— Нет. Мне надо на работу, а тебе придется идти на занятия. Ты не так уж опаздываешь.

— Но ведь меня будут спрашивать, где я был. Ты не скажешь им, правда, мам? Вдруг все узнают, что тогда будет?! Ну, пожалуйста, не заставляй меня идти, мам, — взмолился Алан.

Ее так и подмывало обнять его, утешить, сказать, что сейчас они поедут домой и спрячутся там от всех. Но она понимала, что это невозможно. Не могут же они притворяться, что ничего не произошло.

— Не бойся, я скажу только директору. Стив с Джеффри ходят в другую школу? Да? Значит, ребята узнают обо всем, только если ты сам им расскажешь. А ведь ты умеешь держать рот на замке, правда? — И она впервые за весь день улыбнулась — уж очень потешно выглядел ее сын с разинутым ртом.

Они вышли из здания суда и направились к автомобильной стоянке. Плюхнувшись на сиденье, Алан пробормотал:

— Ненавижу этого фараона!

— Ты же его совсем не знаешь, — сдержанно произнесла мать. — И потом, у него есть фамилия. Брустер. Постарайся запомнить.

— В полицейском участке ты называла его по имени. Ты что, его знаешь?

Мэйбл похолодела. Она и представить себе не могла, что сын той ночью невольно подслушал что-то из их короткого разговора с Гардом. Но, очевидно, так оно и было.

— Да, — с трудом призналась она. — Я давно его знаю.

— Ты с ним встречалась до папы? И откуда этот прокурорский тон?

Избегая глядеть на него, она выехала со стоянки. Вся цепь ее отношений с Гардом не содержала в себе ничего, кроме лжи. Приходилось лгать всем — родителям, друзьям, Реджи, Гарду… и даже самой себе. Как это печально, что ей всегда недоставало мужества высоко поднять голову и сказать: «Да, я встречаюсь с этим парнем. Мы друзья и любовники, и я очень его люблю».

Но ей было не до откровенных признаний.

Да и не ребенку же изливать душу… И Мэйбл, взглянув на сына, улыбнулась и в который раз солгала.

— Мы дружили, когда я училась в колледже.

— Как ты могла дружить с фараоном?!

Когда это он успел научиться так презрительно относиться к полицейским, раздраженно подумала мать. Откуда это у него? Нужно немедленно поставить его на место!

— Не смей говорить таким тоном! — ледяным голосом отчеканила она. — И вообще, разберись-ка лучше со своими делами.

— А что с ними разбираться! Сниму деньги со своего счета и заплачу, — заявил Алан, но, увидев, что мать покачала головой, осекся. — Ты, хочешь сказать, что я должен заработать эти деньги?

— Да. Все до единого цента.

— Но ведь у меня в банке уже сейчас куча денег!

— Их тебе подарил дедушка, а эти заработаешь сам!

— Но ведь это же глупо, мам! Зачем зря надрываться?

Машина подъехала к светофору — как раз загорелся красный свет — и остановилась. Мэйбл обернулась и холодно взглянула на сына.

— Будешь работать, мой миленький, и давай прекратим этот разговор.

— Никакой это не разговор, — в голосе сына прозвучали вызывающие нотки. — Разговор — это когда один человек слушает, что ему говорит другой. А ты ничего не слушаешь! Ты уже все сама решила, а что я скажу, тебя не волнует. Ты думаешь, что все знаешь, и…

— Ну, хватит! — Мэйбл чуть было не сорвалась на крик, но вовремя спохватилась. Нет, она не опустится до поросячьего визга! Конечно, и у них, как и в любой другой семье, случались стычки, но чтобы сын говорил с ней таким дерзким тоном… такого еще никогда не бывало.

Неужели из милого, послушного мальчика, с которым у нее никогда не было никаких проблем, он потихоньку превращается в злостного преступника, который не принесет ей ничего, кроме горя?

Нет, она этого не допустит, твердо решила женщина. Будет бороться за своего ребенка до конца!

Всю оставшуюся часть пути сын молчал. Наконец они свернули на стоянку перед школой.

— Не стану я заниматься этим дурацким общественно полезным трудом! — мрачно заявил он.

Мэйбл, стиснув зубы, сдержала уже готовые вырваться слова. Поставила машину, выключила двигатель, взяла сумочку и вышла.

— Да… Тебе бы так! — с обидой продолжил Алан, вышагивая рядом с ней. — Надо же чего придумали! Заставляют детей собирать всякий мусор, чистить конюшни! Буду возвращаться домой грязный как свинья, и вонючий как…

Мать метнула на сына яростный взгляд, и он послушно закрыл рот. Толкнул входную дверь и поплелся следом за матерью в учительскую.

Двадцать минут спустя Мэйбл уже ехала на работу. Работала она экономистом одной из местных фирм. Когда встречалась с Гардом, училась в экономическом колледже. Выйдя замуж за Реджи, академический отпуск брать не стала — закончила учебу вместе с однокурсниками. Но работать по специальности начала только в последние годы. На последнем курсе должен был родиться Алан, какая уж тут работа…

Но к тому времени, как сын пошел в третий класс, пришлось идти работать — ничего другого не оставалось. Жизнь Реджи стремительно катилась под гору, и частенько на то, чтобы оплатить счета и купить еду, оставалась только ее крошечная зарплата. После того как мужа в первый раз арестовали по обвинению в употреблении наркотиков, компания, в которой он занимал ответственный пост, направила его на принудительное лечение. Мэйбл была тогда наивной дурочкой — верила, что все будет хорошо… Впрочем, несколько месяцев так оно и было. Но тяга мужа к наркотикам оказалась гораздо сильнее тяги ко всему остальному — работе, жене, сыну. Через полгода его снова арестовали, выгнали с работы, и их чуть было не вышвырнули из дома.

И тогда Мэйбл обратилась за помощью к его родителям. Роллинсы оплатили их последние долги и дали денег на повторное лечение сына в клинике для наркоманов. Они предложили еще чем-нибудь помочь, но невестка отказалась. У нее хватало денег на единственно возможный, как она считала, шаг.

На развод.

Сколько раз она закрывала глаза на художества мужа. Сколько раз приписывала его странное поведение выпивке, заторможенное состояние — усталости после напряженного трудового дня.

Гард от души бы порадовался, узнай он, что первый толчок к прозрению, к осознанию того, что происходит нечто ужасное, дали деньги. Сначала счета, которые Реджи всегда оплачивал без задержки в первые годы их совместной жизни, стали приходить с пометками «Просрочено» и «Повторно». И когда она, чтобы оплатить их, кинулась снимать деньги в банке, — супруг регулярно откладывал кругленькую сумму, — оказалось, что из-за долгов их счет заморожен. Акции и облигации, которые они покупали вместе, проданы, депозитные счета аннулированы. Муженек промотал тысячи долларов, а ей было и невдомек…

Через некоторое время она узнала, что денег нет и на чековом счете, и что за дом не вносили плату уже многие месяцы. Потом первый арест Реджи. Клиника. Второй арест. Развод…

Мэйбл никогда бы не оставила его в таком бедственном положении, но она была загнана в угол и нужно было думать о сыне. Самое лучшее, что можно было предпринять в подобной ситуации, — это увезти ребенка от непутевого отца. Она собиралась подать на развод еще раньше, когда обнаружила, что муж — он как раз вышел из клиники в первый раз — прячет наркотики в детской, среди игрушек сына и в шкафу с его одеждой. Но он умолял ее остаться, клялся и божился, что покончит с этой отравой. Она поверила… И вот второй арест. Больше она не в силах была терпеть…

…Мэйбл поставила машину на стоянку перед своим офисом и несколько минут сидела за рулем, погрузившись в воспоминания. В свое время, когда финансовое положение ее отца настолько осложнилось, что единственным выходом из создавшегося положения оказалось выгодное замужество, она ушла от Гарда. Потом бросила Реджи. Может быть, у нее не хватает ума решать серьезные проблемы… Наверное, она и в самом деле напрочь лишена твердости, стойкости духа и мужества.

Что ж, даже если это и так, Алан ей дороже всего на свете. Что бы он ни натворил, как бы плохи ни были его дела, она не бросит своего сына. И никому не позволит его обижать!

Ведь он — единственное, что у нее осталось.

Субботний денек выдался теплым и ясным. Небо было голубое-голубое, а облака такие легкие и мягкие, что, казалось, вот-вот взмоют еще выше. В такой погожий день отчетливо ощущаешь, что осень уже на исходе, а зима еще не вступила в свои права. Великолепная пора для поездки за город, прогулок в парке!

Впрочем, у Брустера ни на то, ни на другое времени не было. Его ждала работа.

Малолетние правонарушители, точнее, несовершеннолетние преступники, которым предстояло сегодня трудиться, собирались на стоянке перед полицейским участком. Для одних мучения, к счастью, уже заканчивались, хотя несколько сотен часов общественно полезного труда по три-четыре часа в день кажутся долгим сроком. Для других, например для Алана, все еще впереди. Одни мальчишки отбывали не первое наказание, другие — только начинали. Были среди собравшихся дети офицеров, унтер-офицеров и рядовых, и несколько ребят, родители которых не имели к военной службе никакого отношения. Некоторые происходили из благополучных семей, другие из неблагополучных.

Но имелось у этих ребят и нечто такое, что их объединяло — все они попали в беду.

Несколько минут назад Гард увидел, как Мэйбл привезла сына. Плавно подъехала шикарная машина, постояла ровно столько, сколько потребовалось, чтобы парнишка успел выйти, и так же плавно укатила прочь. А Гард сидел в полицейском участке и носа не высовывал — не хватало еще нарваться на разговор с ней.

Ну, слава Богу, уехала, с облегчением вздохнул он. Можно без опаски выходить.

Когда начальник военной полиции объяснил цель новой экспериментальной программы и спросил, кто из его подчиненных не побоялся бы взяться за ее осуществление в качестве воспитателей, Гард не колебался ни секунды. Он любил работать с детьми. И свято верил в то, что зрелый мужчина, умеющий отвечать за свои поступки, работая вместе с отбившимися от рук ребятами, а не только присматривая за ними, может добиться своим примером самых положительных результатов.

Но когда на собрании добровольцев узнал, что в его маленькую группу собираются включить Алана Роллинса, понял, что совершил величайшую ошибку, согласившись участвовать в программе. Этого парня уже не перевоспитать — ему успели вбить в голову, что он особенный. И пример брать ему интересней не с какого-то работяги-полицейского, а с отпетого преступника.

Да будь Алан даже пай-мальчиком, подумал Гард, ему и тогда лучше было бы держаться от этого мальчишки подальше. Не хотел он постоянно иметь перед глазами живое напоминание о Мэйбл!

А самое главное — ему не хотелось вспоминать о том, что Алан мог бы быть его сыном.

Да полно, ведь ты взрослый мужчина, способный держать себя в руках, усмехнулся лейтенант, выходя вслед за другими добровольцами во двор.

Вскоре ребят разбили на группы, и каждый взрослый отвел своих подопечных в сторону — знакомиться. Гард подождал, пока остались только трое мальчишек, и сказал:

— Вы втроем будете работать со мной. Подойдите поближе.

— Ну повезло так повезло! — пробормотал Алан. — Надо же, прикрепили к полицейскому!

Воспитатель, пропустив мимо ушей реплику, пробежал глазами список фамилий.

— Кто из вас Фрэнсис?

Худенький, черноволосый подросток поднял руку. Выглядел он совсем пацаненком.

— Ага. Значит, ты Мэтью, — обратился Гард ко второму, коренастому пареньку с беззаботным лицом. Тот кивнул. — А ты Алан. Меня зовут Гард Брустер.

На собрании было решено обходиться без званий. Мальчишка из семьи офицера мог бы посчитать себя униженным, если бы ему отдавал приказы рядовой, и наоборот, паренек из семьи рядового чувствовал бы себя не в своей тарелке, попади он под командование офицера. Впрочем, что-то подсказывало Гарду, что проблемы подобного рода перед ним сегодня не встанут. А вот от единственного гражданского ребенка, который, вероятно, понятия не имеет ни о каких званиях, да и не хочет иметь, похоже, придется ждать неприятностей.

Само собой разумеется, Брустеру были известны обстоятельства дела Алана, да и остальных ребят в общих чертах тоже. К примеру Фрэнсис. Двенадцать лет. В семье еще трое сыновей. Он старший. Воспитывается без матери. Специализируется на кражах. Их было уже три. И все он совершил в мотелях. Мэтью одиннадцать. Единственный сын. Из семьи военнослужащего — отец капитан. Мальчишка ограбил магазин спорттоваров. С ним были дружки, но поймали только его одного. Сообщников своих до сих пор не выдал.

— Ну? — спросил Алан. — Когда начнем? Горю желанием побыстрее отделаться.

Гард облокотился о низкую бетонную стенку и окинул парнишку пристальным взглядом. Футболка его — на вид старенькая, потрепанная, но с ярлыком известной фирмы, равно как и джинсы. А вот кроссовки новенькие. Беленькие и, на неискушенный лейтенантский взгляд, довольно дорогие.

— Ты дома, когда работаешь, тоже так одеваешься? — спросил он самым дружелюбным тоном с невозмутимым выражением лица, запрятав свою неприязнь к мальчишке как можно дальше.

— Дома меня не заставляют работать, — пробурчал баловень.

Не сомневаюсь, чуть было не вырвалось у Гарда, но он успел сдержаться. Если не в состоянии относиться к своим подопечным — ко всем без исключения — беспристрастно, независимо от личной приязни или неприязни, он не имеет права и близко к ним подходить.

— Отличные у тебя кроссовки, — заметил он. Алан только сердито взглянул на него.

— Дорогие?

— Вам такие сроду не купить! — хвастливо бросил мальчишка.

Что правда, то правда, про себя согласился с ним Гард. Конечно, на его счету в банке достаточно денег, чтобы позволить себе такую роскошную вещь, но что-то в нем — видимо, еще с тех времен, когда одевался на дешевых распродажах, — восставало при одной мысли о том, что можно потратить на какие-то кроссовки сотню долларов.

— Выглядят совсем новенькими, — заметил он.

— Они и есть новые!

Гард небрежно сложил руки на груди.

— Для чего ты сюда приехал, Алан? — спросил он и впервые увидел, что с мальчика слетела напускная храбрость. Ему не хотелось, чтобы остальные узнали, почему он попал сюда. Ага, если стыдится того, что натворил, это хороший знак, а вот если досадует, что не сумел улизнуть с места преступления, дело плохо.

— Так зачем ты сегодня сюда приехал?

— Работать, — проворчал наказанный.

— Значит, работать… В этой одежде?

Один из ребят хихикнул, и лейтенант, строго глянув на него, опять повернулся к Алану. Тот смотрел с нескрываемой ненавистью.

— А что? Собирать мусор и в такой одежде можно! Ничего с ней не сделается.

— Резонно. Только ты сегодня будешь не мусор собирать, а чистить конюшни. — И он ткнул пальцем в стоявший поодаль серый фургон. — Пошли, ребята.

На полпути до фургона решил остановиться и проверить, идет ли Алан за ним. Спокойно, спокойно… Ты же любишь детей, твердил он про себя, как заклинание, оборачиваясь. Что верно, то верно. Он действительно их любил. Ему уже приходилось с ними работать, да и с детьми своих друзей он прекрасно ладил. А племянники и племянницы его просто обожали.

Но он не любил нахальных детей.

Не переносил, когда его пытались вывести из себя.

И ему был неприятен именно этот мальчишка.

— Ну что, идешь?

— Вы ведь специально это делаете, да? — тихим, дрожащим от злости голосом спросил Алан. — Из-за мамы?

Гард так и застыл на месте. С трудом сдерживаясь, шагнул в его сторону.

— К твоей матери это не имеет никакого отношения. А вот к тебе — самое непосредственное. Сумел напакостить — сумей и отвечать за свои поступки! Не я выбрал для тебя такое наказание. И поставили тебя в мою команду без моего ведома. Ты, конечно, вправе отказаться работать, тогда на следующей неделе состоится повторное заседание суда, и тебя переведут куда-нибудь в другое место. Но поверь мне, красавчик, чистка конюшен и уборка территории — это самое легкое, что только может быть.

Он секунду помолчал, чтобы до мальчишки лучше дошло, и спокойно переспросил:

— Ну что, идешь?

Алан что-то пробормотал сквозь зубы — скорее всего выругался — и, прошествовав мимо, подошел к фургону. Гард взглянул на часы и тоже чертыхнулся.

Похоже, предстоящие два часа покажутся ему вечностью.

Конюшня находилась всего в нескольких милях от того злополучного места, где лейтенант наткнулся на Алана с дружками. Ему приходилось бывать в этих местах по крайней мере два раза в день — собачий питомник, где обитал Бизон, располагался неподалеку, и Гард утром приезжал туда, забирал собаку, а в конце смены отвозил обратно.

Он познакомил ребят с главным конюхом. Тот вручил им рукавицы и лопаты и показал, откуда начинать. Поскольку денек выдался великолепный, всех лошадей разобрали — взяли напрокат покататься по парку, что явно облегчало мальчишкам задачу.

Прошло несколько минут.

— Ничего себе работенка! — послышался голос Алана.

Гард промолчал. Из всех общественно полезных работ эта была самая грязная, а в такой погожий, теплый день, как сегодня, ее особенно противно было выполнять. Человеку, впервые попавшему в конюшню, должно быть, кажется, что здесь нечем дышать — все вокруг пропитано тяжелым лошадиным духом. А что испытываешь, когда на влажную от пота кожу оседает мельчайшая пыль, под ногами хлюпает пропитанная мочой солома, кругом навоз, который нужно сгребать, нетрудно себе представить.

Вскоре опять послышался голос Алана:

— У меня скоро кроссовки развалятся!

— Снимай и работай босиком! — отрезал Гард.

Тот лишь метнул на него яростный взгляд.

Когда в очередной раз парнишка опять попытался выразить свое недовольство, воспитатель отложил в сторону лопату и подошел к нему.

— Слушай, ты ведь здесь не один работаешь. Всем трудно дышать, всем противно возиться в навозной жиже! Но все молчат, ты один выступаешь!

Алан выдержал его взгляд.

— Я сюда больше не приду!

— Отлично! Можешь не приходить. Твое дело. Только имей в виду, что в таком случае тебя скорее всего отправят в исправительно-трудовую колонию для малолетних преступников. А там ребята не притворяются испорченными, как ты, они на самом деле такие. Так что очень скоро чистка конюшен в тридцатиградусную жару покажется тебе раем.

Не проронив ни слова, Алан опять начал орудовать лопатой. Двое других мальчишек, с интересом следивших за их перебранкой, тоже молча взялись за дело. Неужели они всегда такие тихони, удивился Гард. Нет, похоже, осматриваются пока, а потом тоже покажут, где раки зимуют. А может, видя, что ему и с Аланом забот хватает, не захотели отравлять старшему жизнь. Пожалели…

И как только Мэйбл угораздило заиметь такого мерзкого ребенка, недоумевал Брустер. Впрочем, ничего удивительного. Стоит только вспомнить, кто его отец.

Тринадцать лет назад, когда Гард встречался с Мэйбл, он знал, что она периодически проводит время с Реджи. Деловые встречи, как она их называла. Всякие там вечеринки, танцульки и прочие сборища, на которые допускались только люди из высших слоев общества. Он, естественно, не того поля ягодка. Поначалу эти мероприятия вызывали ненависть, но вскоре уловилась странная взаимосвязь — чем, чаще она встречается с Роллинсом, тем внимательнее и ласковее к нему, Гарду.

Проведя с Реджи скучный до тошноты вечер, который обычно заканчивался всего лишь целомудренным поцелуем — по крайней мере по ее словам, — она незаметно сбегала к Гарду. И они бродили где-нибудь по пустынным местам, страстно целовались, потом занимались любовью…

Все эти тринадцать лет ему не давала покоя мысль — неужели она и в самом деле с таким уж безразличием относилась к богатому ухажеру. Ведь не может быть, чтобы девушка вдруг выскочила замуж за человека, с которым встречалась только время от времени, лишь в угоду родителям. То, что она не спала с Реджи, Гард знал наверняка — убедился той тихой ночью на пустынном пляже, когда она отдавалась ему в первый раз. А вот насчет того, что поцелуи с Роллинсом были так уж невинны, он сильно сомневается. Да и как можно верить особе, которая без конца врала ему. Потешилась с ним, а потом бросила!

Честное слово для такой — пустой звук. До сих пор помнит он тот день, когда узнал, что она выходит замуж за Реджи. Будто вчера это было… А ведь почувствовал, что что-то не так, еще раньше, когда возлюбленная два вечера подряд не являлась на свидания. Забеспокоился. Стал звонить ей, но она не подходила к телефону. Наконец трубку взяла ее сестра, начала что-то говорить… и он вдруг услышал голос Мэйбл. Как огнем обожгло — нашептывает сестрице, что и как ему сказать…

Прошло несколько дней. Однажды вечером он возвратился с работы домой, в тот самый дом, где вырос и до сих пор жил с родителями, двумя братьями и двумя сестрами. То, что на третьем десятке лет ему не удалось приобрести собственного жилья, имело кучу неудобств. И самое главное — некуда было привести Мэйбл. Негде посидеть вдвоем в тишине, послушать музыку, посмотреть телевизор. И любовью приходилось заниматься на пустынном берегу залива за Дикой косой или на заднем сиденье ее крошечного автомобиля, где не развернуться.

Но Мэйбл не возмущалась, она все понимала — по крайней мере, говорила, что понимает. Ведь его родителям не прожить, если он и его сестра Шерон, — она была на два года младше — перестанут им помогать.

Так вот. В ту ночь он вернулся домой вне себя от беспокойства за отношения с возлюбленной. Шерон ждала его у ворот — в руке потрепанный газетный листок. Протянула его. Страничка из светской хроники, аккуратно сложенная в несколько раз. Он тупо глянул на нее, прочитал объявление от начала и до конца и не понял ни слова.

Сестра, рыдая, схватила его за руку, сжала, что есть силы, шепча:

— Мне ужасно жаль, Гарди…

Он еще раз прочитал объявление, и на сей раз смысл его наконец дошел. «Мистер и миссис Ральф Уиндхемы объявляют о помолвке и предстоящей свадьбе, своей дочери Мэйбл Уиндхем с Реджинальдом Роллинсом, сыном мистера и миссис Питер Роллинсов». Дальше шли кое-какие сведения о женихе и невесте, а именно — в каком колледже училась Мэйбл, какой окончил Реджи, где он сейчас работает. В самом конце указывался день, на который назначена свадьба, — суббота, третье июня, то есть через неделю, — и церковь, в которой состоится венчание.

Он вышел за калитку, не говоря ни слова, сел на мотоцикл и уехал. Вернулся через несколько часов в стельку пьяный и завалился спать. И пошло-поехало. Утром с похмелья на работу, вечером с бутылкой домой. И сколько ни пил — все как в бездонную бочку.

Так продолжалось до дня свадьбы. В тот день он был трезв как стеклышко впервые с тех пор, как узнал, что она выходит замуж за Роллинса, — нужно было иметь ясную голову. Остановился на стоянке напротив церкви и стал ждать. Хотелось навсегда запечатлеть в памяти тот момент, когда она выйдет из церкви, необыкновенно хороша собой, в очаровательном белом платье под руку с мужем…

Да, да… Со своим мужем… Что же, дождался!

В ту ночь он напился до чертиков, так, что в воскресенье чуть концы не отдал. А в понедельник завербовался на военную службу.

…Нелегко было стряхнуть с себя воспоминания и вернуться в настоящее, но Гарду это удалось. Глубоко вздохнув, расправил плечи и увидел перед собой до боли знакомые голубые глаза… Такие пронзительные и сверкающие недобрым огнем. Глаза Алана.

Гард вспыхнул, будто его застали на месте преступления, и сделал вид, что усердно работает. Интересно, что этот мальчишка знает о его отношениях с Мэйбл? Наверняка о чем-то догадывается — недаром же намекнул, что к нему придираются нарочно, из-за матери. Но о чем? Ведь не о том же, что они когда-то были любовниками! В свое время ни ее родные, ни друзья, так сказать, ни сном, ни духом… Вряд ли спустя столько лет она станет делиться этим с сыном. И тем не менее парень явно его ненавидит. К полицейскому, отловившему тебя на месте преступления, так обычно не относятся, решил Гард.

На улице засигналил автомобиль, и сквозь открытую дверь Брустер увидел серый фургон. Взглянул на часы — и правда, отработали.

Хотел уже обрадовать ребят, но не успел. Алан швырнул лопату там, где стоял, сбросил перчатки, сунул их на ближайшую полку и помчался к двери. Фрэнсис и Мэтью, впрочем, не двинулись с места — стояли и смотрели, что будет делать наставник.

— Алан! — громко окликнул он его. Прыткий, однако, малый, почти до самого фургона успел добежать.

Услышав, что обращаются к нему, парнишка остановился и нехотя обернулся.

— Ну-ка вернись и убери инвентарь!

Сначала Гарду показалось, что беглец не подумает подчиниться. Интересно, как тогда быть? Заставить паршивца силой он не имеет права. Пригрозить, что не засчитает сегодняшний день, и заставить завтра опять работать в вонючей конюшне, а не на улице? Что ж, это можно! Еще бы пустить в ход самую распространенную угрозу — если не будешь слушаться, расскажу твоим родителям… Но тут уж он бессилен. Папаша мальчишки — за тысячу миль отсюда, а мамаша… Нет, не станет он ничего говорить Мэйбл!

Казалось, время остановилось — таким напряженным было ожидание. Наконец Алан сдался. Поднял лопату, забрал перчатки и положил все на место. Рядом кто-то облегченно вздохнул — похоже, Фрэнсис, — и Гарду захотелось последовать его примеру.

Впрочем, он понимал, что почивать на лаврах еще рановато. Пока Алан отработает свои триста часов, он еще от него натерпится! Что, если произойдет подобный инцидент, а он не станет, как сегодня, слушаться? Что тогда делать?

Лейтенант забрался в фургон и уселся на переднее сиденье. Мальчишки устроились сзади. Фрэнсис и Мэтью тут же принялись болтать, а Алан забился в самый дальний угол и хмуро уставился в окно. Ну, если он станет так себя вести, добьется только того, что ребята от него отвернутся, подумал Гард, и ему стало жаль непутевого мальчишку. Похоже, быть Роллинсом не так-то легко. Да еще и переезд из Мемфиса в Стампу, не говоря уж о разводе родителей, видно, сильно подействовал на него. Так что жизнь у парня, похоже, несладкая.

Впрочем, он сам прилагает немало усилий сделать ее еще горше.

Да Бог с ним, с этим Аланом, ему-то какое до этого дело. Несколько часов в неделю он как-нибудь выдержит. А остальное — это уж забота матери!

Мэйбл вышла из машины и подошла к группке родителей, поджидавших своих чад на стоянке. Одна-единственная забота не давала покоя. Как ей выбросить Гарда из головы? Каждый день в самое неподходящее время мысли ее вновь и вновь возвращались к нему. На работе, дома, в гостях, на улице образ его то и дело возникал перед глазами.

То, что Брустер перевоспитывает ее сына, только подливало масла в огонь. Вот и сегодня хотелось хоть краешком глаза взглянуть на него, но его нигде не было видно. Избегает, поняла Мэйбл, и вдруг стало тяжело на душе. Когда-то и дня не мог без нее прожить, а теперь…

Что ж, сама во всем виновата, подвела она итог своим невеселым мыслям.

Стали подъезжать фургоны. Из них шумной толпой высыпали наставники и их подопечные. Мэйбл с любопытством наблюдала за ними. Дети как дети. Может, только чересчур хмурые. Но по виду никогда бы не подумала, что они не в ладу с законом…

Впрочем, по Алану тоже ничего не скажешь. Столько раз ее родители и Роллинсы встречались с внуком после ареста, а никому и в голову не пришло, что случилось нечто ужасное. Что ж, скоро узнают. Придется им рассказать. Дедушки и так в толк не возьмут, отчего это их любимый внучек не смог поиграть с ними сегодня в гольф. А бабушка все допытывается, почему это Алан отлынивает от завтрашнего традиционного воскресного обеда.

У Мэйбл, однако, были все основания не посвящать родных в дела своего сына. Она прекрасно понимала, какова была бы их реакция. Все силы положили бы на то, чтобы выпутать внука из неприглядной истории! В этом Гард был прав. Теперь же, когда она сумела потянуть время, слишком поздно будет что-либо предпринимать — приговор по делу Алана уже приводится в исполнение.

Была и еще одна причина, заставлявшая Мэйбл хранить молчание. Она боялась! Боялась, что подумают, будто плохая мать. Станут говорить, что, мол, дыма без огня не бывает, наверное, плохо воспитывала сына, оттого-то он и пошел на преступление, да и Реджи, похоже, довела, иначе с чего бы ему становиться наркоманом…

А еще ей было стыдно! Никогда не думала, что с сыном может такое случиться. Всегда считала, что грабеж, воровство — это удел чужих детей, но только не собственного чада. Чтобы ее сын пошел на преступление?! Быть такого не может!

Сидя на скамеечке, она наконец увидела, как на стоянку вырулил еще один фургон и остановился перед полицейским участком. Взгляд ее заметался с переднего сиденья на заднее, от Гарда к Алану и остановился на сыне. Какой он маленький, потерянный, одинокий…

Другие мальчишки непринужденно болтают, будто всю жизнь друг друга знают — вышли из машины, а про родителей и думать забыли, один даже отца своего не заметил, чуть было мимо не проскочил. А ее ребенок тащится сзади, шаркая ногами, как старик, понурив голову. И лицо какое-то злое… Почему он держится от них в стороне? Может, не принимают в свою компанию?

— Привет, малыш! — окликнула она его, когда он чуть было не прошел мимо. — Ну, как прошел день?

— Ужасно! Поехали домой!

— Подожди минутку.

Она взглянула на Гарда. Тот разговаривал с водителем. Как и все остальные, одет в старье — потрепанные джинсы, выцветшая красная футболка. Но в отличие от других выглядит потрясающе. Потный, грязный, а все равно лучше всех. Совсем как раньше…

Наконец он, пожав водителю руку на прощанье, направился в ее сторону. Интересно, заговорит ли с ней?

Он и не подумал останавливаться. Прошел, как мимо пустого места. Лишь на ходу бросил:

— Завтра в пять, Алан.

Значит, разговаривать с ней не желает… Ничего, как-нибудь переживем!

И все-таки не удержалась. Обернувшись, посмотрела ему вслед. Он остановился рядом с черноволосым мальчишкой, который ехал вместе с ними в фургоне, протянул руку его отцу, перекинулся с ним парой слов. Потом остановился рядом с чернокожим мальчуганом и его матерью. Процедура повторилась. Мэйбл горько усмехнулась. Для всех у него хватает времени, только не для нее!

— Ну пошли, мам! — теребил ее Алан. — Хочу встать под душ, да и кроссовки нужно отмыть… Бабушку удар хватит, если она увидит их в таком виде! Ты же знаешь, сколько мне пришлось ее уговаривать подарить их на день рождения.