— Боюсь, что так. — Он шагнул назад, указав маузером — А теперь будьте добры войти сюда и связать руки этого юного джентльмена за спиной.

Он бросил ей моток тонкой веревки, которую нашел за дверью каюты. Джанет намеренно сложила руки и моток упал к ее ногам.

— Вы не хотите стрелять в меня. Не смогли на поезде, не хотите теперь.

Он мило улыбнулся:

— Вы совершенно правы. Но здесь есть парень, а он — совершенно другое дело. Тем более парашютист, так что можно будет сказать, что я помогаю военным усилиям. Вначале левое колено, мне кажется.

Она торопливо подобрала моток веревки. Лаклан выглядел еще зеленее, чем раньше:

— Извините, доктор, он был в уборной, когда я открыл дверь, сидел там, сияя от удовольствия. Это, наверное, капитан подлодки, о котором вы говорили в Маллейге?

— К вашим услугам — сказал Герике. — Теперь ложись, как добрый мальчик и все будет хорошо.

Лаклан лег на один из диванов и Джанет связала его запястья. Герике очень внимательно наблюдал.

— Удовлетворяет? — спросила она.

— Неплохо. Теперь лодыжки.

Она сделала, что сказано, и когда закончила, он сказал:

— А теперь мы пойдем и посмотрим вашего друга наверху, мистера Мердока Маклеода. Я правильно произношу имя?

Она достаточно оправилась от первоначального изумления, чтобы оценить ситуацию более хладнокровно, и с неким клиническим отстранением стала понимать, что ни в малейшей степени не боится Герике. Что было интересно. С другой стороны, он, очевидно, был человеком, который, если ему понадобиться, мог убить, не задумавшись ни на секунду.

Он улыбнулся:

— О чем вы думаете?

Ощущение близости было действительно очень волнующим, но она принудила себя оставаться спокойной:

— Мердок — старик. Один из прекраснейших людей, которых я знаю. Я не хочу, чтобы он пострадал.

Это прозвучало почти как приказ. Герике наклонил голову:

— Очень хорошо, доктор, теперь давайте посмотрим, сможем ли мы справиться с проблемой в цивилизованной манере.

Она направилась вверх по трапу и открыла дверь рулевой рубки. Там стоял Мердок, голова освещена зеленым светом гирокомпаса.

Герике остался в дверях и очень аккуратно взвел курок маузера:

— Пожалуйста, делайте точно, что вам говорят, мистер Маклеод.

Мердок спокойно осмотрел его:

— Кто бы это мог быть, леди?

— Это Герике, капитан подлодки, который сбежал с поезда — проинформировала его Джанет.

— Понимаю — сказал Мердок. — Вам нужно судно, не так ли? А куда, собственно, вы хотите вести его?

— В Норвегию через Оркнейские острова.

— Возможно. Но только возможно. Надо знать, что делать. Большая разница с банками из-под сардин, в которых вы были.

— У меня сертификат капитана парусного судна — ответил Герике. — Этого достаточно?

Мердок мрачно кивнул:

— Вроде вашего пистолета — трудно спорить. А как насчет нас?

— Я высажу вас по дороге. Где-нибудь в милом и отдаленном местечке одного из больших островов. Льюис, наверное. А теперь, так как я в совершенстве читаю карту, вы весьма меня обяжете, если поставите катер на автопилот и сойдете вниз.

— Вы достаточно хорошо знакомы с этими водами?

— Да.

— Тогда кто я такой, чтобы спорить?

Он включил автомат управления и вышел вслед за Джанет. Они спустились в салон, где он лег на диван напротив Лаклана и дал ей связать его ноги и запястья. Она спросила, когда закончила:

— Полагаю, теперь моя очередь?

— Великие небеса, нет. Я даже не думал о таком — сказал Герике. — Вы, мой дорогой доктор, гораздо более полезны свободной. Вначале, приготовьте фляжку горячего чая и сэндвичи, а потом мы продолжим в рулевой рубке.

— Продолжим что? — подозрительно спросила она.

— Ну, тему, которую мы оставили в поезде, если хотите.

Он улыбнулся:

— Кстати, камбуз прямо сзади вас.

В рулевой рубке было очень мирно. Джанет облокачивалась то на одну, то на другую ручку кресла возле стола для карт и наблюдала за Герике у штурвала.

— Вам нравиться, не так ли? — спросила она.

— Палуба под ногами, прыгающий в руках штурвал? — Он улыбнулся — Самое великолепное ощущение в этом мире. Ну, почти.

— Вы не всегда серьезны?

— Такое невозможно. Весьма рано я понял, как погано все вокруг. Разумный человек не может воспринимать мир серьезно. Когда я был мальчишкой, у нас были тяжелые времена, знаете? Мой отец погиб на Западном фронте.

— Он был солдатом?

— Нет, пилотом-истребителем. Одним из первых. Он продержался три года. Время долгое, но недостаточное.

— А мать?

— Умерла в эпидемию инфлюэнцы в 1918 году. Я стал жить с ее братом, моим дядей Лотаром в Гамбурге. Бедный, как церковная мышь, но один из самых добрых людей, которых я знал. Он был учителем математики. Жил в доме у Бланк-ан-Зев на Эльбе, из которого было видно каждое судно, входящее или уходящее из Гамбурга. Часто ночью я часами сидел в своей комнате с открытым окном, наблюдая огни грузовых судов, уходящих в море. Уходящих куда-то в романтические страны — всегда так. И мне хотелось уплыть с ними.

— Начало любви?

Он продолжал:

— И если было слишком туманно, чтобы их видеть, то всегда ревели туманные сирены где-то там, на краю мира.

Он взял одну из ее сигарет из пачки на столе. Джанет сказала:

— Когда я была девочкой, я проводила лето в доме дяди на Кейп Код. Там масса тумана. Иногда по ночам можно было слышать, как рыбацкие суда перекликаются далеко в море.

Герике кивнул:

— Звук одиночества в необитаемом мире…

Она повернулась на вращающемся сидении взглянуть на него:

— Вы знаете это место?

— Возле этого берега между серединой марта и концом апреля сорок второго я потопил двенадцать судов. — На его губах появилась немного ироническая улыбка — Снова вернулись счастливые дни. На пять минут меня действительно посетила мысль, что мы можем выиграть войну.

— Суда американские?

— Да, кроме одного. Испанский танкер, как говориться, попался по дороге.

— Понимаю — сказала она. — Даже нейтралы не безопасны от вашего внимания?

Он сардонически улыбнулся:

— Морские волки. Разве нас не так зовут?

— И вы этим гордитесь? — Она потянулась к термосу, главным образом, чтобы хоть чем-то занять руки, и налила чаю в пластмассовую чашечку. — Теперь позвольте кое-что сказать. Лейтенант Джего дал мне в поезде прочитать рапорт о вас.

— Должен предположить, что это прямое нарушение правил.

— Испанское судно было танкером «Сан Кристобаль» из Бильбао. В то время была большая суматоха в газетах, потому что судно было нейтральным, но потом оказалось, что оно зафрахтовано американским военным департаментом. Вы знали это, когда потопили его?

— Естественно.

Он взглянул на компас и чуть свернул вправо.

— Тогда зачем пытаться устроить, чтобы я думала по-другому?

Он добродушно улыбнулся:

— Мне казалось, что именно в это вы хотите поверить. Жестокий гунн за дьявольской работой. Расстрел спасательных лодок из пулеметов, убедившись конечно, что среди выживших нет красивых женщин.

— Черт побери вас, Герике!

— Он позаботился задолго до вас.

Она закурила еще одну сигарету и сидела, облокотившись на стол с картами, нахмурившись и глядя в темное стекло:

— Вы любите суда, и все же разрушаете их.

— Я извращенный по природе. Вам стоит испытать меня как-нибудь.

— Нет уж, спасибо — и, однако, это не настоящее объяснение.

— А что вы предпочитаете — тонкий психологический анализ, мол, каждый убивает то, что любит? Ну же, доктор. Даже великий Фрейд сказал, что иногда сигара — это просто сигара.

— Нас, конечно, не учили этому в медицинской школе.

— Тогда спишите на проклятую войну.

В его голосе появились жестокие нотки, которых прежде не было. Мгновение она стояла на краю чего-то, вглядываясь во тьму тайника души, и вернулась назад.

Он снова проверил курс и мрачно глядел во тьму с застывшим лицом, впервые исчезла постоянная легкая улыбка.

— Ваш английский — неубедительно сказала она, — по-настоящему хорош.

— Некоторое время мы жили в Гулле. Это порт на восточном побережье Англии.

— Я знаю.

— Дядя изучал там английский два года.

Он улыбнулся:

— Мне говорили, что у меня йоркширский акцент. Когда мы вернулись домой, я провел год в университете. Философия и математика, потому что этого хотел дядя Лотар. Но ничего не вышло и он позволил мне вступить в школу младших морских офицеров на Финкенвердер в Гамбурге. Потом я ушел в море юнгой на паруснике.

— Тяжелая школа.

— Как узнал вчера мой друг Карвер. Некоторое время я ходил на парусных клипперах. Торговля чилийскими нитратами, зерно из Австралии через мыс Горн. Потом я служил третьим офицером на торговом судне, чтобы пополнить свои навигационные навыки. Мне было всего двадцать два, когда я получил капитанские дипломы как для парусников, так и для пароходов.

— А потом?

— Я никому не был нужен. Бродил по улицам Гамбурга. Посетил каждого судовладельца, который был там, но ничего не получилось. Времена были тяжелые, депрессия в самом разгаре. Мы все встречались в баре на Давид-штрассе под названием «Звезда Давида». Хозяин служил когда-то боцманом на паруснике и давал в кредит. В конце концов я ушел первым помощником на клиппере по большому кругу. Чили, Штаты, потом напрямик в Австралию и снова домой. Когда я вернулся, все изменилось.

— Как?

— Шел тридцать третий и Кригсмарине обещало эквивалентный ранг офицерам торгового флота. Я не мог дождаться, когда попаду в Штральзунд, чтобы завербоваться.

— Чтобы учиться, как топить суда?

— Чем-то надо жить.

На некоторое время наступила тишина. Ветер сменился, поднялась волна, «Катрина» покачивалась на ходу. Джанет осторожно сказала:

— А женщины? Семья? О них не упоминалось. Занимают ли они вообще какое-нибудь место в вашей схеме мира?

— Право, нет. Женщины да, но самым обычным образом. Однако, побывка на берегу, как я всегда находил, редко длится достаточно долго, чтобы выросло что-то более постоянное.

— Прямо, как корабли, что проходят в ночи?

— Похожая аналогия. — Он пожал плечами. — И еще важные вещи в жизни имеют чертовское обыкновение случаться в самое неподходящее время. Разве вы не знаете об этом?

Он повернулся к ней лицом. Она почувствовала холодное возбуждение, необходимость глубоко вздохнуть, и вдруг внезапный жестокий шквал ударил «Катрину» положив катер на левый борт. Джанет свалилась с кресла.

Герике, борясь со штурвалом, выправил ход:

— С вами все в порядке?

Она кое-как встала на ноги, белая и дрожащая:

— Да, но мне лучше сойти вниз и проверить остальных. — Она помедлила, поглядев во тьму: — Думаете, станет хуже?

— Вполне могу представить. Я поставлю на автопилот и сам схожу вниз.

— Безопасно, если один автомат станет управлять в такую погоду?

— Гораздо безопаснее, чем позволить вам одной сойти вниз.

Она скользнула в дверь и исчезла. Он чертыхнулся, включил автоштурман и побежал за ней, уже опоздав, ибо когда он вошел в салон, у нее в руках была лаклановская винтовка Ли-Энфилда. Она щелкнула предохранителем, передернула затвор, загнав патрон в патронник, и обернулась.

— Заряжена, я предполагаю? — спросил он.

— Даю честное слово — сказал Лаклан, пытаясь сесть.

Герике вытащил маузер и взвел его:

— Пат, мне кажется.

— Не вынуждайте меня стрелять, дорогой — резко сказал она. — Если потребуется, я выстрелю и едва ли промахнусь на таком расстоянии.

На ее лице была решительность, но и некая паника, словно она знала: если что-нибудь случится, он не нажмет на спуск. Вдруг в ее глазах появилась отчаянная мольба.

Герике очень мягко улыбнулся и положил маузер на стол:

— Ну ладно — сказал он. — Что ж, это было забавно — и он сцепил руки за головой.

Рихтер, лежа в тесноте, проверял подтрюмное пространство с помощью штормового фонаря. Помпы непрерывно работали уже два часа, но там оставался еще на фут воды. Довольно часто, когда «Дойчланд» ныряла с особенно громадной волны, затхлая вода окатывала его с головой.

Он закончил инспекцию и вылез через люк в кормовой трюм, передав фонарь Штурму.

— Боже мой, как ты воняешь — заметил молодой лейтенант.

— Знаю — с отвращением ответил Рихтер. — Там как будто ползешь в очень старой канализации.

— Как выглядит?

— Могло быть хуже.

— Хорошо.

Штурм повеселел:

— Лучше сказать старику прямо сейчас.

Когда они вышли на палубу, ее как раз накрыла ужасная волна, и Бергер в клеенчатом плаще и зюйдвестке перегнулся через поручни квартердека.

— Очень вовремя, господин Штурм — позвал он. — Поднять топ-парус и передний нижний топ-галлант, и быстро, как сможете.

— Есть.

— И спустить передний парус.

Бергер спустился в каюту, а команда бросилась выполнять отданный Штурмом приказ, Рихтер прыгнул на веревочную лестницу и отправился вверх, место не для слабых сердец в такую погоду. Однако, на палубе условия были почти такие же опасные. Люди на шторм-трапах были по шею в воде, когда накатывала очередная волна.

Рихтер, спускаясь на палубу, заметил, как Лотта вышла из камбуза. В каждой руку она несла по ведру и была в старом клеенчатом плаще и зюйдвестке. И в то же мгновение он увидел гигантскую волну, накатывающую на борт.

Он крикнул, предупреждая, схватился за ближайший линь и быстро заскользил на палубу. Раздался ужасный треск, когда море хлынуло на корму. Рихтер увидел, как Лотту уносит волна, прыгнул в шипящую пену и кинулся за ней.

«Дойчланд» уткнулась носом в свинцово-серое небо, высоко вздыбившись на следующей волне. Рихтер поставил девушку на ноги и увидел, что она еще сжимает ведра, теперь, однако, пустые. И хохочет.

— Немного глупо — прокричал он. — Сколько я тебе говорил?

— Думаю, теперь никогда не просохну — ответила она.

Он поддержал ее под локоть и помог перебраться по палубе в камбуз. Когда он открыл дверь, внутри была пара футов воды, вокруг плавали горшки и кастрюли, сестра Анджела на четвереньках.

По ее лицу он увидел, что неистощимое терпение, наконец, покинуло ее. Рихтер удалился, предоставив Лотте самой справляться с ситуацией.

Бергер просушил полотенцем голову, сел за стол, выбрал черуту и закурил. Последняя коробка, и в той осталась лишь дюжина. Он с видимым удовольствием вдохнул аромат Бразилии, потянулся к перу и начал ежедневную запись в личном дневнике.

В дверь постучали и вошел Рихтер. Бергер положил перо:

— Как внизу, Хельмут?

— Воняет, но годится, господин капитан. Мы качали помпой два часа перед тем, как я спустился, и там все еще было двенадцать дюймов, но если принять во внимание погоду и сколько воды мы набираем, то, кажется, не слишком плохо.

— Хорошо — сказал Бергер. — Очень хорошо. У меня ощущение, что мы должны использовать бурную погоду все время, и приятно сознавать, что ниже ватерлинии не так плохо, как могло бы быть.

Он потянулся к перу и, еще не вышел Рихтер, уже начал снова писать.

Было восемь-тридцать, когда «Катрина» подошла к Фаде. Герике, сидящий в вертящемся кресле у стола для карт со связанными за спиной руками с интересом разглядывал серо-зеленые горбы, согнувшиеся под дождем, скалы, окропленные белым известняком, морских птиц, кружащихся в серых тучах, корморанов, бритвоклювов, чаек всех разновидностей.

— Это Фада?

Мердок за штурвалом кивнул:

— Говорят, имя происходит из древнего гэльского слова «фундейдх», что значит — остров, лежащий отдельно от других.

— Интересно.

Герике глубоко вздохнул:

— Я люблю острова. У них особые качества. В апреле сорок первого я патрулировал в Эгейском море и свалился с чем-то вроде лихорадки. Выздоравливал на острове Корфу. Изумительное место. Апрель. Самые красивые полевые цветы, которые я когда-либо видел, и бабочки…

— Что бы там еще ни было, Фада на это не похожа. — Джанет прошла в дверь, неся кружку чая. — Мне кажется, вам лучше выпить свою чашку внизу — сказала она Мердоку. — Поставьте на автопилот, и я прослежу за всем, пока напою гордость Кригсмарине.

Мердок поколебался, потом щелкнул устройством:

— Десять минут, все что вы получите — сказал он и вышел.

— Кажется, он думает, что вы хотите остаться наедине со мной — заметил Герике. — Как романтично.

— Нет ничего более далекого от истины — сказала она. — Я просто хотела, чтобы он посидел внизу минут десять и выпил горячего чаю. Он старик, вы не видите?

— В вас проснулся доктор. Часто случается?

— Не на Фаде, поверьте. Здесь весьма здоровые люди.

Она выключила автопилот и встала за штурвал.

— Мне кажется, вы любите это место — сказал он.

— Для меня оно обладает странной привлекательностью. Словно внешний мир перестает существовать, что часто случается на самом деле. На Фаде хвастают ветрами от четырех до семи баллов две трети времени до начала апреля. С сентября снова. Рассказывают историю о констебле, присланного с большой земли, чтобы сопровождать местного жителя отбывать шестинедельное наказание в тюрьме Стирлинга.

— И что случилась?

— Погода была такой плохой, что к моменту, когда она улучшилась настолько, чтобы плавать лодкам, срок приговора истек.

— Значит, я могу застрять здесь надолго?

— Хвастают также самой большой опасностью для плавания на всем западном побережье. Риф Вашингтон. Поэтому первое спасательное судно здесь поставили еще в тысяча восемьсот восемьдесят втором. Теперешний коксвейн — Мердок.

— Наверное, он немного стар для такой работы?

— Он передал ее сыну в тридцать восьмом. Вернулся в упряжку, когда Дональд призвали во флот. Дядя Кэри говорит, что он гений. Один из величайших коксвейнов в истории спасательных судов.

— Я вижу. А чем живут здесь люди?

— Небольшие фермы. Овцы. Немного коров. Рыбная ловля. Сейчас населения очень мало. Женщины, дети и старики. Все остальные ушли, в основном служат на торговый судах.

Подплывая к острову, она встретили только четыре рыбачьих суденышка, еще пробивающихся с Фады в море.

Джанет помахала. Герике сказал:

— Старики.

— И мальчики — сказала она. — И скоро все они тоже уйдут, если эта проклятая война продлится.

Они вошли в гавань и Герике заметил невысокого смуглого человека с черной повязкой на глазу, в старых морских ботинках и в бушлате, стоящего на краю верхнего мола.

Джанет легко положила руки ему на плечи:

— А это — сказала она, — верите или нет, это мой дядя, контр-адмирал Кэри Рив, флот Соединенных Штатов, не совсем в отставке.