ГЛАВА 1

Йорк, Англия

— Мамочка, попроси эту большую тетю подвинуться. Я ничего не вижу.

Услыхав вопль мальчика, Торейн Джордан побагровела от смущения. Она видела, что все вокруг стали, вытягивая шеи, искать, о ком идет речь.

Большая! Вот оно.

Рейн поморщилась. Прошло столько лет, а ей все невмоготу спокойно слышать это слово. Тяжело вздохнув, она посмотрела на мать, у которой побелели губы от едва сдерживаемой злости. Рейн предусмотрительно схватила ее за руку, не дожидаясь, пока Руби встанет на ее защиту и учинит никому не нужный скандал. Она повернулась лицом к маленькому мальчику, который обидел ее всего лишь по детской наивности, наверняка, не желая этого, и сказала:

— Иди вперед, малыш. Мы не торопимся.

— О нет, мэм, — торопливо пролепетала его мать. — Он не хотел ничего плохого… Просто устал. Мы так долго ждем.

Толпа с любопытством наблюдала за вконец смутившимися женщинами, и Рейн захотелось провалиться сквозь землю.

— О, все в порядке. Мы не в обиде, — успокоила она молодую женщину.

После того как мать с мальчиком робко протиснулись вперед в вытянувшейся вдоль музея викингов очереди, Руби прошептала:

— Ты слишком добра. Детей следует сызмальства учить, что можно говорить при людях и что нет.

— Ну, мама! Он же прав. Во мне, действительно, шесть футов. Чего тут скрывать?

Руби отмахнулась от дочери.

— Дорогая, ты красивая женщина. Я думала, ты уже давно оставила свой «пунктик». Тебе совершенно нечего стесняться.

Рейн обняла мать за плечи и чмокнула ее в щеку.

— Мне уже исполнилось тридцать лет, а ты все еще боишься, как бы меня не обидели. Невероятно.

— Ну-ну! Для меня ты все еще ребенок. Какая мне разница, взрослая ты или маленькая, врач или не врач… Пусть даже у тебя будут свои дети… Ты всегда для меня маленькая девочка.

Рейн перебросила длинную светлую косу через плечо и оценивающе оглядела свою статную фигуру.

— Маленькая? Вот уж нет!

Мать недовольно скривилась.

— У тебя просто крупные кости, как у твоего отца. Ты никогда не была толстой.

Стараясь прекратить надоевший за многие годы разговор, Рейн спросила, поддразнивая мать:

— Какого отца, мамочка?

Загадочная улыбка скользнула по все еще привлекательному лицу Руби. Это была их семейная шутка с того времени, как необыкновенная женщина заявила, что тридцать лет назад совершила путешествие в прошлое и там встретилась с Торком Харалдсоном, гигантом-викингом, очень похожим на ее мужа Джека Джордана. Мать Рейн со всей серьезностью утверждала, что девочка была зачата в прошлом, а родилась в настоящем. Даже хуже, она настаивала на том, что, хотя отец-викинг Торк умер до возвращения Руби в будущее, у нее там есть братья-викинги Эйрик и Тайкир.

Шуточки!

— Не шути со мной, малышка, — с напускной строгостью погрозила пальцем Руби. — Кстати, и Торк и Джек — оба твои отцы и оба высокие и очень похожи друг на друга, разве что викинг был покрепче на вид.

Рейн прикрыла глаза, чтобы лучше представить себе того отца, которого она знала. Он был интересным мужчиной, и до самой смерти оставался таким, что там ни говори.

Руби потянулась к дочери и дотронулась до старинной броши в виде дракона, которая была приколота к ее белой шелковой блузке.

— Мне приятно, что ты надела брошку, которую мне подарил Торк.

— Если я ее надела, это не значит, что я тебе верю.

Руби решила прекратить шутливую перебранку.

— Глупышка, я знаю. — Она нежно прикоснулась к брошке, и глаза у нее затуманились. — Удивительно, это была застежка у него на плаще, и она так тебе идет.

Рейн улыбнулась, не сводя глаз с лица матери, и, поколебавшись всего одно мгновение, сказала:

— Я никогда тебе не верила. И сейчас не верю, но недавно я по-настоящему растерялась и… Нет, не знаю.

Ее мать вопросительно подняла брови.

— Вернулся ночной кошмар.

Руби не смогла сдержать стон.

— О, дорогая, мне очень жаль. Я не знала. После смерти твоего отца мне было так плохо. Не хотелось ни о чем думать.

Рейн махнула рукой.

— В этом сне нет ничего нового. Он в точности такой же, как в первый раз, когда Эдди убили во время бомбежки в Ливане.

Рейн было всего двенадцать лет, когда ее старший брат, моряк, погиб в Бейруте, и это навсегда изменило ее жизнь.

— Я не видела его довольно долго, но теперь он вернулся… как возмездие.

— Тот же самый сон?

— Да, но более яркий… и, как бы это сказать… наглядный. В нем меня, вроде, засасывает в водоворот и куда-то тянет… или к кому-то, кто ужасно страдает. Кстати, наверное, отчасти поэтому я решила стать доктором. Картины смерти и отчаяния, которые я видела в своих снах… Да, я их понимаю как своего рода призыв к медицинской профессии.

— И еще твой проклятый пацифизм.

Рейн усмехнулась, зная, что мать не разделяет ее взглядов, на не силовые решения любых конфликтов.

— То, что ты работаешь в городской больнице, ничего не меняет, ты это знаешь. Разве только еще больше разговоров о жестокости в наглой жизни!

Рейн решила перевести разговор на другую тему. Ее матери было бы предпочтительнее видеть дочь-хирурга, практикующей в тихом безопасном пригороде.

— Во всяком случае, видения теперь случаются почти всегда ночью. Ненавижу ложиться спать. И просыпаюсь с ужасной головной болью. Даже странно, ее…

Она умолкла на полуслове, так как группа туристов вышла из подземелья Йорвик-Викинг-Центра и очередь, в которой стояла Рейн, начала потихоньку двигаться вперед. С тех пор, как мать Рейн впервые прочитала об археологических раскопках, проводившихся здесь несколько лет назад, она буквально пожирала все газетные и журнальные статьи об остатках тысячелетней культуры, обнаруженных в этом месте, о настоящей сокровищнице, которая давала новое представление о гордых, сильных викингах и об их культуре с 850 по 954 год нашей эры. Она мечтала о возвращении туда, где она побывала во время своего путешествия во времени.

Когда они заплатили деньги и вошли в здание, их проводили к одной из «машин времени», которая быстро умчала их на тысячу лет назад на реконструированную улицу Йорвика (так назывался Йорк во времена викингов). Музей воспроизвел ее в натуральную величину вместе с фигурами примитивных северян. Гомон и запахи были в точности такие, какими они должны были быть в средневековом торговом городе.

Рейн обернулась к матери, чтобы сказать, как замечательно сделана диорама, и у нее перехватило дыхание, едва она увидела ее бледное лицо и прижатые к груди руки.

— Мама! Что ты?

Рейн сразу же вспомнила о том, что она врач. К тому же она всегда ужасно пугалась, когда у ее шестидесятивосьмилетней матери начинались боли в груди.

— Все так похоже, — ошеломленно прошептала Руби.

— Что «все»?

— Эта улица. Медные ворота. Видишь крыши? Глиняные мазанки? О Рейн, все совсем, как тогда!

Рейн вздохнула с облегчением, поняв, что с матерью все в порядке. Сама она находила дома грубыми, неаккуратными и не разделяла энтузиазма матери, но решила оставить эти мысли при себе.

Они двинулись дальше и увидели мускулистого силача-кузнеца, который ковал знаменитый меч викингов. Взяв пять металлических прутьев он перекрутил их в некое подобие каната, а потом стал отбивать молотом, поворачивая до тех пор, пока они не превратились в смертельное оружие. Он объяснил, что на весь сложный процесс изготовления одного меча требуется сто часов и отчасти поэтому викинги настолько ценили свои мечи, что давали им имена, например Гадюка или Крепкая нога.

Пока машина медленно ехала вдоль улицы, в воздухе витали звуки любимой в средние века музыки. На примитивных, вырезанных из сосны флейтах играли светловолосые мальчики. Да и все на выставке были блондинами — от платиновых до огненно-рыжих. Высоченные мужчины щеголяли любовно расчесанными бородами, усами и длинными, до плеч, волосами. Многие женщины были с косами, только у одних они были на виду, а другие прятали их под аккуратные головные уборы.

Ремесленники работали возле домов. Вырезали деревянные чаши или полировали янтарные украшения. Внешне они совсем не походили на грабителей, насильников и убийц мирных жителей, как было принято изображать викингов.

Рейн глубоко вздохнула, узнавая запахи свежей соломы, деревянных стружек, дымка из камина и соленый запах моря, забивавшие неприятные запахи средневекового города.

После часовой экскурсии по музею викингов Рейн с матерью вышли в коридор и стали разглядывать рисунки и фотографии, сделанные во время археологических раскопок.

— Ох! — вскрикнула Руби, остановившись как вкопанная.

Они подошли к большой картине, написанной маслом и изображавшей битву под Бруненбургом в 937 году, которая окончательно и бесповоротно положила конец владычеству викингов в Нортумберленде (об этом говорила табличка под картиной). Темный век рыцарства сражался на плоской вершине вулканического холма возле Ферст-Солвей. На огромной картине были детально выписаны тысячи павших воинов, в том числе пять королей и семь знатных викингов: сын короля скоттов Константина, два его кузена, два графа и два епископа короля саксов Ательстана.

Мать что-то говорила, но Рейн ничего не слышала. Она вся дрожала, покрываясь противным холодным потом, к тому же от нестерпимой головной боли она закрыла глаза. Слезы градом катились по ее лицу.

Ночные видения Рейн воплотились в реальность. Многие годы в своих снах, как в страшной головоломке, она видела эту битву — пропитанную кровью землю, зияющие раны, вопящие лошади, отрубленные руки и ноги. Не удивительно, что она стала пацифисткой, противницей всех без исключения войн как вопиющей бессмыслицы, наглядевшись на эту человеческую трагедию.

Один из людей в центре картины был ей хорошо знаком. Светловолосый гигант стоял, широко расставив ноги, обутые в плетеные кожаные сандалии. Вокруг него были люди в таких же сандалиях и еще в металлических шлемах, и только у красавца-викинга длинные платиновые волосы рассыпались по плечам, отданные во власть ветра. Кровь сочилась из-под доходившей до икр кольчуги и капала со щита и меча, которые он держал в руках, простертых с мольбой к мрачному серому небу, как будто он в отчаянии взывал к Одину. Его лицо привлекало к себе Рейн, затягивало ее в картину битвы, в центр ужасного водоворота. Она отступила, стараясь освободиться от магнетического притяжения картины, которое не на шутку испугало ее.

Лицо Руби побледнело, губы задрожали, и она воскликнула:

— О Боже! Ведь это Селик!

— Селик? — хрипло переспросила Рейн, едва сдерживая волнение. — Кто этот Селик?

— Неужели ты не помнишь? Я рассказывала тебе о юном рыцаре, который был с твоим отцом Торком.

— О нет! Не надо опять этого путешествия во времени!

Тем не менее Рейн открыла глаза и стала украдкой рассматривать центральную фигуру на картине.

— Ты о том красивом повесе, который соблазнял всех женщин, дразнил тебя и куролесил вместе с детьми?

— Ну да. Он был очень хорош, ну просто бог. И такой обаятельный. Стоило ему улыбнуться, и женщины таяли.

— Не похоже, — скептически произнесла Рейн. — Этот человек больше похож на жестокого убийцу. Ты, верно, ошиблась.

Руби задумалась.

— Может быть, ты и права. Селик умел любить и не умел ненавидеть.

Рейн вздрогнула.

— Пойдем, мама. Думаю, на сегодня викингов достаточно.

Ее мать рассмеялась, и они направились к своему отелю, находившемуся всего в нескольких шагах от музея.

Этой ночью к Рейн опять вернулись ночные видения, но теперь разрозненные картины соединились в жестокую смертельную битву, полную звуков и запахов войны. Когда она увидела своего одинокого викинга, поднявшего меч и щит к небу и кричавшего в тоске над своими погибшими друзьями, она тоже закричала и разбудила мать, а с ней, наверное, еще половину отеля. Потом, когда Рейн успокоилась и отослала мать обратно к себе, она села на подоконник и, ничего не видя, стала смотреть на улицу, зная, что этой ночью ей уже не заснуть.

Чуть позже она оделась, написала матери записку и пошла гулять по пустым в этот час улицам Йорка. В очереди у дверей музея, который открывался в девять часов, она была первой.

Рейн сразу же направилась к картине. Ночью возле нее поставили строительные леса, и рабочие, громко переговариваясь, штукатурили высокий потолок. Рейн, не обращая внимания на барьер, поставленный, чтобы отгородить рабочее место от туристов, подошла к картине и достала из объемистого рюкзака небольшой бумажный пакет. Она вытащила из него увеличительное стекло, которое купила в магазине сувениров, и стала разглядывать молодого викинга по имени Селик, по крайней мере, так его называла ее мать. Она произносила это имя очень нежно.

Рейн больше не сомневалась. Селик был тем самым призраком, который преследовал ее в снах все прошедшие годы. Ничего не понимая, она нахмурилась. Что это значит? Может быть, своего рода телепатия? Сон-послание? Или предупреждение?

— Эй, леди, поберегитесь!

Рейн испуганно обернулась на крик рабочего. И тотчас услыхала странный шум. Она не успела сдвинуться с места, как тяжелый кусок штукатурки оторвался от потолка и полетел прямо на нее.

Она почувствовала сильный удар и потом… ничего. Ей показалось, что она умирает. А потом она, к своему удивлению, как бы воспарила над кучей щебня, которая засыпала ее тело, и увидела эту сцену со стороны, словно была всего-навсего случайным очевидцем несчастного случая. Рабочий бросился к ней, но она не нуждалась в его заботе.

Ослепительно белый луч приблизился к ней, и Рейн улыбнулась, ощущая, как ею овладевает удивительный покой.

Неужели это и есть смерть?

Но потом прекрасный белый луч превратился в призрачную фигуру, качавшую из стороны в сторону головой, как бы останавливая Рейн и рукой указывая ей, что надо повернуть обратно.

Рейн сразу же узнала сладковатый противный запах. Слишком часто ей приходилось сталкиваться с несчастными случаями и в операционной спасать людей от смерти, чтобы она не знала запаха крови…

Лицо было мокрое и все завалено обвалившейся штукатуркой, но если она это чувствовала, значит, пока еще не умерла. Тогда она попыталась сбросить с себя то тяжелое, что придавливало ее к полу, и медленно открыла глаза.

— Помогите! — закричала Рейн в ужасе от увиденного.

К полу ее приковывал не кусок штукатурки, а человек — огромный мужчина, навалившийся на нее всей своей тяжестью. Она не знала, был это турист, стоявший рядом и попавший вместе с ней под обвалившийся потолок, или рабочий, бросившийся ей на помощь. И липкая влага на ее лице и на полотняном жакете — ее кровь или его?

Она опять отчаянно закричала, хотя от страха у нее перехватывало горло и нечем было дышать. Ее словно похоронили заживо. На помощь никто не пришел, и тогда Рейн, покрепче упершись пятками в пол, согнула колени и постаралась скинуть с себя мужчину, толкая его в грудь руками. Из последних сил она сбросила его и, вся дрожа, встала на нетвердые ноги.

Сама не понимая, как ей удалось освободиться от тела, которое безжалостно приковывало ее к полу, она оторвала кусочек ткани и стала обтирать лицо. Потом она огляделась кругом и, затаив дыхание, закрыла глаза, спасаясь от окружавшего ее кошмара.

Медленно и неохотно она вновь приоткрыла их, страшась того, что должна увидеть. Каким-то совершенно непонятным, ненормальным, бессмысленным, невозможным с человеческой точки зрения образом она очутилась на месте своих ночных видений. Шла битва при Бруненбурге в 937 году нашей эры, более чем тысячу лет назад, то есть та самая битва, которая была изображена на картине.

Она посмотрела себе под ноги и увидела, что у одетого в кольчугу мужчины, который только что лежал на ней, отрублена голова и он весь в крови. А у другого, лежавшего рядом, юного красавца в шлеме и в плотном кожаном жилете поверх длинной туники и штанов, в груди торчал меч. Рейн показалось, что он смотрит прямо на нее своими широко открытыми светло-голубыми глазами.

Тошнота подкатила ей к горлу, и ее рвало много раз, пока рвать стало больше нечем. Тогда она сбросила на землю свой вымазанный кровью жакет и, вытерев рот, стала осматриваться.

Тысячи мертвых и умирающих лежали вокруг нее. Веондан. Так называлась эта плоская вершина вулканического холма. Или «Святой холм». Скорее «Безбожный холм», подумала Рейн, вспоминая, что когда-то в этой стороне был храм язычников.

Если бы Рейн не была пацифисткой, здесь она бы стала ею обязательно. Куда ни посмотри, везде она видела лишь доказательства человеческой жестокости. Многие солдаты сразу умирали от ударов меча или боевого топора, другие были жестоко изувечены. Руки, ноги, головы валялись отдельно.

Рейн опять затошнило… Потом она подобрала свой рюкзак и двинулась в путь, осторожно перешагивая через павших воинов. Она часто поскальзывалась на месиве из человеческих внутренностей.

Битва закончилась решительной победой саксов, судя по несоразмерно большому числу погибших воинов-викингов в конических шлемах и коротких кольчугах, лежавших на поле боя. Светловолосые северяне, саксы, темноглазые валлийцы, шотландцы в своих шафрановых пледах, ирландцы в клетчатых штанах — тоже лежали кругом.

Рейн отчаянно хотелось верить, что все это сон, ночной кошмар, но, увы, это была жестокая реальность. Вопреки внутреннему сопротивлению, Рейн пришлось признать, что она совершила такое же путешествие в прошлое, какое когда-то проделала ее мать. Страх тяжким бременем лег ей на плечи. Зачем она здесь? Что теперь делать?

Значительное расстояние отделяло ее от жестокого рукопашного боя, который еще вели сотни бойцов на зеленом поле. Рейн увидела, как отряд саксов, выставив щиты, неодолимо наступает на своих врагов. Викинги доблестно сражались в обычном для них строю клином. Впереди стоял вождь, за ним воины. Страх куда-то отступил, и Рейн ощутила что-то, похожее на отвращение.

Глухое ржание привлекло ее внимание, и, обернувшись, она увидела огромного коня на краю поля. Его седло было пусто, поводья волочились по земле. Боевой конь наклонил голову к истекавшему кровью рыцарю в кольчуге, лежавшему на земле рядом, а потом поднял выразительный взгляд на Рейн, как будто она могла помочь его хозяину.

Рейн вытерла слезы и, все еще всхлипывая, оглядела поле битвы. Бог знает, сколько народу нуждалось в ее медицинских знаниях, но уж точно — намного больше, чем она могла хотя бы осмотреть. К тому же раненым было необходимо то, чего у нее не было с собой в аптечке, и она в бессилии покачала головой.

Тяжело вздыхая, Рейн медленно пошла по краю поля, останавливаясь возле тех, для кого она могла что-то сделать. Она наложила жгут на руку стонавшему шотландцу-рыцарю, воспользовавшись кожаным шнуром от его сандалии, но не знала, поможет ли ему это, потому что он потерял много крови.

Она приветила десятки людей, бывших врагов и друзей. Кому-то она перевязала рану, кому-то закрыла глаза, у кого-то вытащила из рук меч, а кого-то просто погладила по плечу. Наконец она остановилась и разогнула ноющую спину. Бессмысленность ее усилий приводила ее в отчаяние, и она пошла прочь от поля, как вдруг пронзительно закричала, ощутив удар в спину. Оглянувшись, она истерически рассмеялась, потому что это был конь, который, не отставая, шел за ней следом. Рейн обхватила руками его шею и уткнулась лицом в теплую белую гриву.

— Ну что мне делать?

Как бы в ответ из-за спины послышались звон металла, яростные выкрики, проклятия, и Рейн поняла, что сама не зная как приблизилась к воюющим.

И вот тут она увидела Селика.

Милостивый Бог! Несчастный одинокий викинг стоял один против дюжины хорошо вооруженных рыцарей, рвавшихся его убить.

Еще много народу билось на поле с мечами, боевыми топорами или длинными пиками в руках. Селик стоял один среди павших викингов, с яростью отбивая атаки саксов. Держа в левой руке щит, он размахивал мечом, поражая одного за другим вражеских воинов, как только они подходили поближе. В конце концов, разозлившись на собственную медлительность, он скинул с головы шлем, и длинные светлые волосы рассыпались у него по плечам. Отшвырнув от себя щит, Селик схватил в одну руку острую пику, в другую — боевой топор.

Он был страшен в гневе. Забыв о том, что он тоже смертен, Селик набрасывался на одного сакса за другим, усеивая землю вокруг себя трупами поверженных врагов. Кое-кто бежал от него в ужасе, но Селик был беспощаден. Он рубил направо и налево, расчищая дорогу к юноше со знаменем, украшенным золотым драконом, в руках. В конце концов от разрубил знамя боевым топором, а потом вонзил пику прямо в шею юного воина. Кровь ручьем хлынула из раны.

Рейн содрогнулась от ужаса, глядя на эту кровавую расправу. Селик часто виделся ей в ночных грезах. Какая-то ниточка связывала их через века, но разве она могла представить его таким жестоким зверем?

Наконец, только один из врагов остался рядом с Селиком — сакс в искусно отполированной кольчуге и в шлеме, на котором был тот же герб, что украшал знамя, лежавшее у его ног.

— Молись, саксонский пес! Сейчас ты встретишься со своим богом, — прорычал Селик, когда он и саксонский рыцарь обменялись первыми ударами мечей.

Враги показались Рейн равными и по силе, и по умению.

Один удар пришелся по ноге сакса, но он не обратил внимания на рану.

— Заткнись, кровавый язычник! Ты предан Одину, и скоро твоя черная душа будет в геенне огненной.

Он парировал следующий удар Селика и разрубил доспехи на нем чуть выше пояса.

— Передай своему богу, что это Селик Изгой отправил тебя в последний путь. — Жестокая усмешка искривила губы Селика, как будто он получал удовольствие от этой смертной схватки.

Сакс побледнел, услышав имя викинга, но почти сразу же заставил себя улыбнуться.

— А знаешь ли ты, сукин сын, что твою жену и сына убил мой брат Стивен? — спросил он с издевкой. — Ах, как сладко ее чрево, так кричал Стивен, когда лежал на ней перед тем, как убить и…

Слова замерли у него на устах, так как Селик, не помня себя от ярости, накинулся на него с нечеловеческой силой. Он вонзил пику прямо в грудь сакса и разорвал ее по самую шею, после чего повернул пику и воткнул ее в землю, чтобы все видели, как умирает заклятый враг Селика.

Пошатываясь, Селик нагнулся, поднял шлем и меч, вытер окровавленное лезвие о чулки. Выражение мгновенного изумления скользнуло по его лицу, когда он в ужасе осознал, какую учинил резню. Тут только до него дошло, что он остался один, и он, не веря себе, огляделся, не желая признавать окончательного поражения.

Тогда, широко расставив ноги, он схватил щит и меч и простер руки к небу, воя, как зверь, от безысходной тоски. Его светлые волосы развевались на ветру, и даже кольчуга не могла скрыть вздувшиеся на руках и груди мускулы.

— Один! Всеотец! — вопил он. — Возьми меня в Валгаллу! Не бросай меня!

Рейн услышала шум и заметила, что несколько разъяренных саксов, бившихся в отдалении, стремительно приближаются к Селику. Он нуждался в помощи — и немедленно.

Захлебываясь от рыданий, Рейн закричала:

— Селик!

Он не услышал ее.

— Селик!

Ничего.

Рейн в отчаянии искала хоть какой-то способ спасения и вдруг увидела сзади верного коня. Слава Богу! Она бросилась к нему и схватила поводья.

Рейн не садилась на лошадь с двенадцати лет, с тех пор, как была в летнем лагере. К тому же перед ней был не пони, а боевой конь. Но отчаяние придало ей сил.

— Пойдем, милый, — ласково позвала она испуганное животное. — Ты должен помочь мне.

После нескольких безуспешных попыток и множества ласковых слов и обещаний ей все-таки удалось вскарабкаться на великана и направить его к Селику.

— Селик, ко мне. Скорее! — громко приказала она. Он опустил щит и меч и с недоумением посмотрел на нее. В его глазах полыхал огонь, и Рейн поняла, что его душа еще не отошла от неистовства битвы.

— Скорее! Мы должны бежать, — торопила его Рейн, протягивая ему руку.

Внезапно насторожившись, Селик повернул голову в сторону быстро приближавшихся вражеских воинов и острым взглядом оценил степень риска. Он молниеносно взлетел на коня позади нее, перехватил поводья и пустил его в галоп. Вскоре они потеряли из вида саксов, которые еще долго бежали, безуспешно пытаясь их догнать, но Рейн успела заметить, что некоторые тоже бросились к лошадям в неутолимой жажде крови. Нельзя было терять ни минуты.

Больше часа они мчались, не обменявшись ни единым словом. По дороге они встречали в основном избежавших смерти викингов, и тогда Селик кричал им, куда они должны идти, чтобы вновь собрать их всех вместе.

Из-за непривычной скачки Рейн набила себе синяки и стерла кожу на ляжках, но все равно наслаждалась странным, убаюкивающим ощущением покоя, исходящим от рук Селика. Тело Селика отдавало ей часть своей силы, и отчаяние отступило, смятение сменилось уверенностью в себе. Несмотря на жестокость, которая сейчас проявлялась в облике викинга, Рейн чувствовала, что побежденный воин владеет ключом к ее будущему и это оправдывает ее путешествие в прошлое.

Рейн несколько раз хотела заговорить, но голос ее не слушался и не хватало дыхания из-за бешеной скачки, из-за которой она к тому же не могла повернуться. Крепко вцепившись в гриву коня, она смотрела прямо перед собой, да и молчание Селика не располагало к разговору.

Так или иначе, Рейн откинулась назад и прижалась к мощной груди викинга, слыша через гибкие кольца доспехов сильное биение его сердца. Трепет и необъяснимая гордость охватывали ее от прикосновения к его мускулистым рукам, когда он натягивал поводья, управляя боевым конем в лесной чащобе.

Селик наконец остановился отдохнуть от бешеной скачки. Его мощное тело легко соскользнуло с коня, которого он привел на берег затерявшегося в лесу ручья, затем он ловко стащил с себя кольчугу, под ней оказалась мокрая от пота туника. Опустившись на колени, он жадно пил чистую воду, опуская в нее лицо и встряхивая головой, как косматый пес. Потом он вымыл руки до локтей. Рейн, как зачарованная, смотрела на вздрагивавшие мускулы на спине под плотно натянутой тканью. Сердце у нее забилось как бешеное, когда он встал, потянулся всем своим мощным телом, а потом легко опустился на землю и, положив голову на поваленное дерево, закрыл усталые глаза.

Он ни разу не оглянулся на Рейн и не помог ей слезть с коня. Он ее как будто не видел. И Рейн сама неуклюже сползла на землю, ругая его про себя на чем свет стоит. Ледяная вода, которую она пила из пригоршни, показалась ей слаще нектара. Напившись вволю, она ополоснула лицо и руки, замыла пятна крови на воротнике блузки и намочила шарф. Потом повернулась к Селику.

Даже совершенно измученный, Селик излучал недюжинную жизненную силу. Ее чувства к нему были неподвластны разуму, но Рейн отлично знала и о своей привлекательности. Ему было на вид лет тридцать, так же как и ей, но он был выше — около шести футов четырех дюймов. А какая мощь! Он выглядел так, будто мог превратить автобус в груду лома. Длинные светлые волосы висели грязными космами, но Рейн знала, какие они красивые, если их вымыть и расчесать.

Закончившаяся поражением битва оставила тяжкие следы на его лице. Нос был как будто сломан. Безобразные шрамы и багровые синяки, старые и свежие, уродовали обожженные солнцем лицо, руки, ноги и все тело, насколько было видно. Особенно ужасен на вид был старый шрам, пересекавший лицо от правого глаза до подбородка. Роскошные широкие браслеты на руках до самых рукавов туники говорили о его богатстве и знатности.

Он поднял руку, чтобы откинуть с лица мокрые волосы, и Рейн замерла от изумления, прочитав у него на предплечье слово «месть». Белые шрамы говорили о том, что это слово было вырезано острым ножом уже давно. Что бы это значило?

Рейн еще раз взглянула на его лицо. Его суровый вид буквально завораживал ее, хотя она понимала, что многие современные женщины могли бы счесть его слишком мрачным и чересчур мускулистым, и это было бы абсолютно неверно.

Селик как будто почувствовал ее изучающий взгляд. Он лениво открыл глаза, и Рейн погрузилась в их изменчивую серо-зеленую глубину. Но в его холодном взгляде она не усмотрела никаких чувств, даже простого любопытства.

— Кто ты, черт тебя побери?

Ничего себе приветствие.

Хорошо еще, что Рейн немного понимала его язык, а ведь она боялась, что вообще не сможет разговаривать с этими примитивными людьми. Селик, должно быть, говорил на одном из диалектов средневекового английского. Рейн понимала его с трудом. Черт, вероятно, так оно и было, но Бог или кто-нибудь другой, создавая мозг, был не прав, не встроив в ее голову транслятор. Если она сейчас во сне, языкового барьера не должно существовать, Рейн это понимала. Но если это путешествие в прошлое, знать язык было бы совсем неплохо.

Она покачала головой, чтобы немножко прояснить мозги, и ответила:

— Меня зовут Рейн. Рейн Джордан.

— Рейн? Дождь? Странное имя, — пренебрежительно, даже с насмешкой произнес он и снова оглядел ее с головы до ног оскорбительно медленным взглядом. — Почему не снег или град, или слякоть? Или дерево? — договорил он язвительно.

Дерево! Одно дело, если бы это сказал мальчишка, который не мог придумать ничего лучшего, чем нахально пройтись насчет ее высокого роста, но этот искалеченный грязный викинг, которому она спасла жизнь? Ну уж нет!

— Ты неблагодарная скотина! Я спасла тебе жизнь.

Она мигнула, сдерживая слезы.

Селик встал и вытянул руки, уставшие от долгой езды.

— Это не лучшее, что ты могла для меня сделать, женщина, — сказал он спокойно. Я бы предпочел умереть. Жизнь мне не нужна.

Рейн сердито посмотрела на него, забыв о своих слезах.

— Как ты смеешь не ценить жизнь? Ты знаешь, сколько людей ты убил сегодня?

— Нет. Для тебя это важно? — со скукой в голосе спросил он, бросив на землю кольчугу. — Я должен на каждого мертвого вешать табличку? Или ты считала?

Рейн почувствовала, как кровь прилила к ее лицу.

— Нет. Но думаю, их были сотни. Неужели в тебе нет ни капельки раскаяния после такой резни?

— Нет. С чего бы? Они это заслужили.

— Как ты можешь так говорить, особенно о мальчике со знаменем, которого ты убил?

— Я убил мальчика?

Селик вопросительно наклонил голову, очевидно стараясь припомнить, о чем она говорит. Неужели можно убить человека и забыть об этом? Рейн была печально удивлена. Наконец Селик тряхнул головой, так ничего и не вспомнив.

— Любой сакс — мой враг, будь он воин или мальчик. Так говорят слова на позорном столбе, который я воздвиг «в честь» короля Ательстана. — Он подозрительно посмотрел на нее. — А, может, ты из тех девок, что живут в лагере Ательстана?

— Лагерная девка! — Рейн побагровела от возмущения. — Ах ты, ничтожество, я не проститутка и не саксонка.

Неожиданно до нее дошло, что Селик садится на коня и собирается куда-то ехать.

Без нее!

— Постой! Ты не можешь оставить меня здесь.

Селик издевательски изогнул бровь, принял надменную позу и повернул коня.

— Я не могу?

— Это мой конь, — быстро нашлась она.

— Лгунья, — ответил он с обаятельной улыбкой.

— Вернись!

— Ну нет, я не позволю тебе приказывать, гарпия. — Он усмехнулся. — Не бойся, возможно, кто-то другой подберет тебя. Вдруг он подойдет тебе больше, чем я с моей жаждой крови. Он предложит тебе свое покровительство и посадит куда-нибудь в подвал для забавы.

— Для забавы! — Рейн ощетинилась от злости. — Ты паршивая свинья. Я не нуждаюсь в мужской подпорке. Езжай один, проклятый варвар.

Селик рассмеялся, показав на диво крепкие, ослепительно белые зубы, особенно белые на фоне сильно загоревшего лица.

Рейн на мгновение замерла при мысли о его отъезде. Она была в панике, поняв, что Селик в самом деле может уехать. Сердце у нее похолодело…

Что будет с ней в этом незнакомом времени и месте без Селика, который так притягивал ее и был сейчас так необходим ей? Она пыталась что-то придумать, и тут ей пришла в голову одна мысль.

— Селик! — отчаянно закричала она ему вслед. — Что подумает твой старый друг Торк, когда узнает, что ты бросил его дочь одну?

Он тут же остановился.

Фу ты! У Рейн бешено стучало сердце. Селик повернулся в седле и окинул ее ледяным взглядом. Он походил на убийцу, возвращаясь к ней, и Рейн очень хотелось убежать подальше.

Ее вопрос вызвал совсем не ту реакцию, на которую она рассчитывала. Селик, похоже, задумал убить ее. Руки он сжал в кулаки. Все тело напряжено. Его полные губы вдруг вытянулись в тонкую ниточку и стали белыми от ярости. Глаза угрожающе блестели. Доставая из-за пояса острый кинжал, Селик ловко соскользнул с коня и решительно направился к ней.

Рейн кинулась бежать, спасая свою жизнь.

ГЛАВА 2

Продираясь сквозь колючки и проклиная все на свете, Селик гнался за Рейн по лесу. Святая кровь! Он терял драгоценное время из-за неугомонной девки.

— Стой!

Лесные духи, будто останавливая, били его ветками по лицу, а она, к тому же, визгливо смеялась. Правда, ее смех был большее похож на рыдания, но она, ни на мгновение не замедляя шаг, продолжала свой неистовый бег сквозь лес. Еще эти дурацкие штаны!

— Ты смеешь называть Торка своим отцом! — злобно кричал он. — Да я сдеру с тебя шкуру и только потом уеду, чтобы ты тут наскулилась вволю.

Когда она не ответила и опять увернулась от него, он заорал:

— Я вырежу твой длинный язык и съем его сырым!

Селик услышал ее изумленный возглас после этих нелепых слов и добавил нечто, вроде «Ух, ты». Неожиданно он ощутил желание улыбнуться. Эта ненормальная считает его варваром? Ха! Он ей покажет!

— Если ты остановишься сейчас, — льстиво проговорил он, сократив немного расстояние между ними, — твоя смерть будет легкой. Может быть, я всего лишь отрежу тебе голову. Если же ты и дальше будешь бегать от меня, я заставлю тебя помучиться.

Какие он придумал для нее мучения, он не сказал, пусть она сама представит.

— Иди к черту, — бросила в ответ бесстыдная мегера.

Ну и дерзкая тварь! Неужели глупая девчонка не знает об опасности, которой подвергается, испытывая его характер? Мужчин он убивал и за меньшее.

— Возможно, твои золотистые глаза будут лучше выглядеть без ресниц, — вкрадчиво проговорил Селик, тяжело дыша от быстрого бега, да еще после битвы.

Он нахмурил брови. Золотистые глаза? Великий Тор, и когда он успел заметить? Тряхнув головой, он ясно представил себе странную девицу и моргнул, безжалостно прогоняя видение.

— К черту твои глаза! Я думаю, будет лучше, если я их просто выдавлю.

Рейн то ли презрительно, то ли недоверчиво фыркнула и отпустила ветку, которая тотчас же ударила его по животу и задела рану, нанесенную ему в битве.

Вот теперь он действительно разозлился. Опять потекла кровь, и он почувствовал себя, как в аду, — и все из-за бесстыдства тупоголовой сумасбродки. Великий Один! Он тратит драгоценные минуты, преследуя глупое создание, когда ему нужно как можно дальше уйти от саксов.

Было и еще кое-что. Селик узнал знатного рыцаря, которого он пронзил пикой и оставил висеть на древке. Это был Эльвинус, кузен короля Ательстана, а король назначил цену за голову Селика еще до битвы. Теперь саксонский выродок еще больше захочет его поймать, чтобы предать медленной мучительной смерти.

И еще хуже то, что Эльвинус назвался братом Стивена из Грейвли. Чертова кровь! У Ательстана и Стивена более чем хватало поводов убить его, и не было необходимости добавлять топлива в огонь их ненависти. Может, Стивен еще на поле боя? Селик удивился неожиданно возникшему у него желанию вернуться и покончить раз и навсегда с кровавым спором.

Селик посмотрел в ту сторону, куда убежала безумная девица. На самом деле он не мог пропустить мимо ушей ее возмутительные претензии, ведь с первого взгляда понятно, что она не саксонка. Рост, прекрасные светлые волосы, да и все остальное говорило об ее истинно нордическом происхождении. Однако она не могла быть дочерью его умершего друга Торка и должна была дорого заплатить за обман и за эту дурацкую погоню.

— Хватит, — крикнул, наконец, Селик.

Эта ведьма просто околдовала его. Одним рывком он настиг ее, и, вскрикнув, Рейн повалилась на землю, а он упал на нее сверху.

Падение ошеломило Селика. Несколько минут он лежал, запутавшись лицом в золотистой паутине ее блестящих волос, выбившихся из косы. Их сладкий соблазнительный аромат, необычная смесь запахов цветов и пряностей, завладел его чувствами и заставил ненадолго забыть о жестокости и бессмысленности его жизни, напомнив о том времени, когда он высоко ценил досуг и наслаждался маленькими радостями. Ну, например, запахом женского тела. Или же прикосновением к желанному женскому телу.

Холодное сердце Селика на мгновение оттаяло от этих чувств, которые он долго держал в узде. «О Acmpud», — подумал он внезапно, и жестокая боль, которой он не мог противостоять, едва не разорвала ему сердце. Он так много потерял вместе с ней. Слезы навернулись ему на глаза при воспоминании о том времени, когда его жена была еще жива и здорова. Проклятье! Мучительные воспоминания никак не желали покидать его.

Неужели он никогда не забудет?

Легкий толчок в спину отвлек его от непрошенных мыслей. Это был конь, не покинувший его во время погони.

«Кровь Тора», — прорычал он в тишине, презирая себя за чувствительные воспоминания. Уже много лет он не позволял себе так сумасбродно потворствовать своей памяти.

Приподнявшись на локтях, Селик заметил, что женщина, лежавшая под ним, не двигается. Вдруг она умерла?

— Эй!

— Что еще? — Рейн подняла голову и проворчала: — Слезай с меня, глупый верзила. Ты, должно быть, весишь столько же, сколько конь — мой конь, между прочим. Хочешь задавить меня до смерти, чтобы съесть мой язык?

С коротким смешком Селик повернул ее на спину и прижал своим телом к земле.

— Твой сварливый язык, девочка, не доведет тебя до добра. Думаю, он будет слишком кислым на вкус.

Ветки, трава и земля на славу разукрасили ей лицо и испачкали шелковую блузку.

Она с яростью стала тереть рот, и Селик на мгновение забыл причину своей злости — так восхитительно притягательна была женщина, лежавшая под ним. Он потрогал золотистые пряди, рассыпавшиеся по ее плечам. Они были мягкими, как шелк, и светились, как янтарь, и он снова и снова пропускал нежные нити между безвольными пальцами. Посмотрев на лицо, Селик заметил, к своему ужасу, синяк у нее на лбу, ужасное багровое пятно на нежной молочной коже. Селик не мог удержаться и дотронулся до него пальцем, отчего ее пухлые губы, похожие на смятые лепестки розы, непроизвольно дрогнули, чуть приоткрыв удивительно белые зубы.

Карие, как темный мед, глаза женщины смотрели на него вопросительно и немного удивленно, как бы спрашивая, что он собирается делать дальше, и Селик никак не мог оторваться от них. Они наполняли теплом его душу, и он стал вспоминать, когда еще чувствовал подобное? Acmpuд, тут же понял он и опять ожесточился.

Только сейчас Селик сообразил, как глупо себя ведет, словно какой-нибудь пьяный болван, решивший позабавиться с красоткой. А ведь саксы, эти гончие псы, наступают на пятки. Он вытащил из-за перевязи кинжал и приставил его острие к глее Рейн.

— Что ты здесь делаешь, женщина?

— Что я делаю? Я не могу пошевелиться, — огрызнулась она.

— Не шути так. Отнесись-ка к своему положению посерьезнее. — Он сильнее прижал блестящее лезвие к ее шее, и из-под него потекла тонкая струйка крови, похожая на пролитое на чистый первый снег вино. — Мне плевать на твою жизнь…

— Не сомневаюсь! Тебе не кажется, что ты переигрываешь? — презрительно спросила глупая ведьма, как будто совсем не испугавшись его. — Кроме того, я думаю, будет неприятно, если ты не сможешь перерезать яремную вену. Я предлагаю тебе выбрать лучше почку или диафрагму.

Она показала две точки на теле, которые, как знал Селик, были такими же смертельно опасными, как кровеносный сосуд на шее. Но откуда обычная женщина это знает? И что такое диафрагма?

Рейн заметила смущение на лице Селика. Неожиданно она услышала голос, звучавший у нее в голове. Спаси его.

Совершенно этому не удивившись, Рейн пристально посмотрела на сурового воина.

— Ты действительно сможешь меня убить, Селик?

— В один миг.

— Я так не думаю, — убежденно проговорила Рейн. — И кроме того, хотя ты ведешь себя как медведь, я тебя не боюсь.

— Ты поистине слабоумная.

Рейн пожала плечами, стараясь не обращать внимания на слова, повторявшиеся в мозгу. Спаси его, спаси его, спаси его…

Селик нахмурился, казалось, раздраженный ее храбростью. Что он, дурак, и не слышит, как у нее стучат зубы?

— Откуда ты знаешь мое имя? Почему ты оказалась здесь?

— Не знаю, — поколебавшись, ответила Рейн. — Я думаю… Думаю, меня послал Бог.

Селик недоверчиво фыркнул.

— Зачем Богу посылать тебя сюда?

— Спасти тебя, — робко предположила Рейн.

— Меня? Бог не заботится о таких, как я. — Он долго смотрел на нее, прищурившись, потом вложил кинжал в ножны и спросил нехотя, как бы заранее ничему не веря: — Спасти меня от чего?

— От самого себя.

Селик в изумлении хлопнул себя по лбу ладонью. Все еще стоя на коленях возле нее, он откинулся назад и закатился в хохоте.

Рейн не удивилась, что Селик ей не поверил. Да и кто бы поверил, не зная всех обстоятельств? Она быстро опустила глаза, чтобы скрыть разочарование, и стала ждать, когда у Селика кончится приступ неодолимого хохота.

Наконец он вытер глаза и тряхнул головой, пораженный ее невиданной заносчивостью.

— Невероятно. Женщина объявляет себя ангелом-хранителем. Сладчайшая Фрея! Должно быть, сегодняшняя битва расстроила мой разум. Может у тебя помутилось в голове от ушиба?

Он внимательно осмотрел шишку у Рейн на лбу, ведь он совсем ничего не знал о том, что случилось через тысячу лет в музее викингов. Или это было сегодня утром? Рейн нахмурилась, не веря сама себе.

Селик все еще смеялся. Рейн прищелкнула языком, показывая, что не желает больше терпеть его дурацкое хихиканье. Святое небо! Ее слова не так уж смешны.

На самом деле, она была не очень раздосадована. Несмотря на преследование саксов и угрозы Селика, она вернула себе душевное равновесие и ей было на удивление покойно рядом с безжалостным викингом, как будто она наконец обрела свое место в жизни.

Кроме того, она понимала, у Селика был очень трудный день… Возможно, даже не день, а много лет. Об этом говорили и шрамы, и следы переломов, и пустота в глазах. Рейн ненавидела жестокость Селика, но она не могла не восхищаться человеком, в котором видела великолепный тип мужчины, жестоко изуродованного жизнью, но все еще покорявшего природной красотой.

Спаси его.

Рейн чуть не застонала вслух от настойчивости внутреннего голоса. Ну как ей проникнуть в абсолютную пустоту его глаз? Захочет ли он открыться ей?

— Моя мама была права насчет тебя, — прошептала Рейн, все еще прижатая к земле его телом.

Селик поднял бровь.

— Ты великолепен.

Он фыркнул:

— Не имеет значения. И не пытайся опутать меня своими презренными чарами. Бесполезно. Наименьшее из всего, что я потерял, — моя внешность. — Он поколебался, как будто что-то обдумывая. — Твоя мать… Я ее знал?

— Думаю, да. Ее звали Руби… Руби Джордан… до того как она вышла замуж.

— Ах! — Селик вскочил, не сводя с Рейн свирепого взгляда. Он грубо поставил ее на ноги и вдруг заметил приколотую к блузке брошь.

— Где ты это стащила?

— Мне ее дала мама.

— Не может быть. — Он в замешательстве потер лоб. — Нет, не Руби. Ты не можешь быть ее дочерью. Или дочерью Торка.

Он изучал ее лицо, отыскивая черты сходства, которые, Рейн это знала, найти было нетрудно, стоило только захотеть. Неожиданно Селик что-то вспомнил. Прежде чем она успела среагировать, он ухватился за отворот блузки и распахнул ее, не думая о том, что она разорвется или отлетят пуговицы.

— Как ты смеешь? — прошипела Рейн.

Она попыталась застегнуться, но без толку. Селик крепко держал ее за руки и смотрел на ее груди, однако без вожделения.

— Во имя любви Фреи! Ты одета в такую же странную одежду, как и Руби. Дамское белье, так она его называла.

— Это не мамин лифчик, — Рейн застегнулась, вызывающе поджав губы. — Как ты мог видеть мамино белье?

— Ха! Все придворные короля Зигтригга видели эту чепуху, когда она снимала свою знаменитую рубашку. Она даже затеяла шитье этих вещиц, пока жила среди нас.

Невероятно! Селик повторял самые фантастические истории, о которых ее мать рассказывала много лет. И никто ей не верил, в том числе сама Рейн. Стало быть, это не выдумка. Рейн в ужасе прикрыла рот руками.

О Боже! Путешествие во времени в самом деле возможно!

— Послушай! Я совершенно уверена, что Руби — моя мать, и она всегда называла Торка моим отцом.

Рейн решила не говорить ему — пока еще рано, — что мать считала ее отцом и Джека Джордана.

— Я объясню тебе все, что ты хочешь, но, мне кажется, нам нужно поскорее уйти отсюда. Если саксы нас захватят, им будет неважно, кто я такая.

Селик нехотя кивнул и свистнул сквозь зубы. Глупый конь примчался прямо к нему, будто тоскующий влюбленный. Как Селик этого добивается? Наверное, так у него и с женщинами, с раздражением подумала Рейн. Интересно, он на всех производит такое же впечатление?

Селик положил левую руку на седло, вскочил на коня и посмотрел сверху на то, как она, нарочито не обращая на него внимания, приводит себя в порядок — застегивает разорванную блузку, расчесывает и заплетает косу.

— Я могу взять тебя с собой — пока, но будь осторожна, женщина, — сказал он наконец. — Если ты мне соврешь, я убью тебя не задумываясь.

Он нагнулся и, схватив ее в охапку, одним резким движением поднял как пушинку и посадил к себе на колени.

Рейн потерла локоть, но решила не испытывать судьбу и не жаловаться. Священная корова! Несмотря на ненужную грубость, Селик, к удивлению Рейн, так легко поднял ее, что она стала вспоминать и не могла вспомнить, удавалось ли такое кому-нибудь еще. Она ведь такая большая. Или нет?

— Не верти задом, — приказал Селик, едва конь сделал первый шаг. — Твои непристойные игры все равно ни к чему не приведут. Даже если у меня есть время, я не валандаюсь с такими, как ты.

Рейн не могла оставить его слова без ответа.

— Еще чего! У меня нет ни малейшего желания заниматься с тобой любовью.

— Ха! При чем здесь любовь? Если мужчине хочется устроиться между женских ножек, это просто, естественно и правильно. Но гораздо проще обходиться без женщин.

Рейн недовольно поджала губы и подняла глаза к небу.

— Мне жаль тебя, если ты думаешь об этом, как о чисто физической потребности.

— Почти то же, что помочиться, — стоял на своем Селик.

Рейн услышала насмешку в его голосе и повернулась посмотреть на него, однако прочитать что-либо по его лицу было невозможно, разве что подрагивавшие губы говорили о сдерживаемой усмешке…

— Черт! Ты и в самом деле не такой, как рассказывала мама. Судя по тому, что я слышала, у тебя была репутация восхитительного возлюбленного.

— Возможно. Скорее всего, так, — признал он, подумав. — Я действительно имел славу удачливого любовника, но это было давно. — Он пожал плечами. — Меня это больше не беспокоит.

Рейн хихикнула.

— Ты не представляешь, как мне странно говорить об этом. С моими неудачами в сексе я не могу никого критиковать.

— Что ты имеешь в виду? Неудачи в сексе? Ты не спишь со своим мужем?

— Я не замужем.

— А-а-а.

— Можно узнать, что это значит?

— Теперь все понятно. Ты из тех незамужних женщин, которые предпочитают разных мужчин.

— Помолчи лучше, болтун. Ты слишком торопишься с выводами. Я отнюдь не неразборчива, если ты это имеешь в виду.

— Да я ничего. Это ты говоришь, что у тебя не получается с мужчинами, которые тебе не мужья.

— Мне хотелось бы, чтобы ты не употреблял грубые выражения.

— Какие выражения?

— Ну, например, «спишь». Если ты не можешь сказать «заниматься любовью», говори «заниматься сексом».

Селик опять засмеялся, и его страх отозвался прекрасной музыкой в ушах Рейн.

— Со сколькими же мужчинами ты занималась сексом? — со смешком спросил Селик.

Он незаметно обнял ее, и она очутилась в теплом уютном коконе.

— Это не твое дело. — Рейн негодующе выпрямила спину.

— Может быть, у тебя вообще не было мужчины, красотка с осиным жалом вместо языка? Мало кто рискнет с такой связаться.

Рейн вызывающе задрала нос:

— Не думай, что раз я такая… такая большая, так меня никто не хотел.

Грубиян, сидевший сзади, насмешливо фыркнул.

— Что ж, раз уж ты привлекла к этому мое внимание, ты слегка… крупновата. Наверно, некоторые мужчины отказывались, считая тебя… чересчур большой.

Это ты мне говоришь!

— Какими были мужчины, которые домогались тебя?

Опять заскок. У него на уме только одно. Ладно, будь что будет, решила про себя Рейн.

— Когда мне было восемнадцать, у меня был неудачный сексуальный опыт, всего одна ночь, но не счастливая. А потом за двенадцать лет у меня было только два серьезных романа, но они не дали мне радости.

Селик немного помолчал, обдумывая ее слова.

— Значит, ты уже прожила тридцать зим. Вот уж не подумал бы, что так много.

— Я не старше тебя, — парировала она.

— Ладно, красавица, мы оба долго живем на свете, — заключил он с мягким смешком, и, прижав ее щеку к своей груди, как бы положил конец разговору, после чего опытной рукой заставил коня прибавить шагу.

Красавица! Рейн покрепче прижалась к нему и обхватила его руками за пояс для равновесия. Одна из проблем путешествия во времени была исчерпана.

Прежде чем задремать, Рейн, уверенная, что Селик сможет защитить ее от любой опасности, немножко понедоумевала, как ей спасать этого норвежского дикаря, для которого любовь ограничивается всего-навсего похотью и который убивает человека так же легко, как наступает на муравья, не говоря уж о том, что он совсем не дорожит собственной жизнью.

Рейн поклялась, что постарается ему помочь. Бог даст, она и сама не останется внакладе. Правда, оставался вопрос. Где все это будет — здесь, в прошлом, или же в будущем?

Рейн мирно дремала, чувствуя, как конь взбирается по крутому склону. Тропа проходила через густые заросли кустарника и каких-то ползучих растений, которые Селик, при необходимости, разрубал мечом. Воины с грубыми лицами молча стояли вдоль дороги. Они выходили вперед, когда узнавали Селика, а потом сразу же скрывались. Наконец конь выбрался на плоскую открытую вершину холма. Отсюда была хорошая видимость на много миль вокруг, и легко можно было обнаружить любого преследователя.

Рейн не ожидала увидеть сотни викингов и их союзников, включая скоттов и валлийцев, сумевших спастись от саксов. Многие из них были еще в боевых доспехах, другие завернулись в волчьи шкуры в ожидании холодного осеннего вечера. В стороне несколько женщин готовили на кострах еду.

Здесь же стояли шатры, но большинство воинов лежало на земле, отдыхая после боя и пестуя свои раны. Некоторые совершенно очевидно нуждались в ее помощи как хирурга.

Рейн приготовилась применить на деле свои медицинские познания, однако ее внимание отвлекло нечто новое, появившееся в облике Селика. Надменность, что ли. Даже в такой толпе его появление не осталось незамеченным, но никто из боевых друзей не подошел перекинуться с ним парой слов. Его словно не видели. Ее одинокий викинг как будто был отверженным, не таким, как все.

Селик спешился сам и помог Рейн слезть с коня. Несколько мужчин с откровенным любопытством уставились на нее. Господи, вот тут она по-настоящему поняла, что такое жить во власти воинственных лордов Темных Веков.

— Помоги женщинам, — коротко приказал Селик.

— Что? Готовить? Мне?

— Опять? Ты обещала всегда и во всем беспрекословно слушать меня, — прошипел Селик сквозь зубы.

— Да, но, думаю, многие здесь нуждаются в помощи лекаря.

— Иди к костру готовить, — повторил он резко. Кое-кто уже начал прислушиваться к их перепалке.

— Ради всего святого, я же доктор, — упрямо повторила Рейн и пошла было прочь.

Селик схватил ее за косу и сильно дернул.

— Ой! Что ты делаешь?

Она вытащила косу у него из рук и вызывающе распрямила плечи, не обращая внимания на его злое лицо.

— Твой болтливый язык лишает тебя разума. Я уже говорил, чтобы ты не обманывала меня. Сначала ты объявляешь себя ангелом-хранителем. Теперь лекарем. Что дальше? Богиней Фреей?

Рейн закрыла глаза и тяжело вздохнула.

— Я действительно врач. Я много лет училась, чтобы стать доктором. И теперь работаю хирургом в больнице Святой Троицы.

Рейн слышала вокруг возгласы недоверия и насмешки, но Селик почесывал подбородок и мысленно представлял ее в этой роли.

— Врач, — проворчал он, сдаваясь, и тряхнул головой. — Боги, несомненно, показывают мне сегодня свое нерасположение, позволяя этой женщине вертеть мной как ей хочется.

Невзирая на протесты Рейн, он схватил ее за руку и, притащив к ближайшему шатру, потребовал:

— Показывай.

Рейн быстро поняла, что в трех шатрах раненые размещены в зависимости от тяжести их состояния. Вытащив из рюкзака медикаменты, необходимые для экстренной помощи, она вошла в шатер, где лежали самые тяжелые. Около часа она работала как автомат. Самое большее, что она могла сделать со своим медицинским снаряжением, — это промыть раны, вывести кое-кого из шокового состояния, позаботиться, насколько возможно, чтобы не началось заражение.

Вначале Селик стоял рядом, наблюдая за каждым ее движением. Он было остановил ее, когда она начала давать некоторым раненым таблетки, но Рейн объяснила, что это всего-навсего слабое болеутоляющее, вроде тех трав, которые используют здешние лекари, и он позволил ей продолжать ее дело. Некоторые раненые нуждались в более сильных средствах, и она давала им дарвон.

Когда Рейн обошла всех своих пациентов в одном шатре, она вышла на свежий воздух и выпрямила усталую спину. Она знала, что на самом деле помогла только немногим. Из соседнего шатра слышались глухие стоны и крики. Бог знает, какими варварскими способами пользовали здешние лекари беспомощных раненых.

Селик стоял один, привалившись спиной к дереву. Их взгляды на секунду встретились, и Рейн представила, о чем он думает, стоя на холодном ночном воздухе.

«Ты нужна ему», — прозвучал голос.

Ха! Ему нужна хорошая инъекция миролюбия. Вот что ему нужно.

Селик вопросительно посмотрел на нее, как будто удивляясь, почему она отдыхает, когда так много людей нуждается в ее помощи. Нахал!

Рейн, обидевшись, развернулась и ушла в следующий шатер. Там она в ужасе увидела, как на длинный стол укладывают юношу, который отчаянно сопротивляется нескольким дюжим молодцам, изо всех сил старавшимся удержать его. Рейн не верила собственным глазам. А когда несчастная жертва повернулась лицом к ней, она завопила что было мочи.

На столе лежал ее брат Дейв, а Бен Кейзи сумеречных времен держал в руках нож величиной с косу Смерти и готовился ампутировать ему ногу. Но, что хуже всего, кровь других пациентов покрывала инструменты лекаря в монашеской одежде и с тонзурой на голове. Очевидно, он использовал нож неоднократно, не моя и не дезинфицируя его.

— Стоп! — Все обернулись, когда она бросилась вперед. — Не смейте дотрагиваться до моего брата, кровавые мясники!

С силой, вызванной приливом адреналина, Рейн выставила лекарей из шатра и немедленно занялась осмотром. Глубокая рана у колена выглядела плохо, возможно, повреждения были серьезные, но она подумала, что все-таки можно попытаться спасти ногу. Конечно, он потерял много крови, а плазму взять неоткуда, но рискнуть стоило.

— Не беспокойся, Дейв. Я не позволю им отрезать тебе ногу.

Юноша благодарно посмотрел на нее и крепко сжал ей руку. Отказываясь ослабить хватку, он попытался что-то сказать, но Рейн твердо приказала ему беречь силы.

Конечно, это не Дейв. Ее настоящему старшему брату уже сорок два, и сейчас он, скорее всего, играет в гольф, если, конечно, сегодня все еще суббота. Это, должно быть, один из братьев по отцу, о которых ей рассказывала мать.

— Ты Эйрик или Тайкир?

— Тайкир, — прошептал он.

— Хорошо, Тайкир. Я твоя сестра по отцу, Рейн, и я не позволю им отрезать тебе ногу.

— Ты клянешься? — спросил он, все еще держа ее за руку.

— Я обещаю сделать все возможное, чтобы спасти твою ногу.

Услышав за спиной шум, Рейн обернулась и увидела разъяренного Селика со сверкающими от возмущения глазами. Он остановился у входа в шатер, а рядом с ним стояли лекарь и еще один мужчина, который помогал удерживать Тайкира.

— Какой еще скандал ты устроила? — прорычал Селик, направляясь к ней и явно намереваясь выволочь ее из шатра.

Рейн не двинулась с места и лишь широко раскинула руки, чтобы защитить своего только что найденного родственника. Она дрожала от ярости и возмущения, но быстро нашлась, что ответить.

— Они убьют его, если ампутируют ему ногу. Ты видишь этот грязный нож? Я не позволю им трогать моего брата.

— Брата? Что за чепуху ты городишь?

— Тайкир. Они хотят ампутировать…

Селик с силой отпихнул Рейн, и она упала. Лекарь, довольно хихикая, победно глядел на нее. Селик же заботливо склонился над раненым.

— Тайкир? О, клянусь всем святым, я не знал, что ты был в сражении. Я думал, ты в безопасности в Норвегии с дядей Хааконом. Проклятый Убби не подчинился моим приказам.

— Не ругай Убби, — прошептал Тайкир. — Он ни при чем.

Рейн встала и отряхнула штаны. Как зачарованная, она смотрела на Селика, с нежностью и страхом склонившегося над Тайкиром. Он был способен на неподдельное сострадание, которое в обычное время прятал в самой глубине своей души. Может быть, еще не все потеряно.

— Позволь женщине лечить меня, — попросил Тайкир, хватая Селика за локоть. — Не говори «нет», Селик. Я лучше буду играть против смерти с этой женщиной, чем останусь без ноги. Ради отца, подари мне эту милость.

Селик с каменным выражением на лице обернулся к Рейн.

— Ты можешь сохранить ногу?

— Я думаю… если мы не будем откладывать и если мне удастся запастись всем необходимым… и помощью.

Она посмотрела на разъяренных лекарей.

Селик помолчал, разрываемый на части яростью лекарей и настойчивыми мольбами Тайкира. Наконец он поднял руку, останавливая готовых броситься на Рейн мужчин.

— Тихо! — крикнул он и решительно повернулся к Рейн. — Что тебе нужно?

Рейн готова была расцеловать сурового рыцаря за его поддержку, несмотря на все, что перенесла от него. Однако она сдержала свои чувства и спокойно перечислила:

— Кипяченой воды как можно больше, иголок, чистых тряпок. Нужно все прокипятить, а потом положить тряпки посушить и держать их отдельно, чтобы никакая грязь к ним не пристала.

Она, как облеченный властью сержант новобранцам, приказала приготовить стол, тщательно его почистить и принести дюжину факелов. Когда походный операционный стол был готов, она сняла с Тайкира всю одежду, совершенно смутив мальчика и ужаснув монаха, который пробурчал с обидой:

— Это непристойно для женщины.

— Послушай, младший братик, что у тебя есть или чего у тебя нет ниже пояса, здесь не имеет ни малейшего значения. Ты же не хочешь расстаться с ногой, правда?

Он слабо кивнул.

Рейн погладила его по голове. Бог мой, он еще совсем мальчик. Ему бы наслаждаться жизнью, а не участвовать в бессмысленной бойне. Она вздохнула с неожиданным смирением. С десятого века и до наших дней эти вещи совершенно не изменились. Все последующие войны были не менее бессмысленны, чем эта.

Рейн решила не накладывать жгут выше раны, как обычно делается перед операцией, но внимательно осмотрела открытую рану, чтобы определить глубину разреза. Мышцы были повреждены не слишком сильно, но некоторые сосуды нужно было сшить, и чем скорее, тем лучше, чтобы они остались гибкими и нога работала. В нормальных условиях и то на такую операцию потребовалось бы несколько часов. Сможет ли Тайкир вытерпеть боль?

Рейн осмотрела свое медицинское снаряжение. Конечно, обезболивающего у нее не оказалось. Самыми сильными болеутоляющими были дарвон и кодеин, да и то немного. Лучше бы использовать их после операции. Может, положиться на алкоголь, чтобы притупить у Тайкира болевые ощущения? Недопустимо! Она убьет своего брата.

Обдумывая другие возможности, Рейн вдруг вспомнила… Попробовать или нет?

Доктор Чен Ли, ее коллега в больнице, несколько лет назад обучал ее акупунктуре как альтернативе традиционному обезболиванию, но она никогда еще не пробовала пользоваться этим способом самостоятельно. Рейн тяжело вздохнула и приняла решение.

— Селик, ты можешь найти несколько длинных, очень острых иголок?

Он кивнул.

— Принеси все, какие сможешь найти, и проследи, чтобы их хорошенько прокипятили.

Он насупился от ее командирского тона, но милостиво отложил выговор на другое время. Когда все было готово, она приказала:

— Всем выйти из шатра!

— Нет. Мы останемся, чтобы быть свидетелями твоей жестокости, — запротестовал лекарь.

— Мальчика нужно крепко держать, — доказывал один из мужчин.

— Может быть, она колдунья? — предположил другой.

— Селик, — взмолилась Рейн, — если все пойдет хорошо, то не будет необходимости держать Тайкира.

Селик прислушался к ее словам и нашел компромисс.

— Отец Седрик и я останемся наблюдать за ее работой. Остальные будут стоять снаружи и, если понадобится, мы их позовем.

— Хорошо. Но если вы оба остаетесь, мойте руки.

— Женщина требует слишком многого, — захныкал отец Седрик.

— Селик, для моего брата опаснее заражение, чем сама рана. Грязь и гнилая кровь полны бактерий. Для открытой раны это убийственно.

Сначала Селик рассвирепел из-за ее упрямства, но потом увидел умоляющий взгляд Тайкира и сказал лекарю:

— Мы сделаем так, как она просит. Ничего страшного.

Они вышли из палатки мыться, поскольку Рейн добавила, что все должны особенно тщательно вычистить ногти. Рейн обернулась к Тайкиру, уже почти терявшему сознание.

— Дорогой, я буду делать некоторые процедуры, чтобы снять боль. Ты ничего не почувствуешь, но не сможешь говорить, пока я буду зашивать рану. Ты доверяешь мне?

— Я должен доверять тебе, — сказал он неуверенно.

— Вот еще, Тайкир… Чтобы снять боль, я воткну в твое тело острые иголки не менее чем в десяти местах.

Его глаза удивленно расширились, но потом он неуверенно улыбнулся и сказал со смешком:

— Лучше коли меня до возвращения Селика, а то он заживо сдерет с тебя кожу. Не стоит испытывать его терпение.

Благодаря Бога за свою почти фотографическую память, Рейн мысленно вспомнила уроки доктора Ли по старинной китайской медицине. Она представила линии внутри человеческого тела и триста шестьдесят пять «входных ворот», или точек, где эти линии предположительно выходят на поверхность. Даже доктор Ли, со всем своим опытом, не ручался, что акупунктура может заменить настоящую анестезию, однако он утверждал, что острая игла, поставленная в нужную точку, воздействует на мозг так же, как настоящее обезболивающее типа эндорфина или энкефалина.

Тайкир до смерти боялся предстоящей процедуры, но храбрился. Он крепко сжал зубы и зажмурился, пока Рейн втыкала длинные иголки в разные части его тела, в том числе и в голову. Вдруг он удивленно открыл глаза:

— Это чудо! Я не чувствую боли.

Рейн с облегчением вздохнула. Слава Богу!

— Не смей! — закричали вместе Селик и лекарь, как только вошли в шатер и увидели, что она делает с иголками. Вначале Селик зашатался из стороны в сторону при виде иголок, его большое тело угрожающе наклонилось, и он чуть не упал в обморок. Но потом он схватился за Рейн и стал шептать ей самые разнообразные ругательства из-за того, что позволил ей причинить боль своему раненому другу. Тайкир остановил его:

— Не надо, Селик. Иголки убивают боль. Я ей разрешил.

Селик с сомнением посмотрел на Тайкира и наконец сказал бормочущему лекарю:

— Закрой рот или убирайся.

Операция длилась несколько часов. Селик стоял с бледным лицом, держа увеличительное стекло, которое Рейн купила рано утром, чтобы получше рассмотреть картину в музее.

Неужели это в самом деле было всего-навсего утром, а не целую жизнь назад?

Благодаря акупунктуре Тайкир спокойно перенес сложную операцию. Когда Рейн наконец зашила рану, забинтовала ногу и наложила шину, ее пальцы еле шевелились от напряжения и усталости. Покачивая головой, отец Седрик вышел из палатки, повторяя:

— Колдовство! Черная магия! Дьявольские козни!

Но Селик наблюдал за ее упорным трудом и видел, как она на глазах теряет силы. Он вышел и приказал одному из помощников лекаря на всякий случай вернуться в шатер. Невзирая на ее протесты, он увел Рейн от Тайкира, уверяя, что за мальчиком будут присматривать всю ночь и ее позовут, если случится нужда. К тому же по его приказанию уже был поставлен небольшой шатер рядом, и он втащил в него Рейн.

— Это лучшее, что я смог достать, — извинился он, показывая на меховую постель на полу и таз с водой для умывания.

Кружка с водой, тарелка с хлебом и несколькими ломтиками до черноты прожаренного мяса стояли на маленькой скамейке.

Забота Селика приятно удивила Рейн, и она повернулась, чтобы сказать ему об этом, но Селик уже ушел.

ГЛАВА 3

Жадно утолив голод малосъедобной пищей и запив ее холодной водой, Рейн скинула блузку и брюки и быстро ополоснулась. Это было лучшее, что она могла сделать, но она бы все отдала сейчас за дезодорант!

Натянув снова брюки, она с неудовольствием посмотрела на грязную, порванную блузку и вдруг заметила на спине большое — просто огромное — красно-коричневое пятно.

Кровь! Откуда она взялась? Она потрогала свою спину. Ни царапины. И это не могла быть кровь Тайкира. Внезапно ее словно ударило. Она вспомнила, что меч сакса пробил кольчугу Селика. От скачки рана неизбежно должна была открыться, а у глупого викинга не хватило ума пожаловаться.

Спасать Селика оказалось много труднее, чем она думала. Натянув блузку и схватив аптечку, она выскочила наружу и, не обращая внимания на стражу, перешагивая через спящих воинов, направилась прямо к шатру Селика.

Он уже успел снять кольчугу и высокие шнурованные сандалии. Стоя босиком, в тунике до бедер, он жадно пил из большого кубка. Услышав удивленный возглас Рейн, Селик повернул голову и посмотрел на нее через плечо. Его полусонный взгляд остановился на ней с ласковым недоумением, потом он спросил с усмешкой:

— За что мне такая честь? Может, тебя послали ко мне боги?

Рейн с трудом проглотила невесть откуда взявшийся комок в горле под откровенно оценивающим взглядом Селика. Боже, до чего красив этот мужчина! Даже ноги у него красивые — с высоким подъемом и хорошей формы. Хотя туника и прикрывала большую часть его тела, Рейн любовалась узкими щиколотками, тонкой талией, широкими плечами и мощными буграми мускулов.

Она подумала, что стоит быть поосторожнее. Для шестифутовой женщины этот гигант выше шести футов четырех дюймов выглядел очень привлекательным. Тряхнув головой, чтобы отогнать ненужные мысли, она все-таки смутилась, увидев понимающую усмешку на губах обернувшегося к ней Селика.

— Не изменила ли ты свое мнение об интимной близости? — поинтересовался он с ехидной ухмылкой, которая, однако, не отразилась на выражении его глаз.

— Ох! — вздохнула она. Его грубость мгновенно охладила ее взволновавшуюся кровь.

— Нет, похотливый козел. Я пришла из-за крови. Твоей крови. — Она повернулась и показала ему пятно на спине. — Почему ты не сказал мне о ране?

Он пожал плечами.

— Это неважно. Лекарь займется моей царапиной завтра.

— Ну уж нет! — воскликнула Рейн. — Я не потерплю этого мясника около тебя. Снимай свою тунику.

Селик удивленно поднял брови, но приблизился к ней с медленной, чувственной грацией, на ходу снимая через голову тунику. На нем осталась только набедренная повязка.

Рейн прикусила нижнюю губу, чтобы удержать восхищенное восклицание при виде его великолепного тела. Затем она посмотрела на глубокую, длиной в десять дюймов рану, шедшую поперек живота, и язвительно сказала:

— Ты что, совсем себя не любишь? Рана довольно серьезная. Ее надо промыть, продезинфицировать, а потом зашить.

— Даже не думай тыкать своими длинными иглами мне в голову или еще куда-нибудь, — предупредил Селик и попятился. — Я такого не позволю.

Рейн мягко усмехнулась.

— Такой большой храбрый воин и боится маленькой иголки? Не беспокойся. Я получу много удовольствия, глядя, как ты корчишься от боли, даже не очень сильной. Ты или не ты заставил меня сегодня утром бегать по лесу?

Она толкнула его к постели и, когда он лег на спину, встала на колени рядом с ним. Быстро работая, она наложила шов на рану и перевязала ее чистой тряпкой. Он не издал ни звука, только наблюдал за каждым ее движением, словно пытаясь решить какую-то задачу. Он даже отказался от болеутоляющего, сказав, что другим оно нужнее.

Когда она закончила, Селик усмехнулся и одним быстрым движением опрокинул ее на спину рядом с собой.

— Мне кажется, тебе стоит остаться здесь на ночь.

— Забудь об этом. Я уже говорила, что не буду с тобой развлекаться. Кроме того, ты сейчас не в форме.

— Ха! Позволь мне самому решать, когда я в форме и когда нет. И не забудь, твои кости не привлекают меня как мужчину.

— Что?

— Закрой рот, закрой глаза и спи, сладкий снежок.

— Снежок? — возмутилась она. — Меня зовут Рейн. И мне не нравятся твои шутки.

— Я думаю, имя Рейн тебе не подходит. Оно говорит о мягкости, о возрождении весны и… о надежде.

Рейн изумленно вздохнула, дивясь интуиции Селика. В самом деле, разве не для этого она была послана суровому воину — смягчить его жестокое сердце, напомнить, что даже самая заблудшая душа еще может возродиться, и, самое главное, дать надежду, эту вечную весну всех несчастных, мечтающих о переменах.

Долгое молчание Селика говорило о многом. Рейн знала, что он думает о том же самом, и наконец он заговорил:

— На самом деле, Дождь — лучшее имя для тебя. Снежок серый и мягкий, его можно легко стряхнуть, не то что тебя. А дождь обрушивается быстро, без предупреждения, колотит так, что его нельзя не заметить, и часто производит настоящее опустошение. Да, я, наверно, буду звать тебя Дождь. Или Дождь Со Снегом.

— Ты невозможен!

Рейн преувеличенно активно завозилась, устраиваясь поудобнее, но Селик прижал ее к ложу, положив руку поперек груди и захватив правой ногой ее ноги.

— Дай мне встать.

— Нет, ты сбежишь.

— Сбегу? Куда?

— Твоя слава лекарки, несомненно, распространится с быстротой огня Святого Антония. Саксы назначат цену за твою голову, как за мою, только ты им будешь нужна живая. Хорошие лекари в цене, особенно при дворе короля саксов.

Рейн почувствовала, как ее заливает теплая волна радости. Значит, он все-таки оценил ее способности и умение.

— Хорошо, но если я остаюсь здесь, по крайней мере, убери с меня свои лапы.

Улыбнувшись, Селик убрал руку и ногу. Рейн повернулась к нему спиной и улеглась поудобнее. Вскоре она почувствовала, что с Селиком что-то не так.

— Что еще?

— Да хватает всякого. Так много людей… так много друзей… отправилось в мир иной… и без отпевания в христианской церкви, и без норвежского огненного обряда — начала пути в Валгаллу. Человеку это необходимо для обретения покоя. У меня сегодня плохой день.

— Разве ты не видишь, как бесполезна эта битва для обеих сторон? Во всех войнах жертвы напрасны.

— Война не кончилась… По крайней мере, для меня. Я буду убивать каждого сакса, который встретится на моем пути, пока не удовлетворюсь местью… или не уйду в Валгаллу.

— Ох, Селик, — вздохнула Рейн, сердцем приняв его боль и его бесполезную жажду мести.

Помолчав немного, Селик заговорил снова:

— Ладно, хватит обо мне. Расскажи мне побольше о своих неприятностях, Дождик.

— Что?

— О том, что у тебя не получалось в постели.

— А собственно, и говорить не о чем. Просто я вполне могу обойтись без секса.

Рейн смутилась. Господи Боже! Как она может обсуждать такие интимные вещи с незнакомцем? Впрочем, Селик для нее не незнакомец. Ей казалось, что она знает его всю жизнь. Кроме того, беседуя на эту тему, она надеялась отвлечь Селика от мрачных мыслей.

— Кровь Тора! Ты просто глупая.

— Ты сам меня спросил, — жалобно проговорила она.

— Когда ты в последний раз обнимала мужчину?

— Ты сам спрашиваешь глупости, — усмехнулась Рейн, но, помедлив, ответила: — Два года назад.

— Серьезно? Мне трудно в это поверить. Есть женщины, которых отталкивают такие развлечения, но мне кажется, что у тебя более горячая кровь, чем у них. Возможно, ты не встретила мужчину, который умеет правильно обращаться с женщиной.

— Ой, пожалуйста, избавь меня от мужского эгоизма. Меня не отталкивает секс, и я знаю оргазм, как всякая женщина. Вообще-то, на женском теле есть пятьдесят семь эрогенных зон. Если мужчина не может найти ни одну из них, ему нужно дать свечку и учебник по сексологии.

Господи! Неужели она это говорит? От необычайного путешествия у нее совсем развязался язык, а может, и мозги тоже. Она надеялась, что Селик оценит ее стремление отвлечь его от серьезных мыслей.

А он зашелся в смехе.

— Всего пятьдесят семь? — наконец спросил он. — А у мужчины тоже столько? Или больше?

Рейн знала, что он дразнит ее. Что ж, она ему покажет. И она выдала лучшую в своей жизни лекцию из серии «Сексуальное образование для медицинских школ». Когда она остановилась, грудь Селика тряслась от смеха.

— Что смешного?

— Ты. Ты знаешь все в подробностях о сношении мужчины и женщины. Как поганая книга, а не женщина. Могу поспорить, ты никогда не чувствовала себя как чувствует настоящая женщина в руках настоящего мужчины. Ты, может быть, даже и не знаешь, чего ты хочешь от мужчины.

— Ага! Я скажу тебе одну вещь, мистер Всезнайка. Лучший секс, который я испытала, был не… не… скажем, проникновение…

Осознав, в какой тупик завел ее вконец распустившийся язык, Рейн почти прошептала последнее слово. Но он услышал.

На его приглушенное хихиканье она добавила с фальшивой бравадой:

— Этого объяснения тебе достаточно?

— Я думаю, ты просто дразнишь меня. Тебе вовсе не нравятся те возмутительные вещи, о которых ты говоришь.

— Нет. Я хочу сказать, да.

— Ты возьмешь свои слова назад, женщина?

— Нет! И не думай, будто я не понимаю. Ты просто подзуживаешь меня, чтобы я болтала всякие глупости.

— Ты хочешь сказать, что я заставляю тебя говорить ложь?

Рейн возмутилась:

— Какую ложь?

— Ну, то, что ты говорила насчет… проникновения.

— Ох, — пробормотала Рейн и деланно зевнула. — Устала я от этого разговора. Пожалуй, пора спать.

— Ты поступаешь, как все женщины.

— То есть?

— Убегаешь. Прячешься. Стараешься скрыть свою ложь, когда падаешь в вырытую тобой же яму.

— Слушай, не делай из мухи слона. Я сказала правду. Многие женщины могли бы сказать тебе, что лучший секс был у них, когда они молоденькими девушками могли часами целоваться взасос со своими дружками.

— Взасос?

Рейн вздохнула, поняв, что попала в ловушку, которую сама и соорудила.

— Это просто поцелуи, но каждый — невинный, глубокий, влажный, с языком… Знаешь, это сильно действует. Можно сравнить с петтингом, который включает прикосновения, обычно в одетом виде, но никаких половых сношений.

— С языком? — выдохнул Селик.

— Да, французский поцелуй.

— Французский? Ха! Эти проклятые французы отваживаются врать, что изобрели глубокие поцелуи? Норвежцы целовались с языком задолго до них.

Рейн усмехнулась про себя. Все мужчины всех национальностей и во все времена не умирали от скромности.

Селик неодобрительно фыркнул.

— И эти поцелуи нравятся тебе больше, чем настоящий секс?

— Возможно. В идеале, секс — это завершение. Но, как я уже говорила, спроси любую женщину, что она предпочтет — наслаждаться часами поцелуями или принять участие во встрече по принципу «трах-бам-спасибо-мадам»?

Селик не ответил, и Рейн сообразила, что говорит сумбурно. Может, она надоела ему до смерти. Или шокировала до онемения.

— Ты спишь?

После долгого молчания он ответил:

— Нет.

— А что ты делаешь? Он гортанно усмехнулся.

— Облегчаюсь.

Рейн чуть не задохнулась от его вульгарности и, повернувшись, чтобы пристыдить его, увидела в тусклом свете факела, что он лежит на спине, закинув руки за голову. Его губы скривились в усмешке, он хитро подмигнул ей.

Мерзкий насмешник! Она обиженно повернулась к нему спиной.

— Рейн!

— Ну?

— А что такое орга-азм?

Рейн почувствовала, что краснеет в замешательстве, и не стала ничего говорить. Наверно, он сам знает и просто продолжает изводить ее.

Селик привстал, погасил факел и улегся, накрыв их обоих шкурой.

— Спи, милая.

Милая! Сердце Рейн запело от нежности. Он, вероятно, имел в виду Дождик. Как хорошо. Уже полусонная, она тихо позвала:

— Селик!

— Х-м-м?

— Я счастлива, что Бог послал меня спасти тебя.

Ей показалось, что он чертыхнулся и сказал что-то вроде «у твоего Бога, должно быть, странное чувство юмора», но она слишком устала, чтобы переспрашивать.

Рейн проснулась поздно, совершенно отдохнувшая — и одна. Она лениво вытянулась под теплыми шкурами, недоумевая, куда делся Селик.

Внезапно она поняла, что крепко проспала всю ночь. Никаких видений. Никаких кошмаров. Она улыбнулась.

А чего же можно ожидать, сказала она себе печально. Она ведь живет внутри своих видений.

Тайкир. Память неожиданно напомнила Рейн о нем, и она вскочила, сгорая от желания увидеть своего пациента. Найдя маленький ковшик с водой, она умыла лицо и прополоскала рот. Без зеркала она могла только переплести косу.

Ее единокровный брат лежал там, где она оставила его вечером. Молодой воин, который охранял его, ответил на ее вопросы. Рейн, дотронувшись до лба Тайкира, поняла, что жара нет, и облегченно вздохнула. Слава Богу, обошлось без лихорадки. Пульс был слабым, но ровным — а что может быть лучше после операции — и сердцебиение отчетливо прослушивалось.

Когда она снимала повязку, Тайкир проснулся.

— Я жив? Или умер? Ты посланница богов?

Рейн тихо рассмеялась.

— Ты абсолютно живой, милый юноша, и, я надеюсь, таким и останешься. Хотя Селик принял меня за ангела, я такая же смертная, как ты.

Тайкир попытался улыбнуться побелевшими от боли губами.

— Возьми, — сказала Рейн, доставая пузырек с дарвоном. — У меня их только шесть, поэтому постарайся их растянуть. Это облегчит боль.

— Нет, мне не нужны магические шарики от боли.

— Выпей, — строго сказала Рейн.

Она положила таблетку ему в рот, потом осторожно приподняла ему голову и дала напиться из деревянной чаши.

— Ты волшебница? Я помню, ты колола мою рану вчера, и я не чувствовал боли.

— Нет, я лекарь. Хирург, — ответила Рейн, рассматривая рану и меняя повязку.

— Правда? Я никогда не слышал, чтобы женщины этим занимались. А иглы? Нет, это волшебные инструменты.

— Даже в древности акупунктура была обычной практикой у врачей. Должна признаться, что это не моя специальность, но у меня не было выбора.

Тайкир нахмурил брови.

— Ты говорила вчера, что ты моя сестра, или мне почудилось?

Рейн закончила перевязку и с улыбкой повернулась к симпатичному юноше.

— Я твоя единокровная сестра, Торейн Джордан. Вообще-то, меня зовут Рейн.

Тайкир покачал в недоумении головой.

— Как это может быть?

— У нас был один отец, — объяснила она, скрестив пальцы при этих полуправдивых словах. — Моя мать — Руби Джордан. Ты помнишь ее?

Рейн сама удивлялась, почему после того как тридцать лет не верила матери, сейчас охотно приняла ее историю. В самом деле, а какое еще может быть объяснение? Только путешествие во времени или чертовски яркая галлюцинация.

— Нет, невозможно!

Тайкир очень разволновался и даже попытался сесть, но она вместе со стражником уложила его обратно.

— Нельзя так обманывать. Это жестоко, — нерешительно заявил Тайкир.

— О нет, я не могу говорить неправду о таких вещах.

Слезы навернулись на глаза ее брата.

— Я любил Руби, но она покинула нас прежде, чем я сказал ей об этом. Мне было только восемь лет. Почему она нас оставила?

— У нее не было выбора. Ей пришлось вернуться в свой мир после того, как Торк… наш отец… умер. Но она, знала, Тайкир, что ты любил ее. Она часто говорила о тебе.

— Но Руби и мой отец поженились всего двенадцать лет назад. Как у них мог быть ребенок твоего возраста?

— Я сама этого не понимаю, но, должно быть, в будущем время движется быстрее.

У Рейн не было другого объяснения, почему тридцать лет в будущем равны здешним двенадцати годам.

— Ты должна рассказать мне побольше… но позднее… не сейчас, — чуть слышно пробормотал Тайкир. — Твои шарики действительно волшебные. Я чувствую себя великолепно, как…

Он тихо засопел, и Рейн, улыбнувшись, заботливо убрала с его лица волосы цвета темного золота.

Выйдя из палатки, она заметила, что за ночь народу стало много больше. Около пяти сотен воинов построились на лугу, и они принадлежали разным кланам. Полудюжина вождей выкрикивала команды. Каждый был одет по-своему, представляя свой народ и культуру. Рейн была слишком далеко, чтобы слышать их, и направилась к кострам, на которых женщины торопливо готовили завтрак.

Она приблизилась к тому костру, на котором в огромном котле разогревалась какая-то еда, распространявшая в холодном утреннем воздухе аппетитный запах.

— Что происходит? — спросила Рейн у одной из женщин средних лет со светлыми волосами, заплетенными в косу и закрученными вокруг головы.

Ее туника, похожая на передник и надетая поверх нижней рубашки в складку, была скреплена на плечах двумя медными брошками. Женщина выглядела на удивление опрятной и чистой, несмотря на окружающие условия.

Она отпрыгнула от неожиданности, и, уронив ковшик, обменялась быстрым, осторожным взглядом с соседкой, молодой женщиной, одетой почти так же, разве что на талии у нее был повязан красно-белый шнурок.

Кто они? Просто женщины, следующие за лагерем? Или жены воинов?

— Меня зовут Рейн Джордан.

— Я — Сигрид, жена Кнута, — смущенно сказала старшая женщина, приложив руку к груди. Потом показала на молодую женщину. — А это моя дочь Ганвор.

— Я голодная, — сказала Рейн. — Можно мне немного похлебки?

Старшая женщина протянула ей деревянный ковш с густым бульоном, в котором плавали куски мяса вперемешку с луком и морковью. Рейн попробовала его грубой деревянной ложкой, и закрыла глаза от наслаждения. Она больше суток почти ничего не ела, и даже помои показались бы ей сейчас райской пищей.

Ганвор уставилась на нее, открыв рот.

— Ты, правда, спала вчера с Изгоем?

Она заметно содрогнулась от отвращения.

— Как?

Рейн думала, что они так смотрят на нее из-за роста, хотя она не особо выделялась среди этих рослых женщин, или из-за ее странной одежды, или, может быть, из-за ее необычных медицинских познаний. Но нет, их пугала ее связь с Селиком. Она с трудом вспомнила, что Селик тоже называл себя Изгоем.

Покраснев, Рейн вернула пустой ковш Сигрид. Подошли другие женщины, заинтересовавшись разговором.

— Да, я спала рядом с ним, — подтвердила Рейн, не желая больше ничего объяснять.

— Как ты выносишь прикосновения этого зверя? — воскликнула Ганвор. — Говорят, он ведет себя в постели как берсерк в битве.

— Берсерк?

— Сходит с ума от похоти.

От удивления Рейн наморщила лоб. Он определенно не пылал страстью к ней.

— От одного его имени меня выворачивает наизнанку, — добавила другая женщина. — Как ты можешь смотреть на него? Он же безобразен.

— Селик? Безобразен? — недоверчиво переспросила Рейн. — Мы, должно быть, говорим о разных людях. Селик жестокий, и он слишком привык к войне и убийствам, но безобразный? Ни в коем случае! Честно говоря, он, наверное, самый привлекательный мужчина, какого я встречала в жизни-Женщины отпрянули от нее, словно она сошла с ума.

— Шрамы, сломанный нос, жестокость в глазах. Говорят, он не выносит детей и разгоняет их, как паразитов. Разве это не отталкивает тебя? — недоуменно спросила Ганвор.

Рейн постаралась припомнить Селика. Да, у него было много шрамов, кривой нос, но это не портило ни его лица с правильными чертами, ни его хорошо развитого мускулистого тела. И жестокость в его глазах — да, это так, но разве эти женщины не видят, какая за ней страшная боль? Конечно, она никогда не полюбит такого, как Селик. Он слишком вульгарен, слишком упрям, слишком любит воевать, но она не могла не признать, что он красив собой.

Рейн начала было объяснять все это глупым женщинам, но тут неожиданно возник Селик, бормоча ругательства, и женщины разбежались, как испуганные мыши.

— Зачем ты так?

— Бесхарактерные полудуры, — проворчал он. Наклонившись над котлом, он принюхался, потом налил себе полный ковш похлебки и, усевшись рядом с ней на большой валун, начал жадно есть, не обращая на нее внимания.

Рейн стало его жалко. Он был все в той же легкой тунике, но Рейн заметила, что он причесался и побрился. Его светлые волосы, блестевшие как серебро, падали на плечи. Рассматривая его внимательнее после резких слов женщин, Рейн заметила много старых и не очень старых шрамов. Самым ужасным был один, от правого глаза к подбородку, который особенно выделялся на загорелом лице. И еще белый шрам на предплечье, который складывался в слово «месть». Рейн вздрогнула при мысли о том, какой ужасный случай побудил Селика вырезать буквы на собственном теле. Она, видимо, злоупотребила своим пристальным вниманием к его шрамам.

— Хватит меня разглядывать, Дождик.

— Что? — дернулась Рейн, смущенная тем, что он поймал ее за изучением его лица. — Я восхищена твоими боевыми шрамами.

— Лгунья. — Он окинул ее презрительным взглядом, потом с отвращением отвернулся. — У меня неподходящее настроение сегодня для шуток. Уйди и оставь меня одного.

Он устало потер глаза.

Резкость Селика обидела Рейн, и она продолжала, понимая, как это глупо, упорствовать.

— Откуда у тебя шрам на лице? Ты получил его в каком-нибудь дурацком сражении, где рубил людей направо и налево? Или муж одной из женщин, с которыми ты развлекался, пришел не вовремя? Нет, дай мне подумать. Наверно, ты бежал, споткнулся и…

— Ты не угадала.

Ледяные серые глаза Селика испугали Рейн, и она внезапно поняла, что в них прячется тот кошмар, о котором она не хотела ничего знать. Она встала, собираясь уйти, но Селик грубо толкнул ее обратно на валун.

— Ты спросила, глупая. Теперь оставайся и слушай. Твой отец Торк и я были рыцарями в Йомсвикинге. Когда Торк был ребенком, его брат Эрик — его называли Кровавый Топор — беспощадно преследовал его. Он даже отрубил ему мизинец на правой руке, когда Торку было всего пять лет. В конце концов Торк ушел в рыцари Йомсвикинга. Это был единственный способ скрыться от его безжалостного честолюбивого брата.

— Селик, прекрати. Извини меня. Я не хотела напоминать тебе об этих печальных временах.

Но Селик продолжал свой ужасный рассказ:

— В конце битвы в Йомсвикинге, перед смертью твоего отца, наш враг Айвар — Айвар Безжалостный — отрубил ему оставшиеся Пальцы на руке и смертельно ранил мечом в бок. И это было после того, моя миролюбица, как Айвар срубил головы дюжине наших друзей.

Слезы покатились по щекам Рейн. Она не хотела знать этих кошмарных подробностей из жизни ее отца и Селика. Она не хотела соглашаться, что есть оправдание насилию в их жизни. Нет оправдания битвам и войнам. Она всегда в это верила. И все еще продолжала верить.

Губы Селика цинично искривились, хотя он должен был заметить, как изменилось ее лицо.

— В тот день мне повезло больше других. Айвар хотел вырвать мне глаза, но оставил на память только это. — Он прикоснулся к длинному шраму.

Рейн протянула руку, чтобы погладить его, но он оттолкнул ее.

— Побереги свою жалость для других.

— Я только стараюсь понять тебя и то странное время, где я оказалась, Селик. Я знаю, что все время, вроде, обвиняю, но…

— Избавь меня от объяснений, женщина. Меня не волнует, что думаешь ты или кто-нибудь еще. Моя голова лежала на плахе в тот день, и с тех пор я никогда не боялся глядеть в лицо смерти. Я приветствую ее.

— Твоя голова лежала на плахе? — задохнулась Рейн.

— Да. — Жесткая усмешка скривила его губы. — Ты хочешь послушать об этом?

Рейн в ужасе смотрела на него, а он беспощадно продолжал:

— Я был чертовски красив в те дни, твоя мать так говорила, и тщеславен, как петух. Когда пришла моя очередь, я смеялся над Айваром, прося, чтобы мне подняли мои красивые волосы во время казни и не запачкали их кровью.

Вспоминая, он провел рукой по своим длинным волосам.

— Селик, я не хочу больше ничего слушать. Остановись.

Он не обратил внимания на ее мольбу.

— Толпе, которая наблюдала за казнью известных рыцарей Йомсвикинга, понравилась моя дерзость, и они уговорили Айвара удовлетворить мое желание. Он вызвал вперед воина из дворян, одного из своих самых храбрых рыцарей, и приказал ему встать впереди и держать мои сплетенные волосы, освобождая шею для палача. В последний момент я вполне обдуманно рванулся назад, и меч отрубил рыцарю руки.

У Рейн перехватило дыхание, и она в ужасе закрыла рот ладонью. Ее вскрик, как эхо, повторили те женщины, которые подошли поближе послушать рассказ Селика. Селик, казалось, не замечал никого, погрузившись в страшные воспоминания.

— Несмотря на злость, народ приветствовал мою храбрость и потребовал от Айвара сохранить жизнь мне и остававшимся в живых рыцарям, в том числе и твоему отцу. — Вернувшись в настоящее, Селик гордо задрал голову, и голос у него звучал язвительно. — Теперь ты знаешь историю моего шрама. Ты счастлива, Дождик, что твои ехидные вопросы разбудили мою кровавую память?

— Нет, Селик не счастлива. Иногда я говорю не подумав, — устало сказала она, но не удержалась и коснулась слова «месть» на его мускулистом предплечье. — А когда ты сделал себе этот шрам?

Глубокое рычание, похожее на рев разъяренного медведя, родилось в груди Селика, прокатилось по гортани и вырвалось яростным криком. Он прыгнул вперед, схватил Рейн за плечи, оторвал от земли и поднял так, что ее глаза оказались на уровне его глаз. Она почувствовала его дыхание, когда он яростно прорычал:

— Никогда, никогда не спрашивай меня об этом. Если тебе дорога жизнь, презренное отродье Локи, не пытайся об этом узнать, или, клянусь, я сверну тебе шею, как жалкому цыпленку. — Он встряхнул ее так, что, казалось, все мозги должны были вылететь у нее из головы. — Ты поняла, женщина?

Рейн не могла выдавить ни звука сквозь сжатые зубы, но все-таки нашла в себе силы кивнуть.

— Хозяин, хозяин!

Селик замер, когда резкий окрик проник в его затуманенное яростью сознание.

— Проклятый, вонючий ад! — выругался он, осторожно опуская Рейн на землю и поворачиваясь к человечку, похожему на гнома, который спешил к нему на кривых ножках. Его скрюченные руки и сутулые плечи совершенно определенно говорили Рейн о том, что у него артрит. Ему было лет сорок, не большее, несмотря на такой внешний вид.

— Слава Богу, наконец-то я догнал тебя, хозяин, — проговорил человечек, с трудом переводя дух.

— Убби, какого черта ты здесь делаешь? Разве я не приказал тебе оставаться в Йорвике?

— Ю-би, Ю-би. Рейн тихонько покатала языком странное имя.

— Но, хозяин, я услышал о битве и подумал, что могу понадобиться тебе.

— Я не твой хозяин, Убби. Сколько раз тебе говорить.

— Да, хозяин, то есть, да, мой лорд. О, ты знаешь мое мнение, — запинаясь, пробормотал Убби.

Селик застонал и устало поднял глаза к небу.

— Мне не хватало только слуги, которого я не хотел и не звал, и ангела-хранителя.

Убби в первый раз посмотрел на Рейн, и его глаза широко открылись в изумлении.

— Хозяин, это и есть твой ангел-хранитель? Глаза Селика, уже не бешеные, а блестевшие усталостью, встретились с глазами Рейн.

— Да, она говорит, что послана христианским богом спасти меня.

Убби перевел взгляд с Рейн на Селика, потом обратно на Рейн.

— От чего? — удивленно спросил он, ясно понимая, что женщина не очень-то поможет Селику в битве.

— От самого себя, — вяло ответил Селик.

Тут Убби удивил их обоих, важно заметив:

— Давно пора.

Селик воздел руки к небу, словно капитулируя перед этой парочкой. Потом он повернулся к Рейн.

— Покажи ему мой шатер.

— А куда мне девать Яростного? — робко спросил Убби.

— Яростного? Ты привел его сюда?

— Да. Я подумал, что, может быть, тебе понадобится твой конь.

— Яростный! Это на тебя похоже. Только ты мог дать своему коню такое имя, — заметила Рейн.

Селик презрительно махнул рукой, окинув ее негодующим взглядом.

— Иди и втыкай свои иголки в чьи-нибудь другие глаза — лучше бы в глаза саксов.

— Я не втыкала Тайкиру иглы в глаза, — сказала она, защищаясь, — но я с удовольствием воткнула бы одну тебе в глаз. И еще кое-куда. Ты что-нибудь слышал о вазэктомии? — спросила она невинно.

В ответ на его ошарашенный взгляд Рейн объяснила, к чему ведет вазэктомия. Она с удовольствием отметила, как побледнело лицо Селика при мысли об иглах, втыкающихся в него.

— Иголки? Глаза? — прошептал Убби, вертя головой то в одну, то в другую сторону.

— Ты воткнула их всюду, кроме глаз, — обвинил ее Селик.

— Он ведь жив, не так ли?

— Гм! Ты, несомненно, махала над ними своими проклятыми ангельскими крыльями.

— Ты просто не хочешь признать, что обыкновенная женщина может быть лекарем.

— Не будь смешной.

— Смешной? Ха! Я скажу тебе, кто смешон. Ты и другие воины темных веков, — крикнула она, махнув рукой в сторону огромного поля, заваленного убитыми. — Ты думаешь, что война и убийства решат твои проблемы? Вот это действительно смешно.

Убби, Сигрид, Ганвор и остальные зрители, толпившиеся вокруг, в ужасе уставились на нее — как она может кричать на жестокого рыцаря-изгоя, но хуже всего было то, что у Селика подозрительно подрагивали уголки губ. Кошмар! Она опять угодила в одну из его ловушек. Рейн молча обругала себя.

— О, я сдаюсь, — сказала она, в изнеможении опуская руки.

Потом она повернулась лицом к шатру Селика и позвала его слугу:

— Ладно, не стой, как статуя, Убби. Ты идешь?

— Я? — проскрипел Убби, весь дрожа от страха.

Селик широко улыбнулся.

— Да, ты, — рявкнула Рейн, схватив его за руку так, что чуть не оторвала его маленькое тело от земли. — Поговорим о смешных именах. Кто хоть раз слышал имя Убби?

— А что плохого в моем имени? — чуть слышно спросил Убби, стараясь успеть за ее широкими шагами.

— Звучит как дурацкая детская песенка. У-би, дy-би, ду.

Убби весело захихикал, прислушиваясь к мягкому пению Рейн.

— О хозяйка, слава Богу, что он послал вас спасти моего хозяина. Моему лорду необходимо, чтобы кто-то осветил его жестокую жизнь.

После того как Убби позаботился о Яростном, великолепном вороном коне с нравом, равным нраву его хозяина, они вошли в шатер Селика. Там Убби спрятал жалкий узелок со своим имуществом.

Потом он бросил озорной взгляд на постель.

— Миледи, для вашей нежной кожи эти шкуры были достаточно мягкими?

Рейн усмехнулась в ответ на прозрачный намек о прошедшей ночи.

— Нет, Убби. Прошлой ночью мы не занимались любовью.

Убби приложил корявую руку к груди в притворном испуге.

— О хозяйка, тысяча извинений. Я знаю, что вы не спали вместе.

— Ты знаешь?

— Да, настроение моего хозяина было бы намного лучше, если бы он провел эту ночь с тобой, — дерзко сказал Убби, и его тусклые глаза лукаво блеснули.

Рейн рассмеялась и покачала головой. Ей нравился этот хитрый парень.

Они вышли из палатки. Толпы людей поспешно собирали свое оружие, готовясь уходить. Скоро должны были подойти саксы.

— Куда они уходят?

Убби пожал плечами. Он кивнул на заросшего полосами гиганта, одетого в кусок клетчатой ткани, перекинутой через плечо.

— Константин со своими скоттами уйдет обратно на север вместе с племянником Евгением и его равнинными валлийцами.

Два крепких воина во всем примитивном великолепии строили в ряды своих людей. Глаза Константина покраснели, в них стояло отчаяние. Убби сказал, что он во вчерашней битве потерял сына, принца Геллаха.

Затем Убби показал ей Анлафа Гутфитсона, короля викингов в Дублине, командира всех северян в Бруненбургской битве. Охваченная волнением, Рейн никак не могла поверить, что она находится среди таких исторических личностей.

Обернувшись, она увидела Селика, который яростно спорил с Анлафом. Убби проследил за ее взглядом и заметил:

— Как со всеми благородными трусами, с ним трудно разговаривать. Может быть, он вернется в Йорвик и попытается восстановить свою нортумбрийскую империю, но, скорее всего, он, поджав хвост, убежит в Дублин. — Убби сплюнул, показывая свое презрение, но на этом не остановился. — Говорят, что у Анлафа сотни кораблей, которые стоят на якорях в Хамбере в ожидании его поспешного отступления. Но у него нет теперь воинов, чтобы заполнить длинную вереницу кораблей.

Рейн пристально посмотрела на человека с опрятно причесанными светлыми волосами. Жестокость была словно высечена на его мрачном лице, и Рейн вздрогнула от отвращения, согласившись со столь презрительной оценкой короля Анлафа.

— А куда денемся мы?

— Мы? — спросил Убби, подняв брови.

— Ты, я, Селик, люди Селика, которые остались в живых. Есть такие?

Убби горестно покачал головой.

— Нет, все его преданные воины ушли в Великой битве, но будут другие. Такие всегда находятся. Это те, кто знает о его честности, кто достаточно храбр, чтобы не бояться гнева короля Ательстана. Но их пока будет немного.

Маленький человечек тяжело вздохнул.

— А куда мы отправимся? В Шотландию? Или в Уэльс?

Убби недоверчиво покачал головой.

— Нет, Константин и Евгений были рады видеть могучие руки хозяина в битве, но теперь они не обрадуются его появлению в их землях. Они вернутся домой защищать свои тылы.

— И что ты думаешь?

— Короли Уэльса и Шотландии будут теперь давать лживые клятвы верности саксам, так как проиграли Великую битву. Во всяком случае, первое время. А Селик слишком заметен, чтобы идти на риск.

— А король викингов? — спросила Рейн, взглянув на Анлафа, который все еще ссорился с Селиком. — Он пригласит его?

Губы Убби сложились в саркастическую ухмылку.

— Пригласит, как же. Но прогнать его он тоже не может. Поэтому они сейчас и ссорятся. Он, наверное, уговаривает Селика взять себе один из кораблей и навсегда покинуть берега Нортумбрии.

Анлаф наконец отвернулся от Селика с покрасневшим от гнева лицом и сердито позвал своих людей следовать за ним.

Селик окинул взглядом все вокруг, выпрямил спину, вызывающе поднял упрямый подбородок. Он, несомненно, знал, что толпа следит за ним, за изгоем даже среди своих. Его стальные глаза нашли глаза Рейн и послали ей немой призыв.

Ожидал ли он, что она тоже его покинет, как все остальные? Тогда она тоже гордо задрала нос, повторяя его жест и надеясь, что он поймет ее. Она будет поддерживать его во всем, что он задумает.

Убби протянул слабую руку и тихонько пожал руку Рейн.

— Ох, хозяйка, — сказал он тихо.

Не прерывая немой разговор с ней, Селик наконец торжественно кивнул, показывая, что оценил ее тихое признание в верности. Несколько воинов перешли на его сторону. Затуманившиеся глаза Рейн ласкали Селика, ее сердце стремительно билось в груди от невыразимого желания облегчить боль этого одинокого человека.

Рейн надеялась, что ей удастся растопить лед в глазах Селика, и почему-то знала, что он позволит ей войти в его духовный ад и она поможет ему выбраться оттуда. Но что ждет ее впереди? Сможет ли она вернуться в свое время? И какие шрамы уготованы ей самой?

ГЛАВА 4

Рейн с тревогой отметила, что все больше и больше воинов занимаются тем, что разбирают шатры и складывают шкуры, торопясь покинуть пустеющий на глазах лагерь. Некоторые шли в воинском строю во главе с королями Константином и Анлафом. Другие уходили по одному или небольшими группами, договариваясь встретиться позднее в северных землях шотландцев или в Дублине, где господствовали скандинавы, или в Йорвике, то есть в городе, известном Рейн как Йорк.

Через час лагерь был почти пуст. Убби тянуло к костру, на котором совсем недавно готовили завтрак. Женщина сбежала вместе с мужем. С Селиком осталась разве дюжина грязных воинов, и теперь они расчищали свалку и помогали Селику скрыть следы отступления.

— Почему мы тоже не ушли? — спросила Рейн Убби.

— Хозяин никогда не бросит Тайкира, и мы задержимся на несколько дней, чтобы он немножко окреп.

— Здесь безопасно?

— Ты с ума сошла, — насмешливо фыркнул Убби. — Для моего лорда всегда опасно, если близко саксы. Король Ательстан уже давно назначил хорошую цену за его голову, а сейчас ему особенно хочется заполучить его глаза и язык.

— Почему?

— Ты была в Великой битве. Разве ты не видела, как Селик добрался до сакса — благородного принца — и, пронзив его пикой, воткнул ее в землю, оставив несчастного висеть на острие?

Рейн неопределенно кивнула.

— А он — саксонский принц?

Убби печально встряхнул головой.

— Это был кузен короля Ательстана — Эльвинус. — Он беспокойно сжал свои изуродованные руки. — И даже хуже. Эльвинус был братом этого ублюдка — извините мне мои слова, миледи, — проклятого Стивена из Грейвли, который всей душой ненавидит Селика.

— О мой Бог! Тогда пусть Селик уходит сейчас же. Я останусь и позабочусь о Тайкире, пока он не восстановит свои силы. Даже если нас обнаружат здесь, у саксов нет причин вредить мне.

Слезящиеся глаза Убби выражали недоумение.

— Как ты думаешь, что они сделают с Тайкиром? Будут баловать его цыплячьим супом и сладким вином? Ха! Они по-быстрому перережут ему вены, чтобы он истек кровью.

— Ты не говорил мне, что за голову Тайкира тоже назначена цена.

— Пока еще нет, но он сражался в этой битве на вражеской стороне.

— Я все-таки считаю, что Селик должен оставить нас здесь и бежать, пока это еще возможно.

— О хозяйка. Ты не понимаешь. Даже если не было бы Тайкира, мой лорд не оставил бы тебя здесь, ведь ты теперь принадлежишь ему.

Рейн ощетинилась:

— Я? Принадлежу ему? Еще чего!

— Сейчас, хозяйка, не время бороться со своей судьбой. Он захватил тебя в битве, и ты, как говорится, часть его добычи. Он может даже считать тебя пленницей. Я прав или нет?

— Он не захватил меня в плен. Это я спасла его. И скажу тебе прямо — я не из его пленниц. Я не нуждаюсь в защите какого-то кровожадного викинга:

— Если ты так, говоришь, значит, так оно и есть, — с сомнением проговорил Убби. — Но хозяин относится к своим обязанностям серьезно. Во всяком случае, он старается как можно лучше защитить тех мужчин и женщин, которые доверились ему, особенно с тех пор, как Астрид…

Замолчав, Убби виновато посмотрел на Селика, словно вспомнил многое, что было когда-то.

— Астрид? Кто такая Астрид?

Убби застонал:

— Я умоляю тебя, миледи, не произноси это имя при моем хозяине. Пожалуйста, если ты хоть немного ценишь свою жизнь.

Рейн сконфуженно нахмурилась:

— Скажи мне, кто она, и я обещаю не говорить ни слова Селику.

Убби молчал.

— Но, с другой стороны, если ты не хочешь сказать, я всегда могу спросить у Селика.

Лицо Убби побледнело от ужаса.

Любопытство взяло верх над благоразумием, и Рейн металлическим голосом потребовала ответа:

— Кто эта Астрид?

— Его жена! — мрачно ответил Убби и поторопился уйти прежде, чем она смогла задать ему другие вопросы.

Его жена! У нее бешено застучало сердце и поникли плечи. Его жена! Почему она не подумала, что у Селика может быть жена? И почему это должно ее волновать? Она просто гость в первобытной эпохе, путешественница во времени, которая вернется в будущее, выполнив свою миссию, какой бы она ни была.

Нет, это не ее дело, женат Селик или не женат, решительно говорила себе Рейн, стараясь не прислушиваться к ноющему сердцу, твердившему совсем другое. Его жена!

Тут подошел Селик и, увидев его в боевых доспехах, она забыла и боль, и гнев. Тревога пронзила ее, и она прижала ладонь к груди, успокаивая колотящееся сердце.

Он был не в кольчуге, как за день до этого, а в толстой кожаной куртке с короткими рукавами, доходившей ему до середины бедер и надетой поверх тяжелой шерстяной туники и черных штанов. Широкий серебряный пояс с огромной застежкой подчеркивал его восхитительно тонкую талию. Пояс, как она прикинула, должен был весить не менее десяти фунтов и стоил дорого. Такие же серебряные нарукавники охватывали предплечья.

Длинные волосы он заплел в косу, а конусовидный кожаный шлем держал в руках, беспокойно переминаясь с ноги на ногу, пока Убби не подвел к нему оседланного Яростного.

Он был, как всегда, мрачен, что миролюбивой Рейн совсем в нем не нравилось. И он был такой… такой соблазнительный, что ее чувственность, которой она обыкновенно не давала воли, мгновенно проснулась. Сейчас бы одну свободную минутку.

Она бездумно потянулась к нему, мечтая дотронуться до его солнечно-теплой кожи, но вдруг заметила, что его губы подрагивают в знакомой усмешке, и отшатнулась.

— Ты так быстро передумала? Может быть, хочешь прямо сейчас… заняться сексом?

— Нет, не хочу.

В Новый Йорк бы на минутку, возлюбленный мой.

— В самом деле? Ты смотришь на меня как голодный зимний кот, у которого из-под носа увели миску со сметаной.

— Ты переоцениваешь себя.

Да уж, переоценивает! Теперь ясно, чему быть, того не миновать.

— Давай обсудим это попозже, когда я…

Он оборвал себя, так как прискакавшие воины ждали его приказаний.

— Позаботься о Тайкире и других раненых, пока меня не будет.

Мягкая обольстительность исчезла из его голоса. Теперь он всего-навсего отдавал приказ.

Рейн кивнула, оглянувшись на единственный оставшийся «больничный» шатер, и только тут смысл его слов дошел до нее. Она беспокойно заглянула ему в глаза.

— Ты нас оставляешь?

Он кивнул.

— Мы должны получше замаскировать дорогу сюда и принести еды, если, конечно, сможем ее найти, ведь животные не так глупы, чтобы спокойно бродить возле лагеря. Тогда от нас останутся лишь кожа да кости.

Его холодный взгляд прошелся по ее телу, словно оценивая ее кожу и кости, критически взвешивая все достоинства и недостатки ее фигуры.

Ей показалось, что она видит восхищенный блеск в его глазах, и она покраснела. Великий Боже! Мне уже тридцать лет, а я волнуюсь, как пятнадцатилетняя девчонка.

— Будь здесь, когда я вернусь, — приказал он неожиданно хриплым голосом.

— А куда я пойду? — запальчиво огрызнулась она, досадуя на себя и на него за то, что так быстро поддалась его обаянию. — Ты вернешься или нет?

— Ты уже соскучилась, женщина?

Спаси его, опять услышала она голос.

Рейн не могла точно сказать, был это ее собственный голос или голос сверхъестественного существа, но ей это не понравилось.

— Почему ты вздрогнула? — тихо спросил Селик, подойдя ближе, так близко, что она смогла ощутить запах кожаной куртки и его собственный мужской запах.

Его теплое дыхание ласкало ей лицо, когда он наклонился и, почти касаясь ее, шепнул:

— Может быть, это я делаю тебя нервной?

— Нет. По-моему, со мной говорил Бог, — взволнованно прошептала она, — и это поразило меня.

— Я ничего не слышал. — Он поднял глаза к небу, а потом скептически посмотрел на нее. — Бог часто говорит с тобой?

Она тряхнула головой.

— Нет, этого никогда не было до моего появления здесь…

— Чтобы спасти меня, — закончил он за нее, печально качая головой. Почти незаметный проблеск надежды, вспыхнувший в его глазах, пропал. — Почему ты упорствуешь в этой глупой выдумке? Я недолго верил в Бога и, конечно, в немилости у него.

— Ты христианин? — удивленно спросила она.

— Нет. Но был им одно время. По крайней мере, архиепископ Хротвеард крестил меня в католической церкви в Йорвике, как многих скандинавов, которые выполняли христианские обряды и в то же время не отказывались от старой религии. Но я больше не верю. Никому. Даже самому себе. Я — ничто.

— Ничто?

Рейн содрогнулась от такого самоуничижения, да еще совершенно искреннего. Селик пожал плечами.

— Самое опасное существо. Разве может быть большее оскорбление для любого мужчины, будь он саксом или викингом? Существо без надежды на спасение.

Рейн тряхнула головой.

— Ты не прав, Селик. Я не знаю точно, зачем Бог послал меня сюда, но в одном я уверена. Бог думает о твоем спасении.

На мгновение, но Рейн успела это заметить, в его глазах снова вспыхнул проблеск надежды, но почти тотчас пропал, и глаза опять стали обычного тускло-серого цвета. Теперь Рейн точно знала, что ей придется много потрудиться, но ей одновременно стала ясна цель ее трудов.

— Я не верю в вечность, — сказал он, ласково проводя пальцем по ее губам, — но я все еще нежно люблю чудесный момент наслаждения. Теперь, когда я знаю тебе цену как лекарке, может случиться, что я долго не отпущу тебя. И мы с тобой познаем наслаждение. Один раз. Или два. Поистине, много времени прошло с тех пор, как я чувствовал такое… желание.

Сладкий трепет пробежал по телу Рейн от самоуверенных слов Селика. Предчувствие. Воображение. Фантазия. Куда подевалось ее обычное самообладание? Неразумно.

— Я не собираюсь быть для тебя минутным наслаждением, детка.

Особенно если есть жена.

— Умерь свой пыл.

Селик засмеялся и нагло шлепнул ее по заду, желая сказать что-то вроде «ты-спишь-и-видишь».

Возмущенная его фамильярностью, она хотела сбросить его нахальную руку, но он был уже вне ее досягаемости. Убби подал ему поводья, и Селик, поставив ногу в стремя, грациозно взлетел в седло.

— Вот твой «Гнев», — сказал Убби, подавая ему устрашающего вида меч, которым мог владеть на поле битвы только один Селик. — Я наточил его для тебя.

— «Гнев»! Ты называешь так этот дурацкий меч? Невероятно! Я тоже назову каким-нибудь именем мой скальпель, — бормотала Рейн, пытаясь разобраться в вихре своих чувств. — «Лекарь» будет хорошо, как ты думаешь?

Селик не удостоил ее своим вниманием.

— Спасибо, Убби, что наточил его. Ты — моя правая рука.

Убби засиял, как будто Селик, сказав всего несколько слов, подарил ему весь мир, и Рейн подумала, что в этом свирепом викинге, может быть, есть и что-то хорошее.

— Согрей для меня шкуры, женщина, — сказал Селик, наклонившись к Рейн, и она вновь ожесточилась против него.

Он поймал ее взгляд и озорно подмигнул ей.

Рейн произнесла очень вульгарное слово, которым никогда не пользовалась в своем времени, но которое показалось ей подходящим для этой минуты. По-видимому, оно пришло в двадцатый век из глубины столетий, потому что глаза у Селика широко раскрылись от удивления и полного понимания, а Убби потрясенно воскликнул:

— Миледи!

Селик хихикал, надевая жесткий шлем:

— Я запомню это выражение, Сладчайшая!

Сладчайшая!

Рейн мрачно смотрела вслед смеявшемуся Селику. Несмотря на свое негодование и даже на то, что у этого все время подшучивавшего над ней викинга где-то есть жена, она не могла справиться со своим одиноким сердцем, мгновенно отозвавшимся на ласковое слово.

Весь день Рейн посвятила Тайкиру и десяткам других раненых, оставленных на ее попечение. Многих похоронили утром. Еще больше увезли с собой соплеменники. А эти остались.

Скоро она поняла, почему скотты и скандинавы не взяли всех. Ни один из оставшихся не должен был выжить. Тем не менее Рейн вовсю работала, облегчая несчастным их страдания и для этого используя акупунктуру как последнее средство, когда дарвон и аспирин уже не помогали. Трое умерли до наступления темноты, еще один одной ногой уже стоял в могиле.

Было совсем темно, когда Рейн ушла из «больничного» шатра, убедившись, что Тайкир спокойно проспит всю ночь. Она поставила ему несколько иголок для облегчения боли и, согласно заведенному Селиком порядку, посадила одного из воинов рядом с привязанным к ложу мальчиком. Еще не хватало, чтобы он невзначай что-нибудь повредил себе.

Когда она, усталая до изнеможения, уселась на землю возле костра, Убби подал ей миску с оставшимся с утра тушеным мясом и толстый кусок подсохшего черного хлеба. Рейн никогда еще не ела с таким удовольствием и с трудом удержалась, чтобы не вылизать деревянную миску.

— Хочешь еще?

Она покачала головой:

— Остальное для Селика и его людей.

Она вдруг осознала, как давно они уехали, и беспокойно оглядела лагерь. Возле двух небольших костров на шкурах лежали люди. Вдалеке можно было разглядеть еще несколько фигур — это караульщики. Селика не было.

— Ему не пора вернуться?

Убби пожал плечами.

Что ей делать, если Селик не вернется? Рейн сама удивилась, поняв, что грубый неистовый Селик стал ее якорем в этом стремительном прыжке через время. Без него ей грозит… что? Смерть? Заточение? Перевоплощение? Из всех вариантов Рейн не находила ни одного, который мог бы вернуть ее в будущее. Почему-то она чувствовала, что была отправлена в прошлое не просто так.

Спаси его.

Рейн застонала, все еще не зная, ее это голос или чей-нибудь еще. О Господи!

Я слышу тебя.

Рейн вскочила, и ее взгляд метнулся к костру, возле которого деловито суетился Убби.

— Вот уж не думала, что ты такой шутник, Убби. Никак не думала.

— Что?

— Не смотри на меня невинными глазами. Я знаю, это ты изображаешь из себя Бога, как будто Он говорит со мной.

— Бога? — ничего не понимая, переспросил Убби. — И что я… нет, Бог… сказал тебе?

Она не сводила с него сердитых глаз, и он тоже, разинув рот, таращился на нее. Ей стало ясно, что он не мог ничего сказать.

— Я, должно быть, ошиблась, — пробормотала Рейн, отходя от костра. — Где я сегодня буду спать?

Он пожал плечами:

— В шатре хозяина, конечно.

— Хм-м! Не лучшая идея. Словом, если увидишь его раньше меня, скажи ему, чтобы он расстилал свою меховую постель здесь, у огня. Я не намерена делить с ним постель.

— Почему? — спросил Убби, по-видимому, изумленный, что нашлась женщина, которая не считает для себя честью делить с Селиком постель.

— Я никогда не сплю с женатыми мужчинами.

Убби наклонил голову, стараясь понять ее слова.

— Женатый мужчина? Но кто… Хозяйка, ты, верно, неправильно поняла меня…

— О, я поняла все правильно, но ты не беспокойся об этом. Это моя проблема, и, можешь быть уверен, я с ней справлюсь.

— Ты хочешь сказать, что хозяин должен спать здесь… на земле? — спросил он и криво усмехнулся. — Да он расплющит меня, как свой щит, за такие слова.

— Я скажу ему об этом утром, — стояла она на своем. — Скажу как бы между делом. — Она помахала рукой, подыскивая слова. — Ну, просто скажу, что он слишком громко храпит, а я не хочу, чтобы меня беспокоили.

Она вновь повернулась спиной к Убби и, не желая того, улыбнулась, услыхав, как Убби щелкнул языком.

Один из воинов сказал ей, что всего в четверти мили есть прудик с вешней водой. Рейн, порывшись в сундуке Селика, нашла чистую зеленую тунику, какое-то мыло и льняной холст, который можно было использовать вместо полотенца. Через полчаса, несмотря на прохладу, она уже сидела в воде, намыливая волосы. Потом она постирала свое белье, не забыв и о брюках с блузкой.

Высохнув, она надушилась за ушами несколькими каплями «Страсти» из небольшого флакона-образца, найденного в сумке. Просто удивительно, как хорошие духи придают женщине уверенность в себе. К тому же это была какая-никакая связь с будущим, о котором она вдруг затосковала.

Когда Рейн вернулась в шатер, Селика все еще не было. Прикусив нижнюю губу, она раскладывала влажное белье на деревянном сундуке. Потом еще долго возилась в шатре, перекладывая то одно, то другое и надеясь, что ее изгой-викинг вот-вот вернется.

Наконец она зевнула и решила, что глупо ждать, после чего сняла теплую тунику Селика, аккуратно сложила ее около меховой постели и надела тонкий бюстгальтер и почти высохшие трусики. С удовольствием скользнув между шкурами, она мгновенно уснула.

Как и прошлой ночью, спала она поначалу крепко. Никаких воинов с их драками. Но вскоре ее охватило беспокойство и опять началось невообразимое.

Как в видеоклипе Майкла Джексона, в котором лица причудливо переплетаются, и одно похоже и непохоже на другое, герой грез Рейн принимал облик то Дэниэля Дей-Льюиса, то Кевина Костнера, то Селика. Облик Селика повторялся чаще, но это был Селик, которого она видела в своих прежних снах. Он появлялся во всем блеске своей мужской красоты, без шрамов и сломанного носа. Исчезли следы страдания и гнева, безжалостно отпечатанные в уголках его чувственных губ. Глаза были с серебристыми крапинками. Она видела божественно прекрасного викинга, каким его описывала ее мать и каким он был до трагедии, изменившей всю его жизнь.

В ее грезах Дэниэль-Кевин-Селик стоял на коленях на земляном полу рядом с меховой постелью и был почти обнажен, разве лишь не снял набедренную повязку. Он склонялся к ней, шепча нежные слова, а она не могла пошевелиться, даже поднять ему навстречу руки.

Он медленно наклонялся к ней, и его длинные белокурые волосы, как тонкая паутина, накрывали ее. Рейн вздрагивала под его ласками, как от ударов током.

— Ты прекрасна, — шептал он, и его сильные пальцы скользили по ее рукам от запястьев до плеч.

Все лица и тела слились в это мгновение в один образ — викинга-изгоя.

Рейн довольно замурлыкала, и ее возлюбленный одобрительно улыбнулся ей в ответ. В первый раз в жизни она знала, что прекрасна лицом и телом. И вовсе она не слишком высокая. И даже очень женственная. Все просто. Она видела восхищение, и даже нечто большее, в глазах Селика, когда они почти слились в едином порыве. Ей показалось, что земля повернулась в последний раз и замерла, чтобы не мешать им.

Кончики его пальцев осторожно касались ее ключицы, еще нежнее, чем когда он трогал ее полуоткрытые губы. Ей хотелось покрепче прижаться к нему и целовать чувственные губы, но она не могла шевелиться. Только чувствовать.

Он на мгновение убрал руку, и Рейн жалобно попросила:

— Пожалуйста, не уходи.

Его серые глаза наполнились нежностью, и голосом, казалось, идущим издалека, он ласково прошептал:

— Никогда. До конца дней моих, любовь моя. Кожа ее возлюбленного в мерцающем свете свечи сияла светлым золотом. Мышцы перекатывались на его мощных плечах и груди, пока его руки изучали каждую клеточку ее вытянутого тела. И, милостивый Боже, кровь мгновенно приливала к тому месту, которого он касался, пробуждая в ней страстное желание, какого она еще не знала.

Его пальцы скользили по ее лицу, потом по шее, по ложбинке между грудями в кружевном телесного цвета бюстгальтере, опаляя жаром дорогу вниз. Открытые ладони его больших рук ласкали ее плоский живот, рисуя невидимые спиральные линии все возрастающего возбуждения. Потом он отступил и еще медленнее, еще нежнее стал гладить ее затвердевшие соски, даря ей такое жгучее наслаждение, что она не удержалась и вскрикнула.

— Ш-ш-ш, Сладкая. Тише. Тише.

Но Рейн было уже не до благоразумия. Она не желала просыпаться, вообще ничего не желала, кроме ласк викинга ее грез, воина-изгоя, превратившего разумное существо в трепещущую женщину, жаждущую только одного — как можно быстрее соединиться с ним.

Она знала, что он тоже хочет ее, и его желание возбуждало Рейн еще сильнее. Ей хотелось дотронуться до него, но ее руки оставались неподвижными в этом эротическом сне.

Чувствуя ее готовность, Селик положил ладонь ей на живот, погладил его и скользнул ниже, ласково раздвинув ей ноги. Его рука властвовала над ее телом, все больше подчиняя его ритму своих прикосновений, пока ее тело не взорвалось миллионом рассыпающихся искр в таком наслаждении, какого ей еще не приходилось испытывать.

Когда ее дыхание немножко успокоилось, Рейн шепотом призналась, что благоговеет перед мужчиной, лицо которого больше не менялось. Это был Селик, только Селик.

— Я ждала тебя всю жизнь. Теперь я знаю, зачем была послана сюда.

Глаза Селика вновь загорелись страстью.

— Не думал, что увижу тебя снова, Астрид.

Сначала рассудок Рейн отказывался понимать, слова Селика, но потом, несмотря на шум в ушах, она разобрала одно слово, которое он повторял и повторял, пока оно не одолело все препоны на своем пути:

— Астрид! Астрид! Астрид! Его жена.

Селик встал и снял набедренную повязку, чтобы соединиться с ней, но на самом деле не с ней, а со своей женой.

Внимание Рейн привлекло мерцание его обыкновенно затуманенных серых глаз, и она поняла, что он чувствует себя примерно так же, как вчера, когда она увидела его на поле боя после бешеного приступа жестокости.

О нет!

Рейн заставила себя проснуться и мгновенно убедилась, что она не спит. Тогда она окинула взглядом шатер и поняла причину его странного поведения. Окровавленная туника и меч валялись на земле. На них еще не высохла кровь его жертв. Жажда насилия бросила его к ней, даже не похоть и тем более не любовь. Ее он берег для жены, которая владела его сердцем.

Мастер обольщения, он полностью подчинил ее себе, но хотел он не ее. Ему казалось, что рядом с ним его жена, и Рейн едва не задохнулась от разочарования и боли. Она не могла произнести ни слова из-за жгучей обиды.

Рейн резко встала и отвернулась от Селика. Ее лицо горело от стыда из-за того, что она слишком скоро уступила ему. Страдая от унижения, она теперь не сомневалась, что его возбуждение — результат отвратительной жестокости викинга.

— Ты так играешь с мужчинами, о которых говорила вчера вечером? То ты хочешь, то не хочешь? Или ты только со мной так? Тебе нравится дразнить мужчин?

— Я спала… Мне приснился сон. Ты воспользовался…

Он фыркнул, натягивая на себя штаны, и насмешливо поднял брови.

— Госпожа, ваш огонь спалил все волосы на моем теле.

Рейн дерзко вздернула подбородок, не желая врать и притворяться скромницей.

— Ты прав. Я хотела тебя. До безумия… Пока не вспомнила…

— Что вспомнила?

— Что ты женат, подлый обманщик! — выпалила она, не в силах скрыть обиду. — У тебя есть жена Астрид, которая, вероятно, сидит дома в окружении кучи детишек. И ты не меня хотел. Ты забыл, что я — не твоя жена.

Рейн отвернулась, не желая, чтобы Селик увидел ее слезы и стал свидетелем ее унижения.

— Уходи отсюда. Оставь меня.

Молчание затягивалось. Рейн тщетно прислушивалась, надеясь услышать шорох его шагов. Наконец она не выдержала и обернулась, чтобы посмотреть, что он делает.

Он стоял на том же самом месте и с ужасом смотрел на нее.

— Как ты узнала об Астрид?

Селик был сбит с толку. Целый день он провел в седле. Много было крови. Много убитых. Пленные. Крики. Его мозг гудел от всего этого ужаса, к которому он так и не привык за долгие годы.

Обеими руками он ерошил себе волосы, чтобы унять головную боль.

Высокая белокурая женщина стояла перед ним, похожая на величественную богиню. Ее золотистые волосы в буйном беспорядке стекали по спине и по плечам, ласкали ее груди под телесного цвета тряпкой, которая едва прикрывала их. Он не мог отвести взгляд от ее длинных стройных ног.

Она — не Астрид, его маленькая, изящная, застенчивая жена. Но Астрид умерла, а эта женщина — вестница бога, как она говорит, высокая, с твердыми мускулами, своенравная. Такая женщина стоит рядом с мужчиной, а не за его спиной. Она великолепна.

— Да, ты не Астрид, — сказал он, не сразу сообразив, что произносит эти слова вслух.

Боль, омрачавшая ее милые черты, сменилась возмущением. Она торопливо схватила его тунику, которая лежала у ее ног, показав ему свои соблазнительные груди в кружевных чашечках. И он почувствовал, как в нем снова вспыхивает желание.

— Не смотри на меня, рогатая жаба.

Он тотчас закрыл рот, так что даже услышал стук собственных зубов, а она рывком набросила на себя его тунику. Он сам не понял, почему ему понравилась ее мысль надеть его тунику. Интересно, остался ли в ткани его запах? Неужели ей все-таки приятно надевать его вещи, которые прежде касались его кожи?

Кровь Тора! Только этого не хватало! Плевать мне на эту чужачку, да u на других тоже.

— Я вижу, ты опять насиловал и грабил, — проворчала она, показывая на окровавленную одежду и меч, лежавшие на земле.

— Увы, не насиловал, — осклабился он.

— И ты думаешь, что твою жестокость можно простить? Ты — проклятый поджигатель войны! Ты — убийца! Ты…

— Да как ты смеешь осуждать меня? Я не просто так убиваю, но и не пренебрегаю ничем, что может быть на пользу моему народу.

— О, как я ненавижу войну и сражения, и людей, для которых самое главное — «сила всегда права».

Селик видел, что ее ясные глаза затуманились от слез и что она старается скрыть их, считая слезы признаком женской слабости. Что за женщина!

— Иди спать. У меня голова разболелась от твоего сварливого языка, — наконец сказал он.

Это был длинный день, и голова действительно гудела, как будто в ней кто-то звонил в колокол. Похоронный звон, не иначе, подумал он уныло. По нему? Или по тем, кого он сегодня убил? Он потер лоб. Молот Тора! Ну и язычок у этой женщины.

— Я не буду спать с тобой в одной постели, — заявила она, вызывающе задрав подбородок. — Забудь о том, что было, бабник, и не надейся, ничего подобного больше не повторится.

— С чего ты взяла, что я тебя хочу? — спросил он ледяным тоном. Ее своенравие перестало забавлять его.

— Иди к черту. Еще лучше, к своей жене, ты… ты… ловелас.

Женщина зашла слишком далеко. Он не любил, когда заговаривали о его жене.

— Я уже спрашивал, кто сказал тебе об Астрид?

— Ты.

Он недоверчиво наморщил лоб. А она вспыхнула. Порозовела.

— Ты назвал ее имя, когда… когда… О, ты без меня знаешь, когда.

Ее щеки из розовых стали пунцовыми.

— Но я не сказал, что она была… моей женой.

— Какая разница, кто сказал? Ну, Убби сказал.

Селик окаменел от гнева.

— Он не имел права, — проговорил он ледяным голосом, обещавшим Убби наказание за содеянное.

Осознав, что он непременно выплеснет свою злость на Убби, Рейн пошла на попятную.

— Это не его вина. Я хорошенько пригрозила ему, и у него не было выхода. Не вздумай его наказывать. Ты один виноват. Не обманывай жену.

— Я никогда не обманывал жену.

— Ха! Тогда у тебя странное представление об обмане. Я называю то, что ты делал со мной, обманом, и то, что ты собирался сделать, — тоже обман. Ну, что скажешь, мистер?

— Скажу, что пора заняться твоим языком, — проговорил Селик, которому надоело, что она треплет имя его любимой жены. — Ложись в постель. Быстро.

Опять она не желала ему повиноваться. Он подошел поближе, но она отпрянула от него. Он усмехнулся и стал красться за ней, как будто она была беспомощным зверьком, загнанным в ловушку. Она была уже почти возле выхода, когда он бросился к ней, схватил за талию и легко поднял на руки.

Рейн рот открыла от изумления.

— Ты поднял меня.

— Это ты мудро заметила.

— Но я очень большая. Никто никогда меня не поднимал.

— Посмотри, сладкая, твои ноги щекочут мне бедра. Она опять стала бороться с ним, била его ногами, царапалась, но так и не смогла вырваться из его железного объятия. Рейн уткнулась носом ему в шею, он вдыхал соблазнительный запах, тот же самый запах, который он узнал днем раньше, когда преследовал ее в лесу.

Всего три шага ему понадобилось, чтобы отнести ее в постель, где она тотчас повернулась к нему спиной. Он лег рядом и накрыл их обоих шкурами. Ворча, придавил ей ноги своей ногой, подсунул левую руку ей под голову, а правую положил на грудь.

Она окончательно перестала бороться, бросив ему напоследок:

— Шваль!

Селик понял, что это не комплимент, но ему было приятно после долгого одиночества вновь обнимать теплое женское тело.

— Что это за запах? — шепотом спросил он, щекоча ей своим дыханием шею.

— Наверно, твой запах, — огрызнулась она.

Он довольно усмехнулся.

— Нет, это сладкий аромат, цветочный. Особенно сильно пахнет вот здесь, справа. — И он кончиком языка коснулся ее шеи.

Рейн коротко вздохнула, и Селик улыбнулся, довольный ее мгновенным откликом на его ласку. Неужели эта самая женщина говорила, что ей не нравится иметь дело с мужчинами?

— «Страсть».

— Что?

— Это «Страсть», дурачок.

— А, теперь понял. Некоторые женщины выделяют мускус страсти, когда их тела готовы к соединению, но я понятия не имел, что этот запах может быть похож на аромат цветов.

— Болван! «Страсть» — это название духов.

Селик долго не мог понять, а когда понял, рассмеялся.

— Поистине ты меня изумляешь. Ты насмехалась над тем, что я даю имя моему мечу, а сама даешь имя своему запаху.

Рейн толкнула его локтем под ребро и, широко зевая, нырнула под шкуру.

— Все духи имеют названия в моем вре… в моей стране. Но это не то же самое, что называть оружие или бомбу… или глупый меч, — объяснила она, не в силах сдержать зевок.

— Не очень елозь. — Он улыбнулся, представляя, как она разозлится, если узнает, что творит с его телом. — Я тоже постараюсь не докучать тебе своим храпом. Ты об этом просила Убби?

— Убби слишком много болтает.

— Что правда, то правда! Она надолго затихла.

— Рейн!

— Хм-м-м?

— Ты спишь?

— Почти.

— Астрид умерла.

Ее тело словно окаменело. Она не шевелилась, и он не был уверен, расслышала она, что он сказал, или нет. К тому же, он сам не понимал, зачем ему надо было говорить об этом. Чтобы оправдаться?

Наконец она повернулась к нему и пристально посмотрела на него, словно ища в его глазах ответы на вопросы, которые он не мог ей дать.

— Ох, Селик, — прошептала она так тихо, что он едва расслышал.

Она прижалась лицом к его груди и обняла его.

— Ох, Селик.

Впервые за двенадцать лет он почувствовал, что слезы застилают ему глаза, и он, чего с ним давно уже не бывало, спокойно заснул.

ГЛАВА 5

Теплое чувство, которое у нее возникло к Селику, когда он сказал ей о смерти жены, мгновенно исчезло, едва она вышла из шатра на другое утро. На земле около большого костра, на котором готовили еду, сидели пятнадцать дрожавших от холода пленных, связанных по рукам и ногам, да еще друг с другом одной длинной веревкой.

Несколько воинов Селика стояли рядом со смертоносными мечами наготове, хотя пленники, по всей видимости, и не помышляли о сопротивлении. Лохмотья, прикрывавшие их тела, никак не могли защитить их от промозглого осеннего утра, тем более что многие из них были к тому же в синяках, а некоторые страдали от ран. Не удивительно, что прошлой ночью меч и одежда Селика были в крови. Очевидно, он охотился не только за дичью. И — о Господи! — среди воинов были три женщины, связанные вместе с ними.

Я убью его. Клянусь, никогда в жизни я не желала никому зла, но пусть только проклятый викинг попадется мне под руку — я его убью!

Рейн обошла весь лагерь, но Селик и его воины, с которыми он вчера ездил на «охоту», как сквозь землю провалились. Рейн скривила губы в презрительной усмешке и гневно сжала руки в кулаки.

— Убби, где твой хозяин? — резко спросила Рейн, неожиданно возникнув перед преданным слугой, который в это время помешивал в котле пригорающее жаркое.

Великолепно! Убийственное походное фрикасе!

Убби поглядел на нее и спросил:

— Ты хорошо выспалась, моя госпожа?

Рейн недовольно заворчала.

— Он вернулся на поле битвы, — нехотя проговорил Убби.

Рейн не ожидала такого ответа.

— Зачем?

— Похоронить убитых воинов.

Рейн тяжело вздохнула.

— Он сумасшедший? Его люди погибли. Он уже ничего не может для них сделать.

Убби пожал плечами.

— Хозяин винит себя, что повел людей на битву, хотя не видел перед этим воронов.

Рейн усилием воли сохраняла спокойствие.

— Убби, о чем ты говоришь?

— Всем известно, если увидишь воронов, значит, победа будет за нами. А воронов не было ни днем раньше, ни во время всей Великой Битвы. — Он важно надулся, словно сообщил ей нечто сверх мудрое.

Рейн презрительно фыркнула:

— Что за вздор!

— Это правда, — упрямо стоял он на своем.

— Неважно. А как же ты отпустил Селика? Неужели ты не боишься? Саксы наверняка там сторожат, и его могут убить.

Рейн не понимала, почему ее это беспокоит, ведь всего минуту назад она сама готова была убить Селика.

— Для скандинава нет большего позора, чем позволить хищникам пировать на телах павших товарищей, — заявил Убби.

— А не позор брать людей в плен и так ужасно обращаться с ними? — огрызнулась Рейн, указывая на пленников, которые молча смотрели на нее сквозь языки костра.

Убби изумленно поглядел на нее.

— Совсем не позорно брать рабов после битвы. Саксы тоже взяли свою добычу — и скоттов и скандинавов. Можешь быть уверена.

— Что он будет с ними делать?

Убби ссутулился.

— Возможно, кое-кто из них имеет ценность для саксов, и они их выкупят, но я сомневаюсь. Этим придется несладко.

Рейн протянула руку.

— Дай мне твой нож, и я сама освобожу пленных.

Убби подался от нее, пряча за спину свой острый нож, которым он обычно свежевал кроликов.

— Нет, не могу.

Огромный стражник с огненно-рыжими волосами, одетый в грубую накидку с угрожающим видом приблизился к ним.

— Как тебя зовут? — спросила она с показной самоуверенностью.

— Герв, — прорычал он, нависая над ней, как скала.

В руках он держал наточенный недавно меч. Рейн едва не задохнулась от мерзкого запаха немытого тела и зловонного дыхания гиганта, но не отступила.

— Немедленно отпусти этих людей.

Гигант лишь ухмыльнулся в ответ:

— Еще чего?

— Я сказала тебе, Червь.

— Не Червь, а Герв, — поправил он ее ледяным тоном и приблизился еще на шаг, поигрывая мечом.

— Хорошо, Герв. Я хочу, чтобы ты освободил пленных и немедленно.

Он фыркнул и грубо оттолкнул ее.

— Отправляйся в шатер своего хозяина и грей ему постель. Сама-то ты чем лучше рабыни? Видно, хороша в постели, если не сидишь сейчас вместе с ними.

Рейн повернулась к Убби, ища у него защиты.

— Убби, скажи этому увальню, что я не рабыня. К ее огорчению, Убби виновато склонил голову и пробормотал:

— Ну, ты, похоже, заложница.

— Убби! Я думала, ты мне друг.

У него от изумления глаза стали круглыми. С чего это она вдруг решила? Они и встретились-то только вчера.

— Рабыня или заложница — не мое дело, — насмешливо заявил Герв и снова толкнул ее, теперь уже посильнее. — Смотри, как бы тебе не заработать по тощему заду.

— Ты не посмеешь.

— Я? Лучше уйди, а не то тебе достанется. Дуй в шатер или я привяжу тебя к другим пленникам, пока не вернется наш хозяин.

— Не трудись, — вызывающе заявила Рейн. — Я сама.

Она с гордостью продефилировала мимо него, села рядом с пленниками и скрутила себе веревкой лодыжки.

Герв открыл рот от изумления, демонстрируя недостаток зубов, а Убби тяжело вздохнул. Рейн гордилась своим поступком, который напомнил ей о том времени, когда она и ее товарищи-пацифисты привязывали себя к ограде Белого дома, протестуя против увеличения военных расходов.

— Полегче! Ты совсем полоумная?

Толстая женщина отодвинулась, насколько ей позволила веревка.

— Я врач и… — Ее внимание привлек желтоватый цвет кожи женщины, и она участливо спросила: — Давно ты болеешь? Может быть, я могу тебе помочь.

Рейн знала, что такой цвет кожи может быть при серьезных заболеваниях типа раковой опухоли или болезни печени, а может быть, и от недостатка витаминов, с которым легко справиться.

От ужаса у женщины глаза стали как плошки, и она с криком попыталась вскочить на ноги.

— Заберите меня от нее! Лекарка! О Господи, да она не иначе как ведьма! Помогите! Еще сглазит, чего доброго.

Прибежал Герв и стукнул ее по голове так, что она со стоном повалилась на землю.

Рейн попыталась было протестовать, но он ткнул ей в лицо грязным пальцем.

— Сиди тихо, женщина. Ты можешь любиться с хозяином, пока его петух не упадет замертво, но если ты не заткнешь пасть, я подвешу тебя над костром как ведьму, чтобы тебя зря не обвиняли.

Убби смотрел на нее широко открытыми от ужаса глазами.

— Хозяйка, иди назад в шатер. Хозяину это не понравится.

— Нет. Раз я пленница, пусть со мной обращаются как со всеми.

Убби поднял глаза к небу.

Около получаса Рейн просидела на холодной земле, замкнувшись в угрюмом молчании и то и дело вздрагивая под холодными порывами ветра. Даже в шерстяной тунике Селика, надетой поверх брюк и шелковой блузки, она начала всерьез замерзать.

Соскучившись, она стала разглядывать пленных и тяжело вздохнула, увидев молодого сакса, который, теряя сознание, привалился к сидевшей рядом женщине. Кровь медленно вытекала из глубокой рваной раны у него на плече.

— Убби, помоги этому человеку, — крикнула она в испуге. — Его надо лечить.

Убби делал вид, что не слышит ее, и не отрывал глаз от только что освежеванного кролика. Однако по его красному лицу она видела, что он прекрасно все слышал, но предпочитает не ввязываться.

— Герв, развяжи его и отнеси в больничный шатер.

Герв, наглый ублюдок, расплылся в безобразной улыбке и сплюнул на землю у самых ее ног.

Рейн закусила нижнюю губу, не в силах спокойно смотреть на истекающего кровью человека. Наконец она встала, все еще злясь на соседку, которая продолжала испуганно скулить.

— Что ж, если больше некому, придется мне самой. — Она развязала веревку и пошла за необходимыми медикаментами.

Убби прищелкнул языком от такого своеобразного отношения к рабской доле. Рейн свирепо посмотрела на него, и он опустил голову, но сначала покачал головой, тем самым выражая свое удивление.

Рейн распустила узлы на веревке, которой был связан молодой воин, почти мальчик, и повела его к шатру. Несмотря на протесты охранника, она очистила и зашила рану, оказавшуюся не такой уж страшной.

Зашивая четырехдюймовый разрез, она старалась успокоить раненого.

— Как тебя зовут?

— Эдвин.

— Ты откуда, Эдвин?

— Из Винчестера, — осторожно ответил он.

— Ты сражался за короля Ательстана?

Он неохотно кивнул, не зная, можно ли ей довериться.

— Почему ты не вернулся в Уэссекс с королем?

— Потому что я проклятый дурак, — проворчал он. — Я вернулся в лагерь за своей женщиной, а она не захотела никуда ехать в темноте. Темнота! Ха! Вот тебе и темнота!

— Я уверена, Селик вернется и все уладит.

— Ты женщина Изгоя? — спросил он, отстраняясь от нее.

— Нет. Я помогла ему спастись и…

— Ты помогла бежать этому зверю?

Рейн выпрямилась.

— Не называй Селика зверем. Мне это не нравится.

На губах мужчины появилась презрительная усмешка.

— Я знаю, что говорю, Эдвин. Он не больше похож на зверя, чем ты или любой другой мужчина.

Эдвин, прищурившись, внимательно разглядывал ее, пока она завязывала нитки на шве и обматывала рану чистым льняным бинтом.

— Тебе приходилось видеть человека, скальпированного викингом? Только зверь способен на такое. А такой, как Изгой, ничем не отличается от любого кровожадного скандинава.

Сначала Рейн не могла взять в толк, о чем говорит Эдвин, а потом едва не задохнулась от возмущения и глаза у нее наполнились слезами.

— Ты лжешь. Селик не такой варвар.

— Я лгу? — Ярость превратила грязное лицо Эдвина в безобразную маску. — Знай, госпожа, пусть лучше зверь убьет меня, и поскорее, потому что я умру, но не стану его рабом.

Стражник, у которого истощилось терпение, не позволил пленнику остаться в шатре вместе с другими ранеными, и Рейн повела Эдвина обратно. Когда она уже собиралась сдать его с рук на руки Герву, он схватил ее и развернул спиной к себе, одной рукой крепко держа ее за руку, а другой вцепившись ей в горло.

— Не двигайся, женщина, — сказал он, сдавливая ей горло, так что у нее от слабости подогнулись колени. — Я бы убил тебя сейчас, но твой хозяин, видно, не зря держит тебя при себе. Может быть, он подарит мне свободу в обмен на твою жизнь.

— А что будет с твоей женщиной? — спросила она, взглянув на сидящую у ее ног женщину, которая с ужасом смотрела на них.

— Бланш сама справится. Она мастерица на все руки и в постели тоже умеет доставить удовольствие. Почему бы ей не найти себе другого покровителя, — проговорил он, не обращая внимания на протестующий вопль Бланш.

— И ты посмел назвать Селика зверем?

Эдвин снова сдавил ей горло, и она уже теряла сознание, когда услыхала за спиной громкий крик, и пальцы Эдвина у нее на глее разжались. Она не успела обрадоваться, как он снова повис на ней и свалил на землю. Когда она наконец освободилась и обернулась, то увидела боевой топор, застрявший в голове Эдвина. Кровь хлестала из раны, и Рейн еще до того, как проверила его пульс, поняла, что он мертв.

— О Господи! Ну и в бедлам меня занесло! — воскликнула Рейн.

Оглянувшись посмотреть, кто бросил топор, она с удивлением увидела Убби в боевой стойке, с раздвинутыми ногами и руками на бедрах. Деликатный маленький тролль превратился в свирепого воина. От ярости его лицо было черным, но спросил он ласково:

— Ты не ранена, хозяйка!

Она покачала головой, сконфуженная тем, что случилось всего за несколько коротких мгновений. Кровь пролилась по ее вине, и ей нужно было время, чтобы прийти в себя от этой ужасной мысли.

— Сама виновата, — со злостью заметил Герв. — Не надо было его развязывать. Все саксы одинаковые. Все врут почем зря.

— А ты бы что сделал на его месте? — набросилась на него Рейн. — Он был в отчаянии и только так мог спастись.

Герв и Убби смотрели на нее как на сумасшедшую.

— Он хотел убить тебя, — сказали они одновременно.

— Это ничего не меняет, — возразила Рейн, сама понимая, насколько неубедительно это звучит.

— Ладно, спасибо богам, ты спасена, — сказал Убби. — А теперь иди, пожалуйста, в шатер и отдохни.

Рейн поглядела на пленников, в благоговейном ужасе таращивших на нее глаза, и покачала головой.

— Не могу.

К неудовольствию Убби, она вновь села на землю и связала себе лодыжки.

— Вот сука, — бубнил Герв, волоча тело Эдвина к дальним деревьям, где приказал закопать его. — Вонючий сакс испортит мне аппетит.

Рейн вспомнила, что не ела со вчерашнего дня. Оглядев пеструю толпу пленников, она поняла, что они, вероятно, не ели еще дольше.

— Ты должен накормить этих людей! — крикнула она Убби, который вернулся к костру.

Он занимался своим обычным делом и жизнерадостно насвистывал, словно и не он только что убил человека.

Не оглядываясь, он ответил:

— Хозяин не приказывал кормить их.

— Вот нелепость! А если он не вернется?

Она сказала это, и от страха сердце у нее убежало в пятки. Как бы она ни была недовольна, сколько бы ни накопила вопросов, требовавших немедленных ответов, она не представляла свою жизнь без Селика. Удивляясь сама себе, она не могла поверить, что ее так тянет к мужчине, с которым судьба свела ее совсем недавно.

Рейн постаралась взять себя в руки.

— А если он не вернется вечером?

Убби равнодушно пожал плечами.

Рейн тряхнула головой, раздумывая, как выйти из затруднительного положения, потом, вздохнув и пробормотав несколько малоприличных слов, развязала веревку и направилась к костру.

Убби насмешливо поднял брови и сухо заметил:

— Неужели так ведут себя пленники в твоей стране? Сами себя связывают и развязывают, когда им захочется?

— Заткнись, дурак.

Он хихикнул, продолжая возиться с кроликом.

— Это все, что у тебя есть? — спросила она, с отвращением нюхая варево в котле.

— Да, — смиренно подтвердил он. — Я еще не очень хорошо готовлю, но можно еще что-нибудь добавить для вкуса. Ты, случайно, не…

— Нет, это не мое дело. Я не повар.

— Хорошо, — сказал Убби. — Тогда ешь это. Похлебка пригорела, когда огонь был слишком сильным.

— От нее чертовски воняет.

Он усмехнулся:

— Ты, наверно, знаешь, как пахнет в аду, если пришла к нам с небес.

Рейн не сдержалась и выругала его.

— Я просто спросил. Не надо ругаться. Если хочешь, возьми эту дрянь для пленников, а я пока почищу котел для обеда.

Он показал на кучу кроличьего мяса и костей у его ног.

У Рейн не было выбора, поэтому она разложила содержимое котла в две деревянные миски и отнесла их пленникам. Люди связанными руками хватали миски и пили через край. Ни один не пожаловался на отвратительное варево, спеша наесться и, вероятно, боясь, что это последняя еда в его жизни.

Когда они закончили, Рейн помогла Убби почистить песком котел. Потом она вернулась к пленникам и остановилась возле Бланш, женщины Эдвина.

— Ты умеешь готовить? — ласково спросила она, понимая, как должно быть тяжело молодой женщине.

Но Бланш как будто и думать забыла о своем возлюбленном, когда почуяла свободу.

— Да, хозяйка, — торопливо ответила она. — Особенно кроликов. Если ты разрешишь мне собрать травы под теми деревьями, со стражником, конечно, я приготовлю их так, что они понравились бы даже королю.

Рейн усомнилась в этом, но предпочла бы что угодно стряпне Убби, который с готовностью передоверил котел и кроликов Бланш.

Через несколько часов Рейн приятно удивилась тому, что Бланш ее не обманула. Кролики были сочные и вкусные с соусом, в котором плавали кусочки дикого лука, моркови и грибов. Других приправ она не обнаружила. Бланш тоже была довольна, понимая, что в ближайшее время смерть ей не грозит.

У Герва похотливо вспыхивали глаза, которые он не сводил с то и дело наклонявшейся к огню Бланш.

— Не смей! — возмутилась Рейн.

Он криво усмехнулся, всем своим видом выражая презрение к ней.

— Попробуй, останови меня.

Селик вернулся поздно ночью, измученный душой и телом. Ему и его товарищам, еще не отдохнувшим после битвы, было трудно состязаться в скорости и силе со сторожившими поле битвы саксами.

Тем не менее они похоронили всех своих друзей, которых только смогли опознать, что было бы не самым приятным занятием и в лучших обстоятельствах. С мукой смотрели они на растерзанные трупы, ставшие добычей грифов, которые в первую очередь выклевывали глаза. Селика и его храбрых воинов мутило от такого количества безглазых лиц. А вонь! Господи, какая же там вонь! И еще волки, терпеливо дожидавшиеся их ухода.

Селик был не в лучшем настроении, когда вошел в шатер, сбросил кожаные сандалии и доспехи и повалился на шкуры, не сняв туники. Неожиданно он понял, что странная женщина, называвшая себя его «ангелом-хранителем», улетела из клетки.

— Убби!

Маленький человечек откинул полог своего шатерчика и так быстро, как только позволяли его ножки, помчался через весь лагерь к шатру Селика.

— Ты звал, хозяин?

Селик грязно выругался, и Убби испугался.

— Где она?

— Кто?

Убби переминался с ноги на ногу, избегая пристального взгляда викинга.

— Ты знаешь, черт возьми.

— С пленниками, хозяин. Это не моя вина. И не Герва, — торопливо добавил он.

Селик тяжело вздохнул и перестал трясти преданного слугу.

— Почему она с пленниками?

— Она сказала, что она пацифистка.

— Пацифистка?

— Да. Пацифисты против всех сражений, даже…

— Будь прокляты пацифисты!

Убби, недовольный тем, что его прервали, продолжал:

— Она сказала, что она пацифистка и, если я или Герв не освободим пленников, то она тоже станет пленницей.

— Она и есть пленница.

Убби вызывающе поднял голову.

— Нет, она заложница. Я ей так сказал. Ведь есть разница, хозяин?

— Есть. Она дорогая заложница. Лекарка. Пусть вернется в шатер, где я могу ее сторожить.

Убби недоверчиво отнесся к его доводам.

— Я не сплю с этой женщиной, — сказал Селик.

— А я ничего не сказал. — Защищаясь, Убби поднял руки. — Ладно, я знаю, что ты думаешь.

— Ха! Бог сказал тебе от этом? Ты стал таким же, как женщина, — заметил Убби с понимающей усмешкой, которая разозлила Селика еще больше.

— Приведи ее сюда, — рявкнул он.

Убби отвернулся.

— Лучше не я, хозяин. Она уже один раз сегодня чуть не залепила мне затрещину. Лучше ты сам.

Хмурясь, Селик направился к пленникам.

— Почему она угрожала расправиться с тобой, если она такая пацифистка?

— Я случайно убил одного грубого парня, который ей угрожал.

Селик остановился и посмотрел на слугу, который редко раздражался и еще реже вступал в драки. Он знал, что Убби должен был иметь серьезную причину для убийства дорогого невольника.

— Почему?

— Он душил хозяйку.

— Рейн?

Холодный ужас охватил Селика от этих слов.

Почему его так испугала возможная смерть женщины, которую он встретил всего несколько дней назад?

Убби кивнул.

— Приготовься к разговору о своей жизни. Она очень сердита на тебя.

— Сегодня я не настроен слушать ее сварливую болтовню о пленниках. Может, заткнуть ей рот тряпкой и лежать на ней, пока у нее не останется сил на упреки?

Убби скептически хмыкнул.

Полная луна и бивачный костер хорошо освещали поляну, и Селик легко отыскал пленников. Они лежали на земле. Многие спали. Кое-кто настороженно поглядывал на него, когда он проходил мимо.

Надо найти для них теплую одежду, чтобы они не замерзли к утру, иначе их не довести до Йорвика. И еще надо бы их подкормить. А то нечего и разговаривать с торговцами.

Наконец Селик отыскал беспокойную женщину, которая спала, свернувшись калачиком, и даже во сне дрожала от холода. Он заметил, что она надела одну из его шерстяных туник, но что это за одежда на осеннем ветру! Он и не подумал возмутиться тем, что она стащила его тунику, наоборот, ощутил странное удовольствие оттого, что его одежда ласкает ее тело, как бы заменяя собой его руки.

— Черт побери! — пробормотал он. — Женщина вертит мной, как хочет, а я веду себя словно невинный юнец перед брачной ночью.

Рейн медленно открыла глаза, услыхав голос Селика. Еще не совсем проснувшись, она не протестовала, когда он наклонился, чтобы развязать узлы на ее лодыжках.

— Святые мощи! Какая же ты пленница, если веревки так легко развязать!

— Это символически, — ответила она и широко зевнула, забыв прикрыть свой соблазнительный рот.

Заметив улыбку Селика, она попыталась оттолкнуть его.

— Символ чего? — спросил он, разгибаясь и наблюдая, как она распутывает узлы.

Наверняка, после спанья на земле у нее болело все тело, и он решил, что это вполне достаточное наказание за ее упрямство.

— Моего протеста против твоего варварства.

Она уже совсем проснулась, и ее лицо посуровело.

Он вопросительно поднял брови и обхватил себя руками. Даже его закаленное тело начинало чувствовать холод.

— Какого варварства?

— У тебя пленники, — прошипела она. — Как ты мог? Я ненавижу насилие, но понимаю, что иногда оно необходимо для самозащиты. Брать же пленных, когда битва закончилась, нецивилизованно.

— Мне не надо защищать себя, тебя или кого бы то ни было. И ты не понимаешь цивилизацию, сварливая женщина, если думаешь, будто только скандинавы считают пленных военной добычей. Так во всем мире. Я не знаю страны или народа, которые осуждали бы это.

— А что тебе говорит твое сердце?

Ее вопрос изумил Селика. Ответить на него, вроде бы, было легко, но он никак не мог подобрать слова, чтобы оправдать себя.

Тихий шорох привлек его внимание, и он заметил, что они своим разговором разбудили пленников, которые внимательно к ним прислушивались. Селик с ворчанием нагнулся и поставил женщину на ноги.

Рейн потеряла дар речи от изумления, но прежде чем обрела его вновь, уткнулась лицом ему в шею, потому что он легко и властно поднял ее на руки.

Селик знал, что Рейн думает, будто она слишком большая, чтобы мужчины носили ее на руках, и ему нравилось поддерживать в ней эту уверенность. Он сделал вид, что ему невыносимо тяжело и он едва не падает, и она тотчас перестала сопротивляться.

— Может быть, если ты будешь есть поменьше, ты перестанешь расти.

— Опусти меня! Слышишь?

— Нет. Я нашел для себя хорошее упражнение после целого дня верхом. Как будто несу своего коня.

Она внезапно замолчала, потом тихо спросила:

— Селик, а где твой конь?

Удивленный ее вопросом, он неуверенно ответил:

— Пасется вместе со всеми около пруда. А что?

— Можно мне взглянуть на него? Пожалуйста. Это важно для меня.

Селик пожал плечами. Он не видел в этом ничего плохого. Кроме того, можно заодно искупаться. Походную сумку с мылом и полотенцем он оставил где-то там неподалеку.

Но он не хотел сразу уступить ей.

— А что взамен? Что сделаешь ты для моего удовольствия?

Он почувствовал, как напряглось ее тело.

— У меня ничего нет.

— Да? Неужели? Тогда обещай молчать. Или поклянись, что не убежишь. — Ему пришла в голову мысль, от которой у него зашлось сердце. — Или…

— Или?

— Или поцелуй меня. Но по доброй воле, — прошептал он, вдыхая запах ее волос.

В них еще сохранился аромат «Страсти», который смешался с ее собственным сладким запахом.

— Ага! Вчера я дала тебе не только поцелуй.

— Это не то, ведь ты спала. И, насколько я помню, ты меня не целовала.

По правде говоря, он помнил гораздо больше.

Странно, думал он, я был так близок с ней и не целовал ее. Собственно, если честно, то он ласкал свою умершую жену и поэтому не касался ее губ. А может быть, он знал, кого ласкает, но не мог с этим смириться?

— Один поцелуй? Это все, чего ты хочешь?

Он кивнул, отпуская ее. Они уже были возле пруда.

Она скользнула вниз и встала лицом к нему, совсем рядом, но не касаясь его.

— Потом поговорим?

Он снова молча и едва заметно кивнул, не в состоянии пошевелиться, словно околдованный ее близостью. Наверное, она и вправду колдунья.

Рейн положила руки ему на плечи и приблизила губы к его губам. Он учуял ее сладкое дыхание, прежде чем она закрыла глаза и нежно коснулась его. Она всего-то потерлась своими мягкими губами о его губы, но ему показалось, будто он никогда не испытывал ничего подобного.

Она застонала. Селик весь напрягся, стараясь погасить огонь в крови.

Всего лишь поцелуй.

— Селик, — просительно прошептала она, гладя его плечи.

Потом она прижалась к нему и замерла. Они стояли лицом к лицу. Мужчина и женщина.

Селик застонал, не в силах больше держать себя в руках.

А она снова коснулась губами его губ, потом ее прикосновение стало более требовательным, и вот она уже захватила в нежный плен его нижнюю губу.

Он прерывисто дышал, отдаваясь во власть страсти, и она, поняв, что все можно, просунула кончик языка между его губами. Он не ожидал от нее такой напористости. Даже не мечтал об этом!

И она говорила, что не получит удовольствия от соединения с ним! Что же будет, когда она по-настоящему воспламенится?

Селику надоело изображать бесчувственный столб. Хватит игрушек! Он обнял ее и крепко прижал к себе, решив, что пора брать власть в свои руки.

Взяв ее лицо в ладони, он вглядывался в него при свете луны и радовался, видя полузакрытые в истоме глаза и полуоткрытые в ожидании влажные губы. С нежностью он провел пальцем по ее губам, потом то же самое сделал кончиком языка.

Она подалась к нему, и сердце замерло у него в груди. Он поцеловал ее со всей страстью, потом отпустил ее, потом опять приник к ней. Он сливался с ней в страстном поцелуе и опять отпускал ее, не в силах отпустить совсем.

Страстное желание подчинило его себе, и не в силах больше терпеть, он раздвинул языком ее губы. Теперь она не отпускала его, и он забыл обо всем на свете, кроме прижимавшейся к нему женщины.

Внутренний голос твердил Селику, что они слишком спешат. Удивительное сладостное томление, какого он не испытывал уже много лет, может быть, никогда не испытывал, ничем хорошим не кончится, если он не остудит немного их пыл.

Он неохотно отодвинулся от нее.

— Рейн, так мы оба сгорим. Давай немного помедленнее, и тогда мы получим больше удовольствия.

Она попыталась было протестовать, но он крепко держал ее.

— Нет-нет, сладкая, я хочу любить тебя всю ночь, а так все кончится в одно мгновение, если ты не перестанешь мучить меня.

— Я? Мучаю тебя? Да я сама как в огне, — простонала она.

Селик испугался, что не выдержит. Положив руки ей на плечи, он держал ее на расстоянии и тяжело вздыхал, видя ее затуманенные глаза и припухшие от поцелуев губы, от его поцелуев, с радостью думал Селик. Святой Тор!

Он заставил себя нагнуться за сумкой и подтолкнул Рейн поближе к воде. Прежде чем она разгадала его намерения, он, отбросив сумку, подхватил ее на руки, вошел в ледяную воду и, все так же держа ее на руках, сел на дно.

Она пронзительно вскрикнула. Но он крепко прижал ее к себе.

— Сиди, сиди, дорогая. Нам надо охладить свою кровь для долгой ночи. И, потом, от меня воняет, как от Яростного, а я вовсе не хочу вонять.

— Селик, мне холодно.

— Ш-ш-ш. Я знаю. Встань!

Когда она встала, не противореча и ни о чем не спрашивая, он снял с нее тунику, блузку, штаны, туфли и соблазнительное нижнее белье, застежка от которого пряталась у нее между грудями. Она стояла перед ним обнаженная и трепещущая. Красавица. Золотые волосы до пояса. Длинные ноги. Стройные бедра. Высокие крепкие груди. Именно такими представлял он богинь Скандинавии.

— Не отворачивайся, — потребовал он, тяжело дыша.

Наверное, замерз, говорил он себе.

Он бросился на берег, вытащил из сумки мыло и полотенце и сбросил с себя всю одежду. Когда он вернулся обратно, она стояла на том же месте и так же внимательно изучала его тело, как он — ее.

— Ты прекрасен, — прошептала она.

— Нет, теперь нет. Ты, должно быть, слепая.

Но он не смог удержаться от нежной улыбки.

— Моя мать была права. Ты похож на скандинавского бога.

Селик покачал головой, удивляясь тому, как они одинаково думают.

— Может быть, судьба захотела, чтобы ты стала богиней этого бога… Подойди, — попросил он и быстро намылил ее всю от шеи до ног, то и дело останавливаясь и любуясь совершенством ее форм.

Когда он намылил ей руки и погладил мягкие груди и затвердевшие под его ладонями соски, она прошептала чуть слышно:

— Я никогда, никогда так не хотела мужчину, как хочу тебя.

Селик хотел было отшутиться в ответ, но от неизъяснимой радости, которую она ему доставила, у него перехватило дыхание. Он молча намыливал ее тело, и она ласково гладила его теплыми даже на таком холоде ладонями.

Когда ее рука скользнула вниз, он не пустил ее.

— Нет. Такого мне не выдержать.

Мыло упало в воду, и Селик крепко обнял ее. Они оба были скользкие, и оба улыбались невесть чему. Оба застонали одновременно и рассмеялись. Селик терся грудью о ее намыленные груди и с восторгом смотрел, как она выгибает спину и закрывает глаза, прижимаясь к нему.

— Я хочу тебя, — шептала она ему.

— Довольно!

Он опустился вместе с ней в воду, торопливо смывая с себя и с нее мыло, и вытащил ее на берег, где завернул в меховой плащ, но сначала исцеловал ее всю от макушки до пальчиков ног.

Она была на удивление послушна, потому что забыла обо всем на свете, кроме его ласк. И он тоже помнил только, что она с ним и она хочет его.

Селик встряхнулся, как лохматый пес, рассыпав вокруг множество брызг. Потом, обняв Рейн за плечи, он снова прижал ее к себе и направился к шатру, не позаботившись прикрыть свою наготу.

Они уже почти прошли место, где паслись кони, как вдруг она остановилась и помотала головой, словно что-то вспоминая.

— Конь, — сказала она вдруг. — Ты обещал показать мне коня.

Ошарашенный столь внезапной переменой в ее настроении, Селик кивнул и повел ее к Яростному. Конь радостно заржал, когда Селик погладил его шею.

— Где твое седло? — спросила она странным голосом.

— Что случилось? — внезапно встревожился Селик.

— Покажи мне седло.

Он показал на место поблизости, где лежали его вещи, и, прищурившись, смотрел, как она наклонилась над седлом, а потом упала на колени. Он видел, как у нее опустились плечи и она заплакала. Растерявшись, он подошел поближе.

— Скажи мне, о чем ты плачешь, — попросил он, опускаясь рядом с ней на колени.

Несмотря на наготу, он не чувствовал холода.

— Это… — еле слышно проговорила она. — Ты сделал это?

Он увидел полудюжину скальпов, притороченных к седлу, и застыл на месте. Черт подери! Он же собирался их сжечь. По правде говоря, он сам, пока не приехал в лагерь, не заметил, как снял эти скальпы, в такой он был ярости. Хотя многие скандинавы делали это постоянно в каждой битве, он никогда прежде этим не занимался, но сегодня что-то случилось с ним.

Наверное, его потрясла гора трупов, которую он увидел. Но как объяснить это женщине, не желающей ничего знать о вражде и насилии.

— Да. Это благородный скандинавский обычай, чтобы наши враги не могли войти во врата рая.

Она покачала головой, не переставая плакать.

— Я знаю, это неприятно, но ничуть не хуже, чем делают саксы. Они заживо сдирают кожу и прибивают ее к дверям церкви.

— Жестокие люди всегда находят себе оправдание, — устало проговорила Рейн, глядя ему прямо в глаза.

От ее печального голоса ему сразу стало очень холодно. Селик вздрогнул, и неизбывная боль его потерявшейся души, закрывая небо, повисла над ними, как зимняя туча.

ГЛАВА 6

Пораженная в самое сердце, Рейн встала и тщательно запахнула на себе меховой плащ. Она вся дрожала, но не из-за холода. Ее мозг отказывался что-либо понимать. Человеческие скальпы, притороченные к луке седла…

О Боже! Этот человек… этот человек, который неожиданно стал дорог ей… не только отнимает у людей жизнь, но и хранит такие сувениры.

Голый Селик стоял и не думал извиняться, лишь вопросительно склонил набок голову. Подсыхая, его волосы шевелились под порывами ночного ветерка. Даже в лунном свете она могла видеть, что ее ужас изменил выражение его прекрасных глаз, которые только что были полны страсти, а теперь из них опять как будто ушла жизнь.

Ее глаза скользнули по его телу от широких плеч до крепко стоявших на земле ног, и она покачала головой, благоговея перед его красотой и не понимая, почему ей совершенно безразлично, что он всего-навсего великолепное животное. Вот оно, слово, которое она искала, — животное. Подранок. Раненый зверь.

— Да, я зверь. Я предупреждал тебя, но ты решила, что можешь меня спасти, — глухо проговорил Селик, насмехаясь над самим собой.

Рейн не заметила, что произнесла последние слова вслух, но, возможно, это к лучшему. Пусть Селик знает. Все равно ничего не изменишь. Человек, который способен на такое, неизлечим.

Кто ты такая, чтобы бросать в него камни? Голос вновь звучал у нее в голове. Она устало прикрыла глаза, боясь сорваться.

В каждом человеке есть что-то хорошее, надо только получше присмотреться.

Рейн совсем растерялась. А что если это путешествие во времени — всего лишь плод ее воображения? И она сидит в институте мозга, а над ней колдует психиатр, вроде Джека Николсона? Почему бы нет? И викинг — ее фантазия. Да нет, скорее, кошмар. Она зажала рукой рот, чтобы истерическое хихиканье не вырвалось наружу.

Селик с раздражением фыркнул, не понимая, что ее вдруг развеселило, и она смерила его взглядом, в котором раздражения должно было быть не меньше, чем в его фырканье. Потом она обошла его и направилась к пленникам. Ей было необходимо уйти от этого варвара и хорошенько подумать.

Селик схватил ее за руку.

— Ты куда?

— Не… трогай… меня, — процедила она сквозь зубы. — Не трогай… меня… никогда.

Он отпустил ее и отодвинулся.

— Заложники не приказывают, — твердо сказал он.

Рейн пожала плечами.

— Я дура, что думала иначе. Я дура, потому что тебя уже не исправить.

Не много же в тебе веры!

— Хватит! — крикнула она, прижимая руку к разболевшейся голове, а другой рукой придерживая полы плаща.

— Что хватит?

— Я не тебе. Проклятый голос.

Селика это как будто позабавило, но улыбка не растопила лед в его глазах.

— Опять Бог?

— Да. Нет. Не знаю. Наверно, моя совесть.

— Побереги свою совесть для кого-нибудь другого, — презрительно скривился он. — Для того, кого сумеешь спасти. А меня оставь в покое.

— Замолчи. Не видишь, я устала?

Старательно делая вид, что ей на него наплевать, Рейн направилась к пленникам, но вдруг остановилась и повернула к шатру. Неожиданно ей пришло в голову, что неплохо бы одеться потеплее.

Шагая босыми ногами по холодной земле, она бормотала:

— Чудовищно! Не хватало мне быть единственным врачом в мире с мозолями на ногах.

Чуть позже, копаясь в сундуке Селика в поисках туники и штанов, которые Селик называл «брейс», она неожиданно подняла голову и увидела, что он стоит у входа вызывающе, ослепительно голый.

Рейн подавила чуть было не вырвавшийся из груди стон.

Уймись, Господи. Так нечестно.

— Воруешь? — сухо спросил он, показывая взглядом на свою одежду в ее руках.

— Мне нужны теплые вещи. Ты, может быть, равнодушен к холоду, а я не собираюсь спать голая на холодной земле.

— Ты права. Ты не будешь спать на холодной земле.

Когда смысл его слов дошел до Рейн, она покачала головой.

— Не думаешь же ты, что я буду после всего спать тут? Ты представляешь, как ты мне отвратителен? Да я сама себе противна, потому что ты трогал меня после того, как… после того, как… — Она помолчала, не в силах найти подходящие слова. Потом пожала плечами. — Я как будто вся вымазалась в грязи.

Он стиснул зубы, но его глаза смотрели все так же безразлично.

— Грязная ты или нет, но спать ты будешь в моей постели.

Рейн вскипела.

Опережая ее, он поднял руку.

— Посмей только не подчиниться. И знай, ты мне сегодня не нужна. Но, если меня постигнет безумие и я захочу тебя, не ты, а я буду решать, что мне делать.

— Изнасилуешь? Впрочем, почему бы и нет? Одним грехом больше, одним меньше. В твоем списке есть зверства похуже.

Он равнодушно пожал плечами.

— Ну, ладно! — Спорить с упрямым варваром было бесполезно. — Отвернись, я оденусь.

Он не пошевелился.

— Тебе придется жить по нашим законам. А мы не ложимся в постель одетыми. Утром мои штаны и туника к твоим услугам.

Ни на секунду не поверив ему, она фыркнула и, скинув плащ на пол, скользнула под меховое одеяло, но сначала убедилась, что Селик не сводит глаз с ее грудей. У него дрогнули губы, и она без слов поняла, что он чувствует.

Внутренне осуждая себя за удовольствие, которое ей доставил его пристальный взгляд, Рейн зарылась в меха, чтобы не видеть Селика и спрятать от него свои пылающие щеки.

Когда он задул свечу и лег рядом, Рейн отодвинулась подальше, чтобы случайно не коснуться его, но все равно ей не давали покоя тепло, исходившее от его тела, и его дыхание, щекотавшее ей плечи.

Она проснулась незадолго до рассвета и обнаружила, что лежит в его объятиях, прижимаясь щекой к шелковистым волосам на его груди. Рейн тихо лежала, прислушиваясь к ровному биению его сердца и понимая, что совсем не хочет просыпаться. Она не могла ненавидеть этого мужчину, что бы он ни сделал или ни собирался сделать. Никак не могла. Она должна помочь ему. Но как?

Когда первые лучи солнца осветили шатер, Рейн осторожно высвободилась из объятий Селика и быстро натянула его штаны, хотя они были на шесть дюймов длиннее, чем надо. Его шерстяная туника тоже оказалась ей велика, но в ней было тепло и она приятно пахла мужчиной, который проспал с ней рядом всю ночь.

Герв сидел возле пленников, прислонив голову к стволу дерева. При виде ее он выпрямился, но ничего не сказал, когда она принялась рыться в кухонной утвари. Отыскав в конце концов то, что ей было нужно, она решительно направилась к лошадям.

Господи, за это Ты должен дать мне две пары ангельских крыльев.

Селик спал дольше, чем обычно. Дала себя знать усталость последних дней. Неугомонная ведьма все-таки удрала, чему он совершенно не удивился. Дуреха никак не желала подчиняться его приказам и делала что хотела.

Селик ощетинился, вспомнив, как Рейн напала на него накануне из-за скальпов. Животное. Зверь. Надо же… Впрочем, возможно, она права.

Но ведь она все осуждает, что он ни делает. Ведет себя так, словно он шаловливый котенок. Ха! Лучше бы ей поостеречься, а не то она скоро поймет, что попала в лапы к тигру, который не прочь ею пообедать. Селик улыбнулся своей шутке. А что если повторить ее вслух при ней? Нет, не стоит. Вряд ли она оценит ее, тем более если у нее такое же настроение, как вчера.

Селик вылез из-под теплого мехового одеяла, удивляясь, как это он до сих пор чует соблазнительный аромат «Страсти», и покачал головой, вспомнив, что всего три дня назад он и слыхом не слыхивал о Рейн. А сейчас ему казалось, будто она была всегда. Какая же она чудная! Выдумщица. Надо же, дать имя запаху! Может, она и мылу дает имя? Он улыбнулся. Или гребенке?

Селик широко зевнул и, почесав грудь, принялся натягивать на себя чистые штаны и темно-синюю тунику, которую затянул широким, сплетенным из серебряных нитей поясом, после чего надел на руки тяжелые браслеты и вспомнил, как один раз Астрид надела их на него, ласково коснувшись пальчиком прекрасной гравировки.

Он подошел к костру, возле которого суетилась молодая пленница. Она вытащила из углей несколько хлебов и положила их остывать на камень. Чтобы не ждать и не мучиться от голода, Селик схватил один хлеб и стал перекидывать его из руки в руку, чтобы он побыстрее остыл.

Он ни слова не сказал девушке, словно не заметил, что она не связана веревкой, представляя, как радовался Убби, передоверяя ей свое хозяйство.

Разломав горячий хлеб, он с жадностью откусил кусок и отправился к лошадям, которым Убби раздавал драгоценный корм, добытый им накануне.

— Ты нашел Свейнна? — спросил Убби, не отрываясь от работы.

Селик кивнул.

— И Регнора?

— Да. И Тостига, и Йогейра, и Вигия тоже, — с раздражением проговорил он.

— Всех похоронил?

— Всех. Больше ничего нельзя было сделать. Не разводить же погребальный костер. Огонь привлек бы саксов. И так…

Он замолчал, но Убби слишком хорошо его знал и понял, что саксы пришли и погибли от руки Селика.

— Мой господин, это должно когда-то кончиться.

— Глупый ты человек, какой я тебе господин? Я — проклятое ничто.

Убби тяжело вздохнул, непривычный к такому проявлению чувств своего господина. Да еще, Боже милосердный, в глазах Селика блеснули слезы! Слезы! Все с ума посходили, что ли?

— Слушать тебя не хочу, — со страстью произнес Убби. — Ты так же благороден, как самые благородные из благородных. Просто твоя дорога не такая гладкая. Дальше будет лучше. Я-то уж знаю.

— Не такая гладкая? Да у меня сплошные валуны на пути. — Он огляделся. — А куда улетел мой ангел-хранитель?

Убби виновато посмотрел на него и отвел глаза.

— Святой Тор! Что еще?

— Посмотри-ка правую ногу Яростного, хозяин. Она мне не нравится.

— Где она?

— Кто?

— Божья посланница! Кто же еще, черт подери?

— Ты действительно веришь, что ее тебе послал Бог?

— Нет, я думаю, это Локи решил сыграть со мной шутку и послал ее, чтобы сбить меня с толку.

Расстроенный Убби посмотрел в одну сторону, потом в другую и, удостоверившись, что их никто не подслушивает, прошептал:

— Я вчера нашел на твоем ложе перо.

Селик нахмурился, не улавливая связи между открытием Убби и Рейн.

— Ты не понимаешь, хозяин? Наверняка, оно выпало из ее крыльев, которые она прячет под кожей.

— Ну и ну, клянусь любовью Фреи!

Селик, пораженный доверчивостью Убби, расхохотался.

Когда он отсмеялся и вытер выступившие на глазах слезы, то заметил неподалеку под деревом Рейн. Она стояла на коленях по другую сторону ручейка и… рылась в земле.

Селик уже было направился к ней, но Убби остановил его.

— Господин, не ругай ее. Она не понимает наших обычаев.

Селик взглянул на несчастное лицо своего преданного слуги и приготовился к худшему. Опять Рейн что-то натворила, и этот дурак пытается защитить ее от его гнева.

Не сказав ни слова, Селик развернулся и зашагал к коленопреклоненной Рейн. Подойдя ближе, он увидел, что она молитвенно склонила голову, и услышал, как она бормочет что-то насчет ее Господа, который будто бы пастух, и себя, будто бы лежащей на пастбище. Еще он увидел свежий холмик.

Селик ничего не понял. То ли она отправляла религиозный обряд. То ли прятала какую-то вещицу, унесенную из его шатра.

Рассердившись, он схватил ее за плечи и поставил на ноги, и от неожиданности она выронила маленький совок.

Рейн изумленно посмотрела на него.

— Ты напугал меня.

Потом, словно вспомнив, что все еще злится на него, попыталась вырваться.

— Какого черта ты тут делаешь?

Она вызывающе вздернула подбородок и не стала отвечать.

— Я задал тебе вопрос, — холодно сказал он, больно сжимая ей плечи. — Отвечай, или, клянусь, я переломаю тебе все кости.

Он увидел слезы у нее на глазах, но это его не остановило. Сама виновата.

— Ты собираешься бежать?

Глаза у нее стали круглыми.

— Что?

— Ты закопала мои золотые монеты или нож?

— Дурак, я хоронила мертвых.

Селик тяжело вздохнул и отпустил ее. На нежной коже Рейн остались синие отпечатки его пальцев.

— Каких мертвых? — не понял он. — Мои люди уже похоронили пленника, которого убил Убби.

Она недоуменно посмотрела на него.

— Ты самый тупоголовый из всех, кого я когда-либо встречала. Ты действительно подумал, что этим совочком я могла выкопать яму для Эдвина?

Только тут он понял, что в самом деле сглупил. Не спеши, сказал он себе. Не давай чувствам мутить тебе голову. Думай.

— Рассказывай, — сказал он, но уже гораздо спокойнее.

Сверкая медовыми глазами, она выдержала его взгляд.

— Я похоронила… — Она никак не могла проглотить комок в горле. — Я похоронила скальпы, которые ты вчера привез.

И она вызывающе посмотрела на него, ожидая очередной вспышки гнева.

Скальпы. Проклятая ведьма хочет, чтобы он забыл обычай предков. Господи, все у нее не так.

— Закрой рот, Селик. Тебе не к лицу.

Он закусил губу, досадуя, что показался ей в дурацком виде.

— Ты пела… Колдовала? — спросил он, все еще не веря ей.

Сначала она нахмурилась, не понимая, а потом звонко рассмеялась. Селик заметил, что Убби перестал возиться с лошадьми и посмотрел на него, как бы благодаря, что он еще не оторвал ей голову. Черт бы их всех побрал!

— Я молилась, Селик, — тихо проговорила она. — Это христианская молитва за упокой души.

— Ты молишься за моих врагов? — холодно спросил он.

— Я буду молиться за всех, Селик. И за тебя тоже. Особенно за тебя.

— Побереги свои молитвы для других. У тебя нет права брать то, что принадлежит мне. И ты не можешь никого хоронить без моего разрешения.

Святой Тор! У этой женщины дух мужа, испытанного в бою, если она осмелилась на такое, не боясь его гнева.

— Я сделала то, что должна была сделать. Ты меня накажешь?

— Ты хочешь, чтобы я тебя наказал?

— Нет, конечно. Но у меня было достаточно времени, чтобы подумать, пока ты храпел.

— Я не храплю.

Или храплю? Никто раньше не говорил.

Ее прелестные губы дрогнули, хотя она и пыталась сдержать улыбку.

— Как медведь.

Поворачиваясь спиной к необычной могиле, Рейн сделала знак Селику следовать за ней. Изумившись, что она смеет командовать им, он тем не менее повиновался, словно он был не он, а послушный щенок. Осталось только облизать ей лицо.

Ух ты! Ему живо представилось, куда это может его завести. Селик ухмыльнулся, хотя все еще злился на нее. Потом завиляю хвостиком.

Он рассмеялся, воображая эту картинку.

— Что смешного?

— Ты смешная. Я. Моя жизнь.

Рейн вопросительно посмотрела на него, склонив голову набок, и уселась на землю возле пруда, подтянув колени к подбородку.

У него сразу пересохло во рту при взгляде на ее длинные ноги, обтянутые его штанами.

Он сел рядом и прислонился спиной к дереву. Но не совсем рядом, потому что ее близость совершенно обезоруживала его и ему следовало быть настороже с этой хитрой женщиной.

— Селик, у меня нет выбора. Мне некуда идти. Но мы должны кое о чем договориться.

Он молча ждал объяснений.

Рейн облизала губы, собираясь с мыслями, и он вспомнил, как вчера ее язык ласкал его рот. Его тело не желало подчиняться рассудку, вновь охваченное страстным желанием.

— Обещай мне никогда, никогда больше не снимать скальпы.

Он выпрямился.

— Ты не имеешь права ничего требовать.

— Я не требую, — возразила она. — Я прошу. Разве ты не заметил?

— Почему я не должен это делать?

— Ладно, я хотела, чтобы ты просто исполнил мою просьбу, но, видно, мое мнение тебе совершенно не важно.

Она покраснела, когда он промолчал. Похоже, она и впрямь переоценила себя.

— Селик, когда Астрид была жива, ты тоже это делал?

Он вскочил как ужаленный, но она словно этого не заметила.

— Нет. Тогда я был другим человеком. У меня была душа. И было сердце. А теперь нет ни того, ни другого. И не надо.

Ей стало больно от его слов. Черт его подери! Почему ей не безразлично?

— Селик, давай заключим сделку.

— Говори. Жду не дождусь узнать, что ты хочешь мне предложить.

— Если ты обещаешь никогда не… в общем, не делать эти ужасные вещи, я обещаю никогда не пытаться сбежать.

Он вопросительно взглянул на нее.

— Так ты собиралась бежать?

— Я это не говорила, — нетерпеливо отмахнулась она. — Но почему бы и нет? В конце концов… — Она взмахнула ресницами. — Бог — на моей стороне.

— Ты, вроде, говорила, что ты не ангел.

Она виновато отвела глаза.

— Никогда ничего не знаешь наверняка…

Ей было трудно врать ему. К тому же она не могла отвести взгляд и не могла спрятать вспыхнувшие горячим румянцем щеки.

— Убби нашел твое перо в постели, — насмешливо проговорил он.

— Мое перо?

— Он думает, оно из твоих крыльев. А крылья ты будто можешь расправлять, а можешь прятать под кожей. Он ухмыльнулся, глядя на ее изумленное лицо. И они оба рассмеялись.

— Так ты принимаешь мое предложение? — отсмеявшись, спросила она.

Селику самому не нравился жестокий обычай и не нравился всегда. И еще меньше ему нравилась охватившая его ярость, когда он увидел полуистлевшие безглазые тела своих лучших друзей, валявшиеся на поле, как никому не нужный мусор.

— Может быть. Уточни, что именно ты предлагаешь.

— Я никогда не сделаю попытки сбежать.

— А если тебя опять что-нибудь не устроит? — недоверчиво спросил он. Она наморщила лоб.

— Я стукну тебя по голове или поделюсь с тобой частью моего разума, но я не убегу.

— Это важно для тебя?

— Да. Очень, — подтвердила Рейн, на мгновение прикрыв глаза. — Когда я была маленькой девочкой, мой брат Эдди стал воином и его убили на войне, которую правительство потом назвало бессмысленной.

— И ты из-за этого стала… паци… пацифисткой?

Она кивнула.

— Я выучилась на врача и пошла работать в городскую больницу. Убитые. Искалеченные. Все молодые ребята. Хочешь не хочешь, станешь противницей насилия.

— Но есть сражения, которых невозможно избежать, — возразил он.

— Может быть, ты прав, не знаю. Но давай о скальпах. Если ты согласишься, я буду знать, что хоть чем-то помогла тебе. Мне это важно, Селик.

— Тогда согласен. Пока ты будешь со мной, это не повторится.

Рейн задумчиво поджала губы.

— Еще пленники…

— Не испытывай судьбу.

Но она только пожала плечами. Попытка — не пытка.

— Ладно. Поторгуемся потом.

Она улыбнулась, и у Селика стало светлее на сердце. Но ему это не понравилось.

Она встала и протянула ему руку ладонью вверх, и он, ничего не понимая, уставился на нее. Чего она хочет?

Рейн поняла его недоумение.

— В моем вре… в моей стране мы пожимаем друг другу руки, когда заключаем соглашение, вроде нашего.

Она положила его правую руку на свою и, пожав, несколько раз встряхнула. Селик вновь ощутил прилив желания от прикосновения к ее коже, и ему захотелось, чтобы это пожатие никогда не кончалось.

Он тяжело вздохнул, не в силах отвести взгляд от ее сияющих глаз, в которых он ясно видел не менее сильное желание.

Выдернув руку, словно вдруг обжегшись, он пробормотал еле слышно:

— Ведьма пустила в ход свои чары.

Но Рейн услышала его слова.

— Если это чары, то я тоже… — прошептала она.

Великолепно! Поплетемся вместе сквозь кошмар, на который меня обрек злой Локи. Или христианский бог Рейн. Или дьявол. Кто его знает? Пропади они все пропадом!

Очень довольная собой, Рейн тихо пела, работая с ранеными. Она совсем не обольщалась насчет внезапного преображения викинга. Она одержала над ним совсем маленькую победу, но любое путешествие начинается с первого шага, напоминала она себе.

— Почему ты улыбаешься? — спросил ее Тайкир. За весь день он ни разу не потерял сознание и, к радости Рейн, быстро шел на поправку. Ей будет что рассказать доктору Ли по возвращении.

— Я улыбаюсь, потому что сегодня выиграла маленькое сражение у Селика. Впрочем, это не совсем так. Мы оба уступили и оба выиграли в нашем споре.

Тайкир недоверчиво посмотрел на нее.

— У Селика? Не может быть, чтобы он кому-нибудь подчинился, — Он лукаво подмигнул ей. — Награда, должно быть, была очень соблазнительной.

Рейн игриво шлепнула Тайкира по руке.

— Веди себя как следует, братик. Ты еще слаб, и я могу, если захочу, очень затруднить твою жизнь.

— Ага, наконец-то пацифист показывает себя.

Рейн улыбнулась, потому что целый день читала Тайкиру лекции о пацифизме.

— Наказание может быть совсем ненасильственным для человека с воображением. Например, я могла бы приказать Убби постоянно готовить тебе еду.

Тайкир громко застонал.

— Нет, только не это. Лучше пытка водой.

Рейн засмеялась простосердечию Тайкира. Ей было приятно видеть его выздоравливающим. К тому же он как две капли воды был похож на Дейва, оставшегося в другом времени.

— Когда я смогу ехать? — спросил он, внезапно посерьезнев. — Я должен быть в Равеншире до того, как саксы попытаются завладеть им.

— Через неделю, — ответил Селик.

Он незаметно подошел сзади и с задумчивым видом прислушивался к шутливой беседе брата и сестры.

— Ну нет, — возразила Рейн. — Через две недели, не раньше. Может быть, даже через три.

— Мы уедем отсюда через семь дней, даже если придется везти Тайкира на телеге.

— Я не старик, — возмутился Тайкир. — С завтрашнего дня начну упражнять ногу. Через неделю я не я буду, если не сяду на коня.

— У тебя получится, — подбодрила его Рейн, с беспокойством глядя на Селика.

— Для нас опасно так долго оставаться тут, — объяснил Селик. — Наверняка саксы собирают силы, чтобы взять нас. Тайкир это понимает.

— Да, понимаю, Селик, и я благодарен тебе, что ты меня не бросаешь тут. — Он ласково поглядел на Рейн и пожал ей руку. — Я же не умер. И теперь должен жить долго. Еще спляшу на свадьбе, — поддразнил он ее.

— На моей свадьбе? — не поняла Рейн. — На какой свадьбе? Я не собираюсь замуж.

Тайкир возвел глаза к небу.

— Маленький ангел шепнул мне.

Селик посмотрел на него так, словно он опять впал в горячечный бред.

Вечером Рейн, закутавшись в шкуры, сидела, скрестив ноги, в шатре Селика и с беспокойством думала о пленниках. Правда, Селик привез им чистые туники, штаны и меховые плащи. Бог знает, где он взял все это. Наверное, снял с мертвых. Тем не менее, осенние ночи становились заметно холоднее.

Она попыталась было попросить его поставить для пленников шатры, но на его лице каждый раз появлялось упрямое выражение, стоило ей заговорить о несчастных под открытым небом. Тогда она перестала спорить с ним, полагая добиться своего лаской.

Рейн разложила перед собой все свои вещи, решив, что пора наконец посмотреть, что же она принесла с собой в прошлое.

Кроме маленькой аптечки, у нее была еще косметичка с зеркальцем, тушью, румянами и тюбиком губной помады с запахом клубники, которая наверняка ей пригодится, если она еще собирается целоваться с Селиком. Ну нет, больше этого не будет. Но тут же честно признала, что обманывает сама себя.

Кроме гребня, румян, бумажника и чековой книжки, вот уж, право, необходимая вещь в десятом веке — десять тысяч долларов в банке и никакой пошлины на вывоз, у Рейн были еще кубик Рубика, который ей часто помогал снять напряжение после операции, и две пачки «Лайфсейверс» — леденцов со вкусом тропических фруктов.

Сунув зеленую конфетку в рот, она сложила все свое имущество обратно в рюкзак и принялась играть с кубиком Рубика.

Она все еще играла, от напряжения даже высунув кончик языка, когда в шатер вошел Селик, растирая голые руки.

— Почему у тебя зеленый язык?

Она открыла рот и показала ему крошечный кружочек.

— «Лайфсейверс».

— Это медицинское?

— Нет, — рассмеялась она. — Конфетка. Сладкая. Хочешь?

Он с сомнением посмотрел на желтую «таблетку», но взял ее и положил в рот. На его лице появилось довольное выражение, когда он с хрустом разгрыз ее.

— Не грызи. Она сама растает. Растяни удовольствие.

— Это я умею, — ухмыльнулся он и подмигнул ей. — Умею растягивать удовольствие, правда?

Она недовольно фыркнула, возмущенная этим откровенным самолюбованием, но все же протянула ему еще одну конфетку ее любимого красного цвета. Селик высунул язык посмотреть, не покраснел ли он, и потребовал себе еще две конфетки — оранжевую и зеленую, потому что вторую красную она ему не дала.

— Много у тебя этих кружочков?

— «Лайфсейверс», — уточнила она с улыбкой, убирая полупустую упаковку. — Это все, — солгала она, скрестив за спиной пальцы.

Зачем ей делиться «тропическими фруктами» с варваром? Вот Тайкиру, наверное, надо будет дать одну конфетку.

— А это что? — спросил он, опускаясь около нее на шкуру.

— Кубик Рубика. Головоломка.

Он долго и с любопытством наблюдал за ее манипуляциями, пока она не сложила кубик как надо. Рейн не стала хвастаться своим особым талантом ко всяким играм, а ведь один раз она даже выиграла первенство штата, на которое собралось множество любителей головоломок.

— Дай попробовать.

Мысленно усмехаясь, она протянула ему кубик. Через час, когда она одетой улеглась в постель, он ничего не сказал, хотя она приготовилась поспорить с ним насчет обычая викингов спать голыми. Он так увлекся, что ничего не заметил. Проспав часа три, Рейн открыла глаза и увидела, что он все еще сидит, закусив нижнюю губу, и с остервенением крутит кубик.

Почти перед самым рассветом он лег рядом и прижался к ней. Вдохнув влекущий аромат «Страсти», шепотом спросил:

— Ты научишь меня завтра, как решать головоломку?

— Угу, — не просыпаясь, ответила она.

— Тогда я тоже тебя чему-нибудь научу.

Рейн тотчас проснулась и открыла глаза.

ГЛАВА 7

— Убби-дубби-ду. Да-да, да-да, да. Убби-дубби-ду. Да-да, да-да, да.

— Убби, прекрати петь эту чепуху, или, клянусь, я вырву твой поганый язык, — проворчал Тайкир, не останавливая коня. — Ради бога! Я ее уже во сне слышу.

— Тайкир, не срывай свое плохое настроение на Убби, — насмешливо попеняла брату Рейн.

После двух дней, проведенных в седле, Рейн наконец-то совершенно освоилась на Божьем Посланце. Она дала это имя боевому коню, который увез ее и Селика с поля битвы. Когда Рейн объявила, что хочет назвать его так и не иначе, Селик запротестовал:

— Сама ненормальная, и имя даешь ему ненормальное.

Убби же, наоборот, пришел в полный восторг и сказал, что лучше не придумать.

Рейн с беспокойством посмотрела на маленького человечка, который ехал на одной из лошадей, потерявших своих хозяев во время сражения и приведенных Селиком и его воинами в лагерь. Она была рада, что Селик взял Убби с собой, а не заставил его идти вместе с пленниками. Убби очень страдал из-за своего артрита.

В лунном свете ей было хорошо видно, как Убби украдкой поглядывает на ее спину, особенно когда думает, будто она погружена в свои мысли и ничего не видит вокруг.

— Убби, что там у меня на спине?

Он вздрогнул.

— Тысяча извинений, госпожа. Я любуюсь вон теми деревьями.

Рейн скептически подняла брови, зная, как всем надоело смотреть на деревья, потому что они уже несколько дней не видели ничего другого. А он, видите ли, любуется, да еще в темноте. Селик разрешал двигаться только ночью, чтобы не столкнуться ненароком с саксами.

Она пошевелила плечами и деланно простонала:

— Убби, у меня ужасно разболелись лопатки, как будто под кожей целый рой пчел.

Он даже рот открыл от изумления. Зато Рейн пришлось прикрыть рот ладонью, чтобы он не увидел ее улыбку.

— Жуть какая-то. Ты не разотрешь мне спину на привале?

— Я? — хрипло переспросил он.

— Кстати, Убби, мне кажется, я кое-что потеряла. Ты не видел тонкий золотой обруч?

И, отпустив на мгновение поводья, она подняла руки, чтобы показать, какого размера обруч ей требуется.

Убби чуть не проглотил язык и прошептал благоговейно, не рассчитывая, что она услышит:

— Нимб! Ангел потерял свой нимб?

Рейн до сих пор не понимала, как она и эти люди из прошлого понимают друг друга. Вообще-то, в ее путешествии во времени было много удивительного.

В это время луна скрылась за облаками. Подъехал Селик. Его могучее тело в тяжелых кожаных доспехах, как ни странно, казалось легким и изящным. Длинные пальцы лишь слегка касались поводьев, а конем он управлял почти незаметными движениями мускулистых ног в узких черных штанах.

Рейн облизала внезапно пересохшие губы и подняла на него глаза.

Махнув головой в сторону Тайкира, Селик спросил:

— Ну как он? Нам опять придется останавливаться?

— Не придется, — ответил Тайкир, услыхав вопрос Селика.

Рейн знала, что ее брат испытывает мучительную боль, но он ни за что не желал пересесть в телегу и упрямо не слезал с коня. Для его ноги она и Селик соорудили нечто вроде мягкой глины.

— Уговори мою сестру, пусть научит Убби какой-нибудь другой песенке, — меняя тему разговора, попросил Тайкир. — У меня уже зубы болят от его дурацких дуби-дуби.

Веселый огонек мелькнул в глазах Селика, когда он, ласково посмотрел на нее.

— Ха! С чего ты взял, что твоя сестра меня послушается?

— Ну, заставь ее. А то он сведет меня с ума.

Рейн неожиданно оживилась.

— Нет! — в один голос испуганно крикнули Селик и Тайкир, не дожидаясь, когда она откроет рот.

— И не думай начинать еще одну такую же душещипательную, — простонал Селик. — Неужели в твоей стране нет приятных песен?

— Может, это из-за твоего голоса? — поддержал его Тайкир. — Скажу тебе по-братски, сестричка, от твоего пения слезает кора с деревьев.

— Очень мило с твоей стороны, Тайкир, отзываться так о моем голосе. Я это тебе припомню, когда буду менять повязку.

Селик откинул назад голову и негромко рассмеялся, от души забавляясь перепалкой брата и сестры, отчего морщины, прочерченные страданием на его лице, разглаживались и он сразу становился намного моложе.

Когда они устроили привал, Тайкиру уже было не до смеха. Рейн осторожно сняла у него с ноги шину. К счастью, швы не разошлись и рана не воспалилась, но от боли Тайкир в кровь искусал себе губы. Сжав руки в кулаки, он едва-едва смог слезть с коня на приготовленное для него ложе.

Рейн приказала Убби подержать иглы в огне, и через час благодаря им Тайкир мирно спал. Рядом с ним все время находился воин, чтобы во сне он не вытащил иглы.

Селик издалека наблюдал за тем, как Рейн втыкала в мальчика иголки. Он побледнел так, что это было заметно даже несмотря на загар, и до боли сжимал кулаки, чтобы не выдать свой страх.

Больше раненых у Рейн не было, поэтому, закончив с Тайкиром, она подошла к костру, возле которого суетилась Бланш, и предложила себя ей в помощницы.

Перевернув большие куски оленины, жарившиеся на медленном огне, она стала наблюдать за ловкими движениями Бланш, месившей тесто для лепешек, которые она собиралась печь на углях. Девушка отлично выглядела. Рейн не без завистливого чувства обратила внимание, что многие воины останавливались возле костра под тем или иным предлогом и предлагали ей свою помощь. Один поклонник нарвал трав. Другой принес воды. Даже Герв превратился в цветущего Лотарио после того, как вымыл свои рыжие волосы, заплел их в аккуратную косичку и даже сбрил щетину с лица. Рейн подумала, что его можно было бы назвать красивым, если бы, улыбаясь, он не демонстрировал щербатый рот.

Однако капризная девчонка как будто никого не замечала. Она решила играть по-крупному и выбрала для себя Селика.

Рейн старалась не давать воли зеленоглазому дьяволу, который начинал шевелиться у нее внутри каждый раз, когда Бланш бросала страстные взгляды на Селика или, покачивая бедрами, как бы случайно проходила мимо него, правда, слишком часто… Рейн постоянно напоминала себе, что эта Лолита совсем ребенок, лет шестнадцати — не старше. Однако она отлично понимала, что красавица-брюнетка весьма опытна по части женских хитростей, которым Рейн еще только собиралась учиться. А ведь ей тридцать!

Но хуже всего было то, что Селику — этому злому викингу — ее уловки пришлись по вкусу. Рейн ревниво отметила про себя, что глаза у него начинали лукаво блестеть, а губы раздвигались в ослепительной улыбке, когда подходила Блаиш и на древнем, как мир, языке тела прямо говорила, чего она от него хочет, даже если всего-навсего спрашивала:

— Где мне взять соль, хозяин!

В штанах у него поищи, шлюха!

Рейн во все глаза смотрела на Селика, горя желанием придушить его, таким понимающим взглядом он оценивал ягодицы Бланш, нагибавшейся над корзинкой с зеленью, которую она собирала. Даже модель из «Плейбоя» не могла бы показать себя лучше.

Черт побери! Если я так сделаю, то, наверно, буду похожа па лошадь.

Она украдкой посмотрела на Селика, который словно приклеился взглядом к заду Бланш. Не сдержав досады, она ляпнула:

— Ищешь для себя местечко получше?

Он повернулся к ней, все еще улыбаясь, и подмигнул, а Рейн тотчас вспомнила их первую встречу, когда он хотел избавиться от нее и сказал, что она легко найдет себе другого защитника среди воинов, ищущих мужских забав.

Селик рассмеялся, ничуть не удрученный тем, что она поймала его глазеющим на девицу.

— А ты как?

— Ну нет, похотливый козел.

— Извини. Я подумал, что не стоит резвиться с тобой… пока.

— Резвиться? Откуда ты знаешь это слово из моего времени?

— От твоей матери. В те времена я очень любил женщин, и Руби научила меня кое-каким полезным словам, вроде «резвиться», «баловаться», «перепихиваться».

Рейн кивнула. Похоже на маму.

— Считай, ты уже перепихнулся.

Он улыбнулся ей понимающей улыбкой: «это, мол, только начало».

Потом еще одно слово, произнесенное Селиком, всплыло у нее в голове.

— Что ты имел в виду, говоря пока? Заруби себе на носу — ничего между нами не будет.

— Твое тело с тобой не согласно.

Селик вызывающим жестом скрестил на груди руки.

— Это было до того, как я узнала о твоей жестокости.

Он гордо откинул назад голову и потемнел лицом.

— Я обещал.

— Правильно. Но у тебя остались пленники. И ты собираешься убить столько саксов, сколько сможешь.

— Конечно, дорогая пацифистка, но это не помешает нам в постели.

— Помешает.

Суровый взгляд Селика потеплел, скользя по ее телу. Она почти слышала его шаловливые мысли.

— Вчера, когда я заснул, голос сказал мне: «Эта женщина будет заниматься с тобой сексом». Наверно, это говорил твой бог.

— Лжец, — упрекнула его Рейн, но не сдержала улыбку, понимая, что он пытается ее соблазнить.

Господи, он же неотразим, когда жестокость уходит с его лица. Он стоял так, что она не видела ни шрама у него на лице, ни сломанного носа. Морщины тоже исчезли. Он излучал силу и уверенность в себе. Их глаза встретились в напряженной тишине, и она почувствовала, что та часть ее души, которую до сих пор не сумел взволновать ни один мужчина, тянется к нему в страстном порыве.

— Попытка — не пытка, — сказал он и, хитро улыбаясь, повернулся к Бланш. — А может быть, голос имел в виду эту женщину?

Бланш, подняв руки, отламывала сухие ветки с дерева, и все мужчины с горячей кровью в жилах, какие только были в радиусе пятисот футов, не сводили глаз с ее крепких грудей, натянувших тунику.

Рейн позеленела от ревности и отвернулась.

— Рейн! — тихонько позвал ее Селик.

Она оглянулась, удивившись, когда это он успел подойти так близко, а он уже ласково убирал у нее с лица выбившуюся из косы прядь волос. У Рейн мгновенно закружилась голова, едва она почуяла его близость.

— Знаешь, сколько прошло времени с тех пор, когда я в последний раз «занимался сексом»?

Пораженная его вопросом, Рейн медленно покачала головой, не в силах произнести ни слова. Ее взгляд тонул в его серых светящихся глазах.

— Два года.

— Ч… что?

— А знаешь, сколько прошло времени с тех пор, когда я хотел «заниматься любовью»?

В его тоне отчетливо слышалась разница между «заниматься сексом» и «заниматься любовью».

Как загипнотизированная, Рейн не сводила глаз с его лица. Она все еще не могла говорить. Ей очень хотелось коснуться его подбородка, ощутить сладость его губ, увидеть, как он закрывает глаза, отдаваясь желанию. О Господи!

Она молчала, но он все-таки ответил на свой вопрос.

— Десять лет. Десять проклятых, пустых лет.

Рейн вскрикнула.

— О, я спал с женщинами, потому что думал, будто мужчина должен это делать. Я хотел забыться. Но два года назад я это бросил. Надоело…

— Но ты намекнул, что мог бы пойти с Бланш, — прервала она его.

Селик устало покачал головой:

— В моей жизни были сотни Бланш. И мне уже давно никто не был нужен. А десять дней назад я встретил сумасбродную, сварливую ангелицу, заявившую, что она из будущего, которая перевернула мою жизнь вверх дном и вывернула меня наизнанку.

— Ох, Селик.

— Не говори мне «Ох, Селик», — сказал он. — Я совсем этого не хочу. Опять все сначала? Нет!

Он хотел еще что-то добавить, но оборвал себя, повернулся на пятках и зашагал прочь.

Рейн растерянно смотрела на его спину. Потом отправилась следом. Когда она наконец нашла его, он отдавал распоряжения Герву.

Не сообразив, что вмешиваться в их разговор не стоит, Рейн положила руку на грудь Селику и сильно толкнула его. Он, конечно, не шелохнулся, только недоуменно уставился на ее руку. Герв же смотрел на нее так, словно у нее выросла вторая голова.

— Послушай, любезник, нельзя сначала сказать женщине такие необыкновенные слова, а потом взять и уйти как ни в чем не бывало.

Он подчеркнуто внимательно посмотрел на ее руку, все еще упиравшуюся в его крепкую грудь, потом наморщил лоб и сухо произнес:

— А ты, оказывается, такая же, как все, хотя и пацифистка.

Рейн отдернула руку, словно обожглась о его грудь. Этот мужчина в самом деле пышет огнем. О Господи! Селик удивленно склонил набок голову.

— Что я такого сказал?

Рейн почувствовала, что краснеет.

— Ты сказал…

Она смутилась, заметив, что Герв все еще стоит рядом, прислушиваясь к каждому ее слову и глупо ухмыляется. Тогда она тоже уставилась на него и не отводила глаз, пока он не фыркнул с отвращением и не пошел прочь, ругаясь себе под нос.

Рейн опять повернулась к Селику.

— Ты сказал, что десять лет не хотел любить женщину, пока не встретил меня.

— И?

— И! Никакого «и», дурень. Ты сказал это намеренно, чтобы соблазнить меня, так ведь? А потом….

— И мне это удалось?

— Нет! — торопливо ответила она и по улыбке, появившейся у него на губах, поняла, что нисколько не одурачила его. — Так это правда?

— Что правда? — Он улыбался во весь рот, и у Рейн бешено забилось сердце в груди. — Что я хочу тебя? Что я уже два года не спал с женщиной? Что я по-настоящему не хотел женщину с тех пор, как моя… ладно, уже десять лет?

— Да, именно это, — подтвердила она.

Наконец-то ей удалось чего-то добиться от этого упрямого и красивого дурака.

Он ненадолго задумался, машинально потирая нахмуренный лоб, потом медленно кивнул, пристально глядя на нее, но ничего не сказал.

Она ждала от него слов, а он изображал каменное изваяние. Сердито топнув ногой, Рейн нарушила молчание:

— Черт побери! Я знаю, чего ты добиваешься. Моя мать рассказывала о тебе. Я внимательно слушала. Великий соблазнитель, вот как она говорила о тебе. Ты очень ловкий. Могу поспорить, ты точно так же соблазнил тысячу женщин.

— Ну уж и тысячу! — Он громко рассмеялся. — Ты преувеличиваешь мои таланты, дорогая.

Она шагнула к нему, чтобы снова толкнуть, но Селик удержал ее, положив руки ей на плечи и опалив ей кожу. Она вся затрепетала. И прижалась к нему.

— Нет, нет, держись подальше, женщина. Мое терпение не бесконечно. Я хочу тебя. Очень. И, если ты не желаешь делить со мной постель, тебе лучше держаться подальше.

Рейн не могла не признать, что ее устраивала перспектива лечь с ним в постель. Больше всего на свете ей хотелось немедленно отдаться на волю сумасшедшей страсти, сотрясавшей ее тело. Раньше она и не думала, что может чувствовать такое, но тут опять заговорил вечно мешавший ей рассудок, который спросил, неужели она собирается поступиться своими принципами и лечь в постель с мужчиной, поступки которого вызывают у нее ужас и отвращение? Она жалобно застонала, не зная, на что решиться.

— Селик, скажи, ты можешь освободить пленников и отказаться от драки?

— Не могу, — печально покачал он головой и призывно посмотрел на нее. — Но я могу научить тебя тому, о чем молчат твои книги, могу дать тебе такое наслаждение, о каком и не мечтают влюбленные твоего времени. Твоя кровь будет петь, а твои кости станут мягкими, как воск. Ты не захочешь никого после меня.

Рейн следовало бы посмеяться над его самомнением, но она не смеялась.

Она облизала пересохшие губы, пытаясь приструнить свои разбушевавшиеся желания.

— А как насчет тебя? — осторожно спросила она. — Будешь ли ты желать других женщин после этого?

Прежде чем ответить, Селик внимательно посмотрел на нее, и в его глазах полыхал такой же жаркий огонь страсти, как в глазах Рейн.

— Наверное, нет.

В сердце Рейн зародилась надежда.

— Селик, если ты не прекратишь кровопролитие, я думаю, у нас нет будущего, — всхлипнула она, отчаянно хватаясь за его руки и требуя, чтобы он понял ее.

— У нас есть сегодня.

— Этого мало. — Надежда испарилась, словно ее не было. — Неужели ты не понимаешь? Ох, Селик, я так боюсь.

— Чего?

— Тебя. Себя. Того, что соединяет нас. Если мы будем любить друг друга, это будет блаженство. Я знаю. И тебе не нужно соблазнять меня фальшивыми комплиментами или дурацкими обещаниями. Я и так хочу тебя.

Он положил ее руки себе на плечи. Но Рейн высвободилась, напуганная его близостью. Она попыталась объяснить ему:

— Я не могу быть близка с мужчиной, зная, что он постоянно совершает насилие. Это противоречит всем моим жизненным принципам, всему, во что я верю. Почему ты не хочешь забыть о мести?

Лицо Селика стало жестким, голова гордо поднялась. Он отказывался подчиняться ее желаниям или просить ее о милости.

— У нас нет надежды, — прошептала она, широко открывая глаза и безуспешно стараясь остановить слезы. — Но знай, упрямый викинг, я не хочу причинять тебе боль.

Селик беспомощно смотрел на катившиеся по ее лицу слезы. Еще мгновение, и злости на его лице как не бывало.

— Не плачь из-за меня, — проговорил он нарочито легкомысленно. — Я пережил вещи пострашнее, чем потеря какой-то женщины. Намного страшнее.

У Рейн чуть не разорвалось сердце, когда она услыхала его бесстрастный голос. Кто же причинил ему такую боль, что он жаждет убивать?

На этот раз, когда он повернулся и пошел прочь, Рейн осталась стоять на месте.

— Господи, как мне противостоять этому человеку? — вслух спросила она.

Ты ему нужна, дитя.

— Все, что ему нужно, это хорошая доза пацифизма.

Все, что ему нужно, это любовь.

Если она не перестанет слышать голоса, то придется признать правоту Убби и поверить, что она вправду посланный Богом ангел. Украдкой оглядевшись, не смотрит ли кто, она потрогала свою спину. Ну вот! Так она и думала. Лопатки совершенно ровные. И Рейн недовольно покачала головой, удивляясь собственной глупости.

Когда Рейн вернулась к костру, Бланш вынимала из котелка с горячей водой какую-то зелень и добавляла туда что-то похожее на дикий лук и чеснок.

Несколько караваев золотисто-коричневого хлеба лежали, остывая, на плоском камне. Отлично прожаренная оленина шипела над огнем, распространяя восхитительный аромат.

Бланш была великолепна, и Рейн начинала ее ненавидеть.

— Где ты научилась готовить? — с притворной ласковостью спросила она.

Умными карими, как у газели, глазами Бланш внимательно смотрела на Рейн, оценивая ее вопрос и ее самое и, вероятно, раздумывая, насколько безопасно рассказывать ей о себе.

— Мой отец — шотландский лорд, а мать — ткачиха в его имении. Лорд не особенно меня любил, но позволял работать на кухне и не выгонял в поле.

— Как же ты оказалась с Эдвином?

— Жена моего отца — сука — возненавидела меня, едва я появилась на свет. Когда же я подросла и мой отец немного привязался ко мне, ее ненависть стала еще сильнее. — Бланш пожала плечами. — У меня не было выбора. Пришлось научиться задирать ноги.

Рейн печально покачала головой, думая о том, в какой жестокий век она попала.

— В моем вре… в моей стране все по-другому. Незаконное рождение не позорно, и у женщин такие же права, как у мужчин. С твоим умом ты могла бы получить любую работу, какую только захотела бы, и сама бы себя содержала, а не зависела от мужчины, будь он мужем или любовником.

Бланш положила черпак и недоверчиво уставилась на Рейн.

— Правда?

Рейн кивнула.

— А как попасть в твою страну?

Рейн рассмеялась. Если бы все было так просто!

— Туда очень долгий путь. Не знаю, смогу ли сама туда вернуться.

Бланш смотрела на нее с нескрываемым любопытством.

— Ладно… А можно я тебя спрошу? Селик — твой мужчина?

Рейн залилась жарким румянцем.

— Нет. По крайней мере, в том смысле, который ты имеешь в виду. Мы не любовники.

— А ты хочешь, чтобы он стал твоим мужчиной?

Рейн склонила голову набок.

— Почему ты спрашиваешь?

— Потому что, если ты этого не хочешь, он будет моим.

Рейн замерла, не в силах представить, как она переживет, если Селик будет с Бланш… с другой женщиной… не с ней… Собака на сене! И сама не берет, и другой отдать не хочет.

Однако интерес Бланш к Селику удивил Рейн.

— Женщины, которые были тут до тебя, боялись его. Называли его зверем.

Бланш недоверчиво фыркнула.

— Да они просто слепые.

Рейн молча с ней согласилась. Однако Бланш наблюдательна. И у Рейн стало тревожно на душе.

Когда вечером Селик, как всегда, улегся рядом с ней на ложе, Рейн вспомнила о Бланш. В наблюдательности ей не откажешь. Как-то она поняла, что Селик просто спал рядом с Рейн и ничего между ними не было, и ждала своего часа. Но Рейн наслаждалась близостью горячего тела Селика, прижимавшегося к ней, и его дыханием, обжигавшим ей шею.

— Ты готова открыть мне свое лоно? — поддразнил он ее, уткнувшись носом ей в затылок, и она почувствовала, как с головы до ног ее заливает сладкая волна возбуждения.

Рейн произнесла грубое словечко из своего времени. Он усмехнулся, вполне поняв его смысл. Вероятно, некоторые слова не требуют объяснения.

Рейн мысленно обругала себя за вульгарное поведение. Две недели в другом времени, и она уже грозит всем вокруг насилием не хуже Селика, а слова и вовсе говорит такие, какие бы ей даже в голову не пришли раньше. Влияние Селика, решила она. Вместо того чтобы поднимать его до себя, она сама опускается до его уровня.

Может быть, тебе нужно сойти с твоего пьедестала.

Ох, отстань.

— Что ты сказала? — спросил Селик, щекоча ее своим горячим дыханием.

Она застонала.

— Ничего.

— Опять Бог?

Не дождавшись ответа, Селик усмехнулся:

— Ладно. Пожелай ему от нас обоих спокойной ночи.

Всю следующую неделю они ехали только ночами. Удивительно, что пока им повстречались всего несколько вражеских воинов, да и те предпочли удрать. Вероятно, они не меньше скандинавов и скоттов устали от битв и хотели живыми и здоровыми добраться до дому. Один из воинов рассказал Селику, что люди Ательстана ищут его в Кабии, думая, что он ушел с королем Константином.

Один раз они заехали на маленькую ферму попоить лошадей, и Рейн впервые увидела, с каким отвращением Селик смотрит на детей. А она-то думала, что женщины ей врали. Два маленьких мальчика и девочка не старше пяти лет возились в земле возле колодца, пока их мать крутила ворот, вытаскивая деревянную бадью с водой. Минуту Селик смотрел на детей, потом приказал отряду покинуть ферму, не позволив никому даже утолить жажду. Он и не подумал ничего объяснять, хотя потом им пришлось часа два искать, где бы напиться и напоить лошадей. Больше они к фермам и близко не подъезжали.

Несмотря на относительную безопасность, они двигались медленно из-за пленников, которые шли пешком, хотя тех из них, кто согласился служить под началом Селика, он освободил и они ехали вместе с его воинами. Берта, могучая женщина, назвавшая Рейн «Полоумной», когда та добровольно связала себя, помогала Бланш и все время что-то причитала. Рейн радовалась, что легкая желтуха, случившаяся у Берты, постепенно проходит благодаря диете, которую Рейн ей назначила, — как можно больше зелени и печень зверей и птиц, когда их удавалось убить на охоте. Третья женщина по имени Идифу, лет тридцати с небольшим, на редкость грязная и грубая, большую часть времени проводила в лесу на спине, обслуживая любого, кто соблазнялся ее сомнительными прелестями.

Когда они наконец добрались до Равеншира, родового дома Тайкира, Рейн, несмотря на усталость, принялась все осматривать. Она много слышала от матери об этом замке и никак не могла поверить, что жалкие развалины и есть то процветающее владение, которым она восхищалась. Не только поля казались заброшенными, но и дома крестьян, больше похожие на лачуги, стояли пустые и полуразрушенные. Замок из камня и дерева напоминал форт времен дикого Запада с деревянным забором, поставленный на вершине холма. Рейн покачала головой, глядя на эту картину разрухи и бедности.

Тайкир был расстроен не меньше, чем она.

— Что случилось?

Он пожал плечами.

— Дедушка Дар и бабушка Ауд долго держались и не пускали сюда саксов, не требуя помощи от отца или от меня с Эйриком. Потом они умерли.

— Замок принадлежит тебе?

— Мне или Эйрику. Он старший, и у него право наследования. К тому же он в чести у короля Ательстана. Саксы не посмеют отобрать у него родовой замок. Со мной, — продолжал он со смешком, — другое дело. Король саксов с удовольствием бы разрушил здесь все до основания и меня извел, если бы мог.

— Ох, Тайкир! Сколько драк и вражды! Ради чего?

— Для этого не нужна причина, сестра. Ты скоро поймешь. Саксы ненавидят «язычников-скандинавов», те, в свою очередь, «проклятых саксов». Это в порядке вещей и будет продолжаться до тех пор, пока тех или других не сотрут с лица земли.

Рейн печально покачала головой. Она могла бы сказать Тайкиру, что викинги уже проиграли битву британцам, но не ее дело вмешиваться в историю.

— А тебе здесь безопасно?

— Пока да. Мне надо совсем выздороветь.

— А потом?

— Может быть, навещу моего кузена Хаакона. Он сейчас король Норвегии и ему нужны хорошие воины, ведь его братец Эрик Кровавый Топор спит и видит заполучить его трон. Или буду воином в Византийской империи. Нет, самое лучшее — помочь Селику отправить в могилы побольше саксов.

Рейн вздохнула.

— Тайкир! И ты туда же.

Он махнул рукой, словно все, о чем они говорили, не стоило ее беспокойства, и сказал с озорным блеском в глазах:

— А почему бы мне не отправиться в твою страну? Если у вас там все женщины такие, как ты и твоя мать, я бы, не задумываясь, забыл ненадолго о здешних драках.

Ничего себе перспектива — Тайкир обрушивающий свои варварские чары на современных свободных женщин. У Рейн было несколько подруг, которые молниеносно заглотнули бы викинга с потрохами. Впрочем, были и другие, которые сами позволили бы себя проглотить.

Рейн уже поняла из прежних разговоров, что Тайкир не верит, будто она явилась из будущего. Он не сомневался, что Рейн по какой-то причине скрывает, откуда она на самом деле.

— Увы, моя страна для тебя недоступна. Я и сама-то не знаю, сумею ли вернуться обратно.

— А как ты оказалась здесь? Впрочем, не говори. Вдруг ты на самом деле прилетела на ангельских крыльях.

Рейн улыбнулась и шутливо ткнула его под ребро.

— Убби все болтает.

— Как помело, — подтвердил Тайкир и ответил ей ласковой братской улыбкой.

Они въехали в заброшенный двор, и Селик помог Тайкиру слезть с коня, подав ему самодельный деревянный посох. Потом он приказал своим людям позаботиться о лошадях и отправил нескольких воинов поохотиться и поискать овса для лошадей.

Они вошли в большой зал замка, и Рейн сразу поняла, чем займется вместе с пленниками. На высоких стропилах висели летучие мыши, рядом было множество птичьих гнезд. Солома, устилавшая каменный пол, вся перепрела и сгнила. Рейн вздрогнула, когда на нее отвратительно пахнуло пылью и плесенью.

Она даже подумала, что лучше уж спать и есть на улице, но увидела страдание на лице Тайкира и вспомнила, что это и ее дом тоже, поэтому она решила сделать все, что в ее силах.

Сначала надо было заняться кухней и спальнями. Она приказала Берте и Идифу собрать все матрацы, вынести их на кухонный двор и почистить, а сама вместе с Бланш отправилась по длинному коридору в кухню.

Прежние обитатели начисто обобрали замок. Слуги, когда уходили, унесли с собой все горшки, котлы, стулья, ничего не оставили. Лишь большой деревянный стол одиноко стоял в центре, да на полке возле раковины валялась дюжина кусков грубого мыла. Стол, наверное, оказался слишком тяжел для воров, а может быть, его просто еще не успели украсть. Мыло же, насколько Рейн уже получила представление о людях десятого века, не имело для них особой ценности.

Рейн два часа скребла пол и стол, сметала паутину со стен и с потолка, пока Бланш таскала и разбирала кухонную утварь и посуду, которую они везли с самого Бруненбурга. Наконец кухня приобрела более или менее приличный вид, и над пылающим огнем зашипела оленина.

Рейн отправилась во двор посмотреть, чем занимаются Берта и Идифу. Оказалось, что они в огромных котлах кипятят льняные простыни вместе с грязной одеждой воинов.

— Ты все делаешь не так, — проворчала Берта, когда Идифу длинной палкой вытащила из котла штаны и туники и не спеша понесла их к другому котлу с чистой водой, оставляя за собой огромную лужу. Прополоскав, она их не отжала, а сразу развесила на ближайшем кусте. — Надо сначала выжать воду, дура. Не всю же ночь нам тут валандаться. Да с твоей работой и за неделю ничего не высохнет.

— Засунь их себе в зад, старая ведьма, — прошипела Идифу. — А то мне больше нечем заняться! — И она оглянулась на очередного воина, похотливо поглядывавшего в ее сторону.

Берта увидела Рейн и бросилась за помощью.

— Хозяйка, пусть эта шлюха покрутится тут на своих ногах, а не задирает их почем зря. Я одна не справлюсь.

— Идифу, — ледяным тоном произнесла Рейн, — если ты уйдешь, не закончив стирку, клянусь, я посажу тебя на цепь в подземелье. — Рейн понятия не имела, есть ли здесь что-нибудь похожее на узилище. — И тебя не будут кормить неделю.

Она подумала, что совсем не возражала бы продать эту рабыню.

Идифу пробормотала что-то вроде «проклятой суки», но все же вернулась к работе.

— Делай все, что тебе скажет Берта.

Берта просияла, как полная луна.

— Перестань вертеть задом каждый раз, когда мимо проходит мужчина, — услышала Рейн, возвращаясь на кухню.

— Ты злишься, потому что, верти — не верти задом, ты все равно никому не нужна, — взвизгнула Идифу.

Рейн услышала громкий всплеск и обрадовалась, решив, что Берта сунула потаскушку в котел с холодной водой. Трудновато быть пацифисткой в десятом веке. Стоит жизни надавить посильнее, и куда только деваются принципы?

Позднее, когда все пообедали, Селик зашел на кухню и сказал, что он, Тайкир и другие воины собираются на ближайший пруд помыться.

— Если хочешь, я подожду и мы пойдем вместе, — сказал он ей на ухо хриплым, низким голосом.

Бланш пристально и с интересом смотрела на них из угла комнаты.

— Нет, — торопливо ответила Рейн, и ее обдало жаром, едва она вспомнила их последнее купание.

Серые глаза Селика затуманились. Он тоже его вспомнил, и его чувственные губы изогнулись в понимающей усмешке.

— Что ж. Как-нибудь в другой раз.

Вечером Рейн поднималась на второй этаж в спальню, ощущая такую усталость, какой она не помнила со времен медицинской школы. Тайкир уже спал в соседней комнате, утомленный путешествием и болезнью.

Когда она открыла дверь, Селик как раз раздевался, и стоило ей увидеть его великолепное полуобнаженное тело, как ей немедленно захотелось закрыть дверь и убежать подальше. С трудом проглотив застрявший в горле комок, она стала старательно обходить взглядом его чистые, рассыпавшиеся по плечам волосы, голую мускулистую спину, тонкую талию… Господи Иисусе!

— Закрой дверь, — сказал он. — Здесь холоднее, чем на груди у ведьмы.

У них не было чистых половиков, поэтому Селик разложил шкуры прямо на полу. Тепло было только возле очага, и Рейн, которая только что вымылась, уже успела замерзнуть. Вся дрожа, она продолжала стоять в дверях.

— Иди сюда.

Рейн неохотно двинулась поближе к очагу… и к Селику. Она спала рядом с этим мужчиной уже две недели, знала запах его кожи, его дыхание, тепло его тела. Однако в маленькой спальне все было совсем по-другому. Совсем по-другому… Воздух в комнате как будто сгустился, и в нем чувствовалось странное напряжение.

Она хотела бежать. И она хотела остаться.

Рейн не обманывалась насчет Селика. Опытный любовник, он, конечно же, понимал, что она чувствует. Она видела это в глубине его дымчатых глаз, ловивших каждое ее движение, в возбужденном подрагивании губ, в его неловких движениях.

Он снял штаны и встал перед ней, руки в боки, ноги слегка раздвинуты, совсем голый. Господи Боже! Это нечестно.

Она на секунду закрыла глаза, стараясь собраться с мыслями. Огонь серебрил его волосы, сверкал на могучей груди и белом сильном животе. От Селика исходила такая энергия, противостоять которой было почти невозможно.

— Раздевайся, дорогая, — хрипло проговорил он.

Рейн в ужасе посмотрела на него.

А он провел кончиком языка по своим полным губам и рассмеялся.

— Я ни к чему тебя не принуждаю. Мы будем просто спать… если ты так хочешь.

— Ага! — дрогнувшим голосом произнесла Рейн и подчеркнуто внимательно посмотрела на его возбужденную мужскую плоть, которая стала еще больше под ее взглядом.

— Ох, — тихонько простонала она, чувствуя, как слабеет ее решимость.

Селик шагнул к ней. Рейн попятилась.

Тогда он поднял руки над головой, словно сдаваясь, и повторил:

— Я не хочу тебя принуждать.

Он лег на шкуры и укрылся чуть не с головой, демонстрируя добрые намерения.

— Ложись, Рейн. У нас был трудный день, и мы оба устали.

Рейн ни на минуту не поверила, что он так уж устал.

— Селик, это нехорошо, что мы все время спим вместе.

— Ты уже говорила.

— Думаю, мне лучше пойти вниз к Бланш.

— А почему ты думаешь, что Бланш спит одна?

— Что?

Селик пожал плечами.

— Она не раз предлагала мне себя, и я не верю, что я один такой.

Тебе лучше поверить, с тяжелой душой подумала Рейн, гадая, сколько Селик еще сможет сопротивляться малютке Бланш.

Вот черт!

— У тебя нет выбора. Ты все равно будешь спать со мной, — заявил он твердо, похлопав по шкурам. — Ты моя заложница.

Она застонала.

— Селик, я не буду заниматься с тобой любовью. Зачем мучить себя?

— И тебя тоже? — поинтересовался он, вопросительно изогнув левую бровь.

— И меня тоже.

Он улыбнулся, совершенно удовлетворенный ее признанием. Сдаваясь, она опустилась на шкуры поближе к огню.

— Нет. Сначала разденься.

Рейн вновь встала и посмотрела на него сверху вниз.

— Я спала в одежде все время, пока мы добирались сюда.

— Ну и что? Сейчас другое дело. Мне все равно, явилась ты из будущего, как говоришь, или с проклятой луны, ты должна принимать наши обычаи, если живешь среди нас.

Селик сел и, обхватив руками колени, не сводил с нее глаз все время, пока она раздевалась.

Рейн чувствовала, что лицо у нее пылает, но она постаралась не показать, как нервничает, раздеваясь перед этим самонадеянным варваром. Господи, какая же она большая и неуклюжая. Раньше, когда она спала с мужчинами, то раздевалась в темноте, стесняясь своего тела. Они, похоже, не возражали.

В комнате слышалось только потрескивание поленьев в огне, да тяжелое дыхание Селика, когда на ней остались, наконец, только кружевной лифчик и трусики. Его взгляд обжигал ей кожу. Когда же их глаза встретились, она отпрянула, словно ее ударило током.

— И это, — потребовал он хриплым голосом, показав на ее белье.

Возможно, ей это показалось, но она была почти уверена, что слышит его тяжелое и прерывистое дыхание.

Удивившись, Рейн ничего не сказала, лишь вызывающе задрала нос и сбросила с себя лифчик и трусики, подавляя почти неодолимое желание чем-нибудь прикрыться под его пристальным взглядом. Даже одетая, она не забывала о своих недостатках, а уж голая ощущала себя до ужаса непривлекательной, как в шестом классе, когда была самой рослой из девчонок и на нее градом сыпались насмешки злых мальчишек.

Селик не смеялся над ней. Его глаза ласкали ее тело, и там, где они останавливались, вспыхивал огонь. В первый раз в жизни она ощутила свою привлекательность.

— Ты самая красивая женщина, какую я когда-либо видел, — с восторгом прошептал он.

А ей на глаза навернулись слезы.

— Не надо, Селик. Не шути так.

Он удивленно посмотрел на нее и, подняв верхнюю шкуру, позвал ее к себе на ложе.

Она легла, позаботившись, чтобы не коснуться его. Селик мягко проговорил:

— Мужчины в твоем времени, должно быть, полоумные, если приучили тебя стыдиться своего тела. Рейн, ты действительно красива.

Он ласково убрал с ее лица прядь волос.

— А я думаю, это ты полоумный, — проговорила она с неуверенным смешком, но все же довольная его словами, хотя, может быть, он всего-навсего таким образом соблазнял ее. Странно, но ей вдруг очень захотелось быть красивой для Селика. — Вспомни, ты сам не раз сравнивал меня то с деревом, то с лошадью.

Селик усмехнулся и провел пальцем по ее плечам. Рейн задрожала от острого, почти нестерпимого наслаждения.

— Так всем известно, как я люблю лошадей и высокие деревья.

Она повернулась, желая отплатить ему за шутку. И совершила большую глупость! Грудью она коснулась его руки, и он вздрогнул, словно его ударило током. Рейн тотчас повернулась обратно к огню, чтобы спрятаться от его всевидящих глаз.

Неожиданно даже для самой себя она расплакалась, и слезы ручьями потекли по ее лицу. Она так сильно желала Селика, что совсем ослабела в борьбе со своими принципами.

— Рейн, почему ты плачешь? Я ничего тебе не сделаю, если ты не хочешь.

Глупый мужчина, неужели он вправду не понимает, чего я хочу?

Селик погладил ей руку, и она вся затрепетала от его ласки.

— Может быть, ты боишься, что будет ребенок? Не бойся. Я об этом позабочусь, — тихо сказал он, целуя ей плечи и шею.

Рейн ощущала прикосновение его стального члена к своим ягодицам и не могла думать ни о чем другом. Она истерически хихикнула.

— Это что-то новенькое. Как же ты гарантируешь мне безопасный секс? У тебя есть презерватив?

— Нет. Я не пользуюсь этими забавными штучками, о которых говорила твоя мать. — Она услышала его смешок. — Я следую примеру вашего библейского Онана — извергать семя вне тела.

Когда она недоверчиво фыркнула, он рассмеялся.

— Уж не хочешь ли ты прочитать мне лекцию о контроле над рождаемостью, вроде той, что твоя мать читала женщинам короля Зигтригга?

— Моя мать читала… — воскликнул Рейн и повернулась поглядеть на его смеющееся лицо. — Впрочем, неважно.

Как бы там ни было, она уже узнала более чем достаточно о скандальном поведении своей матери.

— Не понимаю, почему ты так уверен, что не стал отцом какого-нибудь ребенка… раз используешь такой метод.

— Уверяю вас, леди, у меня нет живых детей.

— Ладно, может быть, ты и прав, но тебе просто везло, раз ты предпочитаешь прерывать акт до семяизвержения.

Селик чуть не задохнулся от возмущения.

— Ну что ты за женщина? Разве можно так грубо?

— Я врач, черт побери. И вот что я тебе скажу, Селик. Всего несколько мгновений назад на кончике твоего пениса была капля спермы…

У Селика чуть ли не крик вырвался из груди и глаза полезли на лоб то ли от ее слов, то ли оттого, что от нее ничего невозможно было скрыть.

— И если бы ты занялся любовью с женщиной в этот момент, то сколько хочешь прерывай сношение, она все равно могла бы забеременеть.

— Я полагаю, что сперма и пенис — именно то, что я думаю? — сухо спросил он и поинтересовался после того, как она кивнула: — Ребенок не может быть, если семя извергается снаружи?

— Может. Дурачок, одной маленькой капли, попавшей внутрь, хватит — и не на одного ребенка.

— Ты все выдумываешь. Это неправда.

— Правда, Селик. Говорю тебе как врач. Я много раз видела подтверждение этому.

Сначала он смотрел на нее с ужасом, не веря ни одному ее слову, а потом в его взгляде появился страх.

— Вот уж не подумал бы, — прошептал он с отвращением. — Значит, мне повезло, что я не наплодил кучу младенцев.

И, к огорчению Рейн, повернулся на другой бок.

ГЛАВА 8

— Послушай меня внимательно, Рейн. Ты останешься с Тайкиром в Равеншире до моего возвращения, — приказал ей наутро Селик, неторопливо собирая необходимые вещи в кожаную сумку.

Рейн мгновенно ощетинилась, потому что была не в настроении после полубессонной ночи из-за, вне всякого сомнения, сексуальной неудовлетворенности. С подобной проблемой ей еще не приходилось сталкиваться. Еще ее злило спокойствие Селика, который вел себя как ни в чем не бывало.

Одетый только в бринжу, мягкую рубашку, которую носили под туникой, чтобы металлические доспехи не натирали кожу, и толстые шерстяные рейтузы, обтягивающие его мускулистые ноги, Селик делал вид, будто ее вообще нет в спальне.

— Зачем? Скажи, зачем мне тут оставаться? А ты куда? Когда вернешься? Ты ведь не бросишь меня? Только попробуй!

Селик зажал уши.

— Клянусь грудью Фреи, ты стала ужасно сварливой. Сколько можно задавать вопросов? Хоть один раз ты можешь молча меня выслушать и сделать, как я говорю?

— Я? Сварливой? Ха! И вообще, мне не нравится, что ты мне грубишь. Все вы, викинги, грубияны. И мне это не нравится.

Селик, словно от изумления, выпучил глаза.

— Тебе не нравится? А сама несколько дней назад сказала такое, что у меня глаза на лоб полезли. Помнится, ты сказала, что я должен отправиться прямо в за…

— Не повторяй мои слова, как попугай!

Рейн высоко подняла голову, словно это не она покраснела от смущения за свой острый, временами вульгарный, язык. Господи! Она сама себя не узнавала.

— Это ты меня спровоцировал.

Ее слова прозвучали неубедительно даже для нее самой.

— У тебя на все находится объяснение.

«Не на все», — мрачно подумала Рейн. Она внимательно смотрела, как Селик сооружает себе набедренную повязку и вдруг представила Селика — соблазнительное зрелище — в современных плавках. В боксерских трусах он тоже неплохо бы смотрелся, подумала она.

— Что ты улыбаешься? Опять хочешь сбить меня с толку?

— Нет, — ответила Рейн со смешком. — Я просто представила тебя в трусах, какие носят мужчины в моем времени.

И она попыталась объяснить Селику, что это такое. Ему не понравилось.

— Делать что ли вашим мужчинам нечего, как только думать о том, шелковые на них трусы или льняные и есть ли на них отметка этого Кальвина? — усмехнулся он.

— Они хотят произвести впечатление на женщин.

— Гораздо важнее то, что в трусах, женщина, — заявил он, подмигивая ей с неподражаемо высокомерным видом.

— Ладно, ладно. Все-таки ты смотрелся бы лучше Джима Палмера в жокейских штанах. А еще лучше, — проговорила она, делая трагическое лицо, — в съедобных.

Селик перестал собирать вещи и смотрел на нее во все глаза.

— Ты шутишь. Люди едят трусы?

— Ну же, где твое воображение, Селик? Ты — сексуальный бог темных веков — не можешь придумать, как их использовать?

По лицу Селика было видно, что он понял. Он не просто покраснел, он побагровел, и Рейн это понравилось! Потом его губы расплылись в мальчишеской улыбке.

— Сексуальный бог! Никогда бы не подумал!

— По правде говоря, я сама никогда не видела съедобных трусов, но думаю, у них должен быть запах, например клубники или лимона. На мой вкус, лучше — вишни. Ну, как у леденцов.

— Правда?

— Тебе нравится, верно? — спросила она со смехом.

Селик покачал головой, поняв наконец, что она все придумала.

— Ты изумляешь меня, женщина. Неужели ты не спишь ночами, чтобы потом смущать меня своими ужасными историями?

— А ты смущаешься?

— Нет. Ты отвлекаешь меня от дела. Но больше я не позволю меня отвлекать. Ты должна мне поклясться, что не убежишь, потому что ты не нарушишь клятву, я знаю. Ты останешься тут с Тайкиром.

— А ты вернешься?

Он хмуро посмотрел на нее и ничего не ответил.

— Но где…

— Где я буду и вернусь ли — это мое дело. Ты должна исполнять, что тебе велено. Не уходи далеко от замка. Кругом саксы, и я уверен, эти ублюдки в мгновение ока отрубят твою очаровательную головку, даже не спросив, почему ты путешествуешь с Изгоем. Им вполне достаточно знать, что мне нравится твое общество. Я прикажу Герву присмотреть за тобой…

— Не смей. Не хочу, чтобы эта похотливая бочка приближалась ко мне.

Его лицо окаменело.

— Я приказал моим людям охранять тебя. Герв обидел тебя? Клянусь, я сдеру с негодяя кожу, если он тронет хотя бы один волос на твоем прекрасном лице.

Прекрасном? Рейн порадовалась этому, вроде бы случайному, комплименту. Вчера он тоже говорил ей, что она прекрасна, но она тогда усомнилась в его искренности. Неужели он вправду так считает? Неужели она ему нравится? Неужели его теперешнее доброе отношение к ней результат настоящего чувства?

Потом до сознания Рейн дошли другие его слова — я сдеру с него кожу.

— Селик, пожалуйста, не надо сдирать с людей кожу.

Он улыбнулся.

— Дорогая, это просто такое выражение. Могу же я немножко преувеличить.

Она неуверенно улыбнулась:

— Можешь.

Он бросил на нее взгляд, полный веселого недоумения:

— А ты, оказывается, умеешь иногда признавать свои ошибки.

Вскоре Рейн с тревогой смотрела, как Селик седлает Яростного. Это был уже другой Селик. Селик-воин, как на картине в музее, который многие годы являлся ей в ночных кошмарах и увлек ее в далекое прошлое.

В отличной кольчуге поверх вязаной шерстяной рубашки и узких штанов, Селик восседал на своем коне-великане, который нервно пританцовывал, в окружении полудюжины воинов, отправлявшихся куда-то вместе с Селиком, не забывшим взять с собой свой смертоносный «Гнев» и еще пику и шлем.

Рейн посмотрела ему прямо в глаза, уже как будто не замечавшие ее, и поняла, что он опять во власти войны.

— Будь осторожен, — дрогнув, прошептала Рейн.

Казалось, Селик не слышит ее и не видит, но у него вдруг дернулось на шее адамово яблоко, словно он хотел что-то сказать, но не смог. А потом он совсем удивил ее, когда кивнул ей на прощание. Все так же не говоря ни слова, он направил коня к воротам.

Рейн глядела ему вслед и думала о том, что он увозит с собой часть ее души. Она сама не понимала, как человек, которого она встретила всего несколько недель назад, сумел настолько прочно засесть в ее сердце, и неожиданно для самой себя подумала, что вряд ли ей захочется вернуться в свое время, если это будет грозить ей разлукой с Селиком.

Едва Селик скрылся с глаз, Рейн отправилась разыскивать Тайкира с твердым намерением получить у него ответы на свои вопросы. Ей ни за что не помочь Селику, если она ничего не будет о нем знать.

Тайкира она нашла в спальне вместе с Убби, который помогал ему разрабатывать раненую ногу. Они занимались примитивной лечебной гимнастикой, для чего привязывали мешочек с мукой к лодыжке Тайкира, и тот, лежа на кровати, медленно поднимал и опускал ногу.

— Плавание может неплохо тебе помочь, Тайкир. И массаж. Я могу позаниматься твоей ногой, когда ты закончишь с этими упражнениями.

Тайкир и Убби недоверчиво смотрели на нее, пока она шла к кровати.

— В это время года? Ну уж нет, сестричка. Не буду плавать. А то ногу сведет судорогой.

— От этого дела у тебя только пошли бы быстрее. И тебе бы не мешало, Убби, — сказала она, поворачиваясь к маленькому человеку. — Я давно хотела поговорить с тобой о твоем артрите. Заканчивай с Тайкиром, а потом я займусь тобой. Думается, я смогу тебе помочь.

Убби попятился.

— Ар… трит…тит?

Он с вызовом расправил сгорбленные плечи.

— Займешься мной? Ну нет. Я не позволю тебе прикоснуться к моему телу. Девушке непристойно даже думать о таком.

— Ох, Убби, я видела сотни голых мужчин, и ты ничем от них не отличаешься, поверь мне.

— Сотни голых мужчин! — воскликнули в один голос Тайкир и Убби.

— Хозяйка, как не стыдно! Это неправда. У такой добродетельной женщины, как ты, не могло быть ста мужчин.

Тайкир только улыбнулся, отвязывая мешочек с мукой от своей ноги. Мысль о подобной распутности сестры позабавила его.

— Не будь глупым, Убби. Я же врач и поэтому осматривала мужчин в моей больнице.

— Хм-м. В Йорвике есть больница. Твоя такая же? — поинтересовался Убби.

— В Йорвике есть больница? — взволнованно переспросила Рейн.

— Да. При соборе святого Петра. Жрецы… Я хотел сказать, священники… Они там заботятся о больных и умирающих.

— Вот здорово! А мы там будем? Это далеко?

— День пути отсюда. Но ты не можешь уехать, пока не вернется Селик, — напомнил ей Тайкир.

Длинные светлые волосы упали ему на лицо, когда он наклонился поднять свой деревянный посох. Ему во что бы то ни стало хотелось без посторонней помощи поднятья с кровати.

— Селик так приказал, и он оторвет мне голову и тебе тоже, если ты ослушаешься его.

— Не вставай, — сказала она Тайкиру, усаживая его обратно.

Она начала разминать его ногу прямо через штаны. Сначала ее осторожные прикосновения смущали его. Но когда она добралась до больного сухожилия, он начал ругаться.

— О святая мать Тора! Ты спасла мне жизнь для того, чтобы отправить меня в могилу?

— Не будь ребенком.

Прошло еще немного времени, и он уже с удовольствием вздохнул, отдаваясь на волю ее опытных рук и закрывая черными пушистыми ресницами огромные карие глаза, как у ее брата Дейва.

— Честное слово, сестричка, у тебя волшебные руки.

Тут Рейн заметила, что Убби потихоньку отходит к открытой двери.

— Еще не хватало! Куда это ты? Тайкиру на сегодня хватит. Теперь твоя очередь.

Убби жалобно посмотрел на Тайкира, но тот только рассмеялся.

— Пусть колдунья попробует свои хитрости на тебе, Убби. Кто знает? Может быть, ее руки сотворят чудо и с тобой.

Тайкир заковылял вон из комнаты, опираясь на самодельный костыль и хихикая над смущенным Убби.

Рейн просила, приказывала, грозила Убби, но так и не смогла заставить его расстаться с набедренной повязкой. Она еле сдержала крик, увидев, в каком он ужасном состоянии.

— Убби, давно ты страдаешь артритом? — Увидев его сконфуженное лицо, она изменила голос. — Сколько лет тебе было, когда у тебя начали болеть руки и ноги? Бывает, что тебе становится хуже или лучше?

Задавая вопросы, она ощупывала его тело своими чувствительными пальцами, исключая, конечно, интимные области. Она знала, что Убби ни за что ей не позволит такое.

В конце концов она уложила его на кровать лицом вниз, несмотря на все его протесты. То сильно нажимая, то нежно поглаживая, она все же добилась того, что самые напряженные мышцы поддались ее напору.

— Ох, хозяйка, уже и не припомню, когда себя так хорошо чувствовал, — со вздохом облегчения проговорил Убби, с обожанием глядя на нее через плечо.

Рейн улыбнулась. Приятно помогать хорошим людям.

— С завтрашнего дня я буду делать тебе массаж два раза в день. Хорошо бы найти немного масла. Еще я покажу тебе упражнения, которые ты будешь делать сам. И мы можем поискать кое-какие травы, снимающие боль. Да… Вот еще… Надо попробовать горячие грязевые ванны.

Убби застонал, но в его глазах она прочитала сердечное «спасибо».

— Ты, правда, думаешь, что мне будет лучше?

— Я не смогу тебя вылечить, Убби, — сказала Рейн, ласково погладив его по плечу. — Артрит не вылечивается. Но ты станешь подвижен и избавишься от ужасных болей.

— Это волшебство, — заявил Убби, и Рейн поняла, что его мнение о ней как об ангеле еще больше укрепилось.

Он чуть ли не бегом покинул комнату.

Внезапно Рейн сообразила, что она отвлеклась от дела, из-за которого искала Тайкира. Она ведь хотела поспрашивать его насчет Селика. Тогда она вновь отправилась на поиски и нашла его в большой зале, где он отдавал распоряжения пленникам.

— Тайкир, я хотела тебя кое о чем спросить. Куда поехал Се лик?

— Он тебе не сказал?

— Это тайна?

— Нет, — ответил он, не смущаясь от ее пристального взгляда. — Он поехал на север в Олбен, где правит король Константин.

— В Шотландию? Но Убби говорил мне, что его там не любят.

Тайкир пожал плечами:

— Это правда. Шотландцы предпочли бы, чтобы он был где-нибудь подальше, но он надежный друг. У них есть совесть, и они не закроют перед ним двери.

— Зачем он туда поехал?

— Защитить меня и Равеншир.

— Что?

Рейн не приходило в голову, что у Селика может быть достойная причина для того или иного поступка. И как ей теперь быть с собой? И со своим представлением, о человеке, которого она, вроде бы, послана спасать? Рейн очень не нравилась себе сейчас.

Тайкир сел на ближайшую скамью и вытянул раненую ногу. Рейн устроилась рядом.

— Рассказывай, — потребовала она.

— Когда мы вчера приехали, я нашел послание Эйрика в нашем детском тайнике. Он предупреждает меня, что король Ательстан хочет устроить большую охоту на Селика и сравняет Равеншир с землей, если найдет Селика поблизости.

У Рейн кровь застыла в жилах, а сердце готово было выскочить из груди и устремиться вслед Изгою, у которого в самом деле не было дома и которого никто нигде не ждал.

— Продолжай, пожалуйста, — дрожащим голосом попросила Рейн.

— Селик решил, что если он покажется в стране скоттов, то король Ательстан направит свое войско туда. Саксам нет смысла захватывать Равеншир. Я не такая важная добыча, чтобы посылать за мной целое войско.

— Значит, он машет собой как флагом ради твоего спасения? — испугавшись, спросила Рейн.

— Ради нашего спасения, — поправил ее Тайкир, покраснев от неожиданного оскорбления. — Если саксы найдут его здесь, они не только разрушат замок, но и убьют всех. Тебя, меня, Убби, всех.

— Но мы ведь могли уехать с ним вместе, — возразила Рейн. — Почему он ничего не сказал?

Тайкир печально покачал головой.

— Я хотел его остановить. Я ему говорил. Думаешь, мне важнее кучка камней и клочок земли? Но Селик всегда умеет настоять на своем.

— А я-то считала его жестоким зверем, которому на всех наплевать и который только и любит, что насилие.

Рейн подумала, что ей надо еще хорошенько разобраться, что в этом мире правильно, а что нет. Возможно, варвары могут научить ее — совсем ее высшим образованием — тому, о чем она напрочь забыла в своем двадцатом веке.

— Он и есть зверь. Ты права. Но ведь он и не может быть другим, постоянно сражаясь в битвах. И все-таки у него доброе сердце.

— Почему он такой, Тайкир? Пожалуйста, расскажи мне, как случилось, что из беззаботного юноши, о котором мне говорила мама, он превратился в измученное подобие человека?

У Тайкира потемнело лицо. Он словно закрылся от нее.

— Нет. Не хочу обсуждать прошлое Селика. Это его дело — позволит он тебе заглянуть в его душу или нет.

— Но если я не остановлю его… Если ему никто не поможет, он обязательно погибнет.

— Да, ты права. Уже давно Селик ищет дорогу в Валгаллу, заботясь лишь о том, чтобы прихватить с собой побольше саксов.

— Ужасно, когда насилие — смысл жизни!

Тайкир пожал плечами и, опираясь на палку, встал со скамьи.

— Послушай, это для саксов Селик всего-навсего берсерк. Демон, обезумевший от рек крови, пролитой им в Нортумбрии, где саксы убивают всех норвежцев без разбора. А для других Селик — доблестный воин, жаждущий благородной мести. Тебе стоит хорошенько это запомнить.

— Но…

Тайкир поднял руку, призывая ее к молчанию.

— Нет. Хватит об этом. Вернется Селик — его и спрашивай.

Вернется ли? Проходили дни, недели, а от Селика не было никаких вестей. Рейн все больше тревожилась. Вновь и вновь, пока она с пленниками и остававшимися воинами приводила в порядок развалины замка — в общем-то, бесполезное занятие без денег и нужного количества людей, — она вспоминала их последнюю ночь. Если он погибнет — Господи, помоги, не допусти, чтоб это случилось! — она никогда не простит себе того, что эта ночь не стала ночью любви.

Через месяц Рейн совсем потеряла голову. Она начала грызть ногти, а ей казалось, что она давно справилась с этой дурной привычкой. Ее вдруг стало тошнить, и она потеряла аппетит и добрых десять фунтов веса. Тайкир и Убби, даже Бланш и Берта начали избегать ее, устав от ее бесконечных вопросов, как там Селик и когда он вернется.

— Господи! Меня вывернет наизнанку, если ты еще хоть раз спросишь меня, когда вернется чертов Изгой, — простонала Берта, помогавшая Бланш разделывать тушу только что убитого оленя.

Герв, один из самых горячих поклонников Бланш, принес с охоты олениху и бросил тушу к ее ногам, словно это был букет роз. В ответ Бланш, как опытная соблазнительница, поступила весьма предусмотрительно, обласкав Герва взглядом, обещавшим блаженство в будущем.

Рейн неодобрительно посмотрела на нее, помня, что она предпочла бы заарканить Селика, но девушка лишь пожала плечами и без всякого смущения заявила:

— Ничего не поделаешь. Тебе тоже неплохо бы подумать о будущем, ведь Изгой может и не вернуться.

Рейн переключила внимание на Берту, очень довольная тем, как она стала выглядеть. Диета пошла ей на пользу. Слава Богу, желтая кожа у нее была из-за нехватки витамина К, а не из-за опухоли или какой-то другой болезни.

— Ты отложила для себя печенку? Смотри, тебе еще необходимо получать железо.

Берта кивнула, давно перестав спорить с Рейн, так как убедилась, что ее здоровье улучшается день ото дня.

— Хочешь, я помогу тебе ее разделать? — спросила Рейн, с отвращением сглотнув слюну при одной мысли о прикосновении к окровавленной туше.

Она не была вегетарианкой и много раз участвовала в хирургических операциях, но тем не менее очень неохотно прикасалась к убитым животным. Наверное, детские ассоциации с Бэмби, решила она.

— Нет. Уходи. Топчи крепостную стену и жди своего любовника, — с ласковой насмешкой отказалась от ее услуг Берта.

Рейн улыбнулась, услыхав дерзкий ответ, служанки.

— Селик — не любовник.

— Спорю, не потому, что ты не хочешь. Ты бы не прочь, — с мудростью бывалой женщины заметила Берта.

— Не груби!

— Не надо со мной так, хозяйка, — заявила вконец обнаглевшая пленница. — Я, может, и служанка, но этого не спрячешь, как не спрячешь бородавку на носу у ведьмы. Ты вроде охочей кобылы. А Изгой… Он, как жеребец, крутится вокруг тебя и только ждет подходящего момента.

— Берта! — воскликнули Рейн и Бланш одновременно.

Рейн не смогла сдержать смех, представив себе впечатляющую картину.

— Неужели я вправду похожа? И это всем заметно? Господь с тобой! Такого не может быть.

— Да нет, — смягчилась Берта. — Просто я по опытнее и лучше понимаю людей. Мне видно многое, что другим не видно, это уж точно.

Рейн покачала головой, удивляясь сама себе. Неужели это она стоит и слушает, как толстуха заговаривает ей зубы?

— Честное слово, не понимаю, почему бы тебе не расправить крылья и не полететь к своему возлюбленному, если ты так горюешь? — проговорила Берта и расхохоталась над собственной шуткой.

Бланш тоже не удержалась и добавила насмешливо:

— Кстати, попроси Бога послать нам дойную корову и куриц-несушек. Был бы к обеду пудинг.

Все Убби. Наверняка, опять рассказывал свои ангельские истории, в которые уже никто не верит.

Рейн обиделась и ушла, зная, что ее сомнительные кулинарные способности вряд ли пригодятся. Она и в самом деле отправилась на крепостную стену, откуда хорошо просматривались окрестности. «Ох, Селик, где ты? Господи, пожалуйста, верни его мне живым и здоровым. Обещаю, что буду заботиться о нем лучше, чем раньше».

В ответ на ее мольбу вдалеке послышался стук копыт, и на холме примерно в миле от замка показались какие-то всадники. Рейн подняла глаза к небу, молча благодаря Бога за то, что услышал ее, и мигом скатилась по деревянным ступеням во двор.

Селик увидел женщину, которая сначала стояла на крепостной стене и глядела в его сторону, а потом бросилась вниз, едва узнала его флаг. Сердце беспокойно заворочалось у него в груди, дыхание стеснилось, и он чуть было не застонал, но взял себя в руки… Проклятье! Последние четыре дня он укреплял свой дух, стараясь защитить себя в будущем от пения сирен и сосредоточиться на одной-единственной цели — беспощадно убивать всех саксов и добраться наконец до своего смертельного врага Стивена из Грейвли.

Однако все было тщетно. Нет, с тех пор как он уехал из Равеншира, он убил более чем достаточно саксов, удовлетворяя свою жажду мести, и все же, подъехав к замку, Селик не мог не признаться самому себе, что ему приятно видеть радость на лице Рейн, которая с нетерпением ждала его на крыльце.

Селик опустил забрало, чтобы никто не увидел, как у него изменилось лицо. Может быть, ему лучше развернуть Яростного и уехать обратно на север.

Неужели он в самом деле думал, будто сможет жить с женщиной? Нет, сразу же ответил он сам себе. Это невозможно.

Но неужели он этого хочет? Да, с испугом подумал Селик. Он позволил себе поддаться ее очарованию и свернул на дорогу, по которой не должен был, не мог идти.

Селик увидел, как золотистый взгляд Рейн остановился на его седле, а потом виновато скользнул в сторону. Ищет скальпы, догадался он. Черт бы побрал ее глаза! Она не доверяет ему, хотя он ей обещал. Почему-то, Селик сам не понял почему, это недоверие задело и обидело его.

Он мгновенно ожесточился душой. Ничего для него не осталось в Равеншире. Для него вообще нигде ничего не было, кроме уничтожения и смерти. Его смерти, в конце концов. Такова его судьба. Ладно, ночь он все же проведет тут, а утром уедет. И не возьмет с собой никого, даже Убби. Так лучше.

Приняв решение, Селик направил Яростного мимо Рейн, Тайкира, Убби и остававшихся в замке воинов в другой конец двора, где соскочил с тяжело дышавшего коня и повел его в конюшню. Он заставил себя не заметить боль, появившуюся в золотистых глазах Рейн, и сделал вид, будто ему нет никакого дела до ее поднятой в робком приветствии руки.

Он снял с Яростного седло и принес ему воды и сена, когда услышал за спиной легкие шаги Рейн.

— Селик, что не так?

— А что так?

Он услышал раздражение в ее голосе.

— Ты знаешь, о чем я. Почему ты меня избегаешь?

Селик повернулся к ней, стараясь придать своему лицу безразличное выражение, хотя это было очень трудно сделать под ее молящим взглядом.

— Избегаю? Нет. Наверное, ты уже не волнуешь мое воображение. Ты мне больше неинтересна.

Господи! Ну зачем мне эта ложь ко всем другим моим грехам?

Рейн, тяжело, со стоном вздохнула, словно он ударил ее и ей было больно и унизительно терпеть от него подобное оскорбление.

— Я беспокоилась за тебя.

— Госпожа, десять лет я обхожусь без докучливой женской заботы. И не думай, что мне нравится, как ты лезешь в мои дела сейчас.

Рейн вопросительно посмотрела на него.

— Кто же эта женщина, которая так надоела тебе?

Ее вопрос изумил Селика, и он понял, что, забыв о маске на лице, выдал себя с потрохами.

— Уйди, Рейн, — устало проговорил он. — Ты мне не нужна.

— Тайкир сказал, почему ты уехал, и я хотела извиниться перед тобой за то, что называла тебя зверем. Я стараюсь понять тебя, честное слово, но…

— Тайкир не имел права вмешиваться в мою жизнь, и я скажу ему об этом. А понимание… Этого я и не жду от тебя.

— Чего же ты ждешь от меня?

Он безразлично посмотрел на нее.

— Ничего.

Рейн покраснела, но решила не сдаваться:

— Я много думала после твоего отъезда и поняла, что в каждом человеке есть что-то хорошее.

— Кто назвал тебя Богом, что ты берешься судить меня и остальных?

Рейн внутренне съежилась от его беспощадных слов, но продолжала упорствовать:

— Мне не надо забывать: какое бы зло ты ни совершал, оно оправдано преступлениями, совершенными против тебя в прошлом.

— У Тайкира стал уж очень болтливый язык, — холодно заметил он.

— Тайкир мне ничего не сказал. Посоветовал спросить у тебя.

Селик прислонился к столбу и с презрением посмотрел на Рейн. Глупая женщина злила его, не понимая, как он может быть страшен в ярости.

— Скальпов у меня на сей раз нет. Ты сама видела.

Она неохотно кивнула, несомненно, услышав легкую угрозу в его голосе.

— Небось, подумала, что я стал пацифистом?

— Нет, конечно. Но это может быть знаком…

— Знаком? Ты ищешь знаки? Господи, да ты опасна в своем безумии! — Он схватил ее за руки и встряхнул, словно это могло добавить мыслей в ее глупую голову. — Как ты думаешь, сколько людей я убил за это время? Десять? Двадцать? Сорок? Сто?

С каждым названным им числом ее золотистые глаза все больше округлялись от ужаса, потом в них появились слезы и закапали ему на руки, словно жидкий огонь.

— Селик, думаю, я тебя люблю, — всхлипнула она. — Помоги мне Господь, но я люблю тебя.

Селик вздрогнул от такого неожиданного признания, и ему потребовалось все его самообладание, чтобы не сжать ее в объятиях и не насладиться минутой… и такими драгоценными словами. Я тебя люблю.

Неправда.

Я тебя люблю.

Зачем она его дразнит? Зачем Бог мучает его? Ярость охватила его. Он не испытывал такой бури чувств с того самого дня, когда нашел свою жену изнасилованной, убитой и обезображенной. С того дня, когда увидел голову своего первенца на острие вражеской пики.

Я тебя люблю.

Селик отпихнул ее от себя и ударил кулаком по деревянной перегородке между стойлами. Гнилое дерево рассыпалось от удара, и он со злостью отшвырнул обломки ногой. Зарычав от беспомощности, он отвернулся от Рейн.

Я тебя люблю.

«Нет!» — мысленно крикнул Селик. Ему не надо ее любви. Еще раз ему не вынести этой боли.

Голова у него раскалывалась и, схватившись за нее, Селик промчался через двор, не обращая внимания на попытки Убби и Тайкира остановить его. Не разбирая дороги он обежал замок и направился в лес к ближайшему озеру, в котором обычно мылись обитатели Равеншира. Ничего не видя вокруг себя, он сбросил одежду на землю и с берега бросился в ледяную воду, напрочь забыв о мостках. Ища в физической усталости отдыха от мучительных переживаний, он плавал и плавал взад-вперед по зеркально-чистой воде.

Но он не мог не думать. Поэтому он думал о прошлом. И о настоящем. Вспоминал неумышленно жестокие слова Рейн, от которых у него едва не останавливалось сердце. И самое главное, о безнадежном будущем.

Это случилось десять лет назад. С тех пор прошло десять долгих и мучительных лет, но видения прошлого все еще стояли у него перед глазами, словно все случилось вчера.

Селик яростно затряс головой, не прекращая изнурительного плавания и безуспешно стараясь изгнать ужасные воспоминания. Но память об Астрид и маленьком сыне не оставляла его ни на миг.

Все десять лет он мстил саксам за то, что произошло тогда. Неуловимый Грейвли пока избегнул его мести, но Селик убил уже сотни саксов на пути к главной цели. Проклятый Грейвли должен получить свое. Его не остановит даже миролюбивый ангел из будущего. Нет. Селик не свернет со своего пути. Однако слова Рейн все еще звучали у него в голове.

Я тебя люблю. Я тебя люблю. Я тебя люблю.

А Рейн стояла в конюшне и, не сводя глаз с дверного проема, в котором исчез Селик, вспоминала его невнятное бормотание. Она была уверена, что он не заметил, как произнес вслух все, о чем думал.

Его жена была изнасилована, убита и обезображена. Голову его сына саксы насадили на острие пики.

Теперь она знала загадку Селика, знала, отчего он мучается, и поняла, почему он жестоко мстит саксам. Ничего удивительного.

И как она, которая всегда гордилась своим умением сопереживать и как врач, и как гуманист, посмела присвоить себе право судить его и выискивать у него недостатки? Ну и самоуверенность! Она спросила себя, кто же зверь в этой истории, и ответила — не Селик.

В конюшню с лошадью на поводу вошел Убби и, едва взглянув на лицо Рейн, попятился.

— Стой, — приказала Рейн и одним пальцем прижала маленького человечка к стене сарая.

Испугавшись, Убби выронил поводья, и лошадь убежала.

— Хозяйка, у меня дела…

— Я знаю, Убби. Я знаю насчет Селика.

— Что… о чем ты?

— Я знаю о его жене и о его сыне. Теперь ты расскажешь мне все подробно.

— Хозяин сказал тебе, как умерла Астрид и ребенок… О Боже… о Торкеле он тоже сказал?

Рейн угрюмо кивнула.

— Ох, хозяйка, что вы с ним сделали, ведь он никогда об этом не говорит?

Убби опустился на пыльный пол и закрыл лицо руками. Когда он наконец поднял голову, его взгляд был затуманен слезами.

— Это плохая новость. Нас ждет беда, раз он заговорил о прошлом.

Рейн села рядом с Убби и взяла его руку в свои.

— Рассказывай.

Убби проглотил комок в горле.

— Это случилось больше десяти лет назад. Селик перестал быть рыцарем Йомсвикинга и уже два года как женился на Астрид. Ах, какая она была милая! И красивая, как шиповник весной. И совсем юная, не старше восемнадцати.

Рейн ощутила ревность, какой никогда не знала, к этой давно умершей женщине, возлюбленной жене Селика.

— Они были неразлучны. Всегда старались коснуться друг друга. Всегда старались подольше побыть наедине. Даже когда она ждала ребенка и потом, после его рождения. Видишь ли, у Селика ведь не было ни семьи, ни дома. Поэтому он лелеял Астрид и их ребенка как никто другой. Но в конце концов Селику пришлось отправиться с торговым караваном в Хедеби. Он оставил Астрид и Торкела в хорошем доме, который сам построил для них в Йорвике. Он думал, что им ничего не грозит, а…

— Пришли саксы, — перебила его Рейн.

Убби кивнул, и его доброе лицо стало уродливым от гнева. Воспоминания завладели им.

— Ты был с Селиком? — тихо спросила Рейн, поглаживая его корявую руку.

— Да.

Этим всего одним, но таким страшным словом он все сказал ей о своих муках.

— От дома ничего не осталось, а Астрид мы нашли недалеко от вишневого сада. Она лежала голая, и кровь покрывала ее ноги от бедер до щиколоток. Кровь и семя всех мужчин, которые насиловали ее.

Рейн прижала кулак ко рту, чтобы не разрыдаться.

— Я никогда, до самой смерти, не забуду, как хозяин взял Астрид на руки, убрал с ее лица окровавленные пряди волос и долго-долго повторял ее имя. Тогда я в последний раз видел у него на глазах слезы.

Лицо Убби потемнело от ярости, словно он вспомнил еще что-то.

— Потом он положил Астрид, и я увидел… — Убби говорил медленно, стараясь держать под контролем свои чувства. — Главарь банды — Стивен, граф Грейвли — вырезал свои инициалы «С» и «Г» у нее на груди.

Рейн не хотела больше ничего слышать. Она не понимала, как человек может быть таким жестоким. Одно имя, названное Убби, привлекло ее внимание.

— Стивен из Грейвли? Это не брат Эльвинуса, того знатного рыцаря, которого Селик убил в битве?

Убби кивнул.

— И месть продолжается.

— А как все началось?

— Стивен из Грейвли не ищет себе оправданий. Он настоящий дьявол. Но он обвинил Селика в смерти своего отца, старого лорда.

— А Селик действительно… убил его?

— Может быть. Была битва. Много саксов и скандинавов погибли в тот день. Это мог быть Селик, мог быть кто-то другой, Но Стивену нужен был Селик, и он обвинил Селика.

— Но при чем тут его жена? Ох, Убби! Неудивительно, что Селик жестокий!

Маленький человечек повернулся к ней и посмотрел на нее вызывающим взглядом.

— Для его жестокости есть причины. И ведь это еще не все. Он оставил обезглавленное тело ребенка рядом с телом его матери. Селику потребовалось несколько недель, чтобы найти голову.

Рейн вспомнила слова Селика.

— Граф Грейвли насадил голову Торкела на свою пику?

— Да, он хотел приманить Селика и убить его. Мы в конце концов нашли голову несчастного малыша и похоронили ее вместе с телом. Но Селик до сих пор гоняется за неуловимым Стивеном… И за каждым проклятым саксом, который попадается ему на пути.

Рейн опустила глаза, увидела темное пятно на своей тунике, тунике Селика, и поняла, что она плакала и ее слезы горячими каплями стекали ей на грудь. «Как кровь», — подумала она.

Милостивый Боже. Теперь я понимаю, почему ты послал меня сюда.

— Ну вот, ты все знаешь, — сказал Убби, вставая и стараясь гордо выпрямить спину. — Ты сможешь помочь ему?

— Не знаю, Убби. Пока не знаю, но я постараюсь.

Он улыбнулся, но его глаза оставались печальными.

— Если кто-нибудь и может ему помочь, так это ты, я уверен. — Он не сводил с нее глаз, пока она вставала и отряхивалась. — Хозяин пошел на озеро. Найди его. Я думаю, ты ему нужна.

ГЛАВА 9

Селик энергично работал руками, без устали переплывая озеро от одного берега до другого и обратно, и опять туда и обратно… Он погружал лицо в ледяную воду и мощными движениями рук рассекал чистую поверхность воды.

Рейн сидела на берегу, обхватив колени руками. Она терпеливо дожидалась, когда Селик, устанет и его гнев немного утихнет.

Всем сердцем Рейн рвалась к Селику, поняв, что ее признание в любви разбудило в нем воспоминания об ужасной трагедии. Теперь она знала, как он мучился и как стал жестоким. Когда голос призывал ее спасти Селика, должно быть, он имел в виду именно это.

Наконец Селик вынырнул из воды, словно великолепный дельфин, и, смахнув с лица длинные волосы, поплыл к мелководью. Когда он встал на ноги, у него от усталости подгибались колени. Рейн хотела было помочь ему, но решила подождать, чтобы не злить своего возлюбленного изгоя. Своего нежного и неукротимого викинга.

Он шел по мелководью, не замечая Рейн. Широкие плечи, узкие бедра, длинные мускулистые ноги.

Страдание затуманило ему глаза, вытянуло губы в тонкую упрямую линию. Он, как всегда, в одиночку сражался с демонами в своей душе.

«Этого мужчину я люблю», — подумала Рейн, совершенно уверенная в своих чувствах. Ее глаза ласкали его тело, а сердце переполнялось гордостью и тревогой.

Увидев ее, Селик остановился как вкопанный, потом медленно нагнулся и поднял с земли одежду. Не стесняясь своей наготы, он неторопливо натянул штаны и тунику и, лишь затянув кожаный пояс, равнодушно спросил:

— Зачем ты здесь?

Рейн в упор посмотрела на него, не зная, говорить, что она знает о его прошлом, или не говорить, но, видно, он все прочитал на ее лице и с возмущением выдохнул:

— Кто сказал?

— Ты сам.

Он замер, потом, видимо, понял, что в своем смятенном состоянии говорил вслух, что думал.

— Убби восполнил пробелы.

— Ему надо отрезать язык, — устало проговорил Селик, усаживаясь рядом с ней на землю и вытирая волосы. — Я не собираюсь обсуждать с тобой мое прошлое, — твердо сказал он. — Поэтому хоть раз запри рот на замок.

Рейн и вправду хотела было заговорить, но потом решила подчиниться. Селику и так досталось. Позже. Теперь его лучше чем-нибудь повеселить, а не добавлять ему страданий. Пусть он хоть ненадолго, хоть на час, забудет терзающие его воспоминания.

И Рейн принялась рассказывать обо всем, что случилось в Равеншире в его отсутствие. Когда она добралась до Герва и его ухаживаний за Бланш, у Селика изменилось выражение лица и он даже улыбнулся, услыхав про любовные наставления Берты. А потом он рассмеялся, когда она пересказала ему, как Берта сравнила его с жеребцом, а ее с охочей кобылой, и его серые глаза заблестели.

— А ты охочая? — спросил Селик, и с удовольствием увидел, что она смущенно вспыхнула.

— Да нет.

— А, все упорствуешь, будто у тебя отвращение к постельным развлечениям. И не вздумай задирать нос. Ты все равно лжешь. Я-то уж знаю, какая ты.

— Я не лгу, — возразила Рейн. — И я никогда не говорила, что мне противен секс. Я лишь говорила, что могу спать, а могу и не спать. Это не имеет для меня значения.

По крайней мере, не имело в моей другой жизни.

— Мне показалось иначе, когда…

Селик умолк, пожав плечами.

— Это с тобой иначе, Селик.

— Так кто же теперь отклоняется от своей линии?

Рейн улыбнулась, удивившись, как это он запомнил выражение из ее прежней жизни.

— Это иначе с тобой. Ой, не хорохорься, как петух, — добавила она, вызвав у него взрыв хохота. — И вовсе не потому, что ты так здорово все умеешь. Это всего лишь потому, что ты — это ты. Так определено небом. Мы созданы друг для друга.

— Это комплимент или оскорбление? — сухо переспросил он.

Слава Богу, он уже не такой мрачный. Мама всегда говорила, что путь к сердцу мужчины, особенно любовника, лежит через его улыбку. А Селик уже давно не улыбался. Она на секунду задумалась, а потом расцвела на глазах, сообразив, как потешить его мужское самолюбие и в то же время рассмешить. Ну конечно, это так просто!

— Знаешь, Селик… — начала она преувеличенно ласково, отчего он сразу повернулся к ней с тревогой в глазах.

О да, дорогой, у тебя есть основания для тревоги.

— …Знаешь, если мы когда-нибудь займемся любовью…

Едва заметная улыбка появилась у него на губах.

Хорошо, милый. Улыбнись. И успокойся.

— …Если мы когда-нибудь займемся любовью, клянусь, я непременно покажу тебе точку «Г».

Вот! Ну, как твое мужское самолюбие поживает?

— Я знаю, что пожалею потом, но все же не могу удержаться от вопроса. Скажи, пожалуйста, что это за чертова точка «Г»?

А я-то думала, ты не спросишь.

— В моем времени не пришли к единому мнению, но многие авторы литературы о сексе…

— Авторы литературы о сексе? Ты уверена, что те, кто объявляют себя знатоками таких вещей, не жулики?

Рейн с улыбкой кивнула.

— Это наверняка французы, — заявил он с насмешкой. — Мужчины во Франции убеждены, будто они — лучшие любовники в мире. Скорее всего, они написали многие из книг, на которые ты все время ссылаешься.

— Сотни.

— Ха! Клянусь я знаю не меньше этих самозванцев.

Несомненно, детка.

— В любом случае, пока ты опять не прервал меня, скажу, что многие авторы не признают существования точки «Г» у женщин. С другой стороны, женщины заявляют, что она у них есть.

Рейн дала Селику подробный урок женской анатомии с описанием местонахождения точки «Г» и ее возможностей.

Сначала он долго смотрел на нее во все глаза, пораженный обилием медицинской терминологии, а потом расхохотался.

— Честно говоря, никогда прежде мне не приходилось встречать женщины, похожей на тебя. Ты знаешь так много о любовных играх мужчин и женщин, как будто ты не женщина, а чертова книжка. Но, думаю, на самом деле ты ничего не знаешь. Да-да, ты невинна, как девственница, которая в первый раз собирается лечь в постель с мужчиной.

— Нет!

Он вновь засмеялся, а потом поднял ее на ноги и повел прочь от озера, каждый раз щипая за зад, если она замедляла шаг. Пока они шли, он не переставал смеяться, то и дело восклицая:

— Точка Г! Черт побери! Точка Г!

Вскоре показался Убби, который со страхом ждал возвращения хозяина. Сначала он, ничего не понимая, лишь растерянно смотрел то на смеющегося Селика, то на раздраженную Рейн, потирающую зад, а потом расплылся в счастливой улыбке и кивнул Рейн, словно поздравляя ее с победой. Убби решил, что Рейн совершила еще одно ангельское чудо.

Что же до Селика, то он несказанно удивил ее, когда вдруг прошептал ей на ухо:

— Спасибо.

Очевидно, он вполне оценил ее стремление развеселить его.

Через несколько дней Селик оседлал Яростного и взлетел в седло, собираясь вновь покинуть Равеншир.

Рейн на своем коне с нелепым именем Божий Посланец подъехала к нему сзади, и Селик мысленно застонал, гадая, чем он еще провинился и за что она будет его ругать.

— Спасибо, что позволил мне ехать с тобой в Йорвик.

От ее ласкового тона у него глаза полезли на лоб. Что-то ей было от него нужно, не иначе.

— Я попросилась в Йорвик, потому что там, возможно, я лучше пойму, зачем послана сюда. Если мне удастся найти место, где потом у нас построили музей, я наверняка…

Селик недоверчиво фыркнул.

— Что? Ждешь послание от бога?

— Ты невозможен!

Он повернулся к ней и насмешливо покачал головой.

— Одна речка как-то назвала океан мокрым…

Рейн рассмеялась, и ему показалось, что еще немного и сердце выскочит у него из груди.

— Ох, Селик, я лю…

Он поднял руку, поняв, что она хочет ему сказать. А этого он допустить не мог, поэтому глядел на желанную женщину и изо всех сил сопротивлялся ее почти неодолимой власти над ним. После их свидания на берегу озера ему удавалось удерживать ее от этих слов. Пока ничего не сказано вслух, можно делать вид, что он не замечает их крепнущую близость. На мгновение он устало закрыл глаза.

О Иисус, или Один, или кто там есть, пожалуйста, не мучай меня. Мне не по силам любить. И не по силам терять. Никакой человек такое не вынесет.

Он решительно расправил плечи.

Доверься мне.

— Что ты сказала? — с тревогой спросил Селик.

— Когда?

— Только что. Что-то насчет доверия, — сказал он, уже понимая, что это была не Рейн.

Черт подери! Ей все-таки удалось вывернуть его наизнанку и сделать из него полоумного.

Она широко открыла прекрасные золотистые глаза.

— Ты тоже слышал голос. Да?

— Нет. Я ничего не слышал.

— Лжешь.

— Мужчин я убивал и за меньшее.

— Я не боюсь.

— Будешь бояться.

— Почему?

— Р-р-р!

— Селик, тебе надо быть осторожнее с твоим темпераментом. Каждый раз, когда ты злишься на меня, у тебя на лбу надувается вена. Вот хватит удар, тогда что будешь делать?

Он проворчал:

— Будет только один удар, моего кинжала, которым я отрежу твой болтливый язык.

Убби подъехал поближе.

— Хозяин, позволь мне вставить кляп ей в рот, чтобы она тебя не беспокоила, — с нарочитым подобострастием предложил Убби, который едва не плясал от радости с самого вечера, когда Селик приказал ему собираться в Йорвик.

Селик, представляя эту замечательную картину, насмешливо посмотрел на него.

— Я не пожалел бы состояния, чтобы посмотреть, как у тебя получится. Но готов отдать два состояния, если вы заткнете друг другу рты и дадите миру несколько минут покоя.

Убби поник от оскорбления, но Селик мог бы поклясться, что предатель украдкой подмигнул Рейн. Великолепно! Сговор двух полоумных.

— Все готовы ехать, — провозгласил Убби.

Селик с отвращением оглядел разношерстное сборище. Хотя он оставил в замке с Тайкиром полудюжину воинов и Берту-повариху, с ним ехали две дюжины воинов и шестеро пленных. Семь пленников выразили желание стать его воинами. Все ехали на лошадях, даже Бланш. Каким-то образом в окрестностях удалось украсть достаточно лошадей.

Селик хотел было подать сигнал, как вдруг его взгляд стал холодным как лед. Он увидел незнакомую всадницу. Всадников, поправил он себя. Это была молодая женщина и ее ребенок, которого она держала на руках.

— Убери их, — процедил он сквозь зубы Герву.

— Хозяин, — вмешался Убби, — ее муж — равенширский крестьянин. Он умер от лихорадки вчера утром, и теперь она хочет вернуться в Йорвик к своей семье.

— Пусть даже ее муж был королем. Я не хочу видеть де…

Он умолк, не в силах справиться с дрогнувшим голосом…

— С меня и так хватит болтушек и сварливец, от которых одни только неприятности. С этими двумя не знаю как быть, — он махнул рукой в сторону Рейн и Бланш. — И так остается только рассчитывать на божью помощь.

— Но, хозяин, это жестоко. У нее здесь никого нет, и некому защитить ее и позаботиться о ней.

— Пускай помогает Берте на кухне. Или пусть катится ко всем чертям. Это не мое дело.

Селик кивнул головой Герву, который грубо стащил женщину и ребенка с лошади. Селик как будто не обратил внимания на слезы, покатившиеся по лицу молодой женщины, и повернул коня к воротам. Он выехал на мост, ни разу не обернувшись на плачущего ребенка и на его рыдавшую в отчаянии мать. Селик не смотрел и на Рейн, зная, что увидит на ее лице.

А твоя жена искала у кого-нибудь спасения перед приходом саксов? Может быть, ей тоже отказали в помощи, как этой женщине?

Селик проглотил застрявший в горле комок. Что это с ним? Еще месяц или год назад он, не раздумывая, предоставил бы эту женщину и ее проклятого ребенка их судьбе. Если честно, он и сам мог бы стащить их с лошади.

Не глядя на трусившего сзади Убби, он покопался в карманах туники и достал мешочек с монетами. Бросив его пораженному слуге, он хрипло приказал:

— Отдай ей и позаботься, чтобы она уехала.

У Убби засверкали глаза, и он, не задав ни единого вопроса, развернул коня и поскакал обратно в Равеншир. Селику показалось, что он слышит, как Убби бормочет: «Я знал, что ты сделаешь. Я знал…»

Селику не нравилось, как повернулась его жизнь в последнее время. Он словно выпустил из рук поводья. Слишком много людей. Слишком много забот. И он решил в Йорвике избавиться от всех этих пиявок. Тогда он снова сможет сражаться против саксов. И искать Стивена из Грейвли. В одиночку. Этот путь он выбрал давным-давно. С этого пути нельзя сойти. С него нельзя свернуть. Он себе не позволит.

Xa!

Селик усмехнулся. Опять этот проклятый голос. Черт бы его подрал. Если это Бог, то почему он насмехается? Он торопливо огляделся, может быть, смеялся кто-то из воинов. Не похоже. Все ехали молча, напряженно всматриваясь вдаль. Он пожал плечами, не желая верить в невозможное. Ну конечно, это он сам произнес. Такое с ним уже бывало. Не Бог же, в самом деле, говорит у него в голове. Только этого не хватало. Стоит только поверить и… Нет! Сохрани и помилуй, Господи!

Придется поверить.

Он застонал, и Убби посмотрел на него, удивленно подняв брови. Селик грубо выругался и пустил коня в галоп, не зная, что еще сделать, чтобы привести в порядок свои мысли.

Когда они на другое утро въезжали в Йорвик, Рейн едва сдерживала волнение. Воины взяли Селика и ее в кольцо и настороженно посматривали по сторонам, нет ли где саксов, особенно когда они проезжали по мосту через реку Оуз, которая неторопливо несла свои воды вдоль улицы, которую Убби назвал Миклгейт, или Великой улицей.

Мать рассказывала Рейн, что Йорвик, как в десятом веке называли Йорк, был как бы воротами из Скандинавии в Англию. Через него торговые пути шли в Ирландию, Шотландию, Германию, в страны Балтии и еще дальше.

Рейн чуть не свернула шею, стараясь все увидеть и разглядеть, пока они ехали по узким затененным улочкам торгового города.

Построенные римлянами стены с восемью массивными башнями, когда-то защищавшие город со всех сторон, и несколько домов лежали в развалинах, свидетельствуя о недавних набегах саксов. Правда, Убби сказал, что ни одного скандинавского короля тогда не было здесь… А в воздухе витал дух возрождения и преуспеяния, новое быстро сменяло старое. До чего все люди похожи, думала Рейн, глядя на пеструю толпу скандинавов, англичан, исландцев, норманнов, франков, германцев, русских. Здесь были даже торговцы из восточных стран.

Какофония языков создавала причудливый фон, на котором по-будничному деловито шумел торговый город. Переругиваясь на чудовищной смеси разных языков, торговцы и матросы выгружали экзотические товары из пузатых торговых судов, стоявших на слиянии рек Оуз и Фосс. Убби разглядел великолепные вина из Фриссии, янтарь, шкуры и китовый ус из Балтии, мыло из Норвегии, ручные мельницы из Германии и пестрые шелка с Востока.

Ремесленники зазывали покупателей, сидя за прилавками перед домами, и предлагали им гребни из слоновой кости, костяные коньки, бронзовые броши, поясные пряжки и браслеты, стеклянные бусы и бусы из агата, деревянные кубки и кухонную утварь, украшения из золота и серебра с драгоценными камнями. Рейн показалось странным, что на улице, или у «ворот», как говорили скандинавы, продавали столько однотипных товаров, например, была улица бондарей, улица ювелиров, улица стекольщиков.

— Похоже на огромную ярмарку, — взволнованно сказала Рейн, повернувшись к ехавшему рядом Селику.

Целый день он делал вид, что не замечает ее, но на этот раз не отвернулся.

— Да, на твою мать ремесленники тоже произвели впечатление, — вспомнил он, казалось, польщенный ее вниманием к живописным улицам города. — Коппергейт. Медные ворота. Здесь много мастерских.

Рейн восхищенно разглядывала главную артерию города десятого века, зная, что где-то здесь в ее времени находится Музей викингов.

— Селик, отсюда началось мое путешествие во времени.

Он застонал, едва она упомянула путешествие во времени, которое он неохотно, но признал, но наотрез отказывался обсуждать.

— Ты, конечно, ждешь, чтобы я отвернулся, а сама взлетишь на своих ангельских крыльях и поминай как звали. Пожалуйста, милая госпожа, позволь мне посмотреть, как это будет.

— Не язви. Я не говорила, что хочу вернуться домой.

Сначала хотела, а теперь нет. Я сама не знаю, чего хочу.

Неожиданно впереди оказалась телега, запряженная быками, и им пришлось остановиться. Воины Селика тревожно оглядывались, не появились ли саксы.

— Я бы не отказалась от янтарных бус, — как бы между прочим заметила Рейн, глядя, как за ближайшим столом ювелир опытной рукой режет и полирует оранжево-желтые камни. Потом она усмехнулась. — Как думаешь, они натуральные?

Селик улыбнулся, взглянув на нее так, что это можно было посчитать за ласку, и у Рейн замерло сердце. Она наслаждалась редким согласием между ними. Ей хотелось протянуть к нему руку и убрать с его лица волосы. Но она боялась, что он оттолкнет ее руку или скажет что-нибудь обидное.

Она очень удивилась, когда Селик, хитро подмигнув ей, повернулся к ремесленнику. Он бросил смотревшему на них во все глаза юноше монету и показал на ожерелье в его руках. Ювелир подал его Селику и благодарно кивнул.

Рейн с улыбкой потянулась за ожерельем и промурлыкала:

— О, спасибо, Селик, оно великолепно.

Но Селик не отдал ей ожерелье.

— Ты мне дашь взамен один «Лайфсейвер».

Одна конфета в обмен на бесценное ожерелье. Heплохая сделка!

— Я же говорила, что они закончились.

— Ты врешь.

Рейн рассмеялась.

— Ладно. Но только одну конфету.

Она порылась в своем рюкзаке, достала упаковку «Тропических фруктов» и протянула ему желтую кругляшку с ананасовым вкусом.

— Это что? Мне нравится красная.

— Последние вишневые я отдала Тайкиру и Убби. Это ананасовая, кажется.

Селик с досадой посмотрел на нее, словно она распорядилась его конфетами и с опаской положил желтый кружок на язык. Тотчас его лицо приняло удивленное выражение.

— Тебе нравится?

— Да. Но красная все же лучше, — заметил он.

Потом нагнулся к ней и надел на нее ожерелье.

— Оно подходит к твоим золотистым глазам, сладкая.

Ему нравятся мои глаза.

— Я тебе говорила, что со мной делают твои любовные словечки? — хрипло спросила она, подъехав ближе.

Но он не придержал коня, чтобы между ними осталось прежнее расстояние.

— Любовные словечки? Какие любовные словечки?

— Сладкая. Дорогая.

— Ха! Это не любовные словечки. Это просто… — он замолчал.

Телега освободила дорогу, и Селик поехал дальше. Рейн замешкалась, но вскоре догнала викинга.

— Селик, спасибо. Я буду любоваться ожерельем. Всегда.

Потому что это твой подарок.

— Это всего лишь безделушка. Не преувеличивай.

— О, так похоже на тебя — одной рукой давать, а другой отбирать. Почему ты отталкиваешь меня?

— А почему ты навязываешься мне?

— Потому что я была послана…

— Богом, чтобы меня спасти, — закончил он за нее, в раздражении покачав головой. — Пожалуйста, оставь меня в покое, женщина, и стань ангелом-хранителем для кого-нибудь другого. А еще лучше, расправь крылья и лети на крышу своей церкви. — Он махнул рукой на многочисленные церкви, мимо которых они проезжали. — Твое карканье неплохо будет звучать на фоне голубиного воркованья.

Рейн было открыла рот, чтобы ответить, но вовремя прикусила язык и смешно сморщила нос:

— В самом деле, не верится, что здесь столько церквей. Мы проехали не меньше дюжины. А где собор Святого Петра… ну, при котором «больница»?

Селик махнул рукой на высокий шпиль вдалеке.

— Отвезешь меня туда?

— Подумаю… Да, отвезу.

— Может быть, мне удастся там поработать.

Он ухмыльнулся.

— Занятная будет картинка — ты врываешься в собор и предлагаешь свои услуги святым отцам. Рассказываешь о том, как расширяются вены. Из-за тебя у них самих полопаются сосуды.

Рейн улыбнулась.

— Пожалуй, лучше приставай к ним, чем ко мне, — резко проговорил Селик. — А то прилипла ко мне, как тень. Ты да еще этот чертов Убби.

У Рейн стало тяжело на сердце от его слов. Неужели этот человек, которого она полюбила, и в самом деле считает ее всего лишь ненужной обузой? Дай Бог, чтобы это было не так.

— Сегодня? Ты отвезешь меня туда сегодня?

Он покачал головой, смеясь над ее настырностью.

— Сегодня я должен избавиться от пленников и хорошо бы еще от Убби и воинов.

Избавиться? Он хочет их продать? Рейн хотела спросить, не собирается ли он продать и ее тоже, но побоялась его ответа.

— И куда ты потом? Он пожал плечами.

— Может, на юг.

Рейн хотела было еще раз поговорить с ним о том, что мщение… Но в ноздри ей ударил отвратительный запах.

— О Господи, это еще что?

— Это Пейвмент — улица, которую не скоро забудешь. Узнаешь запах бойни и кожи? Смотри.

Селик показал на дома, на которых на огромных крючьях висели разные животные. Потроха валялись на земле. Кровь ручьями стекала в реку. Трудолюбивые ремесленники костяными ножами обдирали шкуры, после чего покрывали их толстым слоем куриного помета. Другие очищали шкуры, которые были положены одна на другую, от куриного помета и окунали их в перебродивший ягодный сок. Вскоре она увидела и конечный результат этих усилий — кожи, натянутые на деревянные рамы, и сшитые из них ботинки, куртки и пояса.

Дома были одновременно и мастерскими, и жилыми помещениями. На задних дворах сидели женщины, играли дети. Вонь, казалось, им вовсе не мешала. Гуси и куры свободно бродили где хотели, свиньи громко хрюкали в маленьких загончиках. Несколько детей играли на деревянных дудках.

Торговцы, ремесленники и их семьи казались вполне мирным народом. Их вид совершенно не соответствовал представлениям людей из времени Рейн о викингах и саксах мрачного средневековья.

Это было не то, что прежде возникало в ее воображении, она видела сцены из битвы под Бруненбургом или воинственного Селика. Она задумалась, пытаясь найти место для своего викинга-изгоя в этой мирной картине.

— Селик, а что бы ты делал, если бы не был воином?

— Что?

— Я хочу сказать, когда моя мать была здесь, ты ведь еще не… сражался, правда?

Он улыбнулся тому, как она выбирает слова.

— Я уже и тогда был викингом.

— Да-да, знаю. Но ты же не собирался быть им до конца жизни. Ты сам говорил мне, что перестал… до того, как…

— Я был купцом.

— Купцом? Таким же, как эти люди, которые сидят на улице?

— Нет. У меня было пять торговых кораблей. Я несколько раз в год ходил в Хедеби и даже в Миклгаард, продавая и покупая.

Ужасная мысль пришла Рейн в голову, и она испугалась.

О Боже, только не это.

— Чем ты торговал?

Он пожал плечами.

— Да всем подряд. — Он пристально посмотрел, на нее и понял. — Нет, недоверчивая женщина, рабами я не торговал.

Рейн с облегчением вздохнула.

— Так и вижу тебя на палубе корабля, плывущего из одного порта в другой.

— Очень рад, что тебе нравится, — проговорил он с шутовским поклоном. — Но я еще был ремесленником. Я делал…

Он замолчал и покраснел, сообразив, что сказал слишком много.

— Что? Ну же? Почему ты замолчал? Что ты делал?

— Зверей, — робко признался он. — Я вырезал из дерева разных, зверей, но почти никогда ими не торговал. Чаще всего просто отдавал их де… знакомым или друзьям, которым они нравились.

Детям. Он отдавал фигурки детям. Хм-м-м. Еще один ключик.

— Мне бы хотелось взглянуть. У тебя они есть?

Он помрачнел.

— Нет. У меня ничего нет. Я все уничтожил. Не хочу даже вспоминать о том безмятежном времени. — Он посмотрел ей прямо в глаза. — Мои руки слишком запачканы кровью.

Они проехали густонаселенную часть города и оказались в предместье, где дома были больше, добротнее и стояли не так скученно. Убби подъехал к Рейн, а Селик приотстал, чтобы поговорить с Гервом. Рейн видела, что Убби совсем измучен, так как из-за долгой дороги у него обострился артрит.

— Убби, я знаю, что в Пейвменте забивают скот. Ты можешь завтра свозить меня туда? Мне надо поговорить с мясниками.

— О чем? Ты голодная?

Рейн рассмеялась.

— Нет. Я возьму у них надпочечные железы и, наверное, сумею изготовить что-то вроде кортизона. Попробуем сотворить чудо с твоим артритом.

Его лицо мгновенно просветлело, но страх победил, когда Рейн объяснила, что такое надпочечные железы.

— Ты хочешь обложить меня коровьими внутренностями?

— Нет, глупый человек, ты будешь принимать это внутрь.

Он ненадолго задумался, взвешивая все за и против.

— Ты говоришь «внутрь», значит, я буду есть эти чертовы внутренности?

— Да, но…

— Никогда! Хозяйка, я позволял массировать мое тело в самых неподходящих местах. Ты сделала меня посмешищем всего Равеншира, вымазав горячей грязью, и я не протестовал. Но и это еще не все. Я плавал в ледяной воде, чтобы доставить тебе удовольствие, не говоря уж о горячих ваннах, в которые ты заставляла меня залезать. Но я отказываюсь есть коровьи внутренности. Даже для меня есть предел.

Рейн залилась смехом в ответ на длинную тираду Убби.

— Убби, я не предлагаю тебе есть их сырыми, потому что так они тебе не помогут. Хотя… х-м-м… надо подумать. А что, если смешать их… измельчив сначала… Можно сделать таблетки. Не знаю, что получится…

— Ха! Я тебе не свинья. Помнишь, ты сама говорила, что из меня получилась бы хорошая свинья?

— Не свинья, а морская свинка, — с улыбкой поправила его Рейн.

Она похлопала Убби по корявой руке. Он в самом деле отлично сотрудничал с ней в поисках средств, которые могли бы улучшить его здоровье. И кое-что ему очень помогло.

— Селик!

Рейн с Убби обернулись и увидели в дверях большого дома маленькую седовласую женщину с добрым лицом. Дом был отделен от соседних двором с деревянной оградой, но своей архитектурой не отличался от обычных домов, принадлежавших викингам. Разве только его богато украшали искусно вырезанные из дерева наличники и дверная рама. Несколько вооруженных воинов охраняли вход, и Рейн заметила других во дворе.

— Мать! — ласково отозвался Селик, спешиваясь и бросая поводья Герву.

— Мать? — спросила Рейн у Убби. — Вроде бы Селик говорил, что у него нет родителей.

— Это Гайда, мать Астрид. Он для нее как сын.

— Мы так беспокоились. Особенно когда узнали о Великой битве. Почему ты не послал нам весть, что жив и здоров, негодяй? — ругала его женщина, пока не оказалась в его объятиях.

Он по-медвежьи облапил ее и поднял в воздух, а она ласково обхватила его шею своими маленькими ручками.

— Селик, сын мой, — сказала она мягко, слегка отстранившись и ласковыми глазами вглядываясь в его лицо, по-видимому, ища новые шрамы. — Отпусти меня немедленно, здоровенный дурень, и дай я тебя покормлю. От тебя только кожа да кости и остались.

Селик от души рассмеялся и, осторожно поставив ее на ноги, положил правую руку ей на плечо. Она прижалась к его груди.

— Я хочу тебя кое с кем познакомить.

Он подал Рейн знак, чтобы она спешилась и подошла к ним.

Когда Рейн приблизилась, Селик спросил маленькую женщину:

— Помнишь Руби Джордан? Жену Торка?

— Конечно, — удивившись странному вопросу, ответила Гайда.

— Эта… заложница… их дочь Торейн. По-другому ее зовут Слякоть… то есть я хотел сказать Дождь. Короче, она — Рейн.

Рейн рассердилась на шутку, которая вовсе не показалась ей смешной.

— Тогда тебя зовут ничтожество, — прошипела она, стараясь, чтобы Гайда не услышала.

Но Гайда услышала, и ее лицо повеселело.

— Я знаю это слово. Ничтожество. Твоя мать говорила. — Она повернулась к Селику и погрозила ему пальцем. — Что ж, очень вовремя сказано. Кстати, надоели мне все твои стражники. Господи Боже мой! Я шагу не могу ступить, чтобы не наткнуться на кого-нибудь из них. Надо же! Дочь Руби! Она родилась после гибели Торка? Какая же она взрослая! Просто не верится! И высокая!

Рейн внимательно вслушивалась в то, что говорила Гайда, но не все понимала в ее скороговорке.

— Что она говорит? — спросила Рейн, повернувшись к Убби.

— Вроде, твоя мать объяснила ей значение слова «ничтожество». Еще она говорит, что Селик поставил тут слишком много стражников, о которых она все время спотыкается, и еще ей не верится, что твоя мать родила дитя Торка после его смерти.

— И она назвала меня высокой? — спросила Рейн, понимая, что Убби старается пощадить ее чувства.

— Да, и это, — признал Убби. — Но любой, кто чуть больше теленка, для нее гигант.

Гайда подошла ближе и, ласково протянув руки к Рейн, заговорила гораздо медленнее:

— Приветствую тебя, Рейн. Дети Торка и Руби — желанные гости в моем доме.

Рейн от души пожала руки маленькой женщине, ни на мгновение не усомнившись в ее искренности.

— Селик сказал, что ты заложница, но в моем доме ты равная среди равных.

Рейн метнула злой взгляд в Селика, который делал вид, будто не замечает ее. Она уже хотела сказать ему пару слов, как вдруг появилась самая прекрасная девушка, какую она когда-либо видела.

— Селик! — закричала огненноволосая семнадцатилетняя красавица, бросаясь в раскрытые объятия Селика.

Он с нескрываемой радостью подхватил ее и закружил по двору. Ничтожество!

— Тайра! — восхищенно воскликнул он, наконец отпустив ее.

Он, не стесняясь, оглядывал девушку с головы до ног. Земляничные волосы, крепкие округлые груди, тонкая талия, узкие бедра, отвратительно маленькие туфельки на ножках.

— Ты стала совсем взрослой, пока меня не было. И очень красивой.

Тайра положила нежную ручку ему на грудь и посмотрела на него знойным взглядом сквозь возмутительно длинные ресницы:

— Значит, пора играть свадьбу.

ГЛАВА 10

— Ах ты, маленькая шалунья! — воскликнул Селик, с наслаждением вдыхая аромат великолепных волос Тайры.

Смеясь, он легонько шлепнул ее по соблазнительной попке.

Когда он наконец оторвался от прелестной милашки, то с изумлением заметил страдальческое выражение на лице Рейн. Сначала он ничего не понял, а потом до него дошло, что Рейн, наверняка, слышала слова Тайры и решила, будто он помолвлен с этим младенцем. Святой Тор! Да Тайра ему как сестра. Только слепой может это не видеть. И Рейн, мгновенно сообразил он. Она закусила дрогнувшую нижнюю губу и округлила золотистые глаза, не давая пролиться выступившим на них слезам.

Ему захотелось немедленно подойти к ней и успокоить, но он остановил себя. Может быть, ошибка Рейн ему на пользу? Он позволил им зайти слишком далеко в их взаимном влечении. Господи! Он и так уже никого и ничего не замечает вокруг. Сколько еще он выдержит? Сколько надо, подумал Селик. Тем более, теперь он знает, что может ее обрюхатить. Лучше маленькая беда сейчас, чем большая потом, когда ему придется уйти от нее.

Он заставил себя отвернуться от Рейн и наклонился к Тайре, которая едва доставала ему до подбородка, прошептав, чтобы только она одна могла его слышать:

— Осторожней, девочка. Ты говорила это, когда тебе было пять, а мне восемнадцать. А ведь теперь я и впрямь могу сделать тебе предложение. Что тогда скажешь?

Она сверкнула улыбкой и не замедлила с ответом:

— Да, конечно.

— Ха! Это ты сейчас так говоришь. А как быть со всеми твоими поклонниками, которые просят твоей руки?

Селик знал, что Рейн ничего не слышала из их разговора с того места, где она стояла, застыв от жестокой боли, но зато она видела их улыбки и вполне могла предположить любовную, игру. Даже Убби сердито смотрел на него и молча осуждал.

Тайра отлично вошла в роль. Избалованная шалунья мило надула губки и прижала пальчик к подбородку, словно размышляя, стоит или не стоит давать отставку всем поклонникам сразу.

— Хм-м-м. Надо подумать.

— Тайра, стыдись! — вмешалась Гайда, после чего пригласила всех в дом.

Селик заставил себя смотреть прямо перед собой и не оглядываться на Рейн. Он боялся, что не выдержит и признается в своей шутке, чтобы она не мучилась из-за его выдуманного предательства.

Предательство!

Почему вдруг предательство? Селик сам не понимал себя. Он ничем не обязан колдунье из неведомой страны.

Она спасла тебе жизнь.

— Ага. Но я дорого заплатил за это, выслушивая ее бесконечные проповеди, разве нет? — спросил Селик, поворачиваясь к Убби.

— Что?

Убби посмотрел на него так, словно у него неожиданно вырос второй нос.

Тогда он проговорил с нарочитой бесстрастностью:

— Ты напомнил, что Рейн спасла мне жизнь, и…

— Я?

— Ну, конечно, ты.

— Когда?

— Только что.

Убби возвел глаза к небу и улыбнулся, а потом с любопытством посмотрел на Селика.

— Что я еще сказал?

Селик сразу же остановился, упер руки в бока и выругал себя за то, что позволил втянуть себя в безнадежный спор с Убби. В конце концов он махнул рукой и со злостью проговорил:

— Что ты лошадь, а я — лошадиный зад.

— Не может быть!

Селик холодно посмотрел на него.

— Не говорил, так думал.

К его удивлению, Убби энергично кивнул головой:

— Да. Потому что ты обращаешься с хозяйкой, словно… Позволь мне иметь смелость выразить мое смиренное мнение. Ты вел себя хуже, чем лошадиная задница.

Селик удивился так, что даже забыл рассердиться. Его верный слуга редко говорил с ним подобным тоном.

— Разве ее морили голодом или били? Никто не угрожал ей телесным наказанием? Нет. Я думаю, ты забываешь, Убби, что она просто заложница, как все остальные.

— Ага! Так я и поверил. И вообще, хотел бы я знать, где бродят твои мысли. Может быть, они застряли в палке, которую ты давно не кормишь? — Убби многозначительно посмотрел на штаны Селика и, фыркнув, пошел прочь.

Селик чувствовал присутствие Рейн, возможно, благодаря ее «Страсти», но, когда он повернулся в ее сторону, то увидел, что она не отрывает глаз от Тайры, которая помогала Гайде готовить угощение для неожиданных гостей.

Черт бы ее побрал! Неужели она в самом деле думает, будто мне нужна Тайра? Ну как можно быть такой слепой? Ох. Надо с ней поговорить. Разубедить ее… Нет. Нельзя.

Селик решительно шагнул к очагу в центре просторной комнаты и, положив руку на плечо Тайры, наклонился к ней и зашептал на ухо первое, что пришло ему на ум, отчего она звонко, от души расхохоталась.

Он слышал тяжелое дыхание Рейн за своей спиной, и ему пришлось крепко держать себя в руках, чтобы не броситься к ней.

Рейн в своей другой жизни и не подозревала, что может ощущать такую боль из-за мужчины. Двуличный обманщик, ничтожество.

«Он любит Тайру.» — думала она.

Нет, надо быть честной. Селик не давал ей никаких обещаний. Она сама призналась ему в любви, а он более чем ясно показал, что ему ее любовь не нужна. В лучшем случае, он хочет с ней спать.

Он любит Тайру.

Да, приходится признать, выглядит она сейчас дура-дурой.

Надо же было придумать такое. Прекрасная спасительница из будущего приходит к варвару. Ха! Слава Богу, что она сама-то уцелела пока.

Он любит Тайру.

О Боже, как ей жить без него? До сих пор она по-настоящему не осознавала, как тесно переплелись их жизни. Хотя она понимала, что все больше и больше привязывается к Селику, но думала, что может себя контролировать, как контролировала все в своей жизни в двадцатом веке — образование, карьеру, семью, чувства, привязанности. Ее маленькое хозяйство полностью подчинялось ее воле.

Он любит Тайру.

Рейн ссутулилась и отошла подальше от радостных болтунов, столпившихся в большой комнате. Селик и Убби стояли посередине, распределяя обязанности среди воинов. Гайда разговаривала со слугами возле очага, пока Тайра уставляла длинные столы деревянными блюдами и кубками.

С трудом сдерживая слезы, Рейн направилась к двери, не в силах сопротивляться настойчивому желанию покинуть дом, где сияли счастьем Селик и его невеста. Никто даже не заметил ее ухода.

Идя той же дорогой, какой они приехали, Рейн вначале ничего не замечала кругом. Но потом в голове у нее засела отчаянная мысль.

Коппергейт.

Если она вернется в Коппергейт, на место будущего Музея викингов, возможно, ей удастся найти ключ к двери, что ведет в ее время.

Он любит Тайру.

Рейн никак не могла сосредоточиться, по крайней мере, не на своей миссии в прошлом времени. Она, вечно носившаяся с идеей совершенства, должна была сейчас признать свою неудачу. Горькую пилюлю припасла для нее судьба.

Еще ей не хотелось думать о Селике. Как он воспримет ее исчезновение? Наверное, с радостью. Хочешь не хочешь, а она действительно в последнее время стала чересчур сварливой и самодовольной.

И она совершенно запретила себе думать о своей прежней жизни в удобном чистеньком мирке, где была когда-то счастлива… нет… довольна своей судьбой уважаемого врача. Почему она приходит в ужас от одной мысли о возвращении в эту жизнь? Чего ей тогда не хватало?

«Любви», — ответил голос.

«Но Селик не любит меня», — кричала ее душа.

А если любит? Ты останешься с ним?

Да… нет… не знаю.

Несмотря на слезы, туманившие глаза Рейн, найти дорогу в путаных уличках Йорвика оказалось совсем нетрудно. Она легко узнавала лавки ремесленников, которые ей показывал Селик.

Замедлив шаг, Рейн крутила головой во все стороны, стараясь определить место будущего музея. Внезапно она почувствовала, как волосы у нее встали дыбом, словно наэлектризованные. Заброшенный дом неподалеку притягивал ее, и она в своем смятенном состоянии была не в силах сопротивляться. Да и не хотела…

Ей казалось, что, подхваченная торнадо, она уже не владеет собой. Почему-то она точно знала, что если шагнет за скрипучую дверь, то вихрь унесет ее обратно в двадцатый век.

Рейн ходила вокруг дома, и слезы текли у нее по лицу. Она то приближалась к нему, то отходила подальше: у нее было чувство, будто неодолимый магнит затягивает ее внутрь. Ей хотелось сделать последний шаг, и что-то удерживало ее от этого. Она хмурилась, сама не понимая, почему она колеблется.

— Не уходи. Не сейчас.

Рейн вздрогнула от неожиданности и обернулась.

Селик стоял в нескольких футах от нее. Его загорелое лицо побледнело от страха. Из-за меня? Рейн судорожно проглотила застрявший в горле комок. Слезы мешали ей видеть.

Он молча протянул к ней руку, и его серебристые глаза умоляли ее вернуться. Сам он не мог сделать ни шагу, чувствуя необычность этого места. Она ведь была совсем близко к временному туннелю…

Рейн попыталась напомнить себе, что Селик любит другую женщину и ей нечего тут делать. Ее разум говорил ей, что надо осмысленно подходить ко всему, и в первую очередь необходимо решить, что же правильно и что неправильно в сложившейся ситуации. Зато ее женская душа торжествовала победу, когда она сделала один-другой неуверенный шаг подальше от будущего и поближе к ее сверкающей путеводной звезде в когда-то немыслимо далеком прошлом.

Селик крепко обнял ее, и Рейн показалось, что она вернулась домой. Он прижал ее к себе и принялся лихорадочно гладить ей плечи, спину, бедра, ягодицы. Потом он еще крепче прижал ее к себе, как будто боясь, как бы она в самом деле не исчезла.

Держа ее за плечи, он отошел подальше от заброшенного дома, и его лицо из бледного стало багровым от гнева.

— Ты солгала, Рейн. Разве не ты обещала, если я не буду снимать скальпы, то ты не убежишь?

Гневно сверкавшие, прекрасные глаза Селика были похожи на льдинки. Шрам резко выделялся на его лице. Стиснув зубы, он не говорил, а шипел, бросая ей в лицо обвинения.

— Мне было трудно нарушить обещание, Селик, но я так расстроилась, увидев тебя с Тайрой.

— Тайра, Бланш, пусть хоть сто женщин, это не причина нарушать клятву. Мы обсудим это потом, когда вернемся к Гайде.

С этими словами он потянул ее за собой к Яростному, который с удовольствием пощипывал траву возле дороги. Одним резким движением он вскинул ее на спину Яростному, потом сам вскочил в седло позади нее.

Рейн была поражена его горячностью.

— Селик, я думала, ты обрадуешься, если я уйду, ведь ты злился на меня. Почему? Почему ты не дал мне уйти? Неужели я в самом деле нужна тебе как заложница?

Селик прищурился, нагло оглядывая ее и как бы оценивая ее достоинства. По-видимому, она не так уж много стоит, решила Рейн, когда он отвел глаза и отгрызнулся:

— С какой стати я должен тебе что-то объяснять? Еще не хватало. Слишком я нянчился с тобой до сих пор. Теперь все будет по-другому, раз твоему слову нельзя верить.

Рейн внимательно поглядела на него, пытаясь сопоставить его гнев с тем страхом, который она читала на его лице, когда он решил, что она собралась покинуть его.

Когда конь пошел быстрее, Рейн ухватила Селика за талию для равновесия. Он коротко вздохнул. Она решила посмотреть, что будет дальше, и прижалась к нему, мгновенно ощутив, как напряглось его тело.

Он даже дернулся, словно его ошпарили кипятком. И внезапно она подумала, что, похоже, он влюблен не в прекрасную Тайру, а в нее.

— Отодвинься.

Рейн услышала, как Селик заскрипел зубами.

— Что…

— Отодвинься сейчас же, или, клянусь всеми скандинавскими и христианскими богами, я разверну тебя в седле и возьму здесь и сейчас… Прямо на коне и посреди Коппергейта.

Рейн представила это и совсем не испугалась, но все же отодвинулась.

— Зачем ты притащил меня в Йорвик, если знал, что тебя ждет Тайра? — холодно спросила она.

— Я достаточно отвечал на твои вопросы. Знай, женщина, тебе придется заплатить за неприятности, которые ты причинила мне сегодня.

— Выпорешь меня? — поддразнила она его, тыкаясь щекой в его теплую грудь и не обращая внимания ни на его тон, ни на затвердевшие мышцы.

— Может быть.

— А почему бы тебе тоже не нарушить клятву и не снять с меня скальп.

Он хмыкнул.

— Да нет, думаю, ты это не сделаешь. Ты как-то сказал мне, что мои волосы похожи на золотую пряжу. Никто не говорил мне такие красивые слова, Селик. Ты знаешь это?

Она по-кошачьи потерлась щекой о его шерстяную тунику и с удовольствием убедилась, что его сердце застучало быстрее.

— Не будь так уверена в себе, женщина, — проворчал он.

— Ладно. Наверное, викинги сами знают, как пытать. Ну, например… О, можно защекотать до смерти. Но я не боюсь щекотки, так что не имеет смысла. К тому же, я буду голой… и ты… и…

Селик, хрипло вскрикнув, закрыл ей рот рукой.

— Хватит, женщина. Не думай, что можешь крутить мной, как хочешь. Если ты не прекратишь, я найду проклятую точку «Г», откопаю ее и прибью гвоздями к твоему лбу, чтобы все видели, какая ты.

Рейн подождала, пока он уберет руку, и проговорила с невинным видом:

— Думаешь, ты знаешь, где она находится?

— Что?

— Моя точка «Г».

Рейн услышала сдавленный смешок и несказанно удивилась, когда Селик положил ладонь на ее лоно и нажал большим пальцем немного повыше.

— Здесь. Внутри, конечно.

Рейн с удивлением поглядела на него, пораженная его знанием женской анатомии и тем, что из ее разговоров о сексуальных руководствах и женском оргазме Селик не пропустил ни слова, все правильно поняв и запомнив. Несмотря на свой все еще мрачный вид, он подмигнул ей с обычным мужским самодовольством.

— Некоторые вещи мужчины знают и без книг.

Теперь хмыкнула Рейн.

Когда они вернулись в дом Гайды, все уже обедали. Гайда и ее семья сидели во главе стола, дальше — воины Селика и еще дальше пленники, ставшие воинами. Селик грубо схватил Рейн за шиворот и, как бы показывая свою власть над беглянкой, подтолкнул ее к почетному столу.

Сам он уселся на стул с высокой спинкой, на который ему указала Гайда, а потом приказал слугам принести табуретку для Рейн и усадил ее рядом с собой. «Обращается, как с собачкой», — подумала она, скрипя зубами.

Однако стоило ей открыть рот, чтобы сказать ему все, что она о нем думает, как он сунул в него кусок жареной оленины. Тогда Рейн попыталась встать, но он, положив ладонь ей на голову, вернул ее на место.

Рейн поглотил красный туман гнева и унижения, и она ничего не видела и не слышала из того, о чем беседовали за столом.

Гайда с осуждением посмотрела на Селика, но выговора ему не сделала. Вместо этого, она спросила:

— Когда наступит конец сражением, Селик? В городе только и говорят, что о Великой битве. Там было много убитых и раненых?

— Никогда не наступит, мать, и ты это знаешь, — устало ответил Селик. — Пока все скандинавы не уйдут из Нортумбрии.

Рейн ощутила боль Селика по тому, как он непроизвольно сжал ей голову.

Убедившись, что всем хватает еды и эля, Гайда вновь обратилась к Селику:

— Тогда тебе небезопасно находиться в Йорвике. Сегодня я видела воинов из свиты короля Ательстана возле гавани.

— Они ищут Анлафа, а он уже давно у себя в Дублине. Но ты права. Мне стоит позаботиться об охране.

— А что делать с пленниками?

Гайда махнула головой в сторону Бланш, которая помогала ее слугам готовить еду.

Идифу, которая, как предполагалось, должна была чистить горшки, болтала с мужчинами.

Селик пожал плечами:

— Оставь себе, сколько хочешь. Остальных я продам.

У Рейн кровь застыла в жилах. Откуда ей было знать, как Селик намеревался поступить с ней самой? Однако прежде, чем она успела вымолвить хоть слово, Селик приложил ей палец к губам.

— Пожалуй, Бланш, сгодится помогать в доме, а другие пусть убираются, — решила Гайда. — По правде говоря, ты оставляешь так много людей, чтобы охранять меня и Тайру, что мы шагу ступить не можем, чтобы на наткнуться на кого-нибудь. К тому же мне приходится кормить много лишних ртов.

Словно только что вспомнив о Рейн, Гайда спросила:

— А что будет с дочерью Руби и Торка? Ты ее тоже продашь?

Он так долго молчал, что Рейн не выдержала и уже собралась встать, чтобы высказать свое мнение о его умственных способностях, но Селик вновь запустил пальцы в ее волосы и не позволил ей выйти из его воли.

— Нет. Я не буду продавать эту женщину. По крайней мере, пока. Придержу ее, вдруг король Ательстан расщедрится.

Тайра весело хихикнула, словно Селик сказал что-то очень смешное.

— Ой, Селик! Ты шутишь. Кому нужна такая гигантша?

— Тут ты попала в точку, малышка, — сухо отозвался Селик, выразительно дернув Рейн за волосы.

Грубиян!

Гайда, закусив нижнюю губу, задумчиво смотрела то на обиженную Рейн, то на улыбающегося Селика.

— Ты не отдашь дочь Торка торговцам рабами.

— Она на редкость сварлива, Гайда.

— Не понимаю, как она может быть дочерью Торка и Руби. Они были вместе двенадцать лет назад, а она, конечно же, намного старше.

— Она утверждает, что пришла из будущего и что время там движется быстрее, ну и тому подобную чепуху.

Гайда широко открыла рот и от души расхохоталась.

— Но…

Селик отмахнулся.

— Это неважно. А что до торговцев, то даже если я решусь ее продать, кто купит женщину такого роста, да еще с таким длинным языком?

Теперь уже и Гайда, и Тайра смотрели на него во все глаза, вероятно, понимая, что он намеренно провоцирует свою заложницу.

— С другой стороны, — продолжал Селик, — Рейн умеет лечить. По правде говоря, это она спасла Тайкиру ногу после Бруненбурга.

Рейн дернула головой, чтобы взглянуть на него, пораженная его добрыми словами.

— Все знают, что король Уэссекса ценит хороших лекарей, — закончила Гайда за него.

— Тайра, может быть, ты хочешь оставить ее при себе? Ну, постирать что-нибудь, причесать волосы? — предложил Селик.

Рейн подняла руки и вонзила Селику ногти в запястье. Он отпустил ее, и, гордо выпрямившись, Рейн бросила Селику в лицо:

— Да я скорее воткну тебе иголки в то, чем ты больше всего гордишься, проклятый варвар.

— Тс… тс… тс… Для пацифистки просто здорово. Но для рабыни не слишком почтительно. Придется мне все-таки подумать о наказании.

Тут Рейн вспомнила, как он говорил о точке «Г», и хотя она изо всех сил старалась забыть об этом, ей не удалось скрыть смущения, от которого у нее вспыхнули щеки.

— Не смущайся, Рейн. Гайда и Тайра понимают, как необходима дисциплина среди слуг и рабов.

— Ах ты!.. — выдохнула Рейн и потянулась к его горлу, сгорая от желания придушить его. — А они понимают, что женщинам необходимо время от времени убивать заносчивых мужчин?

Селик со смехом подался в сторону, схватил ее за талию и вскинул себе на плечо, как мешок с картошкой.

— Гайда, где мы будем сегодня спать? Мне необходимо поговорить с моей рабыней с глазу на глаз о ее болтливом языке.

Тайра опять хихикнула, и если бы Рейн не висела беспомощно головой вниз, она бы придушила ее.

— Иди наверх. В свою комнату, — со смехом скачала Гайда. — Я прикажу принести воды. Вам обоим, похоже, нужна хорошая баня.

— Позаботься, чтобы лохань была достаточно большой, — сказал Селик, шлепая Рейн по заду, чтобы она поменьше крутилась, — для двоих. Ох! — воскликнул Селик, когда Рейн укусила его пониже спины. Он споткнулся и чуть не упал на деревянной лестнице.

Селик вновь шлепнул ее, и Рейн, задыхаясь, проговорила:

— Ах ты, животное.

Она двинула его ногой и чуть не попала по самому чувствительному месту, после чего Селик положил руку ей между ног и средним пальцем нажал на известную Рейн точку.

— Попробуй еще раз, — угрожающе произнес он, — и, клянусь, ты узнаешь еще одно значение слова «унижение».

Рейн решила не сопротивляться.

Когда они добрались до крошечной комнатки в конце коридора, Селик опустил ее на единственный тюфяк у стены и немедленно устроился рядом. Смеясь, он лег на нее всем телом, прижав ее к тонкому матрацу и не давая воли ни ее рукам, ни ногам.

— Уйди, увалень. Мне нечем дышать.

— Вот и хорошо. Может быть, твой сварливый язык хоть теперь даст тебе отдых.

— Если я умру, ты не получишь выкуп.

— Правильно. Зато я наконец-то получу немного благословенного покоя.

— Ха! Тебе не будет покоя, и ты это знаешь. Потому-то меня и послали сюда, тупоголовый дурак.

— Так ты говоришь. А я думаю, Бог — если он есть, а я в этом сомневаюсь, — хотел покарать меня за мои прегрешения. Лучше кары не найти! Настоящий ад на земле — это вздорная, самодовольная, кичливая бабенка.

— Ты все сказал?

Рейн решила не обижаться. Она попробовала столкнуть его, но сразу поняла, что совершила ошибку, потому что он еще крепче прижался к ней и она чувствовала его, словно они оба лежали голые.

Селик заскрежетал зубами, и Рейн увидела, как зажегся в его серебристых глазах огонь страсти, который он торопливо спрятал за длинными ресницами. Мышцы у него на руках стали как железные, и он даже не думал отпускать ее.

Рейн ощутила радость и страх одновременно, и Селик тотчас откликнулся на изменение в ее чувствах. Так было с самой первой минуты. Одним взглядом они могли разжечь друг в друге пожар страсти. Если честно, то надо признать, что Рейн начало тянуть к Селику задолго до их встречи. Годами он являлся ей в снах, зовя ее к себе через океан времени.

— Селик, что ты хочешь от меня?

— Верности. Но сегодня я понял, что тебе нельзя доверять. Твое слово — пустой звук, коли ты посмела нарушить клятву.

— Я сказала, почему…

— Не надо. Когда ты давала клятву, то не оговаривала условий. А теперь что? Поздно.

Он долго не сводил с нее глаз, словно искал что-то в выражении ее лица, в ее глазах.

— Интересно…

Поколебавшись, он не стал продолжать, лишь, приподняв голову, вопросительно посмотрел на нее.

— Что?

— Интересно, кто ты на самом деле.

— Я не обманывала тебя, Селик. — Она выдержала его взгляд, думая только о том, что он должен ей поверить. — Ни в чем.

Это относилось к ее признанию в любви, и, хотя она не сказала это вслух, Селик ее понял, и его лицо смягчилось. В первый раз Рейн заметила в его серых глазах синие крапинки.

— Я не могу тебе верить и не могу позволить тебе уйти… пока.

— Из-за короля Ательстана и выкупа?

Едва заметная улыбка приподняла уголки его губ и так украсила его, что у Рейн перехватило дыхание. Странно, подумала она, я сосем не обращаю внимание на шрам и на сломанный нос. Она потрясла головой, сама удивляясь тому, что всегда видит Селика в розовом свете.

— Женщина, до сих пор я, обходился без тебя. Обойдусь и дальше без твоей помощи.

Рейн как-то не думала о его прежней жизни. Она нахмурилась.

— Теперь о деньгах. Я могу отдать тебе все, что выручу у короля за лекарку.

Селик рассмеялся, показывая два ряда ровных, совершенно белых зубов.

— Ах, дорогая, груды золота и сокровищ спрятаны здесь, у Гайды, и в скандинавских землях. То, что ты мне принесешь, ничего не изменит в моей жизни.

— Ты богат? — удивилась Рейн.

— Я же говорил тебе, что одно время очень удачно торговал.

— А я-то думала… Дурак! — воскликнула она, вновь принимаясь сталкивать его с себя. — Я думала, у тебя ничего нет. Я думала, у тебя нет дома, потому что ты бедный. И одежда у тебя… Только браслеты дорогие. Наверное, тебе нравилось внушать мне, будто ты почти нищий.

Селик гневно сверкнул глазами.

— А в твоей стране мужчину выбирают по его богатству?

— Нет. Впрочем, выбирают и по богатству, но не я. О, не смотри на меня так! Я сказала тебе о своей любви, когда думала, что у тебя ничего нет, кроме твоего злого коня и меча с глупым именем.

— Да, это так, — вдруг охрипнув, отозвался Селик. — Хотя, насколько мне помнится, я приказал тебе больше никогда не произносить таких слов. Теперь я должен придумать для тебя наказание. За все сразу. — Он наклонил голову.

— О, я чую запах твоей страсти.

— Но я не душилась сегодня «Страстью».

— Знаю.

Кончиком языка он провел по ее шее и прошептал: — Это другая страсть, сладкая моя. Рейн застонала.

— Тебе понравилось?

Селик приподнялся над ней и, вытянув руки, сплел свои пальцы с ее.

Она кивнула, облизывая пересохшие губы, и засмотрелась, как Селик делает то же самое, неотрывно глядя ей в глаза.

— Пожалуй, я придумал тебе… наказание. Одним ловким движением он раздвинул ей ноги, после чего несколько раз прижимался к ней, пока не нашел самое удачное положение…

Рейн тихонько застонала.

Селик самодовольно улыбнулся.

— Ну нет, твои жалобные стоны тебе не помогут, — самодовольно улыбнулся он. — Я не собираюсь идти дальше, сладкая колдунья. И не надейся. И не хмурься. Что бы ты там ни говорила, это не будет наказанием.

Рейн попыталась выскользнуть из его рук, не повторяя прежнюю глупость, но из этого ничего не вышло. Ее груди, несмотря на лифчик, шелковую блузку и шерстяную тунику, едва коснувшись его доспехов из кожи, тотчас встали торчком и томительно заныли.

У Селика перехватило дыхание, но она не успела воспользоваться удобным моментом, потому что он в мгновение ока скинул с себя все, кроме штанов, и вновь прижал ее к тюфяку.

Голой грудью он легонько касался ее груди, дразня и мучая ее, и возбуждая сверх всякой меры.

— О…

— Ты говоришь «О» сейчас, а что же ты скажешь потом, глупая женщина?

— О чем ты?

Селик хмыкнул:

— Хочешь знать, какое наказание тебя ждет?

Рейн неуверенно кивнула.

— Помнишь, еще в начале мы разговаривали, и ты болтала всякие глупости по вашему обычаю?

Рейн замерла и вся напряглась в ожидании.

— Ты говорила, что нет ничего лучше, как целоваться и целоваться часами. Будто бы это мечта всякой женщины, которой вовсе не надо…

Рейн застонала.

— Ты будешь повторять каждое слово, которое я когда-либо произносила?

Он улыбнулся в ответ.

— Наверное, так и надо сделать… Я буду целовать тебя, как умею, до тех пор, пока ты не запросишь большего… А потом начну сначала…

— Хватит, — перебила его Рейн, чувствуя, как горячая краска стыда заливает ей шею и щеки. — Можешь не продолжать. Я знаю, о чем ты.

— Ну и как, радость моя? — спросил Селик и насмешливо изогнул губы. — По-моему, наказание подходящее. Ты ведь этого хотела? Ничего, ты убедишься, что была неправа. Уж я-то знаю.

Рейн перестала дышать.

— Дыши, дыши глубже, мой ангел. У нас вся ночь впереди.

ГЛАВА 11

— Ты думаешь, поцелуи могут быть наказанием? — недоверчиво спросила Рейн и рассмеялась. — Ты не очень внимательно меня слушал. Я говорила тебе, что лю…

Селик зажал ей рот одной рукой, а другой захватил обе ее руки в свою над ее головой. Он не дал ей договорить. И глупо. Неужели он в самом деле думает, если она не будет говорить о любви, то можно и не думать о ней?

— В последнее время я только и делал, что слушал твою трескотню обо всем на свете.

— Мм-м! Вот как! Ах ты!

Ты считаешь, я слишком много говорю? Ну подожди, я тебе еще кое-что скажу.

— Святой Тор! На белом свете еще не было женщины, которая так похвалялась бы, что она все обо всем знает. Да еще говорила всем и каждому, что делать, как делать, когда делать и где. Ради всех святых! Пора положить этому конец. Пора преподать тебе урок, чтоб ты знала, что хорошо, а что плохо:

Еще закрывая ей рот рукой, он наклонился и несколько раз прижался губами к ее лбу.

— Вот так, прелестная мегера. Успокойся и не хмурь брови.

Она посмотрела на него еще более негодующим взглядом, и он довольно хмыкнул.

— Давай, давай! Ты недолго продержишься, если с самого начала так расходуешь себя. Любой воин знает, что надо сохранять силы для главного сражения.

— Чрт б тбя пбрл!

Черт бы тебя побрал! Отпусти меня.

— Что такое, дорогая? Ты просишь не останавливаться? Ну конечно же, я еще никогда ни в чем не отказывал женщине, тем более если ее требования законны.

Его губы скользнули по ее векам, потом по щеке к подбородку…

Рейн приоткрыла рот под ладонью Селика. Неужели те же самые губы, которые произносят все эти слова, так нежно целуют ее? Она попыталась думать о другом, чтобы не возбуждаться еще больше. Кубики льда… удаление миндалин… деревья… операция на сосудах… Но она не могла заставить себя не радоваться восхитительному прикосновению влажных теплых губ к прохладной коже. Или это у него прохладные губы, а ее тело горит огнем? Она уже ничего не понимала и лишь вздрагивала каждый раз, когда он прижимался к ней губами.

— Если я уберу руку, ты обещаешь молчать? — шепотом спросил Селик, и от его дыхания шевелились у нее на шее волосы, выбившиеся из косы.

— Тсвсмсшлсм?

Ты совсем сошел с ума?

— Нет? Что ж, тогда продолжим.

Селик скользнул легкими, как перышко, поцелуями по ее шее, то нежно покусывая ее, то едва касаясь. За правым ухом, где у нее билась жилка, он помедлил, давая волю своей страсти и оставляя на ее коже мету любви, а потом тихонько подул, остужая словно обожженное место.

Его горячее дыхание коснулось ее уха, у Рейн округлились глаза от страха, как бы он не узнал о сверхчувствительности ее ушей, а тело напряглось в напрасном сопротивлении неизбежному. Он ни в коем случае не должен был узнать, что ее уши все равно что пятка у Ахилла, и ее броня из здравого смысла ей не поможет, едва он догадается…

Селик догадался. Рейн поняла это по его затуманившимся глазам и медовой улыбке, изогнувшей его губы.

— Итак, уши, милая. Наверное, здесь одна из тех самых пятидесяти семи эрогенных зон, знанием которых ты однажды хвасталась. Ну же, кивни головой, если я прав.

Рейн неистово затрясла головой.

Господи Иисусе! Неужели этот человек помнит все глупости, которыми она его заговаривала?

Селик искренне развеселился, ни на минуту ей не поверя.

— Интересно. У некоторых женщин точка наслаждения за коленками. У других — между ног. Еще соски. Бывает, даже на ступнях. Ну, а я начну, пожалуй, с ушей, радость моя. Что скажешь?

Она застонала.

— Ну конечно, ты не должна ничего говорить. Я буду целовать тебя всю, пока не найду пятьдесят семь точек.

— Чртбтбпбрл…

— И я так думаю, — сказал Селик и нежно куснул ее за мочку уха, после чего медленно, мучительно медленно провел кончиком языка по краю уха. — Ну просто морская ракушка, сладкая моя, вся беленькая и розовая, — прошептал он едва слышно между легкими покусываниями. — Интересно, тебе это тоже по вкусу?

Рейн застонала и попыталась отодвинуться, но у нее ничего не вышло. Его язык прошелся по всем внутренним завиткам, и эти прикосновения эхом откликнулись глубоко в ее теле.

— Ага! Вот она, точка номер один из твоих пятидесяти семи! — проговорил Селик со смешком.

И сколько возможно глубоко засунул влажный язык ей в ухо. Потом вытащил его. Потом опять засунул. Вытащил. Опять. Внутрь — наружу. Рейн не могла сопротивляться, и вся потянулась к нему, правда, тотчас отпрянула, но что было, то было, и прикосновение к его не менее возбужденной плоти вызвало в ней такой шквал желания, что она уже больше ни о чем не могла думать, кроме как об еще одном прикосновении. Тогда она зажмурилась, не желая показывать, как легко ему свести ее с ума.

Он же взялся за другое ухо и принялся проделывать с ним все то же самое. Это тянулось долго, очень долго, а когда наступила очередь заключительных движений внутрь-наружу, Рейн вся замерла, стараясь побороть неодолимое желание соединиться с этим мужчиной, который ласкал ее и мучил своими ласками.

Тело предавало Рейн, и она чувствовала себя униженной оттого, что ему почти не потребовалось ни труда, ни времени дабы довести ее почти до невменяемого состояния. Она напоминала себе соломенную вдову, изголодавшуюся по мужской ласке.

— Открой глаза, — требовательно прошептал Селик.

Даже его дыхание словно било ее электрическим током, вызывая уже не трепет, а самые настоящие конвульсии.

Рейн не открыла глаза.

Тогда Селик вновь прижался к ней всем телом, через одежду соединяя свою мужскую плоть с ее возбужденной плотью…

И она проиграла битву.

Рейн открыла глаза, и когда их взгляды встретились, она уже не могла удержаться и задвигала бедрами, стараясь и не в силах принять его в себя и чувствуя, как внутри разгорается всепожирающее пламя.

Селик хрипло вскрикнул, отнял руку ото рта Рейн и, подложив ее ей под ягодицы, приподнял, отзываясь на ее немой призыв. Рейн не могла сдержать торжествующий стон.

Когда она расслабилась, удовлетворив жгучее, неистовое желание, Селик с нежностью вытер ей слезы.

— Почему ты плачешь? — спросил он тихо.

— От обиды.

— Ты шутишь. Ты получила удовольствие и еще чувствуешь себя униженной?

— Ты сделал это, чтобы меня унизить.

— Да? Ты, как всегда, отлично читаешь мысли, мой милый ангел-хранитель.

Рейн вгляделась в его лицо, лишь теперь заметив огонь страсти в его глазах и потемневшие губы.

— Не хочу наслаждаться одна… Я не… дешевая… Я не распутница.

— Наслаждаться… Красиво сказано, правда, красиво. — Он подвигал бровями, но быстро посерьезнел. — Не думай, что я уж совсем ничего не получил. Удовлетворение, доставленное женщине, — самое большое счастье для настоящего мужчины в любовных играх. Кроме того, мы только начали, и я берегу силы.

— Селик, нет. Я не хочу.

— И я не хочу, — грубовато бросил он, глядя на нее жадными глазами и выгибая ей шею, чтобы удобнее было ее поцеловать.

Его другая рука все так же удерживала ее руки над головой.

Мучительно медленно, дюйм за дюймом его губы приближались к ее губам, и она слышала гулкое биение его сердца.

— Я играю в опасную игру и знаю это. Но я не могу остановиться.

— И я не могу, — в отчаянии прошептала Рерн, лаская дыханием его губы. — И я не могу.

Он провел кончиком языка по ее губам и вздохнул с упоением, а потом тихонько подул на нее, осушая упавшие ей на лицо капли его пота.

— У тебя ужасно стучит сердце, мой ангел.

— И у тебя тоже.

— Ты боишься, милая?

— Боюсь.

Он кивнул.

— А ты, Селик? Почему ты так спокоен?

Он тихо засмеялся, не отрываясь от ее губ, а потом приложил к ним большой палец.

— Моя госпожа Рейн, я совсем не спокоен, и ты отлично это знаешь, — пробурчал он. — И боюсь я, как никогда в жизни не боялся.

— Ты? Боишься? Не может быть!

Селик зарычал в ответ и принялся давить и гладить губами ее губы, пока они не стали мягкими и податливыми, как ему хотелось, и тогда он жадно впился в них…

Рейн застонала и с готовностью ответила на его поцелуй. Селик пустил в ход зубы и язык, терзая ее послушный рот и давая волю долго сдерживаемому желанию.

Когда он наконец оторвался от нее, чтобы набрать в грудь воздуха, она вскрикнула:

— Нет! Еще! — И глухо всхлипнула, смущаясь своего нетерпения.

Он попросил:

— Открой рот.

Она подчинилась.

Он опалил ее своим языком, погрузив его в бездну ее рта, а потом покинул ее и оставил мучиться пустотой.

— Ты вся страсть и вечная женственность, — хрипло прошептал он и вновь раздвинул ей языком губы.

Тотчас она взяла его в плен и долго не отпускала.

— Ты сжигаешь меня заживо.

Его огненным поцелуям не было конца. Он длил и длил наслаждение, какого она не знала прежде, безраздельно властвуя над ее ртом, а когда она заметалась, пытаясь перехватить инициативу, не тут-то было. Он крепко прижал ее к ложу, и она окончательно потеряла представление о том, где она и сколько прошло времени. Но себя она не забыла. Она точно помнила, кто она и кто ее возлюбленный. Селик. Ее любовь. Ее возлюбленный.

Рейн одновременно и стонала от удовольствия и не переставала сопротивляться ласкам Селика, отчего он почти терял голову. В его серебристых глазах пылал огонь желания.

— Ты меня околдовала, сладкая ведьма.

Ласковый смех, родившийся из ее собственного удовольствия и торжества над любимым мужчиной, сорвался с ее губ.

— Отныне я везде и всегда буду с тобой, любовь моя.

Страстное всепоглощающее желание охватило Рейн. Она вся трепетала, отдаваясь поцелуям Селика и сама целуя его. Он запрокинул ей голову, и Рейн уже не понимала, где его губы, а где ее. Кровь клокотала у нее в жилах. И в то же время она инстинктивно сопротивлялась надвигавшемуся на нее безумию.

— Рейн! Рейн, ты слышишь меня?

Она открыла глаза и была ошеломлена красотой Селика, словно выпущенной на волю и очищенной его страстью.

— Рейн, милая, посмотри на меня. Перестань сопротивляться. Отпусти себя. О Господи… Так лучше, да, только так… сейчас… ты слушаешь?

Она кивнула, едва дыша под напором чувств, терзавших ее тело, а он продолжал говорить голосом, сводившим ее с ума:

— Так легко дойти до конца. Не надо стонать. Ты меня погубишь. Сегодня я обещал тебе только поцелуи.

Она опять застонала, а потом рассмеялась.

— Если ты это считаешь «только целоваться», то избави меня Бог от всего остального.

— Я же тебе говорил, что мне нет равных в любовных играх, — заявил он с довольным смешком. — А теперь слушай меня, женщина, потому что ты должна исполнять мои приказания.

— Да, господин.

Он довольно усмехнулся.

— Правильно, женщина. Сейчас я вложу язык тебе в рот, а ты представь, что мы с тобой соединились по-настоящему. Бог ты мой! Мне нравится смотреть, как ты раздвигаешь губы, внимая моим словам.

Рейн провела языком по внезапно пересохшим губам.

— Когда я вложу язык… ты представь…

— Пожалуйста, Селик, — простонала Рейн. — У меня богатое воображение.

— Да? — ласково переспросил Селик, еще крепче прижимаясь к ней, и вдруг заметил упрямо вздернутый подбородок. — Ну и что?

— Ну, мне, например, интересно, что ты будешь представлять?

— Когда?

— Когда я верну тебе твою ласку и вложу свой язык в твой рот… Когда я буду…

Селик присвистнул от удовольствия, обрывая поток ее слов, и впился губами ей в губы, показывая без лишних слов, кто учитель и кто ученица.

Когда его жаркие поцелуи вновь довели ее почти до бессознательного состояния, в глубине ее тела опять стало нарастать неодолимое желание. Рейн было совершенно безразлично, что Селик из другого времени. Ей было плевать, что временами он ведет себя как грубое животное. Она забыла, что он часто раздражает и обижает ее. Он был прекрасен. И он был ее возлюбленным отныне и навеки. Даже если впереди ее больше ничего не ждет.

— Ты сводишь меня с ума. Никогда, никогда я не чувствовал… О прекрасная Фрея… святой Тор…

Все тело Селика содрогалось, покорное движению его языка.

Красные огоньки разгорались в закрытых глазах Рейн и наконец вспыхнули миллионом самых невероятных цветов, и в то же время она ощутила нечто совершенно немыслимое и нестерпимое в самом низу живота, отчего, не помня себя, потянулась к Селику…

Словно сквозь туман Рейн видела, как Селик, раздвинув ей ноги, поднял голову и закричал в восторге удовлетворенной страсти.

Должно быть, Рейн ненадолго потеряла сознание, потому что, когда она вновь открыла глаза, Селик лежал рядом и как будто спал, уткнувшись носом ей в шею и глубоко, спокойно дыша.

— Вы могли бы подождать, пока вам принесут помыться.

— Что ты сказала? — хрипло спросил Селик, целуя Рейн в шею.

— Ничего.

— Я сказала.

Они увидели Гайду, стоявшую в дверях с чистым бельем, и нескольких слуг за ее спиной с большой лоханью и ведрами с водой, разглядывавших их с откровенным любопытством.

Селик вскочил. Рейн с сожалением отметила, что его настроение резко изменилось. Наверное, вспомнил о своей невесте. Он показал слугам, куда поставить лохань, и Рейн заметила, как он зло посмотрел на них и как вздулись мышцы у него на руках. Гайда и слуги ушли.

Из огромной лохани валил пар. Селик повернулся к ней.

— Будешь мыться первая?

Рейн возмущенно задрала нос. Лицо у нее горело.

— А ты будешь стоять и смотреть. Тоже мне, извращенец! Ну, уж нет!

— Ладно! Тогда я первый, — не стал спорить Селик и погрозил ей пальцем. — Но не двигайся с места. Не то окажешься со мной в лохани. И тогда, клянусь кровью всех богов, я тебя так накормлю мылом, что оно полезет у тебя из всех дыр.

— Дурак, — пробормотала Рейн.

— Что ты сказала? — угрожающе переспросил Селик и шагнул к ней.

— Хорошо. Я сказала «хорошо».

Селик печально усмехнулся.

— Кажется, со мной случилось самое плохое, что только может быть. Я начинаю понимать твои словечки.

Селик снял штаны, собираясь нырнуть в лохань. Несмотря на самые лучшие намерения, Рейн не могла оторвать глаз от его широких плеч и крепких мускулов. Потом она еще раз прочитала слово «М-Е-С-Т-Ь», вырезанное на его предплечье, и медленно перевела взгляд на узкую талию и выпуклые ягодицы. Он начал было поворачиваться, и Рейн затаила дыхание… Неожиданно она закашлялась.

Ухмыляясь, Селик шагнул в горячую воду, получая великое удовольствие от впечатления, которое на нее производило его тело, и еще оттого, что он смывает с себя дорожную пыль, а она сидит грязная после целого дня дороги.

Не желая признаваться в своем унижении, Рейн подняла с пола большую сумку, стараясь не делать резких движений под прищуренным и внимательным, как у ястреба, взглядом Селика. С ребяческим нетерпением она вытащила неначатую упаковку леденцов, достала один и положила себе в рот.

От изумления Селик открыл рот.

— Ты соврала. Ты сказала, что у тебя больше нет.

— Да, тех уже нет, но я нашла еще одну упаковку в заднем кармане штанов.

— Ах ты, лживая ведьма. Сначала ты нарушаешь клятву, потом врешь.

— Отстань, Селик, Это всего лишь жалкий леденец.

И Рейн принялась громко его сосать, делая вид, что получает несказанное удовольствие.

— Смотри не подавись.

— Не груби.

Рейн ласково улыбнулась ему и вытащила кубик Рубика. Пока Селик намыливал тело и волосы, она успела много раз решить головоломку, и ей показалось, если, конечно, она не ослышалась, что он скрипнул зубами, прежде чем надолго сунуть голову в воду.

На другое утра Рейн проснулась рано и, внимательно осмотревшись в маленькой комнатке, сообразила, что Селик спал в другом месте. Слегка пошатываясь, она подошла к двери.

Дернув ее раз, другой, третий, она в конце концов поняла, что ее заперли.

— Я убью проклятого варвара, — кипела она.

Ночью, после того как Селик вволю накрасовался перед ней, приводя ее в ярость, он, к ее удивлению, оделся и ушел. Она вымылась, слуги унесли лохань и мокрые тряпки, а Селик все не возвращался. Устав после длинного дня, Рейн прилегла на минутку и проспала всю ночь.

Где же спал Селик? И с кем? Почему он ее запер?

Несмотря на ранний час, Рейн принялась колотить в деревянную дверь, призывая Селика. Через некоторое время пришла Гайда, выражавшая явное неодобрение Рейн.

— Тс-с, тс-с! Весь Йорвик переполошила своими криками.

— Извини, Гайда. Я не хотела тебя будить.

— Да я давно уже не сплю. Убираю в доме.

— Почему меня заперли?

— Потому что ты вчера хотела сбежать. Тебе нельзя верить, а у Селика нет людей, чтобы караулить тебя.

— Значит, я пленница?

— А разве нет? — спросила Гайда, глядя на нее своими умными глазами. — Мне показалось, Селик сказал, что ты заложница.

Рейн почувствовала, что краснеет.

— Я спасла ему жизнь в Бруненбурге и…

Гайда охнула и уселась на скамью напротив.

— Ты?

Рейн стала рассказывать, и Гайда, не прерывая, слушала ее.

— Ты его любишь? — прямо спросила она, когда Рейн умолкла.

Рейн колебалась, не зная, стоит ли откровенничать.

— Думаю, да. Но, помоги мне Бог, мы обречены, как никто на этой земле. В жизни Селика все оскорбляет мои чувства. Я злюсь оттого, что страсть делает меня безрассудной. Он черт знает что мне говорит, разрывает мне сердце, а потом улыбается как ни в чем не бывало, и все опять как прежде, словно сердце — не сердце вовсе, а вишневый леденец.

Гайда не сводила глаз с Рейн, стараясь понять ее.

— И правда, похоже на любовь, — заключила она и в возбуждении потерла руки. — Сейчас нам необходимо решить, что с этим делать.

Рейн вопросительно наклонила голову, удивляясь тому, что мать Тайры собирается ей помочь.

— Знаешь ли ты, что Селик хочет надолго уехать к саксам? Стивен из Грейвли, как стало известно, сейчас в Винчестере. Дьявольский граф надеется заманить Селика в смертельную западню. Боюсь, в своей ненависти Селик не заметит хитрой игры Грейвли.

Рейн пристально посмотрела на нее и прижала руку к груди, услыхав имя человека, виновного в смерти жены и сына Селика.

— Нет!

— Да. И тебя это тоже касается. Селик может не вернуться живым.

Рейн похолодела от ужаса. Селик не мог бесконечно идти дорогой мести и оставаться невредимым. Когда-нибудь он, несомненно, погибнет, и она поняла, что это может случиться совсем скоро.

— Ты можешь его остановить. Я кое-что надумала.

— О Гайда, все, что угодно. Я все сделаю ради него.

Лицо Гайды просветлело, и она подалась вперед, крепко сжимая руки Рейн.

— Вот что, я думаю, тебе надо сделать…

Выслушав Гайду, Рейн недоверчиво посмотрела на нее.

— Ты сошла с ума! Похитить Селика! Продержать его взаперти несколько недель, пока Грейвли не перестанет играть в прятки! Почему я? Почему не твоя дочь?

— Ах! Она слишком маленькая для такого.

Маленькая.

Только этого Рейн недоставало. Опять ей напомнили о ее росте.

— Ты надеешься, что я буду с ним бороться и одержу верх? Может, я и большая, но Селик на сотню фунтов тяжелее меня.

— Не надо так разговаривать. Тебе не идет. Но удержать его тебе, действительно, не удастся, если ты не воспользуешься чем-нибудь особенным.

Рейн едва сдержала усмешку.

— Даже если я соглашусь на твое безумное предложение, я все равно физически неспособна похитить Селика.

— Может быть, ты случайно знаешь какие-нибудь травы, которые могут его усыпить? И тогда мы его удержим, — лукаво поглядывая на Рейн, предложила Гайда.

Рейн устало опустила веки, а потом посмотрела прямо в глаза пожилой женщине.

— Может быть, и знаю, но я еще не совсем сошла с ума, чтобы затеять такое. А, кстати, где он будет? Здесь?

— О нет! — в ужасе воскликнула Гайда, прижав руку к груди. — Селику опасно быть здесь даже сейчас. Люди короля, наверняка, следят за моим домом.

— Но ты что-то придумала? О Боже, не могу поверить, что это я спрашиваю.

— Да. Я думала, Элла тебе поможет.

— Элла?

— Она дружила с твоей матерью. Сейчас она разбогатела. Торгует. И очень обязана твоей матери. Мы сегодня пойдем с ней повидаться.

— Скажи, Гайда, ты хочешь, чтобы я сделала грязную работу, а потом положила Селика на серебряное блюдо и отдала Тайре? — спросила Рейн, не зная, может ли она доверять пожилой женщине.

— Может быть, — не стала отрицать Гайда. — Но если ты его любишь, я думаю, ты все сделаешь, чтобы его спасти. Она смотрела на Рейн и ждала.

— Ладно. О чем ты думаешь?

— Я думаю, что из тебя получился бы замечательный политик, — ответила ей Рейн.

Несколько часов Рейн ходила по дому и по двору под охраной двух воинов, не спускавших с нее глаз. Даже когда она пошла в укромную комнатку, чтобы облегчиться, они стали у двери. Но Гайда прямо сказала ей, что будет так и не иначе, а если ей не нравится, то она может сидеть в своей комнате. Страдая от непривычного безделья, Рейн двадцать семь раз собрала кубик Рубика, шестьдесят три раза прогулялась из одного конца залы в другой и шестнадцать раз повторила по памяти клятву Гиппократа. От невыносимой скуки у нее заметно испортилось настроение.

Поэтому, когда Селик и Тайра вошли в дверь, обнявшись и чему-то весело смеясь, Рейн мгновенно забыла обо всех указаниях Гайды, касающихся великого плана по спасению Селика. Вместе они смотрелись ослепительно прекрасно. Селик был в темно-синей тунике поверх черных штанов, золотая цепь подчеркивала его узкую талию, а Тайра надела шелковое зеленое платье поверх кремовой сорочки, отлично оттеняющей ее блестящие, развевающиеся на ветру рыжеватые волосы.

Безрассудная ярость взяла верх, и Рейн, схватив то, что попалось ей под руку, а попалось ей яблоко, лежавшее в чаше с фруктами, тщательно прицелившись, бросила его прямо в голову Селику. Правда, в последний момент он увидел ее и успел пригнуться, так что яблоко разбилось о дверь позади него.

Не веря своим глазам, Селик посмотрел сначала на Рейн, потом на яблоко, которое едва не угодило в него, потом снова на Рейн. Он сердито прищурился, и это не предвещало ничего хорошего.

— Какая же ты пацифистка? — заявил он. — Если бы ты попала в Тайру, ей было бы больно.

— Ты могла испортить мое новое платье, — выразила недовольство Тайра, мило прихорашиваясь перед висевшим на стене квадратиком блестящего металла.

— Или я расквасила бы тебе лицо, — огрызнулась Рейн, когда Тайра отошла к столу. — Петух!

Его глаза гневно сверкали, а руки он вытянул по швам, верно, чтобы не придушить ее.

— Ты сказала «петух»? Это ни на что не похоже. И, по-моему, совсем не комплимент.

Селик прохаживался с другой стороны стола, сохраняя осторожность и внимательно следя за каждым ее движением.

— Какая пчела укусила тебя сегодня? Что ты взбеленилась? Мне казалось, вчера я преподал тебе неплохой урок. Может быть, ты насмехаешься надо мной, и я должен показать тебе, кто тут хозяин?

Рейн вспыхнула от его грубых слов и напоминания о якобы наказании. Она побаивалась, что не устоит перед следующей демонстрацией его искусства.

— Побереги себя для своей невесты.

— Невесты? — вмешалась Тайра. — А это что?

— Это если ты помолвлена, Дура, — не сдержала свой язык Рейн. — Когда свадьба? Может быть, я могу вас обоих поздравить?

Рейн не могла остановиться. Куда девался ее самоконтроль, который помог ей пережить насмешки в юности, строгий режим медицинской школы, разочарования в любовных связях, неуверенность в жизни?

Селик ухмылялся. Рейн отошла подальше.

— Я? Помолвлена с Селиком? — засмеялась Тайра.

— Что тут смешного? — внезапно насторожившись, спросила Рейн.

— Ты смешная. Селик мне как брат, дура. Так ты меня назвала, да?

Но слова Тайры пропали даром. Селик и Тайра не помолвлены.

Она взглянула на Селика. Он пожал плечами и ухмыльнулся.

— Перестань ее дразнить, слабоумный, — резко бросила Тайра. — Я никогда тебе не нравилась и теперь не нравлюсь. Да и надоел ты мне за эти два часа в гавани, ведь ты только и говорил, что о прекрасной женщине из будущего.

Рейн удивленно открыла рот и недоуменно уставилась на молодую женщину — чудесную молодую женщину, к которой внезапно почувствовала великую любовь. И допустила оплошность… Она отвлеклась, и Селик перепрыгнул через стол.

Он схватил ее и крепко прижал к стене:

— Извинись.

— Я сожалею, что бросила в тебя яблоком.

Плохо бросила и промахнулась.

— Теперь перед Тайрой.

— Что?

— Извинись перед Тайрой. Ты забыла, что ты гостья в ее доме.

После долгой паузы Рейн сказала:

— Я сожалею, Тайра, что обидела тебя.

Если ты мне веришь, есть…

— В следующий раз думай прежде, чем делать, женщина, — с легким шлепком предостерег ее Селик. — Эта истина хорошо известна любому воину.

— Ты не должен был запирать меня.

— Кстати, ты не заперта. Кто отменил мой приказ и освободил тебя?

— Гайда. Но она приставила ко мне этих двух стражников следить за каждым моим движением, — сказала Рейн, указывая на двух мужчин, сидевших за отдельным столом и с интересом наблюдавших за смешной сценой. — Я не могу даже пописать спокойно, чтобы они не стояли в дверях и не считали каждую каплю.

Селик недоверчиво покачал головой:

— Спасибо, что поделилась со мной своим горем.

— Я начинаю понимать, о чем ты думаешь, Селик, — сказала Тайра. — Она очень странно разговаривает. Но мне трудно поверить, что она за мирную жизнь, против насилия, как ты ее назвал — па… пацифистка. Почему-то мне она кажется более нетерпимой, чем те женщины, которых я встречала до сих пор.

Рейн застонала, подумав, что Тайра, пожалуй, права.

— Ты поведешь ее в больницу, как хотел? — спросила Тайра.

— Нет, не стоит. Она слишком высоко себя ставит. С моей стороны было глупо думать, что пленница может оценить такое внимание.

— Ты собирался проводить меня в больницу? — удивилась Рейн.

— Да, но это была глупая идея.

— Не глупая.

— Глупая. Придется тебе сегодня поскучать в одиночестве. У меня разболелась голова.

— Я дам тебе аспирин.

— Хвала богам! Наконец-то ты сказала правду. Рейн нахмурила брови.

— Какую правду?

— Ты дашь мне яд.

У нее презрительно дрогнули губы, но она постаралась сдержаться, потому что ей очень хотелось посмотреть на больницу десятого века. И она спокойно произнесла:

— Аспирин — это таблетки будущего, которые убивают боль.

— Ха! Таблеткам ты тоже даешь имена, как духам. Ну разве она не странная, Тайра? И еще ругает скандинавов за то, что они дают имена своим мечам.

Рейн все труднее было сдерживать себя, так ей хотелось двинуть его чем-нибудь тяжелым, поэтому она до боли впилась ногтями в ладони.

Селик понимающе блеснул глазами. Тайра переводила взгляд с Рейн на Селика и с Селика на Рейн и казалась смущенной.

— Селик, я думала, она твоя заложница. Почему ты позволяешь ей так разговаривать? Почему не отрежешь ей язык?

— Интересная мысль.

— Я знаю, если король Ательстан захватит тебя, ты купишь у него свободу, отдав ее ему. Но Бог такого не допустит. Освободись от этой старой карги. Живи спокойно. Торговец невольниками купит ее для какого-нибудь восточного гарема. Говорят, они ищут необычных людей, и, может быть, ее рост их привлечет.

Рейн разочаровалась в Тайре.

Селик же склонил голову набок, казалось, всерьез обдумывая совет девушки.

— Теперь, когда ты об этом заговорила, я вижу ее только под вуалью, возлежащей на шелковых подушках возле мраморной ванны в ожидании милостей своего господина. Возможно, она будет даже…

— Ах ты!.. — процедила Рейн сквозь зубы.

Ей было невыносимо трудно сдерживать себя, так как она понимала, что Селик ее провоцирует. Она закрыла руками уши, не желая слушать его насмешки.

— Селик, ты вернешься в гавань и продашь ее?

Он посмотрел прямо в глаза Рейн.

— Женщина, обещай не быть сварливой.

Рейн, прикусив язык, кивнула.

— Обещаешь, если я возьму тебя в лечебницу, говорить, только когда я позволю, и слушаться меня?

Рейн поколебалась, но в конце концов все же коротко кивнула головой.

— Что ж. Но сначала пойдем со мной, я должен перетянуть тебе груди.

Рейн, растерявшись, не могла отвести взгляд от его удаляющейся спины. А он, взяв со скамьи коричневую рубаху, уже был на полпути к лестнице. Только тогда до нее дошел смысл его слов.

Перетянуть груди?

ГЛАВА 12

Когда Рейн прибежала в спальню, Селик уже натягивал на себя коричневую хламиду, и она никак не могла понять, зачем он это делает, пока он не взялся за веревку, чтобы перевязать себе чресла. Монашеская ряса. Да еще с капюшоном.

— Закрой рот, Рейн. У тебя совершенно непристойный вид. Или у тебя болит горло?

Рейн клацнула зубами.

— Зачем тебе это?

Селик медленно повернулся кругом, демонстрируя обнову.

— Купил в гавани сегодня утром, когда отводил пленников к торговцу.

Рейн вздрогнула, когда он, словно между прочим, упомянул о торговце живым товаром.

— Надо быть осторожнее на людях. Очень много саксов ходит по улицам. Может быть, они следят за домом Гайды.

— Ох, Селик, мне так хочется, чтобы ты уехал из Британии куда-нибудь, где мог бы начать все с начала и никого не бояться!

Селик мгновенно принял высокомерный вид и язвительно проговорил:

— Я — не трус, чтобы удирать от своих врагов. К тому же, те, кто прячутся в чужих землях, тоже не знают свободы.

Рейн хотела было с ним поспорить, но по стальному блеску в его глазах поняла, что убеждать его бесполезно. По крайней мере, в данный момент. Она решила сменить тему.

— Ты правда возьмешь меня с собой в больницу?

— Я обещал, разве нет?

— Да. Но…

Рейн оборвала себя и улыбнулась с преувеличенным смирением, готовая на все, лишь бы побывать в больнице десятого века.

— Все, что скажешь, господин, — проговорила она, с хитрым видом салютуя ему.

Великан-дурачок!

Селик изогнул бровь и криво усмехнулся, забыв о своем гневе.

— Ты вовремя признала, кто здесь хозяин, женщина. К твоему сведению, я беру тебя в больницу, чтобы ты хоть чем-то занялась, пока меня не будет в Йорвике. Не сомневаюсь, у Гайды начнется невыносимая жизнь, если посадить тебя под замок или даже разрешить помогать ей, или отдать в служанки Тайре.

Рейн уже хотела сказать ему, что она думает о служанках и о Тайре, но Селик поднял руку и остановил ее прежде, чем она успела произнести хоть слово.

— Ты мне мешаешь своей болтовней. Хватит тянуть время. Снимай свою блузку, и я перетяну тебе груди.

Рейн возмутилась.

— Почему мне надо…

— Хватит. Больше ни одного вопроса. Уже поздно. Если ты собираешься кричать на всех углах, что ты врач, то можешь не торопиться. Тебя все равно не пустят в больницу.

— Ох…

Селик скрестил на груди руки и стал нетерпеливо постукивать башмаком из отлично выделанной кожи, ожидая, когда она наконец подчинится.

А Рейн взвешивала все за и против. У нее были два выхода. Один — снять блузку и позволить ему перетянуть ей груди, чтобы она хоть немного стала похожа на мужчину. Другой — остаться в доме Гайды и забыть о посещении больницы. Мгновенно приняв решение, она принялась расстегивать пуговицы.

— Чем ты будешь меня перетягивать?

Селик наклонился к маленькому сундучку на полу, поискал в нем и вытащил длинную, вроде шарфа, полоску шелка.

Рейн, повернувшись к нему спиной, сняла блузку и лифчик и стала ждать. Янтарные бусы приятно холодили горячую кожу.

— Вытяни вперед руки.

Селик сам поднял их на высоту плеч.

От ветерка, обвевавшего обнаженные груди, и от легкого прикосновения мужских пальцев к ее плечам у Рейн подогнулись коленки, и она ощутила, как на нее опять накатило страстное желание. Пришлось ей закрыть глаза и взять себя в руки.

— Не двигайся, — хрипло произнес Селик и неожиданно оказался прямо перед ней.

Она хотела было рассердиться, но он как будто полностью сосредоточился на своей задаче, а не на ее предательских сосках, затвердевших от одного его взгляда. Едва взглянув на нее, он прижал конец шелковой полоски к ее левой подмышке и, не двигаясь с места, стал ловко стягивать ей груди.

Потом он сдвинул ткань пониже, как будто не замечая волнения Рейн, которая почти забыла о больнице в томительном ожидании его прикосновений. Рейн чувствовала его горячее дыхание на своей коже и с трудом сдерживала рвущийся из горла стон. Когда он случайно задел пальцем ее голую грудь, Рейн вздрогнула, словно от ожога, болью отозвавшегося во всем теле.

Когда от шарфа почти ничего не осталось, Селик встал у нее за спиной.

— Надо затянуть. Потерпи, если будет больно.

Рейн подумала, что ей и без того не сладко терпеть его прикосновения и делать вид, будто ничего не происходит.

— Не туго?

Селик дышал ей в затылок, и Рейн поняла, что он разглядывает ее через плечо.

— Надо плотнее. Соски видны.

Рейн тяжело вздохнула.

— Надо?

— Да, — ответил он и стал еще туже натягивать шелк.

Рейн едва сдержала стон. А Селик как ни в чем не бывало продолжал трудиться над шелковым коконом. Связав вместе концы шарфа, он вышел из-за ее спины, чтобы посмотреть на результат. И недовольно хмыкнул.

— Ничего не поделаешь. У тебя всегда такие твердые соски?

Нет, дурачок, только когда ты смотришь на них. Она уже собралась ответить ему, но вовремя заметила, как края его губ поднялись в едва сдерживаемой улыбке, когда он приподнял янтарные бусы и как бы случайно вновь коснулся ее кожи. По-видимому, он прекрасно сознавал, что она чувствует, и это доставляло ему чрезвычайное удовольствие.

— Ах ты, животное!

Она потянулась за блузкой, но Селик сказал:

— У меня есть ряса и башмаки для тебя.

Где-то ему удалось достать рясу поменьше, чем была на нем, и после того как Рейн оделась, обулась и спрятала волосы под капюшоном, она посмотрела сначала на него, потом — на себя и с легким смешком прокомментировала:

— Ну просто Матт и Джефф.

Селик вопросительно посмотрел на нее, но Рейн только потрясла головой, зная, что не в ее силах объяснить викингу, как выглядят комические персонажи ее времени. Рейн представила Селика, возлежащим на ее королевской кровати в воскресенье с кофе в одной руке и комиксами — в другой.

Вскоре они уже шагали по оживленным улицам Йорвика. Больница располагалась неподалеку, поэтому они пошли пешком. Кроме того Селик опасался, что два монаха на лошадях привлекут к себе слишком много внимания.

— Ты можешь не вертеть задом? — не выдержал он. — Вспомни, ты — монах, а не шлюха.

— Я не верчу.

— Ха! И перестань хватать меня за рукав всякий раз, когда тебе хочется показать мне что-то, на что тут никто не обращает внимание. Еще подумают, что мы — содомиты.

Если бы он только знал, как она старательно сдерживала себя! Рейн очень хотелось взять его под руку и положить голову ему на плечо. Стоило ей случайно прикоснуться к нему, как ее охватывало нестерпимее желание.

— Предупреждаю, Рейн, в больнице ни во что не вмешивайся. Пусть в твоей стране лечат лучше, но не вздумай учить монахов. Стоит им что-нибудь заподозрить, и они отправят тебя в темницу, чтобы тебе неповадно было заниматься «черной магией».

— Селик, я здесь, чтобы учиться, но если я могу помочь…

— Еще одно. Многие священники презирают женщин. Даже если ты умеешь лечить лучше всех на земле, они наплюют на любой совет, если его даст им женщина. Они считают, что из-за женщин мужчины попадают в ад.

Рейн не смогла промолчать.

— О, как несправедливо! Как будто у женщин есть хоть какая-то власть над мужчинами. А кого они считают ответственными за падение женщины?

Селик ухмыльнулся.

— Никого, я полагаю, пока женщины — дочери Евы — рождаются, неся в себе грех обольщения.

Рейн сердито толкнула Селика, не заботясь, что какой-нибудь прохожий увидит это и изумится их странным отношениям. Она ужасно разозлилась.

— Не думай, что я так шучу. Я просто пересказываю тебе, что священники проповедуют с амвона.

— Но тебе это нравится, правильно?

— Мне? — обиженно переспросил Селик, прижав ладонь к груди.

Рейн отвернулась. Снова она попалась в расставленную им ловушку. Как он и рассчитывал. Она решила не обращать на него внимания и вместо этого повнимательнее присмотреться к изумлявшей ее жизни кругом.

Но восхищение Рейн пестрым праздничным базаром поблекло, когда она стала обращать внимание на разрушенные дома и грязные улицы. На город, вероятно, часто нападали саксы, потому что часть городской стены была снесена до основания и встречалось довольно много сгоревших домов. Но хуже всего были бездомные, выпрашивавшие еду или деньги.

— Селик, почему так много детей на улицах?

Он стиснул зубы.

— Сироты. Из-за набегов саксов.

— А почему им никто не помогает?

— Кто? — с насмешкой спросил он.

— Другие люди, кто уцелел.

— У многих из них своих бед хватает.

— А церкви…

— …Слишком заняты набиванием мошны. Будь все проклято! В любом из их прекрасных храмов хватило бы золота, чтобы неделю кормить город.

— А власти?

— Какие власти? Норвежского короля изгнали, как тебе известно, а нового наместника Ательстан еще не назначил. — Он пожал плечами. — Да и никто не будет помогать ненужным детям.

Они как раз проходили мимо кучки детей, и Рейн поежилась от его жестоких слов.

— Ненужным, потому что они дети викингов?

— И поэтому тоже. Но главное, они бедные и потому никому не нужны. Дети простого народа мало ценятся. Не эти, так других нарожают.

— Ох, как жестоко!

Но на самом деле Рейн подумала, что ее время ничуть не лучшее, ведь детская бездомность и преступность постоянно растут, а в странах третьего мира и вовсе дети умирают от голода. А количество абортов превышает миллион в год!

— Это жизнь. И, это одна из причин, почему я дал клятву не плодить больше детей.

Не плодить детей? Рейн стало жаль Селика.

«Никогда больше не буду спать с Рейн, — дал себе клятву Селик, не в силах смотреть на жалких сирот. — Сейчас, когда я все знаю, когда она мне объяснила, я не могу, потому что не хочу детей. Тем более ее ребенка. Не зверь же я, чтобы причинить боль еще одному младенцу, пустив его в этот жестокий и грязный, как помойка, мир. Но только подумаю, моя кровь и ее… О Господи Всемогущий, даже коленки дрожат».

От этой мысли ему стало больно и сладко на душе.

— Селик, что случилось? Почему ты так смотришь на меня?

Он потряс головой:

— Ничего. Мы уже в больнице. Надвинь-ка капюшон на лицо.

Селик приложил палец к губам, призывая ее к молчанию, и они вошли в огромную двойную дверь. Кивком головы он приказал Рейн следовать за ним.

Проходя мимо распятия, он почти автоматически преклонил колени, как его научили, когда он крестился много лет тому назад. Рейн шла за ним и повторяла все его действия, крайне озадаченная его превращением в набожного христианина. Потом он повернул налево, не обращая внимания на молящихся монахов и других церковников. Большая группа мальчиков из церковной школы, сыновья местных дворян и торговцев, подталкивая друг друга локтями и озорно перешептываясь, шла за надутым монахом с тщательно выбритой тонзурой, который что-то им объяснял.

Миновав множество коридоров и дверей, они наконец добрались до больницы, которая располагалась в деревянной пристройке. Тощий молодой священник поднял прыщавое лицо от стола, на котором скатывал бинты.

— Слушаю вас. Я — отец Бернард. Чем могу быть полезен?

— Я — брат Этельвульф и…

— О, Этельвульф… благородный волк… Хорошее имя для такого великана, как ты, — с энтузиазмом проговорил молодой церковник, по-видимому, недавно давший обет.

Рейн метнула в Селика удивленный взгляд.

— А это брат Годвайн.

Рейн закашлялась, и Селик от души хлопнул ее по спине.

— Знаете, у меня нехорошо получилось. Годвайн… друг Бога… Я тоже хотел взять себе это имя, но его у меня перехватил другой монах.

Он сначала надул губы, а потом грустно улыбнулся, показав гнилые зубы, которых было слишком много для его возраста.

А и правда, Друг Бога! Лучшего имени не придумать для ангела-хранителя. Решив так, Селик с холодным любопытством посмотрел на покрасневшую Рейн, которая пришла в ужас от придуманного им имени.

— Отец Бернард. Мы приехали из монастыря Святого Кристофера во франкских горах. Ты, конечно, слышал о тамошней знаменитой больнице?

Рейн негодующе зашипела на Селика из-за его несусветной лжи, но он толкнул ее локтем, чтобы она замолчала.

— Нет, — извинился отец Бернард, — но я всего год как монах, и только учусь на лекаря. Наверное, вам лучше поговорить с отцом Теодриком. Он сейчас исповедует в часовне.

— Да, хорошо бы поговорить с почтенным лекарем, но может быть, мы бы пока осмотрели вашу больницу? — спросил Селик. — Мы прибыли в Йорвик по делам нашего аббатства и хотели бы ознакомиться с самыми новыми методами лечения, которые применяются в разных больницах.

Молодой монах вопросительно поглядел на них.

— Брат Годвайн — искусный лекарь, но он не умеет ни читать, ни писать, поэтому я у него за писаря. Брат Годвайн хочет написать трактат. Этого потребовал от него Святой Отец.

Рейн сердито посмотрела на Селика, возмущенная, что он изображает ее неграмотной. Но он сделал вид, что ничего не понял.

— Ты слышал про трактат о пиявках, который написал Балд? — простодушно мигая, спросил Селик отца Бернарда.

— Ну конечно.

— Так вот, трактат брата Годвайна будет совсем другим. Балд описывает тело снаружи с головы до ног, а брат Годвайн расскажет о том, что внутри. И он хочет назвать ее медицинским руководством.

Отец Бернард открыл рот, и от его гнилого дыхания Рейн чуть не потеряла сознание.

— Я правильно излагаю, брат Друг Бога… то есть брат Годвайн? — осведомился Селик.

Рейн неохотно кивнула, и Селик понял, что позже ему много чего придется выслушать по этому поводу.

Селик непрерывно досаждал ей своим поддразниванием, и она собиралась сказать ему об этом, когда они вернутся к Гайде. В самом деле, это она-то не умеет читать и писать! И в то же время пишет учебник! Однако Рейн понимала, как важно соблюдать осторожность. Она не должна вмешиваться в дела лекарей, и у них не должно возникнуть подозрения, что она женщина, тем более, женщина из будущего.

— Ты можешь показать нам больницу, пока отец Теодрик занят? — спросила она нарочно хриплым голосом.

Отец Бернард лениво почесал подмышки и шумно пустил ветры, не смутившись и даже не извинившись. Конечно, он принимал ее за мужчину, а Рейн всегда предполагала, что мужчины — некоторые мужчины, во всяком случае, — именно так себя и ведут. Она заметила, что Селик с улыбкой наблюдает за ней, ожидая обычной необузданной реакции. Тогда она нетерпеливо топнула ногой, подстегивая молодого монаха, задумчиво кусавшего нижнюю губу.

— Отец Теодрик, без сомнения, одобрит мое решение, — неуверенно проговорил он.

Рейн и Селик, не теряя времени даром, направились в больницу, пока отец Бернард не передумал.

Глаза Рейн жадно высматривали все до последней подробности в огромном зале, в котором на соломенных тюфяках по обе стороны лежало не меньше двадцати больных. Лекари в длинных ниспадающих рясах, стоя на коленях, в основном занимались кровопусканием. Рейн видела на картинках в медицинских книгах, как ставят пиявки и пускают кровь, но даже не предполагала, что это так отвратительно.

У каждого лекаря были две глиняные чаши — одна для «некормленых» пиявок и другая — для «кормленых», раздутых и налитых кровью. Пиявки ставили всем без разбору, словно они помогали одним срастить кости, а другим, например паралитикам, обрести подвижность.

Селик крепко сжал руку Рейн, предостерегая против любого неосторожного слова. Она попыталась вырваться, но он сделал вид, что этого не заметил.

Отец Бернард останавливался возле каждого соломенного тюфяка и услужливо рассказывал о состоянии больных, знакомил их с неутомимыми лекарями. Если забыть о кровопускании, Рейн в самом деле ни к чему не могла придраться, потому что лекари делали все, что было в их силах. К тому же, из всех только одного больного с опухолью желудка вполне можно было бы оставить в покое. Ему бы уже не помогло ни одно из известных в будущем средств, и его бы только вволю кормили успокоительными.

Больной с сердечным приступом… Интересно, они уже знают о свойствах дигиталиса?

Дойдя до последнего тюфяка, Рейн все же не удержалась и высказала свое мнение.

Она опустилась на колени рядом с лекарем, который снимал раздувшихся от крови пиявок с груди хрипящей двенадцатилетней девочки, которая была уже без сознания от слабости. Исходивший от нее запах был слишком хорошо знаком Рейн.

— Ты знаешь, что с ней? — шепотом спросила она пожилого священника, которого отец Бернард представил как отца Руперта из Рейнской земли.

Он влажным полотенцем вытирал кровь с впалой груди девочки.

Монах покачал выбритой головой.

— Ничего такого раньше не видел. Ей не помогают ни травы, ни кровопускание. Ничего.

— А зловоние, отец? Оно все время такое? И стул у нее белого цвета и содержит много жира? И она теряет вес, хотя ты ее хорошо кормишь?

У старика от удивления округлились выцветшие глаза.

— Все правильно. Ты уже видел таких больных?

— В общем, да. С моей племянницей недавно случилось нечто похожее.

— И что же это?

— У нее аллергия на все зерновые. Желудок не переваривает пищу из злаков, и в организме скапливается много вредных отходов.

— Правда? И что ты с ней делал?

— Я ее не лечил, но должен сказать, что теперь она ведет нормальную жизнь, но ни при каких обстоятельствах не ест хлеба и всего такого.

Лекарь недоверчиво посмотрел на Рейн, вне всякого сомнения, заподозрив неладное в столь простом способе лечения.

— Попробуй, отец. Вреда не будет. Несколько дней не давай ей ничего из злаков. И эль тоже. Если я прав, ей сразу же станет лучше.

Старик задумался.

— Попробую.

Он приказал слуге изменить диету и вновь повернулся к Рейн.

— Как, ты сказал, тебя зовут?

— Брат Годвайн, — ответила она.

Подняв голову, Рейн увидела, что Селик не отрывает от нее блестящих глаз, в которых светилась гордость за нее.

— Ты сможешь ее вылечить? — спросил Селик, помогая Рейн встать на ноги.

— Думаю, да, но… — Она помолчала, а потом спросила отца Бернарда: — Можно мне прийти еще раз и поработать с больными? Наверное, я мог бы быть им полезен и, конечно же, многому бы научился у здешних лекарей. Это очень важно для моего пока еще ненаписанного медицинского руководства, — добавила она, страдальчески поглядев на Селика.

— Это решает отец Теодрик, но он всегда жалуется на недостаток хороших лекарей. — Отец Бернард как-то странно посмотрел на нее. — У тебя высокий и… мелодичный голос.

Рейн ссутулилась, сообразив, что забыла о своей роли.

Взгляд отца Бернарда остановился на Селике, все еще державшем Рейн за руку. Он словно что-то понял и облизал свои потрескавшиеся губы, после чего спросил Селика:

— Ты будешь сопровождать брата Годвайна, если его допустят до работы в больнице?

Селик медленно покачал головой. Ярость затуманила ему глаза.

Отец Бернард нервно хихикнул и бросил одобрительный взгляд на лицо и фигуру Рейн.

— Сейчас я думаю, что отец Теодрик наверняка примет твои… услуги. Мы всегда нуждаемся в хороших… лекарях. К тому же, я замолвлю за тебя словечко перед нашим добрым отцом.

Внезапно поняв, о чем он говорит, Рейн открыла рот.

О Боже Милосердный! Да этот средневековый монах гомик. И он нацелился на меня.

После этого отец Бернард провел еще короткую экскурсию по саду, где выращивали целебные растения, и показал примитивную «аптеку», в которой монах с тонзурой возился с глиняными чашами, смешивая в них лекарства по древним рецептам, записанным в огромной пыльной книге.

Рейн была заворожена этим зрелищем и решила непременно еще хотя бы раз побывать в больнице, чтобы побольше узнать о возможностях средневековой медицины.

— Когда ты еще придешь, обязательно назовись монаху, который будет на моем месте. Его зовут отец Сеовульф. Мы должны быть осторожны. У нас тут целый день были саксы. Они разыскивают какого-то изгоя-викинга.

У Рейн кровь застыла в жилах от этих слов отца Бернарда. Неужели они искали Селика? И где они теперь?

— Вот как? — проговорила она дрожащим голосом. — А почему они так беспокоятся из-за одного викинга?

Отец Бернард пожал плечами.

— Я тоже об этом думаю. Неужели воинам больше нечего делать, как прочесывать город из-за одного язычника? Хотя, конечно, я не должен это говорить. Король Ательстан хорошо относится к святой церкви. Ведь это он основал нашу больницу в прошлом году. Так что, если королю нужен какой-то несчастный датчанин, я протестовать не буду. Они могут подвесить этого изгоя за ноги или содрать с него живого шкуру, мне все равно.

Рейн поежилась, думая только о том, как бы побыстрее отблагодарить бесчувственного отца Бернарда за гостеприимство и помягче отклонить его предложение поселиться при больнице на то время, что они пробудут в Йорвике.

Когда они уже направились к выходу, Рейн обратила внимание на громко кричавшего человека и на толстого священника, преграждавшего ему вход. Мужчина умолял лекаря помочь его жене, которая уже три дня не могла разродиться их первенцем.

— Иди домой, Ухтред, — твердо стоял на своем монах. — Я сразу тебе сказал, чтобы ты позвал повитуху. Мы Божьи люди, и нам не подобает прикасаться к женским органам.

— Хильда умирает. А повитуха не придет, если ей не заплатить, и…

— Прочь! — завопил монах, с отвращением отрывая грязные руки просителя от своего рукава. — Эй, выкиньте этого негодяя из Святой церкви.

— Будь ты проклят! Чтоб тебе провалиться в преисподнюю! — крикнул Ухтред, завидев приближающуюся церковную стражу.

— Послушай, — вмешалась Рейн. — Я пойду с тобой. Может быть, смогу помочь.

Она услышала стон Селика, но несчастный посмотрел на нее с такой благодарностью, что Рейн поняла, она должна ему помочь, что бы ни сказал Селик. К ее несказанному удивлению Селик промолчал, когда она последовала за обезумевшим от горя мужем. Монах проворчал им вслед:

— Чужеземцы! всегда думают, что знают больше других!

Открыв входную дверь, они застыли на месте, увидев многосотенную толпу, которая вопила и тянулась за хлебом, раздаваемым монахами.

— Сегодня его раздают бесплатно, — объяснил Селик. — Нищие топчут друг друга ради куска хлеба, а монахи, поглаживая себя по животам, хвалят себя за великое благодеяние.

— Ты очень злой, Селик.

— А ты слишком мягкосердечна, — сказал он.

И они стали медленно протискиваться сквозь толпу за Ухтредом.

Рейн внезапно остановилась, заметив мальчика и девочку примерно семи и четырех лет. Они стояли неподалеку, и она поняла, что это брат и сестра, хотя их лиц почти не было видно под слоем грязи. Девочка, крепко зажав во рту большой палец, внимательно слушала, что ей говорил брат.

— Стой здесь, Адела, а я постараюсь добыть для нас еды. Обещай никуда не уходить.

— Обещаю, Адам, — проговорила она, кивнув кишевшей вшами головкой.

Круглыми от страха глазами она смотрела, как ее брат пробирается в толпе, здесь щипля кого-то, там пролезая между ногами.

В конце концов он выхватил маленький кусочек хлеба из рук священника, который собирался одарить им пожилую женщину в лохмотьях.

— Отдай, проклятая жаба! — пронзительно завопила женщина.

Многие в толпе повернулись, чтобы посмотреть на удачливого Адама, некоторые попытались отнять у него драгоценную добычу.

Но разве можно отобрать с таким трудом завоеванную еду. Адам запихнул хлеб под грязную рубашонку и, спасая свою жизнь, пулей понесся прочь.

Рейн направилась к детям, не обращая внимания на гнев Селика. Толпа разделила их, и она не слышала, что Ухтред закричал в страхе из-за непредвиденной задержки. Она видела, как мальчик разломил хлеб пополам, и дети с жадностью, как голодные волки, набросились на добычу. Видимо, они не ели уже несколько дней.

Рейн наклонилась к ним и спросила девочку:

— Как тебя зовут, малышка?

Испуганные синие глаза стали искать брата.

— Адам, — позвала она, протягивая ему руку. Большой палец другой руки она мгновенно сунула себе в рот.

— Зачем тебе знать? — прищурившись и воинственно уперев руки в бока, потребовал ответа мальчик.

Рейн знала, что Селик стоит у нее за спиной, но он молчал.

— Вам обоим не следует одним болтаться по улицам. Где ваши родители?

— Ушли насовсем.

— Они… умерли?

— Да. А тебе какое дело? Монахи только о себе заботятся. Маму хоронили без священника.

Рейн тяжело вздохнула.

— Когда это было?

Маленький мальчик с бравадой пожал плечами и затянул потуже пояс на штанах. Рейн показалось, что она увидела краткую вспышку страдания и страха в его глазах.

— Прошлой зимой.

— Год! С кем же вы живете теперь?

— А?

— Рейн, оставь. Мы здесь слишком долго, — сказал Селик, беря ее за руку. — Вспомни о рожающей женщине.

— О, я забыла, — сказала она, бросая виноватый взгляд на Ухтреда. И все равно повернулась к мальчику. — Кто, ты сказал, заботится о вас?

Он гордо запрокинул голову и огрызнулся:

— Я взял на себя заботу о моей сестре и о себе. Нам не нужно, чтобы какой-то священник вмешивался в наши дела и надоедал нам.

— Я только хотел помочь…

— А! Точно как Аслам…

— Торговец рабами? — с удивлением спросил Селик.

— Да, торговец рабами. Все время хочет нас заграбастать. Ничего у него не выйдет. Старый ублюдок. Говорит, будто знает одного султана далеко отсюда, который будет заботиться о нас как о своих детях, даст нам дом и хорошую еду, но я знаю, чего он хочет. Знаю, знаю.

— Чего же? — спросила Рейн, уже услыхав, как за ее спиной грязно выругался Селик.

— Чего он хочет? Да хочет вставить своего петуха нам в зад, — с наивной прямотой заявил знающий все о нравах улицы мальчишка. — И вы такие же, проклятые монахи.

Он плюнул себе под ноги, схватил за руку сестру и исчез в толпе.

— Селик, пожалуйста! — крикнула Рейн. — Мы должны им помочь.

— Ты выжила из ума. Я не хочу своих детей и уж тем более не желаю заботиться о чужих, от которых никакого толку, одно беспокойство. И будь добра, заруби это у себя на носу.

— Но, Селик, ты видел, как она смотрела на нас. Она просила о помощи, хотя и убегала.

— Ты видишь и слышишь то, что тебе хочется, женщина. А на самом деле ты разговаривала с немытым зверьком, который умеет выругаться и постоять за себя не хуже любого взрослого мужчины. Он и в битве уцелел бы, что уж говорить об улицах большого города.

— Пожалуйста, пожалуйста, — молил Ухтред, дергая Рейн за рукав. — Моя жена умирает, а вы тут болтаете о никудышных уличных детях.

Рейн гневно повернулась к нему.

— Почему ты думаешь, что твоему еще нерожденному ребенку хуже, чем этим несчастным детям?

Ухтред побледнел, понимая, что из-за своих опрометчивых слов вполне может лишиться помощи лекаря.

— Ох, прошу прощения. Но я так боюсь… Хильда…

Рейн кивнула, принимая его извинения, и они с Селиком поспешили следом за Ухтредом.

Чуть позже, когда они уже подошли к нищенской лачуге, случилось невероятное. Уже входя в дверь, она обернулась и увидела неподалеку Адама и Аделу, которые, по-видимому, намеренно оказались тут. Они стояли, прислонясь спинами к ближайшему дереву, и смотрели, как она наклоняет голову, чтобы не удариться о притолоку. Рейн помахала им.

И могла бы поклясться, что Адам все-таки ждал от нее помощи.

ГЛАВА 13

Через несколько часов, когда Рейн и Селик вышли из душного дома, дети исчезли, а Селик был белым как мел.

— Тебе плохо? — спросила Рейн, кладя руку ему на плечо.

— Воистину, женщина, ты меня изумляешь. Только что ты запихнула руку в чрево матери, повернула ребенка, вернула его к жизни, а теперь спрашиваешь, не плохо ли мне? — Он недоверчиво покачал головой. — Ты часто творишь такие чудеса?

Рейн улыбнулась его сомнительной похвале.

— Часто. Но это не чудо. Правда, акушерство — не моя специальность, но я приняла по меньшей мере пятьдесят родов. — Она подняла на Селика смущенный взгляд. — Это прекрасно!

— Прекрасно? Что прекрасного в криках и крови?

Рейн неодобрительно хмыкнула, но про себя решила, что Селик не откровенен с ней. Появление на свет крошечного мальчика сильно взволновало его. И она даже подумала, что если он присутствовал при рождении собственного сына, то наверняка вновь вспомнил о своей потере.

В первый раз за тридцать прожитых лет Рейн захотелось иметь собственного ребенка. Интересно, как это чувствовать внутри себя другую жизнь, потом вытолкнуть младенца на божий свет и прикоснуться к нему, едва покинувшему материнское лоно?

А если — о Боже! — ребенок еще к тому же живое воплощение любви? И каким он будет, если в нем смешаются кровь и гены ее и Селика? Вот уж, наверное, получилось бы чудо из чудес!

Эти мечты так захватили ее, что она отвернулась, боясь, как бы Селик не заметил столь явного проявления чувств. Женщина, ты ступаешь на опасный путь, желая того, чего не может быть.

Ищи и обретешь.

Рейн подняла глаза к небу. Это ты теперь так говоришь. А что будет, когда я захочу вернуться в будущее? Или ты всерьез считаешь, что если я хочу, то смогу иметь Селика? И его ребенка? Рейн на мгновение закрыла глаза, наслаждаясь заманчивым видением.

Ответ в тебе самой. Ищи его в своем сердце.

— Дай мне передышку, — прошептала Рейн.

— Что еще за передышка? — спросил Селик. — Скажи, у тебя всегда такое мечтательное выражение, когда ты думаешь о детях?

— Всегда.

Особенно, когда я думаю о нашем ребенке.

Рейн решила сменить тему на более безопасную.

— Как ты думаешь, Ухтред последует моему совету и вымоет лачугу?

— Совету? Ты недооцениваешь себя, женщина, — проговорил Селик с сухим смешком. — Ты командуешь, как настоящий воин, и он не посмеет ослушаться.

— Ладно, я, правда, разозлилась. После всего, что я сделала для ребенка, мне не хочется думать, что он умрет в этом свинарнике. Почему люди так живут?

Селик хотел было что-то сказать, но внезапно остановился и заслонил Рейн собой. Они были в полуквартале от дома Гайды, и Рейн заметила, что его окружают саксы.

— Перебью ублюдков, если они тронут Гайду или Тайру, — ледяным тоном проговорил Селик.

— Т-с-с!

Обернувшись, они увидели между домами Убби, который жестами звал их к себе. Когда Селик и Рейн подошли, не замеченные воинами, ближе, Селик подтолкнул ее и Убби подальше в глубь проулка, чтобы они даже случайно не попались на глаза какому-нибудь саксу.

— Воины ищут тебя по приказу короля Ательстана, — быстро заговорил Убби. — Он очень злится, что много саксов полегло в Бруненбурге от твоего меча. И больше всего он злится из-за своего кузена Эльвинуса. Воины повсюду. Король обещал сто золотых за тебя живого и двадцать пять за мертвого.

Селик сжал зубы.

— Они обидели Гайду? Тайру?

— Нет. Как обычно, ограбили дом и подворье, но женщин не тронули. Тостир, слуга Гайды, поплатился сломанным носом за то, что недостаточно быстро выполнял приказания одного из воинов, да еще их предводитель пообещал отрезать Гайде язык, если она не перестанет браниться. Но, мне кажется, им ничего не грозит.

— А мои люди и лошади?

— Все целы и в безопасности. Герва успели предупредить.

— Отведи Рейн в лавку Эллы. Там с ней ничего не случится. Потом жди меня здесь. Не ходи… Слышишь? Не ходи больше к Гайде. Они наверняка будут следить за домом.

— Я не хочу расставаться с тобой, — запротестовала Рейн.

Селик холодно посмотрел на нее.

— Даже не думай спорить. Стоит тебе сделать какую-нибудь глупость и погибнешь не только ты, но и вся семья Гайды. Или ты поступаешь, как я говорю, или… пеняй на себя.

— А ты? Как ты?

Селик гневно сверкнул глазами.

— Моя жизнь — это моя забота и только моя. Запомни это раз и навсегда. — Он повернулся к Убби. — Отведи ее к Элле и проследи, чтобы она не сбежала.

Селик исчез, и она не успела сказать, что любит его.

Рейн неохотно потащилась следом за Убби через город. В конце концов они добрались до улицы, где торговали всевозможными тканями от грубой шерсти до тончайшего шелка любого цвета и оттенка. В некоторых лавках висела одежда — туники, плащи, штаны.

Они подошли к дому, на вид богаче остальных. В лавке сидела молодая девушка, но Убби повел Рейн к задней двери. Он тихонько постучал и, когда появился старик-слуга, важно потребовал:

— Мы хотим поговорить с твоей хозяйкой. Она дома?

Слуга кивнул, и они оказались в просторном помещении, где было довольно много людей, которые кроили и шили одежду.

— Рода! — воскликнула Рейн, узнав подошедшую к ним средних лет женщину. — Как ты здесь оказалась? — Не дожидаясь ответа, она радостно обняла женщину, которая много лет прибирала в доме ее матери. — Ты не представляешь, как приятно видеть тебя здесь!

— Господи, опять Рода! Я думала, с этим покончено, когда Руби исчезла… Сколько? Лет десять назад… Меня зовут Элла, а не Рода.

Но Рейн продолжала обнимать ее, не обращая внимания на ее недовольство.

— Черт! Не хватало еще священнику обнимать меня. Наверно, опять после исповеди придется раз двадцать прочитать «Отче наш». Бедные мои ноги… Целый божий день на коленях… — продолжала причитать Рода.

Рейн рассмеялась, сообразив, что она все еще в монашеской рясе. Она отпустила бедняжку и, откинув капюшон, показала длинную белокурую косу.

Элла прижала руки к груди.

— Господи, у меня чуть сердце не разорвалось. Кто ты, девочка? Подруга нашей сумасшедшей Руби? Только эта полоумная называла меня Родой.

— Я ее дочь. Руби — моя мать, а Торк — отец, — объяснила Рейн, скрестив за спиной пальцы.

— Не может быть! — воскликнула женщина, глядя на Убби, который выставил вперед ладони, словно говоря: «Не спрашивай меня».

— Она сказала, что Бог послал ее спасти Селика.

Рода от изумления открыла рот.

— Ангел-хранитель, — прошептала она.

Великий Боже! Эти двое слеплены из одного теста.

Рейн живо представила себе Убби в своем времени, жадно проглатывающим «Светские новости» и разделяющим с Родой ненасытную страсть к сплетням.

— Один раз я нашел перо на ее ложе, — с важностью объявил Убби.

— Может быть, вы перестанете обсуждать меня словно меня здесь нет? Я не ангел. Я смертная, как и вы, милая парочка бабуинов.

— Баби-инов? — переспросили они одновременно, но Рейн лишь сердито фыркнула в ответ.

Убби рассказал, что произошло в доме Гайды, и Элла с готовностью согласилась принять Рейн.

— Пожалуйста, возвращайся побыстрее. Я хочу знать, что там, — настойчиво просила Рейн, когда Убби начал собираться. — Я боюсь за Селика. Из-за своей ненависти к саксам он забывает обо всякой осторожности.

— Не беспокойся, госпожа. Это сакское отродье не опасно для хозяина. Вот Стивен Грейвли — совсем другое дело. Это настоящий дьявол. В конце концов он своими хитростями погубит хозяина.

Рейн задрожала от страха и вспомнила о своем разговоре с Гайдой. Селик как будто собрался к саксам. Да нет, он решил ехать в поместье самого Грейвли и сразиться с ним. Услыхав от Убби, насколько реальна опасность. Рейн всерьез задумалась о плане Гайды. Возможно, она права и самое лучшее — похитить Селика и держать его взаперти до тех пор, пока презренный Грейвли не уползет обратно в какую-нибудь нору.

— Рода… Извини, Элла… Давай обсудим с тобой план, как спасти Селика…

— План? Нет! Нет! Нет! — воскликнула Элла, зажимая уши ладонями. — Ты совсем как твоя мать, которая впутала меня в свой «хитрый план», когда захотела заполучить твоего отца.

— Правда? — улыбнулась Рейн.

Она только теперь начинала понимать, что ее мать была еще более странной, чем она представляла прежде.

Но Элла не обратила внимания на ее вопрос, продолжая испуганно бормотать:

— Ничего не говори мне о своих безумных планах. Я знаю, потом ты втянешь меня…

— Успокойся. Мне только нужен совет.

Элла застонала, с покорным видом уселась на скамейку и, прислонившись к стене, стала слушать Рейн. Когда она замолчала, Элла воскликнула:

— Пресвятой Боже, да ты совсем спятила! Насколько мне помнится, Селик весит, как маленькая лошадка. И ты собираешься справиться с ним? Как?

— Травами.

— А потом что?

— Привяжу к кровати.

Элла покачала головой.

— Надолго?

Рейн вспыхнула, почувствовав себя не очень приятно из-за расспросов Эллы.

— Точно не знаю. Недели на две или около того, я думаю.

Последние слова она прошептала, но Элла услышала их.

— Безумие! Я уже говорила, что всю твою семейку стоило бы запереть в сумасшедший дом.

— Знаю, все это неправильно, но что же делать? Я пыталась с ним поговорить, и ни к чему хорошему это не привело. Он очень упрямый и твердо решил биться со Стивеном. Даже Убби думает, что если Селик сейчас отправится в Грейвли, то его поймают и наверняка убьют.

У Рейн дрогнул голос, и на глаза навернулись слезы. Она села на скамью рядом с Эллой.

— Любишь этого ненормального?

Рейн печально кивнула, вытерев нос рукавом.

— Ладно. Дай мне немного подумать. Где ты собираешься его держать, если сможешь похитить, в чем я, впрочем, сомневаюсь?

Рейн овечьим взглядом уставилась на Эллу, которая была для нее сейчас почти членом семьи, хотя они только что встретились.

— А нельзя ли спрятать его здесь? Саксы будут следить за домом Гайды.

Элла едва не подпрыгнула он негодования.

— Так я и знала. Так и знала. Ты втягиваешь меня в свою проклятую затею. Десять лет я работала не покладая рук, теперь у меня свое дело, и что? Я должна все бросить, чтобы помочь тебе. О Боже! Боже мой! Я чувствовала… Я знала… все было слишком хорошо.

Дождавшись паузы, Рейн спросила:

— Ты мне поможешь?

Элла закатила глаза.

— Здесь Селика не спрячешь. У меня слишком много работников, которые ходят везде и суют нос в мои дела.

Рейн поникла.

— У Селика есть дом за городом. Грейвли со своей бандой разрушил его, но, насколько я помню, сарай там цел. Надо только заново покрыть соломой крышу.

Рейн воспряла духом.

— Все, что еще понадобится, мы купим в городе. Это нетрудно. Но вот люди наверняка привлекут к себе внимание. Ты можешь придумать причину, почему решила там жить?

Рейн ясно представила. Адам и Адела, которых она встретила сегодня. Множество других бездомных детей.

— Сиротский приют, — уверенно заявила она. — Я собираюсь открыть сиротский приют. — Она крепко обняла Эллу. — Ох, спасибо, спасибо. Клянусь, я отблагодарю тебя за сегодняшнюю помощь.

Элла опустила глаза и необычно для себя, смущенно попросила:

— Есть кое-что, что ты могла бы для меня сделать.

— Все, что угодно. Только скажи.

— Ты не можешь… как бы между прочим… сказать что-нибудь хорошее обо мне при Убби?

Рейн от изумления открыла рот. Потом она стала смеяться и никак не могла остановиться, пока вконец не задохнулась. Тогда она схватила чашу с водой, которую ей с обиженным видом подала Элла.

— Совсем не смешно.

— Ох, Элла, — выдохнула Рейн. — Я смеюсь не над тобой. Просто жизнь у меня повернулась как-то нелепо. Если бы несколько недель назад ты сказала мне, что я буду играть роль Купидона, а тем более для двух таких разных людей из темных веков, я бы ни за что не поверила.

— Разных, — повторила Элла. — А то вы с Селиком одинаковые!

— Вот в этом ты права, Элла. Совершенно права.

Рейн безуспешно пыталась проявить интерес к процветающей торговле Эллы, которая с гордостью показывала ей лучшие шелка из Багдада, греческую парчу, великолепного качества лен, известный как синдон и похожий на тончайший батист, и, конечно же, знаменитую йоркширскую шерсть. Даже изысканная вышивка и оторочки из куницы и лисы не смогли привлечь внимания Рейн. В конце концов Элла оставила попытки развлечь Рейн и повела ее вверх по лестнице в свою маленькую спальню, которую она собиралась разделить с ней.

Не в силах уснуть, Рейн гадала, что могло случиться с Селиком и Гайдой, пока на другой день не пришел Убби. Судя по его словам, никто серьезно не пострадал, но когда она сама собственными глазами увидела разрушения в доме Гайды, ее страх за жизнь Селика принял чудовищные размеры.

Тяжелые столы были перевернуты и изрублены топорами. Повсюду валялись бочонки и горшки, в которых хранили продукты — муку, молоко, мед, яйца, медовуху. Гобелены и занавеси были сорваны со стен и окон и разорваны в клочья.

Везде, куда бы Рейн ни бросила взгляд, слуги усердно наводили порядок под строгим руководством Гайды и Тайры. На заднем дворе пылал огромный костер, в котором горели испорченные вещи, и он становился все больше.

— Гайда, мне так жаль. Это ужасно.

Гайда подняла взгляд от рассыпанной и залитой чем-то муки.

— Это не в первый раз. Бывало и похуже. Слава Богу, никого не убили.

Рейн заметила мужчину со сломанным носом, о котором говорил Убби и которого звали Тостиром, и пошла к нему. Поняв, что ничем не может ему помочь, она посоветовала прикладывать холодный компресс, чтобы побыстрее спала опухоль.

Потом она вернулась к Гайде и тоже взялась за метлу.

— Где Селик? Я боюсь за него.

— Скрывается, надеюсь.

— Дай Бог! Он еще не уехал искать Стивена Грейвли?

— Пока нет, но уверена, скоро уедет. Как только убедится, что мы в безопасности.

Рейн схватила Гайду за рукав.

— Я поняла, Гайда. Ты права. Мы должны что-то сделать, чтобы спасти Селика от самоубийства. Ведь именно это случится, если он сейчас отправится к саксам.

Гайда прекратила работу и внимательно слушала Рейн.

— Значит, жестокость саксов все-таки убедила тебя в том, что он подвергается опасности?

— Да. Но не только это. Селик совершенно теряет разум, когда слышит о Стивене Грейвли… В этой жестокой жизни он постоянно смотрит в лицо смерти. Но Грейвли… Этот человек сотворил дьявольское зло… Черт его знает, какую он придумает хитрость, чтобы выманить Селика из укрытия, и какие ужасные пытки придумает для него, если захватит его живым.

Лицо Гайды стало похоже на каменную маску.

— Я не осуждаю Селика за его желание отомстить. Я бы сама убила этого дьявола своими немощными руками, если бы могла. Но я согласна с тобой. Ярость ему не поможет. — Она внимательно смотрела на Рейн. — Что ты собираешься делать?

— Элла согласилась мне помочь, но еще мне нужна твоя помощь.

Гайда кивнула, и Рейн рассказала ей, что задумала. Обе они понимали, что главное — это не упустить время, так как Селик может уехать в любой момент.

К вечеру дом Гайды был более или менее прибран, но еще были сделаны первые приготовления для «похищения» Селика. Пришла Элла и дала несколько полезных советов. Втроем они договорились послать людей в усадьбу Селика, чтобы они привели в порядок сарай. Гайда наказала слуге купить трав, названных Рейн, и все необходимое для более или менее удобного житья там, где никто не жил десять лет. Еще требовалось купить веревку. Рейн попросила выбрать самую прочную.

Селик не вернулся в этот день и не прислал никакой весточки о себе. На другой день он тоже не появился. Когда Рейн легла вечером спать, она долго не могла уснуть. Тогда она встала и, подойдя к узкому окну, долго смотрела на освещенный луной двор.

Где Селик? Что он делает? Жив ли еще? Господи, сохрани и сбереги его.

Селик, прислонившись к дверному косяку, наблюдал за Рейн, которая, сама того не замечая, говорила вслух. Он ясно слышал ее слова.

«Будь все проклято! Женщина молится за меня», — подумал, вздрогнув, Селик, не уверенный, что ему это нравится.

Он потер закрывавшиеся от усталости глаза, желая только одного — лечь и уснуть. Святой Тор! Весь день он старательно избегал встреч с саксами, уводя их подальше от Йорвика. Ему удалось убить еще одного верного человека Ательстана, и теперь он должен уехать, не дожидаясь первых лучей солнца, если хочет начать охоту на Стивена Грейвли.

Мрачные предчувствия томили Селика. Раньше с ним такого не бывало. Неужели это предупреждение, что он не выйдет живым из схватки с Грейвли? Или что-то еще?

— Селик! — Рейн обернулась и увидела его. — Где ты был? Почему не дал нам знать, где ты, дурак?

Озабоченный голос Рейн, в котором слышались слезы, плохо сочетался с грубым словом.

Не переставая его ругать, Рейн бросилась ему на шею и едва не свалила его, изнемогшего, с ног. Она крепко обнимала его, не в силах оторваться, и жарко целовала шею, щеки, глаза, брови, подбородок, губы, не забыв тем временем ощупать его тело и убедиться, что он не ранен.

Что-то новое вспыхнуло в его душе, и на мгновение Селик прижал ее к себе, ощутив восхитительный запах ее чистых волос и тепло гладкой кожи, но тотчас, как ему ни было трудно, отодвинул ее на расстояние вытянутой руки.

— Соскучилась по мне, женщина?

— Да, грубиян, — проворчала она, беря его под руку и ведя к ложу. — Садись, пока не упал. Ты хоть немного спал с тех пор, как мы расстались?

Он покачал головой, но послушно сел, удивленный суетливой заботой Рейн.

— Снимай все. От тебя воняет, как от медведя.

В ее словах не слышалось возбуждения, но все же Селик улыбнулся, снимая с себя грязную тунику и оставаясь в одной набедренной повязке. По правде говоря, он и сам сейчас вряд ли был на что-то способен.

Его улыбка, однако, стала шире, когда она зажгла свечу и вернулась к кровати с кувшином воды. Намылив льняное полотенце, она стала ласково обмывать его лицо, шею, руки, даже дурно пахнущие подмышки и запылившиеся ноги.

Селик склонил голову набок, старался припомнить, кто еще заботился о нем настолько, чтобы мыть его. Мальчишкой он уже жил при дворе короля Харалда в Норвегии и сам все делал для себя. А когда женился на Астрид, то ему доставляло удовольствие хлопотать вокруг нее, потому что он был сильным и не нуждался в няньках. Тем не менее Селику понравилось внимание Рейн. Даже очень понравилось.

Она вымыла его, вытерла мягким льняным полотенцем и озабоченно спросила:

— Ты голодный? Принести тебе поесть?

Он покачал головой.

— Нет. Я устал.

Он лег на узкое ложе, полежал, потом отодвинулся от стены и поманил Рейн.

— Иди ко мне. Ненадолго. Мне очень холодно, согрей меня.

Он все еще был в одной набедренной повязке, и осенний воздух холодил ему кожу.

Как ни странно, Рейн не стала перечить ему, а, застенчиво улыбнувшись, немедленно исполнила его просьбу, после чего Селик укрыл их обоих шерстяным одеялом.

Селик со вздохом закрыл глаза и прижался к ней всем телом. Она легла спиной к нему, положив голову ему на левую руку. Правой рукой он обнял ее за талию, а левую опустил ей на грудь… Рейн промолчала, только, как ему показалось, затаила дыхание. Он не спросил, за что ему такая милость, лишь удивился про себя, что женщина все терпит. Не ударилась ли она головой? Еще несколько дней назад она бы Бог знает что с ним сделала за такие вольности.

«Спасибо тебе, Господи. Или Один», — мысленно усмехаясь, прошептал он.

Пожалуйста.

Селик улыбнулся странностям, которые с недавних пор начал замечать за собой, и придвинулся ближе к Рейн. В тихой ночи, когда все в доме спали, он вдруг ощутил непривычное согласие с миром. На него снизошел небывалый покой. Он мог забыть ненадолго о бессмысленном прошлом, о хлопотах последних дней и даже о безнадежном будущем.

Селику было на редкость приятно просто держать Рейн в своих объятиях. Время как будто перестало существовать, и он хотел до конца насладиться теми чувствами, которые росли в нем и распускали лепестки, как какой-нибудь невиданный цветок.

Взяв в руку ее шелковистую косу, Селик вынул из нее кожаный ремешок и осторожно провел ладонью но рассыпавшимся по плечам прядям. Потом он глубоко вдохнул смешанный запах мыла Гайды и «Страсти» Рейн.

Селик легко провел пальцем по нежной шее Рейн…

— Селик, — простонала Рейн.

— Ш-ш-ш. Я просто хочу чувствовать тебя. Больше ничего, клянусь.

Рейн нервно рассмеялась.

— Мужчины всегда так говорят женщинам.

Селик улыбнулся.

— Ну, конечно, и я говорил такое не раз, чтобы получить кое-что еще, но сейчас я сказал правду. Честное слово, я просто хочу чувствовать тебя.

Он помедлил.

— Нет, это не совсем так. Мне нужно чувствовать тебя.

Рейн повернулась к нему и сжала в ладонях его лицо.

— Все так, Селик. Я тоже хочу чувствовать тебя.

Селик застонал и поднял глаза к потолку. Теперь вы отдаете ее мне? Ха! А где вы были раньше, боги, когда я не знал, что могу зачать дитя? Как же ты, Господи, допустил недоумка Онана в свою Библию? Неужели ты не понимал, что мужчины поверят, будто в самом деле не смогут стать отцами, если «извергнут семя» наружу? Хорошенькую же шутку ты сыграл с человечеством!

Рейн наклонилась над ним.

— У тебя кожа, как камень… Шершавая, как пемза, — шептала она, проводя пальцем по его щеке и подбородку. — А здесь гладкая, как мрамор. — Она провела ладонью по его груди и животу.

Селик вздохнул, наслаждаясь ее лаской.

— Дорогая, ты ослепла, если так думаешь, — шепнул он, тем не менее довольный ее похвалой. — Я побитый кусок простого камня… Может быть, гранита… Безобразный и искрошившийся от времени и непогоды.

Опершись на локоть, Рейн провела пальцем по шраму на его лице, потом по шершавому слову «месть» на предплечье.

— Такой бывает кора могучего дерева. Твои шрамы — твой характер.

Селик печально покачал головой в ответ на ее обезоруживающие слова.

— Хотел бы я, чтобы ты знала меня раньше. Ручаюсь, я бы понравился тебе больше теперешнего. И не только телом или в любовных играх. Вообще. Я тогда был цельным. Мужчиной.

Рейн тихо вскрикнула и рывком села в постели, сердито сверкнув глазами.

— Ты глупый, глупый мужчина. Ты не ослышался. Я сказала «Мужчина». До сих пор мне ни разу не пришлось встретить такого мужчину. Такого настоящего мужчину, как ты.

Неожиданно Селик почувствовал, как заполняется пустота у него внутри. Он не хотел верить Рейн и изо всех сил хотел ей поверить. Последние десять лет, с тех пор как он не смог защитить жену и ребенка, Селик считал себя калекой, неполноценным мужчиной, и теперь Рейн возвращала его к жизни.

— Спасибо, — хрипло проговорил он, переполненный новыми чувствами. Больше он не боялся показать свое хорошее настроение. — Значит, ты не считаешь меня зверем?

— Ну, иногда, — поддразнила она его и посмотрела на него с таким откровенным желанием, что ему стоило немалого труда сдержать себя.

Но он не мог себе ничего позволить. Он боялся зародить в ней новую жизнь, особенно теперь, когда его мучило странное предчувствие. Вполне вероятно, что он не вернется из Грейвли. Не может же он опять оставить без защиты женщину и ребенка.

А тоненький дьявольский голосок нашептывал ему:

Ты можешь немножко поласкать ее, ведь это не страшно. Остановишься, когда захочешь. Ну что в этом плохого?

Со стоном он признался Рейн:

— Я уезжаю утром. Может… может быть, не вернусь.

Рейн удивила его тем, что в ответ лишь кивнула головой.

— Я знала, что ты уедешь. Хочешь отомстить Сгивену Грейвли.

— Я нанял двух воинов охранять тебя, и у тебя хватит денег заплатить им за год.

— Год! — воскликнула она, но тотчас постаралась спрятать свои чувства.

— Что ты будешь делать, когда я уеду? — спросил он, не в силах удержаться и не коснуться ее теплой руки, откинув локтем рукав ее туники.

Потом он с улыбкой дотронулся до ее великолепных волос.

Она взяла его за руку и стала рассеянно чертить большим пальцем круги там, где бился пульс.

— Я буду работать в больнице, — задумчиво отозвалась она. — Я знаю, что могу помочь, и, возможно, сама научусь чему-нибудь.

Он кивнул.

— Только пока у тебя будет охрана. И будь осторожна с коварными монахами. Некоторые из них еще те…

— Может что-нибудь изменить твое решение? Она пристально смотрела на него, словно его ответ был очень важен в эту минуту.

Он решительно покачал головой.

— Я задержался слишком долго. Грейвли, небось опять так спрятался где-нибудь, что мне его не найти.

Рейн прикусила нижнюю губу, словно обдумывая важное решение, потом внимательно посмотрела на него из-под полуопущенных ресниц. Он подозрительно прищурился, не сомневаясь, что женщина что-то задумала. Неожиданно она соскочила с ложа и отбежала подальше, чтобы он не мог до нее дотянуться.

— Принесу еды и пива.

— Не хочу я твоей проклятой еды и пива тоже хочу. Иди сюда.

— Я сейчас вернусь.

И она исчезла прежде, чем он успел ее остановить.

Чуть позже она разбудила его, притащив огромный поднос с холодной бараниной, кусками твердого сыра, домашним хлебом и двумя бокалами пива, которое варила сама Гайда. Он снова заявил, что не голоден, но съел все до крошки.

— Пиво какое-то горькое, — пожаловался он.

— Наверно, привкус трав, которые Гайда кладет в мясо.

Он не усомнился в ее искренности, зная, что Гайда и вправду не знает меры в приправах. Допив до последней капли горьковатое пиво, Селик схватил Рейн за руку и уложил рядом с собой. Целуя ей шею, он прорычал:

— Ну, на чем я остановился?

Рейн расхохоталась, потом сделала вид, будто всерьез обдумывает его вопрос, а он, воспользовавшись заминкой, развязал шнурки на ее тунике и снял се. Рейн осталась в одном тонком белье телесного цвета.

Не выказывая обычного смущения, она встала перед ним на колени, и ее лицо внезапно посерьезнело.

— Селик, я люблю тебя. Нет. Не делай такое лицо. Я люблю тебя, и что бы ни случилось, я хочу, чтобы ты помнил об этом.

Ее слова растопили лед в его сердце, готовом разорваться от переполнявшей его благодарности к щедрой возлюбленной, дарованной ему судьбой. Желание охватило его. Но это была не все сокрушающая на споем пути страсть. Это было другое чувство, потрясшее его душу.

— Прикоснись ко мне, — шепнул он. — Прошу… просто дотронься до меня.

И она сделала это.

Медленно, восхитительно медленно пальцами, ладонями, губами, зубами, теплым дыханием, длинными ногами и спрятанными в шелковом белье грудями она ласкала каждый дюйм его тела. Когда он пытался приласкать ее в ответ, она останавливала его:

— Нет, я сама.

Селик потерял способность соображать, забыв обо всем на свете, кроме ласк прекрасной женщины, отдававшей ему всю себя. Только когда она стала снимать тонкое белье, он остановил ее, с трудом взяв себя в руки.

— Нет, дорогая, нет.

Рейн обиженно посмотрела на него.

— Тогда зачем ты меня позвал?

Он улыбнулся.

— Поиграть.

— Не думай, что тебе все можно, если у тебя неотразимая улыбка.

— Неотразимая? А я и не подозревал. Надо будет попрактиковаться, раз я теперь знаю ее силу.

Рейн ткнула его кулаком в бок.

— Почему мы не можем любить друг друга?

— Нам нельзя доходить до конца, — повторил он с самым серьезным видом.

— Почему?

О Боже! Ну, что ей сказать? Не правду же. Она конечно, будет уверять, что ничего не боится. И я не смогу устоять.

Солги.

Что? Я думал, лгать грешно. Ты сам дал нам десять заповедей.

Эту я иногда позволяю нарушить.

Стараясь придать лицу такое выражение, чтобы она ничего не поняла, Селик взял ее за подбородок.

— Рейн, у меня есть причина. Возможно, завтра мне предстоит поединок, и я не могу ослаблять себя интимной близостью. Так поступают многие воины, — солгал он, изумляясь самому себе.

Рейн смущенно кивнула.

— Но это не значит, что воин не имеет право немножко расслабиться и получить капельку удовольствия, — продолжил он со смехом.

Прежде чем она успела сообразить, он обхватил ее за талию и усадил на себя. Их разделяли только тонкая ткань набедренной повязки и ее шелковое белье, правда, он надеялся, что этого будет достаточно.

Закинув руки за голову, он попросил:

— Подари мне воспоминания, которые уедут со мной завтра утром.

Возможно, только они и останутся у меня.

Ее глаза наполнились слезами, как будто она все поняла. И Селик словно вынырнул из десятилетнего мрака. Она была как освежающий летний ветер. Внутри у него было пусто, а Рейн излучала жизнь, которая наполняла его и придавала радость его существованию.

Когда ее губы вплотную приблизились к его губам, он тихо прошептал:

— Скажи мне свои слова. Еще раз.

Она знала, что он хочет услышать.

— Я люблю тебя. Отвратительный, сладкий, бешеный, неотразимый викинг. Я люблю тебя. Я люблю тебя. Я люблю тебя.

Селик слушал ее и не мог наслушаться, как вдруг его тело отяжелело и перестало подчиняться ему. Он был не в силах поднять веки. Наверное, устал сильнее, чем думал. Но ее слова он слышал, и они были для него самой нежной лаской, какую он когда-либо знал.

Уже засыпая, он то ли услышал, то ли ему показалось, что Рейн сказала:

— Пожалуйста, прости меня, Селик. Я сделала это для твоего блага.

ГЛАВА 14

Первое, что Рейн сделала утром, — это схватила Убби за руки и отвела его в освещенную солнцем комнату Гайды. Она надеялась уговорить его, чтобы он помог ей перевезти уснувшего Селика в его загородное поместье.

— Убби, я должна тебе признаться. Я и в самом деле ангел-хранитель, посланный Богом.

Говоря это, Рейн скрестила пальцы за спиной, чтобы не гневить Бога наглым обманом и, на всякий случай, скрестила еще ноги.

Туманные глаза Рейн стали круглыми, как блюдца.

— О, я знаю, хозяйка. Я то же самое говорил хозяину, но он мне не верил. Он-то считает, что ты явилась из сумасшедшей страны, где живут сумасшедшие люди, у которых сумасшедшие порядки. Но я знал. Я чувствовал.

— Убби, ты христианин? Он смутился.

— Меня крестили, как моего хозяина, но я верю в скандинавских богов.

— Ничего, — похлопав его по плечу, сказала Рейн. — Бог поймет.

— Ты думаешь? — с надеждой спросил Убби.

— Да. Знаешь, Убби, Бог просил меня кое-что сказать тебе.

За это я буду гореть в аду.

Нет.

Рейн посмотрела на Убби, который стоял с открытым ртом и не сводил с нее круглых глаз.

— Бог? Мне?

— Да. Он сказал, что ты поможешь мне основать приют для бездомных сирот.

— Правда? А где?

— В старом поместье Селика.

С тяжелым вздохом Убби прислонился к ближайшему креслу, словно заранее ждал чего-то неприятного.

— Хозяин не хотел никого туда пускать. Да и дом разрушен.

— Мы будем жить в сарае. Вчера там починили крышу, а сегодня Гайда с Эллой пришлют кое-какую мебель.

— А мой хозяин Селик согласен? — мигая, спросил Убби.

— Ну… не совсем.

Убби изогнул шею, чтобы получше разглядеть выражение ее лица, потом застонал и прижал ладонь к сердцу.

— О Боже, Боже, Боже. Хозяин ничего не знает?

Рейн покачала головой.

— Ты поможешь мне?

— Хозяин убьет меня! — воскликнул он в отчаянии, дергая себя за волосы. — Ты уверена, что Бог велел мне помочь? Вдруг он думал о каком-то другом Убби?

Рейн улыбнулась.

— Нет, он говорил о тебе. Если ты не откажешься, конечно.

— Как я могу отказать ангелу Господню? Но ты, хозяйка, заставляешь меня поступать нечестно.

Если бы ты только знал!

— Это не все, Убби. Обещай, что если ты не захочешь помогать, мне, то не будешь мешать.

— Мешать… Чему мешать? — не понял Убби. — Да как ты только могла подумать?..

— Ладно, Убби. Есть одна вещь… очень большая… которую надо отвезти в поместье. Поможешь мне погрузить ее, а там втащить на чердак?

— Большая… Что это? — удивленно спросил он.

— Пойдем со мной, — сказала она и показала на лестницу.

Когда они дошли до спальни, Рейн посторонилась, пропуская Убби вперед и закрывая уши, чтобы не слышать его отчаянных воплей.

— О мой Бог! О святой Тор! Хозяин умер! — заорал Убби, бросаясь на холодное тело Селика.

— Он не умер, — поспешила успокоить его Рейн. — Просто спит.

Не поверив ей, Убби безрезультатно тряс Селика за плечи.

— Хозяин умер, хозяин умер. Что ты с ним сделала? Это случилось, когда он соединился с тобой?

— Стыдно, Убби! — Рейн погрозила ему пальцем. — Селик спит, уверяю тебя. Я… ладно, я дала ему выпить одну травку, чтобы он уснул.

— Зачем? — спросил, расправляя плечи, Убби.

— Чтобы спасти его.

Убби уселся на край кровати рядом с Селиком.

— Не хочу ничего слушать.

— Убби, вспомни нашу первую встречу. Ты был счастлив, что Бог послал меня спасти Селика.

— Да. Но…

— Ты знаешь, как для него опасно ехать к саксам, ; особенно сейчас, когда там негодяй Грейвли.

— Да. Но…

— Ярость ослепляет Селика, и он забывает об осторожности.

— Да. Но…

— Вот почему, Убби, я совершенно уверена, что Селик погибнет, если отправится за Стивеном Грейвли. Когда я разговаривала с ним вечером, мне показалось, у него такое же предчувствие. Это чистая правда, клянусь, как перед Богом.

Убби поставил локти на колени и надолго закрыл лицо руками. Когда он наконец поднял голову, то посмотрел ей прямо в глаза и спросил.

— Долго он будет спать?

— Весь день. Я дала ему столько опиума… макового настоя… что хватило бы и слону.

— Все равно нам лучше поторопиться, — проговорил он, качая головой и выражая тем самым отвращение к своему участию в заговоре женщин.

Когда Селик с трудом разлепил веки, голова у него раскалывалась от боли, рот пересох, руки и ноги затекли, и ему ужасно, до боли, хотелось помочиться.

Он не сразу понял, что на дворе уже день. Черт подери! Он должен быть на полпути к Уэссексу. Как же он так проспал?

Рейн! Глаза у него сразу широко открылись, едва он вспомнил, как коварная женщина соблазняла его своими сладкими ласками. Она не хотела, чтобы он уезжал.

Селик собрался с силами и попытался встать, но понял, что не может даже пошевелиться. Только тогда до него дошло, что он за руки и за ноги привязан к кровати. И что еще хуже, во рту у него кляп. Он глубоко вдохнул воздух, стараясь понять, где он. Сено. Значит, он не в городе и не в доме Гайды.

Проклятье! Проклятье! Гореть ему в аду!

Селик заскрипел зубами в беззвучном крике боли. Подлый Грейвли, должно быть, ворвался ночью в дом Гайды и захватил его спящим. Зная его жестокость, Селик не сомневался, что он всех убил. Наверное, замучил до смерти.

Рейн! Селик внезапно вспомнил, что Рейн тоже была с ним. О Господи, если ты есть, не допусти, чтобы она попала в лапы Стивену. Лучше ей умереть.

В ярости он стал извиваться и дергаться, чтобы ослабить путы, но у него ничего не вышло. Веревки не поддавались. Он закрыл глаза, отгоняя ужасные видения, заранее представляя себе, с каким садистским наслаждением Грейвли будет мучить Рейн.

— Наконец-то проснулся. Давно пора. Ты спишь уже двое суток.

Селик не поверил себе, когда услышал голос Рейн. Неужели она привязана рядом? И тут он увидел, что она совершенно свободна и подходит к его кровати. Что за чертовщина! Он рванулся, но не смог разорвать веревки. Тогда он принялся крутить головой, показывая Рейн, чтобы она вынула кляп.

Рейн поняла его.

— Скорее освободи меня, пока Грейвли или его люди не вернулись.

— Не могу, Селик, — тихо проговорила Рейн, отходя от кровати.

— Какого черта?

— Потому что усыпил и связал тебя не Стивен Грейвли.

— Усыпил?..

Селик прищурился, начиная кое-что понимать.

— Кого же мне благодарить?

— Меня, — прошептала Рейн.

— Ах так!

Селик вновь задергался и так, что кровать заходила ходуном, а из тюфяка посыпалась солома. Однако тот, кто привязывал его, хорошо знал свое дело. Селик прямо посмотрел в испуганные глаза Рейн.

— Ты, конечно, понимаешь, что я убью тебя, — заявил он стальным голосом.

— Селик, когда ты успокоишься, ты поймешь, что это для твоего же блага.

Голос у нее дрогнул, выдавая ее сомнение в собственных словах.

— Где мои люди?

— В Йорвике.

— Что они знают о моем исчезновении?

— Гайда сказала им, что ты отправился в Равеншир и вернешься через несколько недель.

— Сколько ты собираешься держать меня тут? В конце концов, где мы?

— Недели две… Пока точно не узнаю, что Грейвли уехал из Уэссекса, — сказала она, садясь на край узкого ложа. — И мы сейчас на чердаке сарая… Только, пожалуйста, не злись… Мы в твоем поместье.

У Селика глаза полезли на лоб.

— У тебя так лопнут сосуды на лбу. Я уже говорила, чтобы ты был поосторожнее.

От ярости он не мог произнести ни слова, не говоря уж о том, что никакие слова не в силах были выразить его чувства. Он крепко зажмурился и начал мысленно считать от одного до ста и обратно до одного, и снова до ста, пока не взял себя в руки.

— Что это ты сейчас бормотал? — как бы между прочим спросила Рейн, стряхивая солому с его штанов.

— Я считаю пытки, которым подвергну тебя, когда освобожусь. Знай, женщина, я буду долго наслаждаться твоими муками.

— Хочешь сказать, это будет похоже на то, как ты наказывал меня поцелуями?

Он смерил ее взглядом, говорившим, что она выбрала неподходящий момент для своих шуток.

— Если и будет поцелуй, то только моего ножа. Сначала, думаю, я сдеру с тебя кожу… О, не всю сразу. Я не хочу, чтобы ты умерла, не испытав других мучений. Может быть, потом я вырву твои ресницы…

Селик внезапно умолк и затряс головой.

— Что там за шум?

Снизу доносился громкий смех.

Рейн отвела виноватый взгляд, и Селик подумал, что его ждет, по крайней мере, еще один сюрприз.

— Говори, — приказал он.

— Это дети.

— Какие, черт побери… дети? — старательно выговаривая слова, спросил он, заставляя себя не давать волю чувствам.

— Сироты, — еле слышно пробормотала Рейн.

Он ничего не сказал. Тогда Рейн крепко сжала пальцы в кулаки.

— Мне нужно было прикрытие на случай, если сюда заявятся саксы, поэтому я открыла сиротский приют.

— Я хочу удостовериться, что правильно тебя понял. Ты решила, будто я не знаю, как мне жить дальше, поэтому усыпила меня, привезла в мое поместье, куда я запретил кого бы то ни было пускать, связала меня и натащила сюда детей, хотя, как тебе известно, я ненавижу этих безродных ублюдков.

— Примерно так, — признала она со слабой улыбкой.

— И кто, скажи честно, помог тебе приволочь меня сюда, ведь не тащила же ты меня сама, как лошадь.

— Не надо говорить гадости. Убби помог мне…

— Убби! Ты и моего преданного друга настроила против меня.

— Это не так, Селик.

— Я хочу помочиться, — внезапно рявкнул он. — Развяжи меня.

— Ой, мне бы надо было догадаться…

Рейн кинулась в глубь чердака и, вернувшись с глиняным горшком, пристроила его сбоку, собираясь развязать шнурки на штанах Селика.

— Даже не думай, — предупредил он ледяным тоном.

— Но, Селик, я же врач. Я ухаживала за моими больными…

— Да я лучше намочу штаны, как ребенок, чем позволю тебе возиться со мной. Воистину, ты перешла все границы приличия, женщина. А что ты придумала для другой… нужды?

— Постельный лоток, — объяснила Рейн как что-то давно известное. — Я сделала его из старой сковородки, которую мне дала Гайда.

— Постельный… постельный лоток, — гадливо произнес Селик. — Если ты посмеешь подойти ко мне с этим, клянусь… Ты меня слышишь, полоумная сука? Ты пожалеешь, что родилась на свет.

Рейн хватило ума отойти от него. Она поняла, что его терпение исчерпано.

— Убби! — заорал он, и мгновенно все стихло внизу. — Убби! Немедленно иди сюда! Немедленно! Я хочу помочиться! А тебе лучше исчезнуть, женщина, — прохрипел он в ярости. — От твоего вида меня тянет блевать.

Она вздрогнула от его грубых слов, лицо ее исказилось от боли, прекрасные золотистые глаза затуманились и задрожали губы. Однако она ничего не сказала и послушно оставила его одного. Плевать! Женщина оскорбила его мужское достоинство и еще, надо же, ждет благодарности!

Внезапно, словно заподозрив вышнюю волю, он обратил взгляд к потолку.

Это ты так шутишь, Господи? Если да, то, пожалуйста, обрати внимание, я не смеюсь.

Еще посмеешься.

Селик почувствовал, что кто-то стоит у него в ногах, но не открыл глаза. Господи, все пять дней он только и делал, что уговаривал Рейн освободить его. Если он еще хоть раз услышит, что она это сделала из любви к нему, то его, наверное, стошнит. А Убби… вот тоже придурок… верит, что Бог лично его попросил открыть приют для сирот.

В сарае было на удивление тихо даже для раннего утра. Рейн, конечно же, отправилась в больницу в Йорвике показывать свои замечательные приемчики монахам. Ха! Когда его руки будут свободны, он ей покажет такие приемчики, о которых ни один медицинский трактат еще не написан. И с Убби, в обязанности которого входило заботиться о его естественных потребностях, он еще тоже поговорит по-свойски за все свои унижения.

Наконец любопытство победило, и Селик чуть-чуть приоткрыл один глаз, чтобы посмотреть, кто осмелился нарушить его покой.

Господи Иисусе! Сиротка, которую Рейн притащила на его землю. Маленькая девочка, которую они встретили около больницы.

Селик обратил внимание на лохмотья, все так же прикрывавшие ее худенькое тельце, но Рейн отмыла малышку, и на ее смешном носике стали видны веснушки. Белокурые волосы заплетены в длинную косу.

Селик нахмурился, стараясь вспомнить, что тогда говорил ее полоумный брат. Ах да, Аслам, торговец рабами, он хотел продать брата и сестру восточному султану. В своих путешествиях он не раз слышал о людях, которые занимались такими делами. Наверное, должно быть стыдно видеть невинных детей, предназначенных для подобного, но это не его дело. На свете много ужасов, а он вовсе не рыцарь, сражающийся с мировым злом. Пусть Рейн и не мечтает.

Подойдя поближе, босоногая девчушка лет четырех уставилась на него огромными небесно-голубыми глазами, не вынимая изо рта крошечный пальчик.

— Уходи, — прорычал он, открывая оба глаза.

Девочка подпрыгнула в испуге, но не убежала, а, наоборот, подошла еще ближе. Ее страх выдавал только пальчик, который она стала сосать еще быстрее. Она влезла на кровать рядом с ним и не сводила с него обожающего взгляда.

Селик опустил веки, борясь с наплывом забытых чувств. Холодный пот покрыл его всего с головы до ног, а в душе зазвучала скорбная мелодия, как бывало всегда, стоило ему близко столкнуться с маленькими детьми и вспомнить прошлое. Он не мог позволить себе думать о своем умершем сыне и о том, каким был бы Торкел, проживи он столько, сколько проклятый ребенок, попавшийся ему на пути.

Он почувствовал прикосновение маленькой ручки к своей груди и в негодовании открыл глаза. Неугомонная малышка, все еще зажимая пальчик между пухлыми губками, другой рукой толкала его в грудь.

— Осторожно, дурочка, я кусаю таких маленьких, как ты. Разрываю на кусочки и бросаю на корм птицам.

Он постарался сказать это как можно свирепее.

Однако вместо того чтобы в страхе убежать, девочка захихикала. В самом деле, захихикала.

Господи, это не жизнь, а страшный сон. Я гордился своей славой храброго воина, а теперь не могу испугать даже это крохотное существо.

— Рейн! Убери! — закричал он. — Убери от меня проклятого ребенка!

Девочка молча придвинулась ближе и улеглась щекой ему на грудь. Тогда он стал крутиться из стороны в сторону, стараясь скинуть ее, но она с такой силой вцепилась в его тунику, словно от этого зависела ее жизнь. Ему показалось, что он слышит тихий смех. Конечно, она думает, будто он с ней играет.

Наконец, отказавшись от мысли избавиться от маленькой пиявки, он улегся на спину и увидел, что у нее сонно закрываются глаза. Однако перед тем как уснуть, она еще крепче прижалась к нему и с обожанием прошептала:

— Папочка.

Клянусь всеми богами и чертями! Девочка думает, что я ее отец.

Младенческий запах навеял на Селика воспоминания о самом счастливом времени в его жизни, и он почувствовал, как на глазах у него выступают слезы. Он быстро мигнул, смахивая их, и снова недобрым словом помянул Рейн. Больше часа он пролежал совершенно неподвижно, боясь разбудить тихо спавшую на его груди малышку.

— Адела! Адела! Где ты?

Селик быстро открыл глаза. Он, должно быть, тоже заснул.

На лестнице послышались шаги, а потом показалось грязное лицо мальчишки, которого он видел на ступеньках собора.

— Что ты делаешь с моей сестрой, проклятый…

— Адам… — просыпаясь, пробормотала девочка. Она села и протянула к брату ручонки, а когда он поднял ее, вновь засунула в рот палец. Святой Тор! Мальчишка едва не падал под тяжестью сестры, обхватившей его руками и ногами.

— Если ты, вонючий изгой, обидел мою сестру, клянусь…

— Заткнись, — раздраженно рявкнул Селик, считая, что с него хватит детей на сегодня. — Убирайтесь, и не вздумайте вернуться.

— Адела, он трогал тебя? — спросил Адам, и девочка отчаянно закачала головой из стороны в сторону.

— Трогал ее?..

— Тебе лучше убраться отсюда, помойная крыса! — заорал Селик. — Если ты еще раз скажешь что-нибудь такое, клянусь, я…

— Что? — с вызовом спросил малыш, поставив Аделу на пол и подойдя к кровати, как заносчивый петух.

Его каштановые волосы… Селик предположил, что под слоем грязи они каштановые… торчали во все стороны и были разной длины после плохой стрижки. Многомесячный слой пыли коркой покрывал его лицо и руки, а туника и штаны были жесткими от жира и Бог знает чего еще.

— Ну и что ты сделаешь со мной, ведь ты связанный? Я вижу, ты теперь не такой страшный, мой храбрый рыцарь.

Селик рассмеялся бы, не будь он так зол.

— Двигай отсюда, проклятый кротенок.

— Ха! Может быть, ты попробуешь меня выгнать, раз ты такой бесстрашный воин, — язвил мальчишка.

Лицо Селика загорелось от гнева, и он рванул веревки.

Я убью Рейн. Клянусь, убью.

— Я не всегда буду связан, чертов дурак, и, как освобожусь, тебе лучше быть подальше, потому что я тебя так выпорю, что ты сутки не сможешь сесть.

Адела дернула брата за рукав и потянулась к Селику.

— Папочка, — сказала она.

Однако Адам фыркнул с отвращением.

— Этот поганый изгой — не твой отец, Адела. Наш отец был сильный воин, не то что этот беспомощный…

— Убби! — заорал Селик, окончательно выведенный из себя сквернословящим мальчишкой.

Его верный… нет, неверный слуга вскарабкался по лестнице так быстро, как только позволили его коротенькие ножки, и, тотчас оценив положение, принялся извиняться:

— Прогну прощения, хозяин. Я выполнял поручения хозяйки. Это тяжелая работа, когда дюжина детей путается у тебя под ногами и…

— Дюжина? — в ужасе воскликнул Селик. — Не считаясь с моей волей, вы притащили сюда, в мой сарай, на мою землю дюжину сирот? Рейн говорила, что их всего шесть.

— Да, два дня назад это было так, — смиренно признался Убби. — Но с каждым днем здесь все больше бедных малюток. Стоит им узнать о нашем приюте, и…

Селик приказал со стоном:

— Убери этих двух отсюда. Сейчас же! И проследи, чтобы они больше не показывались.

— Да, хозяин, как скажешь, — покорно проговорил Убби, подталкивая детей к лестнице.

Потом он вновь повернулся к Селику:

— Может быть, тебе нужен постельный лоток?

— Ар-р-ргх!

— Я всего лишь спросил, — проворчал Убби, исчезая.

Рейн не поднималась к Селику следующие два дня, не в силах выслушивать его требования развязать его вперемежку с кровожадными описаниями самых жестоких мучений, которые ждут ее, когда он будет свободен. Ее раздирали противоречивые чувства — вина за похищение, которое нарушило его планы, и постоянный страх за его безопасность.

Поэтому она избегала его, и о нем заботился Убби. Детям было запрещено подниматься наверх.

Еще дети! О Боже! Их становилось все больше и больше. Рейн думала о том, что скоро придется кого-то отсылать обратно, ведь деньги, которые ей дали Элла и Гайда, уже подходили к концу. Каждый день она работала в больнице, и монахи, правда, неохотно, но все же наполняли ее полотняные сумки едой для сирот. Однако они не слишком усердствовали в своей благотворительности. Не раз Рейн, возвратившись, обнаруживала, что мясо несвежее, а хлеб заплесневелый.

Она сидела на ступеньках сарая, наблюдая за игравшими детьми, когда заметила Адама. Она медленно встала и незаметно подошла к лужайке. Грязнуля Адам наотрез отказывался мыться и постоянно удирал от нее. Рейн вдоволь наслушалась его ругани. Но раз она взяла на себя заботу о нем, ее долг — отскрести его и внутри, и снаружи.

Адам, как обычно, командовал детьми, даже теми, что были старше и сильнее, и не заметил, как подошла Рейн и схватила его за ворот.

— Отпусти меня, проклятая ведьма! — закричал он.

Рейн покрепче ухватила его, и, как он ни брыкался и ни обзывал ее, не отпускала его.

— Убби, принеси мыло, льняные полотенца и чистую одежду для этого грязнули.

Подтащив Адама к лошадиному корыту, в котором с вечера накопилась дождевая вода, она толкнула его и еще придержала под водой, чтобы получше намочить сальные волосы. Когда он вынырнул, то обругал ее еще почище бывалого матроса. Убби сунул ей в руку кусок твердого мыла, а она приказала ему помочь ей раздеть скользкого мальчишку и подержать его, пока она будет его отмывать.

Через полчаса, которые показались Рейн вечностью, они наконец вытащили сверкающего чистотой ребенка из холодной воды. Он стряхнул с лица мокрые волосы, уперся руками в костлявые бока и злобно уставился на нее, совершенно забыв о своей наготе.

Рейн и Убби в изумлении смотрели на маленького мальчика, потом, словно по команде, повернулись друг к другу.

— А он красивый, — изумленно прошептала Рейн.

— Плоскогрудая безобразная старая сука, — ругался Адам, толкая Рейн в грудь, — я…

— Саксы идут! Саксы идут! — кричал бежавший к ним по дороге мальчишка. — Бьорн видел их с холма!

Рейн и Убби в страхе переглянулись и приказали детям делать то, чему они учили их на случай подобной опасности. Адам быстро натянул на себя мокрую одежду и загнал детей в сарай, командуя направо и налево, как заправский предводитель. Слава Богу, люди Селика и его лошади все еще оставались в Йорвике. Они бы не смогли спрятать всех.

Рейн и Убби ворвались на чердак.

— Селик! — крикнула Рейн, когда они с Убби стали наваливать тюки с сеном на ложе. — Саксы идут, — объяснила она, задыхаясь. — Нам надо спрятать тебя, пока их нет.

— Освободи меня, — потребовал Селик.

Она продолжала заваливать его соломой, тогда он оскалил зубы и зарычал:

— Освободи меня, черт возьми! Имею я право защищаться, если меня найдут?

Рейн на мгновение задумалась, потом кивнула Убби, и тот, выхватив нож из ножен, перерезал веревки.

— Пожалуйста, лежи и дай нам спрятать тебя, — взмолилась Рейн. — Пожалуйста.

Селик презрительно посмотрел на нее, но, к ее удивлению, послушался.

— Не дразните этих ублюдков. И не особенно защищайте меня. Ты понимаешь, Убби? Даже если ты получишь прямое указание от самого папы римского.

Убби кивнул.

— Иди вниз, Адела, — ласково проговорил Селик.

Рейн обернулась и увидела маленькую девочку с широко открытыми испуганными глазами и, как обычно, с пальцем во рту.

— Заберите ее отсюда, — приказал Селик, но девочка заплакала и побежала к нему, даже не взглянув на Рейн.

— Чертовы саксы! — выругался Селик, взяв Аделу на руки.

Она крепко обняла его за шею и не хотела уходить, даже когда он объяснил ей, что пока безопаснее побыть с Рейн и Убби.

До них уже доносился стук лошадиных копыт.

— Чертовы саксы! — повторил Селик.

Он лег на кровать вместе с прижавшейся к его груди Аделой, и Рейн с Убби быстро засыпали их сеном.

Когда, спустя короткое время, солдаты ворвались в сарай, дети чинно сидели за длинным столом и ели из мисок овсяную кашу с черным хлебом. Хулиган Адам великолепно сделал свое дело. Его слово было здесь законом.

Воины в боевых доспехах и с мечами в руках застыли у входа в сарай. Видимо, они не ожидали увидеть ничего подобного.

Вперед выступил рыжий с проседью предводитель.

— Где он?

— Кто? — вежливо спросила Рейн.

— Селик. Изгой. Кто же еще? — раздраженно рявкнул он, подходя ближе. — Это ведь его собственность?

Рейн пожала плечами.

— Не знаю никого с таким именем. Сарай заброшен, а этим бездомным сиротам некуда было деваться, поэтому…

— Кому нужны датские ублюдки?

Он сплюнул на свежеподметенный пол прямо под ноги Рейн, и она закусила нижнюю губу, чтобы сдержать себя и не сказать тупице все, что она о нем думает.

— Кто ты? — с угрозой спросил он, подойдя ближе.

Схватив Рейн за тунику, он дернул ее, и Рейн, споткнувшись, ткнулась головой в его бочкообразную грудь.

Однако ей удалось вырваться.

— Я Рейн Джордан, и ты не имеешь права врываться в наш дом.

Воин с размаху ударил Рейн по лицу. Из носа потекла кровь. Ошеломленная Рейн поднесла руку к разбитому рту. Никто никогда не бил ее. Однако она постаралась сдержать свою ярость, увидев детей, в ужасе уставившихся на нее. А глупый Адам готов был броситься на воина со своим крошечным ножичком. К счастью, Убби заметил это и заставил его сесть.

— Ищите! — приказал командир, и воины с полнейшим безразличием к сохранности их скудных запасов принялись переворачивать ящики и бочонки в сарае. Мука рассыпалась по грязному полу. Вся одежда была порублена в клочья. Две пары детских кожаных ботинок полетели в горящий очаг. Большинство воинов отправилось осматривать кусты, а один, совсем юный, полез на чердак.

Рейн заставила себя опустить глаза, боясь, как бы Убби не увидел в них охвативший ее страх.

Пожалуйста, Господи, молю тебя, не допусти чтобы воины нашли Селика. Пожалуйста.

Рейн подняла глаза. Молодой воин спускался по лестнице, лениво почесывая под мышками.

— Ничего там нет, кроме кучи гнилого сена.

— Можем накормить им лошадей? — спросил командир, и у Рейн от страха мороз пробежал по коже.

— Нет. Воняет так, будто лежит там много лет. У лошадей наверняка от него будут желудочные колики.

Молодой воин широко зевнул, и Рейн поняла, что ему лень таскать с чердака тюки с сеном.

Предводитель вновь подошел к Рейн и, схватив ее обеими руками, приподнял так, что ей пришлось встать на цыпочки. Она с трудом сдержалась, чтобы не плюнуть ему в глаза, но ее презрение наверняка было написано у нее на лице, потому что он едва не сломал ей обе руки, и она чудом сумела не расплакаться от боли.

— Слушай меня внимательно, женщина. Меня зовут Освальд. Я живу в воинском лагере в Йорвике. Если ты услышишь что-то об Изгое, немедленно свяжись со мной. Король Ательстан хочет получить голову ублюдка, и я постараюсь доставить ее ему. — С этими словами он оттолкнул Рейн, и она упала на землю.

Рейн лежала, пока стук копыт не затих вдали. Только тогда она встала и осмотрелась, поняв, что чувствовала Гайда, глядя на разрушения в своем доме. Но все остались живы, и это было самое главное.

Потом она посмотрела на свои едва прикрытые короткими рукавами руки. Черные синяки покрывали предплечья почти полностью.

В тишине послышалось всхлипыванье одного… другого ребенка… Еще секунда, и плакали уже все. Потом раздался звук шагов. Она посмотрела наверх и увидела Селика, с головы до ног покрытого соломой и со спящей девочкой на руках.

— Адела! — с облегчением воскликнул Адам.

Он бросился к Селику взять у него сестру, нежно обнял ее и тихонько зашептал ей что-то на ухо. Селик тревожным взглядом обвел комнату.

— Все целы? — спросил он Убби.

Когда Убби кивнул в ответ, он сердито посмотрел на Рейн, и она только теперь поняла, что, освободив его для самозащиты, она освободила его и для того, чтобы он мог отомстить ей за похищение. Она-то думала, что ей хватит времени умиротворить его, убедить его в своей любви, объяснить ему, что она все делала только ради его же пользы.

— Рейн, — ласково позвал Селик, но в его голосе она услышала угрозу, — подойди ко мне.

Он согнул палец и поманил ее к себе, но Рейн видела холодное презрение в его глазах. Она отступила на шаг. Селик приблизился на шаг.

— Селик, пойми, пожалуйста…

Рейн вышла в дверь.

— О, я все понимаю, женщина, — ухмыльнулся он, подкрадываясь к ней, как озверевший дикарь.

Рейн на мгновение задумалась, кто для нее опаснее — сакские воины или разъяренный Селик, — и решила не испытывать судьбу.

— О черт! — вскрикнула она и побежала в лес.

ГЛАВА 15

Рейн быстро бежала к лесу, но ей мешал ветер, обжигавший саднившие руки и лицо. Еще болел бок, который она ушибла, когда сакс швырнул ее на земляной пол.

— Что за нелепость? — бормотала она, думая о том, что в своем путешествии во времени подошла к тому, с чего начала.

В первый день, когда она «прибыла» в средневековую Британию, она убегала от Селика — жестокого варвара. Сейчас она спасается бегством от Селика — своего возлюбленного.

Тогда она остановилась и повернулась лицом к Селику, который почти тотчас подошел к ней.

— Подумай, женщина. Ты бежишь ко мне или от меня?

Рейн не колебалась.

— К тебе.

Все еще не придя в себя после нападения саксов и тревоги за жизнь Селика, похищенного ею неделю назад, она бросилась ему на шею.

— О Селик, слава Богу, ты невредим.

Встав на цыпочки, она целовала его шею, подбородок, неподатливые губы.

Только тут до нее дошло, что он не отвечает на ее ласки и даже не обнимает ее.

— Не думай, что ты опять сможешь делать со мной, что хочешь. Я никогда не прощу тебя, Рейн. Никогда.

Она отпрянула и, мучимая дурными предчувствиями, посмотрела прямо ему в глаза. Они были серые, как крылья жука, и сверкали бешеной яростью.

— Селик, позволь мне объяснить. Я знаю, ты расстроен, но…

— Расстроен! Госпожа, это неподходящее слово для моего гнева. Расстроен! Я не расстроен, я взбешен!

Он беспокойно округлил глаза.

— Ты вся в крови.

Рейн провела пальцем по лицу и почувствовала боль возле носа.

— Меня ударил один из воинов. Думаю, просто лопнул сосуд в носу.

Селик тяжело вздохнул. Как бы то ни было, ему было небезразлично ее состояние, но в его глазах она все еще читала презрение.

«Он никогда не простит меня», — решила Рейн.

— Идем, — холодно скомандовал он. — Я там разберусь с тобой и со всеми твоими делами.

Схватив ее за руку, он потащил ее к сараю.

— Нет! — закричала Рейн.

Острая боль от железной хватки пронзила ей руку от шеи до кончиков пальцев.

— Что? — спросил он, недоуменно наморщив лоб. Он заметил синяки на ее поднятых руках и разжал пальцы.

— О черт, — тихо проговорил он и ссутулился. От боли в руках, в сердце, от ненависти Селика слезы наполнили глаза Рейн, и она не смогла удержать их.

Ее длинные белокурые волосы рассыпались по плечам и желтой волной лежали на тунике. С непонятным выражением он рассматривал ее предплечья, легко, как перышком, водя указательным пальцем по темным пятнам, словно стирая боль. Внезапно она увидела замешательство на его лице.

— Что это? — спросил он, показывая на небольшие рубцы на внутренней стороне локтя.

— Предохранение.

— Что?

— Предохранение. Я вшила это два года назад, когда думала, что буду встречаться с мужчиной, но потом… я не стала встречаться, — сказала она, пожав плечами.

— Расскажи, что делает предохранение.

— Предохраняет от зачатия.

Разве можно сейчас говорить с Селиком о предохранении, когда все, о чем она мечтала, разбилось вдребезги, словно тонкий хрусталь, из-за его невыносимого презрения.

— Я дождусь твоих объяснений?

— Это предохраняет от зачатия. Я знаю, трудно поверить… Давай поговорим об этом как-нибудь в другой раз. Я не делала…

— А почему ты раньше не поделилась со мной этими интересными сведениями?

Удивленная сарказмом, прозвучавшим в его голосе, Рейн ответила со всей искренностью:

— Ты не спрашивал.

Селик едва слышно хмыкнул.

— И как долго действует этот… предохранитель?

— Около пяти лет.

Селик широко улыбнулся.

Рейн содрогнулась, потому что в его улыбке не было обычного тепла. Это была грозная улыбка смертельно опасного хищника.

Рейн смутилась.

— Селик, почему ты не хотел идти до конца? Ты говорил, что воинам надо беречь силы перед сражениями.

Он ласково взял ее за руку.

— Пойдем, Рейн. Нам с тобой давно пора обсудить одно дело, и это никак нельзя откладывать на потом.

Когда они вошли в сарай, Рейн увидела, что Убби с детьми неплохо поработали, приводя в порядок помещение после разгрома, который учинили саксы. Дети испуганно переводили взгляды с нее на Селика и обратно.

— Убби, собери этих кишащих паразитами уличных крыс и отведи их в Йорвик к Гайде.

— Надолго? — спросил Убби, не поинтересовавшись, зачем это надо.

— Пока я не дам знать, что они могут вернуться в мой дом.

— А что делать, если Гайда не согласится?

— Не знаю. Полагаю, Гайда немало постаралась для моего похищения. Пусть теперь сама разбирается.

Убби отступил, услыхав гнев в голосе Селика.

— Да, тебе лучше отойти, предатель. Ты предал меня, помогая моему врагу. — Он показал на Рейн. — Мы это позже обсудим…

— Пре… предал? О, не думай так, хозяин. Я делал только то, что повелел Бог… Для твоего же блага.

Селик шагнул к нему и угрожающе помахал пальцем перед его побледневшим лицом.

— У меня есть для тебя еще одно послание. Ступай прочь с моих глаз, пока я не свернул твою тощую шею.

Убби отскочил от него и начал подгонять детей, подбирать их вещи, необходимые, если придется надолго застрять в доме Гайды.

Глаза Селика настороженно оглядывали большую комнату. Неожиданно он заметил Адама, потихоньку скользившего к выходу. Однако прежде, чем он сумел удрать, Селик схватил его за пояс и поднял маленькое брыкающееся тело в воздух.

— Каково тебе, безмозглый комар? Не ты ли ругал меня грязными словами, когда я был крепко связан?

— Нет, — дерзко соврал Адам, махая руками как ветряная мельница, и стараясь достать кулаками до плеч Селика. — Ты принял меня за другого. Я — беспомощный сирота и только, как мог, заботился о моей бедной сестричке.

— Беспомощный? Ха! Думаю, ты никогда не был беспомощным, даже в тот день, когда вылез, пищащий, из лона матери.

Селик опустился на скамью, положил Адама на колено и быстро шлепнул его по заду. Потом посадил его на пол перед собой, крепко держа за плечи.

Адам плюнул ему в лицо.

Селик только тряхнул головой, удивленный такой смелостью.

— Твоя гордыня, щенок, делает из тебя дурака. Учись правильно выбирать противника.

Он сжал зубы и, вновь положив Адама себе на колено, шлепнул его пять раз, с каждым разом сильнее. Когда мальчик опять стоял перед ним, его глаза были полны слез и губы дрожали. Зная Адама, легко было понять, что его гордость пострадала больше, чем зад.

— Понял теперь? — потребовал ответа Селик.

Адам медлил, обдумывая, по-видимому, очередной бунт, но в конце концов кивнул.

— Сейчас иди с Убби и позаботься о других детях. — Селик подтолкнул Адама к смотревшим на них во все глаза малышам и подросткам. — Убби нужен хороший помощник.

Сначала Адам не понял. Когда же до него дошло, что его похвалили, он шаловливо усмехнулся и важно зашагал прочь, на ходу отдавая первые распоряжения.

Селик закрыл дверь и повернулся к Рейн.

— Иди наверх.

Рейн всматривалась в бесстрастное лицо Селика, стараясь понять, что он задумал, и надеясь как-то его смягчить. Безрезультатно.

С тупым смирением она шагала со ступеньки на ступеньку наверх, слыша, как Селик меряет шагами комнату внизу. Что он собирается с ней сделать? Пока что она решила убрать с ложа сено, под которым прятались Селик и Адела.

Закончив уборку, она села на шкуры и стала ждать. Что он сделает с ней? Как отомстит за свое заточение?

Прошло совсем немного времени, прежде чем она это узнала.

— Снимай все, — приказал Селик, когда поднялся наверх.

— Зачем?

— Не спрашивай, женщина. Делай, что я говорю. И быстро.

Рейн неохотно сняла тунику и брюки. Она колебалась, не зная, снимать или не снимать бюстгальтер и трусики.

— Все, — резко бросил Селик.

Она стояла перед ним обнаженная, со склоненной от стыда головой, в одном лишь янтарном ожерелье.

— Бусинки оставь, — хрипло проговорил он.

Рейн подняла голову, но он уже отвернулся от нее и через плечо скомандовал:

— Ложись.

С ужасом она подчинилась его приказу. Он медленно, не отрывая глаз от ее тела, подходил к ложу. Когда он коснулся веревки, все еще привязанной к ложу, она уже знала, что он будет делать.

— Нет, Селик, пожалуйста, не надо. У меня была серьезная причина. Я не хотела, чтобы ты погиб.

Не обращая внимания на ее мольбы, он привязал ее к четырем углам и, сидя на краю постели, долго смотрел на нее, а потом с преувеличенной заботливостью спросил:

— Тебе нравится так лежать?

Рейн вспыхнула и моргнула, смахивая слезы, туманившие ей глаза.

— Это унизительно.

— Ты права, — холодно подтвердил он. — Хоть в чем-то мы, наконец, сходимся.

Он встал, собираясь уйти, но Рейн окликнула его, поняв, что он хочет оставить ее одну.

— Селик, мне холодно.

Поднялся ветер, и вдалеке послышался удар грома, предвещавший приближение бури.

— Это ненадолго, — сообщил он ей насмешливо, но все же укрыл ее меховым плащом. — Отдыхай, ангел. Тебе это пригодится.

Селик отсутствовал так долго, что Рейн задремала. Когда же она проснулась от холода, снаружи шумела буря, сотрясая балки сарая, и опять шел дождь. Хотя она поднялась наверх вскоре после полудня, было уже темно. Только ложе освещало яркое пламя окружавших его свечей.

Она лежала обнаженная.

Рейн поискала глазами Селика. Он сидел на скамье у края освещенного круга, небрежно вытянув перед собой длинные ноги и скрестив на груди руки, похожий на хищника, ожидающего своего часа, но в неровном свете Рейн не могла разглядеть выражение его лица.

— Скажи мне, — спросил он ровным голосом, когда понял, что она проснулась, — почему ты меня предала?

Рейн вздрогнула, как от удара, но ответила:

— Я никогда не предавала тебя, Селик. Я хотела защитить тебя.

Она рассказала ему, что ей говорили Гайда и Элла, и почему она почувствовала необходимость решительных действий.

— Ты пойдешь за Стивеном Грейвли? Бросишь меня ради него?

Он медленно покачал головой.

— Нет. Пока ты спала, я получил известие от верных людей в Йорвике. Стивена видели в Лондоне садящимся на корабль.

Рейн с облегчением вздохнула.

— Не думай, что ты остановила меня своим предательским поступком. Ты только задержала меня. Я еще буду преследовать Стивена.

— Селик, пожалуйста, постарайся понять. Я люблю тебя. Я боялась…

— Нет, — прервал он ее, — любовь не должна делать мужчину слабым. Неужели ты считаешь, что я не могу противостоять даже такому дьявольски ничтожному воину, как Стивен из Грейвли?

— Все не так. Гайда сказала мне…

— Перестань обвинять других. Ты и ты одна решила дать мне сонное зелье и запереть меня тут. Ты решила поиграть в мужчину и определить за меня мою судьбу. Как ты посмела? Как ты посмела?

— Извини меня, — сказала она тихо.

— И не думай смягчить меня слезами. Я обещаю тебе, что не сдвинусь с места.

Рейн безудержно рыдала. Слезы текли по ее лицу, жгли ей кожу, касаясь кровоподтеков и ушибленного носа. Она знала, что выглядит безобразно. Одна сторона лица, вероятно, красная, нос раздут… О Боже, о чем она только думает…

Селик тихо подошел к ложу и сел на край. Нагнувшись, он взял с пола небольшой глиняный кувшинчик и, сунув внутрь палец, стал смазывать вонючей мазью синяки на ее руках. Боль почти сразу утихла, потом совсем исчезла.

— Что это?

— Лошадиная мазь.

Рейн чуть не задохнулась от ужасной вони, напомнившей ей запах лимбургского сыра.

— Это варево придумано Убби, — с невеселой улыбкой сказал Селик, понимая, как ей неприятно, но не сомневаясь, что оно облегчит боль. — Запах исчезает почти мгновенно.

Льняной тряпкой он вытер кровь и слезы с ее лица, потом все-таки намазал щеку.

Она подумала, что можно было бы избавиться от противного запаха, заткнув ноздри.

— Ты знаешь имя сакса, который тебя ударил? — спросил он звенящим от напряжения голосом.

— Он сказал, что его зовут Освальд. Предводитель отряда, который, думаю, недавно в Йорвике.

— Он не доживет до Рождества, — объявил Селик о своих намерениях, поставив кувшинчик на пол и вытирая мазь с пальцев льняной тряпкой.

Затем он удивил Рейн, развязав веревки и сказав, показывая на кувшин с водой, стоявший на тюке сена:

— Мойся сама. И облегчи себя как следует. Держать лоток еще унизительнее, чем мочиться в него.

Рейн съежилась от его ледяного тона и послушно отошла в темный прохладный угол. Закончив со своими делами, она вернулась к ложу, на котором все еще сидел мрачный Селик.

— Садись, — сказал он, показывая на свои колени.

У Рейн дрогнуло сердце, но она не задала ни одного вопроса.

— Нет, не так, — сказал он и развернул ее лицом к себе.

Рейн внезапно ощутила всю беззащитность и уязвимость своего положения. Она сидела голая, тогда как Селик был полностью одет, в тунике, штанах и жестких сапогах. Стыдясь своей унизительной позы, она опустила голову и тотчас едва не вскрикнула от неожиданности, когда Селик резко раздвинул ноги.

Он усмехнулся, словно был не в силах сдержать усмешку, потом еще раз посмотрел на шрам на ее руке.

— Ты должна была мне сказать.

— Я не думала, что это важно.

— А почему, ты думаешь, я воздерживался все время?

Рейн с удивлением посмотрела на него.

— Я думала, ты говорил правду, что любовь ослабляет воина перед сражением. И еще… я думала… я недостаточно привлекательна для тебя.

Селик тоже вздохнул, и она почувствовала, как сильно он хочет ее.

— Ты глупая?

Рейн неуверенно улыбнулась. Впервые у нее появилась надежда, что Селик не собирается наказывать ее, по крайней мере, не будет мучить.

— Ты хочешь сказать, что я тебе нравлюсь?

— Ты ведьма. Нет, даже не старайся быть похожей на ангела. Я вижу дьявольский блеск соблазна в твоих медовых глазах. Ты хочешь, чтобы я забыл о своем гневе… хочешь заманить меня в себя…

Внезапно он прижал ее к себе.

— Неделями я мечтал о том, что буду делать с твоим телом, но я не мог ничего себе позволить после твоих вздорных разговоров о капельках семени.

Рейн улыбнулась, но ее улыбка быстро увяла, когда он, водя пальцем по шраму на ее руке, жарко зашептал о некоторых своих мечтах. Рейн была в восторге. Когда он поднял ее руку и лизнул кончиком языка шрам, она почувствовала, как повлажнела внутри и хотела сжать ноги…

У Селика заблестели глаза. Он знал, что будет делать с ней. О да, он знал. И ему это заранее нравилось.

— Селик, — прошептала она с мольбой, — разденься.

— Нет, это путешествие я намерен начать одетым.

— Путешествие?

— Да, мы пойдем на рискованное испытание, достойное викинга.

Рейн уловила озорной блеск в его глазах, хотя гнев и боль из-за ее предательства все еще не сошли с его лица.

— Что значит испытание? Ради чего?

— Будем искать твою точку «Г».

— Ох, Селик, — рассмеялась она, — в этом нет необходимости.

— Есть, — возразил он, — и я даже открою тебе секрет точки «С», если сумею справиться со своей злостью.

— Точки «С»? — подозрительно переспросила Рейн, не зная, шутит он или нет.

— Да. И не говори мне, что твои замечательные сексуальные экспорты ничего о ней не знают.

Рейн подавила рвавшийся из горла смешок.

— Не экспорты, а эксперты.

Он махнул рукой.

— Это неважно. В действительности, султаны, которые первыми открыли точку «С», старались удержать тайну в своих гаремах. Но викинги узнали секрет и овладели мастерством. Не сомневаюсь, эта история неизвестна в твоем… твоей стране.

У Селика смешно дрогнули губы, и Рейн не поняла, смеется он над ней или говорит серьезно, но не это ее волновало сейчас. Она была поглощена своей любовью и не желала ничего больше знать.

Селик положил ладони на ее колени и стал медленно гладить ей ноги.

— Почему у тебя колючие ноги?

— Потому что я не брила их несколько недель.

— О да, об этом обычае говорила еще твоя мать.

— Знаешь, мне неприятно все время слушать о том, что говорила и делала моя мать.

— Хорошо, может быть, попозже я разрешу тебе побрить ноги моим ножом. Он очень острый. Я им брею лицо. Естественно, я присмотрю, чтобы ты не поранилась.

— Ох, Селик, я лю…

— Нет, — остановил он ее. — Тебе нельзя доверять. Я не хочу слушать лживые слова. Кроме того, сегодня я хочу совсем другого от тебя.

Его ладони скользнули вверх по бедрам, по талии, и когда он большими пальцами коснулся ее грудей, она вздохнула.

— Тебе нравится? — спросил он со смешком. — А теперь?

Он приподнял ее тяжелые груди, поглаживая их, но не трогая тех мест, где ей больше всего хотелось ощутить его прикосновения. Потом он коротко нажал на соски средними пальцами и отпустил их, потом опять нажал…

Она ощутила почти болезненное наслаждение, и сильнее сдвинула ноги.

— Еще, — шепотом попросила она.

Но Селик отпустил ее груди и, положив руки ей на талию, придвинул ее поближе к себе так, что если бы не одежда… И вот уже его руки взметнулись вверх и крепко обхватили ее голову.

Она поглядела в его сверкающие глаза и попросила:

— Поцелуй меня. Пожалуйста.

— Я уж думал, ты никогда не попросишь, — еле слышно проговорил он, прижимаясь губами к ее губам.

Не тратя времени на приготовления, его огненный язык ворвался в ее рот, и она почувствовала, как ее заливает жаркая волна желания. Она хотела сказать Селику, что хочет его, всего его, но не могла говорить, потому что его язык творил чудо, даря ей неслыханное наслаждение. Обнимая ее, он слегка раскачивал ее из стороны в сторону, так что сосками она терлась о его тунику.

Она застонала, когда в ней разгорелся настоящий пожар страсти, какой она не испытывала ни разу в жизни.

Но она хотела большего.

На мгновение она прислонилась головой к плечу Селика, зная, что он еще не получил всего до конца, и чувствуя его твердую плоть между своих ног и жаркое дыхание возле уха. Она поняла, что ему уже не до наказаний.

Прежде чем он успел ее остановить, Рейн соскользнула с его колен и, став на колени рядом с ним, принялась расстегивать на нем пояс и стаскивать с него тунику. Он молча приподнялся, решив ей помочь.

Она ласково гладила жесткие светлые волосы у него на груди, его широкие плечи и почти незаметные соски. Она чувствовала дрожь, сотрясавшую его тело, видела его затуманенные страстью, прекрасные серые глаза и белый шрам на потемневшей коже.

— Я люблю тебя.

Он закрыл ей ладонью рот и покачал головой. Не надо слов. Он все поймет без слов. Пусть будет только тело.

Возлюбленный мой. Библейские слова, явившиеся Рейн, потрясли ее. Она не знала, ее это слова или с ней говорит Бог, но они как нельзя лучше выражали ее чувства. Сейчас она была сама собой настолько, насколько это вообще было дано ей.

Рейн сняла с него башмаки, развязала пояс на штанах и стащила их с него. Любящим взглядом она ласкала его обнаженное тело.

— Ты прекрасен, возлюбленный мой. Даже дух захватывает, так ты прекрасен.

Он улыбнулся, и у Рейн потеплело на душе.

— Ты преувеличиваешь, но мне приятно, что ты так думаешь.

Она наклонилась и нежно коснулась губами его губ, отчего у него перехватило дыхание и он отодвинул ее от себя.

— Нет, милая ведьма, тебе не удастся закончить игру, не начав ее.

Он поднял ее с колен, и когда ее груди оказались прямо перед его лицом, он принялся потихоньку играть с ними, то теребя их языком, то прихватывая зубами и легко покусывая.

— Ох… ох… о-о-ох!

— Тебе больно? Не надо?

— Надо, — выдохнула она.

Тогда Селик повалился на кровать, увлекая ее за собой, но она не могла больше ждать и сама нетерпеливыми руками ввела его пульсирующий член в свое заждавшееся влагалище.

— Господи… Господи… — стонал он. — Слишком быстро. У тебя так узко внутри. Не двигайся. Нет. Еще. Еще… Чем дольше, тем лучше… всегда…

— Селик!

Он лениво приоткрыл глаза, серые омуты страсти, затягивающие на самое дно наслаждения…

— Что? — шепотом отозвался он.

— Я люблю тебя, — сказала она, нарушая его приказ, и, прижавшись к нему, начала медленное движение по кругу.

— Нет, — было запротестовал он, но положил руки ей на бедра, вновь беря над ней власть и устанавливая свой ритм.

— Я люблю тебя, — повторила она, крепко целуя его в открытые губы, чтобы он понял, как сильно она любит его.

— Нет. Ты любишь чувствовать меня внутри.

Рейн счастливо засмеялась.

— И это тоже.

— Что ты еще любишь? — тихо спросил он, поглаживая ее затвердевшие соски.

— Я люблю это, — сказала Рейн, задыхаясь. — И это, — добавила она, когда он взял сосок в рот и стал нежно покусывать его.

Выгнув спину и откинув назад голову, она застонала, когда пожар, мгновенно вспыхнувший у нее между ног, лишил ее разума и всякого контроля над собой.

Селик нашел пальцем клитор и до тех пор гладил и теребил его, пока она не закричала.

— Я не могу… О Господи, остановись… нет, нет, не останавливайся… я хочу…

Оставаясь внутри нее, Селик перевернул ее на спину, а потом стал своей затвердевшей плотью касаться клитора, доводя ее до умоисступления. Она хотела вновь соединиться с ним, но он не позволил ей, продолжая томить ее нестерпимой лаской.

— Скажи, чего ты хочешь? — хрипло спросил он, так что Рейн даже не сразу поняла его.

Она видела, что он возбужден не меньше ее, и все же он продолжал мучить ее, сдерживая себя.

— Я люблю тебя и хочу, чтобы ты любил меня, — высказала она свое заветное желание.

Рейн поняла, что он удивился. Не этого он ждал. Тем не менее он закрыл глаза, словно смиряясь с ее желанием, и вновь соединился с ней.

— Я люблю тебя, — шептала она. — Люблю-тебя-люблю-тебя-люблю-тебя… — повторяла она.

Вены вздулись у Селика на шее, когда он в последний раз изо всех сил прижался к ней и закричал, прославляя радость бытия. Она не заставила себя ждать, содрогаясь в таких конвульсиях, о которых прежде не смела и мечтать, и соединяясь с ним в страстном порыве потрясшем все ее существо.

Селик лежал на ней, и ей было приятно чувствовать тяжесть его тела после того, как он подарил ей неведомое прежде наслаждение. Она чувствовала его спокойное дыхание на своей шее и нежно гладила его шелковистые волосы.

— Ты спишь? — тихо спросила она.

Он хмыкнул, потом поднял голову и улыбнулся.

— Нет. Я умер.

Рейн улыбнулась в ответ, чувствуя, что ее сердце переполнено любовью. На его прекрасном лице не было и следа мучений или боли. Не было горьких морщин возле рта и глаз, которые словно растаяли от любовного жара.

— Почему ты так на меня смотришь? — спросил он, ласково тычась ей в подбородок.

— Как?

— Как медведь, которому неожиданно дали горшок с медом, когда он ждал совсем другого, — ворчливо проговорил он.

Он скатился с нее и, лежа на боку, лизнул ее губы.

— Хм-м-м. Похоже на мед. Позволь мне еще попробовать.

Когда он, тяжело дыша, оторвался наконец от ее губ, то куснул ее в плечо и сообщил:

— Мы еще не закончили викинговый поход.

— Не закончили! — воскликнула Рейн, и Селик усмехнулся, услыхав изумление в ее голосе.

— Нет, я еще должен показать тебе твою точку «Г», — сказал он, вставая на колени у нее между ног и левой рукой поднимая ей колени и прижимая их к ее груди.

Прижав большой палец к лобку, он вложил указательный и средний во влагалище так, чтобы они изнутри коснулись большого пальца, и принялся быстро и твердо водить ими туда и обратно, неизменно возвращаясь к точке, отмеченной большим пальцем.

Рейн вся напряглась под его опытной рукой.

— Селик, я не уверена, что мне это нравится, — помедлив, сказала Рейн.

— Понравится.

В отличие от всего того, что было прежде, теперь возбуждение сосредоточилось в одной-единственной точке, и когда она ощутила первые предвестники оргазма, то, испугавшись, попыталась было сдвинуть ноги, но Селик не позволил ей и не остановился, даже когда ее сотрясла первая конвульсия. Снова и снова его твердые пальцы касались чувствительного места, пока Рейн не принялась метаться из стороны в сторону, пытаясь вырваться. Она металась, металась и металась до тех пор, пока не содрогнулась вся и не почувствовала, как из нее извергается влага.

Селик отпустил ее ноги и соединился с ней, заполнив ее своей твердой плотью. Он что-то тихо нашептывал ей на ухо, мучительно медленно двигаясь внутри нее.

— Ш-ш-ш. Все хорошо. Ты удивительная. Ты прекрасная. Сможешь еще раз вместе со мной? Сможешь? Сможешь?

И она смогла.

ГЛАВА 16

— Я хочу есть, — со вздохом произнесла Рейн спустя несколько часов, и бурчание в ее животе подтвердило справедливость ее слов.

Она лежала в объятиях Селика опустошенная, выжатая эмоционально и физически и счастливая, как никогда в жизни.

— Я тоже, — проворчал Селик и игриво ущипнул ее за плечо.

— Я по-другому голодна, Селик, перестань, — взвизгнула она, когда он стал придвигаться к ней. — Оставь меня, а то твой драгоценный пенис отвалится от перегрузки.

Он резко поднял голову, и в глазах у него появился страх.

— Нет. Не говори так. Неужели в твоих книгах по сексу написано, что петушок может отвалиться от увлечения любовными играми?

Рейн рассмеялась.

— Нет. Но даже если отвалится, хирурги пришьют его обратно.

Селик недоверчиво фыркнул.

— Стыдись, Рейн! Твое утверждение не заслуживает даже того, чтобы о нем говорить.

— Послушай, Селик. Одна обиженная женщина взяла и отрубила мужу пенис…

Когда Рейн закончила свой рассказ, Селик смотрел на нее во все глаза.

— И он так же хорошо работал, как до этого?

— Этого никто не знает наверняка, но его врачи, кажется, не сомневаются в успехе.

— Я тебе не верю. Ты сочиняешь сказки, теша свое извращенное воображение, — заявил Селик, ложась рядом с ней. — Не сомневаюсь, ты получишь большую радость, рассказывая своим друзьям, когда вернешься в свою страну, как ты дурачила слабоумного викинга.

Рейн повернулась к Селику и нежно провела пальцем по его шраму.

— Селик. Я не собираюсь обратно. Я никогда не оставлю тебя.

— Не давай обещаний, которые не сможешь сдержать, — заявил он, вырываясь из ее объятий, чтобы, заложив руки за голову, мрачно уставиться в потолок. — Кроме того, я не просил тебя остаться.

Гроза закончилась, однако за стенами сарая все еще шумел дождь, и Рейн чувствовала себя словно в уютном гнездышке, свитом из любви и покоя. Тем не менее она знала, что это только временная отсрочка и она должна убедить Селика в своей любви, пока еще есть возможность.

— Я могу обещать тебе не ходить к Медным воротам в Йорквике, — пылко заговорила она. — Я могу обещать тебе быть с тобой столько, сколько ты захочешь. Я могу обещать тебе любить тебя всегда. Я могу…

— Не надо, — простонал Селик, поворачиваясь к ней лицом.

Его печальные глаза и плотно сжатые губы говорили о раздиравших его противоречивых чувствах. Наконец, не в силах больше сдерживаться, он страстно обнял Рейн и крепко прижал к себе.

— О Рейн, — промолвил он с глубоким, безнадежным вздохом.

Когда он оторвался от нее, у него были несчастные глаза, и голос у него дрожал, когда он вновь заговорил:

— Я не могу защитить тебя. Я не уберег жену и сына от беды. Я ничего не могу обещать тебе.

— А кто назначил тебя моим защитником? Кто говорил, что ты ответствен за безопасность всего мира? О Селик, как ты не понимаешь? Это не твоя вина, что Астрид и Торкел погибли. Перестань мучить себя прошлым и начинай жить заново. Жить. Не существовать. Не ждать смерти.

Рейн замолчала, понимая, что, возможно, она зашла слишком далеко.

Однако Селик не рассердился на нее из-за напоминания об Астрид и о сыне. Он лишь задумчиво посмотрел на нее и сказал:

— Может быть, ты права. Если бы много лет назад я понял, что не виноват, наверно, я мог бы жить нормально даже после всего того… Но очень уж много всего случилось, много смертей с обеих сторон…

— А если ты уедешь из Британии, начнешь где-нибудь еще…

— Оставь, Рейн. Я не успокоюсь, пока Стивен жив, и Ательстан ни за что не позволит мне жить в мире после того, как я убил столько его воинов.

— Но…

— Нет, дорогая, у нас нет будущего, — сказал он, с нежностью гладя ее по голове. — Но у нас есть настоящее. Давай возьмем от него все, что можно.

Они еще немного вздремнули, а потом Селик проснулся, дрожа от холода, и разбудил Рейн. После грозы в сарае было совсем свежо.

— Проклятье! Здесь холоднее, чем в заднице китобоя на леднике! Лучше спуститься вниз поближе к очагу, или твоими сосками можно будет играть в снежки.

— А твой пенис превратится в сосульку? — игриво спросила Рейн и соскочила с кровати, потому что Селику было известно значение слова «сосулька».

Они спустились вниз и удостоверились, что двери сарая забаррикадированы изнутри и меч Селика лежит неподалеку на случай возвращения саксов.

Жадно утолив голод тем, что подвернулось под руку — черствым хлебом, холодной олениной, затвердевшим сыром, и медом, они подтащили матрац поближе к огню и поставили на него два котелка согреть воду.

Потом они сидели, тесно прижавшись друг к другу и завернувшись в одно большое меховое одеяло, и ждали, когда закипит вода.

— Признайся, что ты мне лгала.

— О чем ты?

На всякий случай Рейн отодвинулась подальше.

— О твоих неудачах с мужчинами.

Рейн ткнула его локтем в бок, и он притворился, будто она сделала ему больно.

— Я никогда не говорила ничего подобного. Насколько мне помнится, я сказала, что мне все равно, заниматься или не заниматься сексом, и что у меня небогатый опыт отношений с мужчинами.

— А сейчас что скажешь?

— Напрашиваешься на похвалу? — спросила она, насмешливо поднимая брови.

— Нет. Я знаю, что хорош в постели, — похвастался он. — Мне просто хотелось, чтобы ты хоть один раз признала свою неправоту.

— Я не лгала, Селик. Я знаю, ты не хочешь это слышать, но я люблю тебя. Поэтому с тобой у меня все по-другому.

По правде говоря, сейчас он был совсем не против еще раз выслушать ее признание. У него немножко отогрелась душа, и он чувствовал себя более живым, чем раньше.

— А если бы ты не любила меня, думаешь, ты не получила бы удовольствия? — спросил он, закусывая нижнюю губу.

— Не знаю, — честно призналась Рейн. — Может, это было бы еще лучше. Я только знаю, что с той минуты, как впервые увидела тебя, а это было задолго до битвы при Бруненбурге, я стала мечтать о тебе и между нами как будто возникла особая связь. И ночью мы соединились, словно две части одного разбитого целого. Это звучит банально?

— Банально? Я не понимаю это слово, но мне понравилось, как ты говорила о совокуплении, — сказал он с улыбкой и затаил дыхание, поймав полный обожания взгляд Рейн.

— Я не говорила о «совокуплении», противная ты жаба. Я сказала «соединились». Лучше давай посмотрим, нагрелась ли вода, прежде чем ты… опять…

Когда они вымылись и Рейн помогла Селику побрить лицо, а он не помог ей побрить ноги, предпочитая этому эротические замечания, Рейн перерыла свою сумку в поисках гребенки.

Потом Селик расчесывал свои волосы и ее волосы у ревущего огня, превращая это занятие в любовную игру, а Рейн обыскивала сумку в надежде найти еще один пакетик леденцов, но безуспешно.

И все-таки она нашла кое-что интересное.

— Селик, как ты относишься к клубнике?

— Хорошо. Но придется подождать до весны.

Рейн открыла металлический тюбик и намазала губы клубничным блеском, после чего забрала у Селика расческу.

— Я доставлю тебе маленькое внесезонное удовольствие, малыш.

Немного позже Рейн прошептала:

— Надеюсь, у тебя нет аллергии на клубнику, как у некоторых.

Он ответил ей довольным взглядом.

— Святой Тор! Если есть, то у меня будет сыпь в необычных местах.

В полдень Селик проснулся, но ему не хотелось открывать глаза, и он забрался поглубже под теплое меховое одеяло.

Однако что-то мешало ему. Вероятно, сработало шестое чувство. Встревожившись, он незаметно потянулся за мечом. Потом приоткрыл глаза и огляделся.

Дюжина пар широко раскрытых глаз смотрела на него с нескрываемым любопытством.

— Убби! Бестолочь! Где ты, черт возьми?

Тотчас показался Убби.

— Господин звал меня?

Рейн села, завернувшись в мех и подставляя холодному воздуху обнаженное тело Селика.

— Разве я не говорил тебе оставаться у Гайды, пока не пошлю за тобой?

— Говорил, господин. Конечно же, говорил. Но Гайда нас выгнала. Велела передать тебе, что вырастила восьмерых собственных детей и теперь слишком стара, чтобы терпеть шумных, надоедливых сорванцов, свалившихся на нее, как стихийное бедствие. Еще она сказала, что они слишком много сквернословят, — добавил Убби, с осуждением поглядев на Адама, который таращил глаза на обнаженное тело Селика.

Селик застонал, укрываясь мехом, и свирепо посмотрел на Рейн, поскольку приют для сирот был ее безумной затеей.

— Есть еще кое-что, — проговорил Убби, обиженно глядя на Рейн. — Элла вцепилась в меня, как голодная собака в кость. Она говорит, что ты обещала меня ей. Но ведь я не говяжий бок, чтобы мной торговать.

— Рейн! Только не говори, что ты обещала свою помощь Элле, — удивленно вскричал Селик. — Ты разве не знаешь, что Элла много лет пускает слюни на Убби, а Убби бегает от нее, как от чумы?

Но тут он вспомнил о предательстве своего верного слуги.

— Впрочем, тебе, Убби, возможно, как раз нужна властная женщина, чтобы держать тебя в руках.

Убби с возмущением вздохнул.

— Тебе понравилось спать с ней? — прервал их спор Адам.

Он стоял, уперевшись в бок рукой, и не отрывал глаз от полуобнаженной груди Рейн. Она торопливо натянула на себя меховое одеяло.

Все взоры обратились к Адаму. Как он посмел задать такой вопрос?

— А что? Чего вы вытаращились на меня? Я только спросил. Черт вас подери! Ну как тут парню чему-нибудь научиться, если никто не отвечает на вопросы?

— Не помешало бы вымыть тебе рот мылом, — с угрозой проговорил Селик.

— Твоя ведьма уже вымыла, — не смолчал Адам, свирепо глядя на Рейн, а потом опять повернулся к Селику. — А тебе она тоже вымыла? Ты говоришь не лучше меня.

— Я хочу пи-пи, — неожиданно послышался голос Аделы.

Адам взял ее за руку и повел к горшку в дальнем углу сарая.

— Пи-пи? — хмыкнул Селик.

Адам оглянулся.

— Ведьма сказала, чтобы мы не говорили «мочиться». Видите ли, слишком грубо.

Голос мальчишки звенел от возмущения. Он помог сестре привести в порядок тунику и повел ее обратно.

— Пи-пи — тоже для нее плохо. Ты бы слышал, как она это называет.

— Это? — переспросил Селик, сам того не желая.

— Ту-ту, — скучно объявил Адам, глядя на свои штаны.

Он скрестил руки на груди и, бросив на Рейн взгляд «я-же-говорил-тебе-я-все-расскажу», пожал плечами, очень довольный собой.

— Еще она говорит, что мы должны умываться каждый день, каждый проклятый день, чистить зубы, молиться, учиться читать и писать, помогать по хозяйству, и еще так много всего, что я не запомнил.

Селик посмотрел на зардевшуюся Рейн, уронил голову на руки и застонал. Его отлаженная жизнь рушилась. Совсем недавно он хотел только одного — убить Стивена Грейвли, может быть, еще кое-кого из саксов, а потом умереть. Сейчас он был стреножен ангелом-хранителем из будущего, получавшим послания от Бога, слугой, дюжиной сирот и среди них мальчишкой, который не иначе как послан ему самим Люцифером. Как же вырваться из этой жизни, затягивающей его, как зыбучий песок? На глаза ему попался Адам, который уже сидел возле очага и, не обращая ни на кого внимания, играл с кубиком Рубика.

Обиднее всего было то, что он решил головоломку.

На другой день Селик настоял на том, чтобы сопровождать Рейн в больницу. Оба, как в первый раз, надели монашеское платье.

Селик был в плохом настроении. Ночью сильно похолодало, как всегда в начале ноября, и оставаться на чердаке было невозможно. Значит, рядом будут двенадцать сопящих младенцев, не считая громко храпящего Убби. Селик даже вспоминать не хотел об Аделе, спавшей всю ночь между ним и Рейн и прижимавшейся к его груди, как испуганный котенок.

— Я считаю, что тебе небезопасно ходить по городу, когда здесь так много саксов, — наверное, в сотый раз проговорила Рейн.

— Уж лучше встретиться лицом к лицу с толпой чертовых саксов, чем больше минуты пробыть в твоем сумасшедшем приюте.

— Тебя что-то беспокоит сегодня. Я боюсь спрашивать, но ты скоро уедешь?

Она с такой надеждой посмотрела на него из-под монашеского капюшона, что Селику едва удалось сдержать себя. Он готов был обнять ее и пообещать все на свете, однако не мог это сделать по той простой причине, что два монаха, обнимающиеся на ступенях монастыря, привели бы в ужас прохожих.

— Я жду сообщений от Герва. Мы встретимся с ним в лавке Эллы.

Он увидел испуг в глаза Рейн, но она закусила губу и промолчала, и он понял, что она старается, как ни странно, обуздать свою сварливость, чтобы не огорчать его.

— Я не собираюсь больше ссориться с тобой. О, не смотри на меня так. Это не значит, что я во всем согласна с тобой, просто не хочу тратить попусту драгоценное время, которое мы еще можем провести вместе.

— Что ты будешь делать, когда я уеду? Вернешься домой?

Отчаяние исказило ее лицо, однако она постаралась улыбнуться и храбро вздернула нос.

— Пока ты жив, я буду тебя ждать. Возможно, буду работать в больнице и в приюте, если ты позволишь нам остаться в твоих владениях.

— А если я не вернусь?

Рейн с тоской посмотрела на него и через силу проговорила:

— Не знаю.

Стараясь глядеть веселее, она ткнула пальцем в его грудь.

— Знай, упрямый викинг, если ты живой и здоровый вздумаешь скрыться от меня, я все равно тебя найду. Может быть, опять украду тебя.

— Ну нет, ты не посмеешь. Я запрещаю.

— Даже если я захвачу тебя, чтобы насладиться твоим прекрасным телом? — спросила она, изображая неуемную страсть.

— Ладно уж, так и быть, — с улыбкой разрешил он.

Перед тем как войти в больницу, Рейн остановила Селика, схватив его за рукав.

— Мне надо тебе кое-что сказать.

Он подозрительно прищурился. Всякий раз, когда Рейн говорила «кое о чем» таким тоном, это означало, что она ждет одобрения, наверняка зная, что ему не понравятся ее слова.

— Берни ко мне неравнодушен, — сообщила она, заливаясь краской.

Селик открыл рот от изумления, но тут же со злостью заскрежетал зубами. В самом деле, Рейн умела его удивить.

— Представляю, — отозвался Селик, взяв себя в руки. — Но кто такой, во имя Тора, этот Берни?

— Помнишь отца Бернарда, молодого монаха с прыщами на лице, которого мы встретили в первый день?

— Вы уже так близки, что ты называешь его Берни?

— Не близки, конечно же. Просто он еще очень молодой, Меня он смешит, но я не хочу, чтобы ты расстраивался, если что заметишь.

— Рейн, я ничего не понял. Но если он посмеет хоть пальцем до тебя дотронуться, я выбью его гнилые зубы все до единого.

Она хотела было что-то сказать, но Селик втолкнул ее в дверь, по-хозяйски обняв за талию. К несчастью, отец Бернард уже ждал предмет своей «страсти», и его взгляд мгновенно приковался к руке Селика. С обдуманным озорством Селик посмотрел прямо в глаза монаху и, передвинув ладонь на ягодицу Рейн, слегка придавил ее, как бы с намеком.

Рейн взвилась от неожиданности.

— Извини меня, брат Годвайн. Я тянулся к дверной ручке.

Рейн, естественно, не поверила ему, хотя отец Бернард принял объяснение Селика за чистую монету.

— Дверная ручка! Ха! — прошипела она при первой же возможности. — А как тебе понравится, если я схвачусь за твою ручку?

— Очень понравится, — ответил он, подмигивая ей. — Ты же знаешь, что можешь браться за мою ручку, когда только хочешь.

— Тс-с. Веди себя прилично, Селик, у меня много работы.

Притворно хриплым голосом она спросила монаха:

— Отец Бернард, ты помнишь брата Этельвульфа?

Молодой монах повернулся к Рейн, не обращая внимания на Селика.

— Тебя не было несколько дней, — недовольно проговорил он. — Отец Теодрик спрашивал о тебе. Разве ты не обещал обсудить с ним мозговую лихорадку?

— Обещал. Но я был занят в сиротском приюте и никак не мог прийти.

Рейн старалась, чтобы ее голос звучал хрипло, боясь выдать себя.

— Какой приют? Зачем ты разбрасываешься своими талантами? Ведь это всего лишь язычники-скандинавы, — занудил он, и Рейн поняла, что должен был чувствовать Селик.

Он весь напрягся, и ей пришлось ущипнуть его за руку, чтобы он не сказал что-нибудь неосторожное.

— Отец, они тоже Божьи дети, — осекла она юного монаха, — и их происхождение не имеет значения.

— Ладно, я только говорю, что ты мог бы жить в монастыре. Для тебя у нас всегда найдется место.

— Вот уж не сомневаюсь, — прошептал Селик ей на ухо. — Еще накроет своим тощим телом.

Она предостерегающе взглянула на Селика, боясь, как бы их не разоблачили.

— Брат Годвайн! Брат Годвайн! — позвал отец Руперт.

Они подошли к соломенному тюфяку, возле которого он стоял на коленях, и Рейн увидела, что смертельно больная девочка не лежит, а сидит.

Отец Руперт сиял.

— Ты был прав. Я изменил диету, и Элис поправилась. Сегодня за ней придет отец.

Рейн встала на колени рядом с отцом Рупертом и осмотрела девочку, которой она поставила диагноз, когда в первый раз пришла в больницу. Элис была еще слабенькой, но при хорошем уходе от ее болезни не должно было остаться и следа.

— Теперь ты понимаешь, Элис, что ни при каких обстоятельствах не должна есть хлеб и кашу? Даже от одного кусочка все может начаться снова.

— Я никогда не выздоровею? — со слезами в голосе спросила малышка.

Рейн отрицательно покачала головой.

— Разве так трудно не есть хлеб, чтобы быть здоровой? Будешь послушной?

Элис кивнула, и Рейн велела отцу Руперту позаботиться, чтобы отец девочки понял, как серьезна болезнь и как необходимо соблюдать строжайшую диету.

Несколько часов она проработала с монахами, осматривая пациентов, внимательно слушая, как протекает болезнь и как ее лечат. Основным пособием был «Трактат о пиявках» монаха Балда, написанный около двадцати пяти лет назад. К ее удивлению, многие из рецептов были эффективными даже по понятиям двадцатого века, особенно всякие мази и настойки из трав. Рутой пользовались для лечения сосудов и против кровотечения. Белена, известная врачам будущего, — как средство, успокаивающее нервную систему и как снотворное. Мята — для смягчения болей в желудке. Ячменник душистый и липу, богатые танином, добавляли в масло вместе с корнем лилии, облегчая боль от ожога.

Больше всего Рейн расстраивала широко распространенная практика кровопускания, однако она следовала совету Селика больше наблюдать и ненавязчиво предлагать свои методы, стараясь не привлекать к себе внимание как к опытному лекарю.

Работая, она даже забыла, что пришла вместе с Селиком, и, случайно глянув в его сторону, вновь поразилась, как он хорош собой даже в одеянии монаха.

— Откуда этот чудесный запах? — внезапно спросил отец Бернард, принюхиваясь к капюшону Рейн.

— Это страсть брата Годвайна, — с дьявольской усмешкой ответил Селик, беря ее за руку и уводя в боковой придел.

Отец Бернард, глядя им вслед, переспросил:

— Его… его… Ты сказал «страсть»?

Он даже брызнул слюной от негодования. Наконец, устав от едких замечаний Селика, он вспылил:

— Почему твой болван не встанет на колени и не поможет нам вместо того, чтобы бессмысленно подпирать стены?

Однако Селик услышал его и не спустил монаху дерзость:

— Я наблюдаю, Берни, для нашего трактата.

Отец Бернард покраснел, и гнойные прыщи у него на лице стали еще виднее.

— Полагаю, гордыня отца Этельвульфа не подобает монаху, — пожаловался он Рейн. — И, если честно, мне кажется, он слишком наблюдателен.

Рейн подняла глаза и заметила, как до нее отец Бернард, что Селик оценивающе смотрит на ее зад, который она выставила, когда потянулась за ватой.

Она зашипела, привлекая внимание Селика, но он и не подумал смутиться, будучи пойманным за неподобающим занятием. Более того, он подмигнул Рейн, и она, услыхав приглушенный стон отца Бернарда, поняла, что пора увести Селика, пока он их не выдал.

— Нам надо идти, отец Этельвульф, — внезапно объявила Рейн, дергая Селика за рукав. — Я только что вспомнил, что мы должны зайти к торговцам и купить ткани для детских туник.

— Но вы не можете сейчас уйти, — возразил отец Бернард. — Отец Теодрик скоро придет.

Это было как раз то, чего Рейн особенно опасалась в присутствии Селика, который вел себя на редкость бесстыдно. Отца Теодрика не проведешь. Он уже задавал вопросы, на которые она не могла ответить, насчет лекарей в земле франков, чьих имен она не знала, и насчет того, где она приобрела свои обширные медицинские познания, и даже насчет ее женственности.

— Ты должен много молиться, чтобы Господь помог тебе одолеть твою слабость, — сказал он в монастырском саду после того, как она по-женски пронзительно завизжала, когда по ее ноге пробежала мышь.

Скорее всего он имел в виду ее необычную внешность, но если он увидит ее рядом с Селиком, то сразу все поймет, потому что им с Селиком никак не удавалось скрыть влечения друг к другу, которое было заметно даже детям.

— Скажи отцу Теодрику, что я увижусь с ним завтра, и мы обсудим лихорадку и вакцинации, о которых я говорил. У меня будет достаточно времени, поскольку отец Этельвульф не сможет сопровождать меня.

— Что? — спросил Селик, поднимая глаза от сумки с едой, которую он тем временем осматривал. — Почему я не смогу прийти с тобой?

— Ты будешь записывать свои наблюдения. Для нашего трактата. Понятно?

Он отмахнулся.

— Я могу сделать это в другое время. Ладно, обсудим это позже. — И он повернулся к отцу Бернарду. — Сейчас я хочу знать, кто отвечает за объедки, которые ты дал брату Годвайну как плату за работу?

Рейн с удивлением повернулась к Селику. Она не подозревала, что он знает о протухшей еде, которую монахи посылали сиротам.

Лицо отца Бернарда стало пунцовым.

— Это не плата, а дар. Монастырь милостив к сиротам.

— Ты говорил, Берни, что лекарское мастерство брата Годвайна бесценно?

— Нет, я никогда такого не говорил. Но это совсем неплохая еда для несчастных, — защищаясь, пробормотал он. — По крайней мере, мы едим не лучше.

— А, тогда другое дело, — сказал Селик со смирением, притворность которого Рейн уже хорошо знала. — Тогда ты с удовольствием съешь кусочек.

Он сунул руку в полотняную суму и вытащил большой кусок мяса, вонь от которого наверняка достигла небес.

Отец Бернард отпрянул, но Селик шагнул к нему, пихая ему в лицо испорченной свининой.

— Селик, — окликнула его Рейн, благодарная ему за то, что он защитил ее, но боявшаяся чрезмерного внимания к своей персоне.

Не обращая никакого внимания на оттаскивавшую его Рейн, Селик проговорил ледяным тоном:

— Никогда больше не смей давать брату Годвайну протухшие объедки. Брось это в выгребную яму. Такое и собака есть не станет.

Он гневно оттолкнул трясущегося монаха, схватил Рейн за руку и потащил ее прочь.

— Селик, мы должны принести что-нибудь домой. Детям. Там наверняка не все протухло.

— Нет! Ты не нищая, чтобы принимать милостыню от скупых церковников. Я куплю все, что надо.

И, к радости купцов Йорвика, он сделал это. В конце концов ему пришлось нанять повозку, чтобы доставить замечательные продукты в усадьбу — свежее мясо, десять живых связанных цыплят, молоко, овощи, яблоки, мед, муку.

— Селик, люди удивляются, откуда у монаха так много денег, — беспокойно прошептала Рейн, когда он в очередной раз достал мешочек с монетами.

Он ответил ей достаточно громко, чтобы торговец тоже услышал:

— Брат Годвайн, ты вправду огорчен, что я украл деньги епископа, которые он копил на драгоценные каменья для своего нового облачения?

Она искоса поглядела на него, а он продолжал как ни в чем не бывало:

— Даже ты должен признать, что сироты не могут есть золото и изумруды.

Купец пробормотал вполголоса:

— Проклятые монахи! Заботятся больше о драгоценностях, чем о бедных.

Чтобы показать свое отношение к «ворам», он кинул им лишнюю пару хлебов.

— Смотри. И от меня есть польза, — похвастался Селик, когда они свернули к лавке Эллы.

Рейн не могла не улыбнуться, и Селик тоже улыбнулся ей своей неотразимой улыбкой. Ее сердце переполняла любовь к нему. Она хотела кричать о ней, чтобы все знали, как сильно она любит прекрасного викинга. И в то же время ей хотелось хранить ее втайне ото всех. Это была любовь на всю жизнь. На тысячу жизней!

Неужели для этого она была послана в прошлое? Она-то думала, что послана спасти Селика, но, может быть, эта любовь — Божий дар. Если так, то чем она может помочь своему возлюбленному?

Любовью.

Рейн поежилась, вновь услышав голос.

Любовью? Как это? Как любовью спасти Селика?

Любовь рождает любовь, дитя. Любовь рождает любовь.

Рейн застонала.

— Опять ты как-то странно смотришь, милая, и бормочешь. Говоришь с Богом?

Рейн недовольно стрельнула в него глазами, сердясь на него за излишнюю наблюдательность.

— Да. И он передал мне сообщение для тебя.

— Правда? — рассмеялся Селик. — Только не говори, что и я, и Убби отмечены посланиями Всевышнего.

— Не смейся.

Они уже добрались до лавки Эллы, и Селик собирался открыть боковую дверь, как вдруг спросил:

— Что же это за послание? Он хочет наказать меня за то, что я пашу на девственных полях одного из его ангелов?

Рейн недовольно покачала головой.

— Вот что сказал Бог, милая: «Пусть плохой мальчик Селик лучше держится за свои штаны, потому что я посылаю к нему любовную лодку». — Селик рассмеялся и обнял ее за плечи.

Рейн не в силах была противиться ему и тоже рассмеялась. Обернувшись, они увидели, что Элла и все работники в ее лавке стоят, разинув рты и уставившись на них круглыми глазами.

— Монахи обнимаются. О Господи! — воскликнула, испуганно крестясь, веснушчатая девчушка.

— Теперь Всемогущий нашлет чуму на эту лавку за то, что мы терпим такое! — воскликнула другая женщина. — Это будут жабы. Я слышала, Господь посылает жаб в наказание. Все так говорят.

— Не потерплю таких монахов в моей лавке, — крикнула с чувством Элла, приближаясь к ним с метлой в руке.

Только когда она встала рядом, Рейн увидела по ее глазам, что она их узнала, и теперь притворяется перед работниками.

— Идите-ка в заднюю комнату. Там скажете, что вам надо. И побыстрее убирайтесь отсюда… содомиты.

Она закрыла дверь своего «офиса» и смерила их яростным взглядом.

— Вы ненормальные? Хотите испортить мне все дело? Если люди узнают, что я поощряю подобный разврат, они побегут от меня как черт от ладана.

Селик откинул капюшон и сел на высокий стул, посмеиваясь над Эллой.

— Не думай, что можешь соблазнить меня своей дурацкой улыбкой, — проворчала Элла. — Я уже вышла из того возраста, когда влюбляются в мужчину, если он встает перед тобой на колени или если он безбожно красив.

— Это я безбожно красив? — спросил Селик, моргая длинными ресницами.

— Не ты. Ты безбожно глуп.

— Элла, ты сказала Убби, что я отдам его тебе, если ты мне поможешь? — спросила Рейн.

Элла покраснела.

— Ну и что, если сказала? Мне надоело ждать, когда ты выполнишь свое обещание.

— Я обещала, что замолвлю за тебя словечко, но я не обещала принести его тебе на серебряном блюдце.

— А я возьму его и без серебряного блюдца. Спасибо!

— Если две женщины ругаются, мы вряд ли покончим с делами и вернемся в наш сумасшедший дом до темноты!

Целый час они выбирали теплую шерстяную ткань для детских туник и рубашек, полотно для крошечных сорочек и набедренных повязок, пряжу для чулок и взяли даже немного хорошего шелка из Дамаска, на этом Селик особо настаивал, чтобы приодеть Рейн. Элла сказала, что упросит соседей-обувщиков сшить дюжину пар детских ботинок. Все это должно было быть доставлено в его поместье через несколько дней.

— Кто будет платить за все? — хитро улыбаясь, спросила Элла.

— Я, — ответил Селик и вытащил почти опустевший мешочек с деньгами. — Кстати, — сказал он, не досчитав деньги. — Ты собираешься отдать Рейн деньги ее матери? Она ведь скоро уезжает.

Элла заметно смутилась и стала нервно переминаться с ноги на ногу.

— Видишь ли, когда много лет назад Элла захотела завести дело, Руби вложила в лавку свои деньги, — пояснил Селик, и в глазах у него заплясали озорные чертенята. — Не сомневаюсь, Элла забыла их отдать.

Рейн повернулась к Элле.

— Это так?

— Да ладно, это была маленькая сумма. Около…

— Сотни монет, по меньшей мере, — сказал Селик.

Элла с негодованием возразила:

— Нет, это было скорее пятьдесят…

— Ладно, я уверен, ты отдашь их Рейн, как только сможешь, — заявил Селик, погладив Эллу по руке.

На это Элла заявила, чтобы он больше не являлся ей на глаза. Она прекрасно могла бы обойтись без него, тем более что он заплатил ей гораздо меньше, чем ей теперь надо было отдать Рейн.

Выйдя из лавки, Рейн с Селиком рассмеялись. Рейн хотелось, чтобы время остановилось и они могли бы всегда быть такими же счастливыми и беззаботными, как сейчас.

Однако из ближнего переулка появился Герв. Он жестом показал им идти за ним и привел их в заброшенный дом.

— Эрик прислал известие. Стивен в земле франков, навещает своего дядю Джеффри в Реймсе.

Селик кивнул.

— Освальд и его воины носятся по Йорвику как шакалы. Они убивают и калечат любого, кто хоть чуть-чуть похож на викинга в возрасте воина. Надо уезжать. Тебя найдут рано или поздно.

— Ты прав, — согласился с ним Селик, и у Рейн упало сердце, — Уходим завтра вечером. Приводи всех, кто готов рискнуть вместе со мной жизнью, в усадьбу.

— И лошадей?

— Да. О Яростном не забудь.

Когда Герв ушел, Селик повернулся к Рейн и вытер ей слезы на лице.

— Ну-ну, дорогая, — сказал он ласково и обнял ее. — Ты же знала, это был всего лишь вопрос времени.

— Слишком скоро, — плакала она, — слишком скоро.

ГЛАВА 17

Солнце уже садилось и дул холодный осенний ветер, когда они молча возвращались в усадьбу, расстроенные предстоящей разлукой. С самого Йорвика Рейн избегала смотреть на Селика, как будто он мог не заметить ее слез!

Налетевший ветер пошевелил сухие листья у них под ногами, и Рейн задрожала. Несмотря на шерстяные туники, наступающий зимний холод просачивался под их монашеские одежды, напоминая о наступающей зиме.

Где я буду встречать Рождество? Кто знает, где я буду на следующей неделе? И как я выживу теперь, когда я узнал Рейн?

Рейн стучала зубами от холода, и он, ненадолго отвлекшись от неприятных мыслей, набросил на ее неподатливые плечи свой плащ. Надо было купить ей в Йорвике меховую накидку. Теперь уже поздно. Ему следовало сделать многое такое, о чем он подумал только сейчас, но так случалось очень часто в его жизни. Счастье, как песок, уходило сквозь пальцы, и у него ничего не оставалось.

Скажи ей, что ты ее любишь.

Селик на мгновение, словно от боли, закрыл глаза, услыхав совет внутреннего голоса.

Я не могу. Во мне не осталось любви. Кроме того, ей надо домой в ее страну, в ее время. Это безопаснее.

Сегодня я видел, какой она хороший лекарь. Ее мастерство больше пригодится в другом мире.

Скажи ей. Поверь мне, ты должен ей сказать.

— Это ты говоришь у меня в голове? — внезапно спросил он.

— Нет, — сказала она, вскинув на него покрасневшие глаза и украдкой вытирая мокрые щеки. — Может быть, ты вкладываешь их в мою голову?

— Ты выглядишь ужасно.

— Спасибо, что поделился этим наблюдением, — раздраженно ответила она, вскидывая подбородок и топая ногой.

Он улыбнулся и наступил на подшитый край ее монашеской рясы, отчего ей пришлось остановиться на полушаге. Прежде чем она успела выпалить ядовитые слова, которые, как всегда, вертелись на ее остром язычке, он направился к крошечному коровнику, находившемуся на границе его владений.

— Идем. Немного погреемся.

Она, не говоря ни слова, подчинилась, но прошла в дальний угол, подальше от ветра. И от него.

— Рейн, не отворачивайся от меня, — тихо попросил он, чувствуя, как больно сжимается у него сердце. — У нас осталось так мало времени.

Скамей ей. Ну как тебя убедить? Ударить громом? Скажи ей.

Она стояла, повернувшись к нему спиной, но он видел, что ее плечи вздрагивают от сдерживаемых рыданий. Ноги сами понесли его к ней. И вот он уже на шаг, другой ближе к Рейн и к опасности, которую она представляла для его кровоточившего сердца.

Скажи ей.

Что-то глубоко внутри него, далеко и надежно спрятанное, растаяло, и душа открылась для боли. Он сделал еще шаг.

Скажи ей.

— Я люблю тебя, — прошептал он так тихо, что она не могла его услышать.

И все же эти слова обожгли ему губы, и у него задрожали руки.

Она повернулась к нему.

— Что ты сказал?

Он закрыл глаза и сжал кулаки. И приблизился еще на шаг.

— Скажи же, черт возьми, — закричала она, едва не зарыдав. — Скажи мне, — прошептала она.

— Я люблю тебя, — выдохнул он. — Господи, помоги мне… Это Он, без сомнения, принес тебя в мою жизнь… но я люблю тебя. Люблю.

Он услышал вдалеке раскат грома и поднял глаза к небу. Это было не обязательно.

Рейн кинулась в его объятия, он не удержался на ногах, и они чуть не выломали древние стены коровника. Обвив руками его шею, она страстно обнимала его, покрывала поцелуями его лицо и шею, не закрытую монашеской рясой, и все время повторяла:

— Я люблю тебя. О Господи, как я люблю тебя! Люблютебялюблютебялюблютебя…

Селик улыбался, чувствуя, как ее слезы бегут по его лицу, и удивлялся, почему он не мог сказать это раньше. У него было прекрасно на душе.

— Скажи еще, — попросила она, на секунду отрываясь от него, чтобы взглянуть на любимое лицо.

Он повернул ее лицом к себе и обеими руками обхватил ее голову. Наклонясь ближе, чтобы уловить сладкий запах ее дыхания и аромат «Страсти», он прошептал пылко:

— Я люблю тебя.

— Еще.

— Я люблю тебя.

— Еще.

Он рассмеялся, радуясь охватившему его умиротворению, и потянулся к ее губам. Еще мгновение, и им овладело страстное желание. Весь дрожа, он целовал Рейн, словно видел ее в первый раз после долгой разлуки. Она крепко держала его за плечи и дрожала, и плакала… Ее страсть была такой же сильной, как его.

Он прижался к ней всем телом, и огонь зажегся в его крови. Не теряя ни мгновения, он поднял рясу Рейн и быстро развязал шнурок на штанах, надетых вниз для тепла.

При первом же прикосновении его рук к ее коже Рейн вскрикнула, словно ощутила приближение оргазма. И она была горячей, хотя только что дрожала от холода. И, сладчайшая Фрея, она была влажной, хотя он едва коснулся ее.

Отпрянув, он в мгновение ока скинул с себя все и, обняв ее за талию, оторвал от земли.

— Дорогая, обхвати меня ногами, — хрипло попросил он, а потом, прижав ее к стене, вошел в нее одним стремительным ударом.

Внутри у нее было горячо. Она обволакивала его, с радостью принимая его в себя.

— Селик! — прошептала она.

Он развернул плечи и выпрямил шею, стараясь держать себя под контролем, но…

— Не… двигайся.

Но она не послушалась его и с ликующим криком, известным со времен Евы, задвигала бедрами.

Он не мог ждать. Назад… и опять вперед… Назад и вперед… Еще… Еще… Чаще… Чаще… Сильнее… Сильнее… Сильнее…

Стены закачались.

Он задыхался.

Она стонала.

Он выкрикнул ее имя.

Он чувствовал, что еще немного и…

Рейн извивалась в его объятии, бешено двигая бедрами.

— Давай, милая, — просипел он. — Давай.

Он опустил руки и, легко коснувшись пальцем ее клитора, нанес ей последний удар.

Она вся напряглась, держа его мертвой хваткой и содрогаясь всем телом.

Он исторг в нее семя, и перед его глазами поплыла самая прекрасная радуга. Колени у него подогнулись, и он опустился на пол, увлекая за собой Рейн. Задыхаясь, он слышал, как громко бьется под ним ее сердце, и чувствовал в себе столько сил, что едва не воззвал в восторге к небесам.

Хватит простого спасибо.

Селик засмеялся и отодвинулся от Рейн, смотревшей на него с таким обожанием, что он ощутил на себе благословение богов.

Приношу Тебе извинения. Теперь я Тебя понял. Что ж, верить так верить.

И Селик коротко салютовал небесам.

— Теперь я знаю, что такое «заниматься любовью», — с нежностью проговорил он, убирая с лица Рейн прекрасные золотистые пряди, выбившиеся из косы. — Я за всю жизнь ни разу не испытал ничего подобного.

— Я люблю тебя, Селик. Я не знаю, что принесет нам будущее, но сейчас я очень сильно тебя люблю.

Немного позже, когда они помогали друг другу одеваться и смеялись над своими одеждами и над собой, находя солому в самых неожиданных местах, Рейн жалобно заметила:

— Я не удивлюсь, если у меня солома в спине из-за твоего грубого обращения со мной.

— Ох, бедняжка, — сказал он, обнимая ее за плечи и прижимая к себе, когда они вышли из коровника. — Если у тебя там солома, я вытащу ее зубами.

— Обещаешь? — игриво спросила она.

— Клянусь, — заявил он, ударив себя в грудь рукой. — А потом я буду зализывать языком твои раны и буду…

Рейн шлепнула его ладонью по губам.

— Хватит! Не то нам придется остановиться в соседнем коровнике.

Они очень смутились, когда увидели свою повозку, уже разгруженную и возвращающуюся в город. Возница помахал им рукой, но не остановился.

— Ха! — выпалил Убби, с отвращением поглядев на них, когда они вошли в сарай. — Вас словно вываляли в сене.

— Ветер, должно быть, — пробормотал Селик.

Сбросив монашеские рясы, они сели поближе к огню, чтобы согреться, и Убби внимательно оглядел Рейн.

— Как я вижу, ветер неплохо поработал с твоей шеей. Да и с губами тоже. — Потом он обратил свой взгляд на Селика и хихикнул. — А кто это укусил тебя за ухо? Полагаю, тоже ветер. На удивление кусачий ветер сегодня.

— Придержи язык, человечишко, — предостерег его Селик. — Я еще не назначил тебе наказание за заговор против меня.

— Ну, какой из меня заговорщик, — заявил Убби, пренебрежительно вздернув подбородок. — Я всего лишь привез тебя сюда на телеге. Но ты весил, как большая лошадь, уж прости меня.

Селик свирепо посмотрел на Убби и заметил как бы между прочим:

— Элла передает тебе нежный привет.

Убби побагровел, не находя слов для ответа.

— Ты… ты… не вмешивайся в мои личные дела.

Тут все засмеялись, и Убби тоже.

Рейн наслаждалась краткими минутами общего веселья. Но все проходит, и она решила помочь детям, которые старательно выполняли обязанности, возложенные на них несколько дней назад. Детей стало так много, что они с Убби решили разделить домашнюю, работу на всех. Даже самая маленькая, трехлетняя Мод, раскладывала на длинном столе деревянные доски для хлеба и ложки.

Старшие — десятилетние Хамфри, Йогер и Кьюги — кололи дрова, а дети помладше таскали в сарай чурбачки и щепки для растопки и складывали их возле ревущего очага. Девочки выметали грязный камыш и стелили свежий. Другие ухаживали за коровой и цыплятами в соседнем сарае.

Бланш помешивала похлебку в булькавшем котле.

Бланш!

— Ты что тут делаешь? — спросила Рейн, беря ее за руку.

— Гайда послала меня помочь с детьми, — ответила она, бросая долгий взгляд в сторону Селика, и Рейн поняла, что у нее были свои причины для появления в усадьбе.

Нахмурившись, она подошла к Селику, который играл с Аделой, вцепившейся ему в ногу. Большой палец она, как всегда, держала во рту. Страшно вращая глазами, Селик подхватил Аделу на руки, стараясь не показать, какое удовольствие ему доставляет ее радостный смех.

— А где маленький клоп Адам? — спросил он Аделу, и она махнула свободной рукой в угол.

«Ох, мальчик! — подумала Рейн. — Сейчас поклонник принципа „сам знаю, что делать“ получит по заслугам «.

Пока остальные прилежно работали, семилетний Адам играл с кубиком Рубика, сидя на соломенном тюфяке. Прислонившись спиной к стене и положив ногу на ногу, он наслаждался жизнью, не замечая ничего кругом.

Селик поставил Аделу на ножки и подскочил к Адаму, не обратив никакого внимания на Рейн.

— Не надо, Селик, он всего лишь маленький мальчик.

Селик встал возле тюфяка, широко расставив ноги и уперев руки в бока.

— Какого черта ты тут делаешь, ленивый слизняк?

Не изменив позы, Адам оглядел комнату и старательно работающих детей, потом поднял глаза на нависшего над ним Селика. Когда их взгляды встретились, он бесстрашно ответил:

— Наблюдаю за порядком.

— Наблюдаешь? — фыркнул Селик, и Рейн увидела веселый огонек в его глазах. — Дни твоего наблюдения закончились. Оторви зад от тюфяка и принеси дров для очага.

Казалось, Адам просчитал, что ему выгоднее, и мудро решил послушаться Селика, однако последнее слово осталось за ним.

— А что, «зад» тебе разрешено говорить? Вроде, оно из ведьминого списка «нет-нет».

Селик хотел было шлепнуть его, когда Адам проходил мимо, но он проворно увернулся. Рейн даже показалось, что она видела, как он украдкой показал Селику язык.

Селик посмотрел на Рейн, и его глаза сверкали серебристым огнем, когда он, покачав головой, сказал:

— Ты понимаешь, как тебе будет с ним трудно? С этим сопливым щенком больше хлопот, чем со всеми остальными вместе взятыми.

Рейн взяла его за руку.

— Дорогой, я думаю, если бы твой Торкел был жив, он был бы похож на Адама.

Гнев исказил его лицо, стоило ей упомянуть его умершего сына, и он так крепко сжал кулаки, что у него побелели пальцы, но он тотчас взял себя в руки и, улыбнувшись, привлек ее к себе.

— Думаю, ты права.

— Знаешь, Селик…

— Что?

— Мне кажется, он нарочно тебе противоречит, чтобы привлечь твое внимание.

— Хм! Что ж, он более чем преуспел.

— Он очень долго заботился о своей сестре и теперь, скорее всего, ищет кого-то большого и сильного, чтобы на него опереться. Кого-то, кого он мог бы обожать, кто…

— Остановись, Рейн, и так все ясно. Позволь тебе не поверить.

Бланш устроила настоящий пир благодаря всему тому, что закупил Селик. Мясо, тушенное с овощами, с жирной подливкой, мягкий хлеб, свежевзбитое масло, яблоки, груши, мед в сотах. Дети ели и никак не могли наесться, а Рейн думала о том, что ей надо искать какой-то источник снабжения и что особенно тяжело ей придется зимой. Возможно, ей стоит настоять на определенной плате за свою работу в больнице. Ничего, у нее еще будет время подумать об этом, когда Селик уедет. Их скорое расставание не выходило у нее из головы.

После ужина дети помогли Бланш убрать посуду, а Убби — снять со стола столешницу и разложить на полу тюфяки.

Все разомлели от вкусной еды и тепла, но внимательно слушали сказки, которые Рейн каждый вечер рассказывала им, расчесывая девочкам волосы. Поначалу серьезной проблемой были вши, но постепенно они почти вывелись, и Рейн надеялась, что благодаря тщательному уходу сможет совсем от них избавиться.

— Давным-давно жила-была маленькая девочка, и звали ее Красная Шапочка, — начала Рейн и, рассказывая своим зачарованным слушателям любимую в детстве сказку, она старалась не смотреть на Селика, который сидел на сложенных шкурах и баюкал Аделу, уютно свернувшуюся у него на коленях и даже тершуюся щечкой о его грудь, как ласковая кошечка.

Селик чистил для детей яблоки, и его длинные чуткие пальцы, творившие чудеса с ее телом, волнистыми спиралями снимали кожуру и заботливо резали яблочную плоть на кусочки, словно ласкали ее, подумала Рейн и тотчас решила, что она совсем сошла с ума от переизбытка эмоций. Впрочем, так оно и было. Довольно посмеиваясь, он давал по кусочку каждому ребенку, и они тянулись к нему открытыми ртами, словно новорожденные птенчики.

Она представила, что эти самые пальцы снимают с нее одежду, скользят по ее телу, гладят ее в самых… Когда же он языком облизал свои пальцы, она представила… О Господи…

— Рассказывай дальше, — захныкал кто-то из детей, и Рейн поняла, что уже давно молчит.

Селик улыбнулся ей и протянул ломтик яблока. Она было хотела его взять, но он потребовал, чтобы она открыла рот. Когда он положил ломтик ей в рот, его пальцы на секунду задержались на ее губах, и она слизнула с них сладкий нектар. Их взгляды встретились, и Рейн увидела в серебристой глубине его глаз страстное желание, не менее сильное, чем ее собственное.

«Вот твой возлюбленный», — сказал голос.

И Рейн затрепетала, соглашаясь с ним.

Неожиданно она заметила вопросительные взгляды детей, устремленные на нее. Бланш ревниво гремела горшками. С трудом придя в себя, Рейн продолжила рассказ:

— Красная Шапочка спросила: «Бабушка, почему у тебя такие большие глаза…»

Пока она рассказывала разные истории, которые, как ей казалось, могут заинтересовать детей, о Робине Гуде, об Алладдине и его Волшебной лампе, о Золотом ключике, Селик взял чурбачок и стал резать его ножом. Рейн тем временем придумала свой вариант Маленькой сиротки Энни, считая его полезным для бездомных детей.

Она очень обрадовалась, вспомнив об одной особенно подходящей сказке — о Красавице и Чудовище. Когда она закончила со словами «Они были счастливы и умерли в один день», Селик, изогнув бровь, сказал:

— Ага! Теперь я знаю, откуда ты берешь свои сумасшедшие идеи. Ты ведь тоже хочешь поцелуем из зверя сделать принца?

Рейн только улыбнулась, а Селик стал рассказывать о легендарных норвежских героях — Рагнаре и Гаральде, и других.

Пока он говорил, его пальцы творили чудо с безжизненным куском дерева. Сначала появились уши, потом глаза и вся морда волка. Заметна была даже шерсть на волчьей шкуре.

Фигурка была грубовата, сделана наскоро, но талант Селика проявился в ней если не в полную меру, то со всей очевидностью. Селик протянул деревянную фигурку Рейн, словно это бесценное произведение искусства, и так оно и было для нее.

— На память, — прошептал он.

Ее глаза наполнились слезами, едва она вспомнила, что его очень долго не будет рядом. Она забыла о своем желании изменить его. Отведенное ей для борьбы время закончилось. Сейчас она хотела беречь каждую минутку, которую им осталось провести вместе.

Селик встал и, положив спящую Аделу на тюфяк, заботливо укрыл ее шерстяным одеялом. Потом взял три меховых шкуры и, подав Рейн руку, повел ее к лестнице.

— Идете спать на чердак? — недоверчиво спросил Убби. — Там холоднее, чем на леднике.

— Рейн согреет меня, — хрипло ответил Селик, подталкивая ее вперед.

И она поклялась себе, что так и будет.

Селик хотел, чтобы эта ночь длилась вечно. Укутавшись в мех и осветив ложе дюжиной свечей, Селик отдавал должное телу Рейн. Он гладил ее, стараясь запомнить ее всю, чтобы в долгой разлуке радоваться памяти о любимой. Его сердце пело, когда до его ушей доносился стон или вскрик Рейн, радовавшейся его прикосновениям. Воистину, удовольствие, доставленное женщине, дарит наслаждение мужчине.

Никакие темные тени из прошлого не беспокоили Селика. Он думал только о настоящем и о воспоминаниях, которые он будет хранить о Рейн, о своей возлюбленной Рейн.

— Мы еще увидимся? — спросила она, и ее нежный голос дрогнул, хотя она изо всех сил старалась не заплакать.

— Надеюсь.

— Но, Селик, если ты умрешь, значит, я не справилась. Если меня послали в прошлое спасти тебя, а я… я не смогла, тогда какой смысл?

Он улыбнулся, нежно баюкая ее на своем плече, провел ладонью по волосам, легко пробежал по щекам, ласково коснулся подбородка.

— Я думаю, твой Бог сделал все, что хотел, если это Он послал тебя. Разве ты не видишь, что ты излечила меня от стыда? Ты растопила мое сердце, научила меня любить. Мне не о чем жалеть, даже если мы больше не увидимся.

— Если ты говоришь правду, то почему ты уезжаешь?

— Из-за Стивена, — не стал лгать он. — Я перестал винить всех саксов в гибели Астрид и Торкела, наверное, даже могу отказаться от мести, но со Стивеном у меня остались свои счеты. Я люблю тебя, Рейн, но моя честь требует, чтобы я стер этого дьявола с лица земли.

Она взяла себя в руки и отдалась наслаждению. Когда он лег на нее, она услыхала биение его сердца и с удивлением прошептала:

— Наши сердца бьются как одно.

— Да, — ласково подтвердил он, кладя руку ей на грудь. — Мне кажется, они говорят — люблю, люблю, люблю, люблю…

Он увидел страдание в медовых глазах Рейн и постарался побыстрее зажечь в них огонь страсти. Он ощутил холод в ее ногах и руках и горячил ей кровь, пока она не забыла обо всем на свете в его объятиях… Когда же она открыла рот, чтобы вновь заговорить о ненужной разлуке, он жадно прижался губами к ее губам.

Когда он вошел в нее, она закричала в восторге. А он оставил ее и опять медленно вошел в нее, и опять оставил ее, и опять… медленно… медленно… пока ее тело не содрогнулось в конвульсии всепобеждающего наслаждения.

— Ох… Ох… Господи… Пожалуйста!

Селик дождался последних легких спазмов, не покидая ее, и возобновил ритмичные движения. Он управлял ею, определял темп. Медленно, быстро, медленно, быстро.

— Скажи мне, — потребовал он хриплым срывающимся голосом.

— Я люблю тебя.

— Еще.

— Я люблю тебя.

— Еще.

— Я… А-а-ах… Господи Иисусе… Я люблю тебя!

Он все еще держал себя под контролем, почти болезненным, заполняя ее всю и не позволяя себе выплеснуть в нее кипящее семя.

— Еще! — ликующе крикнул он, когда она простонала его имя.

Он больше не останавливался, даря ей мучительные ласки.

— Скажи еще раз.

— Я люблю тебя, черт возьми. Пожалуйста… о пожалуйста…

Селик засмеялся вслух, потом выгнул спину и откинул назад голову, и сразу же вздулись жилы у него на шее. Рейн обвилась вокруг него, крутя головой из стороны в сторону, и он до конца соединился с ней. Наконец он забыл о своем самоконтроле и излил в нее семя с таким ревом наслаждения, словно отдавал ей вместе с семенем и свою душу.

— Я люблю тебя… Навсегда… — выкрикнул он, когда она содрогалась под ним в бесконечном, нескончаемом оргазме.

— Я люблю тебя, — проговорила она, понемногу успокаиваясь. — Ты меня убиваешь.

Он улыбнулся, переводя дух.

— Да. Но что может быть лучше такой смерти?

Они уснули, обнявшись. Когда первый луч солнца осветил чердак, Селик печально уселся на ложе.

— Что? — сонно спросила Рейн.

— Ах, радость моя, я хотел любить тебя всю ночь и заснул.

Рейн засмеялась и обняла его.

— О да! Большой разговор!

Он положил ее на кровать и прошептал, целуя ее в затвердевший сосок:

— Большой? Ты хочешь большого?

И дал ей то, о чем она просила.

Часы летели, как минуты. Селик отправился с мальчиками в лес за дровами. Весь день они таскали деревья, пилили их, складывали поленицу, пока не заготовили дров на несколько месяцев.

В полдень Селик, Рейн и Убби сели за стол. Пока они ели хлеб с сыром и пили мед, Селик наказывал Убби:

— Завтра сходи в Йорвик. Гайда скажет тебе, где я припрятал деньги. — Он повернулся к Рейн. — Ты не будешь зависеть от милости монахов. Трать мои деньги, а если не хватит, пойди к Гайде.

Рейн кивнула. В горле у нее застрял комок, мешая говорить. Он протянул ей пергамент.

— Я распорядился перевести усадьбу на твое имя.

Рейн открыла рот от изумления.

— Нет, я не хочу, — в панике выкрикнула она, отталкивая свиток.

Селик словно приводил в порядок свои дела перед смертью.

— Возьми, — настойчиво повторил он, вкладывая пергамент ей в руку. — Саксы могут вернуться, и тебе потребуется подтверждение на право владения. Я пометил его прошлой весной, так что им, надеюсь, не придет в голову искать меня.

Несколько часов он отдавал распоряжения, требуя, чтобы Рейн запомнила имя мужчины, который поможет ей вспахать поле весной, не забыла о деньгах, которые ей должна Элла, и тем более об осторожности в отношении саксов и монахов. Он все время что-то делал, что-то говорил, а Рейн хотелось прижаться к нему и умолять его не уходить, не оставлять ее одну.

Неожиданно, когда он стал наполнять медом свой кубок, к нему подкрался Адам и больно ударил его по ноге.

— Это еще что такое, чертов бесенок? — прорычал он, хватая его за тунику и отрывая от земли.

— Это тебе на прощание, проклятая языческая треска, — всхлипнул он, отворачиваясь от Селика. — Ты такой же, как все. Как мой отец. Моя мать. Никто не остается, — рыдал он, отчаянно дрыгая руками и ногами.

Ошеломленный Селик поглядел на разъяренного мальчишку и, застонав, прижал его к груди. Сначала Адам изо всех сил вырывался и сквернословил, а потом затих и ткнулся лицом в шею Селика.

Селик ничего не сказал, только посмотрел на Рейн сине-серыми глазами и ушел с Адамом в дальний угол сарая. Там они долго разговаривали, и Селик утешал его.

Рейн казалось, что ее сердце разбивается на миллион крошечных кусочков. Она не знала, как будет жить без этого мужчины — половинки ее души, ее сердца… ее вечной любви.

Обед был торжественным и тихим, хотя Бланш постаралась на славу и приготовила эффектную прощальную трапезу — золотистые хрустящие цыплята, жареная оленина, вареные овощи, сладкий крем из яиц и меда, фрукты. Даже дети вели себя на редкость тихо, переводя испуганные взгляды с одного мрачного взрослого лица на другое и ничего не понимая.

Герв и другие воины явились, когда уже стемнело, и привели оседланного Яростного. Селик пошел к ним, а Рейн съежилась от страха перед свирепым воином, которым стал ее возлюбленный. Он надел кожаные штаны под свою длинную кольчугу. Поверх шерстяной темно-синей туники он набросил меховой плащ, повесил на седло «Гнев», шлем и копье и повернулся к Рейн.

Она подошла к нему, устрашенная незнакомцем в боевом облачении, но в его глазах увидела только любовь и стала молиться, чтобы она не сделала его слабее.

— Возвратись ко мне, Селик.

— Если смогу, — пообещал он тихо, поднимая руку, и, словно был не в силах справиться с собой, провел холодным пальцем по ее губам. — Если смогу.

— Я пойду за тобой! — выкрикнула она, когда он опустил руку и повернулся в седле. — Слышишь? Я пойду.

Он грустно улыбнулся и надел шлем. Потом опять посмотрел на нее и сказал:

— Я люблю тебя. Навсегда.

Он тронул коня, не произнеся больше ни слова, а у Рейн подкосились ноги, и она упала как подрубленная. Теперь ей оставалось только плакать в предчувствии беды.

— Сохрани его невредимым, Господи, — молила она с мучительными рыданиями. — Ты слышишь меня, будь ты проклят? Ты дал мне его. И не смей отнимать. Пожалуйста, Боже, пожалуйста, умоляю Тебя, сбереги его.

Увы, голос у нее в голове молчал, словно его никогда не было.

ГЛАВА 18

Несколько недель над маленькой усадьбой висели тучи. Все кругом стало серо и мрачно. Обитатели тесного сарая усердно занимались делами, как будто спасались от неминуемой гибели. Притихшие дети запасали дрова, стирали одежду, доили корову, собирали яйца и убирали сарай. Рейн уже скучала без их обычных воплей и шалостей.

Даже Адам превратился в образцового ребенка. Впрочем, это преувеличение, сразу же поправила себя Рейн. Он все также сквернословил, зато частенько просил прощение за грубость. С детьми он вел себя как тиран, без труда взяв на себя роль лидера, но все же старался быть мягче и не только приказывал, но и хвалил. Это глубоко трогало Рейн, и она пугалась, видя в его больших карих глазах страх за Селика.

После двух недель тоски и бесконечного бессмысленного хождения взад и вперед Рейн решила заняться делом, то есть прививкой от оспы, уносившей множество жизней в средние века. Она не хотела изменять ход медицинской истории, но не видела вреда в вакцинации своего маленького семейства. Все обдумав, она попросила Убби помочь ей.

— Ты и вправду помешалась! — воскликнул Убби, отбрасывая в сторону камень, которым он точил ножи и меч.

С тех пор как уехал Селик, он был постоянно в плохом настроении, потому что хозяин оставил его защищать Рейн и сирот. К тому же у него обострился его артрит. Ее просьба осталась без ответа.

— Одно дело, Бог поручил мне похитить господина. Но собирать гной у коров? Нет, я не согласен.

— Убби, милый…

— Никаких милых, — заявил он, складывая руки на груди.

— Я могу пойти, — вызвался Адам.

— Ты не пойдешь! — в один голос воскликнули, испугавшись, Рейн и Убби.

— Но если Убби боится чертовых коров…

— Лучше помоги своей сестре справиться с горшком, а то она его так раскачает, что я вытру лужу твоим лицом. — Убби сплюнул. — И держись подальше от коров… От всех коров.

Он повернулся к Рейн и тряхнул головой.

— Господи!

Ты звал меня?

— Ты слышала? — закричал Убби. — Это ты? Ты это сделала. Ты натравила на меня Бога!

Рейн улыбнулась. Иногда Бог является как нельзя кстати.

Вернувшись, когда уже стемнело, Убби ворчал, что обошел двадцать гектаров, прежде чем нашел больную корову.

— Ты надевал перчатки? А рот закрывал повязкой, когда брал жидкость из язв? Корова была мертвой?

— Да, да, да, — устало отвечал Убби.

— Не садись! — с ужасом завопила Рейн. — И ничего не трогай.

Убби едва не подпрыгнул возле скамьи, на которую хотел плюхнуться.

— Теперь что?

— Снимай все с себя. Я сожгу. Не хочу давать ни одного шанса проклятой заразе.

Он слишком устал, чтобы спорить с ней.

Не следующий день она сделала прививки всем детям, а также пришедшим в ужас Убби и Бланш, которая с тех пор как появилась в усадьбе, вела себя откровенно неприязненно по отношению к Рейн. Острым ножом Рейн царапала каждому руку и смазывала ее зараженной оспой жидкостью на кончике иглы. Следующие несколько дней показали, что трудное испытание обошлось без серьезных последствий, если не считать легкой лихорадки и тошноты.

Удовлетворенная результатами, Рейн решила наведаться в больницу. Кроме того, ей нужно было много чего закупить в городе — сукна и толстых ниток, чтобы сшить еще тюфяки, приправ для Бланш, побольше деревянных досок для хлеба и ложек, пряжу для чулок. Гайда обещала прийти на один день и научить девочек вязанию, которым Рейн не владела.

Убби, сытый по горло ее нескончаемыми разговорами о Селике и о его судьбе, поддержал ее.

— Ради Бога, иди и дай нам немножко отдохнуть от твоего нытья. Говорю тебе, наш господин сам может о себе позаботиться.

Адам решительно заявил, что пойдет вместе с ней и будет защищать ее. Рейн хотела было возразить, но потом решила, что ему полезно побывать в больнице. Может быть, он даже сможет помочь. Но, первым делом, она строго-настрого запретила ему называть ее настоящим именем. Адам подумал, что женщина, переодетая монахом, — славная шутка над монастырем, не слишком щедрым к городским сиротам.

Адам знал город как никто, и им это очень пригодилось. Он водил ее кратчайшими путями, безбожно торговался с купцами и показал необычную лавку, в которой торговали только товарами с Востока, в том числе и экзотическими специями.

Потом он уселся на высокий стул в лавке Эллы в ожидании, когда ее работники подберут сукно и нитки, заказанные Рейн, жевал медовые пряники и запивал их медовым напитком, словно лорд в замке.

— Не мешало бы урезонить нахала, — проворчала Элла, когда Адам обругал одного из ее работников за скупость, но в ее голосе слышалось едва сдерживаемое восхищение. — Господи, когда этот щенок станет мужчиной, будет на что посмотреть.

Рейн была с ней совершенно согласна. В больницу Адам сопровождал ее совсем не как щенок, а почти как коллега. Словно настоящий врач, он вникал во все, зачарованно смотрел на микстуры и настойки и задавал один умный вопрос за другим, горя неподдельным энтузиазмом.

Рейн видела в нем задатки врача и сокрушалась, что в его времени у него нет ни одного шанса осуществить зародившуюся мечту.

Отцу Бернарду появление Адама пришлось не по вкусу.

— Послушай, брат Годвайн, не стоит приводить всех своих приятелей в святую церковь. Сначала звероподобный брат Этельвульф. Теперь эта беспризорная языческая крыса.

— Кто сказал, что я язычник? — огрызнулся Адам. — Я молюсь каждый вечер. А кроме того, во мне так же, как и в тебе, Берни, течет кровь саксов. Твоя мать ведь тоже была шлюхой? — спросил он, глядя на монаха невинными глазами откормленного кота.

Отец Бернард сплюнул и от ярости едва не прикусил себе язык.

— Вот я тебе…

Он схватил Адама за руку, намереваясь преподать ему урок.

— Брат Годвайн говорил тебе, что перенес коровью оспу на кожу несчастных сирот?

— Что?

Отец Бернард отшвырнул Адама, словно взял в руку кусок раскаленного угля, и бросился к рукомойнику.

— Господь наказывает меня за грехи. Надо немедленно идти на исповедь.

У Рейн появилось ощущение, что теперь ее не скоро пригласят в больницу. Она с досадой посмотрела на Адама, но всерьез не рассердилась. По правде говоря, она уже начинала подумывать о собственной больнице. А в зимние месяцы ей хватит забот о сиротах.

И еще Селик.

Прошло больше месяца, а Селик не возвращался. Рейн жила своей «обычной» жизнью в сарае, похожем на пещеру, в котором она чувствовала себя больше дома, чем в шикарных городских апартаментах, оставленных в будущем. Она работала в больнице, когда позволяла зимняя непогода, и навещала Эллу с Гайдой.

Рейн старалась сохранять надежду, и под Рождество рассказывала детям святочные истории, которые она помнила с младенчества. Веселое Рождество, Ночь перед Рождеством, Снеговик, Рудольф Красноносый Олень. Ко всеобщему восторгу она велела ворчливому Убби принести в сарай огромную елку, которую они украсили сосновыми шишками и ягодами остролиста.

В последний раз, когда она была в Йорвике, она зашла к торговцу сахаром, а это был очень дорогой продукт в средневековом мире и обычно заменялся сладким медом, и выложила драгоценные монеты. Всю дорогу домой она прижимала к груди кулек с сахаром, глиняный горшочек с вишнями из запасов Гайды и еще один с патокой. Если Селик вернется к Рождеству, как она надеялась, ему будет особый подарок.

— Ты спятила? — спросил Убби, когда она высыпала все, что принесла, в горшок с водой и поставила на огонь. — Тратишь весь сахар! На что?

— На леденцы, — объяснила Рейн, решительно вздернув подбородок. — Я хочу сделать вишневые леденцы для Селика.

Первая попытка оказалась неудачной. Мало того, что они были похожи на все что угодно, только не на кружочки, так они еще к тому же не застывали и были ужасны на вкус.

Она слышала, как Адела шептала на ухо Адаму, прежде чем выбросить их в ночной горшок:

— Похожи на куриный помет.

Рейн с матерью однажды делали леденцы на палочках, когда она была совсем маленькой. Они получились чудесными, и она полагала, что ее леденцы будут такими же. Правда, в мамин рецепт входил кукурузный сироп. Может быть, его нельзя заменять патокой. Или она напутала с пропорциями. А может быть, леденцы не варят на открытом огне?

Она попробовала еще раз. Леденцы затвердели, но вкусом скорее напоминала патоку, чем вишни, и были недостаточно сладкими.

Она опять пробовала, растрачивая деньги и покупая сахар, пока Убби не положил этому конец.

— Хватит! Если эти ему не понравятся, я знаю, куда их ему засунуть. Кроме того, мы скоро все заболеем, если и дальше будем пробовать твою стряпню.

Рейн робко улыбнулась. Он был прав, и она не хуже него знала, что дети щадят ее чувства и только делают вид, будто им нравятся леденцы. Впрочем, последние были совсем не плохи, и она завернула несколько дюжин в тонкий пергамент, завязала светлой лентой и положила под елку.

Наконец пришло Рождество, и все сидели у очага. Елка стояла украшенная в углу, на огне готовилось чудесное кушанье, а Селика не было. Он не вернулся.

Прошли дни, недели. За окном завывал зимний ветер, рождественская елка, которую Рейн упорно запрещала выбрасывать, все больше и больше осыпалась, постоянно напоминая о несбывшихся надеждах.

Убби и дети опускали глаза, когда она проходила мимо, и Рейн начала потихоньку свыкаться с тем, что они знали наверняка. Селик не вернется. Никогда.

Минули две недели после Рождества, и, вернувшись из Йорвика, где она навещала Гайду, она узнала, что оправдались ее самые худшие опасения. Раненый Герв лежал возле очага, и Бланш с Убби суетились вокруг него. Дети в испуге жались друг к другу.

— Что случилось?

Она сбросила накидку и принялась осматривать его раны, оказавшиеся, в общем-то, не очень серьезными, разве лишь несколько сломанных ребер. Но все его тело было покрыто синяками и царапинами.

— Плохо, госпожа, — сказал он, глядя мрачнее тучи, пока она возилась с ним. — Случилось… хуже быть не может.

Рейн ни о чем не спрашивала. Она боялась услышать ответ.

— Воины короля Ательстана ждали нас возле Хамбера, где был спрятан корабль господина.

Рейн затаила дыхание. Пожалуйста, Господи. Пожалуйста!

— Они сразу убили троих. Двоих замучили до смерти.

Герв сглотнул, борясь с приступом рвоты. Глаза у него стали круглыми и остекленели от ужасных воспоминаний.

Рейн крепко сжимала кулаки, слезы текли по ее лицу. Она боялась узнать о судьбе Селика и в то же время отчаянно хотела все знать.

— Они оставили меня умирать, у меня вся грудь была залита кровью. Но это была кровь Снорра. Все время я пролежал в бреду в крестьянской хижине.

Он с жалостью посмотрел на Рейн, и она напряглась в ожидании.

— Они взяли господина в плен. Они его мучили, а потом увезли. Святой Тор! Если бы я мог его убить, прежде чем они уехали, я бы это сделал. Для него лучше было бы умереть, чем жить среди этих палачей.

Но Рейн понимала только одно. Селик жив. Спасибо тебе, Господи!

— Куда они увезли его? — спросила она, торопливо соображая, что ей понадобится в дороге.

— В Винчестер. К королю Ательстану.

Рейн кивнула, ожидая именно этого.

— Надо ехать в Винчестер. Возможно, мне удастся уговорить короля Ательстана освободить Селика. Он как-то сказал, что король высоко ценит хороших лекарей.

— Но он ненавидит Селика, — с сожалением заметил Убби. — Ты должна это знать.

— Знаю. Но еще я слыхала, что он умеет сострадать и обычно выслушивает обе стороны.

Герв с сомнением покачал головой.

— Убби, поезжай в Йорвик и скажи Гайде, что мне нужны две лошади. Мы с Гервом едем в Винчестер.

— Три лошади, — вмешалась Бланш. — Я тоже поеду.

Все с удивлением посмотрели на нее.

— Я хорошо знаю Винчестер. Почти всю жизнь жила там.

Рейн подумала и согласилась:

— Три лошади. Еще, Убби, попроси Гайду дать побольше денег из оставленных Селиком и выясни, сможет ли она или Элла прислать кого-нибудь помочь тебе с детьми.

— Я не хочу оставаться здесь, — вдруг заявил Убби.

— Ты должен, — убеждала его Рейн. — Кто еще позаботится о детях?

— Я, — сказал Адам. — И, будьте уверены справлюсь. Если вы оставите мне немножко монет, я сумею прокормить несчастных сироток.

Возможно, он и сумел бы, но нельзя было оставлять семилетнего мальчика с дюжиной ребят на руках, из которых несколько намного старше него.

— Убби, ты должен остаться. Ну не будь же мечтателем. Вспомни, как ты мучился все это время с артритом. Ведь утром ты еле-еле вставал с кровати. Как же ты сможешь ехать вечером?

Наконец он неохотно, но согласился.

— Буду ждать вас тут. Я должен думать о том, что лучше для моего господина.

Рейн крепко обняла его и отправилась на чердак собирать свои нехитрые пожитки. Соорудив нечто вроде потайного кармана на поясе, она положила туда янтарное ожерелье, брошь в виде дракона, которую ни разу не надевала, и оставшиеся монеты. Она надела двое шерстяных штанов Селика и две длинные туники, меховую накидку и монашескую рясу.

Тремя днями позже, уже возле Винчестера, Рейн, Бланш и Герв были схвачены саксами при попытке войти в обнесенный стеной город. Сакские стражники появились как из-под земли. Герв едва успел поднять копье, как был сражен ударом меча. Все произошло очень быстро, и Рейн не успела опомниться, как Герв уже лежал на земле с мечом в груди, глядя на нее со смертной тоской. Бланш отчаянно рыдала сзади.

Тут Рейн совершила ошибку, не скрыв своего гнева от жестоких воинов.

— Я требую немедленной встречи с королем Ательстаном. Мы пришли молить о судьбе пленного Селика.

— Изгой! — вскричали все стражники разом, силой стащили их с лошадей, которые были немедленно конфискованы, связали за спиной руки и повели, подталкивая в спины, к своему начальнику.

— Господин Герберт, эти двое хотели тайком войти в город. Они ищут Изгоя. Еще одного мы убили, — доложил один из стражей.

— Мы не собирались ничего делать тайком, — поправила его Рейн, когда ее и Бланш втолкнули в комнату, больше похожую на сарай.

Неприятный человек сидел, прислонившись к стене, и со скучающим видом пил мед из деревянного кубка. Он был одет лучше, чем стражники, которые, сидя за столами, пьянствовали и играли в кости. Несколько мужчин развлекались с женщинами, не обращая ни на кого внимания.

— Нужно доложить королю? — спросил стражник у Герберта, которого Рейн посчитала кастелланом, начальником королевских войск в Винчестере.

Внезапно Герберт как будто проснулся и, не отвечая на вопрос, занялся осмотром грязной одежды пленниц, которые стояли перед ним со связанными за спиной руками. Они ехали верхом два дня, редко останавливались, и опрятность сейчас не имела для них никакого значения. Произведя осмотр, надменный Герберт вновь прислонился к стене и отхлебнул мед из чаши. Он, как мог, оценил их и приклеил к ним ярлык не слишком важных персон.

— Да. Скажите королю. Мне надо срочно поговорить с королем Ательстаном, — нетерпеливо проговорила Рейн сорвавшимся голосом.

Брови Герберта взлетели вверх, он резко встал, стукнув кулаком по скамье, и подошел к ней. Она слышала, как захихикали стражники.

— Священник защищает язычника-скандинава?

Очень странно, — произнес он на удивление ласково и двинулся к Рейн.

Она едва удержалась, чтобы не отпрянуть. Он встал против Рейн и оказался ниже ее на полголовы. Быстро подняв руки, он скинул с ее головы капюшон, скрывавший длинную косу. Не медля больше, он разрезал кожаный ремешок, и золотистые волосы Рейн рассыпались по плечам.

Герберт присвистнул, а кое-кто из воинов судорожно вздохнул и не удержался от грубых замечаний.

— Думаю, я мог бы переспать с монахом, у которого такие роскошные волосы, — воскликнул юный стражник и опустил голову, когда его стали поддразнивать по поводу его сексуальных предпочтений.

Быстрыми взмахами ножа Герберт разрезал ее монашескую одежду от шеи до подола и от плеч до запястьев. Когда грязно-коричневая ткань упала на покрытый камышом пол, Герберт внимательно осмотрел двойной слой туник и штанов, которые делали Рейн намного толще, чем она была на самом деле, потом окинул ее оценивающим взглядом с головы до ног и решил, что она слишком высокая для женщины. Он недовольно оттопырил нижнюю губу.

Тогда он перевел взгляд на Бланш, которая бесстыдно выставила груди, откровенно приглашая его осмотреть ее прелести. Рейн с отвращением смотрела, как у Герберта мгновенно стал слюнявым рот.

Рейн подумала, что надо действовать быстро. Естественно, она не собиралась соблазнять мужлана своими прелестями, чтобы добиться свидания с королем.

— Послушай, — оторвала она Герберта от похотливого разглядывания Бланш. — Я — лекарь в моей стране. Хирург. Твой король захочет поговорить со мной.

Герберт грубо выругался. Его приятели рассмеялись.

— Женщина-лекарь? Чушь! У женщины весь ум между ног.

Стражники захохотали. Рейн гневно выпрямилась.

— А весь твой ум в…

Не успела она закончить, как Герберт размахнулся и ударил ее кулаком в лицо. Рейн упала и ударилась головой о деревянную стену.

Рейн провела в беспамятстве всю ночь, а утром обнаружила, что лежит на земляном полу, от которого сильно несет мочой, сыростью и прочими противными запахами. Руки у нее были свободны, и она села, первым делом ощупав шишку на затылке величиной с гусиное яйцо, и ноющий подбородок. Подвигав челюстью из стороны в сторону, она пришла к выводу, что у нее ничего не сломано, но не из человеколюбия сакского чудовища.

Услышав за спиной писк, она дернулась, отчего голова заболела сильнее. Крысы — сразу же поняла она. Ее бросили в сырое подземелье, и где-то поблизости были крысы.

Рейн встала, чтобы убедиться, насколько верны ее подозрения. Камера не больше чем восемь на восемь футов, под узким окном скамейка, в углу — бадья для помоев, на полу, у тонкой деревянной двери — глиняный кувшин с водой и доска с ломтиком заплесневелого хлеба и куском мяса, который обгрызала крыса.

В Рейн пробудился инстинкт выживания. Она жива. Селик жив. Пока только это важно. Надежда еще есть. Она собралась с духом, решительно ударила ногой крысу и взяла хлеб.

Взвизгнувший грызун мог позже вернуться за сероватым мясом, но хлеб был необходим ей самой. И вода, конечно.

К вечеру надежды Рейн поблекли. Хрипы и стоны, доносившиеся из соседних клетушек, говорили о том, что в подземной тюрьме она не одна. Никто ни разу не заглянул в ее камеру за весь день, и перед ней встала пугающая перспектива провести ночь в кишащей крысами дыре.

Рейн забралась на скамью, что делала уже в сотый раз, и выглянула в маленькое оконце. Она уже много раз взывала о помощи, но проходившие мимо люди не обращали на нее внимания. Теперь она легла на подоконник ноющим подбородком и без всякой надежды осмотрелась.

Слева появились два молодых человека в дорогой одежде. Один из них был темноволосый, лет двадцати с небольшим. Он шел быстрым шагом, на ходу громко споря со своим товарищем. Распахнулась подбитая мехом накидка, и Рейн увидела роскошную синюю тунику и сплетенный из серебряных нитей пояс. Когда он повернулся лицом, Рейн остолбенела. Господи Иисусе! Вылитый Эдди. Ее брат, который погиб в Ливане.

Волосы у Рейн встали дыбом, когда она разглядела брошь в виде дракона у него на плече. Рейн торопливо подняла свои две туники и порылась в потайном кармане. Слава Богу, стражники его не нашли. Она вытащила брошь и еще раз взглянула на приблизившегося мужчину. Обе броши были совершенно одинаковые.

Должно быть, это Эйрик, решила Рейн. Ее брат по отцу из прошлого. И брат Тайкира.

— Эйрик, — с надеждой позвала она, но он не услышал. — Эйрик!

Он не замечал ее. Еще минута, и он пройдет мимо, и тогда исчезнет последняя надежда на освобождение.

«Господи, ну помоги же мне», — взмолилась Рейн.

— Эйрик! — изо всех сил крикнула она, и слабый ветерок подхватил ее вопль о помощи.

Эйрик повернулся в ее сторону и недоуменно сдвинул темные брови.

— Эйрик! — вопила она.

Он подошел ближе, не обращая внимания на возражения спутника, который хотел вернуться в приемную замка, и присел, всматриваясь в маленькое окошечко.

— Эйрик. Слава Богу, ты наконец услышал меня. Скорее. Ты должен забрать меня отсюда. Я — твоя сестра. О, я знаю, тебе никто обо мне не говорил, но я все объясню потом. Только заставь стражников отпустить меня. Мы должны помочь Селику. Поторопись!

— У меня нет сестры, — сказал Эйрик и хотел было отойти от окна.

— Есть. Я — Рейн. Торейн Джордан. Дочь Руби. Смотри, — сказала она, показывая ему брошь.

— Дай мне взглянуть, — прорычал он, пытаясь выхватить у нее брошь, но Рейн отвела руку, чтобы он не мог до нее дотянуться.

Если она отдаст брошь, у нее не останется никаких доказательств того, что она — это она. Забавно, но ей никогда не приходила в голову мысль о бесценности фамильных сокровищ как удостоверений личности. Она даже истерично хихикнула.

Эйрик вглядывался в нее, стараясь определить характерные семейные черты.

— К черту! — Он встал и пошел прочь.

Не веря собственным глазам, она смотрела на его удаляющуюся спину. Он ей не поверил! Рейн села на скамью, и слезы потекли у нее из глаз. Не так уж она беспокоилась о себе. Больше о Селике. Ей было отчаянно страшно, ведь проклятые саксы уже неделю пытают его.

Скрип дверных петель привлек внимание Рейн, и в камеру вошел Эйрик.

Он наклонил голову, чтобы не удариться, и камера как будто стала еще меньше. Эйрик холодно смотрел на нее.

— Говори, — приказал он.

— Садись, — пригласила его Рейн, смахивая с глаз слезы и указывая на скамью, на которой все еще сидела. — Не хочешь что-нибудь выпить или закусить? — спросила она с издевательским гостеприимством.

— Твой сарказм неуместен, женщина, — резко ответил Эйрик. — Я не знаю, кто ты, но ты не моя сестра.

Рейн встала и пошла к нему, с трудом сдерживая себя. Встав прямо перед ним, она уперла руки в бока и свирепо уставилась на него.

Эйрик окинул ее презрительным взглядом.

— Ты большая… для женщины, вот что.

— Высокая.

— Что?

— Высокая. Я высокая, а не большая, средневековый сопляк.

Его губы дрогнули в улыбке:

— Сопляк. Это слово я знаю. От…

Он умолк, округлив глаза от неожиданного воспоминания, и, взяв ее за руку, повел к двери.

— Пойдем. Поговорим в моей комнате.

Стражник, почти не возражая, позволил Эйрику вывести ее из тюрьмы. Наверняка, он занимает высокое положение при дворе короля Ательстана.

И Рейн вспомнила, как Тайкир говорил ей что-то о влиятельности Эйрика. Почему бы ему не помочь Селику?

Маленькая, но богато убранная комната Эйрика была в отдаленном коридоре замка Винчестер, любимой резиденции короля. Сейчас, когда они остались одни, Рейн ничего не могла с собой поделать. Она бросилась к Эйрику на грудь и крепко его обняла.

— О Господи, ты даже не представляешь, до чего ты похож на моего брата Эдди. Я и не знала, что так сильно скучаю по нему, пока не увидела тебя. Вы похожи как близнецы.

— И где же этот Эдди сейчас? — помедлив, спросил Эйрик, отводя руки Рейн.

— Он умер, — сказала Рейн, шмыгнув носом. — Убит в Ливане больше десяти лет назад. Он служил в военно-морских силах и…

Ее слова повисли в воздухе, и она поняла, что Эйрик понятия не имеет о военно-морских силах и о Ливане и смотрит на нее с очевидной подозрительностью.

Рейн склонила голову, стараясь собраться с силами, и только тут заметила, что ее руки все еще сжаты в кулаки. Она вспомнила о драконе и разжала кулак. Мама говорила, что брошь подарил ей ее муж Торк. Не в состоянии придумать, что еще сказать Эйрику, чтобы убедить его, она просто протянула ему брошь.

Он жестом пригласил Рейн занять единственный в комнате стул, а сам сел на постель и вытянул длинные ноги. Сняв с плеча свою брошь, отчего с него упала отороченная мехом накидка, он долго сравнивал обе броши. Рейн показалось, что она увидела глубоко запрятанное страдание в его светлых голубых глазах.

Наконец он посмотрел на нее.

— Рассказывай, — хрипло потребовал он.

. Когда она закончила свою неправдоподобную историю, он сказал:

— Я не верил Руби, когда она говорила о своей жизни в будущем, и не верю тебе.

Рейн отмахнулась.

— Руби — моя мать. А что ты думаешь о другом времени или о другой стране — это сейчас не важно. Сейчас важно освободить Селика. Ты мне поможешь? Ты видел его?

— Только что, — сказал он, устало потерев затылок. — И, увы, я не могу ему помочь. Я уже пробовал. Селик слишком сильно разозлил Ательстана. Король не пойдет на попятную.

Рейн не смогла сдержать глухой стон. Она задрожала от охватившего ее ужаса, и ей захотелось забраться под меха на постели Эйрика и долго-долго спать. А потом проснуться в объятиях Селика, словно все это лишь кошмарный сон.

— Возможно, если я поговорю с королем, то смогу убедить его.

Эйрик с недоверием поглядел на нее.

— Нет.

— Но я слышала, Ательстану нужны хорошие лекари. А я хирург, Эйрик, и хороший. Я умею творить такие чудеса, о которых он и не мечтал. Если ему рассказать о них и кое-что показать, может быть…

— Ты лекарь? Правда? — Эйрик от изумления открыл рот.

Рейн кивнула.

— Я закончила колледж, когда мне было двадцать лет, и четыре года училась в медицинской школе. У меня довольно высокий коэффициент умственного развития, — сказала она, смущенно пожав плечами. — Потом я два года прослужила в армейском госпитале, чтобы заплатить за обучение в колледже, прежде чем стала хирургом. Я помогала в больнице в Йорвике, но, поверь мне, я знаю намного больше тамошних лекарей.

— Хвастаешь? — ухмыльнулся Эйрик.

— Нет, храбрюсь от отчаяния.

— Может быть, ты привираешь от отчаяния?

— Я не лгу, — простонала она. — Ну что мне сказать, чтобы ты мне поверил? Дай подумать. В моем времени мы можем искусственно оплодотворить женщину, которая сама неспособна к зачатию. Мы можем заново пришить конечность, которая была полностью оторвана. Можем сделать пересадку сердца или почки. Всем детям делают прививки против оспы и…

— Довольно! — сказал он, поднимая обе руки. — Король может заинтересоваться твоими рассказами о чудесной стране, даже если в них нет ни слова правды. Другое дело — отменит ли он свой приговор. Не стоит слишком надеяться.

— Отведи меня к королю, — попросила она. — Об остальном я сама позабочусь.

Эйрик кивнул и недоуменно покачал головой.

— Сестра? Мне еще надо к этому привыкнуть.

Он встал и, поколебавшись, раскрыл ей объятия.

— Попозже ты мне расскажешь про этого Эдди, моего близнеца. Не сомневаюсь, он был ослепительно красив и очень отважен. — И он надулся как индюк.

Рейн шмыгнула носом.

— Да. И очень самонадеян.

Внезапно она переменила тему и спросила дрогнувшим голосом:

— Могу я повидать Селика?

Эйрик неопределенно пожал плечами.

— Я посмотрю, что могу сделать. Но, Рейн… Я не уверен, что Селик захочет тебя видеть.

— Почему?

Он скривился, но сделал попытку отшутиться.

— Он сейчас не так красив.

Она прижала руку к груди и на мгновение закрыла глаза, чтобы собраться с силами. Потом она посмотрела прямо в глаза Эйрику.

— Ради Бога, Эйрик, я врач. Он сильно изувечен?

— Смертельных ран нет, насколько я понял. Но… В общем, на нем нет живого места. Избит он и переломан страшно.

— Переломан? — ужаснулась Рейн.

Он кивнул.

— Рука, ребра… О Рейн, не знаю. Я только сегодня вернулся из Нормандии и видел его совсем недолго.

Рейн подняла голову. Кто-то должен заплатить за муки Селика. Только теперь она начинала понимать, что нет ничего опаснее, как быть формальным пацифистом. Но сейчас главное — освободить Селика.

— Сейчас ты должен договориться об аудиенции. У нас нет времени. И посмотри, может быть, ты найдешь что-нибудь — бинты, мази, короче говоря, бери все.

— Сначала тебе надо вымыться и сменить наряд. Король не захочет принять тебя в таком виде.

Он усмехнулся, когда она пихнула его с притворной досадой.

Немного позже, когда Рейн уже вымылась и переоделась в принесенную Эйриком прекрасную шелковую тунику с поясом цвета темного янтаря, она сидела на стуле и, сжав руки, внимательно слушала рассказ Эйрика о его встрече с королем Ательстаном.

— Король удостоит тебя аудиенцией завтра, но она будет короткой. Имей в виду, Ательстан в ярости из-за множества убитых Селиком саксов, и он счастлив, что наконец схватил Изгоя. Почти невозможно смягчить его.

Рейн с трудом проглотила слюну. Я еще поговорю с Тобой об этом, Господи. Не сомневайся.

— И я могу увидеть Селика?

Эйрик кивнул.

— Когда?

Он протянул ей руку.

— Сейчас.

Они вышли из замка, пересекли двор и оказались в подземелье. Наверху располагался военный гарнизон, а внизу была тюрьма. Рейн поняла, что это та же самая сырая темница, в которой она провела почти целые сутки. Ночью в свете факелов она выглядела ничуть не лучше, чем днем. И вонь стояла такая же. А вопли и стоны, казалось, даже стали громче.

Несмотря на предупреждения Эйрика, несмотря на свою медицинскую практику в городской больнице, Рейн была не готова к тому, что ей пришлось увидеть.

Селик лежал на жесткой скамье, закрыв рукой лицо. Его одежда была изорвана в клочья, и он дрожал от холода и сырости. Рейн посмотрела на подбитую мехом накидку Эйрика, обещая себе, что укроет ею Селика перед уходом.

— Селик, — тихо позвала она и увидела, как он напрягся.

Он медленно убрал руку, как бы боясь того, что может увидеть.

— Рейн! — Он сел, застонав от боли. Потом бросил гневный взгляд на Эйрика. — Как ты посмел привести ее сюда, в эту чертову дыру?

— Всего несколько часов назад я была в точно такой же тюрьме, — заметила она и услышала, как Селик бормочет что-то об упрямстве женщин.

Поднеся поближе факел, она вскрикнула, рассмотрев его лицо. Оба глаза были сине-черные, распухшие и почти совсем заплывшие. Нос ему как будто, опять сломали. И его волосы — Господи Иисусе! — его прекрасные белокурые волосы были обрезаны, обрублены так близко к голове, что в нескольких местах она увидела кровавые следы топора.

— Твои волосы, — простонала она. — Ах, Селик, они обрезали твои прекрасные волосы.

Селик попытался рассмеяться, но у него не получилось.

— Господи, у меня все тело как отбивная, а женщина плачет о волосах.

Рейн опустилась на колени на камышовую подстилку возле тюфяка и обняла его. Слезы градом катились по ее лицу.

Он погладил ее по голове.

— Тише, милая, тише. Тебе не надо было приходить.

Рейн знала, что ее свидание с Селиком не будет длиться вечно, поэтому она поторопилась взять себя в руки. Она заставила его лечь и осмотрела его раны. Плача и причитая, она промыла и перевязала многочисленные порезы и синяки на его избитом теле.

Потом она послала Эйрика за палкой, которую использовала как шину для сломанной руки Селика. Она зашила глубокие раны у него на бедре, предплечье и на животе, хотя Селик едва ли не с испугом глядел на ее иглу. Разорванной простыней она крепко перетянула ему грудь и опухшее колено. Ей привилось дважды просить Эйрика менять воду в бадье, пока она не промыла все раны.

Наконец, одетый в чистые штаны и тунику, принесенные для него Эйриком, он стал выглядеть намного лучше. Они положили еду и немного денег в корзину у него в ногах.

Селик сел и здоровой рукой прижал к себе Рейн, нежно целуя ее в волосы.

Он потрогал ее подбородок и печально покачал головой. Потом заставил себя приободриться.

— Итак, Эйрик, что ты думаешь о моем ангеле?

Эйрик вопросительно поднял брови.

— Ангел? Об этом я ничего не знаю. По-моему, она ласкова, как бодающийся баран.

Рейн подняла ногу, чтобы пнуть Эйрика, но он вовремя отскочил. И уже совершенно серьезно сказал:

— Я смотрел, как она управляется с тобой, и поверил, что она в самом деле лекарь.

Селик улыбнулся разбитыми губами.

— Ты бы посмотрел, как она в Йорвике вытаскивала младенца из чрева матери. Да ни один монах в больнице не сравнится с ней в умении и знаниях. Поверь, твоя сестра хороший лекарь. Это она спасла Тайкиру ногу.

Рейн с удивлением посмотрела на Селика. Она и не предполагала, что он так ею гордится. Когда же он подмигнул ей, ее сердце и вовсе зашлось от любви к нему.

Эйрик спросил Рейн о брате и поблагодарил ее за него.

— Где Убби? — спросил Селик.

— В усадьбе с детьми. Он хотел ехать с нами, но его ужасно мучает артрит.

— Рейн, я хочу, чтобы ты вернулась в Нортумбрию. Тебе нельзя здесь быть, — попробовал убедить ее Селик.

— Я говорила, что пойду за тобой, — поддразнила она его, тычась носом в его шею и причитая над его обрезанными волосами.

— Не нахожу ничего смешного в твоих словах. И хватит о моих волосах. Они еще отрастут, — сказал он, потершись подбородком о ее макушку. — Важно то, что ты должна вернуться в Йорвик.

— Не могу, Селик. Завтра я должна увидеться с королем.

Он повернул ее к себе, чтобы видеть ее лицо.

— Зачем? — холодно спросил он.

Рейн почувствовала, как у нее вспыхнули щеки.

— Просто хочу с ним встретиться, — совершенно неубедительно соврала она.

— Не смей даже пытаться выкупить меня ценой своего рабства, — сказал он. — Поняла?

— Ну, конечно же, поняла. Я и не думала. Знаешь, Селик, не дави на меня сейчас. Мне казалось, если предложить королю парочку медицинских чудес, то, может быть, он за это освободит тебя.

— Это должны быть настоящие чудеса, — прокомментировал ее слова Эйрик.

— И что, скажи на милость, ты собиралась ему предложить? — насмешливо спросил Селик.

— Не знаю, — простонала Рейн. — Еще не думала. Но есть много, очень много чудес, из которых я могу выбирать. — Она улыбнулась. — Я помню, мама говорила, что король Ательстан бездетен, что он сознательно удерживается от… Ты знаешь, от чего, чтобы случайно не заиметь ребенка. Он хочет, чтобы трон перешел к его юным племянникам, в жилах которых течет королевская кровь.

— И что же? — спросили Селик с Эйриком с сомнением.

— Я могу сделать королю вазэктомию.

Селик фыркнул и зашелся в хохоте, очевидно вспомнив, как Рейн рассказывала ему и Убби об этой процедуре.

— Господи, хотел бы я стать мухой и посмотреть, как ты будешь втыкать иголку в петушок этого ублюдка. Да я бы всю жизнь вспоминал об этом с удовольствием.

— Иголку? В петушок? Вы шутите? — с раздражением спросил Эйрик.

Рейн объяснила, и Эйрик болезненно скривился.

— Мы-то все смеемся над ним, но это действительно может его заинтересовать. Возможно, обет безбрачия дается ему нелегко, — усмехнулся он.

Селик сердито посмотрел на Эйрика и вновь повернулся к Рейн.

— Я серьезно, Рейн. Ты должна покинуть Винчестер.

К счастью, у нее не было возможности ответить ему, потому что постучал стражник и приказал им уходить.

Скрипя от боли зубами, Селик встал и взял лицо Рейн в ладони. Он нежно поцеловал ее в губы и прошептал:

— Я тебя люблю.

— Я тоже люблю тебя, Селик. Я даже не думала, что такое возможно.

Селик подтолкнул ее к двери.

— Когда в следующий раз будешь говорить со своим Богом, передай ему, чтобы он убрался из моей головы.

Рейн, уже было направившаяся к двери, круто развернулась.

— Бог разговаривает с тобой?

— Как болтливый недоумок. Днем и ночью. Он дает мне больше советов, чем иная сварливая женщина.

«Спасибо тебе, Господи», — мысленно прошептала Рейн.

Она знала, если Бог говорит с Селиком, то не все потеряно.

Еще есть надежда.

ГЛАВА 19

Рейн не беседовала с королем Ательстаном ни на другой день, ни на третий. Каждый раз назначенная аудиенция отменялась. У короля внезапно появлялись более важные дела — встреча с послом французского короля, шахматный турнир.

Рейн была благодарна Эйрику за свое освобождение, но каждая бесполезно потраченная минута заставляла ее все сильнее мучиться из-за Селика. Смотритель винчестерского замка не разрешил ни ей, ни Эйрику еще раз повидать Селика. Ходили слухи, что его ждет казнь в ближайшие дни.

В три часа дня Рейн сидела в залитой солнцем дворцовой зале беспокойно ерзая и стараясь справиться со своей нервозностью в скучном обществе придворных дам, которые сплетничали и вышивали одновременно.

Вышивание! Ха! Рейн бы с удовольствием зашила сейчас накрепко два-три рта.

Леди Эльгива, ослепительно красивая вдова из Мерсии, с черными, как вороново крыло волосами и великолепной фигурой, прогуливаясь по комнате, приблизилась к Рейн. Пожалуй, она одна заботилась о развлечении Рейн, может быть, из деликатности, а может быть, потому, что у обеих было весьма шаткое положение при дворе. Поговаривали, что Эльгива безнадежно влюблена в давшего обет безбрачия короля.

Эльгива вежливо спросила:

— Можно мне сесть рядом?

Рейн кивнула, указав на место у окна.

— Ты все еще не получила аудиенцию? — поинтересовалась она.

— Нет, — вздохнула Рейн. — Если бы я могла поговорить с королем Ательстаном, то, наверное, убедила бы его освободить Селика. Ты слушаешь, меня, Господи? — Я слышала, он справедливый человек.

Эльгива изогнула совершенную бровь.

— Верно, он справедливый, но король, к тому же, не глуп. Он не доверяет Селику. Изгой может ударить его в спину или убить еще сотню воинов.

Рейн почувствовала, как краснеет от гнева.

— Слово Селика — золото. Если он даст клятву, даже королю саксов, то не изменит себе.

Эльгива задумчиво коснулась щеки прелестным пальчиком. Рейн еще никогда не приходилось видеть такого прекрасного лица, и она не понимала, как у короля хватало сил сопротивляться этой женщине.

— Ты любишь Ательстана? — внезапно спросила она, не сумев справиться со своим любопытством.

Эльгива устремила взгляд на Рейн, как будто взвешивая в уме слова, которые собиралась произнести. Наконец она гордо вскинула голову и тихо призналась:

— Да. Люблю.

— И он действительно дал обет безбрачия, чтобы сохранить чистоту королевской крови и передать трон племяннику?

Слезы заволокли карие глаза Эльгивы, и она утвердительно кивнула.

— Он любит тебя?

— Да. Мы знаем друг друга еще с тех пор, когда он жил при дворе своей тети королевы Ательфлейд. Но для нас нет надежды, — сказала она, и голос у нее дрогнул от едва сдерживаемых слез.

Рейн ласково взяла ее за руку.

— Я отлично понимаю, каково любить и знать, что у твоей любви нет будущего.

Некоторое время они просидели молча, потом Рейн позволила себе улыбнуться.

— Жаль, я не могу принести тебе пилюли из бу… из моей страны.

Эльгива сразу насторожилась.

— Какие пилюли?

Рейн рассказала о пилюлях и не только о них. Эльгива очень заинтересовалась.

— Ты говоришь, что кусочек, зашитый под кожей, предохраняет от зачатия?

— Да. Это пока только испытания, но предположительно, средство действует около пяти лет.

— Ой! — слетело с восторженных сочных губ Эльгивы. — Можешь дать мне?

Рейн улыбнулась.

— Нет. К сожалению, я не знаю, как это делается.

— Тогда дай свое, — потребовала Эльгива.

— Нет, это опасно.

Плечи Эльгивы поникли.

— Значит, у меня нет будущего. Вернусь в Мерсию. Это пытка — быть рядом с Ательстаном и не быть с ним.

— Забавно, но когда я на днях говорила с Селиком и Эйриком, то в шутку сказала о вазэктомии.

— Ваз… вазэктомии?

Хотя Эльгива заметно побледнела, когда Рейн рассказала ей о подробностях операции, она все же спросила:

— И мужчина после этого может… ты знаешь… совершать?..

Рейн кивнула.

— И удовольствие такое же? — удивилась она.

Рейн еще раз кивнула.

— А ты можешь это сделать Ательстану?

— О нет! Это была шутка. Я ничего не могу сделать без обезболивающих лекарств.

Рейн внезапно вспомнила о том, что лечила Тайкира без обезболивающих.

— Ты можешь! Я вижу это по твоему лицу. Я слышала, что ты лекарь, но такое… О, ты станешь известна за пределами страны.

— Нет, нет! — воскликнула Рейн, так как не хотела ни славы, ни изменения истории. — Я не могу…

— Ты когда-нибудь делала ваз… вазэктомию?

— Делала, но…

Рейн не могла объяснить средневековой леди, чем отличается медицина двадцатого века, тем более что Эйрик строго-настрого запретил ей говорить о будущем или о путешествии во времени, ведь она была в стране, где верили в ведьм.

— Ты уверена, что король, да любой здешний мужчина, позволит мне прикоснуться к его мужскому органу? Мужчины очень чувствительны к этому даже в моей стране.

— Ательстан позволит, если я попрошу, — стояла на своем Эльгива, но легкий смешок выдал ее сомнения.

— Это болезненно и неудобно в течение нескольких дней после операции. Король решит, что я его искалечила.

— Ты ему объяснишь.

— Эльгива, не будем больше об этом.

— Если ты так считаешь, — торопливо согласилась с ней Эльгива.

— У нас есть кое-что другое. Пусть Селик расскажет королю, как найти твою точку «Г», — сухо сказала Рейн и шлепнула себя по губам за болтливость.

— Что за точка «Г»? — заинтересовалась Эльгива.

Рейн застонала, но все-таки объяснила, хотя Эльгива все время перебивала ее вопросами:

— Что, ты сказала, значит извержение?.. А оргазм?.. Скажи, женщины в вашей стране так же требуют для себя удовольствия, как мужчины?

Замолчав, Рейн оглянулась и с ужасом обнаружила, что некоторые знатные дамы с жадным интересом прислушиваются к их разговору.

— Гм… Мужчины не очень-то разговорчивы на этот счет, — недовольно проговорила Эльгива. — Мой муж считает себя опытным любовником, но он никогда не говорил ни о какой точке «Г». Не сомневаюсь, он берег это для своей любовницы.

Эльгива таинственно улыбнулась, и Рейн ощутила в себе новые силы для борьбы.

— Я до смерти устала от двора короля Ательстана, — пожаловалась Рейн, встретившись с Эйриком в конце дня. — Мне просто отвратительны все эти бесполезные люди, которые только и ждут от него милостей.

Эйрик покровительственно улыбнулся своей сестре. Он достаточно наслушался ее жалоб за последние два дня и сердечно сочувствовал ей.

Они сидели вместе с сотней других людей за одним из многочисленных столов в большой зале дворца, предназначенной для торжественных обедов. Их места были довольно далеко, так что они не видели ни короля, ни его ближайших советников. Мешал и дым от очагов.

Даже по представлениям будущего еда поражала обилием и роскошью — печеные миноги, телятина и говядина с молочно-яичным кремом, фаршированная шейка лебедя, чечевица с бараниной, голуби в виноградном соусе, перепел с начинкой, целые бока говядины и оленины. И это только главные блюда. Слуги разносили на огромных блюдах капусту, кабачки, ботву свеклы, вареный пастернак, маринованные грибы, овощное рагу, артишоки с рисом и черникой, даже подобие салата из репы, капусты, сушеных фруктов с горчицей, жженым сахаром и медом. На десерт был пудинг с левкоем, прекрасно приготовленный миндальный крем, заварной крем, тушеные фрукты и медовые пряники. И много бочек с вином и медом.

Рейн, правда, предпочла бы пиццу с перцем и грибами и диетическую колу.

Король и его близкие друзья встали и перешли на помост для вечерних развлечений, то бишь музицирования, болтовни, игры в кости и других игр. Рейн думала о том, что прошел еще один день, а Селик все еще в своей проклятой подземной темнице. И она ничего не может сделать. Сегодня ей тоже не удастся поговорить с королем.

— Э-э-э-й!

Рейн осмотрелась.

— Э-э-э-й! — услышала она снова и, взглянув в другую сторону, заметила в коридоре бледно-лиловое платье.

Она встала и, сказав Эйрику, что ей надо выйти, направилась к Эльгиве, которая приложила палец к губам, призывая ее к молчанию. Затем она поманила Рейн за собой. Как только они отошли на безопасное расстояние, Эльгива остановилась и шепнула:

— Через несколько минут ты увидишь короля.

Рейн схватила Эльгиву за обе руки и крепко сжала их.

— О, спасибо тебе, спасибо! Как же ты сумела убедить его встретиться со мной?

— Это не совсем аудиенция, — сказала Эльгива, пряча лукавые глаза.

— Тогда что же ты устроила? — подозрительно спросила Рейн.

— Я сказала ему сегодня о вазэктомии, но не очень-то убедила его. Он заявил: «В тот день, когда я позволю женщине Изгоя содрать семь шкур с моего петушка, я объявлю себя помешанным и отрекусь от престола». Ну, все в таком роде. Думаю, мне нужно еще время, чтобы убедить его.

Рейн застонала, понимая, что ускользает возможность освободить Селика.

— Эльгива, ближе к делу. Ты сказала, что я смогу поговорить с королем.

— Да. Ательстан собирается зайти в комнату, где переписывают рукописи. Он хочет взглянуть на рукописи, переписанные сегодня. Если мы случайно будем здесь прогуливаться, не сможет же он нас выгнать. Правильно?

Рейн закрыла глаза и стиснула зубы, набираясь смелости, чтобы использовать такую удачную возможность поговорить с королем Ательстаном.

Ты здесь, Господи? Помоги мне.

Но вредный голос молчал.

Король Ательстан, стоя, просматривал украшенные рисунками рукописи, а рослый монах давал ему объяснения. Дюжина свечей освещала просторную комнату. Высокие стулья стояли перед высокими столами, на которых были разложены необходимые принадлежности переписчиков.

— Эльгива! — радостно воскликнул король, заметив ее возле двери. — Я думал, ты удалилась к себе.

— Нет, мне было неважно, и я решила немного пройтись.

Она протянула руки к королю, и Рейн увидела, как много любви было в этом простом движении.

Ательстан был привлекательным мужчиной среднего роста, лет сорока на вид. Его льняные волосы поблескивали золотом в ярком свете свечей. Рейн любовалась великолепной парой, которую составляли два красивых человека.

Глаза короля были полны любви, когда он наклонился к Эльгиве и коснулся губами ее губ. Он, казалось, не обращал внимания на священника, который стоял неподалеку. Рейн же держалась в тени.

Она отвернулась от целовавшейся пары и стала ходить от стола к столу, любуясь прелестными рисунками, из которых одни были копиями, а другие — оригинальными работами. Ей стало грустно оттого, что большинство бесценных книг не доживет до ее времени.

— Дорогой, я хочу познакомить тебя с моей новой подругой Рейн, — сказала Эльгива, показывая королю на Рейн. — Я уже говорила тебе о ней сегодня.

Наморщив лоб и не выпуская руки Эльгивы, король подошел к Рейн.

— А, это та, что объявила себя лекаркой?

Его губы дрогнули в улыбке, и Рейн поняла, что он вспомнил о вазэктомии.

— Я не просто объявила, — возразила она. — У меня многолетнее образование, и я работала в лучших больницах моей страны.

— В больницах?

Рейн пожала плечами.

— Ну да. В больницах.

— И эти больницы в твоей стране позволяют учиться женщинам?

— Да. Мы довольно… просвещенные.

— Г-м-м…

Он внимательно смотрел на нее, и Рейн видела, что он очень умен.

— У меня есть медицинский манускрипт, который только что переписан, — сказал он, взяв в руки большой том. — Это на латыни.

Рейн просмотрела несколько страниц.

— Это прекрасно, но я не читаю по латыни.

— А-а-а, — сказал он, отступая и бросая взгляд «я говорил тебе» на Эльгиву.

Вероятно, здесь считалось, что все лекари должны знать латынь.

Рейн рассердилась.

— Здесь несколько неправильных рисунков. И немедленно пожалела о своих словах.

Монах едва не задохнулся от оскорбления, а король выпрямился, возмущенный ее самоуверенностью.

— Покажи, — потребовал он.

Рейн взглянула на Эльгиву, взывая о помощи, но Эльгива предоставила разбираться ей самой.

— Я не хочу портить эти прекрасные рисунки. Дайте мне кусок пергамента и перо, и я покажу.

Несколькими быстрыми взмахами пера Рейн очертила внутренние органы, показывая, где находятся легкие, сердце, печень, желудок, поджелудочная железа, толстая и тонкая кишка.

— Видишь, — показала она, — на твоем рисунке печень и желудок расположены неправильно. Кроме того, — добавила она, рисуя сердце, — теперь сердце видят, когда анатомируют. Оно состоит из четырех секций — две верхние — мы называем их артериальными, и два нижних венозных желудочка, качающих кровь туда и обратно через вены и артерии…

Она остановилась, внезапно ощутив зловещую тишину в комнате. Священник выглядывал из-за плеча короля, и двое мужчин смотрели на нее так, будто над ее головой возникло сияние. Она получила, что хотела. Еще бы пару крыльев в придачу, и тогда… Господи! Когда же она научится держать язык за зубами?

— Отец Эгберт, может быть так, что эта женщина говорит правду? — спросил король.

— Нет. Конечно, нет.

Однако его голосу не хватало уверенности.

— Может быть, ты придешь утром и мы с тобой поговорим, — предложил отец Эгберт. — Твой рисунок, конечно, неверен, но мне будет интересно услышать больше о ваших теориях. Где ты училась?

Но король остановил его. Сощурившись, он прямо спросил Рейн:

— Ты упомянула вскрытие. Но ты ведь не резала человеческие тела, чтобы изучать их?

Ох-ох! Рейн почувствовала, что затронула самое святое.

— Я сказала «вскрытие»? — переспросила она, надеясь, что вспыхнувшее лицо не выдаст ее. — Я, должно быть, имела в виду осмотр.

Король внимательно посмотрел на нее.

— Собственно, кто ты такая?

— Рейн. Торейн Джордан. Думаю, ты встречал мою мать — Руби Джордан.

Ательстан сосредоточенно наморщил лоб.

— Леди, которая заявляла, что пришла из будущего? С вызывающим нижним бельем?

— Неужели и тебе моя мать показывала свое белье?

Король усмехнулся.

— Нет. Но слава о нем дошла до меня.

Он сказал священнику, что завтра обсудит с ним манускрипт. Потом снова вернулся к Рейн, очевидно, заинтересовавшись ее происхождением.

— А кто твой отец?

— Торк. Торк Харалдсон.

Рейн скрестила за спиной пальцы, но, скорее, по привычке. Она уже начала верить нелепым заявлениям ее матери, будто была зачата в прошлом, а родилась в будущем.

— А-а-а… Значит, Эйрик в самом деле твой брат, как он говорит?

— Да.

— Теперь мне понятно его беспокойство о тебе. А Изгой? Что тебя связывает с этим язычником?

Рейн сжала пальцы в кулаки, чтобы сдержаться и продолжать вежливую беседу. Глядя прямо в глаза королю, она сказала:

— Я его люблю.

Король скривился.

— Глупо. Он конченый человек.

Рейн облизала пересохшие губы, подыскивая нужные слова.

— Король Ательстан, в моем вре… в моей стране уважают тебя как справедливого короля. Тебя называют по-разному. Воинственный король. Ученый король. Король всей Британии. Но ты должен остаться в воспоминаниях как справедливый король, в правление которого даже у жестокого преступника была возможность исправиться, если он раскаялся.

— Ты напрасно тратишь время, моя госпожа, если надеешься спасти Изгоя. Ты знаешь, как он поступил с моим кузеном Эльвинусом в Бруненбургской битве?

— Да. Я там была. — Она не обратила внимания на удивление короля. — Конечно, это было ужасно, но знаешь ли ты, как семья Эльвинуса обошлась с Селиком?

Король заинтересовался.

— Говори.

Рейн сообщила все, что знала о брате Эльвинуса, о Стивене Грейвли, и о том, что он сделал с женой и сыном Селика. Она видела слезы на глазах Эльгивы, когда говорила о головке ребенка, насаженной на пику. Но глаза короля по-прежнему сверкали злобой.

— Это Селик так говорит. Но он тоже дал повод Стивену ненавидеть его.

Рейн хотела сказать, что никакой повод не оправдывает жестокость, но сдержалась.

— И это не причина для десятилетней войны со мной и моими воинами.

— Я согласна, это не извиняет насилия. Но существует и другая сторона. Можно простить Селика, потому что он стал берсерком после того, как нашел изуродованные тела жены и сына. Это была единственная возможность остаться в живых и не сойти с ума.

Рейн не знала, что еще сказать. Господи, пожалуйста, помоги мне найти слова. Сделай так, чтобы король понял.

Она тяжело вздохнула и продолжала:

— Позволь мне сказать о другом. Представь, что ты не король и счастливо женат на женщине… ну, например, похожей на Эльгиву.

Рейн заметила страстный взгляд, которым обменялись король и Эльгива.

— И что ты почувствуешь, если однажды, придя домой, найдешь изуродованный труп своей жены, которую перед тем как убить, жестоко изнасиловали, и обезглавленное тело своего сына, валяющееся в грязи. Разве ты не придешь в ярость, увидев головку ребенка на пике твоего врага? Что ты будешь делать? — Рейн проглотила застрявший в горле твердый комок. — Что ты будешь делать?

Слезы ручьем струились по лицу Эльгивы, но губы короля были сердито сжаты и голова непреклонно откинута назад, как будто Рейн обвиняла его лично в жестокости его подданных.

— Я не освобожу Изгоя, — сказал он. — Как бы ты его не защищала. Теперь уходи. — Он махнул рукой на дверь. — Я хочу поговорить с Эльгивой наедине.

На другой день Эйрик отправился в Равеншир, надеясь разузнать что-нибудь о негодяях, разграбивших его имущество.

Наняв воина для охраны Рейн и служанки в пределах замка, он пообещал вернуться как можно быстрее.

Время от времени Рейн встречала Бланш с кастелланом Гербертом, пришпиленным к ее юбке… скорее к заду, если быть точнее. Она с презрением отворачивалась от Рейн, едва завидев свою бывшую хозяйку.

Эльгива предупредила Рейн, что не стоит надоедать королю. Он выслушал ее и, будучи справедливым человеком, поступит правильно.

Итак, Рейн теряла дни, безуспешно уговаривая охрану замка разрешить ей свидание с Селиком и часами беседуя с отцом Эгбертом о его медицинской рукописи. Отец Эгберт представил ее личному лекарю короля Ательстана, который был одновременно возмущен и заинтересован ее «оскорбительными» медицинскими теориями.

Как-то раз, когда она уже в который раз направлялась к дворцовой тюрьме, к ней подошел роскошно одетый мужчина. Он был более шести футов ростом, на плечи темной как ночь волной ниспадали великолепные шелковистые волосы. Светло-голубые глаза с удовольствием смотрели на нее, явно ожидая восхищения его красотой. Он был похож на Эйрика, только черты лица у него были более тонкие, почти совершенные.

Он поклонился ей и взял ее за руку.

— Ты — леди Рейн?

— Да.

— Я много слышал о тебе. Возможно, мне удастся помочь тебе.

— Правда? — спросила Рейн с надеждой, не замечая, что он слишком долго держит ее за руку, да еще поглаживает ее.

— Ты хочешь видеть Селика?

— Да! О да! Ты отведешь меня к нему?

— Может быть. Я хочу знать… — сказал он, странно глядя на нее. — Я хочу знать, какую ты назначишь цену?

— Це… цену? О да, конечно. У меня есть деньги. Сколько ты хочешь?

Он не ответил на ее вопрос.

— Мы обсудим это позже. Хотя у меня есть к тебе еще вопрос. Ты готова заплатить любую цену за освобождение Изгоя?

— Да, — ответила Рейн. — Любую цену.

Он улыбнулся, и Рейн вздрогнула. Улыбка была не из приятных.

— Пойдем, — сказал он, все еще держа ее за руку. — Сейчас мы нанесем визит твоему любовнику. Ведь он твой любовник, правильно?

Рейн кивнула, покраснев под его внимательным взглядом.

— Хорошо. Очень хорошо.

Роскошно одетый мужчина как ни в чем не бывало провел ее мимо заискивающе улыбавшегося Герберта и стражников, которые не разрешали ей навестить Селика. Они даже ни о чем не спросили, видимо, знатного вельможу.

— Как, ты сказал, тебя зовут?

Он пожал ей руку:

— Позже. Мы обсудим все позже.

Они подошли к двери в камеру Селика. Когда они открыли дверь, Рейн попыталась освободить свою руку, но он крепко держал ее. Рейн хотела спросить, в чем дело, но замерла на месте, увидев Селика. В этот момент она была почти благодарна, что незнакомец держит ее.

Обнаженный Селик полулежал на скамье. Он, казалось, не чувствовал холода. Свежие царапины и синяки появились на его прекрасном теле. Короткие волосы стояли дыбом как гвозди. Веревка, стягивавшая его руки за спиной, была привязана к крюку в стене. Рот ему заткнули грязной тряпкой.

Его глаза яростно пылали. Он вскочил в бешенстве, пытаясь добраться до них, но короткая веревка, натянувшись, отбросила его назад.

Рейн не замечала, что незнакомец обнимает ее за плечи, пока не бросилась к Селику. Она хотела успокоить, сказать, что все сделает ради его освобождения.

В глазах Селика сверкала злоба. Он переводил взгляд с нее на мужчину и опять на нее, не в силах ничего сказать.

Ну конечно же, Селик возмущен. Он ведь просил ее уехать из Винчестера.

Она попыталась вырваться из рук державшего ее человека, и внезапно поняла, что он ни за что не даст ей подойти к Селику. Тогда она вопросительно посмотрела на него, но прежде чем успела что-то сказать, он наклонился и закрыл ей рот страстным поцелуем.

В тот же миг, не отрываясь от ее рта, он вытащил ее в коридор, где Селик не мог их видеть. Зажав ей рот рукой и достаточно громко, чтобы Селик слышал, он сказал:

— Видишь, моя любовь, Изгой точно грубый зверь. Я говорил тебе, что не нужно бесполезно тратить время на эту грязь. Вернемся в мою комнату, и я еще раз покажу тебе, как настоящий мужчина ведет себя с женщиной.

Рейн услыхала громкое рычание оскорбленного человека, привязанного к стене. Мужчина рядом с ней рассмеялся с дьявольским весельем и, все еще зажимая ей рот рукой, потащил ее к выходу.

Рейн поняла, что попала в когти Стивену Грейвли.

ГЛАВА 20

В коридоре неподалеку от выхода Стивен вдруг остановился и прижал Рейн к каменной стене, все еще зажимая ей рот ладонью. Хотя ростом он был почти такой же, как Селик, выглядел он совсем не таким мускулистым и мощным, как великолепно сложенный викинг.

Однако его худоба была обманчивой. Всем телом он прижимал Рейн к стене, как мощный пресс, а левая рука, лежавшая поперек ее груди, напоминала стальной прут.

— Сейчас я уберу руку, а ты будешь вести себя тихо, — сказал Стивен. — Поняла?

Она не сводила с него пылающих глаз. Ну же, чертово отродье! Я буду кричать так, что меня услышат в Америке.

Он гортанно рассмеялся. Это был дьявольский смех, и Рейн поняла, почему люди сравнивают его с Сатаной. Его пальцы впивались ей в плечо с такой силой, что она не понимала, почему не лопается кожа.

— Слушай внимательно, сука. Мне плевать на тебя. Живая ты или мертвая, богатеешь или нищенствуешь. Вот Изгой — совсем другое дело. Если ты ослушаешься меня хотя бы в малости, он не просто умрет, он испытает унижение и муки, какие ты и вообразить не можешь.

У Рейн сердце билось так, словно хотело выскочить из груди. Она даже не задавалась вопросом, почему Стивену дано право мучить королевского пленника, ведь он даже днем мог свободно пройти к нему, тогда как с ней тюремная стража не желала даже разговаривать ни за какие деньги. Садистский огонь, мерцавший в его светлых глазах, подтверждал правоту его слов, и она знала, что он получает удовольствие от своих угроз.

— Будешь молчать, если я уберу руку? Она кивнула.

Он убрал руку, и Рейн набрала полную грудь воздуха, стараясь взять себя в руки.

— Рейн… Тебя, вроде, зовут Рейн, — продолжал он, усмехаясь. — Мы вместе вернемся в замок, и ты будешь вести себя так, словно мы закадычные друзья. Не вздумай обмолвиться, будто ты меня не обожаешь.

Не дождавшись ответа, он ударил ее в живот. Рейн согнулась и застонала:

— Ох… Господи!

— Теперь тебе ясно?

Она заставила себя кивнуть, когда выпрямлялась, но, видимо, сделала это недостаточно быстро, и он прижал ее к стене, отчего она ударилась головой.

— Говори, сука.

— Ясно, — пробормотала она. От удара у нее звенело в ушах.

Он взял ее за плечи так, что любой встречный наверняка усмотрел бы в его жесте по меньшей мере нежность, повел ее через двор в большой зал замка, потом вверх по лестнице, по нескончаемым коридорам, все время куда-то сворачивая, пока они не подошли к дверям его спальни.

По пути Стивен кивал знакомым, но ни с кем не заговорил, и Рейн не узнала никого, кроме Бланш, которая сначала ухмыльнулась, а потом откровенно рассмеялась, решив, по-видимому, что Рейн променяла Селика на красивого знатного господина.

Подойдя к отдаленной спальне, Стивен открыл дверь и грубо втолкнул ее внутрь. Из дальнего угла на них, оторвавшись от шахмат, со скукой посмотрели великолепно одетые и на редкость привлекательные юноша и девушка.

Юноша лет шестнадцати лениво поднял бровь и заметил:

— Тебе не потребовалось много времени, чтобы приволочь сюда девку Изгоя.

— А ты как думал, Эфрик? — сухо спросил Стивен, скидывая меховой плащ и опускаясь в низкое кресло.

Он вытянул длинные ноги, и Эфрик, приторно улыбаясь, опустился перед ним на колени, после чего принялся стаскивать с него мягкие кожаные башмаки.

— Она пришла по своей воле? — спросила тоненькая светловолосая девушка и направилась к ним, кокетливо виляя бедрами.

Ее странный низкий голос привел Рейн в недоумение, пока она не сообразила с отвращением, что перед ней мужчина, переодетый женщиной. О Господи!

— Не совсем по своей воле, Кэдмон. Пришлось немного поуговаривать.

Пухлые губы Кэдмона приоткрылись в ожидании подробностей, и Рейн заподозрила, что мысль о пытках возбуждает его.

— Можешь быть уверен, она будет покорнее овечки.

И Стивен заговорщически подмигнул двум своим подручным.

Эфрик и Кэдмон, глядя на Рейн, облизывались, словно им предложили Бог знает какой лакомый кусок.

— Я никогда не стану покорной, грязный извращенец, — возмутилась Рейн, отодвигаясь от Стивена и его отвратительных приятелей. — Я буду орать так, что замок рухнет. Король Ательстан не позволит тебе держать меня в заточении.

— О, ты не в заточении, — заметил Стивен. — Можешь уйти, если хочешь. — Он налил в бокал вина и начал потягивать его, словно она его больше не интересовала. — Делай свой выбор, но…

Рейн начала двигаться к двери.

— …Но тогда Селик может не дожить до утра.

Рейн остановилась и выплюнула ему в лицо:

— Ты само зло.

— Благодарю тебя, — пожал плечами Стивен, весело поглядывая на нее. — Добродетель, по-моему, слишком переоценивают. А вот зло… Просто удивительно, как добродетельные люди быстро смиряются со злом, если это им выгодно. Ты, например.

Рейн побоялась спросить, что он имеет в виду.

— А теперь я хотел бы знать… Мне интересно, какое зло ты готова принять, чтобы освободить своего любовника.

Рейн внутренне вздрогнула.

— Конечно, я в конце концов убью Селика. Это досадно. Его так приятно мучить. С гордыми людьми всегда так.

Вот уж ирония судьбы, подумала Рейн. Селик-то как раз считает, что уже давно потерял честь и гордость.

— Почему ты ненавидишь Селика?

— Он убил моего отца, вот почему. И моего брата Эльвинуса. Мне было всего десять лет тогда, а Эльвинус и вовсе только-только вышел из пеленок. О нас никто не заботился, разве что кастеллан Герард.

Он произнес это имя, не скрывая своего отвращения, и закрыл глаза, словно от боли. Но это продолжалось недолго.

— Я не знал, что такое зло, пока не узнал Герарда.

— При чем же тут Селик? Если он и убил твоего отца, это наверняка было в битве, и…

— При чем тут Изгой? — заорал Стивен в гневе, хватая ее за плечи и яростно встряхивая. — Из-за него… так и знай, глупая сука… Селик умрет из-за всего того, что он принес в мою жизнь, но не раньше, чем как следует помучается.

— Он уже мучился.

— Мало мучился, — отрезал Стивен, с презрением отталкивая ее. — Еще мало.

— А что тебе надо от меня?

— Еще не знаю. Можешь начать с того, что разденешься… догола… а я посмотрю, что ты можешь мне предложить.

Рейн заставила себя сохранить спокойствие, чтобы не сказать лишнего и не спровоцировать Стивена еще на что-нибудь во вред себе или Селику. Она бросила взгляд на двух других мужчин.

Стивен отмахнулся.

— Считай, что Эфрика и Кэдмона тут нет. Во всяком случае, они не такие, как я. Им совершенно безразличны женщины.

Стивен, оказывается, бисексуал!

— Я не стану раздеваться.

— Эфрик, иди к стражнику… Ты его знаешь. Такой большой и шепелявит. Скажи ему, чтобы вырвал у Изгоя ногти на руках и ногах. Останься и дождись, когда он закончит. Принесешь их мне.

— Нет! — вскрикнула Рейн.

— Ты возражаешь? Почему? Делай, как тебе говорят, и он не будет мучиться.

Рейн сняла с себя все и стояла, смущенная, перед тремя мужчинами, пока они обменивались грубыми замечаниями.

— У нее груди, как вымя, — проскулил Эфрик и несколько раз ущипнул ее.

— И она такая длинная, совершенно неженственная, — прощебетал Кэдмон, тыча в нее своими остроносыми ботинками, а потом хлопая ее по бедрам и ягодицам. — Я больше женщина, чем она.

Рейн было плевать на то, что говорили о ней два сопляка, ее тревожил Стивен, который принялся развязывать на себе тесемки. Она попятилась, испугавшись, что он решил ее изнасиловать.

Когда же он встал перед ней совершенно голый, с торчащим, словно боевое оружие, членом, то улыбнулся Эфрику и Кэдмону и только потом повернулся к ней.

— По правде говоря, ты не в моем вкусе. Мне нравятся женщины поменьше и помоложе.

Но они заставили ее смотреть, как они забавляются друг с другом. Стоило ей закрыть глаза или отвернуться, как кто-нибудь из них щипал ее или пинал до тех пор, пока она не покорялась. Спустя несколько часов Рейн наконец поняла их. Им бы не доставило удовольствия спать с ней. К счастью, от этого она была избавлена. Но ее унижение их радовало, потому что таким образом они унижали и Селика тоже.

Наконец Стивен втолкнул ее в соседнюю комнату без окон, похожую на уборную и, опустившись на пол, она услышала скрип замка.

Шли дни, и Рейн узнала такие унижения и страдания, какие даже вообразить не могла прежде. Когда ее тело становилось нечувствительным к побоям и щипкам, ее надолго оставляли одну в уборной. Рейн попала в ад и не знала, как ей выбраться из него.

Почему Эйрик не возвращается? Наверное, неприятности в Равеншире оказались серьезнее, чем он предполагал.

Она надеялась, что никто не сказал Селику об ее исчезновении. Правда, ему наверняка плевать на нее после той сцены, которую разыграл перед ним Стивен! Но все равно ей была невыносима даже мысль о том, что он узнает о ее унижении и будет винить себя, ведь он опять не защитил от козней врага любимую женщину. Наверняка, он не сможет смириться с тем, что Стивен мучает ее вместо него.

Иногда ей хотелось умереть. Но это продолжалось недолго. По натуре она была жизнелюбкой. Более того, она вся кипела от гнева и знала, что отныне навсегда порывает с пацифистами, которые никогда не оправдали бы те мучения, которым она мечтала подвергнуть Стивена, если бы Селик был на свободе.

На пятый день в комнату внесли большую лохань, в которой она хорошенько помылась. Когда она вылезла из нее, Эфрик и Кэдмон расчесали ей волосы и поставили ее перед куском шлифованного металла. Удивительно, но после всех перенесенных мучений на ее лице не было порезов и синяков, которые покрывали все ее тело. Слава Богу, они не изнасиловали ее… пока. Не считая распухших губ и покрасневших глаз, она выглядела как обычно.

Стивен заставил ее надеть шелковую тунику с кружевами от шеи до талии. Он не позволил ей ничего надеть под тунику, но набросил ей на плечи свой подбитый мехом плащ и сказал:

— Пойдем на прогулку. Мне кажется, тебе нужно подышать свежим воздухом.

Она удивленно посмотрела на него. Стивен ничего не делал просто так.

Он рассмеялся, радуясь презрению, которое прочитал в ее глазах. Не один раз он говорил ей, что ее сопротивление доставляет ему удовольствие. А она жалела, что не может положить конец их поединку.

— Мы навестим твоего любовника.

Рейн задрожала, не зная, что он еще задумал, и не в силах разгадать его дьявольский замысел.

— Ты будешь молчать, пока мы будем там. Ты поняла, Рейн?

Он, словно щипцами, ухватил ее за подбородок. Рейн кивнула.

— Если ты хоть словом, хоть взглядом дашь ему понять, что ты со мной не по своей воле, Селик не доживет до ночи. Ты мне веришь?

Она снова кивнула, и он отпустил ее подбородок. Перед тем как выйти из комнаты, он больно ущипнул ее за соски, и они натянули тонкий шелк туники.

Селик ходил взад и вперед по своей темнице, насколько ему позволяла веревка. Руки у него все еще были связаны за спиной. Уже много дней он никого не видел. Он старался забыть о Рейн и о Стивене, и об их визите пять дней назад. Пять мучительных дней он только и думал о том, что их может связывать.

Верь ей.

Он хотел прислушаться к голосу и поверить, что Рейн была со Стивеном против своей воли, но на ее лице не было следов страдания. Женщины всегда считали Стивена божественно красивым, стоило ему пустить в ход свое коварное обаяние, да и Селик собственными глазами видел, что Рейн разрешила Стивену обнять ее за плечи. Но хуже всего было то, что он отлично запомнил, как Стивен говорил Рейн за пределами темницы о нем и о своем желании вернуться с ней вместе в его спальню. Как Селик тогда не прислушивался, он не услышал голоса Рейн. Она не возражала Стивену и не защищала Селика.

Верь ей.

Селик старался заглушить голос в голове. Он хотел умереть. Никакие пытки жестоких воинов Ательстана не могли сравниться с предательством Рейн. Но временами к нему возвращалась надежда. И он жаждал мести. Он отомстит им обоим.

Он услышал звяканье ключей, потом заскрипели ржавые петли, и Селик едва не задохнулся, увидев Стивена под руку с Рейн.

Она красиво убрала волосы и надела великолепный плащ на меху. И смотрела на него широко открытыми золотистыми глазами, в которых он ничего не мог прочитать. Губы у нее покраснели и распухли, словно она только и делала, что целовалась в эти дни.

Недавно пробудившаяся в его душе нежность умерла.

— Ах ты!

В ярости он забыл о веревке. Он убил бы ее и Стивена, если бы мог дотянуться до них.

Глаза Рейн наполнились слезами. Тогда он обратил внимание на темные круги. Он не сомневался, что это из-за бессонных ночей, которые она провела под Грейвли. Неужели она точно так же стонала от страсти со своим новым любовником? Сердце у него рвалось на части, и он боялся, что она увидит его слезы. Как она могла? Как она могла?

Стивен улыбнулся ему, болезненно кривя губы, потом снял с Рейн плащ и едва заметными движениями пальцев развязал тесемки на ее тунике. Стоя позади нее, он обнажил ее груди с вызывающе торчащими сосками. Потом он приподнял их, и Селик увидел множество синяков, покрывших нежную кожу. Все это время Стивен не переставал улыбаться ему.

Рейн стыдливо опустила голову. Даже влюбленная женщина, а она, должно быть, влюблена, раз позволяет такое красавчику Стивену, вряд ли захотела бы показывать свое обнаженное тело другому мужчине, тем более бывшему любовнику. Но она молчала. Она ничего не сказала, даже когда Стивен положил ей руку между ног и принялся поглаживать ее, а другой рукой поднял ей голову, заставляя ее смотреть прямо перед собой.

— Я ненавижу тебя, — сказал Селик, чувствуя, как вскипает кровь у него в жилах. — Я ненавижу тебя больше, чем Стивена, а уж как я его ненавижу, ты знаешь. Ты взяла мою любовь и наплевала на нее, и этого я тебе никогда не прощу.

Он отвернулся от нее и почувствовал, что у него стали мокрыми щеки. За спиной он услыхал слабый хрип, мгновенно подавленный, но не повернул головы, пока за ними не захлопнулась дверь.

После этого Рейн все стало безразлично. Она больше не сопротивлялась, отчего Стивен злился еще больше и уже не сдерживал порывы жестокости. Рейн сомневалась, что выдержит еще хотя бы неделю… Да и Стивен мог переусердствовать в приступе ярости. Или изменить свое решение и изнасиловать ее. Этого она бы не пережила. Несмотря ни на что, она не звала на помощь, все еще надеясь защитить Селика.

Через неделю после ужасного свидания с Селиком в спальню Стивена вбежал Кэдмон и закричал:

— Стерва Эльгива ищет Рейн. Она пошла к королю, и он приказал обыскать замок.

Рейн подняла голову. Она сидела на полу в маленькой комнате и слышала все, о чем они говорили в открытую дверь.

— Скорее, Кэдмон, собирай вещи, — встревожено приказал Стивен. — Эфрик, достань лошадей. Мы уезжаем немедленно.

Рейн задремала, а может быть, потеряла сознание. В последнее время с ней это бывало часто. Стивен ударил ее по голове несколько дней назад, и она боялась, что у нее сотрясение мозга. Следующее, что она услышала, — это скрип двери и громкий шепот Эфрика:

— Проклятье! Стивен, король и его сука идут сюда. Кто-то сказал Ательстану, что видел тебя и женщину Изгоя в тюрьме.

Рейн вдруг поняла, что Стивен хочет удрать и в который раз избежать наказания за свои дьявольские дела. Опять ему ничего не будет за то, что он изнасиловал и убил жену Селика, обезглавил его сына, ничего не будет за ее мучения, да и Бог знает за что еще. Такого Рейн не могла допустить.

Пока трое мужчин укладывали вещи в сундуки и сумки, Рейн, на которую не обращали внимания, встала и, пошатываясь от боли, переступила порог спальни. Она заметила на столе возле ложа нож, и взяла его и, не совсем понимая, что делает, пошла на Стивена с криком:

— Ублюдок! Ублюдок!

В последний момент Стивен обернулся и, выставив вперед руку, отбил нож. Рейн из-за слабости чуть не упала. Кровь выступила на рукаве Стивена.

Сначала у него изумленно округлились глаза. Он никак не ждал, что она посмеет напасть на него. Потом он впал в ярость и уставился на кровь, залившую тунику. А потом Рейн увидела занесенный башмак, и, не сумев увернуться, получила удар в живот.

Как в тумане, она видела короля Ательстана, склонившегося над ней.

— Клянусь распятием! Кто это сделал?

Кто-то ответил:

— Стивен Грейвли.

— Где он? — спросил Ательстан ледяным от ярости тоном.

— Сбежал.

Сбежал-сбежал-сбежал-сбежал… Это слово много раз отозвалось в затуманенном сознании Рейн, когда кто-то уже поднимал ее с пола. Рейн услышала рыдающий голос за спиной и узнала Эльгиву.

— Ой, Ательстан, посмотри, как этот зверь бил ее.

— Эль… Эльгива, — прошептала Рейн, протягивая к ней руку.

— Я здесь, — сказала Эльгива, подойдя так, чтобы Рейн могла ее видеть, и мягким движением отвела с ее лба спутанные волосы.

— Обещай… — прохрипела Рейн. — Обещай мне…

— Что? Что ты хочешь, чтобы я пообещала тебе, дорогая?

— Не… не говори Селику. Он не должен знать.

— Почему?

Рейн видела слезы, катившиеся по щекам Эльгивы. И жалость в ее глазах. Должно быть, она и впрямь плохо выглядела, судя по ужасу, написанному на лице Эльгивы.

— Он обвинит себя в том, что не смог меня защитить, — сказала Рейн, облизывая потрескавшиеся губы. — Он не сможет жить после этого. Просто не сможет.

— Но…

— Обещай, — потребовала Рейн, хватая ее за руку с силой, о которой она и не подозревала. — Обещай.

Эльгива кивнула. И Рейн провалилась в блаженное беспамятство.

Через несколько дней Рейн уже могла сидеть на ложе, которое ей уступила Эльгива. Хотя все ее тело еще было покрыто синяками, а душевные раны могли остаться навсегда, Рейн чувствовала себя почти нормально. Очевидно, сотрясения мозга у нее все же не было. Впервые за эти дни Рейн поняла, что хочет жить.

— Он изнасиловал тебя? — спросила Эльгива, поправляя постель.

Знатная дама ухаживала за ней все эти дни. Если кто и был ангелом, так это она. Рейн покачала головой.

— Вот и хорошо. Тебе на долю выпали ужасные страдания, но худшее позади.

— Я знаю, что должна быть благодарна за это, но с трудом сдерживаю ярость, которая клокочет у меня в крови при одном воспоминании о Стивене Грейвли.

— Самое плохое, что Грейвли сбежал и не понес наказания за свой гнусный поступок.

— О, я так не думаю. Я уверена, когда-нибудь он получит по заслугам, в этой жизни или в другой, неважно. Нельзя жить ненавистью. Я должна прогнать ее, иначе она съест меня изнутри, как раковая опухоль. Я должна излечиться от нее, Эльгива. И, о Боже, мне нужен Селик.

Эльгива опустила глаза и села рядом с Рейн.

— Именно о нем я хотела поговорить с тобой.

— О Селике? — встревожено переспросила Рейн.

Эльгива похлопала ее по руке.

— Не беспокойся. Он в безопасности. Собственно… — Эльгива вздохнула, словно собираясь с духом. — …Собственно, вчера его освободили.

— Его… что? — медленно проговорила Рейн, недоуменно морща лоб.

— Да. После того как король Ательстан убедился, какой Стивен негодяй, он наконец-то поверил, что Селика вынудили ступить на путь мести. Он потребовал от Селика огромный выкуп и навсегда выслал его из Британии. Завтра его отвезут в Саутгемптон и посадят на корабль с условием, что он никогда не возвратится.

Рейн улыбнулась и хотела было встать.

— Я должна с ним увидеться.

— Нет. Ты еще слишком слаба.

— Тогда пришли его ко мне. Сейчас же. Я должна убедиться, что с ним все в порядке. И нам надо сложить мои вещи, чтобы я тоже могла уехать с ним завтра.

Возбужденная удивительной новостью, Рейн начала лихорадочно соображать, какие вещи ей могут понадобиться в путешествии и куда они поедут? Можно ли послать за Убби, Адамом, Аделой и остальными сиротами?

Эльгива печально покачала головой.

— Рейн, он не хочет тебя видеть.

— Почему?

Рейн упала на подушки, испуганная печалью в голосе Эльгивы.

— Ты не позволила ни мне, ни Ательстану рассказать ему, почему ты была со Стивеном. И он думает…

— …Что я была со Стивеном по доброй воле. Что я его любовница.

— Рейн, он сказал, что ненавидит тебя. Уверена, со временем, когда он сможет управлять своими чувствами, он поймет, как ошибался. Но пока он в ярости. Пьет, ругается и…

— Помоги мне одеться, — твердо сказала Рейн, заставляя себя превозмочь боль. — Поможешь ты мне или нет, я все равно найду Селика и поговорю с ним.

Эльгива сделала все, чтобы уговорить Рейн не вставать с постели, но все без толку. Ничего не добившись, Эльгива помогла ей надеть свою мягкую белую тунику. Рейн с удовольствием обвила шею янтарными бусами и приколола к плечу брошь в виде дракона. Стоя перед средневековым подобием зеркала, Рейн видела темные круги у себя под глазами и ввалившиеся щеки, но с другой стороны, никому и в голову не могло прийти, какие синяки у нее под туникой.

— Ты скажешь ему правду? — спросила Эльгива, бережно, словно древнюю старуху, выводя ее в зал.

Рейн покачала головой.

— Нет. По крайней мере, не сейчас. Может быть, позднее, когда мы оба придем в себя. Сейчас Селик не перенесет такого. Он уже достаточно настрадался, и я боюсь, как бы он вновь не захотел мстить.

Когда они подошли к спальне Селика, Рейн услышала движение внутри.

— Мне войти с тобой? — с беспокойством спросила Эльгива.

Рейн отрицательно покачала головой.

— Нет. Но спасибо за помощь.

Она ласково обняла подругу, а потом выжидающе улыбнулась ей.

В конце концов, им с Селиком еще долго жить вместе.

Селик услышал стук в дверь, но сначала подумал, что стучит у него в голове. Он несколько раз попытался сесть, но безуспешно. Тогда он повернул голову и ужаснулся. На смятых простынях рядом с ним лежала голая женщина. Он застонал. Это была Бланш.

Селик нахмурился, напрягая память. Он напился вчера, это верно, но он точно помнил, что ложился в кровать один. Откуда же взялась женщина?

Он потер глаза и вспомнил, почему вчера напился. Ублюдок король выпустил его утром без всяких объяснений. Ему приказали заплатить много денег, ликвидировать собственность в Нортумбрии и навсегда покинуть Британию. Ну и плевать. Он потерял гораздо больше.

«Рейн!» — целые дни кричал его измученный мозг. Рейн… Рейн… Рейн… Рейн…

«Как она могла?» — спрашивал он себя снова и снова. И ответа не было. Были только факты. Она вступила в сговор с его злейшим врагом Стивеном Грейвли. Грейвли — дерьмо, и Рейн тоже дерьмо. Он никогда, никогда не простит ей ее предательства.

Негромкий стук повторился. Селик заставил себя встать с кровати и поплелся к двери, не заботясь о своей наготе. Наверняка, Ательстан послал кого-нибудь напомнить о завтрашней высылке. Что ж, чем быстрее, тем лучше.

Совершенно не ожидая увидеть за дверью Рейн, он покачнулся и вынужден был прикоснуться к косяку. Проклятье! Она была словно ангел в своем белом одеянии и глядела на него полными слез золотистыми глазами. На ней были подаренные им янтарные бусы, словно знак любви. Черт бы ее побрал. Он с трудом удержался, чтобы не броситься к ней, напомнив себе, что она вовсе не ангел. Разве что черный ангел, потому что после связи со Стивеном из Грейвли, этим пособником Сатаны, в ней, наверняка, не осталось ничего хорошего.

— Селик! — прошептала она и протянула к нему руки, словно ожидая, что он обнимет ее.

Ополоумела она, что ли? Неужели всерьез думает, будто он примет ее в свои объятия, словно ничего не произошло?

Он отступил, когда она приблизилась к нему, и она шагнула следом за ним. И увидела голую Бланш в его постели.

У Рейн перехватило дыхание, и она в ужасе поднесла руку ко рту, подняв на него оскорбленный взгляд.

Да как она смеет? Прикоснулся он или не прикоснулся к соблазнительному телу Бланш, она все равно не смеет укорять его.

Бланш села на ложе и приняла торжествующий вид. Она даже, будто случайно, откинула простыню, с гордостью демонстрируя свои полные груди.

— Гони ее прочь, — усмехнулась потаскушка. — Иди ко мне, дорогой.

— Заткнись.

Бланш заскулила от неожиданной грубости, а Рейн посмотрела на него с надеждой.

— Чего ты хочешь? — спросил он у Рейн, натягивая штаны.

— Тебя, — сказала она низким голосом, бросив взгляд на Бланш и вновь вопросительно глядя на него. — Тебя.

— Никогда.

— Почему?

— Как ты можешь спрашивать? Я никогда не возьму то, что бросил Стивен, а сейчас, как я понимаю, это как раз ты. Слуги сказали, что он исчез несколько дней назад, боясь моего освобождения. Твой любовник отказался взять тебя с собой?

— Он не был моим любовником. Никогда! — крикнула Рейн.

Селик почувствовал, что оживает. Он взял ее за руки и заметил, что она поморщилась, как от боли.

— Что ты хочешь сказать? Ты была со Стивеном не по своей воле?

Рейн замешкалась с ответом. Она как-то странно смотрела на него, и ожившая было надежда исчезла без следа.

— Уходи, — потребовал он, отворачиваясь.

— Селик, все не так, как ты думаешь, — простонала она, словно ее во второй раз ударили в живот.

— А как? — заорал он, еле сдерживая ярость.

В эту минуту он мог бы задушить ее за те муки, которые вынес из-за нее.

Ее плечи поникли, из глаз потекли слезы. Она молчала, и ее молчание было ответом на его вопрос.

— Я люблю тебя, Селик, — сказала она наконец.

— Я ненавижу тебя. И не хочу тебя видеть, — заявил он ледяным тоном и сжал кулаки. — Никогда.

— Почему ты не хочешь поверить мне, Селик? — умоляла она. — Вспомни о нашей любви и поверь мне!

Ее рыдания разрывали ему сердце, но он не мог поддаться на ее вероломство, поэтому решительно подошел к кровати и забрался под простыню рядом с Бланш. Еще очень долго он слышал, как она отчаянно плачет возле двери.

Когда дверь в конце концов открылась и потом с глухим стуком захлопнулась, он с отвращением отшвырнул от себя Бланш и приказал ей убираться из спальни. Сначала поскулив, потом наорав на него, она вышла из комнаты, оглушительно хлопнув дверью. Селик сел в кровати и закрыл лицо руками.

Он оплакивал все, что потерял в жизни.

ГЛАВА 21

Двумя днями позже Селик очнулся от пьяного оцепенения и понял, что не может жить без Рейн, пусть она спала со Стивеном Грейвли или даже с самим Люцифером. Он любил ее и не мог без нее жить.

Верь ей.

— Господи, если меня не убьет любовь к Рейн, то меня убьешь ты своей дурацкой нескончаемой болтовней, — бормотал Селик, осторожно, как престарелый калека, переставляя ноги.

Остановив проходящего слугу, он приказал принести воды для мытья. Его собственный голос гремел, как колокол, у него в голове, и он зажал уши руками, чтобы усмирить вышедшие из повиновения мозги.

Мозги тебя и вправду подводят, мой мальчик. Разве я не говорил, чтобы ты верил в любовь? А ты что наделал? Отказался от самого лучшего, что я тебе когда-либо давал в жизни. Вот так. И, кстати, мне совершенно наплевать, что ты поминаешь Люцифера в моем присутствии.

— О Господи, — застонал Селик. — Неужели ты не можешь совершить какое-нибудь чудо подальше от этих мест, ну, например, в Исландии?

Селик знал, что Рейн уехала в Нортумбрию на другой день после того, как он отказался от нее. Ательстан с восторгом рассказал ему, что дал ей в сопровождение свою собственную вооруженную стражу. Селик был уверен, что мог бы добиться у короля Ательстана разрешения остаться в Британии, если бы предался душой чертову саксу, но…

«Только не душой, — вмешался голос. — Этот драгоценный товар принадлежит мне».

Селик взглянул на небо и в отчаянии перекрестился.

— Я имел в виду, что если дать королю клятву верности, ведь золота я уже дал ему немало, то он бы позволил мне жить на моей собственной земле.

И тотчас отругал себя за то, то ведет беседу с невидимым существом. Похоже, он окончательно сходит с ума.

Иди к ней.

— Рейн меня ненавидит.

У нее есть для этого основания. А ты заставь ее вновь полюбить тебя. Ты ведь мастер соблазнять.

Селик горько усмехнулся. Внезапно ему пришла в голову другая мысль. Как быть со Стивеном Грейвли? Не может же он вновь позволить ему избежать наказания за сотворенное им зло. Правильно. Сначала он отыщет Стивена Грейвли, и да пусть совершится возмездие.

Возмездие — это мое.

— Чье это «твое»?

Селик, уперев руки в бока, поднял голову к потолку в своей спальне.

Господне, дурак.

— Что ты сказал, господин? — спросил один из слуг с двумя ведрами горячей воды в руках.

Неряшливый парень с любопытством смотрел на балки, стараясь разглядеть, к кому обращается Селик.

— Ничего.

Селик потряс головой, уже не зная, когда говорит его совесть, а когда Господь Бог. Потом он задумался о том, что сказал Бог.

Может быть, он прав и ему лучше забыть о мести Стивену, чтобы заняться более важными делами. Например, уладить отношения с Рейн. Со Стивеном он разберется позже — через месяц, через год, когда-нибудь. Самое главное сейчас — найти Рейн и сказать ей, что он все еще любит ее.

В первый раз в эти дни Селик улыбнулся, будто сбросил с плеч тяжелый груз.

Рейн вернулась в усадьбу, подавленная не только тем, что потеряла любовь Селика, но и страхом, что теперь он в смертельной злобе помчится за Стивеном. Она чувствовала, что круг замкнулся.

Время, которое она провела в стараниях излечить Селика от жестокости и убедить его отказаться от мести, потрачено впустую, если Селик опять начнет саморазрушающую борьбу.

— Тупоголовый ублюдок! Как он мог подумать, что ты была со Стивеном по доброй воле? — восклицал Убби, хлопоча над ее многочисленными, все еще незажившими царапинами и синяками.

— Стивен очень красивый. И он может быть обаятельным, если захочет. Он — прекрасный актер.

— Все равно, Селик должен был верить тебе.

— Да. Должен, — согласилась Рейн, и ее голос дрогнул. — Наверное, он недостаточно меня любил. Если бы любил по-настоящему, то знал бы, что я не могу его предать. Когда он увидел меня со Стивеном, то совсем потерял голову, ведь это был как бы еще один кирпич в его стене ненависти к Стивену.

Рейн часто звала к себе Убби и детей. Ей необходимо было чувствовать себя любимой.

Король Ательстан приглашал Рейн посетить в будущем свой двор, чтобы поговорить с ней о медицинских чудесах в ее стране. Рейн обещала приехать, но очень сомневалась, что когда-либо увидит вновь «ученого короля». Расставаясь, она крепко обняла счастливую Эльгиву, которая от всей души поблагодарила ее за календарь контроля зачатия. Король, что совсем неудивительно, отказался от ее не очень искреннего предложения насчет вазэктомии, особенно когда она упомянула об аккупунктуре и об иглах, которые пришлось бы использовать для местной анестезии.

— Хозяин вернется, моя госпожа, когда придет в чувство, — сказал Убби и погладил ей руку.

Рейн не была в этом уверена, но в укромном уголке ее души еще теплилась надежда. Очень часто она молила про себя: «Пожалуйста, Господи, верни его мне».

Верь мне.

Но Рейн уже никому не верила.

Один Адам не выразил своего восторга при ее появлении, в самое сердце раненный отсутствием Селика. Рейн пришлось сказать детям, что король простил Селика, но при условии, что он покинет страну, поэтому он не мог приехать и повидаться с ними.

Адам тихо приблизился к ней, взял ее за руку и, не обманываясь насчет ее чувств, прошептал:

— Я не оставлю тебя.

Потом он отошел с сердитым видом и стал строгать деревяшку. Милый малыш все чувствовал, как взрослый. Адела села рядом с ним на скамье возле очага. Не говоря ни слова, она прижалась головкой к плечу брата, как всегда не вынимая изо рта палец.

Первые несколько дней у Рейн еще была надежда, что Селик приедет за ней. Ее тело крепло, и она старалась не думать о злобном Стивене и о его дружках.

Проходили дни. Недели.

Рейн в одиночестве гуляла по полям, безуспешно заставляя себя забыть драгоценную любовь, которую она так недолго держала в руках и потеряла.

Неожиданно исчез Адам. Сразу же слегла Адела с болями в животе. Рейн подозревала, что ее болезнь скорее психосоматическая. Она так сильно тосковала по брату, что это обернулось физическими страданиями.

Выпал снег, зашумели особенно злые к концу зимы ветры, сотрясая стены старого сарая и усиливая одиночество и отчаяние Рейн, которая решила идти в Йорвик к Медным воротам, чтобы возвратиться в будущее. Там, по крайней мере, ей все было близко и, может быть, она сумела бы слепить заново свое разбитое сердце. Ей хотелось поплакать на плече у мамы. Руби поняла бы ее и пожалела.

Но она не могла уйти, пока Аделе не стало лучше. И пока не вернулся Адам. Куда подевался глупый чертенок? Адела сказала, что у него дела в Йорвике. Но прошла уже почти неделя.

Из-за холодной погоды у Убби обострился артрит, и он не вставал с постели, все время прося прощения за свою слабость. Рейн с любовью ухаживала за дорогим ей человеком, который стал ей как отец. Потерять его было бы ужасно.

Иногда приходила Элла, но она крутилась вокруг Убби, заодно давая Рейн больше советов, чем ей требовалось.

— Хватит тебе вешать нос. Оглядись. В море есть и другие рыбы, на Селике свет клином не сошелся. Говорю тебе, найди другого мужчину.

— Легче сказать, чем сделать, — отвечала Рейн.

На следующей неделе Рейн получила письмо от Эльгивы. В многословном послании она сообщала придворные новости, рассказывала о своей крепнущей связи с королем и, как бы между прочим, о Селике, который все еще был в Винчестере. По-видимому, он и Ательстан пришли к какому-то соглашению.

Рейн тяжело вздохнула. На глаза навернулись слезы. Несмотря ни на что, в глубине души она надеялась, что Селик образумится. Если бы он все еще любил ее, даже если бы верил, что она была со Стивеном по доброй воле, он должен был вернуться к ней. Значит, он ее разлюбил.

А если он не любит, у нее нет будущего в прошлом. И Рейн начала строить планы. Что бы ни говорили ей Убби или Гайда, или Элла, Рейн отправится домой — в свое время.

Двумя неделями позже, в страстную пятницу, Рейн, с трудом удерживаясь от слез, расцеловала на прощание детей и Убби. Она взяла брошь в виде дракона, которую принесла с собой, янтарные бусы, купленные Селиком, и его волка, вырезанного из дерева. Когда он давал ей фигурку, он сказал: «На память». Она и не думала, насколько точными станут его слова.

Она одна ушла в Йорвик, к Медным воротам, откуда началось ее путешествие во времени.

Семь месяцев прошло с того дня, когда она стояла под строительными лесами в музее викингов в Йорке. Она не знала, сколько времени прошло в будущем. Может быть, нисколько. Может быть, ее мать все еще спит в отеле. Может быть, она вылезет из штукатурки, стряхнет с себя пыль и возобновит прежнюю жизнь, как будто ничего не случилось.

А может, и нет.

Селик, направлялся к саутгемптонской гавани, днем раньше сбежав, наконец, с пасхальной пирушки в переполненном людьми замке. Теперь он мог вернуться в Нортумбрию к Рейн. Несколько недель переговоров, и Ательстан разрешил ему остаться в Британии при условии, что он клянется ему в верности, правда, Селик не должен был воевать против скандинавов, зато в других военных походах ему придется принимать участие. И, естественно, казна саксов вновь значительно обогатилась.

Его судно должно быть готово к отплытию через день-два, надо было кое-что починить после зимней стоянки.

Селик надеялся, что Рейн получила его послание, в котором он сообщал о настойчивом требовании короля оставаться при дворе, пока они не придут к согласию. Однако он не слишком доверял хитрому сакскому купцу, который взял монеты, рассыпаясь в обещаниях не медлить с доставкой.

Подойдя к причалу, Селик заметил большое судно Хастейна, купца из Йорвика. Может статься, если Хастейн соберется в обратный путь раньше, чем починят корабль Селика, он поедет с ним.

— Тебя-то мне и надо, Селик — с угрозой в голосе проговорил Хастейн. — Я привез тебе подарочек.

Сгорая от любопытства, Селик помог Хастейну сойти на берег, что оказалось делом нелегким, так как владелец судна нес на руках рулон тяжелой ткани, который странно шевелился и издавал непонятные звуки.

Звуки, которые Селик, к своему сожалению, узнал.

Он окаменел. Не может быть, сказал он себе, тряхнув головой, даже когда Хастейн с ухмылкой развернул рулон.

Перед ним был Адам.

— Ты проклятый, объеденный треской ублюдок! — орал Адам, колотя кулаками толстое, брюхо Хастейна.

Селик схватил его сзади за грязную, провонявшую рыбой тунику, и поднял в воздух. А Адам продолжал называть Селика и Хастейна такими именами, которые Селику прежде не приходилось слышать.

Хастейи объяснил, что подлый щенок спрятался на его корабле в бочке с соленой рыбой. Теперь он с радостью вручает его Селику, потому что его матросы едва не убили мальчишку за сквернословие и заносчивость. Селик отнес Адама на ближайшую поляну и бросил его на землю.

— Что ты тут делаешь, Адам?

Селик сел, привалившись спиной к дереву, в ожидании ответа. Адам не стал садиться и, уперев руки в бока, ел Селика злобным взглядом.

— Приехал к тебе, проклятый бродяга.

— Попридержи язык.

— Мой язык — не твоя забота.

— А что моя забота?

— Госпожа. Рейн.

Селик выпрямился.

— Что с Рейн?

— Она собирается уйти.

Селик почувствовал, как у него сжалось сердце. На мгновение у него перехватило дыхание.

— Куда?

Адам пожал плечами.

— Наверно, туда, откуда пришла.

Селик тяжело вздохнул.

— Она получила мое письмо?

Адам с недоверием уставился на него.

— Она не получала от тебя никаких писем.

Селик застонал.

— Давно ты ее видел?

Адам опять пожал плечами.

— Две недели назад или около того. — Он нахмурился. — Ты собираешься к ней?

— С чего ты взял, что она захочет меня видеть?

— Ты что, совсем слабоумный? Не понимаешь, когда женщина тебя любит?

Селик почувствовал, как его губы дрогнули в усмешке.

— А что ты знаешь о таких вещах?

— Я, может, прожил на свете всего семь зим, но я знаю, что это значит, когда женщина тратит кучу золота на сахар и готова отравить дюжину бедных сироток, лишь бы сделать подарок мужчине. Ха! Если это не любовь, то я ничего не понимаю. — Он протянул ему грязный кулек, перевязанный когда-то синей ленточкой.

Подозрительно взглянув на Адама, Селик осторожно развязал ленточку. Сначала он только пристально посмотрел на то, что лежало перед ним. Несколько дюжин красных предметов, похожих на налитые кровью глаза. Несколько кружочков, несколько крошечных яичек, несколько раздавленных редисок.

— Что это? — спросил он, поднимая глаза на Адама.

Адам фыркнул с отвращением.

— Ты не знаешь? Это леденцы. Вишневые леденцы. Госпожа сама приготовила их тебе в подарок на Рождество, но ты не вернулся. И она плакала.

Селик взял одну из конфеток и хотел кинуть ее в рот, но Адам схватил его за руку.

— Я бы на твоем месте не стал это делать, — предостерег он его.

— Почему?

— Они на вкус как лошадиное дерьмо.

Двумя днями позже Селик распростился с королем Ательстаном. Он собирался плыть в Нортумбрию.

— А кто этот грубый мальчик? — спросил Ательстан.

Селик взглянул на Адама, который был так счастлив возвратиться вместе с Селикрм в Йорвик, что глядел на него будто влюбленный щенок. Селик с трудом проглотил застрявший в горле комок. Положив руку на плечо Адама, он сказал Ательстану:

— Это мой сын Адам. Я его усыновил.

Через пять дней корабль Селика взял курс на Уимбер. Селик с полным основанием считал их быстрое продвижение заслугой Адама. Не один свирепый викинг произнес за это время: «Бросить бы козявку за борт».

Едва корабль пристал к берегу в Йорвике, как Селик бросился в свое поместье. И к Рейн.

Адам бежал за ним, давая ему наставления, как вести себя с Рейн:

— Только, пожалуйста, не кричи. Очень ты любишь прикрикнуть при случае.

— Замолчи.

— Притворись, что тебе понравились ее леденцы. Женщинам нравятся сладкие слова.

— Замолчи.

— Скажи ей, что она стала меньше с тех пор, как ты видел ее в последний раз. Ты же знаешь, она мучается, что слишком высокая.

— Замолчи.

— Делай, что хочешь, только не бросай ее сразу на кровать и не кидайся на нее.

Селик тяжело вздохнул и остановился. Уперев руки в бока, он повернулся к наглецу.

— Знаю. Замолчи.

Адам первым увидел игравших на распаханном под зиму поле детей. Он помчался вперед и крепко обнял сестру. Потом он расправил плечи и с важностью выпятил грудь, когда остальные дети стали расспрашивать его о путешествии.

Заслышав шум, из сарая вышел Убби.

— Как раз вовремя. Мы уже поставили на тебе крест.

— Где Рейн? — спросил Селик, оглядывая двор. Не обращая внимания на Убби, он бросился в сарай, но там никого не было. Раннее весеннее солнышко выгнало всех наружу, исключая Эллу, которая помешивала еду в горшке.

Элла! Черт бы ее побрал! Поймала наконец-то Убби.

Увидев его, Элла сразу же нахмурилась.

— Чертов ублюдок! — пробормотала она и повернулась к нему спиной.

— Где она? — выйдя из сарая, вновь спросил он Убби.

Адела бросилась к нему. Он подкинул ее вверх, и она, обвив тонкими ручками его шею, стала целовать. Слезы текли у нее по щекам.

— Скучала по мне, Адела? — спросил он, кружа ее высоко над головой и с радостью слушая ее восторженный визг.

Она энергично закивала, и он обратил внимание, что она уже не держит большой палец во рту. Она выглядела счастливой и спокойной и была совсем не похожа на дрожавшую девчушку, которую он когда-то увидел в Йорвике.

— Он теперь мой отец, — хвастался Адам, показывая большим пальцем на Селика.

— Постыдись, Адам, — одернул Убби мальчика. Он бросил опасливый взгляд на Селика, зная, как ему не нравятся напоминания о погибшем сыне.

— Это правда, ей-ей! — рассерженно запротестовал Адам. — Он меня усы… усыновил.

Убби вопросительно посмотрел на Селика. Тот пожал плечами.

— У меня не было выбора. Он пришел за мной ко двору Ательстана и пригрозил отравить леденцами, если я этого не сделаю.

Адам засмеялся, счастливый как щенок. Селик отпустил Аделу и посмотрел прямо в глаза Убби. Тот отвернулся.

— Где она? — хриплым голосом спросил он, боясь услышать ответ.

— Ушла.

Он на мгновенье закрыл глаза и прижал руку к сердцу.

Пожалуйста, Господи, пожалуйста.

Верь мне.

Ха! И что у меня есть?

Возможно, ты не очень верил.

Он тяжело вздохнул:

— Когда? Когда она ушла?

— Сегодня утром.

Селик широко открыл глаза.

— Сегодня утром? Как это может быть? В тот самый день, когда я возвращаюсь, она убегает от меня?

— Она уходит каждый день, — недовольно проговорил Убби.

— Каждый день?

— Что ты повторяешь, как попугай?

Селик угрожающе зарычал на Убби, и он попятился.

— Говори, пока я не вырвал твой язык.

— Она каждый день ходит к Медным воротам. Собирает свой чертов мешок, говорит всем «прощайте», немного плачет… Господи, сколько женщина может плакать… и…

— Ну! Не зли меня, а то я вырву твой язык и завяжу его узлом.

— Не злись, — сказал Убби. — Я все время стараюсь тебе объяснить, что она потеряла свою ауру.

— Ауру? Что еще за аура?

Убби воздел руки к небу.

— Я знал, что ты спросишь, господин. По правде говоря, я ничего не понимаю в этом. Аура… Это то, что Бог посылает на землю для своих ангелов, когда они хотят вернуться обратно на небеса, такое мое мнение. Но, на самом деле, я не знаю.

Селик начал понимать. Он помнил странные чувства, обуревавшие его у Медных ворот несколько месяцев назад, когда Рейн хотела вернуться в будущее. Она говорила, что там началось ее путешествие во времени. На том месте она, как она думала, могла вернуться в свое время.

Селику стало холодно, и он обхватил себя руками, чтобы не растерять последние силы.

— Когда она ушла?

— Перед полуднем. Обычно она возвращается в это время, — сказал Убби, беспокойно прикусив нижнюю губу. — Может быть, сегодня у нее получилось.

Селик посмотрел на заходящее солнце. Было уже поздно. Аура наконец сработала и как раз в тот день, когда он вернулся. Нет, Бог не может быть таким жестоким. Он посмотрел наверх.

Можешь?

Ты удручаешь Меня своим неверием.

Селик повернулся на каблуках и, не говоря ни слова, направился в Йорвик.

ГЛАВА 22

Он не встретил Рейн по дороге. Не нашел ее у Медных ворот. Но больше всего его испугало то, что исчезла аура. Селик обошел заброшенное здание и двор. Ничего. Должно быть, Рейн пришла, отыскала ауру и навсегда покинул Йорвик.

Глаза у него наполнились слезами, и он покачнулся. Неужели это ему наказание за десять лет кровавой бойни? Во второй раз он не переживет такую потерю. Он долго стоял, не в силах двинуться с места, чувствуя себя так, словно его придавило чем-то тяжелым, выбившим из него все силы и желание жить дальше.

Застонав от отчаяния, он повернулся и зашагал в сторону усадьбы. Ничего и никого не видя кругом, он шел по городским улицам, весь во власти мучительной потери. Все обвинения были забыты. Он должен был больше любить ее. Он должен был доверять ей и лелеять ее любовь, пока она дарила ее ему. Он не должен был отказываться от нее в Винчестере.

Подойдя к монастырской церкви, он вдруг заметил Берни — отца Бернарда, — входившего в огромные дубовые двери. Неожиданная мысль пришла ему в голову. Ведь он очень богат. Почему бы ему не пожертвовать что-нибудь больнице? Это ей понравилось бы. Он может даже попросить церковь отметить его пожертвование, записав в книгах, что он сделал это в память о ней. А вдруг когда-нибудь Рейн прочтет запись и узнает, что он вернулся к ней. Что он в самом деле любил ее.

— Отец Бернард, — позвал он, бросившись за ним в боковой придел и нагнав его уже у двери в больницу.

Монах обернулся и от изумления едва не потерял дар речи.

— Отец Этельвульф! Как ты одет?

— Я не священник, отец Бернард, — признался Селик.

— Ага! Совсем как Рейн! Решил позабавиться в Божьем доме. Стыдись!

— Так ты знаешь, что Рейн… брат Годвайн… женщина? — спросил он, криво усмехаясь.

Отец Бернард с отвращением скривил губы.

— Да. Отец Теодрик очень рассердился на нее за обман. Поначалу он даже не позволил ей работать в больнице.

— Рейн работала здесь? — удивленно переспросил Селик. — И долго?

— По сей день, — недовольно ответил отец Бернард, не понимая вопроса.

Селику не понадобилось много времени, чтобы уяснить ситуацию.

По сей день.

Селик шагнул мимо отца Бернарда и раз-другой обвел взглядом всех больных и лекарей в зале, пока не увидел высокую женщину в тунике, склонившуюся над тюфяком.

Спасибо тебе, Господи.

Ах ты, маловерный. Учишь тебя, учишь…

Селик коротко поблагодарил небеса и улыбнулся. Он долго не двигался с места, не сводя глаз с Рейн и радуясь чудесному подарку Бога… или кого-то еще.

Наконец Рейн встала. Стоя спиной к нему, она потерла рукой спину, разминая уставшие мускулы.

Вдруг она вся напряглась, словно ощутив опасность, и резко обернулась. С губ у нее сорвался стон. Глаза округлились.

— Селик? — прошептала она.

Одно короткое мгновение ее золотистые глаза светились счастьем, но почти сразу в них появились боль и гнев.

Он шагнул к ней, но она попятилась.

— Не трогай меня.

Он вопросительно посмотрел на нее.

— Итак, ты вернулся, — усмехнулась Рейн.

— Я вернулся, как только смог. Ательстан настаивал, чтобы я оставался и…

— Два месяца? — недоверчиво переспросила она.

Селик почувствовал, что краснеет.

— Я послал тебе письмо.

— Не было никакого письма. — Она не верила ему и смотрела на него с нарочитой надменностью. — Ты, полагаю, в ссылке? Король Ательстан приставил к тебе своих людей?

— Ательстан разрешил мне жить в Нартумбрии.

Она в недоумении наморщила лоб.

— Почему он разрешил?

— Я обещал ему верность. И помочь в случае надобности.

— Ты дал клятву верности врагу-саксу? — в изумлении переспросила она.

— Я, в общем-то, ненавидел не всех саксов а только Стивена из Грейвли. Знаю, знаю. Только не напоминай мне… мои слова. Ты, дорогая, не зря тратила время, уча меня.

Он увидел, как быстро-быстро забилась жилка у нее на шее, и, уже почти не пряча улыбку, но не вдаваясь в подробности и оставляя их на будущее, все-таки сказал:

— Между прочим, Ательстан не такой уж и плохой человек.

— Почему ты вернулся, Селик?

— Потому что люблю тебя. Я прощаю тебе все, что у тебя было со Стивеном. Обещаю со временем все забыть, только возвращайся ко мне.

Рейн не смягчилась и не бросилась в его объятия, как он мечтал. Она даже как будто еще больше ожесточилась и сверкнула глазами.

— Где Стивен?

— Бежал в землю франков.

— Ты последуешь за ним? — холодно спросила она.

Он посмотрел на нее, не понимая, почему она сердится.

— Пока нет.

Тут она кинулась на него, принялась колотить кулаками в его грудь, царапать ему ногтями лицо.

— Ублюдок! Дурак! Ублюдок!

— Что? Что?

Он ничего не понимал. Наконец ему удалось перехватить ее руки, и он отодвинул ее от себя, чтобы она не ударила его ногой.

Селик с неудовольствием обратил внимание на собравшихся в отдалении любопытных монахов, которые внимательно вслушивались в их разговор.

— Почему ты такая сердитая, любовь моя? — тихо спросил он, стараясь не обращать внимания на окружающих.

— Потому что ты слеп, как летучая мышь, и ничего не видишь даже у себя под носом. Потому что ты все еще хочешь мстить Стивену. Я ненавижу его. Жаль, что он не умер, но я не собираюсь гробить свою жизнь, вечно гоняясь за ним. Ничего не изменилось, ты понимаешь, ничтожество? И я — не твоя любовь. Вообще я — не твоя. Больше не твоя. Кстати, где Бланш?

— Не знаю я, где Бланш. Наверное, в Винчестере. Вроде, я видел ее с одним из стражников Ательстана.

— Ты что, попользовался и передал ее другому? — ядовито спросила она.

Он начал понимать.

— Рейн, я никогда не был с Бланш… в том смысле, в каком ты говоришь. Просто я видел тебя со Стивеном и мне захотелось сделать тебе больно.

Рейн недоверчиво уставилась на него, а потом резко взмахнула рукой и двинула его кулаком в живот.

— Ох! — Он согнулся от боли. — Зачем?..

— Чтобы тебе было больно, ублюдок. Долг платежом красен.

Селик, не сводя с нее глаз, тер живот и думал о том, как ему хочется прикоснуться к ее милому лицу, поцеловать ее в губы, показать ей, как много она для него значит. Как он жалел о той боли, виновником которой был.

— Рейн, я люблю тебя.

— Ты говорил совсем другое в Винчестере.

— Клянусь, я очень сожалею. И обо всем остальном тоже.

Слезы покатились по ее лицу, и он ласково коснулся ее плеча.

— Не плачь, радость моя. Пожалуйста. Я же здесь.

Она гневно сбросила его руку.

— Слишком поздно. Черт возьми, слишком поздно. — Она опустила голову. — Я ждала тебя, ждала, — прошептала она едва слышно. — Слишком поздно.

— Нет! Никогда не бывает слишком поздно, — закричал он. — Я люблю тебя. — Он взял ее руки в свои и нежно пожал их. — Ты меня слышишь? Я люблю тебя. Я люблю тебя.

Когда она не ответила он умолк.

— Пойдем со мной в поместье, — устало проговорил он. — Со временем мы разберемся в наших разногласиях.

— Нет. Ты возвращайся, а я остаюсь в Йорвике с Гайдой. Не хочу жить с тобой в одном доме.

Он встрепенулся, поняв, что она чего-то не договаривает. И, прищурившись, внимательно посмотрел ей в глаза.

— Боишься уступить?

— Ха! Ты все такой же самоуверенный.

— Ты меня любишь. Я знаю. Ты только похоронила на время свою любовь, как было со мной до того часа, когда ты вошла в мою жизнь.

Она не отвечала, но он видел, что у нее дрожат губы, и знал, что он на верном пути. Ему только нужно время.

— Если хочешь, оставайся пока с Гайдой. Мы все начнем сначала. Я буду ухаживать за тобой, как не ухаживали ни за одной женщиной в мире.

Она было улыбнулась и тотчас покачала головой.

— Я собираюсь обратно, Селик, — тихо сказала она.

— Нет. Я этого не допущу.

— Ты не сможешь меня остановить, — раздражаясь, заявила она. — Я буду ходить к Медным воротам каждый день, пока это наконец не сработает. И в конце концов вернусь обратно. Я знаю, что вернусь.

Однако в ее голосе не было уверенности.

Господи, что нам делать теперь?

Что значит «нам»? Это теперь твое дело.

Селик ткнул пальцем ей в грудь и усмехнулся в порыве вдохновения.

— Ты не уйдешь. Спорю, на что хочешь, любовь моя!

С этими словами он обнял ее и жадно поцеловал, наслаждаясь ее сладким дыханием, ее теплом. Сначала она сопротивлялась, но потом сдалась и с тихим стоном открыла ему губы.

Когда он наконец оторвался от нее, пожирая голодными глазами ее раскрывшиеся губы и затуманенный взор, то настойчиво повторил:

— Пойдем домой, Рейн.

Она как будто колебалась, но потом все-таки оттолкнула его.

— Нет. Слишком поздно.

Он еще раз быстро поцеловал ее и отпустил.

— Я буду завтра. Жди меня.

— Возможно, меня уже не будет в Йорвике, — упрямо заявила она.

— Ты так думаешь? Ну уж нет. Кстати, какую ткань ты хотела бы для свадебного платья?

— Для свадебного платья? — пробормотала она. — Ты меня слышал? Вбей в свою глупую голову. Я… воз-вра-ща-юсь.

— Я тебе сказал, что усыновил Адама?

Она изумленно округлила глаза. Хорошо. Вот так лучше всего. Пусть подумает. За последние годы он подзабыл, как надо обольщать женщин. Ничего. Вспомнит.

Он продолжал:

— Знаешь, маленький разбойник спрятался на корабле и проделал весь путь до Саутгемптона. Думаешь, зачем? Чтобы разыскать меня и привести к тебе!

Она открыла рот. Еще один добрый знак, решил он, и пошел дальше, чтобы добить ее окончательно.

— Адам будет моим… Как ты говорила? Помнишь, о ваших обрядах? А… Ну да. Он будет моим дружком.

Рейн тихо охнула.

— А Адела может быть твоей подружкой.

После этого он повернулся и ушел, не сказав больше ни слова. До темноты ему еще надо было переделать кучу дел.

Рейн стояла и смотрела ему вслед, едва удерживаясь, чтобы не броситься за ним следом. Он был чертовски привлекателен.

Он лишился своих длинных белокурых волос, которые она так любила, но и с короткими волосами, едва доходившими ему до шеи, он смотрелся не хуже. Теперь взгляд привлекали его острые скулы и подбородок, преображая его миловидность в мужскую красоту. Темно-синяя с короткими рукавами туника обтягивала его широкие плечи и доходила ему до колен. Тесные штаны лишь оттеняли игру мощных мускулов, напрягавшихся при ходьбе. Тонкий серебряный пояс подчеркивал тонкую талию.

Не это ли Рейн хочет забрать с собой в будущее?

Перед тем как открыть входную дверь, Селик обернулся и долго смотрел на нее своими удивительными светло-серыми, особенно выделяющимися на загорелом лице, глазами. Как будто что-то обещал ей.

Она сказала ему, что больше его не любит, но это была неправда. Она любила его больше жизни.

Она должна вернуться домой. И не упрямство толкало ее к этому решению. Даже если она никогда не забудет, как Селик не поверил ей в Винчестере и что наговорил на прощание, она уже простила его за это. Он все еще подозревает ее в неверности… Ладно. Она может вытерпеть и это, как бы ей ни было больно.

Но Селик намеревается и дальше враждовать со Стивеном из Грейвли. Ну и что за будущее их ждет, если она останется? Опять его кто-нибудь обидит, будь то Стивен или другой враг, без которого невозможно прожить в эти неистовые времена, и начнется новый круг мщения. Этому не будет конца. И она отказывается от такой жизни. Ей просто не под силу все время страдать.

«Верь в любовь», — сказал голос. Но Рейн боялась верить.

— А чего ты ждал? — в раздражении воскликнул Убби, когда, вернувшись в усадьбу, Селик рассказал ему о своей неудаче с Рейн. — Она права, ты слеп, как летучая мышь. А я-то думал, у тебя хватит здравого смысла вести себя по-человечески.

— Если я готов простить Рейн за ее… за ее предательство, то почему она не может простить мне мои грубые слова?

— Предательство! Предательство! Ты так и сказал ей? Ничего удивительного, что она отвергла тебя?

— Объясни, — потребовал Селик.

— Ты знаешь, в каком состоянии была моя госпожа, когда вернулась из Винчестера? Да на ней живого места не было. Вся в синяках от головы до ног. Из-за тебя!

Ничего не понимавший Селик настоял, чтобы Убби рассказал ему все.

Когда он закончил, Селик, как безумный, стал рвать на себе волосы.

— Но я видел их вместе.

— Ты видел то, что хотел видеть.

— Почему Ательстан не сказал мне?

— Потому что хозяйка попросила его не рассказывать.

Селик чувствовал, как у него в горле растет ком, и едва мог дышать, так у него колотилось сердце.

— Почему? Почему она уговорила короля ничего мне не рассказывать? — спросил он, все еще не веря своим ушам.

— Потому что она боялась, что ты будешь винить себя за то, что не защитил ее, и будешь мучиться, как мучился много лет, обвиняя себя в смерти Астрид и Торкела.

Селик шумно выдохнул воздух, как будто его больно пнули в живот. «Не защитил ее», — тихо повторил он слова Убби. У него шумело в ушах. Он боялся слушать дальше, но должен был знать.

— Расскажи мне все.

Целый час Убби рассказывал ему, не утаивая ни одной подробности, как Стивен унижал Рейн и издевался над ней и в каком состоянии ее нашли Ательстан и Эльгива.

— Почему же она не звала на помощь? — дослушав, спросил Селик. — Замок не такой уж большой.

Убби, ничего не говоря, пристально смотрел на него.

— Чтобы защитить меня? — ужаснулся Селик.

Убби кивнул, полагая, что самобичевание Селика будет достаточным наказанием ему за неверие в женщину, которую он любил.

Убби был прав. Селик в отчаянии бился головой о деревянную стену сарая и стучал в нее кулаками. Как же он мог быть таким слепым? Как он Мог быть таким жестоким?

Потому что ты человек.

Селик выскочил из сарая, сел на коня и помчался в Йорвик. Ему необходимо было немедленно поговорить с Рейн.

В доме Гайды было темно и тихо. Все уже спали. Селик отмахнулся от стражника и без стука вошел внутрь. Хорошо ориентируясь в доме, он сразу направился наверх, в комнату для гостей.

Рейн уже лежала, но еще не спала. Мерцавшая свеча золотила милые черты, и Селик на мгновение замер у двери, успокаивая свое бешено стучавшее сердце.

Рейн резко встала, заметив его.

— Что ты тут делаешь, Селик? — холодно спросила она.

— Прости меня, — тихо сказал он, шагнув в комнату.

— Простить тебя? Я думала, ты приходил простить меня, — проговорила она, вставая и отходя к стене подальше от него.

— Я знаю — Он задыхался. — Я знаю, как Стивен мучил тебя, и никогда не прощу себя. Я должен был тебе верить.

— О, вот славно. Только этого не хватало. Твоя вина растет с каждым днем. Сделай мне одолжение, Селик, забудь. Стивен виноват передо мной. А я хочу забыть. — Ее плечи поникли, и взгляд стал тяжелым. — Позволь мне уйти.

— Нет, любимая. Никогда! Я нашел тебя и никуда тебя не отпущу.

С этими словами он оставил Рейн одну. Но сон не шел к ней всю ночь. Она обдумывала все, что он сказал ей сейчас и раньше. Представляла маленького Адама на корабле. И Селика, усыновляющего его. А как насчет Селика, дающего слово верности королю Ательстану?

По крайней мере, она сможет вернуться домой, зная, что совершила кое-какие добрые дела в прошлом, куда была послана Богом. В конце концов Рейн забылась тяжелым сном и проспала едва ли не до полудня.

Она вновь отправилась к Медным воротам, зная, что если хоть раз даст себе поблажку, то может никогда больше не набраться мужества. Однако случилось нечто непонятное. Она не могла найти Медных ворот. День за днем в течение нескольких недель она находила их без труда. Но внезапно все переменилось. Там, где стояло заброшенное здание, сейчас был восьмифутовый забор, вдоль которого прогуливались два вооруженных стражника.

Нет! Это не он. Неужели он?

Рейн подошла к одному из стражников.

— Мне надо пройти туда.

— Нет. Вход запрещен.

— Кто запретил?

— Хозяин.

Рейн скрестила на груди руки и внимательно посмотрела на дюжего стражника.

— И кто это?

— Господин Селик из Годваиншира.

— Годваин… Годваиншира? — Рейн запнулась.

— Да, это новое название владений моего господина за пределами Йорвика. Земля Друга Бога. Если ты хочешь войти, спроси у него разрешение.

— О, будь уверен, я так и сделаю.

Рейн проскакала две мили на Божьем Посланце, репетируя в уме словесную выволочку, которую она устроит заносчивому викингу. Измученная болезненными воспоминаниями, она не захотела даже взглянуть на коровник, в котором Селик впервые сказал ей о своей любви. Как он сладко ласкал ее тогда. Казалось, это было давным-давно.

Подъехав поближе, она обратила внимание на необычайное оживление в поместье. Несколько работников распахивали давно заброшенные поля. Другие перестраивали дом и ремонтировали сарай. Две коровы и несколько лошадей паслись за временной оградой. Ей даже показалось, что она слышит хрюканье свиней и кряканье уток.

Когда она спешилась, ее сразу же окружили дети, и даже Адам поднялся ради нее с земли. Он лежал, лениво вытянувшись, возле сарая, с соломинкой во рту, вероятно, опять «надзирая».

— Где Селик? — спросила она Адама.

Он показал на дом в любимом стиле викингов… на очень большой дом, который на диво быстро восстанавливали… По крайней мере, стены были уже наполовину готовы.

Селик в одних штанах и кожаных ботинках обрезал доски.

О Господи.

Он перестал работать, когда увидел ее, и отер пот со лба своей прекрасной сильной рукой.

О Господи.

Он улыбнулся.

О Господи.

Она заставила себя не смотреть на него.

— Какого черта ты делаешь?

— Строю тебе дом.

— Что?

Она с удивлением огляделась. Она имела в виду совсем не это.

— На месте Медных ворот. Вот о чем я говорю.

— А… Я решил прикупить земли. Думается, это хорошее вложение капитала. В будущем я смогу получать неплохую прибыль, — с нарочитым простодушием отвечал он. — Как ты думаешь?

— Я думаю, что ты сумасшедший. Я думаю, что у тебя разжижение мозгов. Я думаю, что ты нахал. Я думаю…

— На когда ты хочешь назначить свадьбу?

Не зная, что еще сказать, она завизжала и дернула себя за волосы.

— Как ты думаешь. Берни сможет нас обвенчать?

— Ты совсем лишился мозгов. Ты меня слышишь?

— Думаю, твои вопли можно услышать и в Йорвике, любимая.

— Не смей так называть меня. Никогда.

Он усмехнулся.

— Кстати, я говорил тебе, что король Ательстан задал мне странный вопрос перед тем, как я покинул Винчестер? Он хотел узнать, как найти точку «Г». Кажется, кто-то беседовал с Эльгивой и…

Она пошла прочь с жарко вспыхнувшим лицом и не слышала конец его высказывания, но звучало оно очень эмоционально.

На другой день Селик явился в больницу во всем великолепии. Он был совершенно неотразим в серой шерстяной тунике и черных узких гитанах. Глаза у него блестели так же ярко, как у двенадцати детей, стоявших позади него в новой одежде и новой обуви. Их лица сверкали чистотой… Даже у Адама зачесанные назад волосы были еще влажные. Ей стало интересно, как Селику удалось этого добиться. Даже у нее нередко возникали сложности с купанием детей.

— Я бросал их всех одного за другим в лошадиное корыто, — заметил он сухо в ответ на ее безмолвный вопрос.

— Чего ты хочешь, Селик? — спросила она, глядя на Берни и отца Теодрика, которые недовольно хмурились при виде всей компании.

— Тебя, — мрачно сказал он, и его глаза больше не сверкали озорством. — Только тебя.

На другой день пришел Убби.

— Прошу тебя, хозяйка, пойдем домой. Не то он всех нас сведет с ума своими причудами.

Рейн не нужно было спрашивать, кто это «он».

— Он закончил дом, законопатил щели в сарае, распахал два гектара земли, взял еще пять сирот, собирается…

— Еще пять сирот? — спросила Рейн.

— Да. Увидел их на улице и сказал, что не смог устоять. Теперь он думает построить дом для сирот.

— Он?

— Да. Собирается назвать его Домом Рейн. А я думаю уехать в Норвегию.

— Убби, ты не бросишь Селика.

Дом Рейн?

— Брошу. Он, как медведь, когда не работает. Не может даже постоять спокойно. Не сомневаюсь, он сразу же начинает думать о тебе и…

— Убби, тебя прислал Селик?

Он старательно отводил глаза.

— Скажи этому негодяю, что я не вернусь.

Он застонал и отправился, поникнув, обратно.

На четвертый день пришел Адам и долго ходил вокруг нее, что-то бормоча.

— Ты знаешь, что травишь его?

— Кого?

— Моего отца. Кого же еще?

Рейн замерла, потом поняла, что Адам имел в виду Селика.

— Он ест твои ужасные леденцы, даже когда давится ими. У него уже болел живот, но он говорит, если мужчина любит женщину, он должен с радостью есть все, что бы она ни приготовила.

Рейн не смогла удержать рвавшийся из груди смех.

— Адам, ты выдумываешь.

— Хочешь сказать, что я вру?

— Как сапожник.

На пятый день пришла Гайда и стала жаловаться на Тайру, которая все свое время проводит в поместье, помогая Селику с детьми.

— Боюсь, соседи начнут о ней болтать. Как она найдет себе мужа, если она столько времени остается наедине с Селиком? Ты можешь поговорить с ней?

Нет! Только этого не хватало!

Рейн не должна была бы ревновать к Тайре. Но она ревновала.

Она должна была бы хотеть, чтобы Селик нашел себе другую женщину и отпустил ее. Но она не хотела.

На шестой день появилась Элла и принесла прекрасную зеленую тунику с золотой вышивкой по краям и на рукавах.

— Это еще зачем? — спросила Рейн.

— Я выхожу замуж за Убби. Надень ее на мою свадьбу и будь моей подружкой.

— Ой, Элла! Как чудесно! А Убби мне ничего не сказал. Вот вонючка!

— Мы хотим устроить свадьбу, в поместье. Придешь?

— Конечно.

В день свадьбы Рейн явилась в поместье вместе с Гайдой и Тайрой. Тайра в своей синей шелковой тунике да на белой кобыле выглядела как настоящая кинозвезда, то ли Шарон Стоун, то ли Джулия Роберте. Рейн чувствовала себя скорее Бетти Мидлер.

В усадьбе царило праздничное настроение. Длинные, столы были уставлены разной вкусной едой. Вокруг ходили слуги, специально нанятые Селиком. Неподалеку сидел арфист и услаждал своей игрой собравшихся гостей, в которых Рейн признала соседей Гайды. Был даже отец Бернард, наверно, чтобы совершить обряд.

Временный алтарь был украшен сотнями весенних цветов. Гайда села на скамью неподалеку и стала плести венок для невесты.

— О чем ты думаешь?

Рейн обернулась и, увидев Селика, попятилась.

— Очень красиво, Селик. Не знаю, как тебе удалось все устроить за такое короткое время.

— Гайда с Эллой помогли.

Она кивнула, чувствуя себя неуютно под его напряженным взглядом. Он был одет в черную тунику с серебряным поясом, прекрасно оттенявшую его светлые волосы. На руках у него были серебряные браслеты.

Она облизнула губы, отчаянно желая отойти с ним в сторонку и коснуться шрама на его лице и слова «месть» на руке. Его глаза были прикованы к ее рту, и у Рейн подогнулись колени. Она вспыхнула.

— Рейн, я тебя люблю.

— Нет, — отрезала она, заставляя себя отвести от него взгляд.

Она окинула взором двор усадьбы, отмечая все улучшения — достроенный дом, новые пристройки и ограды. У него, должно быть, много денег, больше, чем она думала, если он столько сделал да еще так быстро.

— Не хочешь посмотреть свой дом?

Она застонала.

— Это не мой дом, Селик.

— Насколько я понял, Ательстан отдал тебе это владение. Так что дом твой, со мной или без меня.

Без тебя? Не хочу без тебя.

Рейн показалось, что она тонет, и она стала искать глазами какой-нибудь якорь. Любой якорь. Она лихорадочно оглядывала двор и вдруг замерла. Возможно ли? Эйрик и Тайкир разговаривают с Убби? Почему никто ей не сказал, что они приехали?

Она услышала приближающийся, топот копыт и обернулась. Стражники с золотым драконом дома Уэссекса сопровождали пышно одетую женщину. Эльгива! У Рейн зазвенело в голове от смущения.

Что-то было не так. Тайкир и Эйрик еще могли приехать на свадьбу Убби, но не Эльгива. И венок, который плела Гайда… Рейн никак не могла представить Эллу в таком легкомысленном уборе. Она обратила внимание на ткань, покрывавшую алтарь. И посмотрела на свою тунику. Та же ткань.

Тогда она гневно повернулась к Селику.

— Рейн, будь благоразумна, — предостерег он ее, видя, что она догадалась.

— Ты не должен был, Селик. Ты не должен был ничего затевать без моего согласия.

— Пойдем, я хочу показать тебе вон тот дом, — сказал он, крепко беря ее за руку и увлекая за собой, чтобы она сгоряча не устроила сцену.

Прямоугольное строение, много меньше, чем дом или сарай, стояло с краю. Селик втолкнул ее внутрь и закрыл дверь.

Рейн осмотрелась. Скамьи. Тюфяки на полу. В углу — высокий стол. На стенах — полки. Острый запах свежего дерева наполнял воздух.

— Селик, ты не можешь держать меня тут вечно. Позволь мне уйти.

— Позволю. Но сначала я хочу показать тебе новую… новое здание.

— Сиротский дом? Мне говорил Убби.

Селик удивился. Он прислонился к дверному косяку и, как ястреб, следил за каждым ее движением.

— Нет. Он слишком мал для сирот. Смотри же!

— Тогда что это? — озадаченно спросила она.

— Больница. Для тебя. — Он смотрел на нее с надеждой в глазах, почти по-детски ожидая одобрения. — Ты как-то сказала, что была бы рада открыть собственную маленькую больницу… Правда, я точно не знал, каким должен быть стол, но решил, что высоты до талии будет достаточно. А на полках можно держать лечебные травы… ну и все остальное…

— Ты спланировал мою свадьбу и мою больницу? Не спросив меня?

Она не могла ничего с собой поделать. Не могла остановить слезы.

— Тебе не нравится, — расстроено проговорил он. — А ладно, не самое лучшее — плакать из-за этого. Сейчас же успокойся. Я только хотел доставить тебе удовольствие.

— Больница чудесная. Это из-за тебя. Ты невозможен.

— Знаю, — сказал он, как человек, не чувствующий за собой никакой вины.

— Селик, ты не должен был делать это тайком.

— Ты же делала.

— Что ты имеешь в виду?

— Сначала ты меня похитила, когда решила, что так для меня лучше. Потом последовала за мной в Винчестер, когда решила, что так для меня лучше. Ты даже превозмогала боль, когда думала, что так для меня лучше.

Последние слова Селик произнес довольно-таки уныло, все еще не избавившись от чувства вины из-за страданий Рейн в Винчестере.

— Ты думаешь, это тебя извиняет? Ты вправду думаешь, что так для меня лучше?

— Да, — сказал он и, скрестив руки на груди, широко улыбнулся.

Рейн покачала головой.

— Ничего подобного в жизни не слышала, — сказала она, смеясь.

— Я тебя люблю, — нежно прошептал он.

Она закрыла глаза, стараясь выбросить из головы образ Селика, говорящего такие чудесные слова. Но не смогла. Тогда она сжала руки в кулаки и зажмурилась.

— Я тебя люблю, — повторил он.

У нее быстро-быстро забилось сердце, и в ушах зазвучало что-то вроде свадебного марша. Тогда она открыла глаза и взмолилась:

— Селик, даже если я все забуду, стоит случиться какой-нибудь несправедливости, и ты опять побежишь мстить. Такой уж ты человек.

Он улыбнулся и с облегчением вздохнул, словно выиграл важную битву.

— Странно, что ты так думаешь. — Он усадил ее за стол и положил перед ней тяжелый пергаментный свиток. — Вот.

Она посмотрела на пергамент с непонятными закорючками.

— Селик, я не умею читать на средневековом английском. Что это?

— Брачный контракт. — Он не обратил внимания на ее тяжелый вздох. — Я прочитаю тебе.

Она с изумлением смотрела на него, и шум у нее в голове усиливался.

— Конечно же, я обещаю любить тебя вечно.

— Конечно.

В голове шумело.

— И я подарю тебе дюжину детей.

— Дюжину? Здесь уже бегает дюжина детей.

— Нет, я имею в виду дюжину твоих детей.

Она насмешливо поглядела на него.

— Сомневаешься в моих способностях?

— Ни в коем случае, — рассмеялась она. — Я сомневаюсь в своих способностях. Ведь их еще надо вырастить.

Он легкомысленно махнул рукой.

— Я тебе помогу.

Рейн насмешливо хмыкнула.

— И еще я обещаю, что каждое утро ты будешь просыпаться с улыбкой на лице.

— Ты возмутителен.

— Знаю. Это одно из моих достоинств.

— Селик, ты умеешь заставить меня улыбаться, даже когда я в таком бешенстве, что готова плеваться.

Он сиял.

— Это другое мое чудесное достоинство. Могу я читать дальше? — спросил он, улыбаясь ей с таким нескрываемым обожанием, что Рейн почувствовала себя счастливой.

— Думаю, тебе понравится эта часть. В ней говорится, что ты можешь колоть меня иголками, если захочешь…

Она засмеялась.

— …И я обещаю не драться и не мстить без разрешения моей жены. Даже если речь будет идти о моих собственных возлюбленных жене и детях.

Рейн в ужасе прижала руку к груди. Она быстро шла ко дну, и Селик был единственным якорем спасения. Внезапно он помрачнел и встал на одно колено.

— Выйдешь за меня замуж, Рейн?

Музыка в ее голове превратилась в полнозвучный оркестр.

— Да, — сказала она, прижимаясь к нему и нежно его целуя.

Сначала Селик был не уверен, что правильно расслышал, и в недоумении уставился на нее. Когда же до него наконец дошло, он восторженно воскликнул:

— Спасибо, Господи!

Пожалуйста.

— О, дорогая, я так старался угодить тебе. Я, правда, хочу измениться, но думал, ты никогда не уступишь. Ведь тебе придется забыть о своем времени.

Можешь сказать это еще раз.

Ночью, после самой чудесной на свете свадьбы, Рейн лежала на своем новом ложе в своем новом доме со своим мужем. Она никогда не думала, что может быть так счастлива.

— Ты уверена, что не пожалеешь о своем времени, дорогая? Не будешь скучать по матери? — спросил Селик, приподнявшись на локте и внимательно вглядываясь в ее лицо.

— Поверь, мама поймет.

— А твоя больница? Когда-нибудь ты можешь пожалеть о том, что оставила в будущем.

Рейн покачала головой. Ее сердце переполнялось любовью к удивительному, красивому, неистовому мужчине, который стал ее мужем. О чем тут думать?

— Я могу делать добрые дела в больнице, которую ты для меня построил. Мы оба можем.

— А я боюсь, что ты когда-нибудь пожалеешь.

— Селик, я люблю тебя. Пока у меня есть ты, мне не о чем жалеть.

— Я тоже люблю тебя, дорогая, — прошептал он, прижимаясь губами к ее шее, потом опускаясь ниже, еще ниже.

Неожиданно он, хихикнув, поднял голову.

— Я забыл показать тебе мой свадебный подарок.

— Селик, ты уже построил дом и больницу. Думаю, этого более чем достаточно.

— Да… Но это другое… только наше. С тех пор как ты была столь милостива, что упомянула про точку «Г», я все хочу и никак не могу показать тебе любимую викингами точку «С».

Для большей убедительности он пощекотал ее в очень чувствительном месте.

— Я не верю, что есть такая точка.

— Ха! Горе тем, кто не верит! — воскликнул он, вспоминая потусторонний голос, исчезнувший, едва Рейн согласилась стать его женой.

Он со смехом наклонил голову.

— Особенность точки «С» в том, что ее можно найти только с помощью языка.

Рейн едва не задохнулась.

— Ох… Ох… Ты ее нашел. Она поверила.

А Бог смотрел с высоты и был доволен.

ЗАМЕТКИ АВТОРА

Музей викингов действительно есть в Йорке, как написано в этом романе. Он создан на месте археологических раскопок в районе Коппергейт (Медных ворот), где было найдено множество сокровищ, рассказывающих о времени викингов в Англии (800 — 1000 гг. н. э.) и проливающих новый свет на быт свирепых и гордых скандинавов.

Однако громадная картина с изображением битвы при Бруненбурге, покончившей с властью викингов в Англии, в центре которой мой герой Селик, чистой воды вымысел.

Или она все же есть?

Современные ученые только подошли к пониманию генетической памяти, а мое фамильное древо со стороны отца, если откровенно, через тридцать три поколения восходит к великому викингу Ролло (или Хрольфу Быстрому Коню).

Возможно, все, что я пишу об Англии времени викингов, только вымысел, плод буйного воображения, и основано на врожденной тяге к этим великолепным людям, которые являются биологической частью меня самой. С точки зрения логики так оно, конечно же, и есть.

С другой стороны, почему бы моей фантазии не быть чем-то большим?

Возможно, где-нибудь в разрушенном замке или забытом коридоре какого-нибудь музея висят подобные изображения викингов. Мне хотелось бы так думать.

Случались и более странные вещи.