Современная электронная библиотека ModernLib.Net

Миссис де Уинтер

ModernLib.Net / Любовь и эротика / Хилл Сьюзен / Миссис де Уинтер - Чтение (стр. 3)
Автор: Хилл Сьюзен
Жанр: Любовь и эротика

 

 


      Я взяла его руку.
      - Все скоро закончится, - сказала я. - Нам придется быть вежливыми с людьми, говорить нужные слова. Ради Джайлса. Ради Беатрис. А потом они уйдут.
      - И мы тоже сможем уйти. Завтра рано утром. Или, может быть, даже ночью.
      - Но, может... нам нужно остаться чуть дольше и поддержать Джайлса? День-другой. Он выглядит совсем убитым, бедняга, таким надломленным.
      - У него есть Роджер.
      Мы помолчали. Роджер. Сказать было нечего.
      - У него множество друзей. У них всегда были друзья. Мы не поможем ему.
      Я ничего не ответила, не возразила, не решилась сказать, что хочу остаться не из-за Джайлса, или Роджера, или Беатрис, а потому, что мы наконец-то здесь, дома, и сердце мое поет. Я ощутила себя вышедшей на свободу, рожденной заново, испытала сладостную тоску при виде осенних полей, деревьев, кустов, неба и солнечного сияния, даже при виде кружащихся, хлопающих крыльями черных ворон. Я чувствовала себя виноватой, мне было стыдно, что тем самым я как бы предала Максима, что я, его жена, совершаю акт неверности по отношению к нему, и поэтому я сознательно отвернулась от окна, чтобы не видеть то, что так люблю, и перевела взгляд на бледное, болезненного вида лицо Максима, на свою руку, сжимающую его, на черную кожу сиденья и на плечи шофера в черном плаще.
      Мы замедлили движение, подъезжая к дому, нам видно было, как Роджер помогает отцу выйти из машины.
      Максим сказал:
      - Я не могу этого видеть. Не смогу вынести того, что они станут говорить и как будут на нас смотреть. Там был Джулиан. Ты его видела?
      Я не видела.
      - С двумя костылями. И еще Трединт и Картрайты.
      - Это не страшно, Максим. Я поговорю со всеми сама, тебе только придется обменяться рукопожатиями. Кроме того, им захочется вспомнить о Беатрис. Никто не сможет говорить о другом.
      - Им не надо говорить. Все будет написано на их лицах, и мне этого достаточно. Я буду знать, о чем они думают.
      В этот момент дверца открылась, и в ту долю секунды, когда я стала выбираться из машины, я услышала то, что впоследствии многократно звучало и повторялось в моем мозгу, и от этого доля секунды могла показаться вечностью. Я услышала его слова: "Все будет написано на их лицах. Я буду знать, о чем они думают". И ядовитый, звучащий во мне тайный голос подсказал, о чем они могут думать: "Он убийца. Он застрелил Ребекку. Это Максим де Уинтер, который убил свою жену".
      - Ну вот, теперь Фрэнк. Проклятие!
      - Максим, Фрэнк - это как раз тот человек, который ничего не скажет. Фрэнк только поможет нам, ты ведь сам это знаешь. Фрэнк поймет.
      - Понимание - это как раз то, с чем мне трудно справиться.
      И он вышел из машины и отвернулся, я увидела, как он пересек дорожку, увидела, как навстречу ему шагнул Фрэнк Кроли и протянул руку, увидела, как Фрэнк на мгновение дотронулся до руки Максима, привлек к себе. И сделал это сочувственно, понимающе.
      Октябрьское солнце бросало лучи на всех нас и на черных ворон, собравшихся на пир.
      Люди были добры и дружелюбны с нами. Я чувствовала, что доброта окутывает нас, словно одеяло, от нее становится тепло, трудно дышать, я видела, насколько они тактичны и как стараются на нас не смотреть. Я понимала, как они стараются. Жены, должно быть, говорили своим мужьям, прежде чем прийти сюда: "Помни, если де Уинтеры окажутся здесь, а, по слухам, они могут приехать, не спрашивай... не упоминай... не пяль глаза..." И поэтому они не спрашивали и не пялили глаза, они избегали нас, уходили в другой конец комнаты или же, наоборот, подходили, с жаром жали нам руки и тут же поворачивались к столу и переключались на херес, виски, сандвичи и холодный пирог, набивая рот до такой степени, чтобы их можно было извинить за молчание.
      Впрочем, это не имело значения, мне было безразлично, я чувствовала себя защищенной от них, словно меня окутывал какой-то кокон. Я ходила по комнате с блюдами, предлагала закуски и все время говорила о Беатрис, вспоминала ее, соглашаясь с тем, что ее болезнь и смерть - это так тяжело и несправедливо, говорила, как мне будет недоставать ее, как мне хотелось бы услышать какую-нибудь ее остроумную реплику, которая всех бы рассмешила. Я не могу поверить, что она больше не откроет дверь и не войдет сюда.
      Все были так добры. И только когда я поворачивалась к кому-нибудь спиной, я чувствовала, как начинало полыхать мое лицо от невысказанных вслух мыслей, которые витали в воздухе. Я встречалась с глазами людей и читала в них вопросы, вопросы, вопросы. Я старалась как можно чаще подходить к Максиму, порой стояла рядом, дотрагивалась до него рукой, чтобы подбодрить его, пока он вынужден был выслушивать чьи-то воспоминания о своей сестре или сетования на то, как здесь было тяжело во время войны. Сам он говорил весьма Редко, лишь еле заметно улыбался и время от времени перемещался с места на место, боясь остаться слишком долго с кем-то одним, чтобы разговор не коснулся... не коснулся того... Однажды я услышала, как прозвучало слово "Мэндерли", это было как удар колокола в наступившей тишине, и резко в панике повернулась, едва не уронив блюдо, понимая, что должна подойти к Максиму, поддержать его, что это слово не должно более здесь повторяться. Но тут снова загудели голоса, и это слово как бы потонуло в их гуле, а когда я снова посмотрела на Максима, он вновь переместился, я увидела его прямую спину в дальнем конце комнаты.
      Вскоре после этого я поймала себя на том, что стою перед балконной дверью и смотрю в сад, наблюдая за тем, что происходит за окном, как бы отключившись от находящихся в комнате людей, словно их нет вообще, гляжу на зеленые, желтые и багряные деревья, на усыпанный ягодами остролист.
      - Я думаю, вам неплохо бы выйти на воздух. Вам нужно сделать небольшой перерыв.
      Это был Кроли, славный, надежный, предсказуемый, внимательный Фрэнк, тот самый Фрэнк, заботливый и чуткий, каким был всегда. Я быстро оглянулась через плечо, окинула взглядом комнату. Фрэнк пояснил:
      - С Максимом все в порядке. Я только что был с ним. Леди Трединт изводит его рассказом об эвакуированных. Война закончилась почти четыре года назад, но здесь это до сих пор главная тема разговоров.
      Мы медленно пошли садом, удаляясь от дома, и постепенно я почувствовала, что напряжение и тревога меня покидают и я могу поднять лицо к солнцу.
      Я сказала:
      - Боюсь, мы так мало знаем о том, что здесь происходило. Письма приходили нерегулярно, иногда пропадали. До нас доходили лишь весьма печальные новости о бомбежках, о том, что происходит в других странах. - Я сделала паузу. - Вероятно, мы и от этих вещей убежали. Должно быть, люди именно так и считают?
      - Я думаю, - осторожно проговорил Фрэнк, - люди стали более самоуглубленными и все заняты своими собственными делами.
      - Ах, Фрэнк, спасибо вам. Вы очень деликатно поставили меня на место. Вы хотите сказать: с глаз долой - из сердца вон. Мы слишком мало значим, чтобы о нас думать или судачить. Люди просто-напросто забыли нас.
      Фрэнк вежливо пожал плечами.
      - Понимаете, мы утратили чувство перспективы - Максим и я... В прежние времена мы были... точнее, Мэндерли был в центре внимания в этих краях, вы знаете... Все интересовались, все об этом говорили... но мир изменился. Появились более важные заботы. О нас забыли.
      - Отчего же, о вас помнят, это несомненно, только...
      - Фрэнк, не надо сожалений... Видит Бог, это то, чего я хотела для нас обоих, - быть маленькими и незначительными, частью прошлого и забытого. Вы должны это понимать.
      - Да, я понимаю.
      Мы достигли старой части сада, откуда можно было бросить взгляд на крепкий белый дом, а также на лошадей, пасущихся на лугу.
      - Бедняжки, - сказала я, видя, что лошади заметили нас и двинулись в нашу сторону. - Не набрать ли нам яблок?
      Мы принялись поднимать с травы паданцы, а затем не спеша направились к забору; видя это, лошади зарысили к нам - блестящие и красивые, каштановые и серые.
      - Кто на них ездит теперь? Джайлс еще ездит? Или, может, Роджер? Я не знаю, что происходит сейчас и что будет потом.
      - Боюсь, я знаю не больше. В течение последних нескольких лет я редко виделся с ними.
      Я знала, что Фрэнк уехал жить в Шотландию, где управлял огромным поместьем, вскоре после войны женился и у него очень скоро родились два сына, и, глядя сейчас на него, я видела, что он счастлив, устроен в жизни и почти полностью отрешился от прошлого. Я вдруг ощутила какой-то странный прилив, не знаю чего именно - горечи? боли от потери? Он был единственным человеком, который любил Мэндерли почти так же, как Максим, был нашим последним связующим звеном с той жизнью. Сейчас он, как и Беатрис, хотя и по-другому, ушел от нас, и я чувствовала, что Максим это понимает.
      Мы стояли возле забора, лошади хрустели яблоками, аккуратно беря их с наших ладоней. Я погладила мягкую пушистую морду серой и сказала:
      - Фрэнк, мне так хочется остаться в Англии, вы бы знали, как я тосковала по дому. Как мечтала о возвращении! Я никогда не говорила обитом Максиму - как можно? Я не знала, как он воспримет. Мне все равно, как отнесутся люди, что они подумают... Дело не в людях.
      - Я понимаю.
      - Эти места - вот они, эти поля... небо... деревенский пейзаж. Я знаю, что Максим испытывает те же самые чувства, я абсолютно уверена в этом, только он не осмеливается признаться... Он так же тоскует по дому, как и я, но у него... - Я замолчала. Слышно было лишь, как тихонько хрустят яблоками лошади да еще где-то поет жаворонок, взвившийся в ясное небо. Слово "Мэндерли" стояло между нами, пусть непроизнесенное, но мы чувствовали это, и оно, казалось, заряжало атмосферу электричеством. Наконец я проговорила: Я чувствую себя предательницей. Я не должна была этого говорить.
      - Я так не думаю, - осторожно сказал Фрэнк. Он вынул из кармана трубку и стал набивать ее табаком из потрепанного кожаного кисета - того самого, которым Он всегда пользовался, и это тут же напомнило мне сцену, похожую на нынешнюю, когда я очень давно выплеснула ему все свои тревоги и получила от него основательную поддержку. - Это все совершенно естественно. Вы англичанка. Англичанка до мозга костей! Это ваш дом, хотя вы все эти годы жили за границей. Вы и сами говорите, что те же чувства испытывает Максим, и я уверен, что он все понимает.
      - Могли бы мы вернуться? Не будет ли... - Я споткнулась, подбирая слова. - Фрэнк, не будет ли... каких-либо препятствий, которые могут нам помешать?
      Он некоторое время раскуривал трубку, затем выпустил облачко голубого дыма в воздух. Я продолжала поглаживать морду лошади, сердце мое гулко колотилось, а лошадь, осчастливленная таким вниманием и лаской, била копытом землю и тыкалась носом в мою ладонь.
      - Вы имеете в виду то... то, что случилось?
      - Да.
      И даже теперь, хотя рядом витал дух Мэндерли, мы не произнесли это слово.
      - Я не думаю, что может возникнуть нечто такое, что помешает вам вернуться, если вы оба этого хотите, - сказал Фрэнк.
      Мое сердце подпрыгнуло от радости. Остановилось. Резко забилось снова. И тогда я спросила:
      - Фрэнк, вы были там?
      Он внимательно и понимающе посмотрел на меня.
      - Да, конечно. Я должен был там бывать.
      Я затаила дыхание. Фрэнк взял меня под локоть и стал тихонько направлять в сторону дома, уводя от пастбища и лошадей.
      - С этим покончено.
      Я промолчала. Однако призрак, заново пробудившийся, следовал за нами по траве. Люди ушли, да и не о них я думала. Ребекка мертва, и ее дух более не мог меня преследовать, я вообще не думала о ней в то солнечное октябрьское утро. Я думала только о том месте, о доме, о саде, о Счастливой Долине, ведущей в укромную бухту, о пляже. Еще о море. И как бы молча прижимала все это к груди и приветствовала.
      Как ни странно, но отсутствие Фрэнка Кроли тяжело сказалось на Максиме, я поняла это по выражению его лица, по запавшим глазам и обозначившимся под ними кругам. Фрэнк был умиротворяющим началом, нам обоим с ним было легко. Чуть позже мы сели, слушая рассказы об Инвернессшире, о горах, озерах, оленях, об удивительных пейзажах, которые он полюбил, о своей жене Джанет и двух маленьких сыновьях. Он показал нам их фотографии, и теперь, когда комнату наполнило настоящее, кажется, никаких теней между нами не лежало. Кроме одной, которую я с трудом могла определить. При разговоре и разглядывании двух мальчишек, Хэмиша и Фергуса, я ощутила в груди пустоту, к которой уже привыкла и которая затем вдруг сменилась взлетом безрассудной надежды. Мы никогда не говорили о том, будут ли у нас дети. Вначале все было совсем иначе, перед нами открывалось светлое будущее, и они должны были унаследовать Мэндерли. Я не знала, хочет ли Максим иметь детей теперь; похоже, им не находилось места в условиях нашей нынешней жизни за границей. Но если мы вернемся домой...
      Я посмотрела на старого полковника Джулиана и в его глазах прочитала холодный приговор моим надеждам и тайным радужным планам.
      В доме осталось несколько человек - Джайлс и Роджер, Максим и я, Фрэнк, пожилой кузен, а также Джулиан со своей дочерью. Жена его умерла, и дочь, полная, неунывающая молодая женщина, жила вместе с ним и, очевидно, добровольно посвятила себя уходу за отцом. Перед этим мы, запинаясь, поговорили о Европе, о странах, в которых жили, о том месте, где живем сейчас. Джулиан вдруг сказал:
      - Я помню, как советовал ехать в Швейцарию. В ту ночь после Лондона.
      Воцарилась мертвая тишина. Я увидела, как тревожно Фрэнк посмотрел на Максима, как он кашлянул. Но Джулиана понесло, похоже, он совершенно не чувствовал обстановки и не понимал, что говорит.
      - Я вспоминаю о празднике. А потом было это ужасное дело с Мэндерли. Ну и война, конечно. Все забывается. Никак не ожидал, что вы уедете насовсем и будете столько отсутствовать. Сколько прошло? Поди, лет десять?
      Затем, пока мы сидели в замешательстве и смущении, не в состоянии что-либо сказать, он стал подниматься на ноги, возясь с костылями, стуча одним по полу и ожидая, когда Фрэнк подойдет к нему, и никто не знал, что он намерен делать, никто не пытался остановить его. Лишь Дочь положила ладонь на его руку, когда он потянулся за бокалом, поднял его и снова попытался заговорить.
      - Отец, не думаешь ли ты...
      Однако он оттолкнул ее, и дочь сникла и покраснела, бросив на меня отчаянный взгляд.
      Джулиан откашлялся.
      - Думаю, что требуется сказать несколько слов. Несмотря на печальный повод, по которому мы все здесь собрались... - Он посмотрел на Максима, затем перевел взгляд на меня. - По вас скучали, и это истинная правда. Я часто здесь бывал - Джайлс подтвердит, мы сиживали в этой комнате и разговаривали о вас. - Он сделал паузу. Я взглянула на Джайлса, который, чуть подавшись вперед, уставился на стол, лицо его приобрело темно-фиолетовый оттенок. Бросила беглый взгляд на Роджера. - Я должен это сказать. Прошлое умерло и похоронено.
      Я заерзала, не смея встретиться взглядом с Максимом. Престарелый Джулиан, судя по всему, не понимал, что он только что сказал.
      - С ним покончено. Что ж, быть по сему.
      Он без труда перенес тяжесть своего тела с одного костыля на другой. Часы в зале пробили три.
      - Я хотел сказать только то, что чертовски приятно видеть вас обоих снова и... и добро пожаловать домой. - Он поднял свой бокал и один, медленно и торжественно, осушил его.
      В первый момент я подумала, что сейчас умру, или закричу, или упаду в обморок, или просто вскочу и убегу. Мне было дурно и тошно, мной овладел страх за Максима, я не знала, что он чувствовал в этот момент и что собирался предпринять. Даже Фрэнк, кажется, пребывал в растерянности и не мог найти слов, даже он не видел способа, как прийти нам на помощь.
      Однако, к моему удивлению, Максим остался внешне спокойным и собранным, он сделал глоток из бокала и, глядя на Джулиана, тихо сказал:
      - Спасибо.
      И ничего более, но это означало, что я снова могла вздохнуть, хотя и ощущала тупую боль в груди и жар на лиие. Тем не менее ничего ужасного не произошло, мы сидели за обеденным столом, как это бывало раньше, сидели в октябре, в день похорон Беатрис, прошлое оставалось прошлым и не имело над нами никакой власти.
      В конце концов они ушли, дочери Джулиана потребовалась целая вечность, чтобы довести отца до двери, ибо он настаивал, чтобы ему не помогали, и уж совсем тяжелым делом было для него идти по гравийной дорожке, затем его усадили в машину, которую завели и прогрели согласно его указаниям.
      Наконец они уехали, до отъезда Фрэнка оставался час, за ним приехала машина, чтобы отвезти на станцию, откуда он должен был добираться до Лондона, а затем в спальном вагоне - домой в Шотландию.
      Поля были освещены мягким, лимонного оттенка, светом, в воздухе кружились и опускались на землю листья, падали с деревьев последние яблоки. Было на удивление тепло. Мне хотелось быть на природе, потому что все вокруг было так красиво, я не могла терять ни одного момента после столь долгого отсутствия, не могла сидеть взаперти и слышать, как тикают часы, поскрипывают ступеньки, как шлепают по полу лапами собаки, которые бродят из комнаты в комнату в поисках Беатрис, да слышатся тяжелые вздохи Джайлса. Однако Максим не хотел выходить, лицо его приобрело пепельный оттенок от усталости и напряжения.
      - Я полежу, может быть, засну.
      Я не ответила. Мы стояли в холле, и в открытую дверь был виден сад, из которого тянуло запахом яблок. Где-то в тени Фрэнк деликатно ожидал, когда он может понадобиться, - это была его постоянная манера, в свое время раздражавшая Беатрис.
      - Какой скучный человек, - сказала она мне в тот первый день, - никогда не расскажет ничего интересного.
      Я уже тогда знала, что она не права, осуждая его за выдержку и умение сохранять спокойствие, а теперь подумала: оценила ли она в конце концов его достоинства, поняла ли, чего он на самом деле стоит?
      - Ты иди, - сказал Максим, - я знаю, тебе этого хочется. Иди, если можешь. - Посмотрев ему в лицо, я увидела, что он великолепно понимает, что я в тот момент чувствовала и хотела скрыть. Он улыбнулся усталой улыбкой и, наклонившись, легонько поцеловал меня в лоб. - Иди. - И, повернувшись, стал подниматься по лестнице.
      Я вышла из дома.
      Глава 4
      Минувшей ночью я проснулась после долгого путешествия, растерянная и потрясенная тем, что вернулась домой.
      Теперь меня пробудил от глубокого, без сновидений, сна какой-то звук, и я несколько минут сидела на кровати, опять пребывая в смятении, полагая, что нахожусь в нашей комнате в гостинице, и удивляясь непривычному местоположению окна.
      Максим спал совершенно неслышно; мы оба были в эмоциональном плане измотаны, я чувствовала себя заторможенной и глуповатой от усталости. Что за звук я услышала? Вокруг царила полная тишина, в комнате было темно.
      Затем снова раздался звук, который, по всей видимости, разбудил меня, какой-то приглушенный шум, причину которого я не смогла определить, - его мог произвести и человек, и животное.
      Я снова легла, но едва коснулась головой подушки, как звук повторился, теперь он был громче, казалось, он приближается ко мне по половицам или по стенам дома, и я в конце концов встала и тихонько пошла к двери.
      Стоя в темном коридоре, я поначалу подумала, что это одна из собак, опечаленная отсутствием Беатрис и сбитая с толку изменением заведенного в доме распорядка, скулит и ходит по комнатам и коридорам. Но все собаки были заперты на кухне внизу. Непонятный звук исходил из спальни.
      И тогда я вдруг поняла, что это был звук рыданий, рыданий мужчины, перемежающихся бормотаниями и негромкими выкриками.
      Я не решалась идти к нему, я чувствовала страх и стыд. Мне хотелось быстро вернуться в свою кровать, зажать уши, накрыться подушкой, чтобы не слышать этих рыданий, которые грозили пробудить во мне множество дремлющих эмоций.
      Но затем появилось чувство жалости и естественное желание успокоить, помочь, и я, спотыкаясь и ощупывая стены рукой, побрела вперед, по старым изношенным коврам, постеленным по центру коридора. Джайлс и Беатрис, похоже, не особенно стремились к роскоши, они жили все тридцать с лишним лет так, как и тогда, когда только поселились в этом доме, вероятно, даже не замечая, насколько вещи обветшали, предпочитая больше находиться вне дома, уделяя много времени лошадям, собакам, саду и своим друзьям. Это было одно из качеств, которое внушало мне к ним любовь. Во время своих немногочисленных визитов я всегда чувствовала себя в их доме уютно и комфортно, особенно по сравнению с Мэндерли, великолепие и чопорность которого приводили меня в смятение.
      В конце коридора я остановилась возле спальни Беатрис. Звуки рыданий слышны были совершенно отчетливо, закрытая дверь лишь незначительно их приглушала.
      Я заколебалась, попыталась успокоиться и собраться с мыслями. Затем вошла.
      - Джайлс...
      Некоторое время он не видел и не слышал меня, он не поднимал головы, поэтому я кашлянула, тихонько скрипнула ручкой и, наконец, снова негромко произнесла его имя.
      - Джайлс, я услышала тебя, мне не по себе... Могу я чем-нибудь помочь?
      На старомодном туалетном столике Беатрис горела настольная лампа, за столиком сидел Джайлс. Я видела в трельяже отражение его толстой шеи над голубым халатом. Дверцы гардероба были открыты, два или три ящика комода выдвинуты, несколько предметов одежды Беатрис вынуты и разложены на полу, на кровати, на спинке стула - ее твидовые юбки и практичные шерстяные джемперы, фиолетовое платье, темно-бордовый жакет, шарфы, нижнее белье, пальто из верблюжьей шерсти... с головой лисы, бусины глаз которой угрожающе сверкали.
      Джайлс прижимал к лицу старенькую персикового цвета атласную накидку помнится, я однажды, много лет назад, видела ее на Беатрис, - а я стояла, по-дурацки разглядывая все это и не зная, что еще могу сказать или сделать. Некоторое время спустя, не вздрогнув и не удивившись, Джайлс поднял глаза. Они были опухшие и покрасневшие, в них стояли слезы. Слезы были на лице и бороде, и я могла не только видеть и слышать, но, кажется, ощущать физически его отчаяние, всю глубину его неутешного горя.
      Он ничего не сказал, лишь молча какое-то время смотрел на меня, как ребенок, а затем снова разрыдался; плечи его тряслись, он не делал никаких попыток сдерживать себя, продолжая прижимать к лицу атласную накидку, рыдая в нее, вытирая ею глаза и время от времени хватая ртом воздух, как это делает тонущий человек. Это было ужасное зрелище, оно привело меня в смятение и даже вызвало во мне некое отвращение. Я настолько привыкла к Максиму, он был единственный мужчина, которого я знала, и он никогда не рыдал, ни разу, я не могла себе этого даже представить. Я не думаю, что он способен был плакать после того, как ему исполнилось три или четыре года. Когда он испытывал какое-то глубокое чувство, это отражалось на его лице, он становился очень бледным, взгляд делался суровым и жестоким, иногда на его лицо набегала тень, но он так или иначе всегда владел собой. Я даже не решалась подумать о том, как бы он реагировал, увидев в этот момент Джайлса.
      В конце концов я закрыла дверь, прошла в комнату, села на кровать рядом с Джайлсом и довольно долго просто молча сидела, укутавшись в халат, пока Джайлс продолжал рыдать; что-то подсказало мне, что я не должна ему мешать, нужно дать ему выплакаться, а я просто буду РЯДОМ, составлю ему компанию.
      - Что мне теперь делать? - спросил он и затем вновь повторил свой вопрос, глядя на меня, хотя я подумала, что говорит он вовсе не со мной и не ждет никакого ответа. - Что я буду делать без нее? Она была моей жизнью целых тридцать семь лет. Ты знаешь, где мы с ней встретились? Я никогда тебе не рассказывал? Я упал с лошади, а она подошла ко мне и помогла снова сесть, затем отвела нас домой - я сломал себе запястье. Она просто сняла свой пояс или шарф или что-то в этом роде и повела мою лошадь вместе со своей. Лошадь у меня была весьма норовистая, но тут она сделалась такой кроткой, шла, словно пони с ребенком, и все ела с ее руки. Мне впору было чувствовать себя круглым дураком, должно быть, и вид у меня был дурацкий, но я себя таковым не чувствовал - такое она произвела на меня впечатление. Мне на все было наплевать, когда я был с Би, я во всем полагался на нее. То есть она была хозяйкой, она за всем следила - ты, конечно, знаешь об этом. Без нее я мало чего добился бы, хотя все было при мне; это Би проделала всю работу и поставила меня на ноги, я чувствовал себя прекрасно, ни о чем не беспокоился и был безмерно счастлив - это трудно объяснить.
      Сейчас он смотрел на меня, его глаза словно чего-то? искали - чего? Поддержки? Одобрения? Не знаю. Он был похож на комнатную собачку со слезящимися глазами.
      - Знаю, - сказала я. - Я всегда видела, что ты счастлив, всем доволен. Да это видели все.
      - Правда? - Его лицо слегка оживилось.
      - Конечно, - подтвердила я. - Разумеется, видели.
      - Все ее любили, ею восхищались, у нее не было врагов, несмотря на ее острый язычок. Она могла высказать все, что думала, дать совет, и ей прощали и забывали ее резкие слова. У нее было так много друзей, ты же знаешь. Все эти люди сегодня, на похоронах... Ты видела, сколько их?
      - Да, да, Джайлс, я их видела и была очень тронута, это должно было помочь тебе.
      - Помочь? - Он внезапно оглядел комнату с таким видом, словно на минуту забыл, где находится, затем перевел взгляд на меня, но его глаза меня не видели. - Помочь, - повторил он тусклым голосом.
      - Да, потому что так много людей любили Беатрис.
      - Да, но этому не помочь, - просто сказал он, как если бы что-то объяснял глупому ребенку. - Она умерла, умерла, когда меня там не было. Она умерла в больнице, а не дома, я не был с ней, я подвел ее. А она меня никогда не подводила, никогда!
      - Да нет, Джайлс, ты не должен винить себя. Пустые, бесполезные слова.
      - Я должен винить себя!
      Я не стала возражать. Я вообще больше не говорила. В этом не было никакого смысла. Сказать было нечего.
      - Она умерла, и я не знаю, как теперь пойдут дела. Без нее я никто, я никогда не мог ничего добиться. Я не знаю, что делать. Я не могу без нее, я совсем не могу без Беатрис! - Слезы снова брызнули из глаз и залили все его лицо, он рыдал громко, безутешно, некрасиво, рыдал не сдерживаясь, словно маленький ребенок. Я подошла к нему, села рядом и обняла его - рыдающего, беспомощного, одинокого, страдающего, тучного пожилого человека - и, наконец, разрыдалась вместе с ним; я плакала, жалея его и Беатрис, поскольку любила ее... но я оплакивала не только Беатрис, как ни странно, я оплакивала и что-то еще, какие-то другие утраты и потери, а когда слезы иссякли, мы остались молча сидеть, я обнимала бедняжку Джайлса, не питая к нему никакого раздражения, даже радуясь, что я рядом, что вношу хоть какое-то успокоение в его душу.
      Он снова заговорил спустя какое-то время, а заговорив, не мог остановиться; он рассказывал мне очень много о Беатрис, о годах их совместной жизни, поведал трогательные счастливые истории, семейные анекдоты, он развернул передо мной целую панораму семейной жизни; я узнала об их свадьбе, о том, как они купили этот дом, подробности о рождении Роджера и его детстве, об их друзьях, соседях, их лошадях, собаках, вечерах, когда они играли в бридж, обедах, пикниках, поездках в Лондон, рождественских праздниках, днях рождения; он говорил, а я слушала и вдруг обратила внимание на то, что он почти не упоминает о Максиме или о Мэндерли и вообще о чем-либо таком, что могло быть связано с той стороной жизни - и вовсе не из чувства такта, поскольку был слишком погружен в свои мысли и воспоминания о прошлом; он даже вряд ли осознавал мое присутствие, просто можно было предположить, что Мэндерли, молодые годы Беатрис, которые она там провела, ее семья оказали весьма небольшое влияние на его собственную жизнь и его сознание.
      Я вспомнила, как в первый раз встретила Беатрис и Джайлса в тот жаркий день в Мэндерли - это было вечность тому назад в иной жизни; я тогда была совсем другим человеком, ребенком, и я видела, как он лежит на спине на солнцепеке после завтрака и храпит, и совершенно искренне недоумевала, почему Беатрис вышла за него замуж, и подумала, что, поскольку Джайлс такой тучный и непривлекательный, к тому же в весьма зрелом возрасте, они явно не могут любить друг друга. Как по-детски наивна и глупа я была, насколько неопытна. Я считала тогда, что полюбить можно только красивого, изысканного, обходительного, умного и обольстительного мужчину, каковым был Максим. Полюбить, встретить ответное чувство и счастливо выйти замуж. Я ничего не знала, ну ровным счетом ничего, и покраснела от счастья, когда подумала об этом. Я знала лишь первую, страстную, ничего не замечающую вокруг любовь, которая скорее походила на увлечение школьницы. Я ничего не знала тогда о любви, которая приходит со временем и с возрастом в процессе совместной повседневной жизни, о любви, которая одолела боль, печаль, страдания и те препятствия, которые легко могли разбить и разрушить ее.
      Я чувствовала себя в ту ночь удивительно старой, гораздо старше бедного беспомощного Джайлса, гораздо сильнее и умудреннее. Мне было отчаянно жаль его. Я знала, что в конце концов он так или иначе, пусть спотыкаясь, минует эту полосу, но того, что было, больше не будет, лучшая часть жизни для него позади, она закончилась со смертью Беатрис, к тому же Роджер получил такие увечья после аварии самолета. Хотя, вероятно, тот факт, что его сын скорее всего останется с ним навсегда из-за своей недееспособности, может помочь ему собраться, в чем-то преуспеть и снова получить радость от жизни. Я не могла этого знать. Джайлс вообще не сказал о Роджере ни слова, он думал и говорил только о Беатрис.
      Я не имела понятия, как долго мы сидели вместе; я немного плакала, и Джайлс не останавливал меня и плакал сам, даже когда говорил, не пытаясь сдерживаться, и хотя поначалу меня это шокировало, спустя некоторое время я даже стала уважать его за это, меня это трогало, поскольку свидетельствовало о степени его преданности Беатрис и глубине его горя, а также потому, что он принимал меня за близкого человека, перед которым мог Позволить себе так рыдать.

  • Страницы:
    1, 2, 3, 4, 5, 6, 7, 8, 9, 10, 11, 12, 13, 14, 15, 16, 17, 18, 19