— Неплохой.

— Не преуменьшай. Канадский корвет, танкер и три торговых судна? Тридцать одна тысяча тонн, а ты говоришь — неплохо? Я бы определил это как весьма большое чудо. В наши дни две из трех ушедших подлодок не возвращаются.

Он покачал головой:

— Сейчас не сороковой. Исчезло счастливое время. Теперь они присылают полуобученных детей. Ты — один из немногих оставшихся старожилов.

Герике взял сигарету из пачки на столе. Французские, из самых дешевых, и когда он закурил и затянулся, дым так защипал горло, что он зашелся в пароксизме кашля.

— Боже мой! Теперь понятно, что дела плохи.

— Ты не представляешь, насколько плохи — сказал Фримель. — Брест осажден американским восьмым армейским корпусом с девятого августа. Единственная причина, по которой мы все еще здесь, это совершенно невероятная оборона, которую держит генерал Рамке и вторая воздушно-десантная дивизия. Его парашютисты, без сомнения, самые превосходные воины, которых я когда-либо видел в действии, включая ваффен-СС. — Он снова потянулся к бутылке шнапса — Еще бы, их переместили сюда с Украины. Похоже, они все еще в эйфории от такой удачи. Кроме всего, американский лагерь военнопленных бесконечно предпочтительнее такого же русского.

— А как с подлодками?

— Их больше нет. Девятой флотилии больше не существует. U-256 ушла последней. Это было одиннадцать дней назад. Штаб перегруппировался в Берген.

— А как со мной? — спросил Герике. — Я мог бы пройти в Норвегию по пути из Ирландского моря и Северного пролива.

— Приказ тебе, Пауль, совершенно однозначен. Ты должен уйти в Берген через Английский пролив, как и остаток флотилии, но в твоем случае кто-то в верховном командовании предусмотрел то, что можно назвать небольшим крюком.

Герике, которого давно ничем нельзя было удивить, улыбнулся:

— Куда именно?

— На самом деле все очень просто.

Фримель повернулся к столу, покопался в куче карт, нашел нужную и разложил на столе. Герике наклонился:

— Фальмут?

— Верно. Пятнадцатая флотилия королевских ВМС, действующая с Фальмута, недавно вызвала хаос на всем побережье. Говоря честно, они сделали невозможной любую морскую активность.

— И что, они думают, я смогу с этим поделать?

— В соответствии с приказом — войти в Фальмут и выставить мины.

— Ты, конечно, шутишь.

Фримель протянул напечатанный приказ:

— Сам Дениц.

Герике громко рассмеялся.

— Действительно чудно, Отто. Совершенно великолепно в своем идиотизме даже для этих кабинетных ублюдков из Киля. Что, черт побери, я должен сделать: выиграть войну одним смелым ударом?

Он покачал головой:

— Они, похоже, верят в сказки. Кто-то должен сказать им, что когда портной хвастает, что одним ударом убьет семерых, он имеет в виду мух на куске хлеба с джемом.

— Не знаю — ответил Фримель. — Могло быть хуже. Там защитная полоса мин плюс затопленное судно между Пенденнис Пойнт и Черной Скалой и временный сетевой бум от Черной Скалы до Сент-Энтони Хед. Кстати, все это совершенно секретно, но, похоже, у абвера все еще есть агент, действующий в районе Фальмута.

— Ему, наверное, очень одиноко.

— Суда все время заходит и выходят. Заходи с ними, когда откроют сеть. Сбрось свои яички здесь, на Каррик Роудс, и во внутренней гавани, и сразу назад.

Герике покачал головой:

— Боюсь, что нет.

— Почему?

— Мы сможем войти, но, конечно, не сможем выйти.

Фримель вздохнул:

— Жаль, потому что я иду с тобой. Совсем не из жажды приключений, уверяю тебя. У меня приказ прибыть в Киль, и так как сухопутные пути в Германию отрезаны, кажется у меня единственная возможность — дойти с тобой до Бергена.

Герике пожал плечами:

— Ну, к конце концов, все дороги ведут в ад.

Фримель взял французскую сигарету и вставил в мундштук:

— В каком ты состоянии?

— Нас ударил «ли-берейтор» в Бискайе. Только поверхностные повреждения, но двигатели нуждаются в полной переборке. Для начала, новые подшипники.

— Невозможно. Я могу дать тебе четыре-пять суток. Мы должны выйти девятнадцатого. Рамке сказал мне, что он сможет продержаться самое долгое еще неделю. Не больше.

Дверь открылась и вошел молодой лейтенант:

— Сообщение из Киля. Весьма срочно.

Фримель принял клочок папиросной бумаги и водрузил очки. Легкая ироническая улыбка появилась на его губах:

— Ты не поверишь, Пауль, но это подтверждение моего производства в ранг контр-адмирала, командующего всеми военно-морскими силами в районе Бреста. Наверное, оно задержалось на линиях связи.

Лейтенант протянул еще один клочок. Фримель прочел, лицо посуровело, он передал клочок Герике. Содержание гласило:

Герике вернул телеграмму:

— Поздравляю, господин адмирал — официально сказал он.

Без малейшего выражения эмоций Фримель сказал лейтенанту:

— Пошлите в Берлин следующее сообщение: «Будем драться до последнего. Да здравствует фюрер!» Это все. Свободны!

Молодой лейтенант удалился. Фримель спросил:

— Вы одобряете?

— Это последнее сообщение Лютьенса, перед тем как затонул «Бисмарк».

— Именно.

Контр-адмирал Фримель сказал:

— Еще рюмочку, мой друг? — Он потянулся к бутылке и вздохнул — Какая жалость. Кажется, мы прикончили последнюю бутылку шнапса.

На следующий вечер в восемь-тридцать в Лондоне продолжался сильный дождь, когда передовые Ю-88 из кампфгруппы «1/КГ-66», действующие из Шартре и Ренна во Франции, нанесли свой первый удар. В девять-пятнадцать отделение скорой помощи госпиталя Гая уже работало в полную силу.

Джанет Манро, задернув занавеску в последней клетушке по коридору, осторожно накладывала двадцать семь швов на правое бедро молодого пожарного-добровольца. Он казался ошеломленным и лежал, уставившись пустым взглядом в потолок, незажженная сигарета свисала из уголка рта.

Джанет ассистировал медбрат по имени Каллаген, седой мужчина под шестьдесят, служивший на Западном фронте сержантом медицинского корпуса в первую мировую войну. Он сильно поддерживал молодую американскую докторшу всеми возможными способами и считал своим основным делом присматривать за ее благополучием, когда она казалась совершенно не способной сделать что-нибудь для себя. В частности, сейчас он был озабочен тем, что она находилась на службе двенадцать часов подряд и это начало сказываться.

— Вы уйдете после этого пациента, мисс?

— Как я могу, Джой? — ответила она. — Они будут поступать всю ночь.

Некоторое время бомбы падали на другой стороне Темзы, теперь же взрыв раздался близко. Все здание содрогнулось, донесся звон бьющегося стекла. Лампы на мгновение пригасли, где-то зашелся плачем ребенок.

— Боже мой, Джерри выбрал как раз это время — заметил Каллаген.

— Что вы имеете в виду? — спросила она, сосредоточенная на своей работе.

Он, казалось, удивился:

— Не знаете, кто здесь сегодня, мисс? Сам Эйзенхауэр. Появился внезапно примерно за час до бомбежки.

Она прервалась и озадаченно посмотрела на него:

— Генерал Эйзенхауэр? Здесь?

— Посетил парашютистов-янки из семьдесят третьей палаты. Этих парней на прошлой неделе выбросили над Парижем. Я слышал, он наградил некоторых.

Она не восприняла, вдруг почувствовав сильную усталость. Повернувшись к пациенту, она наложила последнюю пару швов.

— Я забинтую — сказал Каллаген. — Приготовьте себе чашечку чая.

Когда она снимала резиновые перчатки, молодой пожарный повернул голову и посмотрел на нее:

— Так вы янки, доктор?

— Верно.

— Нет ли жвачки, дорогуша?

Она улыбнулась и достала из кармана зажигалку:

— Нет, но могу дать огоньку.

Она вынула сигарету у него изо рта, прикурила и вернула ему:

— Теперь все будет в порядке.

Он улыбнулся:

— Вы готовите так же хорошо, док?

— Когда есть время.

Внезапно усилие держать улыбку оказалось слишком непосильным, она повернулась и быстро вышла в коридор. Каллаген прав. Ей необходима чашечка чая, очень сильно необходима. И часов пятнадцать сна потом — но это, конечно, совершенно невозможно.

Она смотрела вдоль коридора, когда занавеска одной клетушки отодвинулась и появилась молодая сиделка. Она, очевидно, была в панике, руки в крови. Дико озираясь, она заметила Джанет и позвала ее беззвучно, потому что в этот момент достаточно близко упала еще одна тяжелая бомба, сотрясая стены и осыпая штукатурку с потолка.

Джанет схватила ее за плечи:

— Что случилось?

Девушка попыталась заговорить, судорожно указывая на клетушку, но упала еще бомба, и Джанет, отодвинув ее в сторону, вошла. Женщина, лежавшая на мягком операционном столе, накрытая простыней, очевидно, находилась в разгаре родов. Склонившийся к ней молодой человек был в порванной и пыльной форме капрала коммандос.

— Кто вы? — Усталость исчезла, словно ее и не бывало.

— Ее муж, мисс. Она рожает. — Она дернула Джанет за рукав — Ради бога, сделайте что-нибудь.

Джанет откинула простыню:

— Когда она начала?

— С полчаса, может, немного больше. Мы были на Хай-стрит, когда включились сирены, поэтому мы зашли на станцию метро Боро. Когда ей стало плохо, я подумала, что лучше пройти в госпиталь, но снаружи был ад. Бомбы засыпали весь район.

Еще одна упала очень близко к госпиталю и следом другая. На мгновение лампы выключились. Женщина на столе кричала от боли и страха. Когда включился свет, ее глаза чуть не вылезали из орбит, она пыталась сесть.

Джанет толкнула ее назад и повернулась к молодой сиделке:

— Вы знаете, что роды идут не так, как надо?

— Я не уверена — ответила девушка. — Я только стажер. — Она взглянула на руки. — Было много крови.

Молодой коммандос дернул Джанет за рукав:

— Как идут роды? Что будет дальше?

— Ребенок обычно появляется головой вперед — спокойно сказала Джанет. — Здесь у нас обратное положение. Это значит, что он появляется спиной.

— Вы справитесь?

— Думаю, да, но мы потеряли много времени. Я хочу, чтобы вы остались с женой, держали ее за руку и говорили с ней. Говорите все, что хотите, только не останавливайтесь.

— Позвать сестру Джонсон? — спросила молодая сиделка.

— Нет времени — ответила Джанет. — Вы нужны здесь.

Бомбы теперь падали все время и от их разрывов разразилась паника среди толпы, ожидавшей в приемном покое. Джанет сделала глубокий вдох, пытаясь игнорировать мир кошмара снаружи и сконцентрироваться на предстоящей задаче.

Первой проблемой было высвободить ножки. Она осторожно зондировала внутри, пока ей удалось пропустить палец под одной из коленочек ребенка. Ножка немедленно согнулась и так же сделала вторая, когда она повторила манипуляцию.

Женщина закричала и Джанет сказала мужу:

— Говорите, чтобы она тужилась. Сильно.

Через мгновение ножки высвободились. Она протянула руки молодой сиделке, чтобы та стерла кровь, потом схватила за ножки и крепко тянула, пока не появились плечики.

Теперь надо было заняться ручками. Она поворачивала ребенка влево, пока не согнулось плечико, просунула палец под локоток и высвободила левую ручку. Бомбы все падали, но уже дальше, и она повторила все с правой рукой.

Снаружи доносился ужасный шум, люди бегали взад-вперед по коридору, пахло гарью. Она прошептала молодой сиделке:

— Пока все хорошо. Теперь голову.

Она положила правую руку под ребенка и сунула указательный палец в его ротик, потом попробовала, хорошо ли уцепилась левой рукой за плечи, и начала тянуть. Медленно, очень медленно, но требовалась такая значительная сила, что пот выступил на лбу.

Наконец, головка освободилась и была в ее руках. Но было очевидно, что ребенок не дышит, все его тельце было цвета глубокого пурпура.

— Вату, быстро.

Молодая сиделка передала вату и Джанет очистила рот и ноздри.

— Теперь сходите за сестрой Джанет, если она не занята, или за Каллагеном. Кого-нибудь, только быстрее.

Девушка выбежала, а Джанет начала дуть в крошечный ротик. Совершенно неожиданно ребенок вздрогнул, сделал громкий вздох и начал кричать.

Джанет подняла глаза и увидела, что молодой коммандос дикими глазами уставился на нее.

— Девочка — сказала она, — если вам интересно.

Его жена задушенно застонала и потеряла сознание. В это мгновение занавеска откинулась и вбежала сестра Джонсон. Джанет вручила ребенке ей.

— Это вам, сестра — сказала она. — Я займусь матерью — и она локтем отодвинула молодого коммандос с дороги и склонилась над его женой.

Когда бомбежка кончилась, было уже поздно. Она вышла на крыльцо, выкурить сигарету и усталость снова охватила ее.

— О боже — кротко сказала она. — Когда-нибудь кончится эта война?

По ту сторону Темзы возле Вестминстера горели пожары и кислый запах дыма наполнял воздух. Сзади резко распахнулась черная светонепроницаемая занавеска и появился Каллаген с американским офицером в плаще и в фуражке с козырьком.

— О, вот вы где, доктор — сказал Каллаген. — Все обежал из-за вас. Этот джентльмен хочет с вами поговорить.

— Полковник Брисингем, мэм. — Он четко отсалютовал.

Каллаген удалился, оставив их одних на тускло освещенном крыльце.

— Что я могу сделать для вас, полковник? — спросила Джанет.

— Генерал Эйзенхауэр хотел бы поговорить с вами, мэм, если вы уделите ему несколько минут вашего времени.

Он выговаривал слова степенно и вежливо, но Джанет казалось, что крыльцо очень медленно колышется. Она пошатнулась на полковника и тот подхватил ее.

— С вами все в порядке?

— Слишком долгий день. — Она глубоко вдохнула воздух — Где генерал?

— Прямо через двор, мэм, в штабной машине. Следуйте за мной. Боюсь, что у нас мало времени. Он должен вернуться в Париж к завтрашнему утру.

Машина стояла в углу возле главных ворот. Она увидела окружавшие ее джипы, каски военной полиции. Брисингем открыл заднюю дверь.

— Доктор Манро, генерал.

Джанет помедлила, потом забралась внутрь и Брисингем закрыл дверь. В слабом свете пульта она могла составить лишь общее впечатление. Он был во френче и в фуражке, она плохо различала лицо, если не считать блеска зубов в неподражаемой улыбке.

— Вы удивитесь, если я скажу, что чувствую, словно знаю вас? — спросил Эйзенхауэр.

Она нахмурилась, потом нашла решение:

— Дядя Кэри?

Он усмехнулся:

— Мы все время говорили о вас за кофе в штабе, когда вместе набрасывали план Оверлорд. Но я знал его задолго до того. Панама, тысяча девятьсот двадцать второй — двадцать третий. Я был майором, а он, как я помню, лейтенант-коммандером с репутацией человека, которым трудно управлять.

— Он не изменился.

— Ни в малейшей степени. — Он сделал паузу. — Например, когда он тонул на норвежском эсминце в день-Д. Он вообще не должен был быть там. Прямое нарушение собственных приказов.

— Что стоило ему глаза и половины руки.

— Знаю. Скажите: это местечко Фада — шотландский остров, где он сейчас находится — что он там делает?

— Оттуда происходит семья его матери. Прямо перед войной он получил коттедж в наследство от кузена. Он хотел где-то спрятаться на время, и мне кажется, ему там хорошо. Это странное место.

— Думаете, он там что-то ищет?

— Наверное.

Генерал кивнул:

— Знаете, он пытается вернуться в строй?

— Нет, но это меня не удивляет.

— И меня. В его возрасте он не может изменить свою природу за один день, но это просто невозможно, вы должны понимать. Один глаз, недействующая рука. Он отдал все, что мог…

— Кроме жизни.

— Черт побери! — сказал Эйзенхауэр. — Военно-морской департамент не желает шевелиться. Они хотят, чтобы он немедленно ушел в отставку.

— А вы?

Он тяжело вздохнул:

— Он прислал мне личное письмо через молодого морского офицера в отпуске. Удачно, что я оказался сегодня в Лондоне.

— Он просит вас о помощи? Кэри Рив? — Она улыбнулась. — Ну, генерал, это действительно кое-что.

— Та же мысль возникла и у меня — сказал Эйзенхауэр.

— И вы можете помочь?

— У меня есть для него работа в Париже, начиная с первого октября. Заместитель директора в штабе координации материального и кадрового снабжения.

— Работа за столом?

Джанет покачала головой:

— Этого он избегает.

— Старые дни миновали. Если он хочет работу, для него есть одна. Иначе — погост. Он должен понимать.

— Захочет ли он? — мягко сказала она, словно самой себе.

Эйзенхауэр сказал:

— Подумайте, есть ли у вас возможность взять несколько дней отпуска, съездить и повидать его?

Она задумалась.

— Думаю, да. За последние полгода у меня был только один выходной.

— Чудесно — сказал он. — Естественно, я прикажу кому-нибудь из моего штаба приготовить для вас необходимые проездные документы. Я дам вам письмо, в котором ясно выскажусь о своем предложении. Но настоящее давление должно исходить от вас.

В окно постучали. Эйзенхауэр опустил стекло, появился Брисингем:

— Нам нужно двигаться, если мы хотим успеть на самолет, генерал.

Эйзенхауэр нетерпеливо кивнул и снова поднял стекло.

— Они не оставляют меня в одиночестве ни на минуту. Война — это ад, даже для генералов, поверьте.

Далеко в Атлантике горизонт потрескивал полосами молний и начинался сильный дождь. Ветер достиг 8 баллов по шкале Бофорта, по морю двигались гороподобные волны и «Дойчланд» шла только под узкими парусами, за штурвалом стояли Рихтер и Штурм.

В четвертую склянку первой вахты внезапный злой шквал с невероятной силой ударил с юго-востока, градины сыпались, словно пули. «Дойчланд» накренилась на борт, отклонившись от курса почти на пять румбов, Штурм потерял равновесие и потоком воды его унесло по палубе, Рихтер в одиночку отчаянно боролся с вращающимся штурвалом. Когда ветер нанес очередной зверский удар, «Дойчланд» пошатнулась и начала переворачиваться.

Бергеру не спалось и он лежал на койке почти час, куря сигару и слушая музыку шторма. Все части судна трещали и стонали, ветер свистел в снастях на тысячу разных голосов. Он был одет на плохую погоду, в морских ботинках и клеенчатом плаще, готовый к любой неожиданности.

Наступивший кризис был таким внезапным, что его сбросило с койки, прежде чем он понял, что случилось, и он покатился по каюте, ударившись о стол.

Пока он пытался встать, пол продолжал крениться.

— Великий боже, она тонет! — сказал он вслух.

Наконец, крен прекратился. Он доковылял до двери, открыл ее и вышел.

В небе непрерывно вспыхивали молнии, освещая необычную сцену. «Дойчланд» лежала на боку, почти касаясь бимсами воды, поручни левого борта скрывались в бушующей воде.

Рихтер и Штурм боролись со штурвалом, несколько матросов ковыляли и скользили по накренившейся палубе в страшной панике.

— Она тонет! Она тонет! — кричал один из них. Бергер двинул его в челюсть, повалив на спину.

Он закричал:

— Разверните ее, ради бога! Разверните ее!

Постепенно и со значительными трудностями «Дойчланд» начала поворачиваться на ветер, когда Рихтер и Штурм повернули руль, но палуба оставалась такой наклонной, что никто не мог стоять, не держась за что-нибудь.

Бергер заорал на двух ближайших матросов:

— Возьмите штурвал и пусть Рихтер и Штурм сойдут ко мне.

Ему удалось на руках и коленях подобраться к кормовому грузовому люку, когда появились Рихтер и Штурм.

— Что вы думаете? — прокричал Штурм сквозь рев моря.

— Очевидно, сдвинулся балласт — ответил Бергер. — Важно знать, насколько. Давайте снимем крышку люка и посмотрим состояние игры.

Внизу у пассажиров был ужасный беспорядок. Когда ударил шквал, сестра Анджела и сестра Эльза сидели вместе на нижней койке в своей каюте, обсуждая цитату из Писания — обычный вечерний урок перед сном. Обоих сбросило на пол, керосиновая лампа упала с крюка на потолке и разбилась рядом с ними. Расплывшаяся лужица керосина вспыхнула, но почти сразу погасла, когда каюта накренилась и в распахнувшуюся дверь хлынула вода.

Сестра Анджела начала читать последнюю часть покаянной молитвы. — О мой боже, бесконечно добрый в себе… — Она захлебнулась словами, все инстинкты восставали против такого спокойного приятия смерти. Она поползла к двери, зовя сестру Эльзу следовать за нею.

В салоне была полная тьма, вода лилась внутрь сквозь разбитый световой люк. Это был мир кошмара. Звучали истерические голоса. Кто-то столкнулся с ней, она протянула руку и нащупала лицо, чья-то рука в панике схватилась за нее. Вдруг дверь в каюту открылась и хлынул свет, когда Отто Прагер появился с лампой в руке.

Пол салона был накренен под углом в сорок пять градусов, обеденной стол и кресла, привинченные к полу, оставались на месте, но по левому борту в нижней части вода скопилась на глубину в три фута. От каждой волны вода лилась через разбитый световой люк, только вчера остекленный заново после эпизода с «Гардиан».

Сестра Анджела увидела, что за нее схватилась сестра Лотта, самая молодая из монахинь. Девушка была без ума от страха и сестре Анджеле пришлось бороться, чтобы вырваться.

Она энергично потрясла молодую женщину и влепила ей пощечину:

— Возьми себя в руки, сестра. Помни, кто ты есть.

Рядом сестра Эльза пыталась встать на ноги по пояс в воде, юбка и черная накидка плавали возле нее, в этот момент открылась дверь другой каюты и показались сестры Кэт и Бригитта.

Прагер, на редкость спокойный, сказал:

— Все будет хорошо, сестры, не надо паники. Пойдемте в кают-компанию.

Сестра Анджела пошла первой под руку с сестрой Лоттой. Прагер отдал им лампу и помог другим, одной за другой, пока все не перешли в накрененную кают-компанию.

Когда он, наконец, подошел к сестре Анджеле, открылась входная дверь и появился Бергер со штормовой лампой в руке:

— Все в порядке?

— Кажется, да — сказала сестра Анджела.

Он склонился прошептать ей:

— Ни за что не садитесь в лодки. В таком море это будут ваши последние пять минут. Понимаете, сестра?

— Тогда что мы должны делать, капитан?

— Пока оставаться здесь.

— Что случилось, Эрих? — спросил Прагер.

— Балласт сместился на левый борт. Большая часть команды теперь внизу, пытаются что-нибудь сделать. Ты тоже нам нужен, Отто. Если ударит другой шквал, когда мы в таком положении, она перевернется.

Прагер молча вышел в ночь. Сестра Анджела спросила:

— Мы тоже что-нибудь можем сделать, капитан?

— Молитесь — сказал ей Эрих Бергер. — Истово! — Он захлопнул дверь и исчез.

Спуск по трапу в грузовой люк напоминал Отто Прагеру сошествие в ад. Команда работала при свете пары штормовых фонарей, яростно перекидывая лопатами песок на наветренную сторону. При качке люди всякий раз наталкивались друг на друга и падали.

Прагер сошел с трапа и упал на колено. Кто-то закричал в страхе, но все другие с мрачным бешенством работали лопатами, единственными звуками был треск судовых балок и рев шторма снаружи.

Сильная рука поставила Прагера на ноги и Хельмут Рихтер улыбнулся:

— Только подумать, господин Прагер, в этот самый момент вы могли бы быть в безопасности в Рио, наслаждаясь напитком после позднего обеда, смотря с террасы в Капакабане на огни залива…

— Ну что ж, я не там — ответил Прагер, — так дайте мне чертову лопату и примемся за дело.

Через некоторое время стало очевидно, что «Дойчланд» выпрямляется в наветренную сторону, но в полутьме кают-компании казалось, что прошла вечность, прежде чем дверь снова открылась и появился Бергер. Он улыбался, но только чуть.

— Вы молитесь, сестра?

— Да, молимся.

— Ну, если это вам важно, то на ваши молитвы откликнулись. Наверное, на этой лохани кто-то живет праведно. Так как это не я, то, должно быть, вы.

— Я согласна принять такую возможность, капитан.

— Прекрасно. Как только сможем, мы поставим помпу, но огонь на камбузе, вероятно, не удастся зажечь до утра. Боюсь, остаток ночи вам придется провести в плохих условиях.

— Мы перетерпим.

Внезапно вспыхнув, он грубо прибавил:

— Проклятие, сестра, именно вы настояли на отъезде. Я вас предупреждал.

— Да, капитан, я помню, вы предупреждали — сказала она. — И кроме всего прочего, я благодарна вам и за это.

Она перевела взгляд на лица других, еле видные в тусклом свете лампы.

— Помолимся, возлюбленные сестры.

Она распевно, громким голосом начала читать благодарственную молитву моряков после шторма.

— И воззвали они к Господу в горестях своих, и вывел их Он из несчастий.

Бергер закрыл дверь в кают-компанию и повернулся к Прагеру, устало облокотившемуся на люк:

— Что за женщина — сказал он. — Что за чертова, доводящая до ярости…

— …чудесная женщина — закончил за него Прагер.

Бергер засмеялся, потом повернулся посмотреть на квартердек, где Рихтер держал штурвал в одиночку, ибо ветер немного стих, хотя все еще лил сильный дождь.

Штурм по трапу спустился к ним:

— Я поставил людей на помпу. Есть еще приказы?

— Да — сказал Бергер. — Дерево, господин Штурм. Каждую планку, которую удастся найти. Если надо, потрошите судно. Все каюты и трюмы. Я хочу, чтобы в течении двадцати четырех часов песок был забит и, черт побери, больше не смещался ни при какой погоде.

— Есть.

Штурм поколебался:

— Были близко, капитан?

— Слишком близко — сказал Эрих Бергер. — Постарайтесь, чтобы это не вошло в привычку — он повернулся и ушел в свою каюту.