У Киншоу дух захватило. Лес весь шелестел, и листья шуршали как шелк у него над самой головой. Они были бледно-бледно-зеленые и на солнце почти прозрачные, он различал каждую жилку. Под ногами, среди ползучих стеблей, мелькали палые листья, ржавые и сухие сверху, а чуть поглубже сбитые в сырую прель.
      Он наткнулся на поваленный ствол и сел на него. Кору покрывал сизый мох. На ощупь он был как бархат. Грибной нарост выбивался из-под наплывов и у начала ветки – ноздреватый, как заколдованный.
      Тут было хорошо. Он никогда еще не попадал в такое место и даже не знал, что так бывает. Тут хорошо пахло, и хорошо, что никто-никто не мог увидеть его. Все вокруг мирно, все отлично. Когда светит солнце, даже на терновые заросли и кусты боярышника не страшно смотреть.
      Распевали разные птицы, правда, не очень близко, он ни одной не видел, только что-то темное вдруг мелькало в ветвях. В чаще ворковали голуби. Он увидел кролика. Он выскочил из подлеска, недалеко от Киншоу, как-то странно мотнулся, а потом присел в солнечном луче и стал умываться, как кошка. У Киншоу дух захватило.
      В школе у них держали кроликов в клетках – жирных, белых, с красными, пустыми глазами. А этот был совсем другой, до того живой, что весь дрожал и подергивался. Киншоу долго-долго на него смотрел. Но только он шелохнулся – развязать ранец и достать еду, – кролик бросился наутек.
      Перед тем как выйти из дому, он сходил на кухню, отрезал толстый ломоть хлеба, намазал маслом и теперь уплел его вместе с треугольничком сыра. После еды ему сразу захотелось пить. Дурак он, конечно, что как следует не поискал бутылку. И вот теперь пить было нечего, но не стоило без толку убиваться. Он встал и пересек поляну. Он нашел тропку, но она вся заросла. Нижние ветки и кусты загораживали проход, и ему приходилось то гнуться, то через них перешагивать, отгребая шиповник и ежевику. Попадался терновник. Он наколол большой палец. Когда высосал бусину крови, она на вкус оказалась сладкая и металлическая. Потом он шиповником расцарапал лицо. Приходилось пригибаться все ниже и ниже. Наконец он одолел кустарник и разогнулся.
      Здесь было темно, значит, он здорово забрался в лес. Листья в вышине смыкались плотней, солнце сквозь них не пробивалось. Впереди метнулись прочь вспугнутые птицы. Он вытер рукой нос.
      И тогда он услышал тот звук. Он сразу понял, что уже слышал его раньше, несколько секунд назад, но не обратил на него внимания: думал, что это он задевает за сучья. И вот опять. Немного поодаль, на опушке. Он слышал, как сам он дышит. И все. Но птицы затаились. Он подождал. Ничего. Опять ничего. И потом – легкий, ползучий шорох в папоротниках.
      У самой тропки стоял густой терновый куст. Киншоу согнулся и стал к нему пробираться. Он ступал на цыпочках, но листья все равно шуршали. Он даже не знал, от кого прячется. Наверное, это зверь. Неизвестно еще, кто тут водится, он только кролика видел. Но выел же кто-то те колосья. Непохоже, чтоб это за ним пришли. Они бы кричали с поля, громко ворвались бы в лес. А те звуки были робкие. Может, охотится кто-то или это лесник ходит. А вдруг он еще окажется браконьер.
      Он съежился под кустом. Ржавая мошка бежала у него по ноге. Темный испод куста пахнул горечью. В чащобе взвизгнула птица, помолчала, потом опять. Как будто хохотал сумасшедший. И потом снова ничего – ни скрипа, ни шороха.
      Он уже собрался встать и выйти из-за куста, и тут раздвинулись ветки, и он увидел Хупера.
      Тот не охнул, ничего не сказал, не окликнул Киншоу. Как будто точно знал, куда идет, знал с самого начала.
      Киншоу понял уныло, что пропал. Он не то чтобы испугался или разозлился. Просто кончилось везенье, а может, его и не было вовсе. Так легко он ушел и вон куда добрался. И все оказалась одна видимость. Откуда-то Хупер его выследил.
      Он просто не знал, что теперь делать.
      Хупер остановился. Его руки и ноги удивительно белелись в лесном подводном свете. Он прислушивался и осматривался, но не поворачивал головы. У Киншоу даже мелькнула надежда. Он подумал: «Может, он и не за мной, может, просто гуляет, может, не заметит и обратно пойдет?»
      Хупер сказал преспокойно:
      – Выходи, Киншоу.
      Киншоу замер. Не ответил. Гортанные голубиные нежности опять понеслись из чащобы.
      – Ты за теми колючками, я знаю, у тебя ноги торчат, так что хватит тебе.
      Очень медленно Киншоу распрямился, еще подумал и вышел из-за куста. Они смотрели друг на друга.
      – Я же сказал, что с тобой пойду. Предупреждал ведь, что никуда не денешься.
      – Как ты меня высмотрел?
      – Очень просто. Окна у меня, что ли, нет?
      – Окно-то – да, но как же...
      Хупер вздохнул:
      – Дурак ты, больше ты никто. Ясно было, что ты сегодня удерешь, когда же еще?
      Киншоу промолчал. Он думал: «Дурак я, дурак я и есть». Ведь раз он выбрал этот день, то и Хупер, конечно, догадался; день был редкостный, другого такого не дождешься. И Хупер вечно обо всем догадывался, такие уж дела.
      – Все равно нельзя тебе со мной.
      – Тебя не спросил!
      – Они искать будут.
      – А тебя?
      Тут Киншоу заметил рюкзачок у него за плечами. Значит, он всерьез, значит, правда он бежать собрался.
      – Сам ничего придумать не можешь, – сказал он каким-то глупым голосом, – вот с меня и обезьянничаешь.
      Хупер фыркнул.
      – Мало ли куда я иду, Хупер? Кому ты там нужен?
      – А куда ты идешь?
      – Не скажу.
      – А ты-то кому там нужен?
      – Значит, нужен.
      – Откуда ты знаешь?
      – А тебе-то что?
      – Ты потише давай, Киншоу. Подумаешь, какой выискался. Нечего тут командовать. Да кто ты такой? Ты должен делать все, что я скажу, потому что твоя мать у нас служит.
      – Нет, неправда, заткнись, Хупер.
      – Она прислуга, ясно? Ей платят, и она должна делать все, что ей папа велит, а ты должен делать все, что я велю.
      – Кто сказал?
      – Папа сказал.
      Киншоу подумал: может, правда? Где бы они ни жили, вечно надо было ко всем подлаживаться, мама говорила: «Будь повежливей, веди себя хорошо, это их дом, не наш».
      – Вот захотел с тобой пойти – и пойду.
      Киншоу сказал, уже без всякой надежды:
      – Да зачем тебе? Вот вопрос. Убегать тебе не надо, и не надо тебе никуда со мной. Ты же меня не любишь.
      – Ну, не люблю.
      – Тогда чего же ты?
      Хупер молчал, улыбался и молчал. Киншоу захотелось ударить его, еще, еще, и он сам перепугался, что Хупер довел его до этого, совсем сбил с толку. В голове у него стучало, гудело, а Хупер стоял и молчал, и он уже не знал, что придумать, плел черт-те что и все невпопад, и не мог остановиться, и говорил каким-то глупым голосом. Тогда он стал хвалиться, он сказал:
      – Ну что, съел? Ты говорил – мне в рощу и то слабо, а я аж сюда. Спорим, ты думал, мне сюда не войти, а?
      Хупер пожал плечами:
      – Подумаешь, дело большое.
      Потом нагнулся, порылся в кустах и нашел там толстую, коротенькую палку. Он помахал ею наобум, и палка со свистом рассекла воздух.
      – Зачем тебе?
      – Мало ли. По лесу всегда с палкой ходят.
      Он говорил рассудительно, спокойно. Они еще постояли. Потом, хоть знал, что не надо, Киншоу не удержался, спросил:
      – Попить не принес?
      – А ты?
      – Нет.
      – А хочется?
      – Немножко.
      – Ну и дурак.
      – В общем-то обойдусь. Я спросил просто.
      – Так я тебе и дал хоть что-нибудь. Сам обо всем думай, раз такой умный.
      Киншоу повернулся и поскорей зашагал прочь по траве к новому кустарнику. Он знал, что тут же услышит за собой шаги Хупера. Так оно и вышло. Только тот сперва молчал.
      Куда девались покой и радость. Киншоу неинтересно стало смотреть и слушать. Он только и думал, что вот Хупер тут и неизвестно, что он еще выкинет. Хотя здесь с ним, наверное, не так страшно, как в «Уорингсе». Там его территория, там он хозяин. А здесь они вроде почти равны.
      Скоро Киншоу заметил, что тропка совсем исчезла. Остался толстый буро-зеленый ковер листвы, а на нем прутики, палки, и корни вылезали из-под земли как веревки. Кругом, куда ни пойди, все одинаково. Он шел прямо, напролом, через чащу. Но далеко ли конец, он понятия не имел, он ждал, что вот-вот будет просвет, а его все не было.
      Солнце там и сям пробивало плетево листьев и стекало по стволам как вода. Но в общем листва была плотная и почти не пропускала света. В глубине леса стало душно, трудно вбирать воздух, горячий и необыкновенно густой. Тенниска липла к спине у Киншоу. Надо было остановиться и снять свитер.
      Он продвигался с трудом, продирался сквозь заросли, плотные кусты, видел только на ярд вперед и вдруг вышел на новую поляну. Она тянулась и тянулась. За ним по пятам, он слышал, шел Хупер. Но оба теперь уже двигались по законам леса, почти бесшумно.
      Когда они вломились в непролазную гущу шиповника, сразу зацепились за него и встали, чтобы отцепиться, Киншоу услышал тот звук. Звук был странный – не то хрюканье, не то ржанье и все же что-то другое. Киншоу замер. Хупер, сзади, сделал еще несколько шагав и тоже замер, совсем рядом.» Он дышал прямо на Киншоу. Ржанье повторилось, и тотчас хрустнула ветка.
      – Что это?
      Киншоу повернул голову и увидел лицо Хупера. Зубы у него были крупные, в щербинках, и между двумя передними щель. Над верхней губой выступили капельки пота. Киншоу подумал: «Он настоящий, он сделан из того же, что и все». Он как-то успокоился от того, что Хупер рядом и от него пахнет обычным человеческим запахом. Господи, да что он ему сделает?
      – Шум какой-то. Тут кто-то есть.
      – Кто?
      – А я откуда знаю?
      – Не человек, люди так не шумят.
      – Ага.
      – А теперь тихо.
      – Ушел, наверное.
      Опять заскрипели сучья, и тут они услышали тихие, тяжелые шаги в прелой листве за кустами.
      – Пойди посмотри.
      – Может, это...
      – Кто?
      – Не знаю.
      – Пойди посмотри.
      Оба затаились.
      – Испугался!
      – А сам-то?
      – Дурак.
      – А чего же тогда посмотреть не можешь?
      – Я первый сказал – пойди посмотри. Ну!
      Они шептались. Минуту спустя Киншоу шагнул вперед; он осторожно раздвигал ветки, потому что не знал, что он сейчас увидит. Ему мерещились блестящие глаза, нацеленные копья. Лес весь замер, напрягся, что-то им готовил. Киншоу вспомнил диких кабанов, он про них читал, они рыщут в чащах, а охотники их подстерегают, и бросаются на них, и вонзают ножи им в горло, и в глаза, и в сердце. Бывают еще дикие боровы, грязные, вонючие. Снова раздалось ржание, Он опять осторожно шагнул.
      Он увидел поляну и солнечный свет, а прямо напротив, между двумя стволами, стоял олень. Он был песочного цвета и весь дрожал, а глаза были громадные и блестели. Киншоу понял, что олень ужасно перепугался, больше даже, чем он сам. Он скользнул назад, в кусты.
      – Это олень.
      – Какой?
      – Не знаю. Обыкновенный. Рога такие кудрявые.
      – Ветвистые, балда.
      – Ага.
      – Я в жизни их не видел.
      – Ну да? А в зоопарке?
      – Я там в жизни не был.
      Киншоу от удивленья даже присвистнул. Вот уж он не ожидал, что хоть в чем-то переплюнет Хупера.
      – Что же делать?
      – Да ничего. Не тронет он нас.
      – Ладно, лучше пошли отсюда, – сказал Хупер.
      Киншоу отступил в сторону. Он вспомнил, что Хупер ему вообще не нужен. Хупер отпихнул его и прошел вперед. Ветки тут же сомкнулись и почти скрыли его из виду. Киншоу на секунду показалось, что он опять один. Олень снова подал голос.
      – Чего это он? – шепнул Хупер из-за кустов.
      – Боится, наверное. Может, других предупреждает.
      – Думаешь, их тут много?
      – Не знаю. Я думал, это ты все про все знаешь.
      – Заткнись.
      – Они поодиночке не водятся, это каждый дурак знает.
      – Ага. Пошли за ним, Киншоу, может, мы тыщи их увидим, а? Мало ли что мы еще увидим!
      Киншоу услышал, как Хупер шумно шагнул и олень, убегая, захрустел кустами. Киншоу вышел на поляну. Тут же впереди, за деревьями, мелькнул лисий хвост.
      – Пошли, – сказал Хупер.
      Киншоу за ним пошел. Они прошли под дубами, где раньше стоял олень, и углубились в чащу.
      Скоро Хупер сказал:
      – Тише ты. Надо тихонько подкрадываться. Охотники всегда тихонько.
      – Какие, мы охотники.
      – А почему? Ты же хочешь его выследить? А будешь так хрустеть, ничего не увидишь.
      Киншоу промолчал. Он бесился, что опять Хупер командует, вышел вперед и рассказывает ему, что он должен делать. Распоряжается. Зато он, кажется, здорово увлекся оленем и не собирался гадить Киншоу. И то хорошо. Для него все было прогулка, приключенье, игрушки. Скоро, правда, Киншоу сам от него заразился. Хупер побежал по поляне, и он за ним, хотя шумели они так, что олень, конечно, умчался черт-те куда. Хупер как-то чудно скакал, прыгал, вдруг кидался вперед. Потом упал на четвереньки и пополз вокруг дерева.
      – Мы охотники, – зашипел он. – Ни звука. Тут водятся дикие кабаны. И медведи.
      – Они вместе не водятся, так не бывает.
      – Ложись, ложись.
      Киншоу пополз. Он обдирал коленки о сучья и можжевельник. Лес стал другой, листья отодвинулись вверх, а стволы наклонились. У Киншоу даже голова закружилась. Сладкий гнилой дух прели забирался между коленками и приставал к ладоням. Он видел несчетных букашек, пауков и блестящих жуков, они суетились среди прутьев. На прутьях был мох. На некоторых – розоватый и махристый, как водоросли. Он был скользкий и мокрый.
      Вдруг Хупер растянулся на земле, ногами чуть не в лицо Киншоу. Он что-то высматривал в кустах.
      – Тут!
      Киншоу подполз к нему. Олень стоял чуть поодаль, изготовясь для прыжка. Шея у него напружилась, как будто вот-вот надломится.
      – Тут небось еще есть, – сказал Хупер. – Наверно, на водопой
      – На водопой?
      – Ну да. Есть же тут ручей – верно? А может, даже река.
      – Не знаю.
      – Как же. В лесу всегда бывает.
      – А-а.
      Хупер приподнялся и снова пополз к оленю. Земля теперь шла чуть под уклон, и хоть деревья тут росли реже, зато гуще стала трава, и крапива и плющ доходили до колена. Здесь было сыро. Каждый раз, как отрывал от земли ногу, Киншоу слышал глухое чавканье. Парило. Дышать почти нечем. Киншоу утер пот с лица.
      – Погоди-ка, я встану. В этой штуке жутко жарко.
      И сразу удивился, зачем надо было это говорить. Он сам по себе, и при чем тут Хупер? Хупер просто за ним увязался и затеялся с этой охотой, и незачем ему докладываться. Но он вдруг сообразил, что сейчас ему не мешает, что Хупер рядом, он даже, наверно, рад – уж очень далеко они забрались в лес. Зря он только позволил ему командовать. Он стал думать, как бы поставить Хупера на место.
      Когда он стаскивал свитер, взгляд его упал на часы. Девятый час, они уже больше двух часов в лесу. Он испугался.
      – Ну, Киншоу, давай пошли.
      – Надоела мне эта игра.
      Хупер весь перекосился от презренья.
      –  Игра?Мы же оленя гоним. Лично я, во всяком случае. А ты как хочешь.
      – Мне надо идти. Мне пора.
      – Куда это?
      – Ну, отсюда. Я пройду полями за лесом, а потом...
      – Ну, куда?
      – Отстань. Никуда. А тебе обратно пора.
      Хупер покачал головой.
      – Я отчалил.
      Киншоу засунул свитер в ранец. За спиной у него был кустарник, из которого они только что выбрались. Он зашагал вперед.
      – Ты куда?
      – Я сказал. Мне пора отсюда.
      – Домой?
      – Не твое дело. Нет.
      – За лес?
      – Да.
      – Так это не сюда.
      – Сюда.
      – Нет. Мы там были. Мы круг сделали.
      Киншоу помешкал. Заросли были со всех сторон. Он прикинул направление. Если взять к той поляне налево, там будет выход из Крутой чащи. Кажется, дотуда уже рукой подать. Он пошел налево. И почти сразу же услышал за собой шаги Хупера.
      Поляна перешла в неширокий проход, зато тут совсем не было кустов, можно идти не сгибаясь. В вышине плотно смыкались ветки, Тут было темно. Киншоу остановился. Впереди, насколько хватал глаз, тянулась тьма. Если б лес кончался, уже бы светлело. Он не спеша повернул. Опять то же. Везде то же.
      – Ну, чего там?
      Наконец-то Киншоу услышал по голосу Хупера, что тот испугался, и понял, что теперь он снова главный.
      – Чего встал?
      Осторожно, медленно, двумя указательными пальцами Киншоу поддел бечевку и стянул со спины ранец. Вытащил куртку, расстелил на земле и сел. Хупер стоял рядом, глаза у него бегали, лицо было такое же белое, как руки и ноги на тусклом свету.
      Киншоу сказал:
      – Мы заблудились. Давай думать, что теперь делать.
      Хупер совсем раскис. Он стал на коленки недалеко от куртки и, уставясь в землю, принялся шарить в листве.
      – Все ты! – он сказал. – Дурак проклятый! Делал бы, что тебе сказано.
      – Да ну тебя.
      Вдруг раздался взвизг и громкое хлопанье – как деревянной трещоткой. Киншоу поднял голову. Две сойки летели через лес, взбивая крыльями воздух. Пронеслись – и снова стало тихо и как будто еще темней. Потом по лесу пробежал ветерок, всколыхнул жаркий воздух. И снова все замерло. И вот дрозд завел громкую, ясную песнь тревоги. Хупер вздрогнул. Откуда-то издали донесся первый раскат грома.

      Несколько минут они молчали, потом Хупер сказал:
      – Это гром был.
      – Да. Если гроза, надо прятаться куда-то. Дождь будет.
      Киншоу заметил, что Хупер пристально на него смотрит и лицо у него странное, вытянутое. Когда он заговорил, рот скривился так, будто он сосет кислятину.
      – Меня в грозу, – сказал он каким-то не своим голосом, – всегда тошнит. Ненавижу, когда гроза, никогда не выхожу из дому.
      Его темные зрачки сузились. Киншоу подумал: боится, жутко боится. Я пока не замечал, чтоб он пугался, а теперь-то уж точно.
      Если б он был мстительный, тут бы ему и отыграться. Но он был не мстительный. В общем-то, ну его, Хупера, лишь бы не приставал.
      – Здесь, наверное, не опасно.
      – Мы под деревьями. Под деревьями в грозу ни за что нельзя. хуже всего.
      – Это когда одно дерево, ну, там в поле или где. А здесь наоборот. Здесь не страшно.
      – Почему?
      – Не знаю. Может, потому, что деревья все рядом стоят. Только здесь не опасно, это точно.
      Опять грохнул гром, уже близко.
      – Ужас, меня сейчас стошнит.
      – Ну и пожалуйста. Подумаешь, дело большое.
      – Киншоу, может, побежали? Может, доберемся до дому, пока как следует не припустило?
      – Да ты что? Разве успеть! Мы ведь сколько отгрохали! И мы не знаем, как отсюда выбраться, – это раз. Как же мы домой побежим, дурья башка?
      – Ну, попробуем. Вернемся тем же путем.
      – Да каким путем-то – соображаешь? И вообще я не собираюсь возвращаться. Ты как хочешь, сам гляди.
      – Я прямо не могу, когда гроза.
      Голос у Хупера зазвенел от страха.
      Он всякое достоинство потерял, если оно у него еще оставалось, ему не важно было, увидит Киншоу или нет, как он перепугался, он даже захотел, чтоб Киншоу знал, он защиты от него захотел.
      Киншоу не жалел его нисколько. Ему было все равно. Но бросить Хупера он, конечно, не мог, надо было его выручать.
      Небо потемнело, и лес затаился, напрягся. Каждый легкий взмах крыльев ясно отдавался в воздухе, даже самый дальний. Киншоу стало душно. Скорей бы гроза, скорей бы дождь и холодок. Сил не было больше ждать, все вокруг будто еле крепилось, сдерживалось, вот-вот обрушится. Но он совсем не боялся. Просто он ничего не чувствовал. Голова работала, он все соображал, он знал, что делать дальше. Он вспомнил маму. Они теперь, наверно, в Лондоне. Она в своем красивом зеленом костюмчике выстукивает высокими каблуками под боком у мистера Хупера. Ну, теперь-то чего уж, теперь пусть как хотят, он убежал – и ладно.
      Лес все отодвинул, все стало далеко и не только далеко, но как будто давным-давно кончилось. Лес отгородил его ото всех людей на свете, и от городов, и от дома, от школы. Лес уже его изменил, он вдруг стал такой умный, будто вот-вот откроет секрет, о котором никто в том, другом, мире даже понятия не имеет.
      Прямо у них над головой бухнул гром и так затрещало, точно небо разодрали надвое. Хупер вскочил и стал в ужасе озираться.
      – Пошли, – сказал Киншоу решительно. – Надо укрытие сделать.
      Он расстегнул куртку и понес ее к кусту. Хупер стоял как вкопанный, смотрел на него и дрожал. Молния, расщепившись, мгновенно выбелила стволы.
      Киншоу расправил куртку над кустами, он растягивал ее как только мог. Кусты были густые. Он под них заполз.
      – Иди сюда, – позвал он. – Тут отлично, сухие останемся.
      Хупер потолокся немного, потом встал на четвереньки и вполз под кусты. Он забился в дальний угол, во тьму, сжался в комок и заслонил лицо руками. По лесу опять пронесся гром, и Хупер заткнул уши и пригнулся.
      – Да чего ты? – сказал Киншоу. – Это же грохот один.
      Молния блеснула в глазах птички на ветке неподалеку, и на секунду они стали как желто-зеленые горелки. И тут же после молнии ухнул гром.
      – Господи, господи!
      Хупер совсем расклеился, обмирал от страха, все на свете забыл, кроме грозы и своего ужаса. Киншоу вспомнил, как ему было в тот день, когда за ним ворона гналась. Похоже, наверно. Он тогда прямо погибал, чуть не умер – до того перепугался.
      На Киншоу накатила жалость. Он сам застеснялся и сказал:
      – Слушай, это ведь скоро кончится, сейчас пройдет.
      Но Хупер его не слышал, он весь скорчился, скрючился и уткнулся лицом в коленки.
      Пошел дождь, сперва не сильный, он редкими, тяжелыми каплями падал на листья. А потом хлынул как из ведра. Куст промокал, куртка плохо укрывала. Киншоу выглянул из-под куста и увидел, что дождь колышется над лужайкой огромным серебристым парусом, а внизу плещется в большущих лужах.
      Наконец, не скоро, он стал стихать, уже падал иглами, но вот гром опять грянул одновременно с молнией и так громко, что Киншоу дернулся от испуга. Как будто возле самого куста бросили бомбу, и весь лес на долгий, застывший миг озарился бело-зеленой вспышкой. Хупер раскачивался взад-вперед и стонал.