю. – Папа будет здорово доволен.