ГЛАВА 17

Солнце уже садилось и дул холодный осенний ветер, когда они молча возвращались в усадьбу, расстроенные предстоящей разлукой. С самого Йорвика Рейн избегала смотреть на Селика, как будто он мог не заметить ее слез!

Налетевший ветер пошевелил сухие листья у них под ногами, и Рейн задрожала. Несмотря на шерстяные туники, наступающий зимний холод просачивался под их монашеские одежды, напоминая о наступающей зиме.

Где я буду встречать Рождество? Кто знает, где я буду на следующей неделе? И как я выживу теперь, когда я узнал Рейн?

Рейн стучала зубами от холода, и он, ненадолго отвлекшись от неприятных мыслей, набросил на ее неподатливые плечи свой плащ. Надо было купить ей в Йорвике меховую накидку. Теперь уже поздно. Ему следовало сделать многое такое, о чем он подумал только сейчас, но так случалось очень часто в его жизни. Счастье, как песок, уходило сквозь пальцы, и у него ничего не оставалось.

Скажи ей, что ты ее любишь.

Селик на мгновение, словно от боли, закрыл глаза, услыхав совет внутреннего голоса.

Я не могу. Во мне не осталось любви. Кроме того, ей надо домой в ее страну, в ее время. Это безопаснее.

Сегодня я видел, какой она хороший лекарь. Ее мастерство больше пригодится в другом мире.

Скажи ей. Поверь мне, ты должен ей сказать.

— Это ты говоришь у меня в голове? — внезапно спросил он.

— Нет, — сказала она, вскинув на него покрасневшие глаза и украдкой вытирая мокрые щеки. — Может быть, ты вкладываешь их в мою голову?

— Ты выглядишь ужасно.

— Спасибо, что поделился этим наблюдением, — раздраженно ответила она, вскидывая подбородок и топая ногой.

Он улыбнулся и наступил на подшитый край ее монашеской рясы, отчего ей пришлось остановиться на полушаге. Прежде чем она успела выпалить ядовитые слова, которые, как всегда, вертелись на ее остром язычке, он направился к крошечному коровнику, находившемуся на границе его владений.

— Идем. Немного погреемся.

Она, не говоря ни слова, подчинилась, но прошла в дальний угол, подальше от ветра. И от него.

— Рейн, не отворачивайся от меня, — тихо попросил он, чувствуя, как больно сжимается у него сердце. — У нас осталось так мало времени.

Скамей ей. Ну как тебя убедить? Ударить громом? Скажи ей.

Она стояла, повернувшись к нему спиной, но он видел, что ее плечи вздрагивают от сдерживаемых рыданий. Ноги сами понесли его к ней. И вот он уже на шаг, другой ближе к Рейн и к опасности, которую она представляла для его кровоточившего сердца.

Скажи ей.

Что-то глубоко внутри него, далеко и надежно спрятанное, растаяло, и душа открылась для боли. Он сделал еще шаг.

Скажи ей.

— Я люблю тебя, — прошептал он так тихо, что она не могла его услышать.

И все же эти слова обожгли ему губы, и у него задрожали руки.

Она повернулась к нему.

— Что ты сказал?

Он закрыл глаза и сжал кулаки. И приблизился еще на шаг.

— Скажи же, черт возьми, — закричала она, едва не зарыдав. — Скажи мне, — прошептала она.

— Я люблю тебя, — выдохнул он. — Господи, помоги мне… Это Он, без сомнения, принес тебя в мою жизнь… но я люблю тебя. Люблю.

Он услышал вдалеке раскат грома и поднял глаза к небу. Это было не обязательно.

Рейн кинулась в его объятия, он не удержался на ногах, и они чуть не выломали древние стены коровника. Обвив руками его шею, она страстно обнимала его, покрывала поцелуями его лицо и шею, не закрытую монашеской рясой, и все время повторяла:

— Я люблю тебя. О Господи, как я люблю тебя! Люблютебялюблютебялюблютебя…

Селик улыбался, чувствуя, как ее слезы бегут по его лицу, и удивлялся, почему он не мог сказать это раньше. У него было прекрасно на душе.

— Скажи еще, — попросила она, на секунду отрываясь от него, чтобы взглянуть на любимое лицо.

Он повернул ее лицом к себе и обеими руками обхватил ее голову. Наклонясь ближе, чтобы уловить сладкий запах ее дыхания и аромат «Страсти», он прошептал пылко:

— Я люблю тебя.

— Еще.

— Я люблю тебя.

— Еще.

Он рассмеялся, радуясь охватившему его умиротворению, и потянулся к ее губам. Еще мгновение, и им овладело страстное желание. Весь дрожа, он целовал Рейн, словно видел ее в первый раз после долгой разлуки. Она крепко держала его за плечи и дрожала, и плакала… Ее страсть была такой же сильной, как его.

Он прижался к ней всем телом, и огонь зажегся в его крови. Не теряя ни мгновения, он поднял рясу Рейн и быстро развязал шнурок на штанах, надетых вниз для тепла.

При первом же прикосновении его рук к ее коже Рейн вскрикнула, словно ощутила приближение оргазма. И она была горячей, хотя только что дрожала от холода. И, сладчайшая Фрея, она была влажной, хотя он едва коснулся ее.

Отпрянув, он в мгновение ока скинул с себя все и, обняв ее за талию, оторвал от земли.

— Дорогая, обхвати меня ногами, — хрипло попросил он, а потом, прижав ее к стене, вошел в нее одним стремительным ударом.

Внутри у нее было горячо. Она обволакивала его, с радостью принимая его в себя.

— Селик! — прошептала она.

Он развернул плечи и выпрямил шею, стараясь держать себя под контролем, но…

— Не… двигайся.

Но она не послушалась его и с ликующим криком, известным со времен Евы, задвигала бедрами.

Он не мог ждать. Назад… и опять вперед… Назад и вперед… Еще… Еще… Чаще… Чаще… Сильнее… Сильнее… Сильнее…

Стены закачались.

Он задыхался.

Она стонала.

Он выкрикнул ее имя.

Он чувствовал, что еще немного и…

Рейн извивалась в его объятии, бешено двигая бедрами.

— Давай, милая, — просипел он. — Давай.

Он опустил руки и, легко коснувшись пальцем ее клитора, нанес ей последний удар.

Она вся напряглась, держа его мертвой хваткой и содрогаясь всем телом.

Он исторг в нее семя, и перед его глазами поплыла самая прекрасная радуга. Колени у него подогнулись, и он опустился на пол, увлекая за собой Рейн. Задыхаясь, он слышал, как громко бьется под ним ее сердце, и чувствовал в себе столько сил, что едва не воззвал в восторге к небесам.

Хватит простого спасибо.

Селик засмеялся и отодвинулся от Рейн, смотревшей на него с таким обожанием, что он ощутил на себе благословение богов.

Приношу Тебе извинения. Теперь я Тебя понял. Что ж, верить так верить.

И Селик коротко салютовал небесам.

— Теперь я знаю, что такое «заниматься любовью», — с нежностью проговорил он, убирая с лица Рейн прекрасные золотистые пряди, выбившиеся из косы. — Я за всю жизнь ни разу не испытал ничего подобного.

— Я люблю тебя, Селик. Я не знаю, что принесет нам будущее, но сейчас я очень сильно тебя люблю.

Немного позже, когда они помогали друг другу одеваться и смеялись над своими одеждами и над собой, находя солому в самых неожиданных местах, Рейн жалобно заметила:

— Я не удивлюсь, если у меня солома в спине из-за твоего грубого обращения со мной.

— Ох, бедняжка, — сказал он, обнимая ее за плечи и прижимая к себе, когда они вышли из коровника. — Если у тебя там солома, я вытащу ее зубами.

— Обещаешь? — игриво спросила она.

— Клянусь, — заявил он, ударив себя в грудь рукой. — А потом я буду зализывать языком твои раны и буду…

Рейн шлепнула его ладонью по губам.

— Хватит! Не то нам придется остановиться в соседнем коровнике.

Они очень смутились, когда увидели свою повозку, уже разгруженную и возвращающуюся в город. Возница помахал им рукой, но не остановился.

— Ха! — выпалил Убби, с отвращением поглядев на них, когда они вошли в сарай. — Вас словно вываляли в сене.

— Ветер, должно быть, — пробормотал Селик.

Сбросив монашеские рясы, они сели поближе к огню, чтобы согреться, и Убби внимательно оглядел Рейн.

— Как я вижу, ветер неплохо поработал с твоей шеей. Да и с губами тоже. — Потом он обратил свой взгляд на Селика и хихикнул. — А кто это укусил тебя за ухо? Полагаю, тоже ветер. На удивление кусачий ветер сегодня.

— Придержи язык, человечишко, — предостерег его Селик. — Я еще не назначил тебе наказание за заговор против меня.

— Ну, какой из меня заговорщик, — заявил Убби, пренебрежительно вздернув подбородок. — Я всего лишь привез тебя сюда на телеге. Но ты весил, как большая лошадь, уж прости меня.

Селик свирепо посмотрел на Убби и заметил как бы между прочим:

— Элла передает тебе нежный привет.

Убби побагровел, не находя слов для ответа.

— Ты… ты… не вмешивайся в мои личные дела.

Тут все засмеялись, и Убби тоже.

Рейн наслаждалась краткими минутами общего веселья. Но все проходит, и она решила помочь детям, которые старательно выполняли обязанности, возложенные на них несколько дней назад. Детей стало так много, что они с Убби решили разделить домашнюю, работу на всех. Даже самая маленькая, трехлетняя Мод, раскладывала на длинном столе деревянные доски для хлеба и ложки.

Старшие — десятилетние Хамфри, Йогер и Кьюги — кололи дрова, а дети помладше таскали в сарай чурбачки и щепки для растопки и складывали их возле ревущего очага. Девочки выметали грязный камыш и стелили свежий. Другие ухаживали за коровой и цыплятами в соседнем сарае.

Бланш помешивала похлебку в булькавшем котле.

Бланш!

— Ты что тут делаешь? — спросила Рейн, беря ее за руку.

— Гайда послала меня помочь с детьми, — ответила она, бросая долгий взгляд в сторону Селика, и Рейн поняла, что у нее были свои причины для появления в усадьбе.

Нахмурившись, она подошла к Селику, который играл с Аделой, вцепившейся ему в ногу. Большой палец она, как всегда, держала во рту. Страшно вращая глазами, Селик подхватил Аделу на руки, стараясь не показать, какое удовольствие ему доставляет ее радостный смех.

— А где маленький клоп Адам? — спросил он Аделу, и она махнула свободной рукой в угол.

«Ох, мальчик! — подумала Рейн. — Сейчас поклонник принципа „сам знаю, что делать“ получит по заслугам «.

Пока остальные прилежно работали, семилетний Адам играл с кубиком Рубика, сидя на соломенном тюфяке. Прислонившись спиной к стене и положив ногу на ногу, он наслаждался жизнью, не замечая ничего кругом.

Селик поставил Аделу на ножки и подскочил к Адаму, не обратив никакого внимания на Рейн.

— Не надо, Селик, он всего лишь маленький мальчик.

Селик встал возле тюфяка, широко расставив ноги и уперев руки в бока.

— Какого черта ты тут делаешь, ленивый слизняк?

Не изменив позы, Адам оглядел комнату и старательно работающих детей, потом поднял глаза на нависшего над ним Селика. Когда их взгляды встретились, он бесстрашно ответил:

— Наблюдаю за порядком.

— Наблюдаешь? — фыркнул Селик, и Рейн увидела веселый огонек в его глазах. — Дни твоего наблюдения закончились. Оторви зад от тюфяка и принеси дров для очага.

Казалось, Адам просчитал, что ему выгоднее, и мудро решил послушаться Селика, однако последнее слово осталось за ним.

— А что, «зад» тебе разрешено говорить? Вроде, оно из ведьминого списка «нет-нет».

Селик хотел было шлепнуть его, когда Адам проходил мимо, но он проворно увернулся. Рейн даже показалось, что она видела, как он украдкой показал Селику язык.

Селик посмотрел на Рейн, и его глаза сверкали серебристым огнем, когда он, покачав головой, сказал:

— Ты понимаешь, как тебе будет с ним трудно? С этим сопливым щенком больше хлопот, чем со всеми остальными вместе взятыми.

Рейн взяла его за руку.

— Дорогой, я думаю, если бы твой Торкел был жив, он был бы похож на Адама.

Гнев исказил его лицо, стоило ей упомянуть его умершего сына, и он так крепко сжал кулаки, что у него побелели пальцы, но он тотчас взял себя в руки и, улыбнувшись, привлек ее к себе.

— Думаю, ты права.

— Знаешь, Селик…

— Что?

— Мне кажется, он нарочно тебе противоречит, чтобы привлечь твое внимание.

— Хм! Что ж, он более чем преуспел.

— Он очень долго заботился о своей сестре и теперь, скорее всего, ищет кого-то большого и сильного, чтобы на него опереться. Кого-то, кого он мог бы обожать, кто…

— Остановись, Рейн, и так все ясно. Позволь тебе не поверить.

Бланш устроила настоящий пир благодаря всему тому, что закупил Селик. Мясо, тушенное с овощами, с жирной подливкой, мягкий хлеб, свежевзбитое масло, яблоки, груши, мед в сотах. Дети ели и никак не могли наесться, а Рейн думала о том, что ей надо искать какой-то источник снабжения и что особенно тяжело ей придется зимой. Возможно, ей стоит настоять на определенной плате за свою работу в больнице. Ничего, у нее еще будет время подумать об этом, когда Селик уедет. Их скорое расставание не выходило у нее из головы.

После ужина дети помогли Бланш убрать посуду, а Убби — снять со стола столешницу и разложить на полу тюфяки.

Все разомлели от вкусной еды и тепла, но внимательно слушали сказки, которые Рейн каждый вечер рассказывала им, расчесывая девочкам волосы. Поначалу серьезной проблемой были вши, но постепенно они почти вывелись, и Рейн надеялась, что благодаря тщательному уходу сможет совсем от них избавиться.

— Давным-давно жила-была маленькая девочка, и звали ее Красная Шапочка, — начала Рейн и, рассказывая своим зачарованным слушателям любимую в детстве сказку, она старалась не смотреть на Селика, который сидел на сложенных шкурах и баюкал Аделу, уютно свернувшуюся у него на коленях и даже тершуюся щечкой о его грудь, как ласковая кошечка.

Селик чистил для детей яблоки, и его длинные чуткие пальцы, творившие чудеса с ее телом, волнистыми спиралями снимали кожуру и заботливо резали яблочную плоть на кусочки, словно ласкали ее, подумала Рейн и тотчас решила, что она совсем сошла с ума от переизбытка эмоций. Впрочем, так оно и было. Довольно посмеиваясь, он давал по кусочку каждому ребенку, и они тянулись к нему открытыми ртами, словно новорожденные птенчики.

Она представила, что эти самые пальцы снимают с нее одежду, скользят по ее телу, гладят ее в самых… Когда же он языком облизал свои пальцы, она представила… О Господи…

— Рассказывай дальше, — захныкал кто-то из детей, и Рейн поняла, что уже давно молчит.

Селик улыбнулся ей и протянул ломтик яблока. Она было хотела его взять, но он потребовал, чтобы она открыла рот. Когда он положил ломтик ей в рот, его пальцы на секунду задержались на ее губах, и она слизнула с них сладкий нектар. Их взгляды встретились, и Рейн увидела в серебристой глубине его глаз страстное желание, не менее сильное, чем ее собственное.

«Вот твой возлюбленный», — сказал голос.

И Рейн затрепетала, соглашаясь с ним.

Неожиданно она заметила вопросительные взгляды детей, устремленные на нее. Бланш ревниво гремела горшками. С трудом придя в себя, Рейн продолжила рассказ:

— Красная Шапочка спросила: «Бабушка, почему у тебя такие большие глаза…»

Пока она рассказывала разные истории, которые, как ей казалось, могут заинтересовать детей, о Робине Гуде, об Алладдине и его Волшебной лампе, о Золотом ключике, Селик взял чурбачок и стал резать его ножом. Рейн тем временем придумала свой вариант Маленькой сиротки Энни, считая его полезным для бездомных детей.

Она очень обрадовалась, вспомнив об одной особенно подходящей сказке — о Красавице и Чудовище. Когда она закончила со словами «Они были счастливы и умерли в один день», Селик, изогнув бровь, сказал:

— Ага! Теперь я знаю, откуда ты берешь свои сумасшедшие идеи. Ты ведь тоже хочешь поцелуем из зверя сделать принца?

Рейн только улыбнулась, а Селик стал рассказывать о легендарных норвежских героях — Рагнаре и Гаральде, и других.

Пока он говорил, его пальцы творили чудо с безжизненным куском дерева. Сначала появились уши, потом глаза и вся морда волка. Заметна была даже шерсть на волчьей шкуре.

Фигурка была грубовата, сделана наскоро, но талант Селика проявился в ней если не в полную меру, то со всей очевидностью. Селик протянул деревянную фигурку Рейн, словно это бесценное произведение искусства, и так оно и было для нее.

— На память, — прошептал он.

Ее глаза наполнились слезами, едва она вспомнила, что его очень долго не будет рядом. Она забыла о своем желании изменить его. Отведенное ей для борьбы время закончилось. Сейчас она хотела беречь каждую минутку, которую им осталось провести вместе.

Селик встал и, положив спящую Аделу на тюфяк, заботливо укрыл ее шерстяным одеялом. Потом взял три меховых шкуры и, подав Рейн руку, повел ее к лестнице.

— Идете спать на чердак? — недоверчиво спросил Убби. — Там холоднее, чем на леднике.

— Рейн согреет меня, — хрипло ответил Селик, подталкивая ее вперед.

И она поклялась себе, что так и будет.

Селик хотел, чтобы эта ночь длилась вечно. Укутавшись в мех и осветив ложе дюжиной свечей, Селик отдавал должное телу Рейн. Он гладил ее, стараясь запомнить ее всю, чтобы в долгой разлуке радоваться памяти о любимой. Его сердце пело, когда до его ушей доносился стон или вскрик Рейн, радовавшейся его прикосновениям. Воистину, удовольствие, доставленное женщине, дарит наслаждение мужчине.

Никакие темные тени из прошлого не беспокоили Селика. Он думал только о настоящем и о воспоминаниях, которые он будет хранить о Рейн, о своей возлюбленной Рейн.

— Мы еще увидимся? — спросила она, и ее нежный голос дрогнул, хотя она изо всех сил старалась не заплакать.

— Надеюсь.

— Но, Селик, если ты умрешь, значит, я не справилась. Если меня послали в прошлое спасти тебя, а я… я не смогла, тогда какой смысл?

Он улыбнулся, нежно баюкая ее на своем плече, провел ладонью по волосам, легко пробежал по щекам, ласково коснулся подбородка.

— Я думаю, твой Бог сделал все, что хотел, если это Он послал тебя. Разве ты не видишь, что ты излечила меня от стыда? Ты растопила мое сердце, научила меня любить. Мне не о чем жалеть, даже если мы больше не увидимся.

— Если ты говоришь правду, то почему ты уезжаешь?

— Из-за Стивена, — не стал лгать он. — Я перестал винить всех саксов в гибели Астрид и Торкела, наверное, даже могу отказаться от мести, но со Стивеном у меня остались свои счеты. Я люблю тебя, Рейн, но моя честь требует, чтобы я стер этого дьявола с лица земли.

Она взяла себя в руки и отдалась наслаждению. Когда он лег на нее, она услыхала биение его сердца и с удивлением прошептала:

— Наши сердца бьются как одно.

— Да, — ласково подтвердил он, кладя руку ей на грудь. — Мне кажется, они говорят — люблю, люблю, люблю, люблю…

Он увидел страдание в медовых глазах Рейн и постарался побыстрее зажечь в них огонь страсти. Он ощутил холод в ее ногах и руках и горячил ей кровь, пока она не забыла обо всем на свете в его объятиях… Когда же она открыла рот, чтобы вновь заговорить о ненужной разлуке, он жадно прижался губами к ее губам.

Когда он вошел в нее, она закричала в восторге. А он оставил ее и опять медленно вошел в нее, и опять оставил ее, и опять… медленно… медленно… пока ее тело не содрогнулось в конвульсии всепобеждающего наслаждения.

— Ох… Ох… Господи… Пожалуйста!

Селик дождался последних легких спазмов, не покидая ее, и возобновил ритмичные движения. Он управлял ею, определял темп. Медленно, быстро, медленно, быстро.

— Скажи мне, — потребовал он хриплым срывающимся голосом.

— Я люблю тебя.

— Еще.

— Я люблю тебя.

— Еще.

— Я… А-а-ах… Господи Иисусе… Я люблю тебя!

Он все еще держал себя под контролем, почти болезненным, заполняя ее всю и не позволяя себе выплеснуть в нее кипящее семя.

— Еще! — ликующе крикнул он, когда она простонала его имя.

Он больше не останавливался, даря ей мучительные ласки.

— Скажи еще раз.

— Я люблю тебя, черт возьми. Пожалуйста… о пожалуйста…

Селик засмеялся вслух, потом выгнул спину и откинул назад голову, и сразу же вздулись жилы у него на шее. Рейн обвилась вокруг него, крутя головой из стороны в сторону, и он до конца соединился с ней. Наконец он забыл о своем самоконтроле и излил в нее семя с таким ревом наслаждения, словно отдавал ей вместе с семенем и свою душу.

— Я люблю тебя… Навсегда… — выкрикнул он, когда она содрогалась под ним в бесконечном, нескончаемом оргазме.

— Я люблю тебя, — проговорила она, понемногу успокаиваясь. — Ты меня убиваешь.

Он улыбнулся, переводя дух.

— Да. Но что может быть лучше такой смерти?

Они уснули, обнявшись. Когда первый луч солнца осветил чердак, Селик печально уселся на ложе.

— Что? — сонно спросила Рейн.

— Ах, радость моя, я хотел любить тебя всю ночь и заснул.

Рейн засмеялась и обняла его.

— О да! Большой разговор!

Он положил ее на кровать и прошептал, целуя ее в затвердевший сосок:

— Большой? Ты хочешь большого?

И дал ей то, о чем она просила.

Часы летели, как минуты. Селик отправился с мальчиками в лес за дровами. Весь день они таскали деревья, пилили их, складывали поленицу, пока не заготовили дров на несколько месяцев.

В полдень Селик, Рейн и Убби сели за стол. Пока они ели хлеб с сыром и пили мед, Селик наказывал Убби:

— Завтра сходи в Йорвик. Гайда скажет тебе, где я припрятал деньги. — Он повернулся к Рейн. — Ты не будешь зависеть от милости монахов. Трать мои деньги, а если не хватит, пойди к Гайде.

Рейн кивнула. В горле у нее застрял комок, мешая говорить. Он протянул ей пергамент.

— Я распорядился перевести усадьбу на твое имя.

Рейн открыла рот от изумления.

— Нет, я не хочу, — в панике выкрикнула она, отталкивая свиток.

Селик словно приводил в порядок свои дела перед смертью.

— Возьми, — настойчиво повторил он, вкладывая пергамент ей в руку. — Саксы могут вернуться, и тебе потребуется подтверждение на право владения. Я пометил его прошлой весной, так что им, надеюсь, не придет в голову искать меня.

Несколько часов он отдавал распоряжения, требуя, чтобы Рейн запомнила имя мужчины, который поможет ей вспахать поле весной, не забыла о деньгах, которые ей должна Элла, и тем более об осторожности в отношении саксов и монахов. Он все время что-то делал, что-то говорил, а Рейн хотелось прижаться к нему и умолять его не уходить, не оставлять ее одну.

Неожиданно, когда он стал наполнять медом свой кубок, к нему подкрался Адам и больно ударил его по ноге.

— Это еще что такое, чертов бесенок? — прорычал он, хватая его за тунику и отрывая от земли.

— Это тебе на прощание, проклятая языческая треска, — всхлипнул он, отворачиваясь от Селика. — Ты такой же, как все. Как мой отец. Моя мать. Никто не остается, — рыдал он, отчаянно дрыгая руками и ногами.

Ошеломленный Селик поглядел на разъяренного мальчишку и, застонав, прижал его к груди. Сначала Адам изо всех сил вырывался и сквернословил, а потом затих и ткнулся лицом в шею Селика.

Селик ничего не сказал, только посмотрел на Рейн сине-серыми глазами и ушел с Адамом в дальний угол сарая. Там они долго разговаривали, и Селик утешал его.

Рейн казалось, что ее сердце разбивается на миллион крошечных кусочков. Она не знала, как будет жить без этого мужчины — половинки ее души, ее сердца… ее вечной любви.

Обед был торжественным и тихим, хотя Бланш постаралась на славу и приготовила эффектную прощальную трапезу — золотистые хрустящие цыплята, жареная оленина, вареные овощи, сладкий крем из яиц и меда, фрукты. Даже дети вели себя на редкость тихо, переводя испуганные взгляды с одного мрачного взрослого лица на другое и ничего не понимая.

Герв и другие воины явились, когда уже стемнело, и привели оседланного Яростного. Селик пошел к ним, а Рейн съежилась от страха перед свирепым воином, которым стал ее возлюбленный. Он надел кожаные штаны под свою длинную кольчугу. Поверх шерстяной темно-синей туники он набросил меховой плащ, повесил на седло «Гнев», шлем и копье и повернулся к Рейн.

Она подошла к нему, устрашенная незнакомцем в боевом облачении, но в его глазах увидела только любовь и стала молиться, чтобы она не сделала его слабее.

— Возвратись ко мне, Селик.

— Если смогу, — пообещал он тихо, поднимая руку, и, словно был не в силах справиться с собой, провел холодным пальцем по ее губам. — Если смогу.

— Я пойду за тобой! — выкрикнула она, когда он опустил руку и повернулся в седле. — Слышишь? Я пойду.

Он грустно улыбнулся и надел шлем. Потом опять посмотрел на нее и сказал:

— Я люблю тебя. Навсегда.

Он тронул коня, не произнеся больше ни слова, а у Рейн подкосились ноги, и она упала как подрубленная. Теперь ей оставалось только плакать в предчувствии беды.

— Сохрани его невредимым, Господи, — молила она с мучительными рыданиями. — Ты слышишь меня, будь ты проклят? Ты дал мне его. И не смей отнимать. Пожалуйста, Боже, пожалуйста, умоляю Тебя, сбереги его.

Увы, голос у нее в голове молчал, словно его никогда не было.

ГЛАВА 18

Несколько недель над маленькой усадьбой висели тучи. Все кругом стало серо и мрачно. Обитатели тесного сарая усердно занимались делами, как будто спасались от неминуемой гибели. Притихшие дети запасали дрова, стирали одежду, доили корову, собирали яйца и убирали сарай. Рейн уже скучала без их обычных воплей и шалостей.

Даже Адам превратился в образцового ребенка. Впрочем, это преувеличение, сразу же поправила себя Рейн. Он все также сквернословил, зато частенько просил прощение за грубость. С детьми он вел себя как тиран, без труда взяв на себя роль лидера, но все же старался быть мягче и не только приказывал, но и хвалил. Это глубоко трогало Рейн, и она пугалась, видя в его больших карих глазах страх за Селика.

После двух недель тоски и бесконечного бессмысленного хождения взад и вперед Рейн решила заняться делом, то есть прививкой от оспы, уносившей множество жизней в средние века. Она не хотела изменять ход медицинской истории, но не видела вреда в вакцинации своего маленького семейства. Все обдумав, она попросила Убби помочь ей.

— Ты и вправду помешалась! — воскликнул Убби, отбрасывая в сторону камень, которым он точил ножи и меч.

С тех пор как уехал Селик, он был постоянно в плохом настроении, потому что хозяин оставил его защищать Рейн и сирот. К тому же у него обострился его артрит. Ее просьба осталась без ответа.

— Одно дело, Бог поручил мне похитить господина. Но собирать гной у коров? Нет, я не согласен.

— Убби, милый…

— Никаких милых, — заявил он, складывая руки на груди.

— Я могу пойти, — вызвался Адам.

— Ты не пойдешь! — в один голос воскликнули, испугавшись, Рейн и Убби.

— Но если Убби боится чертовых коров…

— Лучше помоги своей сестре справиться с горшком, а то она его так раскачает, что я вытру лужу твоим лицом. — Убби сплюнул. — И держись подальше от коров… От всех коров.

Он повернулся к Рейн и тряхнул головой.

— Господи!

Ты звал меня?

— Ты слышала? — закричал Убби. — Это ты? Ты это сделала. Ты натравила на меня Бога!

Рейн улыбнулась. Иногда Бог является как нельзя кстати.

Вернувшись, когда уже стемнело, Убби ворчал, что обошел двадцать гектаров, прежде чем нашел больную корову.