ГЛАВА 12

Когда Рейн прибежала в спальню, Селик уже натягивал на себя коричневую хламиду, и она никак не могла понять, зачем он это делает, пока он не взялся за веревку, чтобы перевязать себе чресла. Монашеская ряса. Да еще с капюшоном.

— Закрой рот, Рейн. У тебя совершенно непристойный вид. Или у тебя болит горло?

Рейн клацнула зубами.

— Зачем тебе это?

Селик медленно повернулся кругом, демонстрируя обнову.

— Купил в гавани сегодня утром, когда отводил пленников к торговцу.

Рейн вздрогнула, когда он, словно между прочим, упомянул о торговце живым товаром.

— Надо быть осторожнее на людях. Очень много саксов ходит по улицам. Может быть, они следят за домом Гайды.

— Ох, Селик, мне так хочется, чтобы ты уехал из Британии куда-нибудь, где мог бы начать все с начала и никого не бояться!

Селик мгновенно принял высокомерный вид и язвительно проговорил:

— Я — не трус, чтобы удирать от своих врагов. К тому же, те, кто прячутся в чужих землях, тоже не знают свободы.

Рейн хотела было с ним поспорить, но по стальному блеску в его глазах поняла, что убеждать его бесполезно. По крайней мере, в данный момент. Она решила сменить тему.

— Ты правда возьмешь меня с собой в больницу?

— Я обещал, разве нет?

— Да. Но…

Рейн оборвала себя и улыбнулась с преувеличенным смирением, готовая на все, лишь бы побывать в больнице десятого века.

— Все, что скажешь, господин, — проговорила она, с хитрым видом салютуя ему.

Великан-дурачок!

Селик изогнул бровь и криво усмехнулся, забыв о своем гневе.

— Ты вовремя признала, кто здесь хозяин, женщина. К твоему сведению, я беру тебя в больницу, чтобы ты хоть чем-то занялась, пока меня не будет в Йорвике. Не сомневаюсь, у Гайды начнется невыносимая жизнь, если посадить тебя под замок или даже разрешить помогать ей, или отдать в служанки Тайре.

Рейн уже хотела сказать ему, что она думает о служанках и о Тайре, но Селик поднял руку и остановил ее прежде, чем она успела произнести хоть слово.

— Ты мне мешаешь своей болтовней. Хватит тянуть время. Снимай свою блузку, и я перетяну тебе груди.

Рейн возмутилась.

— Почему мне надо…

— Хватит. Больше ни одного вопроса. Уже поздно. Если ты собираешься кричать на всех углах, что ты врач, то можешь не торопиться. Тебя все равно не пустят в больницу.

— Ох…

Селик скрестил на груди руки и стал нетерпеливо постукивать башмаком из отлично выделанной кожи, ожидая, когда она наконец подчинится.

А Рейн взвешивала все за и против. У нее были два выхода. Один — снять блузку и позволить ему перетянуть ей груди, чтобы она хоть немного стала похожа на мужчину. Другой — остаться в доме Гайды и забыть о посещении больницы. Мгновенно приняв решение, она принялась расстегивать пуговицы.

— Чем ты будешь меня перетягивать?

Селик наклонился к маленькому сундучку на полу, поискал в нем и вытащил длинную, вроде шарфа, полоску шелка.

Рейн, повернувшись к нему спиной, сняла блузку и лифчик и стала ждать. Янтарные бусы приятно холодили горячую кожу.

— Вытяни вперед руки.

Селик сам поднял их на высоту плеч.

От ветерка, обвевавшего обнаженные груди, и от легкого прикосновения мужских пальцев к ее плечам у Рейн подогнулись коленки, и она ощутила, как на нее опять накатило страстное желание. Пришлось ей закрыть глаза и взять себя в руки.

— Не двигайся, — хрипло произнес Селик и неожиданно оказался прямо перед ней.

Она хотела было рассердиться, но он как будто полностью сосредоточился на своей задаче, а не на ее предательских сосках, затвердевших от одного его взгляда. Едва взглянув на нее, он прижал конец шелковой полоски к ее левой подмышке и, не двигаясь с места, стал ловко стягивать ей груди.

Потом он сдвинул ткань пониже, как будто не замечая волнения Рейн, которая почти забыла о больнице в томительном ожидании его прикосновений. Рейн чувствовала его горячее дыхание на своей коже и с трудом сдерживала рвущийся из горла стон. Когда он случайно задел пальцем ее голую грудь, Рейн вздрогнула, словно от ожога, болью отозвавшегося во всем теле.

Когда от шарфа почти ничего не осталось, Селик встал у нее за спиной.

— Надо затянуть. Потерпи, если будет больно.

Рейн подумала, что ей и без того не сладко терпеть его прикосновения и делать вид, будто ничего не происходит.

— Не туго?

Селик дышал ей в затылок, и Рейн поняла, что он разглядывает ее через плечо.

— Надо плотнее. Соски видны.

Рейн тяжело вздохнула.

— Надо?

— Да, — ответил он и стал еще туже натягивать шелк.

Рейн едва сдержала стон. А Селик как ни в чем не бывало продолжал трудиться над шелковым коконом. Связав вместе концы шарфа, он вышел из-за ее спины, чтобы посмотреть на результат. И недовольно хмыкнул.

— Ничего не поделаешь. У тебя всегда такие твердые соски?

Нет, дурачок, только когда ты смотришь на них. Она уже собралась ответить ему, но вовремя заметила, как края его губ поднялись в едва сдерживаемой улыбке, когда он приподнял янтарные бусы и как бы случайно вновь коснулся ее кожи. По-видимому, он прекрасно сознавал, что она чувствует, и это доставляло ему чрезвычайное удовольствие.

— Ах ты, животное!

Она потянулась за блузкой, но Селик сказал:

— У меня есть ряса и башмаки для тебя.

Где-то ему удалось достать рясу поменьше, чем была на нем, и после того как Рейн оделась, обулась и спрятала волосы под капюшоном, она посмотрела сначала на него, потом — на себя и с легким смешком прокомментировала:

— Ну просто Матт и Джефф.

Селик вопросительно посмотрел на нее, но Рейн только потрясла головой, зная, что не в ее силах объяснить викингу, как выглядят комические персонажи ее времени. Рейн представила Селика, возлежащим на ее королевской кровати в воскресенье с кофе в одной руке и комиксами — в другой.

Вскоре они уже шагали по оживленным улицам Йорвика. Больница располагалась неподалеку, поэтому они пошли пешком. Кроме того Селик опасался, что два монаха на лошадях привлекут к себе слишком много внимания.

— Ты можешь не вертеть задом? — не выдержал он. — Вспомни, ты — монах, а не шлюха.

— Я не верчу.

— Ха! И перестань хватать меня за рукав всякий раз, когда тебе хочется показать мне что-то, на что тут никто не обращает внимание. Еще подумают, что мы — содомиты.

Если бы он только знал, как она старательно сдерживала себя! Рейн очень хотелось взять его под руку и положить голову ему на плечо. Стоило ей случайно прикоснуться к нему, как ее охватывало нестерпимее желание.

— Предупреждаю, Рейн, в больнице ни во что не вмешивайся. Пусть в твоей стране лечат лучше, но не вздумай учить монахов. Стоит им что-нибудь заподозрить, и они отправят тебя в темницу, чтобы тебе неповадно было заниматься «черной магией».

— Селик, я здесь, чтобы учиться, но если я могу помочь…

— Еще одно. Многие священники презирают женщин. Даже если ты умеешь лечить лучше всех на земле, они наплюют на любой совет, если его даст им женщина. Они считают, что из-за женщин мужчины попадают в ад.

Рейн не смогла промолчать.

— О, как несправедливо! Как будто у женщин есть хоть какая-то власть над мужчинами. А кого они считают ответственными за падение женщины?

Селик ухмыльнулся.

— Никого, я полагаю, пока женщины — дочери Евы — рождаются, неся в себе грех обольщения.

Рейн сердито толкнула Селика, не заботясь, что какой-нибудь прохожий увидит это и изумится их странным отношениям. Она ужасно разозлилась.

— Не думай, что я так шучу. Я просто пересказываю тебе, что священники проповедуют с амвона.

— Но тебе это нравится, правильно?

— Мне? — обиженно переспросил Селик, прижав ладонь к груди.

Рейн отвернулась. Снова она попалась в расставленную им ловушку. Как он и рассчитывал. Она решила не обращать на него внимания и вместо этого повнимательнее присмотреться к изумлявшей ее жизни кругом.

Но восхищение Рейн пестрым праздничным базаром поблекло, когда она стала обращать внимание на разрушенные дома и грязные улицы. На город, вероятно, часто нападали саксы, потому что часть городской стены была снесена до основания и встречалось довольно много сгоревших домов. Но хуже всего были бездомные, выпрашивавшие еду или деньги.

— Селик, почему так много детей на улицах?

Он стиснул зубы.

— Сироты. Из-за набегов саксов.

— А почему им никто не помогает?

— Кто? — с насмешкой спросил он.

— Другие люди, кто уцелел.

— У многих из них своих бед хватает.

— А церкви…

— …Слишком заняты набиванием мошны. Будь все проклято! В любом из их прекрасных храмов хватило бы золота, чтобы неделю кормить город.

— А власти?

— Какие власти? Норвежского короля изгнали, как тебе известно, а нового наместника Ательстан еще не назначил. — Он пожал плечами. — Да и никто не будет помогать ненужным детям.

Они как раз проходили мимо кучки детей, и Рейн поежилась от его жестоких слов.

— Ненужным, потому что они дети викингов?

— И поэтому тоже. Но главное, они бедные и потому никому не нужны. Дети простого народа мало ценятся. Не эти, так других нарожают.

— Ох, как жестоко!

Но на самом деле Рейн подумала, что ее время ничуть не лучшее, ведь детская бездомность и преступность постоянно растут, а в странах третьего мира и вовсе дети умирают от голода. А количество абортов превышает миллион в год!

— Это жизнь. И, это одна из причин, почему я дал клятву не плодить больше детей.

Не плодить детей? Рейн стало жаль Селика.

«Никогда больше не буду спать с Рейн, — дал себе клятву Селик, не в силах смотреть на жалких сирот. — Сейчас, когда я все знаю, когда она мне объяснила, я не могу, потому что не хочу детей. Тем более ее ребенка. Не зверь же я, чтобы причинить боль еще одному младенцу, пустив его в этот жестокий и грязный, как помойка, мир. Но только подумаю, моя кровь и ее… О Господи Всемогущий, даже коленки дрожат».

От этой мысли ему стало больно и сладко на душе.

— Селик, что случилось? Почему ты так смотришь на меня?

Он потряс головой:

— Ничего. Мы уже в больнице. Надвинь-ка капюшон на лицо.

Селик приложил палец к губам, призывая ее к молчанию, и они вошли в огромную двойную дверь. Кивком головы он приказал Рейн следовать за ним.

Проходя мимо распятия, он почти автоматически преклонил колени, как его научили, когда он крестился много лет тому назад. Рейн шла за ним и повторяла все его действия, крайне озадаченная его превращением в набожного христианина. Потом он повернул налево, не обращая внимания на молящихся монахов и других церковников. Большая группа мальчиков из церковной школы, сыновья местных дворян и торговцев, подталкивая друг друга локтями и озорно перешептываясь, шла за надутым монахом с тщательно выбритой тонзурой, который что-то им объяснял.

Миновав множество коридоров и дверей, они наконец добрались до больницы, которая располагалась в деревянной пристройке. Тощий молодой священник поднял прыщавое лицо от стола, на котором скатывал бинты.

— Слушаю вас. Я — отец Бернард. Чем могу быть полезен?

— Я — брат Этельвульф и…

— О, Этельвульф… благородный волк… Хорошее имя для такого великана, как ты, — с энтузиазмом проговорил молодой церковник, по-видимому, недавно давший обет.

Рейн метнула в Селика удивленный взгляд.

— А это брат Годвайн.

Рейн закашлялась, и Селик от души хлопнул ее по спине.

— Знаете, у меня нехорошо получилось. Годвайн… друг Бога… Я тоже хотел взять себе это имя, но его у меня перехватил другой монах.

Он сначала надул губы, а потом грустно улыбнулся, показав гнилые зубы, которых было слишком много для его возраста.

А и правда, Друг Бога! Лучшего имени не придумать для ангела-хранителя. Решив так, Селик с холодным любопытством посмотрел на покрасневшую Рейн, которая пришла в ужас от придуманного им имени.

— Отец Бернард. Мы приехали из монастыря Святого Кристофера во франкских горах. Ты, конечно, слышал о тамошней знаменитой больнице?

Рейн негодующе зашипела на Селика из-за его несусветной лжи, но он толкнул ее локтем, чтобы она замолчала.

— Нет, — извинился отец Бернард, — но я всего год как монах, и только учусь на лекаря. Наверное, вам лучше поговорить с отцом Теодриком. Он сейчас исповедует в часовне.

— Да, хорошо бы поговорить с почтенным лекарем, но может быть, мы бы пока осмотрели вашу больницу? — спросил Селик. — Мы прибыли в Йорвик по делам нашего аббатства и хотели бы ознакомиться с самыми новыми методами лечения, которые применяются в разных больницах.

Молодой монах вопросительно поглядел на них.

— Брат Годвайн — искусный лекарь, но он не умеет ни читать, ни писать, поэтому я у него за писаря. Брат Годвайн хочет написать трактат. Этого потребовал от него Святой Отец.

Рейн сердито посмотрела на Селика, возмущенная, что он изображает ее неграмотной. Но он сделал вид, что ничего не понял.

— Ты слышал про трактат о пиявках, который написал Балд? — простодушно мигая, спросил Селик отца Бернарда.

— Ну конечно.

— Так вот, трактат брата Годвайна будет совсем другим. Балд описывает тело снаружи с головы до ног, а брат Годвайн расскажет о том, что внутри. И он хочет назвать ее медицинским руководством.

Отец Бернард открыл рот, и от его гнилого дыхания Рейн чуть не потеряла сознание.

— Я правильно излагаю, брат Друг Бога… то есть брат Годвайн? — осведомился Селик.

Рейн неохотно кивнула, и Селик понял, что позже ему много чего придется выслушать по этому поводу.

Селик непрерывно досаждал ей своим поддразниванием, и она собиралась сказать ему об этом, когда они вернутся к Гайде. В самом деле, это она-то не умеет читать и писать! И в то же время пишет учебник! Однако Рейн понимала, как важно соблюдать осторожность. Она не должна вмешиваться в дела лекарей, и у них не должно возникнуть подозрения, что она женщина, тем более, женщина из будущего.

— Ты можешь показать нам больницу, пока отец Теодрик занят? — спросила она нарочно хриплым голосом.

Отец Бернард лениво почесал подмышки и шумно пустил ветры, не смутившись и даже не извинившись. Конечно, он принимал ее за мужчину, а Рейн всегда предполагала, что мужчины — некоторые мужчины, во всяком случае, — именно так себя и ведут. Она заметила, что Селик с улыбкой наблюдает за ней, ожидая обычной необузданной реакции. Тогда она нетерпеливо топнула ногой, подстегивая молодого монаха, задумчиво кусавшего нижнюю губу.

— Отец Теодрик, без сомнения, одобрит мое решение, — неуверенно проговорил он.

Рейн и Селик, не теряя времени даром, направились в больницу, пока отец Бернард не передумал.

Глаза Рейн жадно высматривали все до последней подробности в огромном зале, в котором на соломенных тюфяках по обе стороны лежало не меньше двадцати больных. Лекари в длинных ниспадающих рясах, стоя на коленях, в основном занимались кровопусканием. Рейн видела на картинках в медицинских книгах, как ставят пиявки и пускают кровь, но даже не предполагала, что это так отвратительно.

У каждого лекаря были две глиняные чаши — одна для «некормленых» пиявок и другая — для «кормленых», раздутых и налитых кровью. Пиявки ставили всем без разбору, словно они помогали одним срастить кости, а другим, например паралитикам, обрести подвижность.

Селик крепко сжал руку Рейн, предостерегая против любого неосторожного слова. Она попыталась вырваться, но он сделал вид, что этого не заметил.

Отец Бернард останавливался возле каждого соломенного тюфяка и услужливо рассказывал о состоянии больных, знакомил их с неутомимыми лекарями. Если забыть о кровопускании, Рейн в самом деле ни к чему не могла придраться, потому что лекари делали все, что было в их силах. К тому же, из всех только одного больного с опухолью желудка вполне можно было бы оставить в покое. Ему бы уже не помогло ни одно из известных в будущем средств, и его бы только вволю кормили успокоительными.