Глава 1

Думаю, что он умер еще ночью, хотя понял это только с наступлением дневной жары. Вообще-то время для меня не имело значения, как и трупный запах. Здесь умирало все, кроме меня, самого живучего Стаси Вайета. Была пора, когда я приветствовал смерть, сотрудничал с нею, но она давно миновала. Теперь, защищаясь от любого вмешательства извне, я уходил в себя и выжидал.

Уже три дня я находился в «яме» – так и заключенные, и охранники называли местный карцер, где на страшной жаре погруженный в темноту человек постепенно сгнивал в своих собственных экскрементах и наконец умирал от недостатка воздуха.

С тех пор как меня перевели в колонию в Порт-Фуаде, я уже четвертый раз попадал сюда, и всегда это совпадало с инспекционным вояжем майора Хуссейни. Во время июньской войны он оказался в числе нескольких тысяч несчастных, загнанных в Шонай – одну из самых страшных пустынь на земле, – и еле оттуда выбрался. Его отряд таял на глазах, люди сотнями умирали от жажды, и беспощадное солнце Шоная зажгло в его голове огонь, который уже ничто не могло потушить. Его ненависть к Израилю приобрела характер паранойи.

Евреев, постоянную угрозу безопасности Египта, он видел везде. Поскольку меня объявили врагом его страны и осудили за подрывную деятельность, я тоже для него стал евреем, который как-то сумел скрыть свою национальность от суда.

В июле прошлого года я подошел к побережью Египта на сорокафутовой яхте, доставив с Крита слиток золота для одного каирского джентльмена, которому предстояло встретить меня на берегу Рас-эль-Канайс. Это была часть какой-то сложной комбинации, в результате которой кто-то где-то получал возможность здорово обогатиться. Я так и не узнал, где произошел сбой, но два сторожевых корабля ОАР оказались там совсем некстати, впрочем, как и рота солдат на берегу. Экономике страны пошли во благо лишние полтонны золота, а некто Джон Смит, американский гражданин, сел на семь лет.

После шести месяцев, проведенных в столичной тюрьме, меня перевели в Порт-Фуад, рыбацкую деревушку в девяноста милях от Александрии. Здесь собралось около тридцати человек, почти все политические приговоренные к каторжным работам на строительстве дорог. Скованные между собой кандалами, мы с утра до ночи трудились на сооружении новой пристани в Фуаде. Нас охраняла полдюжины солдат из мобилизованных крестьян во главе с гражданским надзирателем по имени Туфик – большим, тучным человеком, обильно потеющим и беспрерывно улыбающимся. Он имел двух жен и восьмерых детей. Надо признать относился к нам довольно благодушно, учитывая обстоятельства. Думаю рассчитывал получить премию в случае окончания работ к концу июля, для чего ему требовалась живая рабочая сила, а не мертвецы.

Ушедший в мир иной нынешней ночью бедуин с юга страны представлял собой особый случай. Непокорное и гордое животное, ни разу в жизни не спавшее под крышей, он не раз предпринимал попытки к бегству. Для него любое заточение означало смертный приговор, и все знали об этом, включая Туфика. Но во имя поддержания дисциплины его отправили в «яму», чтобы припугнуть остальных. Он уже находился там с неделю, когда я присоединился к нему. На шею здесь надевали что-то вроде хомута, к которому примерно на уровне плеч приковывали запястье. Хомут не давал ни лечь, ни встать, потому что при любой попытке изменить положение края его упирались в неровные стены узкой «ямы» и больно сдавливали шею. Я мог только сидеть в этом пекле, погруженный в себя, «читая» свои любимые книги страницу за страницей – отличное интеллектуальное упражнение; или, если «чтение» надоедало, переходил к следующей стадии – углубленному самоанализу. Начинал с первых детских воспоминаний: фамильные владения Вайетов на побережье в десяти милях от Кейп-Кода, семья моего отца. Как потом понял, он никогда не любил меня, хотя я не догадывался ни о чем, вплоть до его гибели в Корее в 1935 году, когда мне исполнилось уже десять. Много лет спустя мне стала ясна и причина: кровь Вайетов во мне считалась испорченной, поскольку моя мать родилась на Сицилии.

Туда мы и отправились после смерти отца, к моему деду Вито Барбаччиа, тому самому, перед которым люди снимали шляпы, полицейские вытягивались во фрунт, а политики вздрагивали от одного недовольного взгляда.

Вито Барбаччиа, капо мафии.Господин Жизнь или Смерть...

Его большая холодная вилла стояла на обрывистом морском берегу недалеко от Палермо.

Я добрался уже до лет своей юности в Гарварде, когда неожиданно началась возня у меня над головой, заскрежетала цепь, загрохотали камни, и я догадался, что их сдвигают в сторону. Как только откинули деревянную крышку, хлынувший в колодец солнечный свет на мгновение ослепил меня. Я прикрыл глаза и по золотистому цвету, проникшему сквозь закрытые веки, понял, что за полдень уже перевалило.

Над колодцем склонилось смуглое изъеденное оспой лицо майора Хуссейни, маленького и сморщенного, выжженного солнцем Шоная, когда-то расстроившим его рассудок. За ним стояли двое солдат и мялся совершенно несчастный Туфик.

–Итак, еврей, – обратился ко мне Хуссейни по-английски. Хотя мой арабский значительно улучшился за последние десять месяцев, он, видимо, считал кощунственным использовать язык своих предков для общения с врагами родины.

Майор выпрямился и презрительно рассмеялся.

– Посмотрите на него, – обратился он к остальным. – Сидит в своем вонючем дерьме, как животное. – Он взглянул на меня снова: – Ну как, еврей, тебе это нравится? Тебе нравится сидеть тут, по уши в своем собственном дерьме?

– Мне не так уж и плохо, майор, – ответил я ему по-арабски. – Один монах как-то спросил Бодидхарму: что такое Будда? И учитель ему ответил: высохшее дерьмо.

Он уставился на меня в замешательстве, настолько сбитый с толку, что вдруг перешел на арабский:

– Ты о чем?

– Понимают те, у кого в голове мозги, а не дерьмо.

Беда заключалась в том, что, когда я говорил на арабском, меня понимали и остальные. Кожа у него на скулах натянулась, и глаза превратились в щелки. Он повернулся к Туфику:

– Вытащи его оттуда. Пусть обсохнет на солнце. Я им еще займусь, когда приеду.

– Выходит, есть чего дожидаться, – бросил я и на всякий случай криво усмехнулся.

Много, о Порт-Фуаде не скажешь: с полсотни домишек с плоскими крышами вокруг широкой площади, обветшавшая мечеть, не более двух сотен жителей, прозябающих в ужасающей бедности, как, впрочем, и большинство других египетских селян. Хотя новая пристань могла многое здесь изменить.

В четырехстах ярдах отсюда лежало море, самое настоящее. Средиземное. Неплохое соседство, когда ты где-нибудь на пляже в Антибах. Я видел море мельком, пока они снимали с меня хомут и подвешивали за руки на деревянном сооружении наподобие виселицы в центре площади.

Наказание считалось весьма мучительным, но я уже испытал столько мучений за последние десять месяцев, что боль стала для меня привычной. В дневную жару эта мера доставила бы мне больше неприятностей, но сейчас день уже клонился к вечеру. К тому же я давно обнаружил, что, сосредоточившись на каком-нибудь не сильно удаленном предмете, можно впасть в самогипноз и как бы сократить двух-трехчасовое ожидание.

Рядом с постом часового на белом флагштоке поник флаг Объединенной Арабской Республики, а далеко в пустыне трое мужчин и мальчик гнали большое стадо овец. Плотное облако пыли, поднятое животными, надвигалось на деревню как дым, и флаг вздрогнул на мгновение.

Картина была библейской, почти ветхозаветной, за исключением того, что у одного из пастухов на плече висел автомат, что само по себе представляло какой-то знак, но я не мог понять какой.

Господи, да уж все высохло, пронеслось в голове. Я закрыл глаза и глубоко вздохнул. Когда открыл их вновь, все осталось по-прежнему. Та же площадь, те же убогие домики, то же жутковатое отсутствие жителей. Они, видимо, знали, что лучше не выходить, пока здесь Хуссейни.

Из дверей конторы появился Туфик с флягой и, обливаясь потом, направился ко мне. Ему с трудом удалось взобраться на старый ящик от снарядов, на который вставали солдаты, когда подвешивали меня, но он все-таки влез, всунул горлышко фляги мне между зубами и дал сделать глоток. Остальное вылил на мою раскаленную голову.

– Будьте благоразумны, мистер Смит, когда он вернется. Обещайте мне. Вы сделаете только хуже себе, если станете его раздражать.

Туфик взглянул на меня с беспокойством, вытирая потное лицо просаленным платком. Я был немало удивлен. Впервые за время нашего знакомства он назвал меня мистером и к тому же как-то сильно обо мне забеспокоился. Какой смысл заключался во всем, что происходило, я так и не понял, потому что вскоре вернулся Хуссейни.

Его «лендровер» разогнал овец в ста ярдах от деревни и подкатил к сторожевой будке. Майор вылез и подошел ко мне, но остановился, не доходя ярдов десять, посмотрел с ненавистью, круто развернулся и направился к будке.

Стадо уже плотной волной вливалось в деревню. Овцы тонкими ручейками просачивались между домами и растекались по площади, стремясь поскорее добраться до пруда на другом конце деревни. Мальчик, которого я заметил раньше, маленький, темнокожий, энергично хлопал в ладоши и бегал взад и вперед, погоняя стадо. Трое его спутников в потрепанных накидках, с лицами, закутанными в бурнусы для защиты от пыли, которую поднимали овцы, выглядели типичными бедуинами.

Они прошли мимо, опустив головы и думая о чем-то своем, под мерное позвякивание колокольчиков. Стало совсем тихо, солнце стояло уже почти над горизонтом. Каких-нибудь тридцать минут – и партия каторжников вернется с пристани, еще один рабочий день кончится.

Овцы подошли к пруду, отталкивая друг друга от воды, а пастухи присели на корточки, наблюдая за ними. Дверь будки отворилась – появился Хуссейни в сопровождении двух солдат, следовавших за ним по пятам.

Когда они обрезали веревки, я как куль повалился на землю. Хуссейни что-то произнес, охранники подняли меня и поволокли под руки через площадь к конторе Туфика.

Толстяк жил один, только пожилая женщина приходила к нему убирать и готовить. Его дом использовался в основном как контора. Письменный стол с крышкой на роликах, два деревянных стула, кровать и обеденный стол – вот и все обстановка. Хуссейни гаркнул на солдат, и они усадили меня на стул, связав руки сзади.

Только тут я заметил у него хлыст, по виду настоящий носорожий, такой обычно выдирает из человека мясо кусками. Майор снял китель и начал аккуратно закатывать рукава. Туфик выглядел перепуганным насмерть и потел больше обычного. Солдаты отошли к стене, и Хуссейни поднял хлыст.

– Ну что, еврей, – сказал он, изгибая хлыст дугой, как лук. – Начнем с дюжины. Потом посмотрим.

– Майор Хуссейни, – неожиданно раздался вкрадчивый голос.

Хуссейни резко обернулся, а я попытался приподнять голову. В дверях позади него стоял один из пастухов. Его правая рука разматывала бурнус, постепенно обнажая загорелое, с резкими чертами лицо. Казалось, что его губы вот-вот сложатся в улыбку, но серые глаза оставались холодными, как капли воды на камне.

– Шон? – прохрипел я. – Шон Бёрк? Неужели ты?

– Как всегда я, Стаси.

Его левая рука с браунингом выскользнула из-под накидки. Первый выстрел поразил Хуссейни в плечо, развернув на месте так, что он оказался лицом ко мне. Второй снес ему затылок и отбросил к стене.

Двое солдат так и остались стоять с винтовками на плечах, по-дурацки тараща округлившиеся от ужаса глаза.

Наступившую тишину первым нарушил Туфик, слова посыпались из него словно сами собой:

– Я волновался, очень волновался. Уже думал, вы не придете, уже думал, с вами что-то произошло.

Бёрк не обратил на него внимания. Он подошел и наклонился надо мной.

– Стаси? – произнес он, слегка коснувшись левой рукой моей щеки. – Что с тобой, Стаси?

Выражение боли, которого я никогда не видел раньше на его лице, резко сменилось выражением бешеной ярости, так хорошо мне знакомым.

Он повернулся к Туфику.

– Что ты с ним сделал?

Глаза Туфика округлились.

– Что сделал, эфенди? Я сделал все, как договаривались. Старался, как мог.

– Твои цены нас больше не устраивают.

Из-под накидки показался ствол браунинга. Туфик, взвизгнув, в ужасе забился в угол.

Я приподнял голову и чуть слышно выговорил:

– Оставь его, Шон, он мог быть и хуже. Лучше вытащи меня отсюда.

Секунда колебаний – и браунинг исчез в складках накидки. Туфик упал на колени и тихо заплакал.

Я мог бы и сразу догадаться, кто двое других. Первый – Пьет Джейгер, белый южноафриканец, один из нашей группы, уцелевший со времен операций в Катаете; второй – француз Жюль Легран, бывший оасовец, которого Бёрк завербовал в Стенливилле во время переформирования части. Джейгер сел за руль «лендровера» Хуссейни, а Легран с Бёрком втащили меня на заднее сиденье. Никто не произнес ни единого лишнего слова, чувствовалось, что операция тщательно планировалась.

Порт-Фуад оставался нем как могила, когда мы покидали его по так называемому береговому шоссе. Навстречу нам попала колонна каторжников, плетущихся с работы по обочине.

– Быстро управились, – прошептал я.

Бёрк кивнул:

– У нас совсем нет времени. Лежи, не беспокойся.

Примерно через милю Джейгер свернул с шоссе и, миновав песчаные дюны, вывез нас на край широкого пустынного пляжа. Как только он заглушил двигатель, послышался шум другого мотора – с моря приближался небольшой самолет, скользя примерно в двухстах – трехстах футах над водой. Легран выстрелил из сигнальной ракетницы, и он, круто развернувшись, стал заходить на подходящую для посадки площадку невдалеке.

Как я понял, когда самолет катился к нам, это была «Сессна». Но времени для размышлений уже не осталось. Парни подтолкнули меня к кабине, как только дверца распахнулась, втолкнули внутрь и влезли следом. Пока Легран захлопывал дверцу, «Сессна» уже зашла на вираж, набирая обороты двигателя.

Бёрк поднес флягу к моим губам, и я задохнулся от глотка бренди, обжегшего мне желудок. Когда кашель утих, я слабо улыбнулся.

– Куда теперь, полковник?

– Первая остановка – Крит, – ответил он. – Мы будем там через час. Ты там сможешь помыться.

Я взял у него флягу и, откинувшись на сиденье, глотнул еще, чувствуя, как тепло медленно разливается по всему телу. Жизнь началась вновь – вот и все, о чем я мог думать. Когда «Сессна» поднялась в воздух и повернула к морю, солнце скатилось за горизонт, и на побережье упала ночь.

Глава 2

Впервые я встретил Шона Бёрка в начале 1962 года в Лоренсу-Маркише, тогда португальском Мозамбике, в прибрежном кафе под названием «Огни Лиссабона», я зарабатывал деньги игрой на рояле, найдя наконец достойное применение столь бесполезному плоду своего элитарного образования.

В силу сложившихся обстоятельств я представлял собой тогда бесцельного скитальца девятнадцати лет от роду, находившегося на пути из Каира в Кейптаун. В Лоренсу-Маркише задержался только потому, что не мог дальше продолжать путь на прибрежном пароходе из Момбасы из-за отсутствия денег, что вовсе меня не опечалило. Я был молод, здоров, стремился уйти от своего прошлого как можно дальше и поэтому искренне радовался тем открытиям, которые приносил каждый новый день.

Мне нравился Лоренсу-Маркиш, городок с налетом барокко и полным отсутствием расовой нетерпимости, которая в те времена чувствовалась во всей Африке.

Управляющий «Огнями Лиссабона» Коймбра, худой, мертвенно-бледный португалец, имел единственный интерес в жизни – деньги. По-моему, он получал навар от всех сделок на свете и при этом вовсе не испытывал стеснения. Что бы вы ни пожелали, Коймбра мог достать за ту или иную сумму. Заведение гордилось лучшими девочками на всем побережье.

Я заметил Бёрка сразу, как только он вошел в зал, хотя своим могучим телосложением он выделялся бы везде. Думаю, именно сила поражала в нем больше всего. Физическая мощь и спокойная уверенность заставляли людей уступать ему дорогу даже в толчее ресторана. Одевался он по-походному – фетровая шляпа, охотничья куртка, брюки цвета хаки и высокие армейские ботинки. Одна из наших девушек, мулатка с кожей медового цвета, сложенная так, что не устоял бы и епископ, подошла к нему. Бёрк посмотрел на нее так, будто ее и не было вовсе, и заказал выпивку.

Девушку звали Лола, и, поскольку я знал ее ближе, чем коллегу по работе, мне захотелось сообщить ему, что он упускает чертовский шанс, хотя, вероятно, на мне просто сказывалось действие виски. В те времена я еще не привык к крепким напиткам, кроме того, они там стоили опасно дешево. Когда я поднял голову, он стоял с кружкой пива в руке, глядя на меня сверху вниз.

– Тебе надо выбираться отсюда, – заметил он, когда я налил себе виски. – Такому, как ты, здесь ничего не светит, да и климат тут поганый.

– Точно – смерть.

Я считал, что дал ему достойный ответ для того несгибаемого вечного странника, каким воображал себя, и поднял стакан в знак приветствия. Он спокойно посмотрел на меня, безо всякого выражения на лице, но когда я поднес стакан к губам, то почувствовал, что выпить не могу. Вкус виски вдруг показался мне отвратительным. Поперхнувшись, я быстро поставил стакан на стол и зажал рот рукой.

Лицо его осталось безучастным.

– Бармен сказал, что ты англичанин.

Тогда я считал, что англичанин он, поскольку его ирландское происхождение распознавалось только по специфическим оборотам речи, а не по акценту.

Я покачал годовой:

– Американец.

– По выговору не скажешь.

– Я провел, что называется, юные годы в Европе.

Он кивнул.

– Как думаешь, тут кто-нибудь может сыграть «Жаворонка в чистом небе»?

– Как всегда, ваш покорный слуга, – ответил я и стал довольно точно воспроизводить эту красивую ирландскую народную песню.

В игре не хватало почерка Джона Мак-Кормака, хотя получилось совсем неплохо, так я решил про себя. Он ободряюще кивнул, когда я опустил руки.

– Неплохо. Даже слишком здорово для такой дыры.

– Спасибо, – ответил я. – Ничего, если закурю?

– Закажу бармену пива для тебя, – ответил он важно.

Бёрк пошел к бару, и через мгновение я увидел, как один из подручных Коймбры дружески его приветствует. Между ними состоялся короткий разговор, и они вместе поднялись на второй этаж.

Лола проплывала мимо, зевая от скуки.

– Где твои чары? – спросил я тихонько.

– Ты об англичанине? – Она передернула плечами. – Я уже встречала таких. Он неполноценный. Гигант во всем, кроме самого главного.

Она продефилировала дальше, а я остался сидеть, обдумывая ее слова и наигрывая медленный блюз. Тогда решил, что в ней говорит задетое самолюбие. Мужчина не может реагировать иначе, пока он не увлечен по-настоящему, хотя процесс увлечения женщины тоже приносит удовольствие, пожалуй самое большое в жизни человека, и упустить такую возможность считал грехом. Сицилийская часть моего происхождения пробудила во мне ранний интерес к женщинам.

Я доиграл композицию до конца и закурил сигарету. Меня неожиданно охватило оцепенение, которое может случится с каждым посреди шумной толпы. Казалось, что все звуки разом умолкли, действительность стала какой-то призрачной, а я снаружи смотрю в окна комнаты, где происходит беззвучное замедленное движение.

Что меня держит тут, на краю погруженного во тьму Африканского континента? Сквозь облака дыма проступают чужие лица – черные, белые, коричневые и всевозможных переходных оттенков; подонки общества, не объединенные никакими чувствами, бегущие каждый от своего.

Неожиданно до меня дошло: пора кончать. Я взглянул на себя как бы со стороны и увидел того, кем могу стать, если не остановиться. Пот заливал мне глаза, липкие струи текли по спине, под мышками, на рубашке расплылись огромные пятна, и я решил сходить сменить ее. Как теперь понимаю, просто нашел подходящий предлог, чтобы подняться наверх.

Моя комната находилась на третьем этаже, апартаменты Коймбры – на втором, девушки жили внизу. Обычно на втором этаже царила тишина, потому что так любил управляющий, и теперь, поднявшись туда, я застыл в конце коридора, вновь почувствовав вдруг нахлынувшее оцепенение, подобное тому, что ощутил несколько минут назад.

Из неприятного состояния меня вывели голоса, доносившиеся откуда-то издалека, и я пошел на них. Кто-то говорил громко и гневно. Отворив первую дверь, я попал в темную приемную и осторожно пробрался через нее туда, где сотни иголок света пронзали сетчатую ширму.

Коймбра сидел за столом, а один из его подручных, Жильберто, застыл у него за спиной, сжимая в руках ружье. Херрара, слуга, который привел Бёрка из ресторана, прислонился к двери, скрестив руки на груди.

Бёрк стоял в паре ярдов от стола, слегка расставив ноги и засунув руки в карманы своей охотничьей куртки. Я видел его профиль, и мне казалось, что лицо гиганта высечено из камня.

– Вы, видимо, не понимаете, – вкрадчиво говорил Коймбра. – Никого не заинтересовало ваше предложение. Вот и все.

– А как же мои пять тысяч долларов?

Коймбра, видно, уже терял терпение.

– Я сам понес убытки в этом деле – значительные потери.

– Возможно, что и так.

– Ну тогда будьте благоразумны, майор. В бизнесе такое случается. Риск не всегда приносит ожидаемый результат. Поймите меня правильно. Мои люди проводят вас. Здесь неспокойный район. Я буду в отчаянии, если с вами что-нибудь случится.

– Вероятно, будешь, – сказал Бёрк сухо.

Жильберто впервые улыбнулся, поигрывая «люгером», а Бёрк снял свою охотничью шляпу и вытер утомленное лицо тыльной стороной правой руки, неожиданно представ каким-то побитым.

Но я увидел то, чего не видели другие. Внутри его охотничьей шляпы на ремешках был прикреплен старый короткоствольный «бенкер», видимо изготовленный на заказ. Он выстрелил в Жильберто через шляпу, выстрел отбросил того к стене, Бёрк резко повернулся и поймал за шиворот Херрару, который собрался бежать.

– Погоди, приятель, – прикрикнул Бёрк, и я почти физически ощутил исходившую от него силу.

Он повернул Херрару лицом к стене и стал быстро обыскивать. В этот момент Коймбра, мастер неожиданностей, открыл серебряную коробку с сигарами и выхватил небольшой автоматический пистолет.

Когда-то давно мой близкий друг, решивший начать заниматься гольфом, неожиданно через три месяца стал инструктором. У него оказались врожденные способности к этой игре. Известны же люди с особой восприимчивостью к языкам или с феноменальным даром производить фантастические манипуляции с цифрами.

Однажды воскресным утром, когда я только поступил в Гарвард, мы с приятелем зашли в местный тир. До этого я в жизни не держал в руках оружия, но когда мне дали охотничий кольт и объяснили, как с ним обращаться, со мной случилось что-то странное. Револьвер как бы стал частью меня, и то, что я выделывал с ним в течение часа в тире привело всех присутствовавших в изумление.

Так что я, видимо, родился стрелком, можно сказать, гением стрелкового оружия – но я никогда не целился в человека. То, что случилось затем, произошло столь естественно, что сейчас мне представляется предопределенным. Ударом ноги я открыл дверь, припав на колено, поднял «люгер» Жильберто, лежавший возле двери, и тут же выстрелил Коймбре в руку.

Бёрк немедленно повернулся, сгруппировавшись, как тигр перед броском, с «бенкером» в одной руке и Херрарой в другой. Надо отдать должное его самообладанию, он не выстрелил в меня с ходу, хотя и мог. Но я даже не подумал об этом.

Он быстро взглянул на меня, опять показалось, что он вот-вот улыбнется. Но ничего подобного не произошло. Бёрк бросился к наружной двери, приоткрыл ее, прислушался и закрыл снова.

– Здесь каждый думает только о себе, – успокоил я его.

Он не спеша вернулся к столу. Жильберто скрючился у стены, прикрыв руками грудь, из угла его губ сочилась кровь. Его широко открытые глаза свидетельствовали о том, что он в глубоком шоке. Коймбра побледнел больше обычного и судорожно сжимал левой рукой правую, видимо стараясь остановить кровь. Бёрк ткнул дулом револьвера ему в переносицу.

– Пять тысяч долларов.

Даже сейчас Коймбра продолжал колебаться, и я решил помочь ему.

– В ореховом кабинете за дверью есть сейф.

С отчетливым клацанием Бёрк оттянул собачку своего револьвера, и Коймбра поспешно ответил:

– Ключ в ящике с сигарами, под подносом.

– Возьми его, – приказал мне Бёрк. – Принеси все, что там найдешь.

Конечно в кассе, которую я принес, оказалось больше пяти тысяч долларов, хотя я так никогда и не узнал, сколько же там лежало точно. Бёрк взял наугад большую часть, и аккуратные стопки банкнотов исчезли во вместительных карманах его куртки.

– Вы всегда должны быть готовы к риску, не так ли, Коймбра?

Но Коймбра не отвечал, распластавшись на столе без сознания.

Херрара все еще вжимался в стенку, свесив руки, как плети. Бёрк повернулся и небрежно ударил его кулаком в основание головы. Тот со стоном повалился на пол.

Заказной «бенкер» вернулся на свое место в охотничьей шляпе; майор водрузил ее на голову, поправив поля перед зеркалом, и обернулся ко мне.

– Запомни первое правило, – предупредил он. – Никогда не беги. Иди спокойно. Не забудь его, когда мы пойдем.

Мы вышли через боковой вход. Его обычно оставляли открытым для тех клиентов, которые приходили к девушкам, не желая встретить лишних свидетелей. За углом кафе припарковался фордовский грузовик, и его водитель-африканец дремал за «баранкой». Бёрк послал меня переговорить с водителем и чуть позже присоединился ко мне.

Когда грузовик тронулся и мы сидели в кузове, я спросил:

– Куда теперь?

– На старый полевой аэродром в Карубе. Слыхал о таком?

– Я здесь всего пару недель. В «Огнях Лиссабона» хотел только заработать на билет до Кейптауна.

– Есть какая-то цель туда ехать?

– Человек сам выбирает цель в жизни.

Он согласился, взглянул на меня серьезно и кивнул.

– Ты хорошо стрелял. Где научился?

Когда я объяснил, он очень удивился. Я еще не понимал тогда, что инстинктивно действовал совершенно правильно, как настоящий профессионал, который всегда сначала стреляет в руку, ибо знает, что и смертельно раненный может убить его, если владеет руками.

Скоро машина выехала на окраину города; здесь уже не было фонарей, и мы пробирались во тьме. Некоторое время спустя он спросил, есть ли у меня с собой паспорт.

Я потянулся к бумажнику.

– Кажется, все мое при мне.

Тут, будто только что вспомнив, он представился:

– Меня зовут Бёрк, полностью – Шон Бёрк.

– Стаси Вайет. – Я засомневался. – Мне показалось, Коймбра назвал тебя майором?

– Все правильно. Я двадцать лет прослужил в британской армии – десантником. В отставке с прошлого года. Сейчас уполномоченный представитель правительства Катанги.

– В Конго? – спросил я.

– Готовлю спецподразделение по наведению порядка. Коймбра обещал подобрать мне людей. Этот ублюдок даже не попытался. Сейчас у меня стоит старенький «DC-3» на полевом аэродроме, и нет никого, кто собирался бы на нем лететь.

– Кроме меня.

Эти слова вырвались у меня нечаянно, но я тут же понял, что их невозможно взять назад. С одной стороны, я сказал так из благородных побуждений, однако имелись и другие причины, по которым меня потянуло к нему. Психолог в них легко бы разобрался. Слишком рано я потерял отца, а вместе с ним – часть семьи с его стороны, и мне всегда не хватало отцовской заботы. Теперь же бежал от недавнего прошлого, стараясь стереть из памяти события последних месяцев, когда лишился и матери, у меня остался только один родной человек на свете – дед Единственный, кого я боялся полюбить.

Слова Бёрка оборвали мои мысли.

– Ты серьезно? – спросил он мягко.

– Должен признаться, Коймбра – первый человек в моей жизни в которого я стрелял, – ответил я.

– Четыреста тысяч франков в месяц, – предложил он, – и полное содержание.

– Включая и саван? Слышал, они тут довольно грубые.

Он мгновенно изменился, тут же став другим человеком. Рассмеявшись, потянулся ко мне и сжал мою руку.

– Я научу тебя, Стаси, научу всему. Мы пройдем Конго из конца в конец и вернемся смеясь, с карманами, набитыми золотом.

Раскаты грома прогрохотали вдали, как эхо барабанного боя, и следом хлынул тяжелый, теплый дождь, глухо стуча в брезентовую крышу. Воздух вокруг был наэлектризован. Меня охватило возбуждение – наверное, оттого, что я страстно хотел стать таким, как он. Жестким, бесстрашным, невозмутимо смотрящим жизни в лицо и управляющим ею.

Мы тряслись в кузове грузовика, пробиравшегося сквозь ночь, наполняя свои легкие пылью Африки. Господи, как же я был счастлив тогда, счастлив впервые за много лет.

Глава 3

Головорезы Бёрка – так стала писать о нас пресса после первой вылазки в Катанге. Тогда мы понесли большие потери, но у противника они оказались еще больше. На какое-то время газеты сделали, из Бёрка легенду, а потом забыли о нем, но слава элитного подразделения прочно закрепилась за нами. Вербовка новобранцев перестала быть проблемой, так что Берк мог даже выбирать.

Наступили замечательные времена – самые лучшие в моей памяти. Тяжелая походная жизнь, изматывающая подготовка. Тогда я впервые оценил физическую силу и понял, что такое сила духа, обнаружил, как, наверное, и многие мужчины, что могу преодолеть страх. А радость преодоления и есть, наверное, самое стоящее в жизни.

Бёрк никогда не был удовлетворен. Во время одного из коротких периодов затишья он даже заставил нас пройти парашютную подготовку, мы прыгали над аэропортом в Лумбо. Нам очень пригодились тренировки, когда, опередив силы Симба, мы месяц спустя десантировались в Касаи, одном из ключевых пунктов операции. Нам удалось пройти пару сотен миль сквозь занятые неприятелем джунгли, освободить блокированных там девятерых монахинь – миссионерок.