– Ты пришел не к ней, – сказал Джуд, одновременно продвигаясь влево, вдоль стены, к выходу в холл. – Она не нужна тебе.
      Только что ладони Крэддока обнимали голову Джорджии, и вот уже его правая рука взметнулась вперед: «Зиг хайль!» Вокруг мертвеца время двигалось скачками, как запись на поцарапанном диске. Изображение задерживалось на одном кадре, а потом перепрыгивало сразу несколько других, без плавных переходов. Золотая цепочка выпала из поднятой правой руки. На конце цепочки поблескивала бритва, по форме напоминающая полумесяц. Край лезвия отсвечивал всеми цветами радуги, как пленка масла на воде.
      – Пора в путь, Джуд.
      – Уходи, – сказал Джуд.
      – Если хочешь, чтобы я ушел, то слушай мой голос. Ты должен очень внимательно слушать. Ты должен быть радиоприемником, который принимает только одну станцию – мой голос. Хорошо послушать радио ночью. Хочешь, чтобы это закончилось? Тогда слушай внимательно. Ты должен желать всем сердцем, чтобы это закончилось. Ты хочешь, чтобы это закончилось? – Джуд напряг челюсть, сжал зубы. Он не собирался отвечать, понимая каким-то седьмым чувством, что любой ответ будет ошибкой, но, к своему ужасу, медленно кивнул.
      – Ты хочешь слушать мой голос? Я знаю, что хочешь. Я знаю. Слушай. Ты можешь отключиться от всего мира и не слышать ничего, кроме моего голоса. Потому что слушаешь очень внимательно.
      И Джуд продолжал кивать, размеренно двигая головой вверх и вниз, а звуки внешнего мира гасли один за другим. Он не обращал внимания на эти звуки, пока они не исчезли: тихое рычание работающего двигателя пикапа под окнами, тонкий свист дыхания Джорджии, его собственные резкие вдохи. Уши звенели от внезапно наступившей абсолютной тишины – как будто мощный взрыв потряс его барабанные перепонки.
      Обнаженное лезвие раскачивалось по короткой дуге, вперед-назад, вперед-назад. Джуда ужасал один вид этой бритвы. Он заставлял себя не смотреть на нее.
      – Тебе не обязательно смотреть на нее, – сказал Крэддок. – Я умер. Мне не нужен маятник, чтобы войти внутрь твоего мозга. Я уже там.
      И взгляд Джуда, помимо его воли, вновь вернулся к бритве. Он ничего не мог с этим поделать.
      – Джорджия, – сказал он.
      Вернее, попытался сказать. Он ощущал сказанное слово на губах, на языке, в выдохнутом воздухе, но не слышал собственного голоса; не слышал ни звука среди невыносимой, всепоглощающей тишины. Он никогда не слышал ничего оглушительнее этой тишины.
      – Я не собираюсь убивать ее, – сказал мертвец. Интонация его не менялась, голос лился как терпеливый, понимающий, низкий, гулкий словесный поток, более всего походивший на жужжание пчел в улье. – Ты сам собираешься это сделать. И ты это сделаешь. Ты хочешь этого. – Джуд открыл рот, собираясь ответить, что Крэддок ошибается, но вместо этого сказал:
      – Да.
      Даже не сказал, а подумал вслух.
      – Хороший мальчик, – похвалил его Крэддок.
      Джорджия заплакала, хотя старалась сидеть тихо и не дрожать. Джуд не слышал ее. Лезвие Крэддока резало воздух: вперед-назад, вперед-назад.
      «Я не хочу причинять ей боль, не заставляй меня убивать ее», – подумал Джуд.
      – Все будет не так, как тебе хочется. Возьми пушку, слышишь? Возьми сейчас же.
      Джуд сделал движение. Ему казалось, что он отделился от своего тела – будто он свидетель, а не участник сцены, которая перед ним разыгрывалась. В голове его стало пусто, и он уже не мог ужасаться тому, что собирался сделать. Он знал только одно: если он хочет проснуться, то должен совершить это.
      Но прежде чем он дотянулся до пистолета, Джорджия выскочила из кресла и бросилась к двери. Джуд не ожидал, что она способна двигаться, – он думал, Крэддок и ее удерживает на месте. Но оказалось, что ее удерживал лишь страх. Когда она уже приблизилась к Джуду, снова раздался единственный голос на свете:
      – Останови ее.
      И Джуд увидел, как его собственная рука схватила волосы летящей мимо Джорджии и намотала их на кулак, резко запрокинув голову девушки. Джорджия завалилась назад, и Джуд с силой толкнул ее вниз. От удара ее тела об пол мебель в комнате подпрыгнула. Стопка компакт-дисков на краю стола беззвучно осыпалась на пол. Носок Джуда вонзился в живот Джорджии, получился отличный жесткий пинок, и она сложилась пополам, свернувшись в позе эмбриона. Через миг после удара Джуд не помнил, зачем он это сделал.
      – Вот так, – произнес покойник.
      Голос Крэддока возникал из ниоткуда, рождался из тишины, и это сбивало Джуда с толку. Слова мертвеца создавали эффект физического присутствия, они как пчелы роились и жужжали внутри головы. Голова стала ульем, пчелы-слова влетали в него и вылетали, оставляя после себя соты, ячейки восковой пустоты. С такой легкой полой головой он сойдет с ума. Он сойдет с ума без собственных мыслей, без своего голоса. А мертвый голос не умолкал:
      – Покажи этой суке. Надеюсь, ты не возражаешь, если я ее так называю. Давай, бери пистолет. Скорее.
      Он повернулся за оружием и стал двигаться чуть быстрее. Через комнату, к столу, пистолет у его ног, опуститься на колено, взять.
      Джуд не слышал собак, пока не потянулся за револьвером. Одно напряженное, срывающееся на визг «рр-гав», потом еще одно. Его внимание намертво зацепилось за этот звук, как широкий рукав цепляется за торчащий гвоздь. Его потрясло, что кроме голоса Крэддока в бездонной тишине он услышал что-то еще. Окно за столом по-прежнему было приоткрыто. Снова лай – заливистый, яростный, хриплый. Ангус. А это Бон.
      – Ну же, мой мальчик. Делай, что тебе говорят.
      Взгляд Джуда упал на маленькую корзинку для бумаг, стоящую под столом. Из нее торчали осколки платинового альбома – гроздь острых ножей из хрома. Теперь оба пса лаяли в унисон, расширяя дыру в ткани безмолвия, и звук лая заставил Джуда вспомнить их запах – резкую вонь сырой собачьей шерсти, животный жар дыхания. В одном из серебристых осколков он увидел себя и отпрянул, наткнувшись на собственный взгляд – застывший, отчаявшийся, полный ужаса. И в следующий миг он услышал в мозгу свой голос, смешанный с безостановочным собачьим лаем: «Он имеет над тобой только ту власть, которую ты сам даешь ему».
      Словно продолжая тянуться за пистолетом, Джуд придвинулся к корзине и приложил основание левой ладони к самому острому и длинному кинжалу из хрома. А потом нажал на него рукой, помогая всем своим весом. Осколок взрезал плоть, острейшая боль пронзила кисть и запястье. Джуд вскрикнул, в глазах помутнело. Он отдернул руку, сжал левую ладонь правой. Между ними сочилась кровь.
      – Какого черта ты сделал, парень? – спросил его призрак Крэддока, но Джуд больше не слушал его. Он не мог воспринимать что-либо сквозь ревущую боль раненой плоти, пронзенной почти до самой кости.
      – Я с тобой еще не закончил, – сказал Крэддок. Но он ошибался: его власть над Джудом закончилась.
      Мозг Джуда тянулся к звуку собачьего лая, как утопающий тянется к спасательному кругу, а потом хватает его и тащит к себе. Джуд поднялся и начал действовать.
      Добраться до собак. От этого зависела его жизнь – и жизнь Джорджии. Идея казалась совершенно иррациональной, но Джуд не искал рациональности. Он искал правильное решение.
      Боль красной лентой, зажатой между ладонями, вела прочь от голоса мертвеца, обратно к собственным мыслям. У Джуда был высокий болевой порог, и он обычно легко переносил боль, порою даже искал ее. Вот и сейчас она гнездилась где-то в глубине запястья, в суставе, что говорило о глубине раны, и Джуд в какой-то степени наслаждался этим ощущением и удивлялся ему. Поднимаясь на ноги, он вновь увидел в окне свое отражение. В зарослях косматой бороды пряталась ухмылка – видение еще более жуткое, чем то искаженное ужасом лицо, что несколько секунд назад отразилось в осколке диска. – Вернись немедленно, – приказал Крэддок. На мгновение Джуд приостановился, но потом пошел дальше.
      По дороге он бросил взгляд на Джорджию. Оборачиваться назад, на Крэддока, он боялся. Девушка все еще лежала на полу, свернувшись калачиком и зажав живот руками. Она посмотрела на него из-под упавших на лицо волос. Ее щеки увлажнил пот, веки подрагивали. Затуманенные болью глаза молили и вопрошали.
      Он хотел сказать, что не собирался бить ее, но у него не было времени. Он хотел сказать, что не бежит, не бросает Джорджию, что он уводит от нее покойника, но ему мешала боль в руке. Из-за боли он не мог выстроить осмысленную фразу. Кроме того, он не знал, долго ли еще сможет думать самостоятельно, прежде чем Крэддок снова завладеет его сознанием. Необходимо сосредоточиться и действовать очень быстро. Да, это необходимо. Так даже лучше. Он всегда предпочитал размер пять четвертей.
      Шатаясь, он вывалился в холл, добрался до лестницы и спустился вниз. Он быстро, слишком быстро перешагивал через четыре ступеньки зараз, так что это было почти падение, а не спуск. С последних ступенек он обрушился на красную плитку прихожей, подвернув одну ногу, и чуть не уткнулся лбом в стол для рубки мяса. Изрезанную поверхность покрывали засохшие пятна крови. С одного края в мягкое дерево был всажен топор. Его широкое плоское лезвие поблескивало в темноте как жидкая ртуть, в которой отразилась лестница, а на ступенях – Крэддок. Смутный образ, но все же различимый. Можно было разобрать, что он воздел над собой руки – как проповедник, вещающий истину перед толпой страждущих. – Остановись, – говорил Крэддок. – Возьми топор.
      Но Джуд сконцентрировался на пульсирующей боли в ладони. Боль сидела глубоко в поврежденной мышце, она каким-то образом просветляла сознание и укрепляла Джуда. Покойник не мог заставить его подчиняться себе, поскольку боль заглушала слова. Джуд оттолкнулся от мясного стола и по инерции проковылял через всю кухню.
      Он припал к двери в офис Дэнни, распахнул ее и ввалился в темноту.
      Сделав три шага, он приостановился, чтобы собраться с силами. Окна офиса закрывали плотные жалюзи. В помещение не пробивалось ни единого лучика света, и Джуд не видел, куда идет. Ему пришлось замедлить шаг и двигаться на ощупь, вытянув перед собой руки и ощупывая попадающиеся на пути предметы. Дверь на улицу где-то недалеко, скоро он выйдет из дома.
      Однако его не оставляло неприятное ощущение в груди. Дышал он с трудом, готовый к тому, что в любую секунду его руки наткнутся в темноте на холодное мертвое лицо Крэддока. Он гнал от себя эту мысль, понимая, что она грозит настоящей паникой. Локтем он задел настольную лампу, и та с грохотом опрокинулась на пол. Сердце стучало как молот. Джуд продолжал передвигать ноги неуверенными младенческими шажками, но не мог избавиться от ощущения, что его цель не становится ближе.
      Во мраке медленно открылся красный кошачий глаз. Колонки по бокам стереосистемы ожили, в них басовито загудел пустой эфир. Сердце Джуда сжалось как в тисках, до дурноты.
      «Дыши, – говорил он себе. – Продолжай двигаться. Он попытается остановить тебя, чтобы ты не вышел из дома».
      Безостановочный, надрывный собачий лай раздавался уже недалеко.
      Стереосистема включилась, и должно было заработать радио. Но оно молчало. Пальцы Джуда скользнули по стене, нашли дверной косяк, и он уже схватился левой рукой за ручку двери. Воображаемая игла медленно повернулась в ране, разжигая холодное пламя боли.
      Джуд дернул ручку, толкнул дверь от себя. Во тьме образовался вертикальный разрез: прожекторы на капоте пикапа мертвеца по-прежнему заливали двор белым сиянием.
      – Думаешь, теперь ты лучше всех, раз научился играть на чертовой гитаре, да? – спросил отец Джуда из дальнего угла офиса.
      Это заговорило стерео, громко и гулко.
      Тут же на Джуда из колонок обрушились и другие звуки: учащенное дыхание, шарканье обуви, тяжелый удар об стол, – звуки, сопутствующие молчаливой отчаянной схватке, борьбе двух человек. По радио передавали пьесу. Эту пьесу Джуд знал наизусть. Он сам играл в ней.
      Джуд остановился в полуоткрытой двери, не в силах выйти на улицу, приклеенный к месту звуками из стереосистемы.
      – Думаешь, ты станешь лучше меня? – произнес Мартин Ковзински; в его голосе одновременно звучали удивление и ненависть. – А ну иди сюда.
      Затем раздался голос Джуда. Нет, не Джуда… он тогда еще не был Джудом. Это был голос Джастина: более высокий, иногда срывающийся на басок, но пока не имевший той полноты звучания, которая придет с возрастом.
      – Мама! Мама, помоги мне!
      Мама ничего не ответила, но Джуд помнил, что она тогда сделала. Она встала из-за кухонного стола, ушла в комнату, где обычно занималась шитьем, и закрыла за собой дверь, не смея взглянуть ни на мужа, ни на сына. Джуд и его мать никогда не помогали друг другу. Даже в крайних ситуациях они не смели прийти друг другу на выручку.
      – Я сказал, подойди сюда, – повторил Мартин. Звук удара о стол. Звук падающего стула. Потом снова вскрикнул Джастин – неровным от страха голосом:
      – Только не руку! Папа, только не руку! – Я тебе покажу, – сказал его отец.
      И затем – резкий плотный стук. Это с силой захлопнули дверь, и Джастин-мальчик по радио завопил безостановочно. Его вопль выбросил Джуда в ночной воздух.
      Он промахнулся мимо ступени и повалился на колени в мерзлый грунт. Поднялся, пробежал два шага, снова споткнулся и упал на четвереньки перед пикапом. Его глаза оказались на уровне переднего бампера, увешанного отбойниками и прожекторами.
      Иногда фасад дома или передняя часть машины бывают похожи на человеческое лицо. Так и было с «шевроле» Крэддока. Прожекторы – два ярких, слепых, немигающих глаза умалишенного. Хромированный бампер – серебристая гримаса. Джуд был почти готов к тому, что пикап бросится на него, проворачивая в щебенке колеса, но этого не произошло.
      Бон и Ангус прыгали на переднюю стенку своего загона, ни на миг не прекращая лай – глубокий горловой рык страха и ярости, вечный, примитивный язык собак: «Видишь мои зубы? Не подходи, а то узнаешь их поближе. Не подходи, я сильнее тебя». Джуд сначала думал, что они лают на грузовик, но Ангус смотрел куда-то в сторону. Джуд проследил направление собачьего взгляда – назад, за спину хозяина: в дверях кабинета Дэнни стоял Крэддок. Призрак приподнял черную шляпу в знак приветствия и аккуратно надел ее снова.
      – Сынок. Ну-ка вернись обратно, сынок, – сказал мертвец.
      Но Джуд старался не слушать его, изо всех сил сосредоточившись на лае собак. Их лай вывел его из гипнотического состояния в студии, и с того момента для Джуда жизненно важно было добраться до собак. Хотя он не смог бы объяснить никому, в том числе и себе, почему это так важно. Но когда он слышал голоса Ангуса и Бон, он вспоминал свой собственный голос.
      Джуд поднялся, побежал, упал, опять поднялся, споткнулся о бордюр, со всего маху грохнулся на колени. Дальше он пополз по траве: у него больше не осталось сил держаться на ногах. Колотую рану в левой руке обжигало холодным воздухом.
      Он оглянулся: Крэддок шел следом. Из его правой руки выпала золотая цепочка, и на ее конце раскачивалось лезвие – капля серебристого блеска, разрывающего ночь. Ее сияние зачаровывало Джуда. Он чувствовал, что его взгляд будто магнитом притягивается к бритве, а мысли вытекают из него, и тут же пополз прямо к внешней стенке собачьего загона, сделанной из металлической сетки. Джуд ударился о нее головой и упал на бок. С трудом перекатился на спину.
      Он был у двери в загон. Ангус бросался на нее с другой стороны, выпучив в бешенстве глаза. Бон застыла чуть дальше и, не замолкая ни на миг, пронзительно лаяла. Мертвец зашагал к Джуду.
      – Давай покатаемся, Джуд, – сказал призрак. – Прокатимся по ночной дороге.
      В душе Джуда вновь возникла пустота. Он чувствовал, что опять поддается этому голосу, поддается серебряному лезвию, размеренно вперед-назад – режущему ночную тьму.
      Ангус прыгнул на дверь с такой силой, что она отбросила его назад, и пес опрокинулся на бок. Удар собачьего тела о дверь вывел Джуда из транса.

Ангус.

      Ангус хотел выйти из загона. Он уже подскочил на лапы и лаял на покойника, царапая когтями по сетке загона.
      И тогда Джуду пришла мысль – дикая, до конца не оформленная в слова. Он вспомнил, что вчера утром читал что-то в одной из оккультных книг. Что-то о животных-фамилиарах. Там, кажется, говорилось, что они могут общаться с мертвыми напрямую.
      Призрак Крэддока стоял уже у самых ног Джуда. Впалое белое лицо покойника застыло в маске презрения. Черные подвижные загогулины скрывали его глаза.
      – Слушай меня. Слушай звук моего голоса.
      – Я уже достаточно тебя наслушался, – ответил Джуд. Он потянулся к дверце загона, нащупал щеколду и повернул ее. Секундой позже Ангус прыгнул на дверь, она с треском распахнулась, и пес бросился на покойника с низким сдавленным рыком, исходящим из самой глубины его мощной грудной клетки. Джуд никогда раньше не слышал такого грозного рычания. Бон вылетела следом, оскалив зубы и высунув язык.
      Мертвец качнулся и торопливо отпрянул назад, явно растерявшись. Что затем последовало, Джуд так до конца и не понял. Ангус прыгнул на старика – но Джуду показалось, что Ангус был не одной собакой, а двумя. Первая была гибкой, крепкого сложения немецкой пастушьей овчаркой, как и всегда. Однако с этой овчаркой соединялось непроницаемое черное пятно в форме собаки, плоское и однородное, при этом ощутимо плотное – некая живая тень.
      Материальное тело Ангуса перекрывало черную тень, но не полностью. Пес-тень выглядывал по краям, особенно в области пасти Ангуса. Этот второй черный Ангус атаковал покойника на мгновение раньше настоящего Ангуса, набросившись на Крэддока с левого бока, подальше от руки с золотой цепью и от висящей на ней серебристой бритвы. Мертвец злобно вскрикнул и стряхнул с себя Ангуса, резко ударил его локтем в морду. Но нет, не Ангуса он ударил, а другую, черную собаку, которая вскидывалась и опадала – как тень от пламени свечи.
      С другой стороны на покойника мчалась Бон. Она тоже состояла из двух собак – у нее появился свой черный двойник. Когда она подскочила к призраку, он швырнул в нее золотой цепью, и полумесяц бритвы со свистом прорезал воздух. Лезвие прошло через переднюю правую лапу Бон в районе плеча, но не оставило и следа. Потом оно достигло черной тени Бон, вонзилось ей в лапу, и черная Бон как будто зацепилась за лезвие, потянулась за ним, теряя форму и сходство с собакой. Но лезвие освободилось и вернулось в ладонь покойника. От боли Бон залилась диким, невыносимым визгом. Джуд не мог разобрать, какая из собак визжит, овчарка или ее тень.
      Ангус бросился на покойника снова, раздвинув челюсти и целясь в горло, в лицо. Крэддок не успевал бросить в него свой серебристый нож. Ангус-тень подпрыгнул, уперся передними лапами в грудь призрака, и тот повалился на землю. Когда черная собака рвалась вперед, она вытягивалась почти на целый фут от немецкой овчарки, к которой была присоединена, удлинялась и в то же время истончалась, совсем как тени в конце дня. Ее черные клыки лязгнули в нескольких дюймах от лица мертвого старика. Шляпа Крэддока слетела с головы. Ангус – и овчарка, и собака цвета полуночи – вскочил на старика, стал рвать его одежду когтями. Время перескочило вперед.
      Покойник снова был на ногах, спиной прижимался к грузовику. Ангус тоже перепрыгнул во времени вместе с Крэддоком и теперь вцепился зубами в его штанину. Он рвал и дергал черную ткань из стороны в стороны. Из царапин на лице мертвеца сочилась жидкая тень. Когда капли достигали земли, они шипели и дымились, словно жир, падающий на раскаленную сковородку. Крэддок пнул пса. Ангус перекатился через спину и вскочил на лапы. Все с тем же глубоким булькающим рыком, идущим откуда-то из глубины тела, Ангус прижался к земле, неотрывно глядя на Крэддока и его золотую цепочку с бритвой-полумесяцем на конце. Он ждал удобного момента. Под блестящим коротким мехом на спине пса бугрились мышцы, сворачивались перед прыжком. Черная тень оскалила пасть и прыгнула первой, опередив Ангуса на долю секунды. Собачьи зубы сомкнулись у промежности покойника, и теперь завизжал он. Скачок во времени.
      Воздух звенел от звука захлопнутой двери. Старик сидел внутри своего «шевроле». Его шляпа валялась на дороге, смятая и грязная.
      Ангус с разбега наскочил на борт пикапа, и от его ударов машина качнулась. С другого борта отчаянно скребла по металлу Бон. Ее дыхание туманом оседало на стекле, слюна стекала по окну – как будто это был настоящий автомобиль. Джуд не видел, как она оказалась там. Только что она жалась к нему, поскуливая от боли.
      Бон соскользнула вниз, обернулась вокруг себя и снова набросилась на пикап. С другой стороны в то же мгновение на машину прыгнул Ангус. Однако «шевроле» внезапно растаял в воздухе, и две собаки столкнулись друг с другом в прыжке. Они стукнулись головами (Джуд расслышал глухой звук) и обрушились на мерзлую землю, где только что стоял пикап.
      Но пикап исчез не полностью. Остались прожекторы – два круга света, парящие над дорогой. Собаки подскочили на лапы и принялись яростно облаивать эти круги. Бон выгнула позвоночник, ее шерсть стояла дыбом, она с лаем пятилась от бестелесных источников света. Ангус лаять больше не мог, каждый его рык становился еще более сиплым, чем предыдущий. Джуд заметил, что черные двойники овчарок исчезли, растаяли вместе с пикапом или вернулись в свои материальные тела, где, вероятно, прятались до сего момента. Джуд предположил (и идея показалась ему весьма разумной), что две черные собаки – это души Ангуса и Бон.
      Круги света от прожекторов тоже постепенно таяли, становились все бледнее и синее, уменьшались в размере. Наконец они исчезли, не оставив после себя ничего, кроме слабых отпечатков на сетчатке глаз Джуда. Два тусклых диска лунного цвета еще некоторое время плавали перед ним.
      Джуд закончил подготовку машины к отъезду, когда небо на востоке уже серело, подсвеченное первыми знаками рассвета. Он оставил Бон в машине, а Ангуса взял с собой и вернулся в дом. Поднявшись по лестнице в студию, он нашел Джорджию спящей там, где оставил ее: на диване, под белой простыней, снятой с кровати в гостевой комнате.
      – Вставай, милая, – произнес он, положив ладонь ей на плечо.
      Джорджия тут же открыла глаза и развернулась к нему. Выглядела она совершенно больной: длинная прядь черных волос прилипла к потному лицу, щеки горят нездоровым румянцем, а сама девушка бледна как снег. Джуд приложил руку к ее лбу. Она вся горела, ее била лихорадка.
      Джорджия облизнула губы и промямлила:
      – Который час?
      – Половина пятого.
      Она огляделась, приподнявшись на локте. – Какого черта я здесь делаю?
      – Ты что, не помнишь?
      Она подняла на него бездонные глаза. Губы ее задрожали, и ей пришлось отвернуться, закрыв глаза рукой.
      – О господи, – выдохнула Джорджия.
      Ангус протиснулся мимо Джуда к дивану и уткнулся ей в шею, стал тыкаться мордой под подбородок, словно призывал держать нос кверху. Влажные собачьи глаза заботливо поблескивали.
      Когда его холодный нос прикоснулся к ее коже, Джорджия подскочила и окончательно проснулась. Она испуганно и непонимающе посмотрела на Ангуса, потрепала его между ушей и спросила:
      – А кто тебе разрешил гулять по дому?
      Потом она перевела взгляд на Джуда и увидела, что он полностью одет, сверху накинут длинный плащ, на ногах черные ботинки «Доктор Мартене». Одновременно она, осознала, что с улицы доносится горловое урчание заведенного «мустанга», стоящего под окнами. Вещи уже уложены в машину.
      – Куда ты едешь?
      – Мы, – поправил ее Джуд. – Мы едем на юг.

Путь.

      К концу дня, уже на подъезде к Фредериксбургу, Джуд заметил, что за ними следует пикап старого Крэддока, держась на расстоянии примерно в четверть мили.
      Вел машину сам Крэддок Макдермотт, хотя в слабом вечернем свете, под желтым сиянием неба, где тихо рдели облака, трудно было разглядеть детали. И все же Джуд видел, что старик снова обзавелся черной шляпой и сгорбился за рулем, подняв плечи до самых ушей. А еще он нацепил на нос очки с круглыми линзами. В свете газовых фонарей, освещающих трассу И-95, эти линзы вспыхивали время от времени оранжевым тусклым огнем, будто дублируя два прожектора над бампером.
      Джуд съехал с трассы при первой же возможности. Джорджия спросила почему, и он ответил, что устал. Мертвеца она не заметила.
      – Давай я поведу, – предложила девушка.
      Большую часть дня она проспала и теперь сидела в пассажирском кресле, поджав под себя ноги и склонив голову на плечо. Не дождавшись ответа, она всмотрелась в лицо Джуда.
      – Все в порядке?
      – Просто хочу найти место для ночевки, пока не стемнело.
      Между спинками их кресел появилась голова Бон, овчарка хотела послушать, о чем говорят. Она любила участвовать в разговорах. Джорджия стала гладить собаку, а Бон с тревогой уставилась на Джуда шоколадными глазами.
      Примерно через полмили на глаза им попался мотель «Дэйсинн». Джуд отправил Джорджию снять номер, а сам остался в «мустанге» вместе с собаками. Он не хотел рисковать: его могли узнать, а настроения общаться с поклонниками не было. Его не было вот уже пятнадцать лет.
      Только Джорджия вышла из машины, как на ее место тут же перебралась Бон. Она улеглась в теплую ямку, вдавленную в кожаном кресле задом Джорджии. Устроившись, она положила морду на вытянутые передние лапы и виновато взглянула на Джуда. Она ожидала, что он прикрикнет на нее, велит убираться обратно к Ангусу на заднее сиденье. Но он не стал возражать. Собаки теперь могут делать все, что им будет угодно.
      Еще в начале пути Джуд рассказал Джорджии, как собаки набросились на Крэддока.
      – Мне кажется, призрак и сам не знал, что Ангус и Бонни представляют для него серьезную опасность. Но все же он видел в них некую угрозу. Он хотел напугать нас и вынудить поскорее уехать из дома и от собак, пока мы не догадались, что их можно использовать против него.
      При этих словах Джорджия развернулась в кресле к овчаркам на заднем сиденье. Потрепала Ангуса за ушами, потерлась носом о морду Бон.
      – И кто же тут мои героические собачки? Кто это, а? Да, это вы, мои смелые, мои храбрые, это вы! – И прочее, и прочее, так что вскоре у Джуда голова шла кругом от ее болтовни.
 
      Джорджия вышла из офиса мотеля, поигрывая ключом. Махнув Джуду рукой, она повернулась и пошла за угол.
      Он поехал за ней и припарковался перед бежевой дверью, одной из многих бежевых дверей в дальней части мотеля.
      Джорджия вошла в номер вместе с Ангусом, а Джуд повел Бон на прогулку по зарослям колючего кустарника вдоль стоянки. Вернувшись, он оставил Бон с Джорджией и выгулял Ангуса. Он считал, что ни он, ни Джорджия не должны разлучаться с собаками надолго.
      Лес, что рос позади мотеля «Дэйсинн», отличался от леса вокруг его загородного дома в Пайклифе, штат Нью-Йорк. Деревья были ярко выраженного южного типа, пахло сладковатой гнилью, сырым мхом и красной глиной, серой и сточными канавами, орхидеями и моторным маслом. Атмосфера была иной, воздух – плотнее, теплее, липкий от влажности. Как подмышка. Как Мурс-Корнер, где Джуд вырос. Ангус гонялся за светлячками, горевшими во мху то тут, то там бисеринками зеленого света.
      Джуд вернулся в номер. Сегодня на переезд через штат Делавер у них ушло не больше десяти минут, причем он еще успел остановиться на заправке и даже вспомнил, что надо купить еды собакам. Он тогда схватил в магазинчике полдюжины банок с кормом. Пока Джорджия принимала душ, Джуд вытащил один из ящиков комода, открыл две банки с кормом, вывалил их содержимое в ящик и поставил его на пол перед овчарками. Собаки припали к еде, и комната наполнилась громким чавканьем, сопением и шумными вдохами.
      Из ванной вышла Джорджия. Она остановилась у двери в застиранных белых трусиках и майке на лямках, не доходившей до пупка. Все признаки принадлежности к готам, кроме черного лака на ногтях ног, были смыты и стерты. Правую ладонь скрывали свежие бинты. Джорджия посмотрела на псов, наморщила нос, одновременно забавляясь и испытывая отвращение.
      – Фу, какие мы неряхи. Если хозяева узнают, что мы кормим собак из их мебели, нас сюда больше никогда не пустят.
      Она сказала это с сильным акцентом, очевидно желая повеселить Джуда. Весь день она то глотала окончания и растягивала гласные, то говорила в обычной манере – иногда для смеха, а иногда, как думал Джуд, безотчетно. Как будто она оставила в Нью-Йорке свою «городскую» личность, а взамен к ней сами собой вернулись прежние голос и поведение. Она снова была голенастой девчонкой из Джорджии, больше всего на свете любившей купаться голышом вместе с мальчишками.
      – Видывал я людей, и не такое вытворявших в гостиничных номерах, – сказал Джуд. Он вдруг тоже заговорил с акцентом, давно исчезнувшим из его речи. Если так пойдет и дальше, скоро его будут принимать за деревенского дурачка. Да, когда возвращаешься в родные места, в тебе невольно просыпаются черты того человека, каким ты был когда-то.
      – Мой басист Диззи однажды насрал в такой же ящик. Ему было невтерпеж, а я как раз занял туалет.
      Джорджия рассмеялась, хотя Джуд заметил, что она посматривает на него с тревогой – наверное, гадает, о чем он думает. Ведь Диззи умер. СПИД. Джером, что играл на гитаре, на клавишных и на всем, что могло потребоваться, тоже умер: съехал с дороги на скорости девяносто миль в час. Его «порше» перевернулся шесть раз и только потом взорвался. О том, что это не несчастный случай по причине пьянства за рулем, а целенаправленное действие, знали лишь несколько человек.
      Почти сразу после смерти Джерома Кении заявил, что пора завязывать, что он хочет наконец-то заняться семьей. Кенни устал от штанов из черной кожи, от проколотых сосков, от пиротехники и гостиниц. И тогда группе пришел конец. Джуд начал сольную карьеру.
      А может, никакой сольной карьеры тоже не было. В его домашней студии лежат тридцать новых песен. Но это частная коллекция, не более того. Выступать на публике он не собирался. Ничего нового он уже не получит. Как говорил Курт Кобейн? Куплет – припев – куплет. Снова и снова. Джуд потерял всякий интерес. СПИД забрал Диззи, дорога забрала Джерома. Джуда больше не волновала музыка.
      У него не укладывалось в голове, почему все так сложилось. Звездой был он. Группа называлась его именем. Это ему нужно было трагически погибнуть в расцвете лет, а Джером и Диззи продолжали бы жить дальше, чтобы годы спустя они – толстые, лысые, ухоженные, довольные своим богатством и своим грубым шумным прошлым – могли рассказывать о нем в телепередачах и мемуарах. Хотя надо заметить, что Джуд никогда не любил следовать сценариям.