Мы встретили преграду, которую рассматриваем в принципиальной плоскости. Нас Реввоенсовет, и, в частности, член его, тов. Ворошилов, обвиняет в провокации. Какой, понять не можем. Посылаю Вам копию дела агентурной разработки по выяснению шайки бандитов в гор. Екатеринославе…»
Небольшое отступление. В архивах ФСБ сохранилось ничтожно малое количество оперативных дел 1920-х годов. Большинство их было уничтожено одновременно с их исполнителями и разработчиками еще в 1930-е.
Можно лишь гадать, что представляла собой разработка, о которой пишет начальник контрразведки. Из скупых деталей, упоминаемых Зведерисом, единой, цельной картины выстроить теперь уже невозможно. Так – отдельные наброски, контуры.
Обидно. Ведь разработка эта стала камнем преткновения между Особым отделом и Ворошиловым. Из-за нее-то и разгорелся весь сыр-бор.
Читаем рапорт дальше:
«Когда была проведена эта операция, то тов. Ворошилов поднял вопрос о том, что это „вообще провокация“. Во время объяснений, которые были даны РВС по этому поводу, тов. Ворошилов стал нас обвинять в том, что операция прошла не организованно, и что с нашей стороны не было предпринято ничего, чтобы предотвратить жертвы (во время перестрелки были ранены Комиссар по обыскам и арестам, и пять человек красноармейцев из караула; Комиссар от раны умер).
Было ли это виной нашей нераспорядительности и неподготовки к этой операции, просим смотреть из материала, который Вам посылается (хорошо бы посмотреть, да, увы… –
Прим. авт.), или это было причиной объективных условий, которые существовали во время операции /электричества в это время в городе не было, была лампа, которая потухла от выстрела, неисполнение красноармейцами тех директив, которые им были даны и мельчайшей подробностью объяснены/. Если нас винить в том, что мы потеряли одного убитым, то подобные операции всегда могут сопровождаться таким явлением.
Во время объяснений тов. Ворошилов заявил: "Что для нас эти четыре бандита (видимо, задержанные в ходе операции. –
Прим. авт.), когда разрушено здание Губфинотдела". Добавляю, что в Губфинотделе выбито два окна, когда бандиты старались вырваться из ловушки, и прострелен потолок при стрельбе. Больше разрушений не было. И, несмотря на то, что было указано на развитие дела и при допросе выданы другие бандиты, тов. Ворошиловым было замечено – «Вы теперь будете хватать каждого – виновен он или нет». Перспектив в разработке этого дела он не видит и наше объяснение считает не веским и «мальчишеским».
Это была просто прицепка. Нужно сказать, что тов. Ворошилов как-то вообще относится недоброжелательно к Особотделу, и с приездом его почувствовалась сгущенная атмосфера. Нетерпя-щий Чрезвычайных Органов, тов. Ворошилов органически не может допустить того, что Особый Отдел Армии окреп и стал на ноги. Каждый начальник бывает два-три месяца, после чего, под каким-нибудь предлогом его убирают. Публика это знает, и так привыкла, что сейчас в некоторых Дивотделениях уже нетерпеливо поговаривают – «почему мы здесь задержались на три месяца?»
Первое полное заседание в Реввоенсовете, где пришлось отстаивать существование Отряда при Особотделе (скорее всего, отряда по борьбе с бандитизмом, подчиненного напрямую армейской контрразведке. –
Прим. авт.) – когда Ворошилов, отрицая необходимость положенного по штату отряда, заявил: «Я не допущу, чтобы кто-то производил какие-нибудь операции в частях». Сказано это было в ответ, что существование отряда и дивизиона необходимо на случай, если нужно будет усиленно проводить выему бандитов из частей. В общем, пять вопросов, поставленных на этом заседании об Особотделе, встречали со стороны Ворошилова самый демагогический отпор, и по адресу Особотдела выливались ушаты всякой грязи.
В дальнейшем пришлось прийти к следующему выводу:
в Армии бандитизм не изживется до тех пор,
пока существует такая личность, как Ворошилов, ибо человек с такими тенденциями, ясно, является лицом, в котором находили поддержку все эти полупартизаны-полубандиты».
Фразу выделили мы сами, ибо она – суть кульминации всего документа.
Для столь серьезных обвинений требуются, однако, веские доказательства. Ворошилов – человек приметный, старый большевик.
Зведерис такие доказательства приводит…
«К этому времени началась демобилизация. Создалось особое триумфальное, демобилизационно-праздничное настроение, вылившееся в повальном пьянстве и полном развале работы Штаба и учреждений, дошедшего до того, что когда Махно был в 20 верстах от Екатеринослава, и только случайно не завернул пограбить, в городе не только не было никакой фактической силы, но не было принято положительно никаких мер предохранения. Словом, ночное обследование дало в руки Особотделу богатый материал по спячке Штаба, гарнизона, отсутствие ответственных дежурств, мер охраны оперативных пунктов, и т. д. и т. п. Вместе с попавшими к нам печатями и секретными делами Штаба, оперативного его Управления, Реввоенсовета, Комендатуры города и т. п.
В то же время, в Реввоенсовете и членами, и в особенности разными их «Для поручений» и секретарями распивалось вино, привезенное из Крыма и с Кавказа. Дела доходили до такой циничности, что публика, напившись, отправлялась по разным благотворительным вечерам, прокучивая там сотни тысяч, и требовала обязательства присутствия, для подачи на столик, молоденькой коммунистки.
Нами было установлено, что среди пьянствующей братии, из приближенных рыцарей, есть и довольно темные в политическом отношении лица, как секретарь Ворошилова – Хмельницкий, бывший офицер, бывший коммунист, из Красной Армии перешедший к Деникину. Довольно подозрительными оказались и некоторые шоферы Ворошилова и Буденного, привезенные из Крыма, с офицерскими физиономиями.
Конечно, все это становилось известным Ворошилову, и, самодур по натуре, он возненавидел уже нас персонально, решив, в то же время, что дальнейшее усиление Особотдела может иметь скверные последствия для существующего распорядка, и персонально многим высоким «барахольщикам». Не давая никакой фактической поддержки для усиления и создания аппарата АрмОсоботдела, Ворошилов /напоминаем, что он имеет два голоса в Реввоенсовете/ искал случая, чтоб придраться и посадить Особотдел на старое место мертвого учреждения, никого не беспокоящего. Случай такой, по его мнению, скоро представился – как раз эта операция с бандитами.
На другой же день, в квартире Командарма, Ворошиловым, главным образом, начали фабриковаться и усиленно распространяться слухи о том, что налет сделали мы сами, что Особотдел занимается провокационной работой, что нужно-де принять меры против него.
Вызывался Председатель Трибунала, Предгубчека Трепалов, устраивались какие-то совещания, но от нас ничего не требовали. Уже по нашей инициативе нас вызвали в Реввоенсовет, где были представлены все доводы, вплоть до агентурных сводок. Но, вломившись в амбицию, Ворошилов уже не хотел сдавать позиции, и, увидев, что он зарвался, решил продолжать дело. Теперь наше обвинение, в провокации, естественно, показывает его отношение к работе Особотдела, и мы у него попали в опалу. Для нас это было безразлично, так как мы делаем свое дело, и на угрозы со стороны тов. Ворошилова – арестовать нас и предать суду Ревво-ентрибунала Республики – мало беспокоимся».
Так вот, оказывается, в чем кроется главная причина вражды Ворошилова с чекистами. Двое пернатых в одной берлоге не живут.
Ворошилову с Буденным не нужны были опасные соглядатаи. Неуправляемые. Собирающие на них же компрматериалы.
(А кому, впрочем, такие нужны? Уже в наши дни, сплошь и рядом, губернаторы, президенты национальных республик продолжают традиции Ворошилова. Счет территориальным силовикам, которые распростились со своими должностями в угоду политической конъюнктуре и подобострастности своего руководства, идет на десятки.)
Какие бы письма ни отсылал в центр непокорный Зведерис, какие бы факты ни приводил – судьба его была, по сути, предрешена. ВЧК – вооруженный отряд партии…
Время чекистского всемогущества наступит позднее, когда одним лишь мановением руки вчерашние хозяева жизни – посерьезнее даже, чем Буденный с Ворошиловым, образца 1920-го – будут превращаться в лагерную пыль.
Но навсегда первые маршалы запомнят человека, упрямство которого едва не стоило им карьеры. Наверняка во многом благодаря и ему через всю жизнь пронесут они нелюбовь к страшному зданию желтого цвета, к которому даже железный Феликс встал повернувшись спиной.
И Ворошилов и Буденный чудом выжили в годы чекистского молоха. Чудом и кровью, которой покрестил их «отец народов», ведь под всеми приговорами, делами генералов и командиров стояла незатейливая подпись наркома Ворошилова.
(«Мы почистили в Красной Армии, – отчитывался он с трибуны в 1937-м, – около четырех десятков тысяч человек».)
И тем не менее: в 1937-м, как «польскую шпионку», взяли жену Буденного, артистку Большого театра Ольгу Михайлову. В 1952-м, в разгар борьбы с космополитизмом, едва не загребли самого Ворошилова – вспомнили и жену-еврейку, да и новую кровь пора уже было пускать. Только скорая смерть «вождя» спасла его от расправы.
Вполне возможно, погиб в эпоху большого террора и упрямый особист Зведерис. Даже наверняка: такие люди долго не заживались – за редким исключением репрессированы были практически все старые чекистские кадры. Впрочем, это лишь наше предположение, ибо найти личного дела Зведериса нам не удалось.
Последнее упоминание о нем датировано январем 1921-го. Это заключение ВЧК, которое ставило точку во всей затянувшейся уже порядком истории.
Виновником всех бед Первой конной единодушно утвержден особист Зведерис. Это он, оказывается, «не обращал никакого внимания на внутреннюю политическую жизнь, не приняв заблаговременно никаких мер (…), благодаря чему политическая жизнь в армии протекала ненормально, и всякий тюремный элемент мог свободно проделывать свои темные делишки».
Вывод понятен:
«Начальника Особого отдела 1-й Конной армии, тов. Зведери-са, отстранить от занимаемой им должности:
а) с одной стороны, как несоответствующего своему назначению;
б) с другой стороны, человек, который не хотел интересоваться той огромной работой, которая на него возложена».
А через несколько месяцев Климент Ворошилов станет членом ЦК…
В 1930-х годах была в ходу такая песня:
Когда страна прикажет быть героем, У нас героем становится любой.
Этакий героизм по разнарядке…
Буденный и Ворошилов – из этой когорты. Несмотря на все свои регалии и титулы, в военном деле они понимали слабо. Ворошилов – тот вообще не был полководцем: партработник, брошенный в войска «на усиление». Буденный был хорош лишь в сабельной рубке. О его интеллекте слагали анекдоты.
Такой, например:
– Скажите, – спрашивают Буденного, – вам нравится Бабель?
– Это, смотря какая бабель…
Но «страна приказала» – и пришлось стать маршалами. Позировать художникам. Открывать парады.
Они так хорошо это делали, что со временем и сами поверили в собственное величие. А потом наступила война, и за их бездарность своими жизнями пришлось расплачиваться сотням тысяч человек – тем, кому посчастливилось воевать в составе фронтов под командованием «прославленных маршалов».
После провала Киевской операции Сталин вынужден будет снять Буденного с Юго-Западного фронта. Мог бы расстрелять, но пожалел: перевел на резервный Северо-Кавказский фронт, а в 1943-м от греха убрал и оттуда: сделал командующим кавалерией Красной Армии. Это в 1943-м, накануне Курской битвы, когда решающую роль в войне полностью заняла бронетехника и авиация.
Ворошилова, провалившего Ленинградский фронт, поставил на партизанское движение. Рассудил здраво: большего вреда нанести все равно не сумеет. Партизаны – под надежным присмотром чекистов, против них Клим и пикнуть не посмеет…
Звезды Героев им повесили уже после войны: к юбилеям. Чтоб не обидеть…
Эти люди преуспели в другом: в войне тайной, подковерной. В войне интриг и заговоров.
Здесь им точно не было равных. Только вот начальник особого отдела Первой конной Зведерис понял это слишком поздно…
В советской историографии Первая конная находилась примерно в том же положении, что и Малая земля.
Истинную правду о том, что представляла собой армия в действительности, мы узнаём только сейчас. Да и ту – отрывисто.
Ведь разработки по Ворошилову и Буденному, которые начинал особый отдел Первой конной, были свернуты сразу после изгнания Зведериса.
Стране были нужны герои. И порочить их не было позволено никому…
Глава 2
КОНЕЦ АТАМАНА
«Смешно, – подумал Махмуд, – почему он шевелит усами, когда читает? Может, проговаривает про себя?»
Подумал и сам удивился: в такой решающий момент в голову отчего-то лезут дурацкие мысли. Про тараканов, которые так же шевелят усами. Про парикмахеров. Интересно, например, можно ли полировать лысину? Или у одних она блестит, как у сидящего напротив человека, а у других нет?
Махмуд нащупал в кармане револьвер, положил палец на спусковой крючок, и дурацкие мысли сразу же улетучились. Задергался, задрожал от волнения левый глаз – он давно знал за собой эту напасть: в стрессовых ситуациях на него вдруг нападал тик. Но, слава богу, в комнате царил полумрак и этого никто не заметил.
Он досчитал до пяти. Гулкий выстрел разорвал вечернюю тишину – еще мгновение назад такую умиротворенную, сонную. Все случилось в какие-то доли секунды, правда секунды эти показались ему мучительно долгими, тянущимися, словно чурчхелла.
Будто со стороны, откуда-то сверху он увидел, как медленно съезжает со стула атаман. Как бросается вперед адъютант – совсем молоденький мальчишка, кичиджик оглан, с розовыми щеками (видно, недавно только начал бриться), – но револьвер выплевывает вторую пулю, и на блестящем от пота адъютантском лбу расползается кровавое пятно. Как падает этот кичиджик ог-лан, смешно разбросав нескладные руки, – ни дать ни взять поскользнулся на катке. Падает в темноту, потому что смахнул он со стола свечку, и комнату наполнил мрак…
В этой темноте Махмуду стало как-то покойнее. Он нащупал ногой тело атамана, на всякий случай, от греха, выстрелил наугад еще раз и выбежал на улицу…
…Лунный свет неприятно резанул глаза. Он даже зажмурил их на какое-то мгновение, а когда открыл, то неожиданно подумал: а тик-то прошел…
Безымянный мандат
Предъявители сего 5 человек мусульман командируются Чрезвычайной комиссией за границу, вооружены револьверами, бомбами, а потому никаким арестам, обыскам, задержаниям не подлежат, а все учреждения Красной Армии обязаны оказывать им всяческое содействие, что подписью, приложенной печатью, удостоверяется.
Действителен в течение 6 дней со дня выдачи.
Виновные в неисполнении сего подлежат суду Чрезвычайной комиссии.
29 февраля 1920 г.
Об убийстве Троцкого знают все. Все знают, что агенты НКВД зарубили Льва Давидовича альпенштоком – альпинистским топориком.
А открытое окно невозвращенца Раскольникова?
1А отравленный зонтик болгарина Маркова
2? А Бандера
3, Рейс
4, Агабеков
5, Кривицкий
6?
Сколько таких заграничных ликвидаций было вообще? Скольких врагов народа отправили к праотцам чекисты? Ответить на этот вопрос не в силах никто, да и глупо было бы даже представить подобную статистику. Что это, бухгалтерский отчет: расход, приход? Зато мы с уверенностью можем сказать, с чего все началось: 11 февраля 1921 года. Китайская крепость Суйдун. Именно в тот день агенты советских спецслужб провели первую в истории ВЧК-КГБ закордонную операцию.
В феврале 1917-го, когда лавочники и всякая жидовня понацеп-ляли красные банты, загорелась над Россией звезда атамана Дутова. Потом, уже за кордоном, он часто будет вспоминать эти лихие дни, которые вихрем пронеслись над страной, закрутили ее, завертели, вынесли на поверхность новых вождей. Вновь и вновь будут всплывать в памяти какие-то обрывки былого: шлепающие по весенним лужам солдатики в обмотках… разбрасывающие цветы пьяные бабы у Варшавского вокзала… маленькая собачонка, обалдело снующая внутри радостно-возбужденной толпы…
Дутов закрывает глаза. Он снова стоит на трибуне в подпол-ковничьих погонах и видит зал, набитый как бочка с солеными огурцами (кажется, полжизни отдал бы сейчас за такой огурец – тугой, словно титьки у казачек его станицы). Лица казаков, пьяных от свободы и самогона. Крик «любо!», который вбирает в себя все пространство вокруг.
От воспоминаний этих еще сильнее сжимаются зубы. Еще крепче начинает ненавидеть он комиссаров, которые отняли у него славу, триумф, могущество… Которые превратили его – легендарного атамана Дутова – в беглого, загнанного зверя.
…Он приехал в Петроград прямо с фронта. Шел по слякотной мартовской столице и краем глаза ловил взгляды встречных прохожих. Гордо ему было – за свой бравый вид, за статную походку, за лихо закрученные кверху усы. За то, что он, командир 1-го Оренбургского казачьего полка, делегирован на Всероссийский казачий съезд.
А потом – пошло-поехало, замелькала жизнь, как шикарная фильма. Дни, месяцы летели с немыслимой быстротой; иной раз невозможно было понять, где сон, а где явь.
Председатель казачьего круга. Председатель Союза казачьих войск. Член Совета Республики. Член Учредительного собрания. Представитель Союза казачьих войск на переговорах глав Антанты в Париже. Участник заседаний Совета Министров, государственных совещаний. Думал ли Дутов, сидя в промозглых, липких окопах, до каких высот подымется. Что будет спорить с самим Керенским
7– хотя ни о каком Керенском там, в окопах, он и ведать не ведал.
В октябре 1917-го, сразу после корниловского мятежа, Дутов уезжает домой – в Оренбург. Встречали его казачки как героя: от вокзала пронесли на руках. Избрали Войсковым атаманом. Тут и Керенский подоспел. Облагодетельствовал – назначил уполномоченным по продовольствию в губернии, наделил правами министра. И то верно: Дутов – самый популярный в Оренбуржье политик. Нравится это Керенскому, не нравится, но выхода нет: приходится считаться.
А потом наступил октябрьский переворот. В первый же день, 25 октября, Ленин прислал ему телеграмму, требовал, подлюга, признать Советскую власть. Дуля с маслом!
Войсковой круг полностью со своим атаманом согласился. Большевиков в Оренбурге объявили вне закона. Ввели военное положение.
«Мы видим в сумраке очертания царизма, Вильгельма и его сторонников, – гневно бросал атаман в зал рубленые фразы. Говорил он хорошо – четко, красиво, смачно, и толпа от восторга возбужденно срывала с голов картузы и фуражки. – Ясно, определенно стоит перед нами провокаторская фигура Владимира Ленина. Россия умирает. Мы присутствуем при последнем ее вздохе».
Ой рано радуешься, атаман. Не так проста Советская власть, не так легко ее задушить. Хоть и разоружил ты все революционные части – 32 тысячи человек… Хоть и разогнал Военно-революционный штаб… Хоть и арестовал членов Совета – всяких там большевичков и жидовствующих… Только стоит уже у ворот Красная гвардия, и кончаются у тебя патроны и снаряды…
В январе 1918-го Дутов покидает Оренбург. Словно загнанный волк, мечется он по станицам, дерет горло на казачьих сходах, агитирует против большевизма. Люди слушают его, внимают, верят.
В губернии вспыхивает мятеж. Но в апреле 1918-го красные подавляют его, однако схватить Дутова не могут: целым и невредимым он уходит из города в степи, чтобы в июле вернуться обратно. Летом казаки и мятежные белочехи отбивают Оренбург. И вновь – ненадолго.
Судьба Дутова предрешена. Порой, правда, кажется ему, что пружина начинает разворачиваться в обратную сторону, что победа уже близко – до нее можно даже дотронуться рукой – только все это обман. Иллюзия.
На каких только фронтах не воевала его Оренбургская армия – самая верная, самая надежная армия Верховного правителя Кол-чака
8; сколько сражений не выигрывала – и все без толку. Белое движение обречено.
Дутов бежит из России в 1920-м. Генерал-лейтенант. Походный атаман всех казачьих войск России. Самый популярный среди казаков человек.
Пепельница – бывшая шкатулка из какого-то барского дома – была уже набита окурками до краев, только Пятницкий этого не замечал. Начальник Верненского отделения Регистрода РВС Турк-фронта судорожно расхаживал по кабинету, прикуривая одну папиросу от другой. Он всегда курил без передышки, когда нервничал. Потом, правда, просыпался среди ночи от кашля, захлебывался, хрипел, обещал сам себе, что навсегда бросит эту поганую привычку, но… наступал новый день, и вновь рука тянулась за папиросой.
Регистрационные отделения ведали военной закордонной разведкой. Никаких нервов на этой работе не хватит. Тем более в Туркестане, где совсем рядом – рукой подать – китайская граница…
Подать-то подать, только коротки, оказываются у Пятницкого руки. Ничего не может он поделать с атаманом Дутовым – злейшим врагом Советской власти.
Который месяц нет от атамана житья. То поднимет восстание на приграничной территории. То разбросает листовки и подметные письма.
А совсем недавно, в ноябре, командир 1-го пограничного батальона Кирьянов, бывший офицер и дутовский агент, вместе со своими солдатами целиком захватил власть в городе Нарыне. Расстрелял всех коммунистов. Открыл границу с Китаем. Пошел на Пишпек и Токмак…
Хорошо еще, через две недели полк особого назначения разгромил бунтовщиков. Хорошо, что двумя месяцами раньше чекисты сумели обезвредить дутовское подполье в Верном. Заговорщики собирались захватить крепость, разоружить воинские части. А тем временем отряд Дутова двинулся бы им из Китая на подмогу.
Денег у Дутова, слава богу, хватает: и китайцы помогают, и японцы, не говоря уже о французах с англичанами. Всем им задурил голову Дутов. Всем наобещал вернуть долги сторицей, когда свернет шею Совдепии. Собирает под свои знамена всю
контру– и с басмачами сговорился, и с Врангелем…
– Что будем делать с этой сволочью? – от курева голос Пятницкого срывается на сип. – Центр велит пускать его в расход.
– Им-то легко рассуждать, – Перветинский, помощник Пятницкого, понимающе кивает головой. – Только как к нему подобраться?
– Вот именно: как? – Пятницкий с ожесточением затушил бычок, перенеся на него всю ненависть к Дутову. Он даже представил, что бычок – это и есть неуловимый атаман, которого точно так же надо прижать к ногтю – и еще сильнее вдавил окурок в шкатулку. – Неужели у нас нет подходящего человечка?
Он вперился глазами в помощника и под пристальным взглядом этого вечно невысыпающегося, не щадящего ни себя ни подчиненных человека, Перветинскому стало неуютно. Он мысленно перебирал всех, кто смог бы отправиться за кордон. Кто сумел бы выполнить приказ Москвы.
Помнач отделения любил и одновременно ненавидел такие минуты, когда в авральном порядке надо было что-то придумывать. Он уже заранее знал, что поначалу будет ругать себя за бездарность, испытывать чувство безысходности, утыкаться в железный забор. Но потом забрезжит, наконец, спасительная мысль, и он ухватится за нее, как за веревочку, шаг за шагом начнет выбираться из тупика и испытает в итоге ни с чем не сравнимое счастье победы.
Вот и искомая фамилия всплыла в голове Перветинского тогда, когда, казалось, все варианты были уже исчерпаны.
«Конечно, Касымхан Чанышев, – радостно подумал он, – именно Чанышев». И громко сказал: – По-моему, товарищ начальник, я нашел то, что нам нужно…
С неспокойной душой начальник уездной милиции города Джаркента
9Касымхан Чанышев уходил на службу. Ночью ему приснился нехороший сон: Чанышева нюхала сверхъестественных размеров черная крыса. От отвратительного зрелища начальник милиции проснулся в дурном настроении.
В приметы, правда, он не верил и на слова жены, что крыса, виденная во сне, означает, дескать, скорые неприятности – не среагировал. Но все равно – неприятный осадок остался.
Чанышев уже сидел в кабинете, а омерзительная крыса по-прежнему стояла у него перед глазами, и чем сильнее он гнал видение прочь, тем явственнее виделась ему эта злобная тварь. А потом прибежал запыхавшийся курьер и срочно вызвал в райком.
«Вот оно, – подумал Чанышев, – начинается…»
…Помнач отделения Регистротдела расхаживал по кабинету и, явно подражая кому-то из начальников, изрекал:
– Вы ведь коммунист, товарищ Чанышев?!
Голос Перветинского был исполнен гражданственного пафоса:
– Считайте, что это задание партии!
Касымхан сглотнул накопившуюся слюну. Выдавил:
– Я готов…
Что, с другой стороны, ему оставалось делать? Невыполнение партийного приказа – штука серьезная. Попахивает контрреволюцией. Враз бы вспомнили и родственников, сбежавших за кордон, и прошлое – Чанышев был из
бывших: князь, офицер.
Нет, не было у начальника уездной милиции выхода. А уж дальше как повезет – либо бесславно погибнуть, либо вернуться героем. Героем, раздавившим особо опасную гадину – атамана Дутова…
Чанышев заставлял себя думать, что Дутов похож на ночную крысу, но сколь ни пытался, искомого результата добиться так и не мог. Наоборот, в его сознании крыса упорно ассоциировалась с помначем Перветинским…
Начальнику Верненского регистротделения
Регистрода Реввоенсовета Туркфронта
тов. Пятницкому
агента того же отделения Касымхана Чанышева
Доклад
«В сентябре прошлого, 1920 года, мне вашим помощником тов. Перветинским было предложено поступить агентом в Джаркент-ский пункт вверенного вам отделения, на что я счел себя обязанным согласиться, т. к. считал себя могущим принести пользу в названной должности.
Первой задачей, данной мне заведывающим Джаркентским ре-гистропунктом тов. Давыдовым было: познакомиться с атаманами белых, находящихся в пределах Илийского округа Китайской республики Дутовым, постараться заслужить его доверие и узнать точную численность количества белых, находящихся там…»
В десятых числах сентября, получив отпуск (15 суток), Касым-хан Чанышев, он же агент регистрода «Князь», взял курс на Китай. Чанышев не понимал еще толком, куда едет, как удастся ему проникнуть в доверие к Дутову. Но зато он помнил бесцветные глаза начальника Джаркентского пункта Регистрода Давыдова, его тонкие, твердо сжатые губы. Помнил слова данной им, Чаныше-вым, подписки: неисполнение приказа влечет за собой расстрел…
Он еще не знал, что в первый же день встретит на улице шумного города Кульджи бывшего джаркентского голову Миловско-го. Не знал, что миссия, кажущаяся такой невыполнимой, окончится быстрее, чем можно даже себе представить…
…После второго стакана Миловский раскраснелся,
поплыл:
– Так ты что, не продался большевикам?
– Бог с тобой. Просто надо как-то выживать.
Они громко чокнулись, и Миловский судорожно начал цеплять соленый огурец, но тот не поддавался и упорно соскакивал с вилки. Наконец бывший голова оставил попытки соблюсти этикет, схватил огурец рукой, целиком запихнул его в рот и жадно зачавкал.
– Подо мной – 200 милиционеров. – Чанышев старался не глядеть в его сторону. – Сделают все, что прикажу. Хошь – восстание подымут, хошь – перебьют всех комиссаров.
Миловский сосредоточенно посмотрел на земляка. Точнее, попытался это сделать, но брови его расползлись, и лицо приняло идиотское выражение.
– Знаешь, кто я? – он перешел на шепот, правда, шепот этот без труда можно было услыхать и с соседних столиков.
– Я – доверенное лицо атамана Дутова! Да-с!.. А, может, – Ми-ловский изобразил работу мысли, – может, познакомить тебя с атаманом? Надежные люди ему во как нужны!
Чанышев почувствовал, как застучало в висках. Хмель разом выветрился из головы, и весь он превратился в единую натянутую тетиву. Задергалось, застучало от предстоящей удачи сердце.
– Я готов, – он сказал это как можно спокойнее, а в голове вертелось: «Неужели удача? Неужели…»
Поп Иона («доверенный человек атамана» – отрекомендовал его уже протрезвевший Миловский) говорил, будто читал проповедь.
– Я человека узнаю по глазам. Вы… – он сделал театральную паузу, – вы наш человек. Если будете работать на Дутова, он вас никогда не забудет.
Иона протяжно растягивал гласные, и оттого, а может по какой-то другой причине Чанышев чувствовал себя чрезвычайно неуютно. Ему казалось, что Иона обязательно должен его расколоть. Что сейчас, в эту минуту, тот поймет, что перед ним – никакой не союзник, а вражеский красный лазутчик.
Но пронесло. Не расколол. Напротив, пообещал свести его с атаманом. На другой вечер Чанышеву надлежало выехать в крепость Суйдун и разыскать Иону в солдатских казармах.
Дорогу от Кульджи до Суйдуна Касымхан даже не почувствовал. Он настолько был напряжен, что не замечал вообще ничего вокруг.
Он представлял, как вернется в Джаркент. Как вытянется от удивления лицо начальника Регистротдела, когда тот узнает, что всего за каких-то пару дней Чанышев сумел сделать то, чего не удавалось до сих пор никому. Правда, к радости этой примешивалось и какое-то иное – гадливое, что ли, чувство…
– Касымхан! – резкий оклик заставил Чанышева вздрогнуть. Он обернулся – навстречу широкой размашистой походкой шел – даже не шел, почти бежал – друг его отца, полковник Аблайха-нов, которого Чанышев знал еще с детства.
Уткнувшись в прокуренные усы Аблайханова, он вновь ощутил себя ребенком. Почему-то вспомнилась разом полковничья фуражка Аблайханова, которую он любил надевать ребенком, чтобы потом, полюбовавшись на себя в зеркале, вытянуться перед Аблайхановым в струнку и щегольски отдать честь.
И вот теперь – через много лет – они снова вместе. Сидят в харчевне на базаре, как когда-то его отец сидел с Аблайхановым у них дома, и точно так же пьют водку. Правда, на этот раз – китайскую, чуть желтоватую, противную.
Все решилось за час. Оказалось, что Аблайханов состоит при Дутове переводчиком. Узнав, что Чанышев хочет помогать атаману, он сразу же согласился их свести. Тут же сбегал в крепость и вернулся, не скрывая своей радости:
