— Как скоро вы поняли, что коллеги изменили свое отношение к вам?

— Сразу же. Может, в открытую никто своих чувств не выражал, но холодок я почувствовал. Началось постепенное отторжение.

Одновременно по нам начали работать оперативные службы. «Наружка», прослушка — весь комплекс мероприятий. В первую очередь «вели», конечно, Литвиненко, но контроль шел и за остальными. Все это вместе взятое создавало жуткое психологическое состояние. Не с кем было даже поговорить, посоветоваться. Литвиненко же всячески этот психоз раздувал. Постоянно давил, угрожал. Пугал, что скоро всех нас арестуют, подбросят наркотики или патроны. Что лично меня должны убить руками МВД.

— Вы оказались загнаны в угол?

— Именно так — пристать было некуда. Но Литвиненко нас успокаивал. Говорил, что Боря хочет расставить своих людей. Были разговоры, что начальника нашего управления Хохолькова снимут, его место займет Гусак. В общем, никого не забудут.

— Вы этому верили?

— Допустим, мне никаких должностей не обещали… Я просто уже оказался в этой группе, пошел до конца. И пришел — к тому, что оказался фактически опозорен…

Центр Костромы совсем не похож на городской. Маленькие двухэтажные домишки, разбитые узкие улицы. Правда, в этом и заключается костромской шарм: стоит отъехать чуть в сторону — и ты попадаешь в царство ширпотребовской типовой застройки, где сквозь одинаковые шторы мерцают одинаковые люстры «каскад» — верх мечтаний советского человека (25 рублей, как сейчас помню)…

Улица Шагова — из разряда таких «каскадов». Сплошь утыкана осточертелыми пятиэтажками. Но именно ей было суждено сыграть главную роль в нашей истории.

Когда человек попадает в экстремальную ситуацию, ему обязательно врезается в память какая-то деталь — сущая ерунда. Все остальное со временем стирается, притупляется — даже самое важное, но деталь эта запоминается навсегда. Я знаю это по себе.

Помню, как меня арестовывали. Уже позабылись лица тех, кто приезжал за мной, разговоры, которые мы вели. Но огромный рекламный щит газогенераторов, который высился над моей машиной, припаркованной у обочины Волоколамки, остался в памяти навсегда. И стоит мне закрыть глаза, первое, что я вижу, — этот щит, давно уже заклеенный-переклеенный новой рекламой.

Я специально поехал на улицу Шагова. Мне хотелось представить, на чем сфокусировался взгляд 22-летнего Вячеслава Бабкина, когда его в наручниках запихивали в «Волгу». Может, на этом торговце семечками? Или на стайке подростков, галдящих у пивного ларька? Или на железных дверях парикмахерской? А может, на неизменной люстре «каскад», горящей в доме напротив? Хотя нет — было утро, начало двенадцатого. Люстры ещё не зажигали…

…В изготовлении СВУ костромские чекисты подозревали троих горожан. Главным подозреваемым был Бабкин — сын командира полка внутренних войск. По версии УФСБ, именно в отцовском полку преступники собирали бомбы. Но одно дело — подозревать, и совсем другое — знать наверняка. Было решено провести оперативный эксперимент.

Литвиненко, прикинувшись уголовником, должен был выйти на Бабкина и купить у него СВУ. Грубо говоря, спровоцировать. И тогда бы в момент этой сделки Бабкина задержали и отправили за решетку. Главное — получить доказательства.

Однако у Литвиненко был иной взгляд на уголовно-процессуальное право.

«Каждое дело должно начинаться с признания», — глубокомысленно изрек он накануне операции. Следователь УФСБ Симонов даже поперхнулся. Прямо какой-то Вышинский — признание есть царица доказательств.

«Чего же вы не одернули Литвиненко?» — спрашиваю я у Симонова. Он усмехается:

«С такими, как Литвиненко, спорить бесполезно. Я просто сделал выводы».

Литвиненко тоже сделал выводы. 25 июня 1997 года примерно в 11 часов 15 минут на служебной «Волге» он подъехал на улицу Шагова. «Наружка» сообщила, что Бабкин находится у дома № 197. Ждет своего приятеля, который сидит в парикмахерской.

Литвиненко подошел к бабкинской «восьмерке». Наверное, он спросил что-то вроде «где продается славянский шкаф?». Наверное, Бабкин ответил, что гражданин ошибся и он себе таких паскудных штук не позволяет.

По законам жанра, после отказа Литвиненко должен был вежливо извиниться и убраться восвояси. Но не таков был мой герой — охотнику позорно возвращаться с пустыми руками. Он вместе с помощниками (с ним находилось ещё двое москвичей) вытащил Бабкина из машины и, заломав руки, кинул в «Волгу». Тот пытался вырываться, но после серии ударов начал терять сознание. Литвиненко же заковал его в наручники, связал ноги ремнем и натянул на лицо матерчатую шапочку. «Волга» помчалась в сторону области.

Все это происходило на глазах у прохожих. Естественно, они сразу же позвонили в милицию. В городе объявили план «Перехват».

Вскоре «Волгу» засекли на посту ГАИ. Попытались остановить, но безуспешно. Постовые бросились в погоню. Они настигли Литвиненко через каких-то полкилометра.

Я даже вижу эту картину: несчастный Бабкин, которого лупили всю дорогу, верещит не своим голосом — он-то не знает, что рядом с ним сотрудники ФСБ. Литвиненко, напротив, орет что-то о длинных руках Лубянки. Озверевшие милиционеры еле сдерживаются, чтобы не начать стрельбу. И тут — кульминация! — появляется добрый волшебник, начальник отдела УФСБ Назаров, и приказывает всех отпустить. Бабкина опять заковывают в наручники, только на этот раз везут уже в управление.

Почему полковник Назаров (ныне уже уволившийся) так поступил? Почему он оставил Бабкина с Литвиненко, который по новой начал дубасить задержанного прямо в машине?

Я задавал этот вопрос сотрудникам УФСБ. Им было стыдно. Они понимали, что Назаров не прав. Что он растерялся. Для него, как и для любого кадрового чекиста, методы Литвиненко казались дикостью. Он просто не нашел в себе силы поставить на место москвича: сказалась извечная провинциальная скромность…

Здание УФСБ построено в 56-м. Здесь уже не пытали людей, не выбивали показаний. До 97-го. До Литвиненко.

Трижды он надевал на голову Бабкину полиэтиленовый мешок. Бил руками и ногами, со всей силой хлопал ладонями по ушам. Требовал признаний. И Бабкин сломался…

Бывшего следователя УФСБ Симонова я застал в Свердловском райсуде. Теперь он — федеральный судья. Симонов сидит за столом, заваленным томами дел, и вспоминает, как все это было. Ему трудно: с утра он провел уже два процесса.

«Литвиненко прибегал ко мне трижды. Каждый раз приносил новые показания Бабкина — они были очень оригинально озаглавлены „чистосердечное раскаяние“. И заканчивались все одинаково: прошу простить, больше не повторится».

(Уже потом эксперты филфака МГУ признают, что текст «чистосердечного раскаяния», написанного Бабкиным, был полностью ему продиктован третьим лицом. С учетом стиля — вероятнее всего, Литвиненко.)

Бабкин написал многое. Что осенью 96-го он изготовил СВУ в виде мыльницы и продал его бандитам. Что в апреле изготовил другое СВУ, но выбросил в Волгу. Что ещё один подозреваемый — Михальцов — обо всем этом знал. Что на квартире третьего подозреваемого — Колчина — он видел несколько боевых гранат.

Михальцова сразу же задержали. Брал его не Литвиненко, поэтому обошлось без мордобития. «Чудеса» начались только в управлении…

Судья Симонов недовольно хмурится, и на его высоком лбу морщины сбиваются в гармошку:

— В ужасе прибегает обалдевший эксперт. «Я, — говорит, — остался с задержанным Михальцовым в кабинете, вдруг заходит Литвиненко и раз его по морде: говори, сука, всю правду».

— А как было с третьим подозреваемым, Колчиным? — интересуюсь я.

— Нет. Его Литвиненко не бил. Мы поехали к Колчину проводить обыск. Еще до начала Литвиненко вдруг заявляет: давайте зайдем на квартиру без понятых. Я только пальцем у виска покрутил. А потом в ящике кухонного стола неожиданно находим гранату — РГ-42 с запалом. Лежит прямо вперемежку с ножами и вилками. Мне сразу стало странно: какой дурак будет хранить гранату с вилками! Да и дверь на кухню была вне зоны видимости — Литвиненко вполне мог туда зайти. Тем более я дважды слышал звук открываемой двери.

— Вы что же, считаете, её подкинул Литвиненко?

Симонов молчит. Потом вздыхает:

— На гранате не было ни жировых отпечатков, ни пота. Что ж, её протирали каждый день тряпкой.

— 17 ноября 98-го года в «Интерфаксе» прошла наша пресс-конференция, на которой мы обвинили руководство ФСБ в беспределе. Честно говоря, я не хотел на эту пресс-конференцию идти. Но пошел. Сказались многие факторы. Во-первых, ФСБ продолжала нас «разрабатывать». Во-вторых, морально-психологическое состояние было ужасным. Я считаю, Литвиненко создавал его искусственно. Он не прекращал стращать нас арестами и убийствами.

— Березовский принимал участие в организации пресс-конференции?

— Самое непосредственное. Он вообще должен был на ней выступать, но потом, вероятно, посчитал, что это нецелесообразно, и уехал из России.

— Вы не задумывались, почему эту акцию назначили именно на ноябрь?

— У Бориса Абрамовича есть лозунг: «Мы выигрываем стратегически, мы проигрываем тактически». Это был его определенный ход, связанный с обострением ситуации внутри ФСБ. На мой взгляд, он хотел расставить своих людей на Лубянке.

— Правда ли, что за участие в пресс-конференции некоторые сотрудники получили от Березовского деньги?

— Я лично ничего не получал. А разговоры такие — да, слышал. За снятие Ковалева Литвиненко вроде бы дали миллион долларов, а за пресс-конференцию отдельные люди получили по 150 тысяч долларов. Понькин и Щеглов, например, открыто рассказывали, что Березовский им платил.

— За пресс-конференцию?

— За все. За многое… Странные люди: платит тебе Березовский — молчи, зачем показывать. Но им, особенно Понькину, нравилось бравировать своей близостью к БАБу. Кстати, признавались они и в том, что на Новый год всем им выделили «праздничные».

— Почему же вас обошли?

— После освобождения Литвиненко в январе 2000-го у нас вышел спор — при этом присутствовали и Понькин, и Щеглов. Я знал от людей, что Литвиненко все-таки получил деньги. Так по какому праву он взял их себе? Почему эту сумму не разделили? В итоге он был вынужден признаться: «Да, мне дали деньги. Ты что, тоже хочешь?»

…Литвиненко не убежал бы за рубеж «пустым». Он вообще обладает какой-то патологической жадностью. Знаете, в любом коллективе, если у кого-то день рождения, принято скидываться. Уломать Литвиненко стоило всегда огромных трудов.

— Насколько я помню, он и первой жене не платил алиментов. Врал, что уволился из ФСБ, нигде не работает, а сам в это время шиковал. Жена увидела его по телевизору и пошла на Лубянку.

— Об этом я узнал только из газет… Это уже потом он начал везде кричать, что он многодетный отец, что у него трое детей и их надо кормить.

— У вас, кстати, никогда не возникало сомнений в его психическом здоровье?

— Давайте так: суду нужен здоровый клиент. Поэтому он абсолютно нормален.

— И вас не удивляли разные идеи, с которыми носился Литвиненко? Например, создать службу внутри ФСБ, которая без суда и следствия уничтожала бы преступных авторитетов?

— Я не исключаю, что он мог преследовать свои личные интересы. Такая служба могла быть полезна, например, чтобы устранять конкурентов по заказу каких-то представителей финансово-политических кругов.

Литвиненко — по природе своей трус и провокатор. Он всегда унижал задержанных — и морально, и физически. Психология конвойника давала о себе знать — ни он, ни Понькин, ни Щеглов так и не стали чекистами. Они случайные люди… Вряд ли вы знаете, как-то раз вы столкнулись с Литвиненко в Исполкоме СНГ. Это было, кажется, в начале 99-го.

— Почему же, помню.

— Литвиненко и Понькин обсуждали после этого, как бы нанести вам физический урон. Но я убедил их, что ни к чему хорошему это не приведет: начнется новое обострение.

— Интересно, а со стороны Березовского таких предложений не звучало?

— Он говорил, что никогда не простит вам сравнения с собакой и ледоруб Троцкого — вы писали, что сбежать ему за рубеж не удастся. Очень зло говорил: не прощу никогда. Поэтому остерегайтесь, от этих людей можно ожидать всего…

Если смотреть на Волгу под определенным углом, вода кажется черной. Уже ноябрь. На берегу неподвижно сидят рыбаки. Наверное, это и есть счастье — так вот сидеть у Волги и тихо дремать, просыпаясь лишь затем, чтобы подсечь какую-нибудь красноперку.

Но мне не до красот. Я стою над рекой — примерно у того места, куда задержанный Бабкин якобы выкинул в воду взрывное устройство. Где-то здесь в июне 97-го его и нашли водолазы — сразу после признания Бабкина.

Только вот незадача: СВУ, поднятое со дна Волги, оказалось очень странным. На нем не было ни ракушек, ни тины, ни ила — никакой другой ерунды, покрывающей любой предмет, если он пролежал в воде больше недели. Бабкин же утверждал, что выбросил его ещё в апреле. Прямо с дебаркадера № 2. Новое дело! Второй дебаркадер установили только в мае. В апреле его просто физически здесь не было.

Самое интересное выяснилось позднее. Выяснилось, как всегда, случайно. Бабкинскую бомбу чекисты отправили в Москву на экспертизу — на этот раз без помощи Литвиненко. Попала она в тот самый НИИ-2 ФСБ, куда Литвиненко отдавал СВУ, изъятое костромичами в 96-м. Более того, к тому же самому специалисту, который исследовал то, старое устройство.

Он пришел в тихий ужас. Адская машина, лежавшая перед ним, была ему знакома. Ошибка исключалась: да, это было СВУ, уже прошедшее экспертизу. СВУ, которое костромичи дали Литвиненко с собой в дорогу зимой 97-го — в первый приезд.

Теперь все становилось на свои места. Вместо того чтобы уничтожить бомбу, Литвиненко состряпал фальшивый акт, а потом подкинул её в реку. Бабкин же, под его диктовку, это место указал. Все понятно.

Непонятно другое: зачем, для чего офицер ФСБ пошел на это? Ладно бы ему дали взятку или был бы у него какой-то иной шкурный интерес.

Мы долго обсуждали это с костромскими чекистами. Мы говорили, что Лубянка стала не той. Что случайные люди, типа Литвиненко, позорят систему. Что все это могло произойти лишь потому, что государству не нужны сильные спецслужбы. А по кабинету расползались тучи табачного дыма.

Сколько раз, в скольких кабинетах слышал я эти разговоры. И сколько раз, наверное, услышу еще.

А уголовное дело против Бабкина, Михальцова и Колчина было прекращено. Прекращено по инициативе самого же УФСБ. И это, кстати, лучшее доказательство тому, что Литвиненко и Лубянка — совсем не одно и то же. Тем более что сам Литвиненко вскоре оказался обвиняемым. ГВП предъявила ему сразу четыре статьи УК по костромскому делу. Правда, суда он так и не дождался…

…Я въезжал в Кострому затемно и уезжал, когда уже было темно. Огромное блочное здание «Интуриста» высилось над Волгой, портя все ощущение от города. В ночи оно выглядело ещё более уродливо и жутко. И мне отчего-то подумалось, что у Литвиненко и этого «Интуриста» есть много общего…

— Березовский давал вам какие-то поручения?

— Давал, но только после увольнения. В период службы работал на него один Литвиненко. Он мне лично рассказывал, что докладывал Борису Абрамычу обо всех намеченных мероприятиях ФСБ — все, что знал. Спрашивал у того: нет ли здесь ваших людей? Если есть — предупредите.

— Но это чистой воды предательство!

— Безусловно. К сожалению, я узнал об этом, только когда уволился… …Нашей группе Березовский давал разные поручения. Он, например, приказывал собирать компромат на Примакова, Лужкова, Гусинского, на НТВ — это было летом 99-го.

К тому моменту я уже окончательно понял: с помощью Литвиненко БАБ втянул нас всех в политику. Я говорил и Понькину, и Щеглову: «Мужики, не туда идем». Но они не слушали. Именно поэтому вскоре я откололся от них и превратился во врага — особенно для Литвиненко.

— Березовский никогда не велел собирать материалы по специфике ФСБ?

— Вопрос очень серьезный… Да, Литвиненко давал информацию по отдельным руководителям службы. А вот зачем…

У меня нет доказательств, что Березовский поддерживал связи с иностранными спецслужбами, но, как профессионал, я понимаю: в ЛогоВАЗ приходило много иностранцев. Чаще других — представители Англии, Израиля. Все это вполне могло привести к предательству.

— Может быть, и бегство Литвиненко готовилось уже тогда?

— Не думаю. Скорее, это решение созрело в последний момент. Он струсил и предал. Предал всех нас…

В ночь его бегства мне впервые за долгое время позвонил Гусак: «Ты слышал? Этот урод в Англии». Именно так — урод. Он не подумал ни о родных, ни о товарищах — всех ведь будут сейчас таскать на допросы. Только о себе. Взял, например, и из Англии позвонил Понькину. Спрашивал, что происходит. Звонил своим друзьям-бизнесменам.

— Он по-прежнему связан с Березовским?

— Насколько я понимаю, Березовский давно разобрался, кто такой Литвиненко, и старается от него дистанцироваться. Хотя, пока Литвиненко сидел в «Лефортово», в ноябре 99-го Понькин по пьянке рассказывал, что участвовал в разговоре, где обсуждался вопрос передачи взяток военным судьям за его освобождение. Свыше 200 тысяч долларов.

— В результате он действительно был оправдан, хотя доказательств его вины было достаточно.

— Именно. А в январе 2000-го он предлагал мне выкупить из ФСБ материалы на него. Дескать, за это заплатят большие деньги. Он знал, что у меня сохранились нормальные отношения со многими бывшими коллегами.

Откуда у Литвиненко деньги? Сейчас я прихожу к выводу: Березовский хорошо его финансировал.

— Виктор, с момента вашего похода в ЛогоВАЗ прошло два с половиной года. Вы как-то осмыслили: к чему привели ваши выступления?

— Да, мы нанесли очень сильный удар для спецслужб — не только для ФСБ, для всех. И то, что расформировали наше управление — УРПО, — тоже огромная потеря. Мы работали по терроризму, по оргпреступности. Затрагивали крупных особ. Тот же Радуев, думаю, многое сейчас расскажет о связях Бориса Абрамовича с чеченскими террористами.

— Может быть, одной из целей всей комбинации и был разгон УРПО?

— Вполне возможно, что Березовский считал эту задачу основной. Он хотел создать другое подразделение, которое бы подчинялось только ему. Готов был даже его профинансировать…

Конечно, если б можно было вернуться назад, я никогда бы на такое не пошел… Сегодня, после бегства Литвиненко — а я считаю, что путь его предательства напрямую связан с Березовским, — это понимание приходит особенно.

— Кстати, сейчас у вас есть возможность обратиться к своему бывшему другу — к Александру Вальтеровичу Литвиненко.

— Можно, я не буду называть его по имени и отчеству?

— Как угодно.

— Литвиненко, ты должен возвратиться сюда и сдаться. Другого пути у тебя нет. Если ты невиновен, тебе нечего бояться. Но знай — предателей не прощают!

«Говори, сука, говори!» Голос, доносящийся с экрана знаком мне до боли. Я слышал его много раз — и в жизни, и на кассетах и спутать ни с каким другим голосом не могу.

Обладателя голоса не видно. Зато видно другого человека — он «взят» крупным планом. Из разбитого носа течет кровь. Глаза заплыли от синяков.

Несчастный начинает терять сознание, но его мучителя это ничуть не смущает. Удары продолжают сыпаться один за другим. Руками, ногами. Полумертвого человека бьют об колено, потом швыряют в лицо пригоршню снега.

«Падаль, б…ь, я тебя урою. Говори, сука!»

Сейчас. Вот сейчас появится это лицо. Разворот. Да, это он. «Политэмигрант» Литвиненко.

Лицо перекошено от ненависти и упоения. Он наслаждается властью. Тем, что может мордовать беззащитных людей, уродовать их, и я чувствую, как садистское сладострастие переполняет его.

Пленка кончилась, но я не в силах оторваться от экрана. Я все ещё нахожусь под впечатлением увиденной мерзости…

Собственно, достаточно одной лишь этой записи, чтобы развеялись все иллюзии относительно Литвиненко. Все сказанные им красивые слова, громогласные заявления — ничто перед двухминутной видеокассетой.

Эта кассета была записана в ходе одной из совместных операций милиции и ФСБ. Столь изощренным образом Литвиненко пытался выяснить местонахождение некоего преступного авторитета. Правда, тот, из кого он выбивал показания, никакого отношения к криминалу не имел: он просто случайно оказался в квартире, куда нагрянули стражи порядка…

Впоследствии этого человека найдут и он напишет-таки заявление в прокуратуру. На свет появится очередное уголовное дело против Литвиненко — третье по счету, но самого обвиняемого привлечь к ответственности будет уже невозможно…

Я хочу закончить эпопею с Литвиненко коротким интервью, взятым у начальника Следственного управления ГВП генерала Шеина. Как мне кажется, оно очень четко расставляет все точки над «i».

Жаль только — многие мои коллеги точек этих видеть почему-то не желают…