13. Мицубиси инжиниринг. Основана в 1916 году. Основатель Кэндзабуро Ямато».

Сведения о нынешнем статусе, доходах, курсовой стоимости акций в течение десяти лет.

— Да. Иногда это филиалы крупных фирм, иногда независимые. Самая крупная фирма «Мицубиси» основана в тысяча восемьсот семидесятом году — это пароходство. И в девятьсот девятом году их еще не так много. Это лесопромышленная. Это угольная. Эта тоже очень старая.

Там, где останавливается ее палец, одна краткая запись:

«32. Торговая компания „Мицубиси-Манкин“. Основана в 1894 году. Основатель Эндзо Мусанокодзи. Прекратила существование в 1910 году».

— Постойте! «Манкин». Что это означает?

— «Ман» — это тысяча. «Кин» — золото, деньги, монеты. Хорошее название для компании. Счастливое.

— Не столь уж счастливое. Она просуществовала всего шестнадцать лет. Этот человек, Эндзо…

— Мусанокодзи. — Акико качает головой. — Очень необычная фамилия. Богатое семейство. Известный бизнес. 316

— Какой?

— Соевый соус. Очень известный в Японии. — Она улыбается. На больших плоских зубах пятнышко помады. — Очень вкусный.

— Этот… Эндзо — приезжал когда-нибудь в Англию? У вас может быть список выданных виз?

В конце стойки компьютер. Акико идет к нему, говоря на ходу:

— Иногда старые архивы очень хорошие, иногда нет. Проверю.

Экран вспыхивает. Она быстро касается пальцами клавиш, не глядя на руки. На голубом экране возникают буквы, словно нечто живое, как движение в вивариуме.

— Ой, смотрите! — вскрикивает Акико. Бизнесмен на пластиковом стуле хмурится и бормочет. Я поворачиваю экран к себе. Там говорится, что Эндзо Мусанокодзи возглавлял компанию, названную в честь бриллиантов и золота. Что компания торговала военным сырьем и минералами. Указано, что Эндзо получал визы во Францию, Германию и Англию. К нам трижды: в 1893, 1904, 1909 годах.

«Это он», — произношу мысленно. Это никого не касается, кроме меня. Акико снова поворачивает экран, ее обеспокоенное лицо омывает голубой свет.

— Кэтрин, что он закупал?

— То есть?

— Военное сырье или минералы?

Я кладу факсы в чемодан и застегиваю его.

— Минералы.

— А! Отлично. — Акико улыбается. — Ну что ж, Кэтрин, было очень приятно познакомиться. Если потребуется еще помощь, пожалуйста, обязательно приезжайте.

Обещаю приехать, хотя знаю, что это ложь. Оставляю библиотекаршу с ее портативными телевизорами, вуайю и останавливаю на улице первое же такси. У водителя кожа цвета черного дерева. Говорю ему, чтобы ехал в Хитроу, и откидываюсь на спинку сиденья. Энн говорит, что я не знаю, куда иду, и никогда не знала. Тут она ошибается. Я больше не думаю о ней. Мое пальто скрипит о сиденье, кожа о кожу. Снаружи улицы все еще блестят от прошедшего дождя. Я закрываю глаза и мысленно представляю себе бриллианты.

Братья поселились в Шордиче. За четыре шиллинга три пенса в неделю сняли комнату над лавкой сефарда Соломона Абендолы, торговавшего яйцами. Запах тухлых яиц и куриного помета пропитал неокрашенные стены и въелся в его одежду.

Даниил отправился в полицию и описал происшедшее на дешевой бумаге. Писал по-английски он старательно, не допуская ни завитушек, ни следов еврейского или арабского в начертании букв. Он сидел в приемной на Уайтхолл с бумагами в руках; входили и выходили полицейские в синих мундирах, рослые, деловитые, не обращающие ни на кого внимания. Дежурный записал его «Бен Леви». Глаза его напоминали пламя газовой горелки. Даниил не сказал об ошибке. В помещении было еще два стула, на одном сидела женщина с ребенком на руках. В течение двух часов она бранила полицейских непонятными Даниилу словами. Никто ей не отвечал. Никто не брал у него бумаги.

Ноги ребенка были обернуты черной ватой. Глаза женщины косили. Другой стул оставался пустым. Через два часа женщина поднялась и вышла, больше Даниил ее не видел. Со двора доносились ржание лошадей и скрежет сабель по точильному камню. Вошли двое полицейских с повисшим у них на руках человеком, лицо у него было все в крови, капавшей на опилки. Даниил ушел через три часа и больше туда не возвращался.

— Два продадим, один оставим.

Наступил вечер, небо еще было светлым. Залман говорил за едой. На общей тарелке у них лежали четыре картофелины в бараньем жире и кусок вареного мяса. Трефное, недозволенная для евреев пища.

— Продадим все, что удастся, непременно.

— Прозрачный камень оставим себе.

— Он ничего не стоит, так сказал имам Хусейн. Если оставлять какой-то камень, то уж лучше хороший.

— Если ничего не стоит, его никто не купит. Нужно продавать все, что сможем, сам говоришь. Я сказал, мы оставим его.

Даниил посмотрел на брата. Плечи его были все еще забинтованы. В жару раны заживали плохо. За недели, прошедшие с тех пор, как они покинули Хардуик-плейс, Залман раздобыл деньги на лекарство, Даниил не знал где. Аптекарь из Сохо прописал ему настойку опиума. «Болеутоляющее, антиспазматическое и снотворное», прочел Даниил на голубой стеклянной бутылке. Он видел, что Залман каждый вечер принимает дозу, по десять капель в оловянной ложке. О Джейн они постоянно помнили, но не говорили.

Братья негромко разговаривали в отдельной кабинке. На полу харчевни вечерняя толпа оставила следы во влажных опилках. Залман смотрел на них во время еды. Это был бессмысленный шрифт, безобразный, как английский. Он жевал и глотал, не сводя глаз с пола. Мысли его были заполнены камнями.

— Я сказал, мы оставим его.

1837 год, июнь. Газеты писали о холере. Обитатели трущоб говорили о нищих, у которых кожа стала слоистой, как рыбья чешуя. В ночь на девятнадцатое король Вильгельм Четвертый умер, его усадили в кожаное кресло с прямой спинкой, чтобы легче дышалось, и у него остановилось сердце. Девятнадцатилетняя Виктория Вельф была провозглашена королевой Англии. Контракт на изготовление короны для нее получила наиболее респектабельная фирма, «Ранделл и Бридж», ювелиры покойного короля, мастерская которых находилась по адресу Лудгейт-Хилл, 32.

Ранделл и Бридж. Уксус и Масло. Не самые модные ювелиры. Самым модным был Гаррард, имя которого не произносилось в демонстрационных залах с тусклой позолотой, расположенных на холме над пивной «Король Луд». Юная королева не совершила бы этого выбора, будь у нее такая возможность. Это был заказ, сделанный стариками, хранителями и канцлерами, и предоставленный старикам — Эдмунду Ранделлу и Джону Гоулеру Бриджу, до сих пор известными среди коллег как Свежий Уксус и Свежее Масло. Ранделл и Бридж были ювелирами королей Англии за десятилетия до появления на свет Виктории.

Округлую витрину затянули черным крепом. Он закрывал демонстрационные залы от взглядов с улицы, где когда-то стоял, наблюдая, Залман. Так хотелось мистеру Ранделлу. Когда последние работники разошлись — мистер Бридж к жене и детям, Джордж Фокс к бутылке, в пивную, — Эдмунд сидел один в неосвещенной мастерской. В темноте думалось лучше. Он размышлял о компании и о том, скоро ли она перестанет существовать.

Выставленные драгоценности были не видны. Значения это не имело. Эдмунд знал на память их расположение, знал цену каждой еврейской ложки, каждых дамских часиков, лежащих там. Он подумал: «Это двенадцатая ночь викторианской Англии». Опробовал новое слово на звучание. Оно щелкнуло о его сухое нёбо.

В семьдесят семь лет он все еще был красив, окрашенные черной краской волосы казались от помады еще чернее. Даже шлюхи с Хеймаркета говорили, что иметь с ним дело одно удовольствие. В Эдмунде оставалось достаточно жизни для всех них. В фирме за спиной его по-прежнему называли Свежим Уксусом, и это ему нравилось. Он подался вперед в кромешной тьме, локти уперлись в бедра.

Эдмунд думал о компании. Он знал ее как свои пять пальцев, даже лучше. Жизнь вне фирмы всегда казалась ему убогой, никчемной. Он вспоминал, как они с Джорджем Фоксом много лет назад, когда они располагались в мастерских на Дин-стрит, разговаривали с новыми подмастерьями: «Так вот, запомните! Вы поступили на работу в компанию „Ранделл и Бридж“, предмет зависти всех ювелиров и восхищения почти всего света».

И это было правдой. Когда Эдмунд начал заниматься ювелирным бизнесом, агенты компании вели дела на трех континентах, Ашер в Смирне, Сидни в Константинополе. Эдмунд давал своим людям указания и никогда с ними не встречался. Это были подвластные ему силы. Они доставляли изделия компании Екатерине Великой и египетскому паше, а в Лондоне мистер Бридж-старший оказывал услуги американскому послу и лорду Нельсону. Они много лет ежегодно отправляли через Манилу партии украшений правителю Поднебесной империи. Но теперь не стало заказов, не стало изделий, которые можно отправлять.

«Восхищение всего света». Теперь это было неправдой, и даже заказ на изготовление короны не мог тут ничего изменить. Великим ювелира делает не потребность в нем, а то, что он может предложить. Однако случались чудеса. Основатели компании некогда продали бриллиант Пиго. Эдмунд помнил, как держал в руках этот камень и его немыслимую цену. Камень чистейшей воды весом сто восемьдесят семь каратов, совершенный овал, длиной и шириной с верхнюю фалангу его большого пальца, без дефектов, за исключением крохотного красного пятнышка возле экваториальной плоскости. Словно пятнышко крови в свежем яйце. Эдмунд думал, что этот бриллиант будет первым из многих знаменитых камней. Тридцать лет спустя он понял, что никогда уже не коснется ничего столь же прекрасного.

По профессии он был ювелиром. Торговлю оставил мистеру Бриджу. Каждый учился делу у своего дяди, и после смерти старших родственников племянники тут же заменили их. Были не хуже основателей, думал Эдмунд. Даже лучше. В упадке дел фирмы их вины нет. Повинна алчность, неспособность выпустить вещи из рук. Собственничество, присущее каждому, кто долго имел дело с камнями.

Мимо проскакала лошадь, оскальзываясь на влажном булыжнике. Эдмунд сидел совершенно неподвижно, прислушиваясь. Он думал о своем дяде, Филипе Ранделле. Старом Уксусе. Он то ездил на охоту с лордами и леди, то сидел за рабочим столом. Был суровым человеком, слов нет, даже жестоким, но его суровость в делах заслуживала восхищения. Эдмунд всегда считал ее совершенно восхитительной. Старик дожил до восьмидесяти одного года. Эдмунд мог прожить дольше, он это чувствовал.

— Чего ты хочешь, парень? Партнерства?

Это первое, что мог Эдмунд припомнить о дяде. Его голос, хриплый, скребущий, как поверхность шлифовального колеса. Тогда он только что приехал из Бата в Лондон. Искать работу, разумеется. Он покачал головой. От его волос и сюртука пахло помадой и духами.

— Нет, сэр. Место подмастерья даже превзойдет мои ожидания.

— Так. — И старик подался к нему. Один Уксус к другому. — Неплохо. Только щеголи и джентльмены нам здесь ни к чему. Понятно? Здесь нужны простые, скучные люди дела. — До Эдмунда донесся неприятный запах его дыхания. — Кто ты, парень?

Он был человеком дела. Тенью Филипа. Дядю не любил, только восхищался им. Восхищался даже тем, что другие осуждали. Дядя по совместительству был банкиром у проституток, правда, выплачивал им не совсем справедливый процент. Во время наполеоновских войн Старый Уксус скупал бриллианты у французских беженцев. Рынок был насыщен, и камни шли за бесценок. У беженцев не было ни дома, ни еды, лишь холодные бриллианты. Но покупать дешево и продавать дорого никогда не считалось преступлением. Если у Филипа и были какие-то неприглядные тайны, то компания крепла благодаря им.

Французские бриллианты принесли фирме состояние. Те, которые Филип использовал для украшений, прославили ее, но последние из тех камней давным-давно исчезли. Основатели забрали их с собой. Старое Масло покинул фирму богатым, но Филип Ранделл переплюнул его. Десять лет назад он умер, завещав на сторону миллион с четвертью фунтов. Оставив компанию на мели.

Он с каждым годом все меньше походил на дядю. Какое-то время они были похожи, как братья, Эдмунд и Филип. Лица их были морщинистыми, горбоносыми. Черты четкими, как вытравленные кислотой изображения. Но когда Филип состарился, глаза его стали моложе, чем лицо. Эдмунд знал, что не может похвастаться тем же. В этом была повинна неудача в делах. Упадок тянулся долго. Сидящему одиноко в темной комнате Эдмунду хотелось, чтобы все скорее кончилось, чтобы фирма обанкротилась навсегда.

Патроном дяди он стал еще молодым, в сорок четыре года, когда и он, и компания находились в расцвете. Теперь ему казалось, что он чувствовал запах ее гнили в ночном воздухе. Дело рук Филипа. В демонстрационном зале и мастерских стояла тишина. На столе продавца подле него лежал заказ, ждущий исполнения. Перечитывать его Эдмунду не было нужды.

Ему хотелось, чтобы с делами было покончено. Сидя в темноте, Эдмунд закашлялся, сухой звук огласил душную комнату. Он знал ее как свои пять пальцев. Ювелир без драгоценных камней, обитающий в мавзолейной тени собора Святого Павла. Он думал о камнях, как Залман. Как Кэтрин, закрывал глаза и представлял себе бриллианты.

— Мистер Ранделл.

Он проснулся мгновенно и, не открывая глаз, стал прислушиваться. У него это получилось непроизвольно, как симуляция глухоты, для того что-бы слышать, что говорят за его спиной и кто говорит. Снаружи доносились звуки утреннего уличного движения. Поближе слышалась болтовня продавцов и подмастерий. Говорили они вполголоса, Эдмунд отметил это. Было слишком позднее время для сна, мастерской следовало открыться несколько часов назад. «Они ждут меня, — подумал Ранделл. — Я — дремлющий в кресле старик». Он продолжал прислушиваться, сам себе осведомитель, пока тот же голос не окликнул его снова:

— Мистер Ранделл?

Голос звучал слишком уж близко. Льстиво и настойчиво. Эдмунд терпел его семь лет.

— Мистер Бридж.

Эдмунд открыл глаза, уголки его губ искривились. Незнакомый человек счел бы, что он улыбается. Джон Гоулер Бридж отступил назад.

— Извините, у меня не было намерения… Вы спали, сэр?

— Спал? С чего вы взяли?

— Как скажете…

Эдмунд наблюдал, как он колеблется. Джон Бридж с его коричневым бархатным сюртуком и глазами ищейки. «От него пахнет маслом, — подумал Эдмунд. — Старым маслом и страхом. Протух от многолетнего подобострастия».

В комнате было необычно темно. Эдмунд поднялся, хрустнув суставами, и отодвинул траурные драпировки. Заставляя торговца ждать, как ему и положено. Вверху на склоне холма высокие дома Лудгейта находились в тени собора Святого Павла. Стены его были покрыты длинными потеками грязи, купол вздымался в желтеющий вверху воздух города. Улицы внизу были заполнены людьми. Возле церкви Святого Мартина упала лошадь угольщика, вывалив антрацит в канаву. Толпа дралась за него, словно несчастный случай сделал уголь общей собственностью.

Эдмунд приник к окну.

— Взгляните на них.

— На кого, сэр?

— На толпу. Неотесанную толпу.

Он прошептал последние слова. Отражающийся в стекле Бридж приподнял брови.

— Все покупатели.

— Покупатели? Им не по карману приобрести у нас хотя бы еврейскую ложку. Они всего-навсего город, а город — это лжец, мистер Бридж. Он пытается внушить нам, что между нами есть нечто общее. Что по сути своей мы одинаковы. Посредственность и серость находят в этом утешение. Я нет. — Он отошел от окна. — Мистер Бридж, у вас такой вид, будто вы собираетесь обделаться.

— А! Я хотел бы обсудить кое-что с вами, сэр, если можно.

— Говорите.

— Я рассматривал наш заказ, сэр.

Эдмунд кивнул:

— Вы произвели его оценку. И что же?

— Мы не сможем его выполнить. У нас недостаточно денег и материалов. Даже если бы можно было купить лучшие камни. У наших конкурентов запасы лучше. Они проворнее…

— Угу. Тогда мы возьмем плату авансом. Как бы то ни было, заказ достался нам, а не кому-то еще. И я не допущу, чтобы он ушел к какому-нибудь своднику-выскочке из Уэст-Энда.

— Безусловно. Но я поговорил с канцлером и мистером Свифтом, хранителем регалий. Аванса не будет. Однако, — Бридж бросил взгляд на дверь задней комнаты, — дело обстоит тоньше — ее величество может предоставить нам пустые остовы нескольких старых церемониальных корон.

— В виде оплаты? Сколько?

— Три. В виде частичной оплаты. Разумеется, от нас будут ждать, что мы сохраним эти остовы. Не продадим их, к примеру, для покупки новых камней.

— Тогда мы одолжим деньги.

Эдмунд вернулся к креслу и сел, плотно сжав от волнения губы. Когда он поднял взгляд, Бридж держал заказ в руке.

— Вы прочли его?

Эдмунд бросил на него сердитый взгляд.

— Конечно, прочел.

— Нужно изготовить сто семь новых вещей. Сделать пятьдесят семь подновлений. Доработать имперскую церемониальную корону. Меч для жертвоприношений. Перстень с рубином. Двенадцатиунцевый золотой клин. Трость из черного дерева с золотым набалдашником и ободками. Двадцать золотых планок, пять диадем, пять подушечек, семнадцать значков…

— Я сказал, мы одолжим деньги.

— Двенадцать сафьяновых сумок, восемь ожерелий, двенадцать новых соверенов, одну серебряную чашу, переставить все бриллианты и драгоценные камни со старой короны на новую…

— Хватит!

Эдмунд вскочил быстро, как юноша. Подался к партнеру. Но не успел он заговорить, как дверь мастерской открылась. Продавец с напудренными волосами шагнул было вперед, поднял взгляд и попятился обратно. Не успела дверь закрыться, как Эдмунд крикнул:

— Мистер Беннет!

— Сэр?

Продавец вошел снова. Молодой, тщедушный. Эдмунд попытался вспомнить, не доводится ли он ему родственником. Теперь они были повсюду, симптомы приближающегося краха фирмы: свойственники племянников, их родня, троюродные родственники свойственников. Все тщедушные. Эдмунд разговаривал с ними, как и со всеми. Продавец смотрел на дверь так, словно она могла захлопнуться, подобно мышеловке.

— Снимите драпировки и открывайте. Давно уже пора заниматься делом. — Он направился к задней двери. — И вот что, мистер Бридж. Заказ мы выполним. Сделайте его переоценку. Где мистер Лис?

Эдмунд выкрикнул эту фамилию, когда вышел из магазина в мастерскую — из фасадной части фирмы во внутреннюю. Вены на его шее набухли. Справа находились кабинеты, а прямо, несколькими ступенями ниже, полуподвалы мастерских. Там не было никакого уюта, ничего мягкого. «Только то, что способно обтачивать камни, — подумал он. — Что способно плавить металл». От вида мастерских у него поднялось настроение. От крика тоже.

— Лис!

— Здесь, мистер Ранделл! — Джордж Лис, продавец и ювелир, подошел к нему. — Как раз заканчиваю работу. Хорошо чувствуете себя, сэр?

— Хорошо или нет, это мое личное дело, Лис. Заботься о моих доходах, а все остальное предоставь мне.

— Слушаюсь, сэр.

Когда Лис улыбнулся, Эдмунд уловил запах перегара. «Рано начал сегодня, — подумал он. Потом: — И мне бы глоток не повредил».

От белого света раскаленных плавильных тиглей в мастерской было светло. Второй зал и кузница, находящиеся справа, были заколочены досками. В то время большая часть работы выполнялась на Дин-стрит, 53. Столы представляли собой ценность главным образом как память. Филип всегда сам обрабатывал камни, даже когда все остальное ему стало не по силам. Особенно бриллианты. Эдмунд мог это понять. Он пошел по проходу.

— Сколько людей здесь сегодня работает?

— Я, молодой Беннет, то есть Уильям, и пять подмастерьев. Изучают все стороны ремесла. Это чаша, сэр.

Эдмунд остановился возле колес гранильных станков. Джордж Лис уже доставал бумаги из кармана фартука.

— Чаша?

— Герцога Йоркского. Вот заказ, одну минутку… Чаша герцога Йоркского. Восемнадцати с половиной дюймов в диаметре. Использовать не более восьмисот десяти унций чистого серебра. Фигуры и рельефы позолоченные. Основание и край увиты виноградными лозами и все прочее. Сцены из римской и все прочее и два три… Три..?

— Тритона.

— Тритона, глядящих внутрь. Это не моя идея. Мистера Бигга. Еще четыре тритона поддерживают основание чаши. Вот они на рисунке. Похожи на людей с чешуей. Это то, что нам нужно, правда?

Эдмунд зашагал дальше.

— Джордж, скоро мы примемся за королевский заказ. Коронация будет отложена на год. Виги не пожалеют времени и денег на увенчание своей юной монархини. Говорят, это будет замечательным событием. Подготовимся к нему, а?

— Как никто.

— Ни у кого больше нет такого заказа.

Они дошли до конца мастерской. Эдмунд оглянулся на колеса и столы. Место, построенное для драгоценных камней и ничего другого. Он чувствовал себя здесь как рыба в воде. Попытался вспомнить, любил ли еще что-то так же сильно.

— Есть какие-нибудь новости?

Лис сунул бумаги в карман.

— Ничего особенного. Король умер, но вы уже об этом знаете. Утром приходили два джентльмена-еврея, хотят продать камни. Они подошли к двери демонстрационного зала. Я сказал им, чтобы вернулись ко времени закрытия.

— Не в демонстрационный зал.

— Нет. Я им это объяснил. Они придут к двери на Крид-лейн в семь или чуть позже. Вы сами примете их?

— Да.

— Мистер Ранделл?

Эдмунд уже шел обратно мимо столов и колес, сам не сознавая этого. «Тело фокусничает, — подумал он. — Но не разум».

— Что такое?

— Если можно, я приму их вместе с вами.

Это был не столько вопрос, сколько утверждение. Эдмунд согласился с ним прежде, чем ответить. Уголки его губ искривились. Незнакомый человек мог бы счесть, что он улыбается.

— Думаешь, я сам не управлюсь с ними?

— Думаю, вы сумеете обвести вокруг пальца любых двух лондонских евреев.

— Молодчина, Джордж!

«Восемьдесят один, — подумал Эдмунд. — Я проживу дольше». По пути к кабинету он бормотал эти слова себе под нос, словно зубрил наизусть или выполнял наложенную епитимью: «Семь часов. Двое евреев. Дверь с Крид-лейн».

Братья пришли на час раньше по часам Даниила, а они постоянно спешили с тех пор, как Залман выменял их у арабов с болот, разобрал и собрал вновь, как пистолет, а потом подарил брату, потому что они вместе стали торговцами, потому что хотел сделать ему подарок, не важно какой. Теперь оба сидели на зеленой лужайке у собора Святого Павла, ждали окончания рабочего дня.

Даниил открыл часы. Завел их, перевел назад. На циферблате была литания из разделенных цифрами английских слов — «Ранделл и Бридж».

Он закрыл крышку. Сидевший рядом Залман повернулся к нему:

— Пора?

— Почти.

— Сегодня вечером мы разбогатеем. Завтра начнем все заново. Даже не заново, а новую жизнь. Денег хватит на переезд сюда Рахили, на покупку дома и на все прочее.

Предзакатное солнце припекало Даниилу лицо. Он, нервничая, слушал брата и молчал.

— Жизнь, полная удовольствий, только подумай.

— Тебе этого хочется?

— Удовольствий? Да. И денег. Благодаря торговле деньги превращаются во все. — Голос его слегка повысился. — Твои желания не лучше.

— Нет.

К аптеке Райдера подъехала почтовая карета. Лошади — три гнедых, одна золотисто-каштановая — были в шорах. Даниил попытался представить себе свои желания. «Зеленые тюрбаны», — подумал он. Казалось, он много лет не желал ничего материального, скорее даже наоборот. Ему хотелось жить без товаров, материалов, груза. Без балласта камней и золота, без запаха въевшихся чернил, делавшего его не тем, что он есть на самом деле. Без Хардуик-плейс. «Слишком много желаний», — подумал он. Покачал головой, смутно встревоженный, словно обнаружил счет, который забыл оплатить.

— Нет. Ты всегда хотел изменить мир.

Залман не ответил. Даниил повернулся к нему и увидел, что глаза брата закрыты, щеки побелели в солнечном свете. Он шевельнулся.

— Знаешь, пожалуй, я не могу. Сколько миль проделано из-за меня, сколько проделано работы — и ничего не изменилось. Мы не стали ни богаче, ни знаменитее. Я думал, мы станем знаменитостями.

Лучи солнца ползли вниз по стенам. На крышах Даниил видел щиты с рекламой лекарств и транспорта: «Поправляйте здоровье в Брайтоне! 4 фунта в будни, 7 фунтов 6 шиллингов в выходные». Видел циферблат городских часов, которые показывали без пяти семь. Он хотел попросить брата проверить, на месте ли камни, но Залман продолжал говорить, бормотать на их старом языке. Голос его в вечернем зное был глухим, слабым:

— Ничего не переменилось. Конечно, может быть, это Божья воля. Мы плохие евреи, не ходим в синагогу, не соблюдаем субботу, едим нечистую английскую пищу. Или мы недостаточно усердно старались, как по-твоему? По-моему, нет. Нужно было отправиться на восток? Иногда я задумываюсь, может, мы поплыли не в ту сторону? Мне это не дает покоя. Как думаешь, Фрат, нужно было плыть на восток?

— Пора.

Даниил произнес это мягко. Лицо его было обращено к Залману, поэтому он разглядел выражение его глаз. Младший брат смотрел на город внизу дико, словно ничего не узнавая. Через секунду это выражение исчезло. Залман сморгнул его, как сон. Встал и, улыбаясь, отряхнул сюртук.

— Так! Пошли добывать свое состояние?

Крид-лейн пахла конским навозом и капустой, бродящей на солнце навозной жижей. Задние двери всех мастерских на Лудгейт-Хилл выглядели одинаково. Человек, искавший черствого хлеба на заднем пандусе пекарни Рича, указал за полпенни Даниилу с Залманом не тот путь. Они потратили десять минут на поиски входа в ювелирную мастерскую. На усыпанных устричными раковинами ступенях стояло инвалидное кресло со сломанной спинкой.

Залман постучал. Послышался скрип отодвигаемого засова, и дверь открылась. В проеме появился человек, прогнавший их утром, с крошками нюхательного табака на усах, его прилизанные волосы блестели от макассарского масла. Даниил снял шляпу.

— Прошу прощения, сэр, мы приходили утром. У нас есть камни…

— Рано еще.

Дверь захлопнулась. Изнутри некоторое время доносились громкие голоса и лязг металла. Выйдя снова, Джордж Лис с какой-то рассеянной злобой сбил пинком со ступеней кресло и кивнул братьям:

— Ладно, заходите. Не заденьте о притолоку головой. Фамилии у вас есть?

Они, пригибаясь, вошли. В мастерской после солнечного света было темно. Даниил споткнулся, глаза его медленно привыкали к темноте.

— Леви, сэр. Мы братья.

— Леви? Боже всемогущий. Не вздумайте называть ее здесь. Пошли сюда.

На рабочем столе стояла позолоченная чаша с виноградными лозами на ручках. Проходя мимо, Залман оценил ее. Только материал был первоклассным, сама работа посредственной. Стоявшие возле нее и чуть в отдалении ювелиры отвечали ему взглядом. Молодые, с толстыми лицами и пальцами. Залман знал их запах — кислый от сливочного масла и холодного мяса, хотя в мастерской пахло только полировальным порошком и расплавленным металлом.

«Эти люди оправляют бриллианты, — подумал он, — и работают по золоту». Видя их во плоти, поверить в это было трудно. Он представил себе, каково это — обрабатывать унции золота, пластинки позолоты. Самый податливый из металлов, сохраняющий свою форму, как камень, мягкий под ножом скульптора, как глина. Не ломкий, как железо, не расползающийся, как раскаленная медь. «Из золота, — подумал он, — я мог бы делать замечательные украшения».

— Сюда. Прямо, прошу вас.

Коридор, деревянные ступени, передняя. Лис стукнул один раз в последнюю из восьми дверей. Не получив ответа, повернулся и стал ждать. Вблизи Залман понял, что этот ювелир очень низкого роста. Высоким он казался только благодаря крепкому сложению. Залман, наклонясь, обратился к нему:

— Сэр! С нашей фамилией что-то неладно?

Ювелир облизнул губы и рассмеялся.

— Леви? — Хотя из мастерской доносился шум, говорил он вполголоса. — Хотите знать, что неладно с фамилией Леви? Расскажу. Здесь лет двадцать назад произошла кража. Унесли бриллианты, рубины, жемчужины на двадцать две тысячи фунтов. Воры у нас под носом стянули их за ящик угля и три с половиной пенни. Завернутыми во фланель. — Он снова постучал в дверь и опять повернулся. — Фамилия первого вора была Леви. Блум был его напарником. Евреи, заметьте. Леви мы нашли, взяли во Франции тепленьким. Читал в полночь, сидя в постели, Стерна, «Сентиментальное путешествие». Я знаю, потому что взял эту книгу себе. Со временем его повесили. Вы читаете, сэр?

— Немного…

— О, читать нужно. — Лис уставился на него блестящими, как пот вокруг них, глазами. — Во всех книгах есть сокровища. Черпайте их оттуда, мистер Леви, как из золотых копей. За это не повесят. — Он повернулся и повысил голос: — Мистер Ранделл? Эти джентльмены-евреи здесь.

— Входите.

Комната была большой, и в ней все выглядело несоразмерно маленьким. Возле узкого камина стояли письменный стол и сейф — принадлежности кабинета, функциональные, как орудия мясника. Над письменным столом висел портрет человека с длинным, узким лицом. Под портретом сидел человек постарше. «Они похожи, — подумал Даниил. — Определенно родственники. Вариации на тему». И попытался представить себе, что это за тема.

— Присаживайтесь.

Они сели. Человек за столом писал гусиным пером, покрытым пятнами, и не поднимал взгляда, пока не кончил писать. Времени это заняло немало. Он поднял взгляд, встретился с глазами Даниила и дождался, пока тот их не отвел.

— У вас есть камни?

Даниил откашлялся.

— Посредственные, сэр, найденные у нас на родине…

— Кто вы?

— Мистер Ранделл спрашивает вас о вашей работе, — сказал Лис.

— Я гранильщик, — ответил Залман.

— Какие виды огранки знаете?

— Все способы плоской, а также ступенчатую, полубриллиантовую и клиньями. Мой брат Даниил — наш торговец.

— Бриллиантовую, вот как? Покажите камни.

Эдмунд поднялся. Евреи перед ним встали со стульев. Позади него Лис остался в прежней позе. Себе Эдмунд мог признаться, что доволен его присутствием. Обратил внимание, что евреи смуглолицые. Тот, что пониже, достал из кармана грязного сюртука тряпичный узел, похожий на нечто, снятое с раны. Эдмунд постучал по столу.

— Положите их сюда.

Залман развернул камни. Они лежали на обтянутом кожей столе, отражая свет своими изгибами и плоскостями. Все четверо едва заметно подались вперед. Эдмунд достал из кармана лупу и принялся за работу.

Он был знающим свое дело ювелиром. В первые же несколько секунд Эдмунд Ранделл понял, что за бриллиант находится перед ним. Лицо его при этом не изменилось, что тоже являлось профессиональной чертой.